Страница:
И повесила трубку. Она заплакала, вытерла слезы, потом снова заплакала и решила ничего не говорить Костику. Пока не выяснится. Утром ее срочно вызвали на смену (тяжело заболел врач, который должен был дежурить в тот день в детском отделении). Ее просили заменить. Она согласилась. Даже обрадовалась (хотя бы сутки сможет не думать об этом кошмаре!). День шел мирно, спокойно, без обострений и резких проблем. А вечером (ровно в семь вечера) привезли маленького Диму Скворцова.
Глава 4.
Глава 5.
Глава 4.
Диму Скворцова привезли в семь часов вечера. В пять минут восьмого к ней в ординаторскую поднялся молоденький фельдшер, дежуривший на приеме внизу. Она только – только прошла в кабинет, чтобы записать некоторые особенности истории болезни пациента, которого привезли днем. Когда фельдшер открыл дверь кабинета, лицо у него было растерянным…
– Виктория Алексеевна, там привезли ребенка лет трех… Я не знаю… такой странный случай…
– В каком смысле – странный?
– Не похоже, чтобы у них был наш полис со страховкой. Они принесли ребенка на руках. А вы же знаете наши правила…
– Что с ребенком?
– Вообщем, он… похоже, умирает или уже умер. Они говорят, что он упал с лестницы, но… Может, отправить их обратно?
– Ты что, с ума сошел?! – от резкости в ее голосе фельдшер попятился, – немедленно идем вниз!
Они сидели внизу, в приемном покое, две женщины разного возраста, и больше не подходящей пары нельзя было даже придумать. Первой была женщина лет 45–50, крашенная худощавая блондинка с нагловатым лицом, одетая со средним достатком, решительно сжимавшая в руках модную сумку. Она сидела с отстраненным выражением лица, как будто все происходящее ее нисколько не трогает, но за командной наглостью скрывалась растерянность. Второй была девица лет 20, худая крашенная брюнетка с длинными волосами и одутловатым лицом. На ней были туфли с высоченными шпильками, кружевные черные чулки, кожаная юбка, больше похожая на пояс и даже не закрывающая черные трусики, и узкая полоска малинового топа, из – под которой вываливалась тощая грудь. Девица была накрашена очень ярко и безвкусно. Длиннющие фиолетовые ногти (похожие на хищные когти птицы) нервно теребили серебристый мобильник. В некотором отдалении от них (если точно, то через стул от старшей из женин) лежало что-то, завернутое в большую белую простыню. На белой ткани отчетливо проступали обильные алые пятна.
При виде врача (то есть ее) они даже не встали, продолжая сидеть с таким же отрешенным видом, как будто они – случайные посетители, и сидят не в приемном покое больницы, а в метро.
– Что случилось? – они вздрогнули от ее вопроса. Ей было достаточно одного взгляда (все-таки высоко профессиональный врач), чтобы понять: девица находится под действием наркотика. Похоже, под приличной дозой героина, который и вызывал отстраненность, застывшую в ее мутных глазах.
– Что с ребенком? Где он?
Старшая встала, разворачивая белую простыню… Резким тоном сказала:
– Он упал с лестницы!
– Кто его родители?
– Я его мать, – отозвалась девица, даже не глядя в сторону ребенка.
– У вас есть страховой полим платной медицинской службы «Инфомед»? (она обязана была постоянно ставить раньше, чем спрашивать о симптомах болезни). Только Бог знал, каким нестерпимым грузом подчас давил этот вопрос на ее горло!).
– Нет, – сказала девица, – мы просто живем поблизости, через несколько домов, поэтому пришли сюда. Если что – я все заплачу наличными. Вы дайте ему какие-то таблетки, а в больницу его ложить не надо!
Она склонилась над холодеющим маленьким тельцем… Это был маленький мальчик, худенький, с цыплячьей шейкой, выглядывающей из потертого джемпера, непослушными рыжими вихрами и веснушками… Он был без сознания. Убогая одежда пропиталась кровью.
– Сколько ему лет? – они никак не отреагировали на ее вопрос. Она прикрикнула: – Сколько ребенку лет?!
– Три года и один месяц, – сказала старшая. И снова добавила (но уже менее уверенно) – он упал с лестницы.
– Вы бабушка? – спросила она.
– Нет. Я просто знакомая.
– Няня! – добавила мать, – она няня. Смотрела ребенка. Он у нее находился.
Она обернулась к фельдшеру, который стоял за ней с недовольным выражением лица. Резко бросила:
– носилки и приготовить смотровую! Всех собрать!
– Филипп Викторович будет недоволен… Он еще в прошлый раз заметил… У нас с вами будут неприятности…
– Я сказала – носилки! – и, не в силах выдержать ее взгляд, фельдшер поплелся выполнять приказание.
– Если есть какие-то проблемы, мы пойдем в другую больницу! – равнодушно бросила девица, – все равно уже время потеряно….
– Время потеряно? – переспросила, словно не понимая русский язык.
– Для моей работы! Я по ночам работаю! – заявила девица.
– Вы что… ребенок… он же… – она почти задохнулась, – он…
– А, отлежится, и ничего! – девица махнула рукой, – так уже бывало не раз! Но лучше все-таки дать пару таблеток.
Она не успела ответить – прибыли носилки. Она переложила ребенка на них, отшвырнув прямо на пол грязную простыню, и побежала вперед так быстро, как только хватало сил. Капельницы… раствор, быстро текущий в вену… Аппарат считывания сердечного ритма… Дорогостоящее оборудование современной реанимации… Все это могло обмануть кого угодно, но только не ее… Мальчик умирал. И вся эта бесполезная куча железа не сможет его спасти…. Мальчик умирал… В висках топором палача стучало самое страшное словно на земле: поздно. Слишком поздно. Поздно…. Опустив руки, она стояла, глядя в его лицо. Бледное маленькое лицо, с которого близкая смерть уже снимала прекрасные детские краски. Ее сердце пронизывали боль и отчаяние, настолько сильные, что не могла устоять на ногах. Темнота подступала к глазам. В сердце словно вонзался раскаленный нож. Она захлебывалась собственными отчаянием и беспомощностью….
Она вспомнила, что так уже было – однажды. Вспомнила совершенно не связанный с этим момент, но так уж устроена человеческая природа – пытаться амортизировать свою боль… Ее память словно ставила амортизирующий барьер из прошлого между тупым отчаянием и ее мозгом…. Это было на втором курсе, когда они проходили курс в анатомичке. В тот день им предстояло анатомировать труп ребенка. Мальчика пяти лет, умершего от врожденного порока сердца. Профессор, который вел курс, предложил ей сделать первый разрез (она была одной из лучших студенток в их группе). Она подошла к столу. Ребенок был как живой. Ей казалось, он спит. Просто спит, его надо немного потрясти за плечо и разбудить… она протянула руку и прикоснулась к его плечу, почувствовал пальцами твердый лед. Профессор удивился:
– Что вы делаете?!
Отчаяние и беспомощность… отчаяние и беспомощность, захватив в вихрь, чуть не сбили с ног, не разорвали ее мозг… отчаяние, чужая боль и беспомощность… Словно впервые в жизни с ее глаз спала пелена и она по – настоящему увидела жестокую неизбежность равнодушной смерти. Зарыдав, она бросилась прочь из морга. Никто не стал ее удерживать. Потом, запершись в женском туалете, она рыдала почти час, рыдала отчаянно, без остановки, словно у нее разорвалось сердце. Это был первый случай на весь институт. Обычно после работы в анатомичке студентки бежали в женский туалет не с рыданиями, а с жестокой рвотой…. На следующий день профессор сказал ей:
– Вы слишком остро воспринимаете чужую боль. Это плохое качество для врача. Иногда врач должен причинять боль, чтобы спасти от еще больших страданий.
Но что она могла сделать, если это были и отчаяние, и беспомощность? И вот теперь отчаяние и беспомощность снова упали на ее мозг, только удесятерились в своем размере.
Мальчик умирал. Она знала это так ясно, как знала свое имя. Он был почти мертв, когда его привезли в больницу. И только современное оборудование реанимации поддерживало в нем тоненькую нить жизни этот час, поддерживало, но все-таки не могло удержать до конца. С лица ребенка оттерли кровь. Но в уголках губ не исчезала алая тяжелая капля. С каждым вздохом, когда в его легкое вонзалось поломанное ребро, эта капля становилась все больше и больше. Он был очень красив, этот малыш с непокорными рыжими вихрами, которые вились из – под больничных проводов, словно протестуя против неизбежной жестокости смерти. И трогательные веснушки на восковой коже были похожи на маленькие погасшие солнца. Боль становилась все больше. Теперь это была боль не беспомощного перед лицом смерти врача, а боль женщины и матери – матери, чей сын спит дома в теплой кроватке. Трехлетний ребенок с травмами, не совместимыми с жизнью! Какие грехи мог так страшно искупать трехлетний малыш?
Внезапно ее мысли приняли другое направление. Она вспомнила холодную констатацию фактов во время осмотра. Черная корка засохшей крови запеклась вокруг губ. Раздвинув губы (чтобы выяснить происхождение этой корки), она с огромным удивлением обнаружила, что у ребенка не хватает двух зубов на нижней челюсти. И эти зубы он не мог выбить при падении! Похоже, зубов не было там давно. Она похолодела: каким образом ребенок трех лет мог потерять два нижних зуба? Дальше – больше. На теле – застарелые синяки. Неправильная форма кисти руки (как после перелома, на который не накладывался гипс). Кровоизлияние в мозг и рванные раны на голове, под волосами. Сломанное ребро, которое врезалось (нет, вмялось!) в легкое. Кровавые раны на спине и какой-то обрыв вдоль позвоночника…. Обрыв… Вернее, разрыв. Не веря себе, она вызвала коллегу их хирургического отделения. Пожилой мужчина лет 60 – ти был в таком шоке, что почти не мог говорить. Но заключение его не вызывало сомнений… Поспешив выдать это страшное заключение, он поторопился сбежать из реанимации, как будто в ней поселилась чума. Когда он выбегал (забыв даже закрыть за собой дверь), глаза его подозрительно слезились. Она стояла у кровати, держа в своих застывших руках крошечную ладошку. Мальчик дышал тяжело. Все реже и реже… он распахнул глаза (удивительные черные глаза, похожие на две оливки) широко – широко, не жмурясь от яркого света ламп… с удивлением сделал круг глазами по комнате. Потом остановился на ней. Влажные детские глаза удивительной красоты. Глаза ангела. В них светилось спокойствие. И какая-то радость. Или не радость….. но это было очень трудно назвать…. Словно то, что он видел, то, что не могла видеть она сделало его старше и мудрее, чем целый мир. Он что-то прошептал. Она наклонилась ближе. Он повторил громко и отчетливо:
– Мама! – потом еще раз, внятно и разборчиво, – мама.
Из угла губ потекла обильная алая струя на простыню, на светлую грудку. Она наклонилась закрыть ему глаза. Он заснул и ушел. Фельдшер, отворачивая лицо, выдернул капельницу. Старшая медсестра плакала, по ее полному добродушному лицу катились потоки слез:
– Какой красивый мальчик… ужасная смерть… какая нелепая смерть – упасть с лестницы!
Она обернулась так резко, как будто ее ударили током. Что-то с громким звоном полетело на пол. Ее глаза были абсолютно сухи, а в голосе появилось что-то новое.
– Он не упал с лестницы! – звенящим голосом сказала она, – его убили! Его зверски избили, и смерть наступила не от падения с лестницы, а от побоев!
Старшая медсестра была так поражена, что даже перестала плакать. А фельдшер чуть не выронил из рук бутылку с физраствором. Оба уставились на нее.
– Его убили, – повторила она, – и побои эти были нанесены чем-то тяжелым. То есть металлическим, если перебит позвоночник. Только металлом….
И вышла из реанимации. В своей ординаторской она зашла в ванную, но в этот раз не стала рыдать. Просто умыла лицо холодной водой и на несколько минут закрыла глаза. Потом подошла к телефону и сделала три звонка: в милицию, в уголовный розыск и в прокуратуру.
Приехавшая милиция арестовала обоих женщин прямо в приемном покое больницы. Младшая так и не поняла, за что ее арестовывают, а старшая не противилась. Через сутки мать отпустили. Няня (после того, как в СИЗО ее избили товарки по камере – есть преступления, внушающие отвращение даже представителям криминального мира) призналась в убийстве ребенка и показала, где находился обрывок металлической трубы и молоток, которыми она нанесла увечья ребенку. Мать, 23-х летняя профессиональная проститутка, нашла няню по объявлению в газете. Мать работала по ночам в ресторане, днем спала и мечтала избавиться от ребенка. К тому же, она давно сидела на игле. Прочитав в газете о том, что опытная няня может присматривать за ребенком на дому, сплавила ей малыша. Ребенок должен был находиться у нее постоянно, няня за свои услуги получала 200 долларов в месяц. Няня, бывшая школьная учительница 47 лет, бездетная вдова, открыла в своей трехкомнатной квартире что-то типа частного детского сада для малышей. Мальчик стал четвертым ребенком, кроме него, у няни постоянно находились еще один мальчик и две девочки – 4,5 и 3, 5 лет. Побои и издевательства были обычным делом. Методом воспитания были кулаки, ремень и металлическая труба. Няня избивала ребенка на протяжении 6 месяцев. Наркоманка – мать за эти месяцы приезжала к ребенку всего 4 раза. В тот страшный день мальчик забрался в ванную и вылил на пол дорогой шампунь. В ванной меняли трубы. Взбешенная няня схватила обрывок металлической трубы и молоток, оставленные рабочими, и решила его проучить. Когда, захлебываясь кровью, ребенок упал на пол и потерял сознание, она перепугалась. Позвонила матери. Та велела везти его в ближайшую больницу и приехала туда из ресторана, злая, что ее оторвали от выгодного клиента. Троих остальных детей забрали из квартиры няни и поместили в больницу. Девочка 3, 5 лет умерла через сутки от кровоизлияния в мозг в результате постоянных ударов по голове. Остальных двух детей удалось спасти.
Процесс над няней – убийцей наделал много шуму. И на какое-то мгновение она оказалась в центре внимания как героиня, сумевшая обнаружить убийцу. Знакомые и друзья откровенно подтрунивали над ее временной славой, а на работе – сердились. На следующее утро после смерти ребенка и после ареста двух подозреваемых у нее дом раздался телефонный звонок. Металлическим голосом секретарша директора сообщила, что директор и владелец платной медицинской службы «Инфомед» Грабовский ждет ее в 3 часа дня у себя в офисе.
– Виктория Алексеевна, там привезли ребенка лет трех… Я не знаю… такой странный случай…
– В каком смысле – странный?
– Не похоже, чтобы у них был наш полис со страховкой. Они принесли ребенка на руках. А вы же знаете наши правила…
– Что с ребенком?
– Вообщем, он… похоже, умирает или уже умер. Они говорят, что он упал с лестницы, но… Может, отправить их обратно?
– Ты что, с ума сошел?! – от резкости в ее голосе фельдшер попятился, – немедленно идем вниз!
Они сидели внизу, в приемном покое, две женщины разного возраста, и больше не подходящей пары нельзя было даже придумать. Первой была женщина лет 45–50, крашенная худощавая блондинка с нагловатым лицом, одетая со средним достатком, решительно сжимавшая в руках модную сумку. Она сидела с отстраненным выражением лица, как будто все происходящее ее нисколько не трогает, но за командной наглостью скрывалась растерянность. Второй была девица лет 20, худая крашенная брюнетка с длинными волосами и одутловатым лицом. На ней были туфли с высоченными шпильками, кружевные черные чулки, кожаная юбка, больше похожая на пояс и даже не закрывающая черные трусики, и узкая полоска малинового топа, из – под которой вываливалась тощая грудь. Девица была накрашена очень ярко и безвкусно. Длиннющие фиолетовые ногти (похожие на хищные когти птицы) нервно теребили серебристый мобильник. В некотором отдалении от них (если точно, то через стул от старшей из женин) лежало что-то, завернутое в большую белую простыню. На белой ткани отчетливо проступали обильные алые пятна.
При виде врача (то есть ее) они даже не встали, продолжая сидеть с таким же отрешенным видом, как будто они – случайные посетители, и сидят не в приемном покое больницы, а в метро.
– Что случилось? – они вздрогнули от ее вопроса. Ей было достаточно одного взгляда (все-таки высоко профессиональный врач), чтобы понять: девица находится под действием наркотика. Похоже, под приличной дозой героина, который и вызывал отстраненность, застывшую в ее мутных глазах.
– Что с ребенком? Где он?
Старшая встала, разворачивая белую простыню… Резким тоном сказала:
– Он упал с лестницы!
– Кто его родители?
– Я его мать, – отозвалась девица, даже не глядя в сторону ребенка.
– У вас есть страховой полим платной медицинской службы «Инфомед»? (она обязана была постоянно ставить раньше, чем спрашивать о симптомах болезни). Только Бог знал, каким нестерпимым грузом подчас давил этот вопрос на ее горло!).
– Нет, – сказала девица, – мы просто живем поблизости, через несколько домов, поэтому пришли сюда. Если что – я все заплачу наличными. Вы дайте ему какие-то таблетки, а в больницу его ложить не надо!
Она склонилась над холодеющим маленьким тельцем… Это был маленький мальчик, худенький, с цыплячьей шейкой, выглядывающей из потертого джемпера, непослушными рыжими вихрами и веснушками… Он был без сознания. Убогая одежда пропиталась кровью.
– Сколько ему лет? – они никак не отреагировали на ее вопрос. Она прикрикнула: – Сколько ребенку лет?!
– Три года и один месяц, – сказала старшая. И снова добавила (но уже менее уверенно) – он упал с лестницы.
– Вы бабушка? – спросила она.
– Нет. Я просто знакомая.
– Няня! – добавила мать, – она няня. Смотрела ребенка. Он у нее находился.
Она обернулась к фельдшеру, который стоял за ней с недовольным выражением лица. Резко бросила:
– носилки и приготовить смотровую! Всех собрать!
– Филипп Викторович будет недоволен… Он еще в прошлый раз заметил… У нас с вами будут неприятности…
– Я сказала – носилки! – и, не в силах выдержать ее взгляд, фельдшер поплелся выполнять приказание.
– Если есть какие-то проблемы, мы пойдем в другую больницу! – равнодушно бросила девица, – все равно уже время потеряно….
– Время потеряно? – переспросила, словно не понимая русский язык.
– Для моей работы! Я по ночам работаю! – заявила девица.
– Вы что… ребенок… он же… – она почти задохнулась, – он…
– А, отлежится, и ничего! – девица махнула рукой, – так уже бывало не раз! Но лучше все-таки дать пару таблеток.
Она не успела ответить – прибыли носилки. Она переложила ребенка на них, отшвырнув прямо на пол грязную простыню, и побежала вперед так быстро, как только хватало сил. Капельницы… раствор, быстро текущий в вену… Аппарат считывания сердечного ритма… Дорогостоящее оборудование современной реанимации… Все это могло обмануть кого угодно, но только не ее… Мальчик умирал. И вся эта бесполезная куча железа не сможет его спасти…. Мальчик умирал… В висках топором палача стучало самое страшное словно на земле: поздно. Слишком поздно. Поздно…. Опустив руки, она стояла, глядя в его лицо. Бледное маленькое лицо, с которого близкая смерть уже снимала прекрасные детские краски. Ее сердце пронизывали боль и отчаяние, настолько сильные, что не могла устоять на ногах. Темнота подступала к глазам. В сердце словно вонзался раскаленный нож. Она захлебывалась собственными отчаянием и беспомощностью….
Она вспомнила, что так уже было – однажды. Вспомнила совершенно не связанный с этим момент, но так уж устроена человеческая природа – пытаться амортизировать свою боль… Ее память словно ставила амортизирующий барьер из прошлого между тупым отчаянием и ее мозгом…. Это было на втором курсе, когда они проходили курс в анатомичке. В тот день им предстояло анатомировать труп ребенка. Мальчика пяти лет, умершего от врожденного порока сердца. Профессор, который вел курс, предложил ей сделать первый разрез (она была одной из лучших студенток в их группе). Она подошла к столу. Ребенок был как живой. Ей казалось, он спит. Просто спит, его надо немного потрясти за плечо и разбудить… она протянула руку и прикоснулась к его плечу, почувствовал пальцами твердый лед. Профессор удивился:
– Что вы делаете?!
Отчаяние и беспомощность… отчаяние и беспомощность, захватив в вихрь, чуть не сбили с ног, не разорвали ее мозг… отчаяние, чужая боль и беспомощность… Словно впервые в жизни с ее глаз спала пелена и она по – настоящему увидела жестокую неизбежность равнодушной смерти. Зарыдав, она бросилась прочь из морга. Никто не стал ее удерживать. Потом, запершись в женском туалете, она рыдала почти час, рыдала отчаянно, без остановки, словно у нее разорвалось сердце. Это был первый случай на весь институт. Обычно после работы в анатомичке студентки бежали в женский туалет не с рыданиями, а с жестокой рвотой…. На следующий день профессор сказал ей:
– Вы слишком остро воспринимаете чужую боль. Это плохое качество для врача. Иногда врач должен причинять боль, чтобы спасти от еще больших страданий.
Но что она могла сделать, если это были и отчаяние, и беспомощность? И вот теперь отчаяние и беспомощность снова упали на ее мозг, только удесятерились в своем размере.
Мальчик умирал. Она знала это так ясно, как знала свое имя. Он был почти мертв, когда его привезли в больницу. И только современное оборудование реанимации поддерживало в нем тоненькую нить жизни этот час, поддерживало, но все-таки не могло удержать до конца. С лица ребенка оттерли кровь. Но в уголках губ не исчезала алая тяжелая капля. С каждым вздохом, когда в его легкое вонзалось поломанное ребро, эта капля становилась все больше и больше. Он был очень красив, этот малыш с непокорными рыжими вихрами, которые вились из – под больничных проводов, словно протестуя против неизбежной жестокости смерти. И трогательные веснушки на восковой коже были похожи на маленькие погасшие солнца. Боль становилась все больше. Теперь это была боль не беспомощного перед лицом смерти врача, а боль женщины и матери – матери, чей сын спит дома в теплой кроватке. Трехлетний ребенок с травмами, не совместимыми с жизнью! Какие грехи мог так страшно искупать трехлетний малыш?
Внезапно ее мысли приняли другое направление. Она вспомнила холодную констатацию фактов во время осмотра. Черная корка засохшей крови запеклась вокруг губ. Раздвинув губы (чтобы выяснить происхождение этой корки), она с огромным удивлением обнаружила, что у ребенка не хватает двух зубов на нижней челюсти. И эти зубы он не мог выбить при падении! Похоже, зубов не было там давно. Она похолодела: каким образом ребенок трех лет мог потерять два нижних зуба? Дальше – больше. На теле – застарелые синяки. Неправильная форма кисти руки (как после перелома, на который не накладывался гипс). Кровоизлияние в мозг и рванные раны на голове, под волосами. Сломанное ребро, которое врезалось (нет, вмялось!) в легкое. Кровавые раны на спине и какой-то обрыв вдоль позвоночника…. Обрыв… Вернее, разрыв. Не веря себе, она вызвала коллегу их хирургического отделения. Пожилой мужчина лет 60 – ти был в таком шоке, что почти не мог говорить. Но заключение его не вызывало сомнений… Поспешив выдать это страшное заключение, он поторопился сбежать из реанимации, как будто в ней поселилась чума. Когда он выбегал (забыв даже закрыть за собой дверь), глаза его подозрительно слезились. Она стояла у кровати, держа в своих застывших руках крошечную ладошку. Мальчик дышал тяжело. Все реже и реже… он распахнул глаза (удивительные черные глаза, похожие на две оливки) широко – широко, не жмурясь от яркого света ламп… с удивлением сделал круг глазами по комнате. Потом остановился на ней. Влажные детские глаза удивительной красоты. Глаза ангела. В них светилось спокойствие. И какая-то радость. Или не радость….. но это было очень трудно назвать…. Словно то, что он видел, то, что не могла видеть она сделало его старше и мудрее, чем целый мир. Он что-то прошептал. Она наклонилась ближе. Он повторил громко и отчетливо:
– Мама! – потом еще раз, внятно и разборчиво, – мама.
Из угла губ потекла обильная алая струя на простыню, на светлую грудку. Она наклонилась закрыть ему глаза. Он заснул и ушел. Фельдшер, отворачивая лицо, выдернул капельницу. Старшая медсестра плакала, по ее полному добродушному лицу катились потоки слез:
– Какой красивый мальчик… ужасная смерть… какая нелепая смерть – упасть с лестницы!
Она обернулась так резко, как будто ее ударили током. Что-то с громким звоном полетело на пол. Ее глаза были абсолютно сухи, а в голосе появилось что-то новое.
– Он не упал с лестницы! – звенящим голосом сказала она, – его убили! Его зверски избили, и смерть наступила не от падения с лестницы, а от побоев!
Старшая медсестра была так поражена, что даже перестала плакать. А фельдшер чуть не выронил из рук бутылку с физраствором. Оба уставились на нее.
– Его убили, – повторила она, – и побои эти были нанесены чем-то тяжелым. То есть металлическим, если перебит позвоночник. Только металлом….
И вышла из реанимации. В своей ординаторской она зашла в ванную, но в этот раз не стала рыдать. Просто умыла лицо холодной водой и на несколько минут закрыла глаза. Потом подошла к телефону и сделала три звонка: в милицию, в уголовный розыск и в прокуратуру.
Приехавшая милиция арестовала обоих женщин прямо в приемном покое больницы. Младшая так и не поняла, за что ее арестовывают, а старшая не противилась. Через сутки мать отпустили. Няня (после того, как в СИЗО ее избили товарки по камере – есть преступления, внушающие отвращение даже представителям криминального мира) призналась в убийстве ребенка и показала, где находился обрывок металлической трубы и молоток, которыми она нанесла увечья ребенку. Мать, 23-х летняя профессиональная проститутка, нашла няню по объявлению в газете. Мать работала по ночам в ресторане, днем спала и мечтала избавиться от ребенка. К тому же, она давно сидела на игле. Прочитав в газете о том, что опытная няня может присматривать за ребенком на дому, сплавила ей малыша. Ребенок должен был находиться у нее постоянно, няня за свои услуги получала 200 долларов в месяц. Няня, бывшая школьная учительница 47 лет, бездетная вдова, открыла в своей трехкомнатной квартире что-то типа частного детского сада для малышей. Мальчик стал четвертым ребенком, кроме него, у няни постоянно находились еще один мальчик и две девочки – 4,5 и 3, 5 лет. Побои и издевательства были обычным делом. Методом воспитания были кулаки, ремень и металлическая труба. Няня избивала ребенка на протяжении 6 месяцев. Наркоманка – мать за эти месяцы приезжала к ребенку всего 4 раза. В тот страшный день мальчик забрался в ванную и вылил на пол дорогой шампунь. В ванной меняли трубы. Взбешенная няня схватила обрывок металлической трубы и молоток, оставленные рабочими, и решила его проучить. Когда, захлебываясь кровью, ребенок упал на пол и потерял сознание, она перепугалась. Позвонила матери. Та велела везти его в ближайшую больницу и приехала туда из ресторана, злая, что ее оторвали от выгодного клиента. Троих остальных детей забрали из квартиры няни и поместили в больницу. Девочка 3, 5 лет умерла через сутки от кровоизлияния в мозг в результате постоянных ударов по голове. Остальных двух детей удалось спасти.
Процесс над няней – убийцей наделал много шуму. И на какое-то мгновение она оказалась в центре внимания как героиня, сумевшая обнаружить убийцу. Знакомые и друзья откровенно подтрунивали над ее временной славой, а на работе – сердились. На следующее утро после смерти ребенка и после ареста двух подозреваемых у нее дом раздался телефонный звонок. Металлическим голосом секретарша директора сообщила, что директор и владелец платной медицинской службы «Инфомед» Грабовский ждет ее в 3 часа дня у себя в офисе.
Глава 5.
Филип Грабовский был импозантный мужчина, но лучше всего смотрелся с телеэкрана. Зная это, господин Грабовский специально покупал лучшее эфирное время на всех телеканалах, вешающих в городе (и местных, и столичных), чтобы по несколько раз в день с разных передач и рекламных блоков в миллионный раз обрушить на город поток своего красноречия о том, что… О том, что платная медицинская служба «Инфомед» – это лучшая альтернатива бесплатной медицине, существующая во всем мире. О том, что «Инфомед» – это не только новенькие немецкие машины скорой помощи с яркими наклейками принадлежности к фирме, но и поликлиника, и центр неотложной помощи, и больничные корпуса с разными отделениями, в том числе и роддом, и детское больничное отделение, и спортивный комплекс с сауной, тренажерами и бассейном, и семейная медицина, и страховая медицина, и… (дальше см. с начала предложения). О том, что цены в «Инфомед» самые низкие в городе, намного ниже, чем в «бесплатных» государственных больницах. О том, что равного оборудования нигде нет. О том, что все врачи – специалисты высшего уровня. О том, что заграничный сервис поставлен на лучшую ногу. О том, что в «Инфомед» существует система рассрочки и безналичной оплаты, и что любой человек вне зависимости от его материального положения может обратиться туда и получит самую квалифицированную помощь, и это будет по карману всем. О том, что…. И о многом другом тоже. Господин Грабовский тщательно готовил свои выступления и рекламные тексты. Когда он начинал говорить, морщины на его лице разглаживались, кровь приливала к коже, глаза зажигались ярким блеском и он переставал напоминать того, кого увидела она в нем еще при поступлении на работу в «Инфомед». она увидела змею. И действительно: что-то змеиное, скользкое было в его худой до болезни фигуре, особенно когда он поднимался из-за стола во все свои 190 см. И в гладких, зачесанных назад черных волосах (чтобы они лежали гладко, он специально смазывал их гелем для укладки). И в щелках – глазах с хищным выражением. И в белой болезненной коже. И в остром подбородке. И в узких губах (настолько узких, что казалось: губ на этом лице вообще нет). Он был похож на длинную черную змею, сделавшую боевую стойку и раскачивающую своей плоской головкой. Она не любила разговаривать с ним: ей казалось, что в любой момент из – под узкой полоски губ высунется змеиное жало вместо языка. Все сотрудники «Инфомед» (по крайней мере, большинство из них) знали о том, что Грабовский, выступающий по телевизору и Грабовский у себя в офисе – это два разных человека. Как знали и то, что по сравнению с красивыми рекламными текстами в реальности все обстоит немного (если сказать очень мягко) не так. Господин Грабовский проживал в трехэтажном особняке в одном из самых престижных районов города, и стоимость особняка превышала пять миллионов долларов. Обожал двух собак (огромных ротвейлеров) и был абсолютно равнодушен к жене, шлюховатой блондинке лет 30, которая возглавляла терапевтическое отделение (а на самом деле возглавляла всю медицинскую часть и беспардонно вмешивалась в работу других отделений, в диагнозы и способы лечения абсолютно всех врачей, даже профессоров и академиков, медицинских светил, которые, польстившись на высокую зарплату ушли из своих бесплатных больниц, а за это теперь были вынуждены терпеть наглые капризы безграмотной дуры, купившей диплом мединститута. Ходили слухи, что до «повышения» жена Грабовского работала простой…. Медсестрой). Самым интересным фактом был тот, что Грабовский не имел медицинского образования, а свой единственный диплом какого-то технического вуза купил, уже создав и возглавив фирму «Инфомед».
Ровно в три она поднялась в шикарную приемную, оформленную просто с неприличной роскошью. Посередине оазиса пальм бил мраморный фонтан, а мебель была в мавританском стиле. В глубине единственным предметом деловой обстановки был стол секретарши с компьютером, но и тот маскировался какими-то нелепыми столиками и кушетками. Вообщем, вульгарная безвкусица, в которой из каждой щели лезли деньги. Рядом с дверью кабинета Грабовского была дверь кабинета его жены (а заведующие остальных отделений вообще не имели своих кабинетов, они ютились в ординаторской вместе с другими врачами). Увидев ее, секретарша кивнула и, состроив сосредоточенное лицо, пошла к боссу. Когда вышла (распахивая перед ней дверь), она направилась в «святые святых». Кабинет Грабовского был обставлен просто, почти аскетично, если б не одна деталь-то, что все предметы обстановки в его кабинете были супердорогими. Самыми дорогими из всех, которые только можно купить за деньги. Грабовский сидел за столом, лицо его было мрачным до предела, глаза сверкали молниями и он больше, чем когда – либо, напоминал гремучую змею. Небрежно указав ей на современное кресло перед столом (сплошной пластик и металл), он бросил прямо:
– Это правда, что вы вчера привели сюда милицию?!
Она онемела, ожидая все, что угодно, только не это. Думая, что речь пойдет о подробностях смерти ребенка, она заранее приготовила письменное объяснение всем событиям и принесла эту бумагу с собой. После трагедии она не спала ни секунды (хотя та ночь ее дежурства выдалась относительно спокойной потом), не спала и утром, вернувшись домой. Готовясь к разговору (немного зная характер Грабовского, она подозревала, что беседа может оказаться тяжелой), она тщательно продумала одежду и надела широкие черные брюки и черную блузку (словно траур). Без косметики ее лицо выглядело очень усталым и постаревшим, но, готовясь к встрече, доставать косметичку у нее не было сил.
– Я знаю, что вы звонили не только в милицию, но и в уголовный розыск, и в прокуратуру. Вы что, сошли с ума?!
– Нет! – она решительно выпрямилась в кресле, – у меня были основания позвонить.
– Основания?! – Грабовский стал желтым, – единственные ваши основания – это думать о престиже фирмы, о том, чтобы не сделать неприятности фирме, в которой вы работаете! А все остальные основания должны катиться к черту!
– Я так не считаю. Прежде всего я врач, и должна думать о человеческой жизни.
– В данном случае речь не шла о человеческой жизни! Только о глупости, которую вы совершили! Вы натравили на меня прокуратуру, милицию, газеты, телевидение, вы ославили мою фирму на каждом углу! Подумать только, какие неприятности вы обрушили на мою голову! «Инфомед» у всех на языке! Да от всего этого можно сойти с ума! Как вы могли так подло поступить? Вам что, нечего было делать?
Она смотрела на него во все глаза. Потом положила перед ним лист бумаги, который принесла с собой. Он пренебрежительно смахнул его в сторону.
– Что вы мне суете?! Я все равно запутаюсь во всех этих ваших медицинских терминах! Что вы мне морочите голову?
– Похоже, вы просто не в курсе событий! Прочтите – там нет медицинских терминов. Прочтите, и вам все станет ясно.
Грабовский нахмурился еще больше (хотя больше, кажется, было невозможно) и прочел. Потом сказал:
– Ну и что? У этих людей был наш страховой полис?
– Нет.
Одним из незыблемых правил фирмы «Инфомед» было не подпускать бесплатных пациентов даже близко! На еженедельном собрании это вдалбливали в головы всем сотрудникам не один раз, а десять, сто, и кто нарушал это правило, наказывался довольно жестоко (к примеру, полным лишением зарплаты на 1–2 месяца).
– они внесли деньги в кассу?
– За что?
– Я вас спрашиваю: они внесли деньги в кассу, прежде чем вы осмотрели ребенка?
– Вы что, смеетесь? Ребенок умирал!
– Он ведь все равно умер, не так ли? Они внесли деньги?
– Я даже не спрашивала о деньгах! Мне было не до них!
– Понятно. Одно наше правило вы нарушили. И, зная, что вы виновны, бросились звонить в прокуратуру? В милицию?
– У меня не было другого выхода! Ребенок был убит, и доказательства были слишком свежи и отчетливы, чтобы молчать.
– У вас был выход. Вы могли посоветоваться с кем-то вышестоящим – к примеру, с моей женой!
– Я не сочла нужным!
– Ах, вот как! Вы не сочли! Но можно было не принимать ребенка, а хотя бы отправить его в бесплатную больницу! Пусть даже в нашей машине!
– Нет, нельзя! Он мог умереть в машине. Я никогда так не поступлю! Я никогда не вышвырну умирающего ребенка на улицу!
– Но он же все равно умер!
– Я надеялась его спасти! Но, к сожалению, было слишком поздно….
– А о том, какую репутацию вы создали нашей больнице, вы не подумали? Теперь все будут думать, что в «Инфомед» умирают пациенты! Мало того, что вы привели сюда милицию с прокуратурой, так еще и не спасли! Вы не смогли спасти пациента! Вы создали больнице репутацию заведения, в котором врачи позволяют пациентам умирать! И это разом перечеркивает всю нашу рекламную компанию! Да кем вы себя возомнили?
– Ребенка нельзя было спасти. Никто бы не смог. Ни одна больница мира. В этом случае медицина была бессильна!
– Надо было пригласить хотя бы мою жену, чтобы она это подтвердила!
– Во – первых, ваша жена не педиатр и вообще очень плохой врач, во – вторых, она бы просто не успела доехать, а в третьих, моя квалификация и опыт работы намного выше, чем у вашей жены!
– Понятно. У вас на все готов ответ. Если моя жена плохой врач, то какой вы? У вас умирают пациенты, а у нее – нет!
– Потому, что она не дежурит по ночам и не работает столько, сколько я! И еще потому, что из-за ее безграмотности всех ее пациентов ведут другие врачи, в том числе и я!
– Хватит! – Грабовский хлопнул рукой по столу, – вы совсем потеряли голову – вести со мной разговор в таком тоне! речь не о моей жене, а о вас! И с вами я должен решить, как вести себя дальше!
– Со мной?
– Разумеется! Если б вы не были первоклассным специалистом, и бы вышвырнул вас на улицу еще утром! С другим врачом я бы так и поступил! Но вы представляете некий интерес для моей больницы, пациенты вас любят. Поэтому я пригласил вас сюда, чтобы вы сознали свою ошибку и….
– Ошибку? Я не считаю это ошибкой!
– Очень плохо! В этом случае мы можем с вами не сработаться!
– Вам решать!
– Конечно, кому же еще! Кстати, у вас, кажется, есть сын? И вы одна его содержите?
– Какое это имеет отношение к делу?
– Прямое! Самое прямое! Еще одна ошибка, и вам придется содержать сына на зарплату врача в районной поликлинике! А если вы не измените свой характер, то советую заранее запастись для него талонами на бесплатный школьный обед!
На этом разговор был закончен. Она встала и вышла из кабинета. Ей показалось, что секретарша посмотрела на нее с некоторым подобием сочувствия… В коридоре детского отделения (она зашла посмотреть, как чувствуют себя некоторые, самые тяжелые из ее пациентов, если уж оказалась здесь) на нее попыталась наброситься почти с кулаками жена Грабовского, но она быстро увернулась от нее и пошла к выходу.
Следующим утром ей позвонила мама одного из ее маленьких пациентов. Звонок раздался в тот момент, когда она выходила из ванной и выжимала мокрые волосы пушистым полотенцем. В тот момент она думала только о чашке ароматного зеленого чая, которую сейчас себе приготовит, поэтому схватила трубку машинально. Не задумываясь о том, что могут ей сообщить. Но стоило ее собеседнице произнести первые фразы, как сосредоточилась автоматически, как всегда происходило с ней в трудный момент. Женщина истерически рыдала в трубку о том, что ее близкая подруга в беде, сын подруги умирает сейчас в детском отделении клиники «Инфомед» и от капельницы, которую ставят все время, ему становится все хуже и хуже, и что единственный человек, способный помочь, это она, потому, что они знают ее как врача и доверяют… Ванная, чай, мокрые волосы, неприятности и переживания – все мгновенно выветрилось из ее головы и профессиональным тоном стала задавать вопросы. Ситуация была следующая: к ней приехали друзья из Израиля и мальчик тяжело заболел. По своей страховке женщина решила отвезти мальчика 9 лет в клинику «Инфомед». Врач, который встретил их в приемном покое, предложил один способ лечения и, для начала, сделать все необходимые анализы в срочном порядке, но в этот момент в детском отделении появилась зав. Терапевтическим отделением (жена Грабовского), разыскивая кого-то (ее – она должна была дежурить, но из-за замены ее дежурство перенесли) и заявила, что мальчику идеально подходит новое лекарство, которое всего пару дней назад их фирма закупила в Германии, что это лекарство идеально именно в таких случаях и вообще подходит абсолютно всем. Универсальный современный препарат. Родители и женщина согласились. Мальчику поставили капельницу. Ему стало хуже. Ребенок начал задыхаться, жаловаться на иголки, который колют руки и ноги, почти посинел. Но врач (к тому времени жена Грабовского прогнала дежурившего в отделении детского врача, прогнала в полном смысле этого слова) заявила, что капельницу снимать не надо, что плохо ребенку от его болезни, а вскоре ему станет намного лучше. Перепуганная женщина бросилась звонить в больницу. Когда, ворвавшись в палату, она увидела ребенка, то мгновенно выдернула иглу капельницы из вены. Мальчик задыхался, синел, у него отнимались руки и ноги, он без конца плакал и временами терял сознание. На лицо были все классические симптомы аллергии на препарат и начало внутреннего ожога… Внутренне она содрогнулась: еще несколько часов, и несчастному ребенку не смогла бы помочь никакая реанимация! По дороге в больницу она с ужасом вспоминала разговоры, ходившие среди врачей, о том, что в «Инфомед» завезли немецкий препарат, не прошедший никакую официальную проверку, и что за тестирование этого препарата на пациентах немецкая фирма заплатила Грабовскому огромную сумму денег. Врачи содрогались, что препарат станут применять всем, хотя ни показания его, ни противопоказания в точности не были известны. Выдернув иголку из вены, она обернулась, чтобы отдать необходимые распоряжения медсестре, как дверь палаты распахнулась и на пороге возникла жена Грабовского. Весь их диалог (вернее, монолог) свелся к потоку оскорблений и мата со стороны мадам Грабовской, которая почти накинулась на нее с кулаками, как базарная торговка. Она даже попыталась отшвырнуть ее от кровати и всунуть иглу обратно в вену (ребенок, увидев это, зашелся в истерике). Заслоняя ребенка собственным телом, она попыталась сказать о том, что у мальчика лекарственная аллергия, что этот препарат ему вреден. Грабовская продолжала кричать, что препарат гиппоаллергенен, что анализы не были сделаны потому, что их и не надо делать и что это лекарство подходит абсолютно всем. Тогда более решительно она потребовала у Грабовской, которая, собственное, не является педиатром, предоставить самой заняться лечением (вернее, спасением) ребенка, тем более, что она знала в точности, что надо сделать. Но Грабовская раскричалась еще сильнее о том, что не позволит ей взять в этой больнице ни один препарат, и что вытолкает ее в шею. Мама мальчика, невольная свидетельница происходящего, стоя возле кровати ребенка, рыдала и заламывала руки. Тем временем ребенок все больше задыхался и синел, нельзя было терять ни секунды. Она схватила ребенка на руки и решительно вынесла из палаты, не обращая на вопли Грабовской больше никакого внимания. В приемном покое она решительно потребовала предоставить ей больничную машину, и, когда машину быстро дали (в больнице она пользовалась безграничным уважением), она отвезла ребенка в бесплатную областную больницу.
Ровно в три она поднялась в шикарную приемную, оформленную просто с неприличной роскошью. Посередине оазиса пальм бил мраморный фонтан, а мебель была в мавританском стиле. В глубине единственным предметом деловой обстановки был стол секретарши с компьютером, но и тот маскировался какими-то нелепыми столиками и кушетками. Вообщем, вульгарная безвкусица, в которой из каждой щели лезли деньги. Рядом с дверью кабинета Грабовского была дверь кабинета его жены (а заведующие остальных отделений вообще не имели своих кабинетов, они ютились в ординаторской вместе с другими врачами). Увидев ее, секретарша кивнула и, состроив сосредоточенное лицо, пошла к боссу. Когда вышла (распахивая перед ней дверь), она направилась в «святые святых». Кабинет Грабовского был обставлен просто, почти аскетично, если б не одна деталь-то, что все предметы обстановки в его кабинете были супердорогими. Самыми дорогими из всех, которые только можно купить за деньги. Грабовский сидел за столом, лицо его было мрачным до предела, глаза сверкали молниями и он больше, чем когда – либо, напоминал гремучую змею. Небрежно указав ей на современное кресло перед столом (сплошной пластик и металл), он бросил прямо:
– Это правда, что вы вчера привели сюда милицию?!
Она онемела, ожидая все, что угодно, только не это. Думая, что речь пойдет о подробностях смерти ребенка, она заранее приготовила письменное объяснение всем событиям и принесла эту бумагу с собой. После трагедии она не спала ни секунды (хотя та ночь ее дежурства выдалась относительно спокойной потом), не спала и утром, вернувшись домой. Готовясь к разговору (немного зная характер Грабовского, она подозревала, что беседа может оказаться тяжелой), она тщательно продумала одежду и надела широкие черные брюки и черную блузку (словно траур). Без косметики ее лицо выглядело очень усталым и постаревшим, но, готовясь к встрече, доставать косметичку у нее не было сил.
– Я знаю, что вы звонили не только в милицию, но и в уголовный розыск, и в прокуратуру. Вы что, сошли с ума?!
– Нет! – она решительно выпрямилась в кресле, – у меня были основания позвонить.
– Основания?! – Грабовский стал желтым, – единственные ваши основания – это думать о престиже фирмы, о том, чтобы не сделать неприятности фирме, в которой вы работаете! А все остальные основания должны катиться к черту!
– Я так не считаю. Прежде всего я врач, и должна думать о человеческой жизни.
– В данном случае речь не шла о человеческой жизни! Только о глупости, которую вы совершили! Вы натравили на меня прокуратуру, милицию, газеты, телевидение, вы ославили мою фирму на каждом углу! Подумать только, какие неприятности вы обрушили на мою голову! «Инфомед» у всех на языке! Да от всего этого можно сойти с ума! Как вы могли так подло поступить? Вам что, нечего было делать?
Она смотрела на него во все глаза. Потом положила перед ним лист бумаги, который принесла с собой. Он пренебрежительно смахнул его в сторону.
– Что вы мне суете?! Я все равно запутаюсь во всех этих ваших медицинских терминах! Что вы мне морочите голову?
– Похоже, вы просто не в курсе событий! Прочтите – там нет медицинских терминов. Прочтите, и вам все станет ясно.
Грабовский нахмурился еще больше (хотя больше, кажется, было невозможно) и прочел. Потом сказал:
– Ну и что? У этих людей был наш страховой полис?
– Нет.
Одним из незыблемых правил фирмы «Инфомед» было не подпускать бесплатных пациентов даже близко! На еженедельном собрании это вдалбливали в головы всем сотрудникам не один раз, а десять, сто, и кто нарушал это правило, наказывался довольно жестоко (к примеру, полным лишением зарплаты на 1–2 месяца).
– они внесли деньги в кассу?
– За что?
– Я вас спрашиваю: они внесли деньги в кассу, прежде чем вы осмотрели ребенка?
– Вы что, смеетесь? Ребенок умирал!
– Он ведь все равно умер, не так ли? Они внесли деньги?
– Я даже не спрашивала о деньгах! Мне было не до них!
– Понятно. Одно наше правило вы нарушили. И, зная, что вы виновны, бросились звонить в прокуратуру? В милицию?
– У меня не было другого выхода! Ребенок был убит, и доказательства были слишком свежи и отчетливы, чтобы молчать.
– У вас был выход. Вы могли посоветоваться с кем-то вышестоящим – к примеру, с моей женой!
– Я не сочла нужным!
– Ах, вот как! Вы не сочли! Но можно было не принимать ребенка, а хотя бы отправить его в бесплатную больницу! Пусть даже в нашей машине!
– Нет, нельзя! Он мог умереть в машине. Я никогда так не поступлю! Я никогда не вышвырну умирающего ребенка на улицу!
– Но он же все равно умер!
– Я надеялась его спасти! Но, к сожалению, было слишком поздно….
– А о том, какую репутацию вы создали нашей больнице, вы не подумали? Теперь все будут думать, что в «Инфомед» умирают пациенты! Мало того, что вы привели сюда милицию с прокуратурой, так еще и не спасли! Вы не смогли спасти пациента! Вы создали больнице репутацию заведения, в котором врачи позволяют пациентам умирать! И это разом перечеркивает всю нашу рекламную компанию! Да кем вы себя возомнили?
– Ребенка нельзя было спасти. Никто бы не смог. Ни одна больница мира. В этом случае медицина была бессильна!
– Надо было пригласить хотя бы мою жену, чтобы она это подтвердила!
– Во – первых, ваша жена не педиатр и вообще очень плохой врач, во – вторых, она бы просто не успела доехать, а в третьих, моя квалификация и опыт работы намного выше, чем у вашей жены!
– Понятно. У вас на все готов ответ. Если моя жена плохой врач, то какой вы? У вас умирают пациенты, а у нее – нет!
– Потому, что она не дежурит по ночам и не работает столько, сколько я! И еще потому, что из-за ее безграмотности всех ее пациентов ведут другие врачи, в том числе и я!
– Хватит! – Грабовский хлопнул рукой по столу, – вы совсем потеряли голову – вести со мной разговор в таком тоне! речь не о моей жене, а о вас! И с вами я должен решить, как вести себя дальше!
– Со мной?
– Разумеется! Если б вы не были первоклассным специалистом, и бы вышвырнул вас на улицу еще утром! С другим врачом я бы так и поступил! Но вы представляете некий интерес для моей больницы, пациенты вас любят. Поэтому я пригласил вас сюда, чтобы вы сознали свою ошибку и….
– Ошибку? Я не считаю это ошибкой!
– Очень плохо! В этом случае мы можем с вами не сработаться!
– Вам решать!
– Конечно, кому же еще! Кстати, у вас, кажется, есть сын? И вы одна его содержите?
– Какое это имеет отношение к делу?
– Прямое! Самое прямое! Еще одна ошибка, и вам придется содержать сына на зарплату врача в районной поликлинике! А если вы не измените свой характер, то советую заранее запастись для него талонами на бесплатный школьный обед!
На этом разговор был закончен. Она встала и вышла из кабинета. Ей показалось, что секретарша посмотрела на нее с некоторым подобием сочувствия… В коридоре детского отделения (она зашла посмотреть, как чувствуют себя некоторые, самые тяжелые из ее пациентов, если уж оказалась здесь) на нее попыталась наброситься почти с кулаками жена Грабовского, но она быстро увернулась от нее и пошла к выходу.
Следующим утром ей позвонила мама одного из ее маленьких пациентов. Звонок раздался в тот момент, когда она выходила из ванной и выжимала мокрые волосы пушистым полотенцем. В тот момент она думала только о чашке ароматного зеленого чая, которую сейчас себе приготовит, поэтому схватила трубку машинально. Не задумываясь о том, что могут ей сообщить. Но стоило ее собеседнице произнести первые фразы, как сосредоточилась автоматически, как всегда происходило с ней в трудный момент. Женщина истерически рыдала в трубку о том, что ее близкая подруга в беде, сын подруги умирает сейчас в детском отделении клиники «Инфомед» и от капельницы, которую ставят все время, ему становится все хуже и хуже, и что единственный человек, способный помочь, это она, потому, что они знают ее как врача и доверяют… Ванная, чай, мокрые волосы, неприятности и переживания – все мгновенно выветрилось из ее головы и профессиональным тоном стала задавать вопросы. Ситуация была следующая: к ней приехали друзья из Израиля и мальчик тяжело заболел. По своей страховке женщина решила отвезти мальчика 9 лет в клинику «Инфомед». Врач, который встретил их в приемном покое, предложил один способ лечения и, для начала, сделать все необходимые анализы в срочном порядке, но в этот момент в детском отделении появилась зав. Терапевтическим отделением (жена Грабовского), разыскивая кого-то (ее – она должна была дежурить, но из-за замены ее дежурство перенесли) и заявила, что мальчику идеально подходит новое лекарство, которое всего пару дней назад их фирма закупила в Германии, что это лекарство идеально именно в таких случаях и вообще подходит абсолютно всем. Универсальный современный препарат. Родители и женщина согласились. Мальчику поставили капельницу. Ему стало хуже. Ребенок начал задыхаться, жаловаться на иголки, который колют руки и ноги, почти посинел. Но врач (к тому времени жена Грабовского прогнала дежурившего в отделении детского врача, прогнала в полном смысле этого слова) заявила, что капельницу снимать не надо, что плохо ребенку от его болезни, а вскоре ему станет намного лучше. Перепуганная женщина бросилась звонить в больницу. Когда, ворвавшись в палату, она увидела ребенка, то мгновенно выдернула иглу капельницы из вены. Мальчик задыхался, синел, у него отнимались руки и ноги, он без конца плакал и временами терял сознание. На лицо были все классические симптомы аллергии на препарат и начало внутреннего ожога… Внутренне она содрогнулась: еще несколько часов, и несчастному ребенку не смогла бы помочь никакая реанимация! По дороге в больницу она с ужасом вспоминала разговоры, ходившие среди врачей, о том, что в «Инфомед» завезли немецкий препарат, не прошедший никакую официальную проверку, и что за тестирование этого препарата на пациентах немецкая фирма заплатила Грабовскому огромную сумму денег. Врачи содрогались, что препарат станут применять всем, хотя ни показания его, ни противопоказания в точности не были известны. Выдернув иголку из вены, она обернулась, чтобы отдать необходимые распоряжения медсестре, как дверь палаты распахнулась и на пороге возникла жена Грабовского. Весь их диалог (вернее, монолог) свелся к потоку оскорблений и мата со стороны мадам Грабовской, которая почти накинулась на нее с кулаками, как базарная торговка. Она даже попыталась отшвырнуть ее от кровати и всунуть иглу обратно в вену (ребенок, увидев это, зашелся в истерике). Заслоняя ребенка собственным телом, она попыталась сказать о том, что у мальчика лекарственная аллергия, что этот препарат ему вреден. Грабовская продолжала кричать, что препарат гиппоаллергенен, что анализы не были сделаны потому, что их и не надо делать и что это лекарство подходит абсолютно всем. Тогда более решительно она потребовала у Грабовской, которая, собственное, не является педиатром, предоставить самой заняться лечением (вернее, спасением) ребенка, тем более, что она знала в точности, что надо сделать. Но Грабовская раскричалась еще сильнее о том, что не позволит ей взять в этой больнице ни один препарат, и что вытолкает ее в шею. Мама мальчика, невольная свидетельница происходящего, стоя возле кровати ребенка, рыдала и заламывала руки. Тем временем ребенок все больше задыхался и синел, нельзя было терять ни секунды. Она схватила ребенка на руки и решительно вынесла из палаты, не обращая на вопли Грабовской больше никакого внимания. В приемном покое она решительно потребовала предоставить ей больничную машину, и, когда машину быстро дали (в больнице она пользовалась безграничным уважением), она отвезла ребенка в бесплатную областную больницу.