Страница:
* * *
Кабинет Ольги Копыловой походил на интерьер космического корабля из сериала «Вавилон-5»: большой, светлый, с потолочными лампами приятного зеленоватого цвета, ультрасовременным компьютером и мебелью под цвет ламп. Мне пришлось обзвонить добрый десяток бывших студентов, чтобы выяснить, что Оля – та, кто мне сейчас нужен. Вернее, нужен Марине Кречет. Странно, я помнила ее фамилию, но совершенно забыла, как выглядит сама Ольга. Хотя чему удивляться? Сейчас меня встретила женщина средних лет ничем не примечательной внешности. Однако стоило ей улыбнуться, как я вспомнила девочку с вечно взъерошенной короткой стрижкой на рыжеватых волосах и умными голубыми глазами.– Ой, Анна Демьяновна, как я рада вас видеть! – воскликнула она. – Сто раз собиралась вам позвонить, но вы же понимаете, то одно, то другое…
– Конечно, понимаю, Оль, – согласно закивала я. – Все мы люди занятые, свои семьи, работа…
– Надеюсь, вы не больны? – нахмурилась она, отступая и разглядывая меня.
– Нет-нет, не волнуйся – я в порядке!
– Оно и видно, – снова улыбнулась она. – Выглядите – отпад!
– А мне скоро пятьдесят пять! – неожиданно вырвалось у меня. Не знаю, чего это меня вдруг разобрало: еще вчера я и про себя-то боялась выговорить это страшное число, а тут – чудеса! Может, я сделала это из женского тщеславия?
– Да что вы?! Ни за что бы не поверила!
– Ты тоже отлично выглядишь, – заметила я, не покривив душой. Оля никогда не блистала красотой, но сейчас передо мной стояла ухоженная, аккуратная женщина, знающая себе цену, и это отражалось на ее широком, добром лице. – Блондинкой стала – тебе так лучше!
– Так это ж я из-за вас!
– В смысле?
– Ну, вы были всегда такая красивая, яркая, а я, со своими бесцветными патлами все смотрела на вас и любовалась. Как в ординатуру поступила, решилась на радикальную смену цвета. И вот, уже двадцать лет не нарадуюсь!
Мы немного поболтали о семьях и детях, а потом я решила, что пора переходить к делу, за которым я, собственно, пришла. Пока Оля читала копию истории болезни Марины, я напряженно наблюдала за ее лицом. По тому, как менялось его выражение, я поняла, что она вряд ли скажет мне что-нибудь утешительное.
– Кто она вам, эта девочка? – спросила Оля, закончив и подняв на меня глаза.
– Сестра моего бывшего студента.
– Я его знаю?
– Нет, он на десять лет позже заканчивал.
– Что ж, – вздохнула она, – сами понимаете, шансов тут маловато!
– Да все я понимаю, Оленька, но речь и не идет о море возможностей – всего-то об одной, которой ее лишают в онкологическом диспансере. Марину отослали «лечиться» домой, а мы ведь обе знаем, что это значит?
– Умирать выписали, – кивнула Оля.
– Понимаешь, за границей разные медицинские центры практикуют экспериментальное лечение для безнадежных больных, и таких вариантов там сотни. У нас же, чего скрывать, крайне редко предлагают пациентам новые возможности, а ведь они помогают пусть не всем, но хотя бы десяти-двадцати процентам. Даже просто продлить срок – уже победа, ведь наука движется семимильными шагами, и то, что казалось невероятным вчера, завтра может стать действительностью, и эти люди получат реальную перспективу излечиться!
– Вы правы, у нас с этим напряженка. Наш центр открыли недавно, и он оборудован по последнему слову техники – я до сих пор поверить не могу, что это не сон и что я действительно могу пользоваться всеми благами современной медицинской техники! У нас есть пара-тройка направлений, и нам всегда нужны добровольцы. Только вот у вашей девушки, помимо лейкоза, есть серьезное осложнение в виде почечной недостаточности…
– Развившейся на фоне приема «Голудрола», – перебила я.
– Да, я что-то слышала об этом препарате, – пробормотала Оля, – но сама не сталкивалась ни с ним, ни с теми, кто его принимал. Я смотрю, врач слишком уж понадеялся на эту «панацею» и не провел ряд самых обычных мероприятий, связанных с этим диагнозом. К примеру, важной частью лечения могла бы стать трансплантация костного мозга, которую почему-то даже не рассматривали! При этой процедуре все продуцируемые клетки крови вначале разрушаются облучением, а затем новые клетки от подходящего донора вводятся в костный мозг со здоровыми клетками. Для предотвращения вторжения опухолевых клеток из костного мозга возможно проведение лучевой терапии… А эту пациентку здорово запустили. Любое лечение онкологии связано с убиванием иммунитета, а с таким диагнозом, как почечная недостаточность… Я имею в виду, сколько она еще протянет на собственных почках без пересадки?
– Но ты возьмешься? – с надеждой спросила я. Не люблю выдавливать из людей ответы, но судьба Марины на кону, а я дала слово сделать все возможное.
– А у меня есть выбор? – слабо улыбнулась Оля. – Везите вашу девочку, сделаем, что сумеем.
* * *
Единственным местом, где я могла надеяться отловить Толика, являлась его кафедра в медицинском университете. Туда-то я и отправилась, зная, что у него должна состояться предзащита – не может же он на нее не прийти?Я опоздала и прокралась в аудиторию, стараясь производить как можно меньше шума. К счастью, дверь находилась наверху, и мне не пришлось проходить мимо кафедры – я просто устроилась в последнем ряду.
Толик говорил хорошо и гладко – он всегда умел четко излагать свои мысли и связывать слова в красивые, сложные предложения. В том, о чем он говорил, я разбираюсь слабо, поэтому не слишком вслушивалась в смысл, а внимательно разглядывала его, пытаясь понять, что мне не нравится. В целом, все выглядело нормально, но несколько настораживал замедленный темп речи оратора. Не то чтобы он растягивал слова, но время от времени как будто спотыкался о следующую мысль и делал паузу, которой явно не предполагалось в этом конкретном месте. Закончив, Толя поднял глаза и спросил, есть ли у кого-то вопросы. Присутствующие словно только этого и ждали, обрушив на кандидата целый шквал таковых. Поначалу Толик отлично справлялся, но вдруг замолк посреди предложения и огляделся, будто впервые понял, где находится. В его глазах застыло удивление. Он молчал, и народ начал смущенно переглядываться. Когда пауза стала превращаться в продолжительную тишину, поднялся грузный мужчина лет шестидесяти – видимо, научный руководитель Толи.
– Коллеги, – сказал он, – предлагаю перенести вопросы на следующий раз, потому что Анатолий Андреевич, кажется, переутомился!
Присутствующие согласно закивали и начали подниматься, а Толик все еще стоял около проектора, застыв, как мраморное изваяние. На его лице отсутствовало всякое выражение – я даже испугалась. Когда помещение опустело, грузный мужчина с неожиданной легкостью подлетел к кафедре.
– Ты что творишь, а?! – зашипел он, не замечая, что один человек в аудитории еще остался. – Так хорошо начал… Что с тобой, черт подери, Анатолий?!
Тот медленно повернул голову на звук – так слепой ищет источник раздражения, не имея возможности его видеть.
– Про… стите, Илья Борисович… – с трудом разжимая зубы, проговорил он. – Я… не знаю, что слу… чилось…
– Не знает он! – прорычал Илья Борисович. – Как будто ты не в курсе, каких трудов мне стоило протащить тебя через ученый совет – ну не хотели тебя пропускать, молодого «выскочку»… Плевать, что у тебя операций больше, чем у некоторых членов этого самого ученого совета, плевать, что мозгов… А, что говорить!
В сердцах махнув рукой, мужчина покинул аудиторию. Толик медленно вышел из-за кафедры и, дойдя до первого ряда амфитеатра, рухнул на сиденье, уронив голову на руки. Я решила, что настало время действовать.
– На чем ты сидишь?
Он вздрогнул и поднял глаза. В них застыло удивление, смешанное с ужасом. Я отнесла это на счет того, что парень испытал острое чувство стыда за то, что я стала свидетелем его неудачи.
– Анна Демьяновна, что вы здесь делаете? – с трудом выдавил он из себя вопрос.
– Проблема не в том, что я здесь делаю, а в том, что произошло с тобой.
– Я… я не знаю…
– Неправда, – возразила я. – Повторяю вопрос: на чем сидишь?
– Я вас не понима…
– Да все ты понимаешь! – разозлилась я. – Надеюсь, ничего «тяжелого»? Амфетамины?
Он ничего не ответил, но я и так понимала, что не ошибаюсь: все признаки указывали на то, что он принимает какие-то психостимуляторы.
– Марина сказала, что ты почти не спишь и тем не менее работаешь как одержимый, – продолжала давить я. – Она…
– Вы встречались с моей сестрой?!
– Я же обещала помочь. Но если ты подсел на наркоту, моя задача становится практически невыполнимой, понимаешь? Я не вчера родилась, Толик, поэтому у меня предложение: вываливай на стол все, что у тебя есть прямо сейчас!
– Ничего нет… – заупрямился он.
– Ты спалишь себе мозги! – перебила я. – На стол, я сказала!
Он нехотя полез в задний карман брюк. Движения были замедленными, как и речь, и стало очевидно, что я пришла не зря.
– «Сиднокарб», – прочитала я надпись на этикетке. – Так и знала!
– Что вы знали? Думаете, я продержался бы без него?!
– Думаю, если бы ты умерил свою гордость и амбиции и обратился за помощью, то еще как продержался бы! Знаешь, чего больше всего боится Марина? Потерять тебя, и я ее понимаю: если это, не дай бог, произойдет, девочка останется совсем одна, а в ее положении это равносильно смерти!
– Да я же для нее стараюсь!
– Черта с два! Амфетамины сначала оказывают положительный стимулирующий эффект, а потом наступает реверсивное состояние – и это не говоря о выработке зависимости. Ты, дружок, наркоман, и я искренне надеюсь, что нам удастся справиться с этим, минуя лечебное учреждение! Кто выписывает тебе рецепты?
– Имя вам ни о чем не скажет.
– Этому человеку, которого ты, несомненно, считаешь своим лучшим другом, в медицине делать нечего! И как давно ты подсел?
– Несколько недель…
– Врешь, – вздохнула я. – Больше двух месяцев?
Не сразу, но он кивнул. Удивительно, как Толе удалось продержаться так долго без последствий!
– А о пациентах своих маленьких ты подумал? – спросила я сердито. – Ты же хирург, по живому режешь – а ну как тебя шандарахнет посреди операции?
– Если бы я почувствовал, что не могу оперировать…
– Ну, милый мой, ты рассуждаешь, как любой наркоман! – снова перебила я. – Ничего ты не способен заметить в таком состоянии и запросто зарежешь человека, даже не поняв, что делаешь!
Я видела, что мои слова наконец начали доходить до Анатолия, и боялась остановиться.
– Травишь себя амфетаминами, – говорила я, – а ну как придется почку Марине отдавать?
– Не придется.
– В смысле? Рано или поздно… Да, сейчас за операцию никто не взялся бы, но…
– Мы не совместимы, – оборвал меня Толя. – Когда выяснилось, что у Марины развилась почечная недостаточность, я сделал все необходимые анализы: моя почка ей не подойдет.
– Как такое может быть, вы же брат и сестра?
– Только по матери.
А вот этого я не знала! Мне стало стыдно. Казалось, я в курсе того, чем живут мои студенты – особенно те, в чьей судьбе я принимаю живое участие. Теперь вот выясняется, что о Толе я знаю даже меньше, чем считала минуту назад.
– После смерти отца у мамы долго никого не было, – продолжал он. – Потом появился мужчина, но она держала его подальше от дома. Как выяснилось, не зря: едва она забеременела, он свалил в неизвестном направлении.
– То есть искать его на предмет совместимости с Мариной бесполезно? – уточнила я.
– Я пробовал – он как сквозь землю… Сами видите, наши шансы не просто нулевые – они в минусе!
– Прекрати! – воскликнула я. – Я нашла Марине хорошего врача. Конечно, с пересадкой почки она не поможет, но вполне возможно, если получится добиться устойчивой ремиссии, нам удастся поставить ее на очередь.
– Это если Марина протянет достаточно долго, – криво усмехнулся Толя.
– Никто не может знать, кто сколько протянет: вот, к примеру, ты легко можешь пойти вперед сестры, если не прекратишь баловаться «Сиднокарбом». Кстати, где у тебя запас?
– Что?
– Не делай большие глаза – они у тебя и так на блюдца похожи: где то, что ты припас на случай обнаружения этого? – И я потрясла блистером.
– У меня нет… с собой.
Вытащив телефон, я набрала Марину. Она удивилась, услышав в трубке мой голос.
– Ты дома? – спросила я.
– А где еще я могу быть? – грустно ответила она вопросом на вопрос.
– Где вы с братом храните медикаменты?
– В ванной, в шкафчике…
– Иди сейчас туда и найди среди таблеток «Сиднокарб», хорошо?
– Хорошо…
– Что вы собираетесь делать? – насторожился Толя.
– Нашла? – не обращая на него внимания, спросила я.
– Да, две пачки.
– А теперь будь умницей и спусти все в унитаз.
– Да вы с ума сошли! – вскакивая, воскликнул Толя.
– В унитаз?! – переспросила Марина.
– Именно, дорогая! Поверь, ты оказываешь брату услугу. Сделаешь это для него?
– Да, конечно…
– Вот и умница!
Повесив трубку, я посмотрела на Анатолия. Он снова упал на стул и прикрыл глаза, поняв, что спорить со мной бесполезно.
– Едем ко мне, – сказала я.
– Зачем? – бесцветным голосом поинтересовался он.
– Чтобы я могла за тобой следить и чтобы ты прямо отсюда не направился к своему «доброму» психиатру за рецептом.
– Вы меня за ребенка принимаете, да?
– Да ты и есть ребенок, – усмехнулась я. – По крайней мере, для меня: скоро мне стукнет пятьдесят пять, а тебе нет еще и тридцати. Так что, дружок, поднимай свой тощий зад и двигай за мной!
– А Марина? Она же не сможет одна… – пробовал возразить Толик.
– Она и так целыми днями одна: только на диализе и видитесь, – парировала я. – Ничего, переживет денек, а в клинику ее Влад может возить, или я, или Даша… В любом случае, послезавтра мы твою сестрицу кладем в онкоцентр, и проблема решится сама собой.
* * *
– Кто были те люди, которые подняли хай в больнице Влада?Мы ужинали на кухне, и я решила, что пора задать этот вопрос.
– Вам донесли? – нахмурился Толя, откладывая ложку, которой до этого вяло ковырялся в тарелке.
– А ты думал, мой сын умолчит об этом факте? – пожала я плечами. – Так кто они?
Толик тяжело вздохнул.
– Вечером того дня, когда вы ко мне приходили, заявился Илья Митрохин… Да вы же не знаете, кто это!
– Председатель совета директоров «Фармаконии»?
– Откуда?..
– От Насти. Я была у нее в гостях, и она не только все мне рассказала о ваших делах, но и продемонстрировала наглядные материалы из Интернета.
– Ну, вы даете! – пробормотал он, беспомощно разводя руками. – Зачем вам все это надо? Дело неприятное, скорее всего, даже опасное…
– Вот именно поэтому, – перебила я, – я и не могу позволить тебе действовать в одиночку.
– Эти люди шутить не любят. Знаете, что на самом деле произошло в тот день, когда мы устроили стихийный митинг перед зданием «Фармаконии»?
– Расскажи мне.
– Охранники испугались, что мы привлечем внимание: кто-то из толпы, по-видимому, позвонил на телевидение, и подъехала машина с кабельного канала.
– Почему представители «Фармаконии» не вызвали полицию? Ваш митинг не был санкционирован.
– Это был, скорее, флэшмоб, а не митинг, – отмахнулся Толя.
– Флэш… что?
– Неважно. Но дело не в этом. Я считаю, что охрана испугалась обращаться в полицию и телевидения опасалась, ведь им не нужна огласка с «Голудролом»! Побочный эффект в виде развития хронической почечной недостаточности в инструкции не указан, но у семидесяти процентов пациентов он возникает, причем сразу в тяжелой форме. Наше сообщество растет с каждым днем, и создается впечатление, что на «побочный» эффект ситуация уже не тянет.
– Ты имеешь в виду, что слишком много пострадавших?
– Вот именно! Вы же понимаете, побочные эффекты возникают редко, но их все равно обязаны вносить в инструкцию. Однако, похоже, почечная недостаточность обнаруживается не просто у каждого второго, но чуть ли не у всех! Это означает, что препарат вообще не должен был появляться на рынке!
– Ты прав, – согласилась я, – но что все-таки случилось после того, как охрана вами заинтересовалась? И как ты рискнул пойти с этими мужиками – я видела их на ролике, они же на троглодитов похожи!
– Они сказали, что меня просит подняться Митрохин. От такой возможности нельзя было отказываться: я давно пытался с ним встретиться, но у меня не получилось!
– Встретился?
– Ага, как же! Они отвели меня в подсобку, а там отметелили как следует. Потом выкинули на задний двор, а там одни склады и люди появляются редко. Повезло, что дворник вышел и, увидев меня, вызвал «Скорую», а то ведь холодно в тот день было – мог бы замерзнуть, к чертовой матери!
– Да уж, повезло… Митрохин-то гад, оказывается!
– Вот тут я не так уверен, Анна Демьяновна. Илья Митрохин сам ко мне пришел, в больницу. Извинялся за случившееся, сказал, что охранники, которые меня били, уволены и что если я захочу подать на них в суд, он не станет чинить препятствий. Но он все же попросил, чтобы я этого не делал, и обещал оплатить лечение, если понадобится что-нибудь сверх страховой сметы.
– Видать, ему действительно не хочется огласки! О чем еще вы говорили?
– Я рассказал ему все о «Голудроле» и о том, сколько людей на самом деле пострадало от препарата.
– Полагаешь, Митрохин этого не знал?
– Во всяком случае, выглядел он потрясенным. Хотя, может, он хороший актер?
– Он что-нибудь сказал?
– Сказал, что должен во всем разобраться. Попросил предоставить документы и заявления людей. Митрохин говорит, что сделает все возможное, чтобы отозвать «Голудрол», но не все, дескать, зависит от него, ведь он – председатель совета директоров, а не единоличный владелец фирмы!
– Хорошо уже то, что он хоть что-то пообещал, – задумчиво проговорила я. – Но Влад сказал, что в палате кулаками махали, а вы, оказывается, цивилизованно поболтали?
– Так кулаками махали, – закивал Толик. – Когда митрохинская мамаша нагрянула с телохранителями. Не знаю, зачем они ей – не жена же президента, в конце концов!
– Может, она опасается пострадавших от продукции фирмы?
– Или просто понты кидает.
– А чего орала?
– Видимо, Митрохин не сказал ей, что ко мне собирается. Она стала отчитывать его, говорить, что адвокат посоветовал ни в коем случае со мной не встречаться, что кучка крикунов не может подорвать престиж «Фармаконии» и так далее.
– А Митрохин что?
– Разозлился. Наверное, не хотел позволить матери руководить собой, ведь всем известно, что именно он ведет дела, а она всего лишь владелица пакета акций. Это все он ей и высказал, не стесняясь в выражениях. Она в слезах вылетела из палаты, но напоследок наговорила прибежавшим на шум врачам гадостей.
– Значит, у матери с сыном не такие уж доверительные отношения?
– Выходит, так. Кажется, Илья старается держать ее подальше от бизнеса, а мамашу этот факт возмущает.
– Разумеется, ведь он – ее сын, ее собственность, а все, что принадлежит ее собственности, автоматически должно принадлежать ей.
Толя выпучил на меня глаза.
– Вы, что, действительно так считаете?!
– Разумеется, нет, но она, по-видимому, да. Что ж, она – мать, и этим все сказано.
– Митрохин – взрослый человек!
– Для матери возраст значения не имеет: уж поверь, я знаю, о чем говорю. Кстати, ты уверен, что все это не было фарсом?
– То есть?
– Сам посуди, ты месяц не мог встретиться с Митрохиным – и вот он сам прибегает, причем не ставя в известность никого из своих приближенных. Что, если все происшедшее – отлично разыгранная сцена?
– С какой целью?
– Усыпить твою бдительность, потянуть время, заработать еще десяток миллионов на «Голудроле»… Такое возможно?
Толя медленно кивнул.
– Я не знал, что и подумать, увидев Митрохина в палате, – пробормотал он. – Такие, как он, сами никуда не ходят – они присылают адвокатов или помощников, не опускаясь до уровня простых смертных! А тут – сразу двое Митрохиных на меня одного…
– Ма, я дома!
Дашка вернулась. Как обычно, она ворвалась на кухню подобно цунами и застыла при виде гостя.
– Даша, ты помнишь Толика Кречета? – спросила я, зная, что если она и забыла, то разговор с братом непременно освежил память.
– Привет, – сказала дочь, разглядывая синяки на лице парня. – Не ожидала, что ты так быстро оклемаешься, – Влад говорил, тебе здорово досталось!
– Молодость берет свое, – ответила я за него. – В мои годы процесс выздоровления шел бы куда медленнее!
– Ма, опять ты про возраст? – застонала Дарья.
– Кстати, Толик останется на ночь, – добавила я, поймав ее удивленный взгляд. Однако к чести дочери надо сказать, она не попыталась задавать вопросы при госте.
Я посвятила ее в ситуацию, отправив его спать.
– Ну, ма, ты даешь! – воскликнула она. Сколько раз за последнее время я слышала этот возглас от разных людей? – Мало тебе своей работы, так ты еще и адвокатом заделалась?
– Не так уж много у меня работы.
– Запомни, ма, адвокат в семье – я, и тебе с самого начала следовало обратиться ко мне!
– Ты, доча, нам не по карману, – покачала я головой. – Кроме того, твоя специализация – уголовщина, а у нас пока, слава богу, до этого не дошло.
– Дойдет! – убежденно заявила Дарья. – Разве Толя не собирается подавать в суд за избиение?
– У него сейчас других дел по горло.
– Ну да – спускайте этим неандертальцам побои, ждите, пока убьют! – уперев руки в бока, фыркнула она. – А потом ищем справедливости, а ведь можно было решить дело без смертоубийства.
– Хорошо, что ты предлагаешь?
– Во-первых, подать заявление на охранников «Фармаконии». Во-вторых, я могу от лица пострадавших встретиться с Митрохиным и попробовать договориться о компенсации – в их положении эти деньги не будут лишними.
– Зачем тебе это надо, Дашутка? – спросила я. – Не твое же поле деятельности?
Зная дочь, я догадывалась, что у нее имеются причины делать такое щедрое предложение, но мне хотелось знать их, прежде чем подписывать на это Толю и его друзей.
Откинув длинные серебристые волосы за спину движением, достойным Шэрон Стоун в «Основном инстинкте», она ответила:
– Ну, мам, дело обещает быть громким, понимаешь? Все станут о нем говорить, возможно, по телику покажут репортаж… Адвокату нужен пиар!
– Разве тебе его не хватает?
– Одно дело – отмазывать от тюрьмы уголовников и подпольных авторитетов, и совсем другое – выступить на стороне справедливости!
– Какая же ты корыстная, дочка! – в ужасе выкатила я глаза.
– Все это, – она картинным жестом обвела гостиную, где мы сидели, – приобретено на эту самую «корысть», не забывай! Кроме того, какая разница, если вопрос будет решен и пострадавшие получат, что причитается? Разве плохо, если и адвокату достанется немножечко хорошего пиара? Заметь, если мы проиграем, я не возьму ни копейки. Но мы выиграем!
* * *
Признаюсь, я побаивалась, что моя «воспитательная работа» с Толей не возымеет должного действия и он вернется к употреблению психостимуляторов. С другой стороны, не могла же я держать его под домашним арестом вечно – в конце концов, он взрослый человек, ему нужно ходить на работу, заботиться о сестре и заниматься другими делами, являющимися неотъемлемой частью его жизни. Поэтому, прочитав ему нотацию напоследок, я с тяжелый сердцем выпустила бывшего студента из квартиры, после чего отправилась к Марине. Девушка в точности выполнила мои предписания и уничтожила «Сиднокарб», но я еще раз перешерстила баночки и коробочки в ванной и, сочтя некоторые «неблагонадежными», избавилась и от них. Затем я помогла Марине собраться, и мы поехали в клинику.– Что ж, – сказала Оля, закончив, – будем пробовать варианты. У меня есть кое-какие наметки, а остальное нарисуется позже, когда начнем лечение. Нужно еще продумать, как совместить твой диализ с новыми препаратами.
– Вы думаете, это имеет смысл? – робко спросила Марина.
– Все в этом мире имеет смысл, – улыбнулась Оля. – Могу обещать одно: ты будешь чувствовать себя лучше, а это значит, что твое качество жизни повысится.
– Уже кое-что, – вздохнула девушка. – В онкологическом диспансере и этого не обещали!
– Вот и хорошо, – поднимаясь, сказала Оля. – Сейчас тебя проводят в палату. Тебе повезло – там всего два человека лежат, примерно твоего возраста, так что найдете общий язык.
Оставив Марину в клинике, я поехала в университет, где прочитала две лекции. Собираясь домой, получила сообщение от Дарьи с предложением вместе пообедать. Я действительно проголодалась, но «обед» с дочурой означал непременно дорогой ресторан, а я не была одета для выхода «в свет».
– Ерунда, мам! – отмела все возражения Даша. – На твоей фигуре любая тряпка хорошо сидит. Да мы ведь не вечером идем – значит, парадная форма одежды не требуется! Жду тебя у входа в твою богадельню.
«Богадельней» она почему-то называет медицинский университет. Мне кажется, Даша считает, что разочаровала меня глубоким отвращением к медицине, проявившемся у нее с младых ногтей. Наверное, в семье медиков она ощущала себя инопланетянкой. Гены – вещь упрямая: папаша Дарьи работает в правоохранительной системе, вот ее, видать, и потянуло в юриспруденцию. Слава богу, она не стала ни следователем, ни прокурором, а избрала для себя хоть и нелегкую, но все же гораздо более прибыльную и относительно безопасную стезю адвоката. Другая бы на ее месте прозябала общественным защитником, перебиваясь с хлеба на квас, но надо знать мою дочь: она похожа на танк, идя к своей цели. К тридцати годам у нее есть все, о чем можно мечтать, – роскошная квартира, машина, возможность одеваться в дорогих бутиках. Все, кроме личной жизни. И дело не в занятости, хотя, конечно, большую часть времени Даше приходится посвящать работе. Проблема в ее характере: большинство мужчин мирных профессий с опаской относятся к бронетехнике, пусть и в красивой оболочке. Они быстро понимают, с кем имеют дело, и предпочитают укрыться в окопе, чтобы не попасть под обстрел. Из всех своих детей больше всего я переживаю за нее, но никогда не говорю об этом, иначе рискую сама оказаться под «гусеницами». Может, она и пошла в меня внешностью, но характер у Дашутки, несомненно, папин!