Страница:
Ирина Лазарева
Звезды над озером
Пролог
Я люблю летать самолетами. С тех пор как я избрала профессию журналистки, летать мне приходится довольно часто, в разные города, иногда за границу. Наверное, многие привыкают к частым перелетам и начинают тяготиться аэропортами, получением багажа, проверкой паспортов, а то еще вдруг задержат рейс, сиди жди тогда… На такие случаи у меня имеется с собой какой-нибудь крутой ужастик – особенно люблю Кинга, – а в зале ожидания можно отключиться от внешнего мира и читать, читать без помех, пока не объявят посадку.
Или можно наблюдать сквозь широкие панорамные стекла за самолетами на летном поле, как они приземляются и бегут по взлетно-посадочной полосе, еще окутанные клочьями разорванных облаков, охолодевшие в небесной синеве, и, умерив наконец после стремительного полета свои силы, медленно заворачивают на стоянку. Они кажутся гордыми, независимыми существами, которые с толком выполняют свое дело и лишь хотят, чтобы им не мешали.
Сейчас я сижу в салоне аэробуса, он носит имя композитора Арама Хачатуряна и держит свой путь в столицу Армении Ереван.
Вылетела я из Санкт-Петербурга, своего родного любимого города. Я живу на Васильевском острове с мамой, папой и младшим братом.
Зовут меня Катя Полуянова, мне двадцать четыре года, я начинающая журналистка, ничего выдающегося пока не написала, но стараюсь, работаю над собой, чтобы стать хорошим профессионалом. Нынешнее мое путешествие тоже связано с заданием редакции, хотя постепенно служебное расследование приобрело для меня черты личного характера, оказалось тесно переплетенным с моей собственной жизнью.
Попробую рассказать все по порядку.
У меня есть брат Дима, он еще студент, имеет множество юношеских увлечений, но самое постоянное и любимое его занятие – коллекционирование значков, медалей, орденов.
Я, по правде сказать, не перестаю удивляться его приверженности фалеристике, почему-то она ассоциируется у меня с советским периодом. Сейчас молодежь больше увлекается тем, что связано с высокими технологиями. Как странно порой выпадают знаки судьбы. Началось все с братишки, который ни сном ни духом о войне, но положил начало моему волнующему путешествию в военное прошлое двух петербургских семей.
Однажды Димон принес домой орден Красного Знамени и заявил, что получил его в подарок от незнакомого молодого человека, с которым оказался в одной компании на вечеринке у друзей. Случайного дарителя звали Евгений.
Во мне немедленно взыграл дух исследователя, и я решила проявить инициативу: узнать судьбу хозяина ордена, выяснить, почему высокая награда, полученная на войне, столь мало ценима его потомком.
Как выяснилось позже, Евгений подарил первому встречному орден своего деда, полученный во время Великой Отечественной войны. Дед давно умер, но в семье память о нем пытались искоренить и наград его хранить не хотели: он был офицером Смерша, для матери Евгения – из числа тех негодяев и преступников, что расправились с ее родными, уничтожили всю ее семью.
Все это я выяснила у самого Евгения, познакомилась с ним правдами-неправдами, чтобы расследовать историю ордена. Я хитро втерлась к нему в доверие и даже попыталась очаровать. Представьте, мне это удалось. Да нет, не думайте, что я какая-то распущенная девица, всего лишь пустила в ход обычное женское кокетство. И на тебе! Попалась в собственную ловушку. Пока копалась в его родословной, успела влюбиться в обаятельного рослого парня. Ох!.. Много всего произошло.
Сейчас он сидит в соседнем кресле, голова Жени покоится на моем плече, он признался, что его укачивает в самолете и поэтому ему придется вздремнуть самую малость. Он извинился таким образом, чтобы я не обижалась, но мне все равно, бодрствует он или спит, лишь бы был рядом.
Начало нашего романа было бурным и непредсказуемым. Я и сейчас еще ни в чем не уверена, ведь если подсчитать наши встречи, то получается, что срок знакомства слишком ничтожен для серьезных отношений. Наверное, мы еще мало знаем друг друга, оттого едва не расстались, когда Женя выяснил, что я познакомилась с ним, преследуя свои профессиональные цели.
Ему сообщил об этом мой бывший бойфренд Даниил; он опытный журналист и был прекрасно осведомлен о теме моего расследования. Мы работаем с ним вместе в одной редакции популярного газетного издания. В тот день, когда я обсуждала с главным редактором свое намерение отыскать хозяина ордена, Даниил присутствовал при разговоре. Некоторые брошенные мужчины мечтают хоть каким-то способом взять реванш – например, испортить тебе отношения с новым парнем. Даниил в этом весьма преуспел: разоблачил подлую интриганку – меня то есть, – доказал Жене, что я карьеристка, которая решила нажиться на фактах частной жизни его семьи.
Из-за вмешательства Даниила я чуть не потеряла Женю, он почувствовал себя оскорбленным и надолго исчез, не хотел со мной общаться. Я чуть не умерла от горя, проклиная мерзкого негодяя Даньку. Он так убедительно все представил, что даже оправдаться было невозможно.
Только недаром я полюбила Женю, он большой умница, самостоятельно во всем разобрался и нагнал меня буквально в самолете. Я, зареванная, с гвоздем в сердце, с навек загубленной судьбой, поворачиваю голову к приставале в соседнем кресле и вижу своего единственно дорогого человека!
Нет, неспроста я люблю самолеты. В ушах моих звучит адажио из балета «Спартак» в соответствии с названием лайнера. Он не летит, а кружит в небе под звуки завораживающей музыки.
Итак, мы снова вместе. Нам надо расследовать все обстоятельства, связанные с дедом Евгения, Кириллом Смуровым, узнать, за что он получил орден, без сожаления отданный внуком; для этого мы направляемся в Армению, где живет моя бабушка Настя в семье своей старшей дочери Лии. Уроженка Ладоги, годы войны она провела на Дороге жизни, где познакомилась со своим будущим мужем и моим дедом Вазгеном Арояном, его другом Алексеем Вересовым и офицером Особого отдела Кириллом Смуровым.
Или можно наблюдать сквозь широкие панорамные стекла за самолетами на летном поле, как они приземляются и бегут по взлетно-посадочной полосе, еще окутанные клочьями разорванных облаков, охолодевшие в небесной синеве, и, умерив наконец после стремительного полета свои силы, медленно заворачивают на стоянку. Они кажутся гордыми, независимыми существами, которые с толком выполняют свое дело и лишь хотят, чтобы им не мешали.
Сейчас я сижу в салоне аэробуса, он носит имя композитора Арама Хачатуряна и держит свой путь в столицу Армении Ереван.
Вылетела я из Санкт-Петербурга, своего родного любимого города. Я живу на Васильевском острове с мамой, папой и младшим братом.
Зовут меня Катя Полуянова, мне двадцать четыре года, я начинающая журналистка, ничего выдающегося пока не написала, но стараюсь, работаю над собой, чтобы стать хорошим профессионалом. Нынешнее мое путешествие тоже связано с заданием редакции, хотя постепенно служебное расследование приобрело для меня черты личного характера, оказалось тесно переплетенным с моей собственной жизнью.
Попробую рассказать все по порядку.
У меня есть брат Дима, он еще студент, имеет множество юношеских увлечений, но самое постоянное и любимое его занятие – коллекционирование значков, медалей, орденов.
Я, по правде сказать, не перестаю удивляться его приверженности фалеристике, почему-то она ассоциируется у меня с советским периодом. Сейчас молодежь больше увлекается тем, что связано с высокими технологиями. Как странно порой выпадают знаки судьбы. Началось все с братишки, который ни сном ни духом о войне, но положил начало моему волнующему путешествию в военное прошлое двух петербургских семей.
Однажды Димон принес домой орден Красного Знамени и заявил, что получил его в подарок от незнакомого молодого человека, с которым оказался в одной компании на вечеринке у друзей. Случайного дарителя звали Евгений.
Во мне немедленно взыграл дух исследователя, и я решила проявить инициативу: узнать судьбу хозяина ордена, выяснить, почему высокая награда, полученная на войне, столь мало ценима его потомком.
Как выяснилось позже, Евгений подарил первому встречному орден своего деда, полученный во время Великой Отечественной войны. Дед давно умер, но в семье память о нем пытались искоренить и наград его хранить не хотели: он был офицером Смерша, для матери Евгения – из числа тех негодяев и преступников, что расправились с ее родными, уничтожили всю ее семью.
Все это я выяснила у самого Евгения, познакомилась с ним правдами-неправдами, чтобы расследовать историю ордена. Я хитро втерлась к нему в доверие и даже попыталась очаровать. Представьте, мне это удалось. Да нет, не думайте, что я какая-то распущенная девица, всего лишь пустила в ход обычное женское кокетство. И на тебе! Попалась в собственную ловушку. Пока копалась в его родословной, успела влюбиться в обаятельного рослого парня. Ох!.. Много всего произошло.
Сейчас он сидит в соседнем кресле, голова Жени покоится на моем плече, он признался, что его укачивает в самолете и поэтому ему придется вздремнуть самую малость. Он извинился таким образом, чтобы я не обижалась, но мне все равно, бодрствует он или спит, лишь бы был рядом.
Начало нашего романа было бурным и непредсказуемым. Я и сейчас еще ни в чем не уверена, ведь если подсчитать наши встречи, то получается, что срок знакомства слишком ничтожен для серьезных отношений. Наверное, мы еще мало знаем друг друга, оттого едва не расстались, когда Женя выяснил, что я познакомилась с ним, преследуя свои профессиональные цели.
Ему сообщил об этом мой бывший бойфренд Даниил; он опытный журналист и был прекрасно осведомлен о теме моего расследования. Мы работаем с ним вместе в одной редакции популярного газетного издания. В тот день, когда я обсуждала с главным редактором свое намерение отыскать хозяина ордена, Даниил присутствовал при разговоре. Некоторые брошенные мужчины мечтают хоть каким-то способом взять реванш – например, испортить тебе отношения с новым парнем. Даниил в этом весьма преуспел: разоблачил подлую интриганку – меня то есть, – доказал Жене, что я карьеристка, которая решила нажиться на фактах частной жизни его семьи.
Из-за вмешательства Даниила я чуть не потеряла Женю, он почувствовал себя оскорбленным и надолго исчез, не хотел со мной общаться. Я чуть не умерла от горя, проклиная мерзкого негодяя Даньку. Он так убедительно все представил, что даже оправдаться было невозможно.
Только недаром я полюбила Женю, он большой умница, самостоятельно во всем разобрался и нагнал меня буквально в самолете. Я, зареванная, с гвоздем в сердце, с навек загубленной судьбой, поворачиваю голову к приставале в соседнем кресле и вижу своего единственно дорогого человека!
Нет, неспроста я люблю самолеты. В ушах моих звучит адажио из балета «Спартак» в соответствии с названием лайнера. Он не летит, а кружит в небе под звуки завораживающей музыки.
Итак, мы снова вместе. Нам надо расследовать все обстоятельства, связанные с дедом Евгения, Кириллом Смуровым, узнать, за что он получил орден, без сожаления отданный внуком; для этого мы направляемся в Армению, где живет моя бабушка Настя в семье своей старшей дочери Лии. Уроженка Ладоги, годы войны она провела на Дороге жизни, где познакомилась со своим будущим мужем и моим дедом Вазгеном Арояном, его другом Алексеем Вересовым и офицером Особого отдела Кириллом Смуровым.
Глава 1
Ереван, 2008 год
Кто не бывал в Армении, тот не видел настоящего горного солнца. Здесь солнечный свет особенный, уж поверьте, я успела побывать и в южных и в жарких странах, и нигде нет такой световой насыщенности воздуха, как в Армении. С чем можно сравнить это особенное слепящее сияние? Может быть, с мириадами драгоценных кристаллов, играющих гранями и яркими лучиками, – они пересекаются и создают световую вакханалию – ту, что зовется воздухом Армении. Ходить здесь без темных очков нереально, но я предпочитаю морщиться и гримасничать, как мартышка, потому что не воспринимаю окружающий мир через черные стекла. Женя, не в пример мне, сразу же водружает на нос солнечные очки с обстоятельной русской рассудительностью. В аэропорту он выделяется ростом и спокойствием, местные жители более суетливые и шумные, но по сравнению c петербуржцами в них больше добродушия и непосредственности.
Давненько я сюда не приезжала. Аэропорт Звартноц обзавелся новым ультрасовременным терминалом, меня приятно поразило, как быстро мы прошли паспортный контроль, и чемоданы приплыли немедленно к нам в руки. Меня все радует – эта новизна просторных залов, блеск отделочного камня, металлических деталей, приветливые личики девушек-служащих, одетых в униформу. Все волшебно, прекрасно, потому что я путешествую с Женей. Непривычное для меня состояние, пока невероятно счастливое.
Мы выходим в зал прибытия, где меня хватают, чмокают в щеки и передают из одних объятий в другие – это муж тети Лии Сурен Акопович, а также моя двоюродная сестра Нушик и мой двоюродный брат Аршак. Знакомлю их с Женей.
Он хлопает глазами и с заметным усилием пытается запомнить непривычные для русского слуха имена, жмет протянутые руки; затем нас ведут по длинному проходу к стоянке автомобилей. Мы втискиваемся впятером в старенький жигуль (мать честная! из какого века данное ископаемое?) и скатываемся на этой таратайке на шоссе, ведущее в город. Кондиционера в машине, естественно, нет, стекла опущены, горячий ветер дует в лицо, но даже жаркий воздух сохраняет свою особенную горную чистоту, а на горизонте вздымается двумя заснеженными главами величественный Арарат.
Трасса вполне свободна, мы едем без задержек, вдоль дороги тянутся низкорослые домики, потом целая сеть мебельных магазинов – товар выставлен прямо на тротуарах, мелькают разноцветные обивки диванов, кресел, стульев; у магазинов группками сидят продавцы.
– Как бабушка? – обращаюсь к Нушик.
Моя кузина, в отличие от меня, обладает более светлыми волосами – они у нее темно-русые с рыжинкой, густые и вьющиеся; глаза серые, вы подумайте! Во мне проявилась армянская кровь – каштановые волосы, карие глаза, – а в ней русская, иначе откуда такие светлые глаза? Чего только природа не вытворяет! Вот Аршак больше похож на своих соплеменников – черноволосый и темноглазый, – хотя армяне все как один уверяют, что их далекие предки обладали светлыми волосами и голубыми глазами.
– Слегла бабуля, – отвечает на мой вопрос Нушик. – То ли погода действует, то ли переволновалась из-за вашего приезда. Давление поднялось, и сердце барахлит. Так что ты не особо на нее наскакивай.
Мы проезжаем по мосту через глубокое ущелье реки Раздан. Над скалистым обрывом живописно вырисовывается храм Сурб Саргис, в переводе на русский – Святого Сергия. Я обращаю на него внимание Жени – армянские церкви интересны своей строгой красотой, четкостью линий, они в основном построены из туфа, отделаны декором, резьбой по камню, искусной работой средневековых скульпторов.
– А что означает имя Нушик? – спрашивает Женя и с любопытством оглядывается на сестру с переднего сиденья.
Если честно, я ощущаю укол ревности, но отвечаю фальшиво-оживленным тоном:
– Нуш по-армянски – миндаль.
– Красиво, – протягивает Евгений и замолкает. Смотрит перед собой, на незнакомый город, в котором я намереваюсь провести множество счастливых часов.
Наша скрипучая раздолбайка пилит в гору, взбирается вверх по дороге, ведущей в Канакер. Так называется один из районов Еревана, где еще сохранились собственные дома с плодовыми садиками. Когда-то такие небольшие участки были в самом центре, но постепенно строительство высоток захватило абрикосовые, персиковые, тутовые владения, вытеснило цветение, сладкий запах вызревающих на солнце фруктов, нашлепало многоквартирные дома, под стенами которых кое-где еще жмутся приземистые домики с бетонными крохотными дворами, с деревьями, закатанными в асфальт; что спасает их от гибели – непонятно, должно быть, лишь неистребимая тяга к жизни.
Семье тети Лии повезло: их район пока не тронули, сохранился и старый дом, в котором еще жили мои предки, и сад с разросшимися деревьями. Дом, конечно, обновлялся, надстраивался, особенно с тех пор, как тетя Лия вышла замуж. У Сурена Акоповича золотые руки. Живет семья скромно: Сурен Акопович – таксист, на этом ледащем жигуленке и работает. Говорит, скоро дадут другую машину, фирма закупает новые «Лады». Нушик работает кассиршей в большом супермаркете, хотя имеет высшее образование. Считается, что она хорошо устроилась: молодость и приятная внешность сыграли свою роль, а то бы и в супермаркет не попала. Аршак отслужил в армии, поступил в политехнический институт, по окончании устроился менеджером в магазин сантехники, работой не доволен, но терпит, так как ничего лучшего не предвидится.
Жарко. Евгений достает платок и вытирает лицо. Нам сказали, что во второй половине августа жара идет на спад, хорошо еще, что мы не приехали в июле.
Тем не менее, выйдя из машины у дома, я с блаженством втягиваю носом воздух. Это что-то неописуемое! Кругом сады, громадные тутовые деревья, абрикосовые, тоже на диво высокие и уже заскорузлые, бог знает, сколько им лет, но, как уверяет дядя Сурен, они до сих пор обильно плодоносят.
– Приехали бы пораньше, – продолжает он разговор. – Сейчас фрукты отошли, яблоки и груши только зреют, зато отведаете овощей. Не оскудела еще земля армянская, и воздух неплохой. Говорят, тутовое дерево легко гибнет в загрязненном воздухе и почве, а наши вон какие красавцы.
Мы идем сквозь сад к дому. Он одноэтажный, с мансардой, облицован красным туфом, от этого выглядит ярко и весело, перед входом – бетонная площадка с навесом. Здесь стоит большой обеденный стол, уже уставленный холодными закусками и салатами. Пучки свежей зелени лежат на тарелках рядом с нарезанным крупными кусками овечьим сыром. Из распахнутой входной двери тянет ароматом какого-то невообразимо вкусного варева.
От этого зрелища и запаха у меня текут слюнки, думаю, то же самое испытывает Женя. Молчун мой пока вопросов не задает, осматривается с видом человека, попавшего в незнакомое место.
Из дверей выбегает тетя Лия, обнимает меня, целует, знакомится с Женей, что-то квохчет, куда-то меня тащит, машет на нас руками, когда я спрашиваю о бабушке:
– Позже, позже, она недавно заснула, ждала-ждала и уморилась, пусть поспит, успеешь с ней наговориться. Аршак-джан, отнеси чемоданы наверх и гостей проводи.
Нам предоставляют возможность обосноваться в двух комнатках под крышей, переодеться, умыться, потом мы снова спускаемся вниз.
– Бабуля проснулась, – сообщает тетя Лия. – Хочет вас видеть. Только вы с ней поосторожнее, приболела она у нас, стара мать стала, в чем только душа держится.
Бабушка сидит в кресле-каталке; не то чтобы она не могла ходить, но иногда ей так удобнее, особенно в минуты слабости или нездоровья.
Она протягивает ко мне руки, но смотрит на Женю, пока мы с ней обнимаемся.
– Это он? Да, вижу, что он. Похож на Кирилла. Какое счастье, что природа хранит черты давно умершего человека, не дает ему исчезнуть бесследно. Знаешь, детка, я всегда чувствовала, что во мне живут мои родители. Это трудно объяснить, и это ощущаешь только после их смерти.
Я тихонько подталкиваю Женю к бабушке, он садится на стул рядом с ней.
– Спасибо, что приехал, сынок. Ты для меня как доказательство жизни. Я так рада тебя видеть! В старости прошлое становится ярким и навязчивым, всплывают даже незначительные детали. А что было вчера – не помню. – Она смеется и кладет сухую ладошку на Женино запястье.
И он накрывает ее своей рукой!
Я-то думала, что ему неловко, что он боится разговора, что тема ему все еще неприятна… А теперь представьте картинку: молодой здоровый мужчина, кровь с молоком, и маленькая старушка – лицом к лицу, взявшись за руки, с улыбкой, предназначенной друг другу; они как будто на миг остались одни и, готова поклясться, понимают что-то мне и другим недоступное, известное только им двоим, словно появился у них сразу тайный сговор.
Нас приглашают к столу. Тетя Лия выносит глубокое блюдо с аджап-сандалом, тем самым, что распространял нестерпимый для желудка аромат, сам вид его – настоящий праздник для гурмана. Я запускаю ложку в маслянистую жаркую смесь печеных овощей, мяса, зелени, лука и первым делом накладываю побольше Жене. Он следит за половником, смотрит на растущую горку в своей тарелке и меня не останавливает. Когда мужчина долго живет один и не знает домашней кухни, такой взгляд несложно объяснить.
Только вечером нам удается наконец поговорить с бабушкой по интересующему вопросу.
– Много рассказывать не буду, – говорит она, – дам вам свои тетради, почитайте. Но прежде хочу сказать тебе, Женя, ты дедушку своего строго не суди. Времена были тогда тяжелые, смутные. Это сейчас все стали умные и справедливые, все по полкам раскладывают, решают, кто прав, кто виноват, а в то время люди с именем Сталина на смерть шли с полной искренностью в сердце. Вашему поколению этого вовсе не понять. А Кирилл… да, запутался, много ошибок наделал в жизни. Он все к Алеше Вересову тянулся, с детства еще, а уж позже, когда стал особистом и перестал доверять даже собственной тени, только у него одного правды искал. Алеше он верил безоговорочно. Наверное, человек не может жить как волк, есть у него потребность кому-то довериться, попытаться с чужой помощью в себе разобраться.
Вы уж простите, что я о личном, в военное время личное остается не менее важным, чем общее огромное несчастье, каким для всех нас была война. У многих была задача выжить, но нам повезло, мы не голодали, как ленинградцы, хоть и содрогались от бомбежек, работали на износ и могли быть убитыми в любую минуту, но в часы передышек мы жили как обычные люди – заботами, чувствами, желаниями.
С Вазгеном, моим мужем, Кирилл Смуров не ладил: когда-то, еще в годы учебы в военно-морском училище, Вазген уличил сокурсника в доносительстве начальству. Да, был за Кириллом такой грех, страшно он тогда оступился и лишился дружбы Алексея. Так и разошлись их пути: Вазген и Алексей со временем стали командовать кораблями, а Смуров оказался на службе в Особом отделе. Долгое время друзья не видели Смурова и не вспоминали о нем, пока война не свела их в октябре сорок первого на Ладоге.
Однажды, совершенно случайно, у меня с Кириллом состоялся задушевный разговор. Я служила писарем при гидроузле, а он был офицером Особого отдела. Особистов все боялись и по возможности старались обходить стороной. Я его тоже страшно боялась: никогда не знаешь, что от него ждать. Он вошел, а я глаза не решаюсь поднять, сижу ни жива ни мертва. До этого был уже прецедент – решил он арестовать Вазгена по ложному обвинению, но Алексей заступился за друга, хотел даже взять мнимую вину на себя. Тем и спас обоих – Смуров испугался за Алексея, что тот сгоряча оговорит себя, и отпустил друзей с миром.
Почему он выбрал меня для исповеди, я тогда не поняла. Скорее всего, ему просто не с кем было поделиться и он поддался внезапному порыву. Но я отнеслась к нему с состраданием, чувствовала – есть в нем цельное зерно, стремление к справедливости и самоуважению.
По молодости я была простушкой и максималисткой, что думала, то и говорила. Взяла и высказала ему в лицо, что он на самом деле эгоист, в первую очередь о себе печется – и в любви, и в дружбе, оттого и остался один.
Знаешь, Катюша, иногда нам кажется, что есть очевидные истины, о которых даже не стоит говорить, все и так знают. Но этот замкнутый и успевший ожесточиться человек простых вещей для себя, как выяснилось, не осознал, и мои слова его поразили. Это было видно по его реакции.
А на следующий день «морской охотник» Алексея Вересова отправился на боевое задание. Путь корабля лежал на маленький остров в северной части Ладоги. Надо было произвести разведку на вражеской территории и захватить языка. Вазгену в тот день приказали как гидрографу провести судно сквозь шхеры; там же, на борту, оказался Смуров – накануне Алексей предложил ему отправиться вместе с ним в плавание. Все-таки повлиял на Вересова мой рассказ. Проникнувшись жалостью к Смурову, я обвинила Алексея в черствости и равнодушии. Мне, чисто по-женски, по-девчоночьи, хотелось помирить бывших друзей. Я всюду совалась со своей наивностью и верой в чистую дружбу, совершенно не разбираясь в мужчинах, в их поведении и жестоких реалиях военной службы.
Самое смешное, что мое глупенькое стремление подвигнуть всех и вся на братскую любовь оказалось для меня же спасительным.
Это была страшная история: на острове завязалась перестрелка, несколько матросов были ранены; тяжело пострадал Вазген, пытаясь их спасти.
Он без сознания лежал в зарослях, и его случайно нашел Смуров, он мог безнаказанно добить давнего обидчика – возможно, так бы и сделал, не будь нашего разговора, – но в тот день не поднялась у него рука на Вазгена. Вместо этого он позвал на помощь Алексея с командой. И уже позже, на судне, заставил умирающего бороться за жизнь весьма оригинальным способом: он пригрозил Вазгену, что займется его женой, сказал, что я ему нравлюсь. Для ревнивца, каким был мой муж, это было невыносимо, поэтому угроза ненавистного особиста подействовала на него лучше всякого лекарства, пробудила в нем волю к жизни.
Бабушка умолкает и смотрит перед собой неподвижным взглядом, глаза ее как размытая слюда, растерявшая некогда яркую голубизну.
– Долго рассказывать, открой-ка вон тот ящик, Женечка. Видишь серую тетрадь? Там все подробно написано. Вы читайте пока, а завтра еще поговорим. Устала, надо прилечь. Может, мои ребятушки дорогие под разговор и приснятся.
Кто не бывал в Армении, тот не видел настоящего горного солнца. Здесь солнечный свет особенный, уж поверьте, я успела побывать и в южных и в жарких странах, и нигде нет такой световой насыщенности воздуха, как в Армении. С чем можно сравнить это особенное слепящее сияние? Может быть, с мириадами драгоценных кристаллов, играющих гранями и яркими лучиками, – они пересекаются и создают световую вакханалию – ту, что зовется воздухом Армении. Ходить здесь без темных очков нереально, но я предпочитаю морщиться и гримасничать, как мартышка, потому что не воспринимаю окружающий мир через черные стекла. Женя, не в пример мне, сразу же водружает на нос солнечные очки с обстоятельной русской рассудительностью. В аэропорту он выделяется ростом и спокойствием, местные жители более суетливые и шумные, но по сравнению c петербуржцами в них больше добродушия и непосредственности.
Давненько я сюда не приезжала. Аэропорт Звартноц обзавелся новым ультрасовременным терминалом, меня приятно поразило, как быстро мы прошли паспортный контроль, и чемоданы приплыли немедленно к нам в руки. Меня все радует – эта новизна просторных залов, блеск отделочного камня, металлических деталей, приветливые личики девушек-служащих, одетых в униформу. Все волшебно, прекрасно, потому что я путешествую с Женей. Непривычное для меня состояние, пока невероятно счастливое.
Мы выходим в зал прибытия, где меня хватают, чмокают в щеки и передают из одних объятий в другие – это муж тети Лии Сурен Акопович, а также моя двоюродная сестра Нушик и мой двоюродный брат Аршак. Знакомлю их с Женей.
Он хлопает глазами и с заметным усилием пытается запомнить непривычные для русского слуха имена, жмет протянутые руки; затем нас ведут по длинному проходу к стоянке автомобилей. Мы втискиваемся впятером в старенький жигуль (мать честная! из какого века данное ископаемое?) и скатываемся на этой таратайке на шоссе, ведущее в город. Кондиционера в машине, естественно, нет, стекла опущены, горячий ветер дует в лицо, но даже жаркий воздух сохраняет свою особенную горную чистоту, а на горизонте вздымается двумя заснеженными главами величественный Арарат.
Трасса вполне свободна, мы едем без задержек, вдоль дороги тянутся низкорослые домики, потом целая сеть мебельных магазинов – товар выставлен прямо на тротуарах, мелькают разноцветные обивки диванов, кресел, стульев; у магазинов группками сидят продавцы.
– Как бабушка? – обращаюсь к Нушик.
Моя кузина, в отличие от меня, обладает более светлыми волосами – они у нее темно-русые с рыжинкой, густые и вьющиеся; глаза серые, вы подумайте! Во мне проявилась армянская кровь – каштановые волосы, карие глаза, – а в ней русская, иначе откуда такие светлые глаза? Чего только природа не вытворяет! Вот Аршак больше похож на своих соплеменников – черноволосый и темноглазый, – хотя армяне все как один уверяют, что их далекие предки обладали светлыми волосами и голубыми глазами.
– Слегла бабуля, – отвечает на мой вопрос Нушик. – То ли погода действует, то ли переволновалась из-за вашего приезда. Давление поднялось, и сердце барахлит. Так что ты не особо на нее наскакивай.
Мы проезжаем по мосту через глубокое ущелье реки Раздан. Над скалистым обрывом живописно вырисовывается храм Сурб Саргис, в переводе на русский – Святого Сергия. Я обращаю на него внимание Жени – армянские церкви интересны своей строгой красотой, четкостью линий, они в основном построены из туфа, отделаны декором, резьбой по камню, искусной работой средневековых скульпторов.
– А что означает имя Нушик? – спрашивает Женя и с любопытством оглядывается на сестру с переднего сиденья.
Если честно, я ощущаю укол ревности, но отвечаю фальшиво-оживленным тоном:
– Нуш по-армянски – миндаль.
– Красиво, – протягивает Евгений и замолкает. Смотрит перед собой, на незнакомый город, в котором я намереваюсь провести множество счастливых часов.
Наша скрипучая раздолбайка пилит в гору, взбирается вверх по дороге, ведущей в Канакер. Так называется один из районов Еревана, где еще сохранились собственные дома с плодовыми садиками. Когда-то такие небольшие участки были в самом центре, но постепенно строительство высоток захватило абрикосовые, персиковые, тутовые владения, вытеснило цветение, сладкий запах вызревающих на солнце фруктов, нашлепало многоквартирные дома, под стенами которых кое-где еще жмутся приземистые домики с бетонными крохотными дворами, с деревьями, закатанными в асфальт; что спасает их от гибели – непонятно, должно быть, лишь неистребимая тяга к жизни.
Семье тети Лии повезло: их район пока не тронули, сохранился и старый дом, в котором еще жили мои предки, и сад с разросшимися деревьями. Дом, конечно, обновлялся, надстраивался, особенно с тех пор, как тетя Лия вышла замуж. У Сурена Акоповича золотые руки. Живет семья скромно: Сурен Акопович – таксист, на этом ледащем жигуленке и работает. Говорит, скоро дадут другую машину, фирма закупает новые «Лады». Нушик работает кассиршей в большом супермаркете, хотя имеет высшее образование. Считается, что она хорошо устроилась: молодость и приятная внешность сыграли свою роль, а то бы и в супермаркет не попала. Аршак отслужил в армии, поступил в политехнический институт, по окончании устроился менеджером в магазин сантехники, работой не доволен, но терпит, так как ничего лучшего не предвидится.
Жарко. Евгений достает платок и вытирает лицо. Нам сказали, что во второй половине августа жара идет на спад, хорошо еще, что мы не приехали в июле.
Тем не менее, выйдя из машины у дома, я с блаженством втягиваю носом воздух. Это что-то неописуемое! Кругом сады, громадные тутовые деревья, абрикосовые, тоже на диво высокие и уже заскорузлые, бог знает, сколько им лет, но, как уверяет дядя Сурен, они до сих пор обильно плодоносят.
– Приехали бы пораньше, – продолжает он разговор. – Сейчас фрукты отошли, яблоки и груши только зреют, зато отведаете овощей. Не оскудела еще земля армянская, и воздух неплохой. Говорят, тутовое дерево легко гибнет в загрязненном воздухе и почве, а наши вон какие красавцы.
Мы идем сквозь сад к дому. Он одноэтажный, с мансардой, облицован красным туфом, от этого выглядит ярко и весело, перед входом – бетонная площадка с навесом. Здесь стоит большой обеденный стол, уже уставленный холодными закусками и салатами. Пучки свежей зелени лежат на тарелках рядом с нарезанным крупными кусками овечьим сыром. Из распахнутой входной двери тянет ароматом какого-то невообразимо вкусного варева.
От этого зрелища и запаха у меня текут слюнки, думаю, то же самое испытывает Женя. Молчун мой пока вопросов не задает, осматривается с видом человека, попавшего в незнакомое место.
Из дверей выбегает тетя Лия, обнимает меня, целует, знакомится с Женей, что-то квохчет, куда-то меня тащит, машет на нас руками, когда я спрашиваю о бабушке:
– Позже, позже, она недавно заснула, ждала-ждала и уморилась, пусть поспит, успеешь с ней наговориться. Аршак-джан, отнеси чемоданы наверх и гостей проводи.
Нам предоставляют возможность обосноваться в двух комнатках под крышей, переодеться, умыться, потом мы снова спускаемся вниз.
– Бабуля проснулась, – сообщает тетя Лия. – Хочет вас видеть. Только вы с ней поосторожнее, приболела она у нас, стара мать стала, в чем только душа держится.
Бабушка сидит в кресле-каталке; не то чтобы она не могла ходить, но иногда ей так удобнее, особенно в минуты слабости или нездоровья.
Она протягивает ко мне руки, но смотрит на Женю, пока мы с ней обнимаемся.
– Это он? Да, вижу, что он. Похож на Кирилла. Какое счастье, что природа хранит черты давно умершего человека, не дает ему исчезнуть бесследно. Знаешь, детка, я всегда чувствовала, что во мне живут мои родители. Это трудно объяснить, и это ощущаешь только после их смерти.
Я тихонько подталкиваю Женю к бабушке, он садится на стул рядом с ней.
– Спасибо, что приехал, сынок. Ты для меня как доказательство жизни. Я так рада тебя видеть! В старости прошлое становится ярким и навязчивым, всплывают даже незначительные детали. А что было вчера – не помню. – Она смеется и кладет сухую ладошку на Женино запястье.
И он накрывает ее своей рукой!
Я-то думала, что ему неловко, что он боится разговора, что тема ему все еще неприятна… А теперь представьте картинку: молодой здоровый мужчина, кровь с молоком, и маленькая старушка – лицом к лицу, взявшись за руки, с улыбкой, предназначенной друг другу; они как будто на миг остались одни и, готова поклясться, понимают что-то мне и другим недоступное, известное только им двоим, словно появился у них сразу тайный сговор.
Нас приглашают к столу. Тетя Лия выносит глубокое блюдо с аджап-сандалом, тем самым, что распространял нестерпимый для желудка аромат, сам вид его – настоящий праздник для гурмана. Я запускаю ложку в маслянистую жаркую смесь печеных овощей, мяса, зелени, лука и первым делом накладываю побольше Жене. Он следит за половником, смотрит на растущую горку в своей тарелке и меня не останавливает. Когда мужчина долго живет один и не знает домашней кухни, такой взгляд несложно объяснить.
Только вечером нам удается наконец поговорить с бабушкой по интересующему вопросу.
– Много рассказывать не буду, – говорит она, – дам вам свои тетради, почитайте. Но прежде хочу сказать тебе, Женя, ты дедушку своего строго не суди. Времена были тогда тяжелые, смутные. Это сейчас все стали умные и справедливые, все по полкам раскладывают, решают, кто прав, кто виноват, а в то время люди с именем Сталина на смерть шли с полной искренностью в сердце. Вашему поколению этого вовсе не понять. А Кирилл… да, запутался, много ошибок наделал в жизни. Он все к Алеше Вересову тянулся, с детства еще, а уж позже, когда стал особистом и перестал доверять даже собственной тени, только у него одного правды искал. Алеше он верил безоговорочно. Наверное, человек не может жить как волк, есть у него потребность кому-то довериться, попытаться с чужой помощью в себе разобраться.
Вы уж простите, что я о личном, в военное время личное остается не менее важным, чем общее огромное несчастье, каким для всех нас была война. У многих была задача выжить, но нам повезло, мы не голодали, как ленинградцы, хоть и содрогались от бомбежек, работали на износ и могли быть убитыми в любую минуту, но в часы передышек мы жили как обычные люди – заботами, чувствами, желаниями.
С Вазгеном, моим мужем, Кирилл Смуров не ладил: когда-то, еще в годы учебы в военно-морском училище, Вазген уличил сокурсника в доносительстве начальству. Да, был за Кириллом такой грех, страшно он тогда оступился и лишился дружбы Алексея. Так и разошлись их пути: Вазген и Алексей со временем стали командовать кораблями, а Смуров оказался на службе в Особом отделе. Долгое время друзья не видели Смурова и не вспоминали о нем, пока война не свела их в октябре сорок первого на Ладоге.
Однажды, совершенно случайно, у меня с Кириллом состоялся задушевный разговор. Я служила писарем при гидроузле, а он был офицером Особого отдела. Особистов все боялись и по возможности старались обходить стороной. Я его тоже страшно боялась: никогда не знаешь, что от него ждать. Он вошел, а я глаза не решаюсь поднять, сижу ни жива ни мертва. До этого был уже прецедент – решил он арестовать Вазгена по ложному обвинению, но Алексей заступился за друга, хотел даже взять мнимую вину на себя. Тем и спас обоих – Смуров испугался за Алексея, что тот сгоряча оговорит себя, и отпустил друзей с миром.
Почему он выбрал меня для исповеди, я тогда не поняла. Скорее всего, ему просто не с кем было поделиться и он поддался внезапному порыву. Но я отнеслась к нему с состраданием, чувствовала – есть в нем цельное зерно, стремление к справедливости и самоуважению.
По молодости я была простушкой и максималисткой, что думала, то и говорила. Взяла и высказала ему в лицо, что он на самом деле эгоист, в первую очередь о себе печется – и в любви, и в дружбе, оттого и остался один.
Знаешь, Катюша, иногда нам кажется, что есть очевидные истины, о которых даже не стоит говорить, все и так знают. Но этот замкнутый и успевший ожесточиться человек простых вещей для себя, как выяснилось, не осознал, и мои слова его поразили. Это было видно по его реакции.
А на следующий день «морской охотник» Алексея Вересова отправился на боевое задание. Путь корабля лежал на маленький остров в северной части Ладоги. Надо было произвести разведку на вражеской территории и захватить языка. Вазгену в тот день приказали как гидрографу провести судно сквозь шхеры; там же, на борту, оказался Смуров – накануне Алексей предложил ему отправиться вместе с ним в плавание. Все-таки повлиял на Вересова мой рассказ. Проникнувшись жалостью к Смурову, я обвинила Алексея в черствости и равнодушии. Мне, чисто по-женски, по-девчоночьи, хотелось помирить бывших друзей. Я всюду совалась со своей наивностью и верой в чистую дружбу, совершенно не разбираясь в мужчинах, в их поведении и жестоких реалиях военной службы.
Самое смешное, что мое глупенькое стремление подвигнуть всех и вся на братскую любовь оказалось для меня же спасительным.
Это была страшная история: на острове завязалась перестрелка, несколько матросов были ранены; тяжело пострадал Вазген, пытаясь их спасти.
Он без сознания лежал в зарослях, и его случайно нашел Смуров, он мог безнаказанно добить давнего обидчика – возможно, так бы и сделал, не будь нашего разговора, – но в тот день не поднялась у него рука на Вазгена. Вместо этого он позвал на помощь Алексея с командой. И уже позже, на судне, заставил умирающего бороться за жизнь весьма оригинальным способом: он пригрозил Вазгену, что займется его женой, сказал, что я ему нравлюсь. Для ревнивца, каким был мой муж, это было невыносимо, поэтому угроза ненавистного особиста подействовала на него лучше всякого лекарства, пробудила в нем волю к жизни.
Бабушка умолкает и смотрит перед собой неподвижным взглядом, глаза ее как размытая слюда, растерявшая некогда яркую голубизну.
– Долго рассказывать, открой-ка вон тот ящик, Женечка. Видишь серую тетрадь? Там все подробно написано. Вы читайте пока, а завтра еще поговорим. Устала, надо прилечь. Может, мои ребятушки дорогие под разговор и приснятся.
Глава 2
1942 год
Настя сидела на песке у самой воды; вышла с ведром, чтобы не терять времени утром, когда надо торопиться на службу, и, по своему обыкновению, засиделась у темной глади озера. Стояла августовская светлая ночь. Настя с тревогой слушала ночную тишину, редкие гудки идущих к Осиновцу судов с грузом; они шли без огней и выплывали из мглы, как призраки-скитальцы из морских легенд. В опасном небе безмятежно мерцали звезды, круглый лик луны не омрачало ни единое облачко. Настя знала – в свете луны хорошо виден с воздуха кильватерный след судна. Где-то там, в недоброй дали, бесшумно крался катер во вражье гнездо к маленькому острову в прозрачном сумраке ночи, но как бы разведчик ни таился, с воздуха он был уязвим.
Насте мерещились быстрые крапинки огней, чудился едва слышный стрекот очередей, хотя она отлично понимала, что все это лишь ее воображение.
Надо бы лечь спать, чтобы встать с зарей, но сон не шел, в груди что-то сжималось от беспокойства, то отпускало, то накатывало в такт прибрежной волне.
Сейчас она была уже не рада тому обстоятельству, что Смуров отправился в плавание на одном корабле с Вазгеном. Настя не знала этого человека. Поддавшись внезапному состраданию, она сказала ему несколько ободряющих слов, но ведь и его ответная реакция могла оказаться всего лишь случайным порывом. Что, если в нем снова разгорится злоба, обида за прошлые унижения, желание разделаться с давним врагом, кем он считал Вазгена.
Подошли Полина с Клавой, тоже набрать воды. Они жили в одной землянке. С Полиной Настя дружила, а Клаву одно время считала соперницей: когда-то у Вазгена была интрижка с этой красивой статной девушкой. Клава относилась к Насте со скрытой неприязнью, и Настя ее недолюбливала, но поскольку обе работали в гидроучастке, сохраняли нейтралитет.
Полина же вздыхала по Алексею Вересову. Настя лишь накануне узнала от мужа, что Полину и Алексея в недавнем прошлом связывали любовные отношения. Прекратились они по инициативе Алексея – он не захотел мириться с собственническими замашками и назойливой опекой Полины.
Скоро Клава начала зевать и, не дождавшись Полины, пошла укладываться спать. У подруг появилась возможность поговорить.
– Почему ты скрыла от меня, что у вас с Алешей был роман? – упрекнула Настя. – Вчера я попала из-за тебя в дурацкую ситуацию, чуть с Алешей не поссорилась, начала ему тебя нахваливать и сватать, а он решил, что мы с тобой сговорились. Хлопнул дверью и ушел. Правда, потом извинился, потому что Вазген за меня вступился. До сих пор, как вспомню, в жар бросает. Ты все еще любишь его?
Полина низко опустила голову и молчала некоторое время. Чуть ощутимый свежий ветерок путался у нее в волосах и раскачивался на концах темных прядей.
– А ты как думаешь? – наконец с горечью отозвалась она. – Разве можно его не любить? Он ведь герой, смельчак, идеал! О таких, как он, слагают легенды. Только оказался ветреником, как все мужчины. Поиграл и бросил.
– Неправда! Алеша к тебе с душой относился. Мне Вазген все рассказал: ты третировала его, пыталась им командовать, была не в меру требовательна, его это начало злить. А у тебя не хватило такта вовремя остановиться. Сама же все испортила.
– Возможно! Но я хотела исправиться, а он не дал мне ни единого шанса. Ушел – как отрубил! – Последние слова Полина выкрикнула с отчаянием. – Ему всюду надо продемонстрировать свою силу воли, раз решил, то ни шагу назад. А это, скажу тебе, не по-человечески. Ничего, судьба когда-нибудь накажет его за это!
– Молчи! – испугалась Настя. – Забыла, что они на задании? Накаркаешь еще! Ни слова больше, слушать не хочу! И так неспокойно, сердце заходится поминутно. Сегодня почему-то особенно тяжело.
Она встала, зачерпнула ведром озерной воды и пошла к земляночному городку, кренясь вбок, словно именно это ведро было непосильной ношей. Полина взялась за дужку с другой стороны.
О том, что на острове завязался бой и что Вазгена серьезно ранили, Настя узнала лишь во второй половине следующего дня. Эту нерадостную весть принес ей Кирилл Смуров.
– К Арояну пока посетители не допускаются, – категорически заявила она.
– Когда же вы позволите его навестить? – сдержанно спросил Алексей.
– Приходите завтра, но я вам ничего не обещаю, кроме того, что жить Ароян будет. Сейчас вашему другу нужен покой, поэтому никаких посещений и разговоров.
– Скоро сюда приедет его жена, – настаивал Алексей. – Уверяю вас, что ее присутствие благотворно скажется на его самочувствии.
– Ни жена, ни родственники, ни кто-либо другой! – отрезала Лежнёва, смерив Алексея высокомерным взглядом.
Настя сидела на песке у самой воды; вышла с ведром, чтобы не терять времени утром, когда надо торопиться на службу, и, по своему обыкновению, засиделась у темной глади озера. Стояла августовская светлая ночь. Настя с тревогой слушала ночную тишину, редкие гудки идущих к Осиновцу судов с грузом; они шли без огней и выплывали из мглы, как призраки-скитальцы из морских легенд. В опасном небе безмятежно мерцали звезды, круглый лик луны не омрачало ни единое облачко. Настя знала – в свете луны хорошо виден с воздуха кильватерный след судна. Где-то там, в недоброй дали, бесшумно крался катер во вражье гнездо к маленькому острову в прозрачном сумраке ночи, но как бы разведчик ни таился, с воздуха он был уязвим.
Насте мерещились быстрые крапинки огней, чудился едва слышный стрекот очередей, хотя она отлично понимала, что все это лишь ее воображение.
Надо бы лечь спать, чтобы встать с зарей, но сон не шел, в груди что-то сжималось от беспокойства, то отпускало, то накатывало в такт прибрежной волне.
Сейчас она была уже не рада тому обстоятельству, что Смуров отправился в плавание на одном корабле с Вазгеном. Настя не знала этого человека. Поддавшись внезапному состраданию, она сказала ему несколько ободряющих слов, но ведь и его ответная реакция могла оказаться всего лишь случайным порывом. Что, если в нем снова разгорится злоба, обида за прошлые унижения, желание разделаться с давним врагом, кем он считал Вазгена.
Подошли Полина с Клавой, тоже набрать воды. Они жили в одной землянке. С Полиной Настя дружила, а Клаву одно время считала соперницей: когда-то у Вазгена была интрижка с этой красивой статной девушкой. Клава относилась к Насте со скрытой неприязнью, и Настя ее недолюбливала, но поскольку обе работали в гидроучастке, сохраняли нейтралитет.
Полина же вздыхала по Алексею Вересову. Настя лишь накануне узнала от мужа, что Полину и Алексея в недавнем прошлом связывали любовные отношения. Прекратились они по инициативе Алексея – он не захотел мириться с собственническими замашками и назойливой опекой Полины.
Скоро Клава начала зевать и, не дождавшись Полины, пошла укладываться спать. У подруг появилась возможность поговорить.
– Почему ты скрыла от меня, что у вас с Алешей был роман? – упрекнула Настя. – Вчера я попала из-за тебя в дурацкую ситуацию, чуть с Алешей не поссорилась, начала ему тебя нахваливать и сватать, а он решил, что мы с тобой сговорились. Хлопнул дверью и ушел. Правда, потом извинился, потому что Вазген за меня вступился. До сих пор, как вспомню, в жар бросает. Ты все еще любишь его?
Полина низко опустила голову и молчала некоторое время. Чуть ощутимый свежий ветерок путался у нее в волосах и раскачивался на концах темных прядей.
– А ты как думаешь? – наконец с горечью отозвалась она. – Разве можно его не любить? Он ведь герой, смельчак, идеал! О таких, как он, слагают легенды. Только оказался ветреником, как все мужчины. Поиграл и бросил.
– Неправда! Алеша к тебе с душой относился. Мне Вазген все рассказал: ты третировала его, пыталась им командовать, была не в меру требовательна, его это начало злить. А у тебя не хватило такта вовремя остановиться. Сама же все испортила.
– Возможно! Но я хотела исправиться, а он не дал мне ни единого шанса. Ушел – как отрубил! – Последние слова Полина выкрикнула с отчаянием. – Ему всюду надо продемонстрировать свою силу воли, раз решил, то ни шагу назад. А это, скажу тебе, не по-человечески. Ничего, судьба когда-нибудь накажет его за это!
– Молчи! – испугалась Настя. – Забыла, что они на задании? Накаркаешь еще! Ни слова больше, слушать не хочу! И так неспокойно, сердце заходится поминутно. Сегодня почему-то особенно тяжело.
Она встала, зачерпнула ведром озерной воды и пошла к земляночному городку, кренясь вбок, словно именно это ведро было непосильной ношей. Полина взялась за дужку с другой стороны.
О том, что на острове завязался бой и что Вазгена серьезно ранили, Настя узнала лишь во второй половине следующего дня. Эту нерадостную весть принес ей Кирилл Смуров.
* * *
Состояние раненых матросов оказалось менее тяжелым, чем Вазгена. Его немедленно прооперировали, извлекли из тела три пули, после чего положили в палату, где властвовала военврач, лейтенант медицинской службы Лежнёва, высокая молодая женщина в роговых очках, с бесследно убранными под колпак волосами. Вересова она, казалось, невзлюбила с первого взгляда и держалась с ним чрезвычайно официально и неприступно.– К Арояну пока посетители не допускаются, – категорически заявила она.
– Когда же вы позволите его навестить? – сдержанно спросил Алексей.
– Приходите завтра, но я вам ничего не обещаю, кроме того, что жить Ароян будет. Сейчас вашему другу нужен покой, поэтому никаких посещений и разговоров.
– Скоро сюда приедет его жена, – настаивал Алексей. – Уверяю вас, что ее присутствие благотворно скажется на его самочувствии.
– Ни жена, ни родственники, ни кто-либо другой! – отрезала Лежнёва, смерив Алексея высокомерным взглядом.