Ирина Градова. Врачебная ошибка

   – Что это? – спросила я, боясь прикоснуться, словно оттуда могла выползти гадюка.
   Со вздохом Абель сама раскрыла конверт и вывалила на стол пачку снимков. На каждом из них были я или Лариса. Я выхожу из больницы. Я и Лариса идем с колясками по улице. Лариса с двумя колясками на детской площадке…
   – Ну, каково? – спросила Абель, испытующе глядя мне в глаза.
   – Откуда..?
   – Частный детектив, полагаю, – это сейчас модно.
   – Но чем эти снимки могут мне повредить? – недоумевала я. – Тут же нет ничего компрометирующего!
   – Это на ваш неискушенный взгляд, – возразила адвокатша. – А вот как данные фотографии могут быть представлены в суде: вы слишком заняты, чтобы заботиться о ребенке, поэтому постоянно перепоручаете его ненадежной женщине, бывшей наркоманке и сектантке! Думаю, при желании адвокаты Шилова смогут поставить под сомнение слово «бывшая» и найти доказательства того, что ваша падчерица не до конца завязала с прошлым.
   – Это невозможно!
   – Главное – бросить камень, – усмехнулась Абель. – А потом невиновному придется с пеной у рта доказывать, что он не верблюд! Судья – всего лишь человек, и любое сомнение в отношении Ларисы или вас неумолимо склонит чашу весов в сторону вашего бывшего. Поверьте мне, я в этом деле не первый десяток лет – и не такое видела!
   – Что же мне делать?
   – Вы правильно поступили, вняв моему призыву и обратившись в агентство. Теперь необходимо как можно скорее найти надежную няню и показать, что вы хоть и весьма занятая, но очень заботливая мать. Теперь о Лицкявичусе…
   – Что, я должна с ним расстаться?!
   – Нет, ни в коем случае. Наоборот, для суда было бы плюсом, если бы вы узаконили ваши м-м-м… отношения.
   – Мы должны пожениться, чтобы понравиться судье?
   – Агния, это может показаться ретроградством, но полная семья с точки зрения закона смотрится гораздо лучше, чем мать-одиночка, живущая с мужчиной без регистрации.
   – Но Шилов тоже разведен!
   – Он женат.
   – Ч-ч-что? – едва ворочая языком, переспросила я.
   – Ваш муж месяц назад зарегистрировал брак с Анной Доренко. Он представил свидетельство о браке и согласие новой жены на удочерение.
   Мне показалось, что потолок резко опустился мне на голову. Шилов – женат? И не просто женат, а, похоже, на той самой женщине, из-за которой мы, собственно, и разбежались! Но ведь он уверял меня в том, что это несерьезно, что они знакомы с институтских времен, что та связь была ошибкой как для него, так и для нее… А теперь он пытается продемонстрировать всему миру, что является идеальным семьянином, способным вырастить моего ребенка?!
   – Вы думаете, с этим могут возникнуть проблемы? – поинтересовалась между тем Абель. – Ваш сожитель может отказаться от штампа в паспорте?
   От слова «сожитель» меня передернуло – оно совершенно не подходит для описания наших с Андреем отношений.
   – Нет, – ответила я. – Он бы не отказался, но я не стану предлагать Андрею расписаться ради того, чтобы кого-то ублажить!
   – Напрасно, напрасно, – покачала головой Абель. – Все-таки подумайте: это произвело бы хорошее впечатление. Поймите, Агния, если вы хотите остаться опекуном девочки, вам придется действовать теми же методами, что и ваш бывший муж. Как вы могли заметить, он ничем не гнушается – и вы не должны. Если бы был другой способ, я бы обязательно предложила его вам, но, как ни печально, получить дочь вы сумеете, только доказав судье, что ваш муж не является хорошей кандидатурой для ее воспитания.
   – И как же мне это доказать?
   – Были ли в жизни Олега Шилова эпизоды, в которых, как бы это поточнее выразиться, он повел себя не очень красиво?
   Я наморщила лоб, пытаясь припомнить, но ничего путного на ум не приходило: кроме измены, Олега, пожалуй, не в чем упрекнуть.
   – Вовсе не обязательно, чтобы он сам совершил какой-то проступок, – видя мое затруднение, добавила Абель. – Может, он являлся участником серьезного конфликта или…
   – Еще до нашего знакомства, – перебила я, – на его старом месте работы одна пациентка покончила с собой.
   – Вот! – радостно воскликнула Абель, и в ее глазах вспыхнул хищный огонек. – Можно поподробнее?
   – Ну, в принципе, он не виноват… Молодая девушка с неустойчивой психикой пыталась очаровать своего лечащего врача.
   – Такое случается сплошь и рядом, – поддакнула Абель. – И?
   – Шилов всегда непреклонен в этом отношении – никаких романов с пациентками. А та еще и совсем девчонкой была! Поняв, что Олег не поддастся, она выскочила в окно на глазах у его коллег прямо во время совещания.
   – Какой пассаж! – пробормотала Абель, но я видела, что она более чем довольна моей информацией, в то время как я чувствовала себя виноватой, разглашая то, о чем Олег сам мне рассказывал, считая, что никто другой об этом не узнает. – Расследование по делу велось?
   – Да. Олегу пришлось даже переехать из Москвы в Питер, так как отцом девочки оказался влиятельный чиновник, намеревающийся обвинить Олега в домогательствах и подвести под статью.
   – Не вышло?
   – Нет, ведь вины Олега в той ситуации не было.
   – Дыма без огня… Хорошо, что вы мне об этом рассказали, Агния, – попытаюсь использовать данный факт в нашу пользу.
   – Это не совсем честно, вам не кажется?
   – Добро должно быть с кулаками, помните поговорку? Ваш бывший не сомневался, нанимая кого-то следить за вами. Кстати, тот факт, что он вам изменил, также мог бы сыграть в нашу пользу… Однако пришлось бы доказать, что вы стали любовницей Лицкявичуса уже после того, как узнали об измене.
   То, с какой спокойной деловитостью Абель копалась в моем грязном белье, заставляло меня содрогаться от отвращения, однако она делала это без цинизма, и это ее оправдывало.
   – Что-нибудь еще можете вспомнить? – спросила она.
   – Нет, пожалуй.
   – А как насчет дочери Шилова? Она утонула в аквапарке…
   – Нет! – резко перебила я.
   Маленькая дочка Олега от первого брака и в самом деле погибла. Случилось это по недосмотру матери, да и то не факт: невозможно же не спускать с детей глаз круглые сутки, а для того, чтобы ребенок утонул, достаточно нескольких секунд. Эта тема для меня табу, и я не собиралась обсуждать ее с Абель, зная, как Олег до сих пор переживает смерть дочки.
   – Напрасно, Агния, – покачала головой адвокат. – Это могло бы…
   – Я сказала – нет, – повторила я. – Вы мой адвокат и не должны поступать вопреки моему желанию!
   – Хорошо, попытаюсь использовать другие факты. И еще одно, Агния: постарайтесь отныне помнить, что все ваши ходы, так сказать, записываются, и вести себя соответственно. То есть – очень осмотрительно!

* * *

   Несколько дней прошли без происшествий. Если не считать некоторого напряжения, время от времени проявлявшегося в общении между коллегами, все шло как обычно. На следующий день после встречи с Жанной я сходила к Охлопковой и передала ей, что узнала от девушки и Киры (разумеется, с купюрами, чтобы не подставлять обеих). Заведующая пообещала все обдумать, и, признаться, на этом я успокоилась.
   В субботу позвонили из агентства и обрадовали новостью о том, что Антонина Пилюгина может приступить к работе с понедельника. В воскресенье я встретилась с ней и пришла в восторг от этой маленькой, крепко сбитой немолодой женщины, так и излучавшей энергию и оптимизм. Она познакомилась с Эрикой и Анютой (я решила не обижать Ларису, поэтому не упомянула о том, что адвокат посоветовала удалить ее от моей дочери: мы с Андреем решили, что няня будет присматривать за обеими девочками).
   В понедельник, отдохнувшая и бодрая от сознания того, что проблема с детьми решена, я пришла на работу, готовая к предстоящим операциям. В пятницу я успела опросить пациентов, а потому сейчас можно было полчасика расслабиться и еще раз просмотреть записи. В ординаторской не было ни души, и я, сняв туфли, закинула ноги на табурет и углубилась в чтение.
   – Агния Кирилловна, можно к вам?
   Вздернув голову от удивления при звуке знакомого голоса, я увидела широкое лицо подполковника Карпухина.
   – Артем Иванович! – захлопывая папку, воскликнула я радостно. – Какими судьбами?
   Он сдержанно улыбнулся, и моей радости поубавилось.
   – Здравствуйте, – ответил Карпухин на приветствие. – Повод, честно говоря, неприятный. Вы заняты?
   – Через двадцать минут мне нужно на операцию. В чем дело?
   – Вы хорошо знали Киру Шемякину?
   – Киру? Она наша анестезистка… А почему «знали»?
   – Видите ли, Агния, вчера утром Шемякину обнаружили в квартире мертвой. Однако умерла она, похоже, еще в субботу.
   Я почувствовала, что мне не хватает воздуха. Встревоженный Карпухин взял меня за локоть и заглянул в лицо.
   – Вы в порядке?
   – Д-д-да. То есть нет, я не в порядке! Господи, Кира умерла… Но как, почему?!
   – Я надеялся, вы мне скажете.
   – Я?
   – Ну, вы же близко общались, часто вместе работали, так? Может, вам известно что-то, могущее подвигнуть ее на самоубийство?
   – Так она что, с собой покончила?
   – Вы удивлены, – отметил Карпухин.
   – Разумеется, я удивлена! Кира не из тех, кто впадает в депрессию, она всегда старается найти выход из тяжелой ситуации – да это вообще не в ее характере!
   – Соседи говорят то же самое, – кивнул он.
   – Как… она умерла?
   – Отравилась газом.
   – Какой ужас! А ее сын?
   – Ищем, чтобы сообщить о смерти матери, но пока безрезультатно.
   – Он наркоман, вы в курсе?
   – И вы – тоже?
   – Все на отделении знают. – Я умолчала о том, что понятия не имела о данном факте, пока Жанна меня не просветила.
   – У меня создалось впечатление, что ваша заведующая не была со мной откровенна. Как думаете, почему?
   – Мне нужно идти, – сказала я, бросив взгляд на настенные часы. – Мы можем встретиться где-нибудь часов в пять?
   – Говорите, куда подъехать!
   А как хорошо начинался этот день! Я думала, что ничто не способно выбить меня из колеи, но сообщение Карпухина о самоубийстве Киры сделало свое дело: войдя в операционную, я вытянула перед собой руки и увидела, что пальцы непроизвольно подрагивают. Слава богу, я не хирург, но и анестезиологу тремор ничего хорошего не сулит, поэтому я закрыла глаза и глубоко втянула воздух через нос, задерживая дыхание.
   – Агния Кирилловна, у вас все хорошо? – озадаченно спросила меня Арина Чиркова, моя сегодняшняя анестезистка.
   – Да, все нормально, – соврала я, чувствуя, как постепенно все отходит на второй план. – Давайте-ка хорошенько все проверим!

* * *

   В начале шестого я входила в пирожковую «Кошкин дом». Карпухин категорически не любит новомодные заведения, и не потому, что там дорого, ведь зарплата позволяет ему время от времени шикануть. Он придерживается мнения, что простая русская еда – именно то, что необходимо его организму. Не уверена, что поглощение пирожков способствует хорошему пищеварению, но подполковнику ожирение не грозит: он отличается мощным, коренастым телосложением, но жира в этом теле ровно столько, чтобы сбалансировать все остальные составляющие, а потому я не собиралась делать ему замечание, застав за поеданием гигантского рыбного расстегая.
   – Ну, как прошло? – поинтересовался он, с трудом прожевав большой кусок. – Не напортачили?
   – За кого вы меня принимаете? – буркнула я.
   – Кто бы вас упрекнул? Такая новость кого угодно подкосила бы!
   – Пациенты бы упрекнули: они не виноваты в том, что происходит. Скажите-ка, Артем Иванович, почему вы занимаетесь этим делом? Человек такого чина… Если это самоубийство, какое вы имеете к нему отношение?
   Карпухин работает в убойном отделе. Несколько лет назад, еще в бытность свою майором, он стал куратором ОМР: «наверху» решили, что нам полезно будет иметь у себя такого человека. Однако никто его основной работы не отменял.
   – Вы прямо как в воду глядите, Агния Кирилловна! – усмехнулся он. – Действительно, сначала дело поручили другому человеку, но уже через сутки оно перекочевало ко мне: появилось подозрение, что Шемякину могли подтолкнуть к самоубийству, а это уже совсем другой коленкор. Ну, а так как я давно вращаюсь во врачебной среде (уже заснуть не могу, не почитав медицинскую энциклопедию на предмет того, что у меня сегодня болит!), то мне и отдали вашу анестезистку. Кстати, как она была, а? В работе, я имею в виду.
   – Выше всяких похвал, – печально ответила я. – Не представляю, как такое могло случиться: я же была у нее недавно!
   – Насколько недавно? – насторожился Карпухин.
   – Несколько дней назад.
   – То есть незадолго до смерти? – уточнил он. – Агния, вы понимаете, какие последствия это может иметь?
   – То есть?
   – Вы приходите к отстраненной от работы Шемякиной, а через некоторое время она засовывает голову в духовку! Ваша заведующая рассказала, что Шемякина, возможно, что-то напутала с наркозом, в результате чего умерла молодая девушка. О чем вы с ней говорили?
   – Так об этом же! – развела я руками. – Я пыталась понять, как такое могло произойти!
   – Поняли?
   – По всему видать, виновата либо Кира, либо анестезиолог Жанна Рыкова, но мне пока не удалось узнать, кто из них. Обе свою вину отрицают, и вопрос о том, как в стерильной чашке оказался не тот препарат, остается открытым. Что вам рассказала Охлопкова?
   – Только то, что в данный момент в отношении Шемякиной ведется служебное расследование.
   – А об иске?
   – О каком иске?
   – Том, что отец девушки собирается вчинить больнице?
   – Нет, я же сказал, что она была недостаточно откровенна. Это можно понять: если выяснится, что Шемякину довели до самоубийства, неприятностей вашей заведующей не избежать! Вот вы, к примеру, по собственному почину отправились к ней или вас Охлопкова подослала?
   – Артем Иванович, я думала, что вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы понять… – обиженно начала я, но подполковник тут же прервал мою речь:
   – Простите, я не хотел вас оскорбить – работа такая. Значит, вы ходили к Шемякиной по своей инициативе. Она показалась вам расстроенной, подавленной?
   – Да нет, ничего такого.
   – У нее же пациентка на тот свет отправилась – что, никакого раскаяния?
   – Я же сказала, Кира была уверена в том, что не могла ничего напутать! Перед моим приходом она надраивала квартиру. Скажите, какой человек, готовящийся себя убить, станет этим заниматься?
   – Всяко бывает… А вы ничего такого ей не сказали – обвинительного?
   – Артем Иванович!
   – Ладно-ладно, проехали! А кто-то другой мог – после вас?
   – Откуда мне знать? Но насчет Охлопковой я уверена на сто процентов: она никогда не стала бы этого делать. Елена Георгиевна не опустилась бы до голословных обвинений, не разобравшись во всем досконально. Я в общих чертах передала ей содержание своих бесед с Кирой и Жанной, и она обещала все обдумать… Не представляю, что могло произойти!
   – А как насчет отца умершей пациентки? Иск иском, но мог он начать донимать Шемякину, обвиняя в гибели дочери?
   – Я его в глаза не видела.
   – Ясненько.
   – Значит, вы полагаете, что Киру так замучили угрызения совести, что она решила отравиться газом? Невероятно!
   – Надо побольше разузнать об умершей… Ладно, Агния, спасибо за информацию, пойду я.
   – Что делать будете?
   – Опрошу соседей, родственников. Может, сын Шемякиной объявится: то, что он наркоша, очень даже могло поспособствовать такому раскладу, а вовсе не трагедия с пациенткой. Так что будем копать и посмотрим, что вылезет на свет!

* * *

   – Агния, надо встретиться.
   Вот не ожидала, что Кадреску станет мне названивать! С тех пор как Андрей запретил мне заниматься делами ОМР, я не видела никого из группы, за исключением Вики: она частенько заскакивала, чтобы передать Андрею документы и отчитаться о проделанной работе. Вика – наш компьютерный вундеркинд. Не знаю, можно ли так называть девушку двадцати четырех лет, но она и в самом деле удивительная. Окончила биофак в пятнадцать лет, потом – аспирантуру, стала работать на Андрея, когда ей еще и восемнадцати не исполнилось. В интернет-пространстве она ориентируется как рыба в воде и может собрать компьютер из подручных материалов: иногда мне кажется, что она из консервных банок бы его соорудила!
   Так что звонок Леонида меня удивил. Мы не виделись с того самого дня, когда он сообщил мне о результатах теста на ДНК. Несколько раз меня подмывало набрать его номер и извиниться за сухость, с которой я с ним общалась, – удар, произведенный его новостью, был силен, и в тот раз я едва могла себя контролировать от расстройства. И вот он звонит сам!
   Так как я рано заканчивала работу, то предложила встретиться в больничном скверике. Ровно в назначенное время (что для меня вообще-то редкость!) я шла по тропинке, усыпанной розовым гравием. Леонида приметила еще издалека: его крупная фигура заметно выделялась на фоне распускающейся зелени. Как всегда элегантный, Кадреску поприветствовал меня кивком.
   – Отлично смотритесь, – сказал он. Мог бы сказать «отлично выглядите», но нет – в этом весь Леонид Кадреску, и его способ подбора слов так же отличается от общепринятого, как и его внешность. – Материнство обычно изматывает.
   – У меня прекрасная няня, – улыбнулась я. – Просто находка!
   – Я думал, дочь Лицкявичуса присматривает за вашей дочерью?
   – Ей тоже помощь не помешает, – уклончиво ответила я, не желая вдаваться в подробности. – Чем порадуете?
   – Вы мне все тот тест припоминаете? – нахмурился он. – Не моя вина, что…
   – Да бросьте, Леонид! – перебила я. – Я без всякой задней мысли спросила, ведь вы не стали бы просто так меня выдергивать!
   – Это правда. Речь пойдет о том мальчике, с опухолью Вильмса, помните?
   Еще бы я не помнила! Мои мысли то и дело возвращались к молодой матери, и я не могла не испытывать чувства вины перед ней за то, что бросила дело, не доведя до конца. Андрей не сказал, что подрядил на это Леонида – странный выбор!
   – И как оно? – спросила я. – Материал получили?
   – Получил. Результатов анализа еще нет, но я собрал все диагнозы из разных учреждений, где обследовался пацан. Знаете, что поражает воображение?
   – Что?
   – Они все разные. Четыре диагноза, четыре разные опухоли! Кстати, только один, от профессора Георгиади, рак. Я даже с чехами разговаривал, и они подтвердили доброкачественную онкоцитому.
   – Да ну?! То есть не факт, что пареньку была показана операция?
   – Во всяком случае, не радикальная нефрэктомия. Ставили даже микроскопическую аденому почки, так как она выглядит похожей на низкодифференцированный почечно-клеточный рак, – короче, сдается мне, что анализ покажет доброкачественную опухоль.
   – А с Георгиади вы беседовали?
   – Она абсолютно уверена в собственном диагнозе и стоит на своем неколебимо, как Медный всадник ^[6].
   – Странно, что такая заслуженная дама, пишущая умные книжки, вообще выдвинула подобную гипотезу, – заметила я.
   – Верно, – согласился Кадреску. – Опухоль Вильмса обычно встречается у маленьких детей и мало характерна для подростков. Тем не менее из разговора с Георгиади я понял одно: она считает, что удаление почки правильно в любом случае, даже если опухоль была доброкачественной.
   – Я затрудняюсь сказать, так как плохо разбираюсь в онкологии.
   – Я тоже не спец, поэтому обратился к профессионалу. Она даст свое заключение через несколько дней.
   – Зачем Георгиади подмахивать заведомо неправильный диагноз?
   – Возможно, собственная ученость замылила ей глаз и она не была достаточно внимательна, – пожал плечами Леонид. – А возможно, дело не в этом. Мамаша рассказывала вам о журналистке?
   – Что-то припоминаю. Кажется, журналистку звали Надя?
   – Нина. Я решил, что было бы правильно поболтать с этой журналисткой – не просто же так она «накачала» Ирину Попкову?
   – И что, встретились?
   – Вы действительно не понимаете?
   – Что я должна понимать?
   – Нина Митина умерла. В вашей больнице.
   Конечно, пациентка, которой вкололи летальную дозу адреналина!
   – Она… умерла? – пробормотала я. – То есть наша Нина и есть та самая… Надо же, какое совпадение!
   – И не говорите. Так что, выходит, с ней встретиться возможным не представляется. Однако я намерен повидать ее редактора – вдруг он сумеет прояснить ситуацию?
   Я не могла поверить, что это на самом деле происходит: два таких разных дела пересеклись, объединенные одним человеком – разве это не удивительно?
   – Могу я вас попросить, Леонид?
   – О чем угодно.
   – Позвоните мне, когда поговорите с редактором Нины, ладно?
   – Не вопрос.
   Он поднялся так внезапно, что я отпрянула. Высокая фигура патологоанатома на мгновение заслонила солнце.
   – Ждите звонка, – бросил он через плечо и удалился, не прощаясь.
   Я осталась сидеть на скамейке. А как хорошо начинался этот день!

* * *

   На следующее утро дежурная сестра сказала, что меня вызывает Охлопкова. В кабинете, помимо заведующей, находились двое – статный немолодой мужчина и полная дама с модной короткой стрижкой.
   – Заходите, Агния Кирилловна, – пригласила Охлопкова. – Позвольте представить: это, – она кивнула на мужчину, – отец Нины Митиной, Валерий Анатольевич Митин. А это – его адвокат.
   – Галина Степановна Ищенко, – не стала дожидаться полного представления дама. – Адвокат господина Митина. А вы…
   – Агния Кирилловна Смольская, наш ведущий анестезиолог, – ответила вместо меня Охлопкова.
   – Значит, у вас есть настоящие специалисты? – хмуро произнес вышеозначенный Митин. – И почему же моей дочери достались коновалы?
   – Мы пока не знаем, в чем причина смерти вашей дочери, – спокойно заметила Охлопкова, и я в очередной раз поразилась ее выдержке.
   – Неужели? – хмыкнул Митин. – А вот патологоанатом убежден, что знает: причина в вопиющей халатности, проявленной сотрудниками вашего отделения, и я намерен доказать это в суде.
   – Это ваше право, – согласила Елена Георгиевна.
   – А вот вы, – внезапно обратился ко мне мужчина, сверля пронзительным взглядом, отчего я сразу же ощутила неловкость, – скажите, легко ли перепутать чистый адреналин с… что вы там обычно колете?
   Я беспомощно посмотрела на Охлопкову, и она поспешила вмешаться:
   – Бесполезно обращаться к доктору Смольской: в ее практике таких случаев не встречалось! Это вообще большая редкость, и можете не сомневаться, что виновные обязательно понесут наказание.
   – Будьте уверены, – встряла адвокат, – мы это проверим. Мы проведем самое тщательное расследование, вскроем все случаи халатности в вашем отделении и в больнице в целом, соберем свидетельства, и тогда вам придется искать себе работу в цветочных ларьках!
   Брови заведующей опасно сошлись на переносице, но Ищенко уже подхватила своего клиента под руку и потащила к двери.
   – Ну, и как вам это нравится? – устало спросила Охлопкова, снимая очки и потирая оставленный ими след.
   – Ужасно! – пробормотала я.
   – В сущности, они правы: именно наше отделение виновато в смерти девушки. Это мой личный ляп, ведь я занимаюсь подбором персонала и должна знать, на что способен каждый из моих работников. Но я вас вызывала не для того, чтобы вы завели «приятное» знакомство с родственниками покойной. Речь пойдет о перерасходе препаратов.
   – Вы серьезно?
   – К сожалению, да. Вы же понимаете, что в связи с этим происшествием нас станут проверять? Так вот, я решила всех опередить и сама подняла бумаги за последние несколько месяцев. Знаете, что я выяснила?
   – Что же?
   – У нас обнаружился значительный перерасход наркотических средств.
   – Каких?
   – Разных – промедола, омнопона и просидола. Но, самое интересное, налоксона: у нас его всегда было мало, но все запасы испарились примерно в течение месяца, и я ума не приложу, куда он мог подеваться!
   Это действительно странно, ведь основное применение налоксона – передозировка морфином, а я что-то не припоминала, чтобы в последнее время в отделение поступали такие пациенты.
   – Но не это самое интересное. Занятно, что больше всего наркотиков списано Шемякиной!
   В обязанности анестезисток и в самом деле входит списание наркоты, но до последнего времени мне и в голову не приходило проверять Киру: никто со склада не жаловался, а в противном случае повода нет. Видимо, так думала и Охлопкова. До недавнего времени.
   – Агния Кирилловна, вам что-то об этом известно? – испытующе глядя на меня, спросила она.
   – Мне?!
   – У вас на лице написано.
   – Ну… Понимаете, не то чтобы…
   – Говорите прямо, Агния Кирилловна, а то вы вынуждаете меня плохо о вас подумать: вы знаете что-то, чего не знают другие?
   – Проблема в том, что другие как раз в курсе, – вздохнула я. – А я сама только недавно… Не знаю, имеет ли это отношение к пропаже препаратов, да и человека зря подставлять не хочется…
   – Вы о ком?
   – О Кире, о ком же еще? Она умерла, и…
   – Печальный факт смерти Шемякиной не поможет нам объясняться насчет наркотиков. Так что вам известно?
   – Сын Киры наркоман! – выпалила я, и брови Охлопковой взлетели к линии роста волос: видимо, только мы двое и оставались в неведении.
   – Это… может все объяснить, – пробормотала она, снова потирая переносицу. – Откуда вы узнали?
   – Похоже, все знали. Несмотря на то, что мы долго проработали с Кирой, она не посвящала меня в детали своей личной жизни. То есть я слышала, что у нее есть сын, но понятия не имела о его зависимости!