Страница:
Почему он мне припомнился? Ах да, ножка перекошенной тахты стучала об пол совсем как лежак по гальке, и жарко стало почти как на пляже… Там, в Лутраках, мы после соитий частенько нагишом бросались в море – плавали, ныряли, брызгались, хохотали, и всякий раз я расточительно смывала в соленых волнах семя любимого мужчины. Нет бы беречь как драгоценность, и тоже забеременеть, и поставить Серого Волка перед фактом, перед неопровержимым доказательством своей любви… Но кто мог заподозрить кудрявого мачо в чадолюбии? Кто бы знал, что этот неутомимый искатель приключений, охотник за удачей отнесется к отцовству с энтузиазмом? У Валерки, к примеру, при слове «дети» напрочь пропадала эрекция… Какая ирония судьбы!
– Дура, – негромко, заискивающе позвал меня Азиз. Он добровольно забился в клетку и нахохлился, вжав голову. Не такое уж безмозглое создание, раз осознает свою вину.
– Ладно, на первый раз прощаю, спи спокойно. – Я накрыла попугайский домик мокрым от соплей крепдешином.
– Катрин, так ты поможешь мне? – приблизился сзади Сергей.
– Зачем ты спрашиваешь, любимый? Конечно помогу. – Во мне яркой искрой воспламенилась надежда.
– Пойдем сядем, я тебе объясню, что нужно сделать.
Он опять притянул меня за талию. Нет, это просто невозможно, я больше не способна отдаваться… Выскользнув из обруча рук, подошла к зеркалу, чтобы поправить разрушенную прическу. Вид был ужасающе неприглядный – мало того что веки заплыли от слез, так еще и царапины покраснели, покрылись коростами запекшейся крови, и щека вспухла как от флюса.
– Уф-ф, – вздохнула я огорченно, – как в таком виде появляться на работе? И не ходить нельзя, на утро целых три показа назначено…
– Три показа? Манекенщицей, что ли, заделалась, Катрин? – Серый критически осмотрел мой стан, сдобренный жирком и целлюлитом, шлепнул по мягкому месту. – Моя ты пампушечка!
– Не угадал. Риелтором я заделалась, квартиры клиентами показываю. А что тебя так удивляет? Мне же надо было устраивать свою жизнь, решать жилищные проблемы. – Я накинула халат, оскорбившись на нелестное определение, и буркнула: – Сам ты пампушечка! Пампушек не видел? Так вспомни жену Панайотиса!
– Зачем я буду вспоминать чью-то чужую жену, когда ты рядом?.. Не злись, Катрин, работай ты кем угодно, мне без разницы. Только завтра на службу не ходи, пошли своих клиентов.
– Ага, сейчас!
– Катенька, я тебя очень прошу. Выручай. Я возмещу убытки… Ну пожалуйста!
– Сережечка, перестань. Ты же знаешь, я для тебя… Я для тебя что угодно! Каштаны из огня!.. Луну с неба!
– Радость моя, умница!
Сама не заметила, как очутилась на коленях у Сереги, заботливо укутавшего мои озябшие плечи старой кофтой, свисавшей со спинки стула, и дополнительно обогревавшего объятиями. Он гладил мои волосы, преданно заглядывая в глаза. Любовался пронзительной, как волны, синевой моих очей. И, ответно засмотревшись в его глаза, я простонала:
– Люби-и-имый.
– Съезди с утра к Ляльке, ладно? Она там наверняка с ума сходит, на стены лезет – волнуется из-за того, что меня дома нет. Ляля у меня такая слабенькая, робкая, беспомощная…
– Волков, ты спятил?! Как ты вообще смеешь мне такое предлагать? Бред! Чушь! Нет, это просто потрясающая наглость – считать, что я – Я! – должна навещать эту крольчиху Ляльку. Жену моего любовника!
– А что такого?
Сорвавшись с его колен, я пролетела по комнате грозной шаровой молнией и нечаянно наступила в Азизовы какашки. Поскользнулась и шлепнулась. Грохоту было, будто свалился шифоньер, и в глазах потемнело не столько от боли, сколько от обиды.
– Зачем ты только свалился на мою голову? Какого дьявола?! За что ты мучаешь меня?.. Всегда от тебя одни неприятности!.. Сам вали к своей долбаной жене, убирайся немедленно! Оставь меня в покое!
Я на одной ноге поскакала к ванной комнате, на пороге которой кофта соскользнула с плеч, и, запутавшись в ней, чуть не упала вторично. Подоспевший Серега поднял меня на руки и поставил в ванну.
– Ты права, Катрин, неприятности имеются, но они вполне поправимы, – спокойно увещевал он, игнорируя мое протестующее фырканье.
Пустил воду, наклонился, хорошенько намылил мою ступню, после чего принялся лобзать бедро – самую чувствительную, внутреннюю его сторону. Я оттолкнула бедоносца: «Отстань!» Разумеется, он не послушался – аккуратно просушил ногу полотенцем и на руках донес меня до тахты. Кротко, аки агнец, поинтересовался:
– Солнышко, где взять тряпку, чтобы убрать дерьмо за твоим любимым шнобелястым вороном?
– Оставь в покое ворона! Нашел мишень для издевок, тоже мне… Тряпка в тазу под ванной… Не поеду я ни к какой Ляльке, ни за что не поеду! Даже не надейся!
Сережка не возражал, ползал по ковру, тщательно оттирая Азизовы метки. Вскоре и мне надоело впустую надрываться. Замолчала, легла, отвернувшись к стене, тем самым давая понять Волкову, что не желаю с ним знаться. Как ни крутилась, стараясь поудобней устроиться, успокоиться не удавалось. Женатый любовник сидел на краешке тахты, застыв, как эмблема смирения и печали.
– Так и будешь до утра сидеть? – не выдержала я. – Или все же поедешь домой?
– Кать, я все понимаю, тебе неприятно, но сама подумай: к кому я еще могу обратиться в сложившейся ситуации? Не могу я сам ехать, возле дома меня наверняка поджидают… двое с носилками и один с топором. Или с автоматом, револьвером, тротиловой шашкой…
– Угу, скажи еще, специально для тебя весь арсенал Сибирского военного округа, танки и гранатометы подогнали!
– Эх ты… С засранным попугаем носишься как с писаной торбой, а маленькие, беззащитные дети… пусть пропадают, да?!
– Нет, пусть живут. Но почему я должна из-за тебя рисковать, ложиться под пули, утешать Ляльку, закрывать грудью твоих детей? С какого такого перепуга? За то, что ты меня кинул, поматросил и бросил, да? Даже не попрощался по-человечески, не подумал объясниться, – залилась я горькими слезами. – Не вспомнил!
– Я вспоминал, вернее, я тебя, Катрин, никогда не забывал. Но Лялька… Куда ее было девать? «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу» – вот так она передвигалась! Сама тоненькая, живот огромный… Ляле постоянно нездоровилось – то токсикоз донимал, то нефропатия обострялась. Почки отказывали, понимаешь? Она и рожала-то под капельницами, на ее вены нельзя было смотреть без содрогания – не руки, а сплошные синяки.
– Ах-ах, какая бедняжечка!
– Не прикидывайся бессердечной, старуха.
– Ты опять?!
– Что опять?
– Опять обзываешь меня старухой?
– Извини, Катечка. Честно, ты в моей памяти запечатлелась солнышком, виноградной лозой, апельсиновым деревцем…
– Кончай врать!
– Я не вру: ты – моя апельсинка, моя рыбка, мое золотко. Богиня!.. А Лялька – что? Она была такая жалкая, бледная, измученная. Никому, кроме меня, не нужная девочка. Она бы погибла…
– И имя-то у нее идиотское!
– Имя самое обыкновенное – Ольга. Это я называю ее Лялей, потому что она как куколка – юная, тоненькая, глазки наивные, волосы белые.
– У-у, так ты, оказывается, любитель блондинок!.. Что же сразу не признался? Я бы, может, тоже обесцветилась. Чего уж проще… Ничто так не красит женщину, как перекись водорода!
– Моя Лялька – натуральная блондинка, – с гордостью заверил Серый Волк.
Азиз под крепдешиновой шалью завозился, разбуженный нашей ожесточенной перепалкой, и вдруг огласил комнату сдавленным ворчаньем: «Ля-ялька, Ля-я-ялька». В точности скопировал мою неприязненную интонацию!
– Вот именно! Заколебал ты уже нас со своей Лялькой!
– Способный парнишка, – улыбнулся Сергей.
– Невелики способности: если миллион раз повторить, самый тупой запомнит. А ты всю ночь только тем и занимаешься, что расхваливаешь супругу, эту чертову Ляльку. Всю плешь проел моему попугайчику!
– Не преувеличивай. – Он запустил лапу под одеяло.
Я отодвинулась, приложила руку к щеке – царапина под коростой неприятно пульсировала. И в сердце мне словно кол всадили. Подумалось, что Лялька – бледная незабудка, которую глупый, неразборчивый волчина предпочел изысканному фиолетовому ирису. Кич, подделку принял за произведение искусства. Но почему же я-то такая неудачница?! От жалости к себе начала икать. Серый принес с кухни стакан воды, заставил меня напиться, но приставать с объятиями и утешениями больше не стал, перешел ближе к делу.
Через полчаса я знала все о его детях. Старшая – девочка Ксения – вундеркинд четырех с хвостиком лет от роду, писаная красавица, ангелочек. Ее водят в бассейн, обучают музыке и английскому языку в школе раннего развития. Младшему мальчику, Артему, не сравнялось и года, всего одиннадцать месяцев, а этот бедолага уже перенес стоматит и бронхит, нуждается в диете, поскольку страдает диатезом и постоянно плачет по ночам. В Новосибирске у Ольги нет ни родственников, ни близких. Конечно, справляться с детьми и хозяйством ей помогают приходящая няня и экономка, но это чужие люди, на них нельзя положиться в экстремальной ситуации.
– Ляле и ребятишкам опасно оставаться дома. Ты, Катрин, должна отправить их к родителям в Красноярский край.
– Как ты себе это представляешь? Заявлюсь и скажу: здрасте, я ваш телохранитель. Стройтесь, и шагом марш на вокзал! Так, да?
– Нет, ну вот зачем ты язвишь? Разумеется, обойдись без лобовой атаки. Придумай что-нибудь… Например, скажи: «У Сергея Владимировича срочная командировка. Просил передать, чтобы вы в его отсутствие погостили у мамы с папой, и попросил, чтобы я сопровождала вас в пути».
– Что-о? По-твоему, я еще и до Красноярска с ними пилить должна?!
– Немного дальше Красноярска, в деревню, – не моргнул он глазом. – Дорога не отнимет у тебя много времени, максимум сутки. По-моему, это очень приятно – поваляться на полочке в вагоне, в окошко поглазеть, книжки почитать, чайку из стаканов с подстаканниками попить для разнообразия.
– Дорогой мой, разнообразие с чайком и книжками мне и дома легко себе организовать! – Я спорила уже по инерции, смирившись с неизбежностью поездки, понимая, что Серый все равно не отстанет. Автоматически уточняла детали – какой поезд выбрать? что из продуктов взять в дорогу? сколько стоят билеты? Волков посоветовал не экономить, заверив, что у него дома бабла немерено, хоть камин купюрами топи или стены ими вместо обоев оклеивай. Но на всякий случай отделил от толстой пачки из своего бумажника… тысячу рублей. Я не удержалась от сарказма: «Твоя щедрость не имеет границ в разумных пределах».
Лялькин муж пообещал завалить меня баблом, но не сейчас, а после того, как расквитается с проблемами. Еще обещал, что мы больше никогда не потеряемся в этом мире и все у нас будет замечательно – просто зашибись! Правда, он избегал конкретики, не уточнил, как выглядит это «зашибись»: останусь на правах любовницы или он все-таки возьмет меня в жены? Конечно, не терпелось прояснить свое ближайшее будущее, но Волков пресек возможность диалога:
– Четвертый час ночи. Давай спать, Катрин! День впереди – не из легких…
Сладко зевнув, отвернулся. А я еще долго – пока глаза не начали слипаться – разглядывала его мастерски подстриженный затылок. Не знаю, спал Сережка или прикидывался, но дышал он тихо и ровно. В жертвенном порыве я прижала свою разнесчастную, зареванную и исцарапанную физиономию к гладкой коже его спины и поклялась, что все исполню и стерплю, лишь бы с моим Сереньким ничего плохого не случилось.
Утро встретила в самом тягостном состоянии – внутри дребезжало, как в двигателе старого, разбитого тарантаса. Томила неуверенность в себе, сердце сдавливала тревога. Любимый мужчина, напротив, держался молодцом. Бодро занялся разминкой, махал ногами и крепкими кулаками, отвешивая тумаки воображаемым противникам. Принимая бойцовские позы, поигрывал бицепсами и трицепсами перед зеркалом. Я поймала его отражение – об острый, ледяной взгляд запросто можно было порезаться. Ни тени восхищения мной и вчерашнего тепла… А я так нуждалась в ободрении, в ласке!.. Поплелась в ванную, где он принимал душ, и спросила заискивающе:
– Сереженька, а как ты будешь обходиться без очков?
– Да легко! Неужели не догадалась? Очки были маскировкой, стекла без диоптрий. – Он схватил мою зубную щетку, выдавил на нее пасту и уточнил: – Слушай, у тебя есть бритва?
– Только такая. – Я достала из шкафчика и предъявила станок под названием «Венера», которым брею ноги и прочие места, но полуобнаженного атлета он не устроил. Похлопав себя по щекам, он изрек:
– А, ладно, и так сойдет. Отпущу щетину, как у чеченского боевика, раз уж предстоит воевать.
– Воевать? – Я привалилась к дверному косяку, разом ослабев.
– Ну не в кубики же играть?! Прорвемся, не впервой. – Нервы у Волкова были в полном порядке, а взгляд налился устрашающей тяжестью кастета. – Эгем мне за наезд ответит!
– А кто это – Эгем?
– Так, один дешевый фраерок, возомнивший себя суперменом, беспредельщиком. Вообще-то его зовут Эгамбельды, он казах или киргиз, я как-то не вникал… Мы айкидо вместе занимались. Думал, надежный чувак, приблизил его, сделав своим компаньоном, в соучредители взял. А он оборзел, решил все прибрать к рукам. Слишком много хочет, но ни фига не получит, сучок!.. Лишний раз убеждаюсь, в этой жизни доверять можно только себе самому. И то не всегда…
Сергей энергично чистил зубы, яростно сплевывая белую пену, и я вздрагивала, будто он плевал не в раковину, а непосредственно в мою душу. Робко высказала предложение обратиться в милицию.
– Какая милиция? Там те же беспредельщики! – Он длинно выругался и посоветовал: – Не забивай себе голову, Катрин, сам разберусь… Знаешь, в чем главный принцип айкидо? Суметь обернуть силу противника против него самого. Я тебе обещаю: противодействие окажется в сто раз весомей его подлых действий. Х-ха, мне прямо страшно за Эгема!
Знакомый незнакомец, агрессивный сноб – вот кем стал Серега Волков наутро после нашей новой встречи. Я никак не могла попасть в его тональность. Что ни делала, что ни говорила – выходило невпопад. Завтракать было нечем, вскипятила чайник, выставила на стол чашки с блюдцами из сервиза и банку кофе. Он сморщился: «Ты пьешь растворимый? Пф, пить такое дерьмо – себя не уважать», но все-таки выпил. И демократичная марка крема для обуви его не устроила, однако начистил штиблеты старательно, как перед важным приемом. С той же тщательностью смел щеткой пылинки с пальто и пиджака, повязал галстук. Я смотрела на собирающегося уходить возлюбленного с нараставшей тревогой, спросила, заглядывая в карие глаза:
– Когда мы увидимся?
Он лишь подмигнул и просвистел мотив блатной песенки: «Теперь раскаиваться поздно, посмотри на звезды… Видишь это все в последний раз!» Очень жалостливая песня, если вдуматься…
– Ты забыла спросить, где живет моя Ольга, – напомнил Волков.
– И где же?
– В высоком терему, – усмехнулось это каменное сердце. – Знаешь монолитную высотку на Нарымской, напротив цирка? Такую со светлой штукатуркой, с башенками, под зеленой крышей.
– Конечно знаю. Нехило… Где-то две с половиной тысячи за квадратный метр, – щегольнула я познаниями в области цен на недвижимость. – Моя коллега Лида Гаевая как раз занимается трехкомнатной квартирой в этом доме. Никак спихнуть не может. Умножь две с половиной на сто тридцать, все-таки дороговато…
– Квартира семнадцать. – Сережка остался равнодушным к моим рассуждениям. Записал номер своего домашнего телефона и прилепил бумажку к зеркалу в ванной, строго предупредив: – Но лучше не звони, сама поезжай. И не вздумай откровенничать с Лялей, не пугай ее перестрелкой. Просто убеди мою девочку сменить обстановку и помоги ей упаковать багаж.
В его тоне слышался лязг металла. И «моя девочка», обращенная не ко мне, покоробила, но я простила великодушно, подумав, что Волков сам не знает, кто он: пан или пропал. Задержала беглого любовника возле порога, чтобы облобызать, но он проигнорировал протянутые губы, отстраненно коснулся моего лба. Так странно… я же не покойник, чтобы меня в лоб целовать… От него самого тянуло холодом подземного Аида. Это просто какой-то тихий ужас!.. Мне стало так страшно, что захотелось курить. А сигарет не было. Я вообще-то обычно не курю…
Глава 3
– Дура, – негромко, заискивающе позвал меня Азиз. Он добровольно забился в клетку и нахохлился, вжав голову. Не такое уж безмозглое создание, раз осознает свою вину.
– Ладно, на первый раз прощаю, спи спокойно. – Я накрыла попугайский домик мокрым от соплей крепдешином.
– Катрин, так ты поможешь мне? – приблизился сзади Сергей.
– Зачем ты спрашиваешь, любимый? Конечно помогу. – Во мне яркой искрой воспламенилась надежда.
– Пойдем сядем, я тебе объясню, что нужно сделать.
Он опять притянул меня за талию. Нет, это просто невозможно, я больше не способна отдаваться… Выскользнув из обруча рук, подошла к зеркалу, чтобы поправить разрушенную прическу. Вид был ужасающе неприглядный – мало того что веки заплыли от слез, так еще и царапины покраснели, покрылись коростами запекшейся крови, и щека вспухла как от флюса.
– Уф-ф, – вздохнула я огорченно, – как в таком виде появляться на работе? И не ходить нельзя, на утро целых три показа назначено…
– Три показа? Манекенщицей, что ли, заделалась, Катрин? – Серый критически осмотрел мой стан, сдобренный жирком и целлюлитом, шлепнул по мягкому месту. – Моя ты пампушечка!
– Не угадал. Риелтором я заделалась, квартиры клиентами показываю. А что тебя так удивляет? Мне же надо было устраивать свою жизнь, решать жилищные проблемы. – Я накинула халат, оскорбившись на нелестное определение, и буркнула: – Сам ты пампушечка! Пампушек не видел? Так вспомни жену Панайотиса!
– Зачем я буду вспоминать чью-то чужую жену, когда ты рядом?.. Не злись, Катрин, работай ты кем угодно, мне без разницы. Только завтра на службу не ходи, пошли своих клиентов.
– Ага, сейчас!
– Катенька, я тебя очень прошу. Выручай. Я возмещу убытки… Ну пожалуйста!
– Сережечка, перестань. Ты же знаешь, я для тебя… Я для тебя что угодно! Каштаны из огня!.. Луну с неба!
– Радость моя, умница!
Сама не заметила, как очутилась на коленях у Сереги, заботливо укутавшего мои озябшие плечи старой кофтой, свисавшей со спинки стула, и дополнительно обогревавшего объятиями. Он гладил мои волосы, преданно заглядывая в глаза. Любовался пронзительной, как волны, синевой моих очей. И, ответно засмотревшись в его глаза, я простонала:
– Люби-и-имый.
– Съезди с утра к Ляльке, ладно? Она там наверняка с ума сходит, на стены лезет – волнуется из-за того, что меня дома нет. Ляля у меня такая слабенькая, робкая, беспомощная…
– Волков, ты спятил?! Как ты вообще смеешь мне такое предлагать? Бред! Чушь! Нет, это просто потрясающая наглость – считать, что я – Я! – должна навещать эту крольчиху Ляльку. Жену моего любовника!
– А что такого?
Сорвавшись с его колен, я пролетела по комнате грозной шаровой молнией и нечаянно наступила в Азизовы какашки. Поскользнулась и шлепнулась. Грохоту было, будто свалился шифоньер, и в глазах потемнело не столько от боли, сколько от обиды.
– Зачем ты только свалился на мою голову? Какого дьявола?! За что ты мучаешь меня?.. Всегда от тебя одни неприятности!.. Сам вали к своей долбаной жене, убирайся немедленно! Оставь меня в покое!
Я на одной ноге поскакала к ванной комнате, на пороге которой кофта соскользнула с плеч, и, запутавшись в ней, чуть не упала вторично. Подоспевший Серега поднял меня на руки и поставил в ванну.
– Ты права, Катрин, неприятности имеются, но они вполне поправимы, – спокойно увещевал он, игнорируя мое протестующее фырканье.
Пустил воду, наклонился, хорошенько намылил мою ступню, после чего принялся лобзать бедро – самую чувствительную, внутреннюю его сторону. Я оттолкнула бедоносца: «Отстань!» Разумеется, он не послушался – аккуратно просушил ногу полотенцем и на руках донес меня до тахты. Кротко, аки агнец, поинтересовался:
– Солнышко, где взять тряпку, чтобы убрать дерьмо за твоим любимым шнобелястым вороном?
– Оставь в покое ворона! Нашел мишень для издевок, тоже мне… Тряпка в тазу под ванной… Не поеду я ни к какой Ляльке, ни за что не поеду! Даже не надейся!
Сережка не возражал, ползал по ковру, тщательно оттирая Азизовы метки. Вскоре и мне надоело впустую надрываться. Замолчала, легла, отвернувшись к стене, тем самым давая понять Волкову, что не желаю с ним знаться. Как ни крутилась, стараясь поудобней устроиться, успокоиться не удавалось. Женатый любовник сидел на краешке тахты, застыв, как эмблема смирения и печали.
– Так и будешь до утра сидеть? – не выдержала я. – Или все же поедешь домой?
– Кать, я все понимаю, тебе неприятно, но сама подумай: к кому я еще могу обратиться в сложившейся ситуации? Не могу я сам ехать, возле дома меня наверняка поджидают… двое с носилками и один с топором. Или с автоматом, револьвером, тротиловой шашкой…
– Угу, скажи еще, специально для тебя весь арсенал Сибирского военного округа, танки и гранатометы подогнали!
– Эх ты… С засранным попугаем носишься как с писаной торбой, а маленькие, беззащитные дети… пусть пропадают, да?!
– Нет, пусть живут. Но почему я должна из-за тебя рисковать, ложиться под пули, утешать Ляльку, закрывать грудью твоих детей? С какого такого перепуга? За то, что ты меня кинул, поматросил и бросил, да? Даже не попрощался по-человечески, не подумал объясниться, – залилась я горькими слезами. – Не вспомнил!
– Я вспоминал, вернее, я тебя, Катрин, никогда не забывал. Но Лялька… Куда ее было девать? «Идет бычок, качается, вздыхает на ходу» – вот так она передвигалась! Сама тоненькая, живот огромный… Ляле постоянно нездоровилось – то токсикоз донимал, то нефропатия обострялась. Почки отказывали, понимаешь? Она и рожала-то под капельницами, на ее вены нельзя было смотреть без содрогания – не руки, а сплошные синяки.
– Ах-ах, какая бедняжечка!
– Не прикидывайся бессердечной, старуха.
– Ты опять?!
– Что опять?
– Опять обзываешь меня старухой?
– Извини, Катечка. Честно, ты в моей памяти запечатлелась солнышком, виноградной лозой, апельсиновым деревцем…
– Кончай врать!
– Я не вру: ты – моя апельсинка, моя рыбка, мое золотко. Богиня!.. А Лялька – что? Она была такая жалкая, бледная, измученная. Никому, кроме меня, не нужная девочка. Она бы погибла…
– И имя-то у нее идиотское!
– Имя самое обыкновенное – Ольга. Это я называю ее Лялей, потому что она как куколка – юная, тоненькая, глазки наивные, волосы белые.
– У-у, так ты, оказывается, любитель блондинок!.. Что же сразу не признался? Я бы, может, тоже обесцветилась. Чего уж проще… Ничто так не красит женщину, как перекись водорода!
– Моя Лялька – натуральная блондинка, – с гордостью заверил Серый Волк.
Азиз под крепдешиновой шалью завозился, разбуженный нашей ожесточенной перепалкой, и вдруг огласил комнату сдавленным ворчаньем: «Ля-ялька, Ля-я-ялька». В точности скопировал мою неприязненную интонацию!
– Вот именно! Заколебал ты уже нас со своей Лялькой!
– Способный парнишка, – улыбнулся Сергей.
– Невелики способности: если миллион раз повторить, самый тупой запомнит. А ты всю ночь только тем и занимаешься, что расхваливаешь супругу, эту чертову Ляльку. Всю плешь проел моему попугайчику!
– Не преувеличивай. – Он запустил лапу под одеяло.
Я отодвинулась, приложила руку к щеке – царапина под коростой неприятно пульсировала. И в сердце мне словно кол всадили. Подумалось, что Лялька – бледная незабудка, которую глупый, неразборчивый волчина предпочел изысканному фиолетовому ирису. Кич, подделку принял за произведение искусства. Но почему же я-то такая неудачница?! От жалости к себе начала икать. Серый принес с кухни стакан воды, заставил меня напиться, но приставать с объятиями и утешениями больше не стал, перешел ближе к делу.
Через полчаса я знала все о его детях. Старшая – девочка Ксения – вундеркинд четырех с хвостиком лет от роду, писаная красавица, ангелочек. Ее водят в бассейн, обучают музыке и английскому языку в школе раннего развития. Младшему мальчику, Артему, не сравнялось и года, всего одиннадцать месяцев, а этот бедолага уже перенес стоматит и бронхит, нуждается в диете, поскольку страдает диатезом и постоянно плачет по ночам. В Новосибирске у Ольги нет ни родственников, ни близких. Конечно, справляться с детьми и хозяйством ей помогают приходящая няня и экономка, но это чужие люди, на них нельзя положиться в экстремальной ситуации.
– Ляле и ребятишкам опасно оставаться дома. Ты, Катрин, должна отправить их к родителям в Красноярский край.
– Как ты себе это представляешь? Заявлюсь и скажу: здрасте, я ваш телохранитель. Стройтесь, и шагом марш на вокзал! Так, да?
– Нет, ну вот зачем ты язвишь? Разумеется, обойдись без лобовой атаки. Придумай что-нибудь… Например, скажи: «У Сергея Владимировича срочная командировка. Просил передать, чтобы вы в его отсутствие погостили у мамы с папой, и попросил, чтобы я сопровождала вас в пути».
– Что-о? По-твоему, я еще и до Красноярска с ними пилить должна?!
– Немного дальше Красноярска, в деревню, – не моргнул он глазом. – Дорога не отнимет у тебя много времени, максимум сутки. По-моему, это очень приятно – поваляться на полочке в вагоне, в окошко поглазеть, книжки почитать, чайку из стаканов с подстаканниками попить для разнообразия.
– Дорогой мой, разнообразие с чайком и книжками мне и дома легко себе организовать! – Я спорила уже по инерции, смирившись с неизбежностью поездки, понимая, что Серый все равно не отстанет. Автоматически уточняла детали – какой поезд выбрать? что из продуктов взять в дорогу? сколько стоят билеты? Волков посоветовал не экономить, заверив, что у него дома бабла немерено, хоть камин купюрами топи или стены ими вместо обоев оклеивай. Но на всякий случай отделил от толстой пачки из своего бумажника… тысячу рублей. Я не удержалась от сарказма: «Твоя щедрость не имеет границ в разумных пределах».
Лялькин муж пообещал завалить меня баблом, но не сейчас, а после того, как расквитается с проблемами. Еще обещал, что мы больше никогда не потеряемся в этом мире и все у нас будет замечательно – просто зашибись! Правда, он избегал конкретики, не уточнил, как выглядит это «зашибись»: останусь на правах любовницы или он все-таки возьмет меня в жены? Конечно, не терпелось прояснить свое ближайшее будущее, но Волков пресек возможность диалога:
– Четвертый час ночи. Давай спать, Катрин! День впереди – не из легких…
Сладко зевнув, отвернулся. А я еще долго – пока глаза не начали слипаться – разглядывала его мастерски подстриженный затылок. Не знаю, спал Сережка или прикидывался, но дышал он тихо и ровно. В жертвенном порыве я прижала свою разнесчастную, зареванную и исцарапанную физиономию к гладкой коже его спины и поклялась, что все исполню и стерплю, лишь бы с моим Сереньким ничего плохого не случилось.
Утро встретила в самом тягостном состоянии – внутри дребезжало, как в двигателе старого, разбитого тарантаса. Томила неуверенность в себе, сердце сдавливала тревога. Любимый мужчина, напротив, держался молодцом. Бодро занялся разминкой, махал ногами и крепкими кулаками, отвешивая тумаки воображаемым противникам. Принимая бойцовские позы, поигрывал бицепсами и трицепсами перед зеркалом. Я поймала его отражение – об острый, ледяной взгляд запросто можно было порезаться. Ни тени восхищения мной и вчерашнего тепла… А я так нуждалась в ободрении, в ласке!.. Поплелась в ванную, где он принимал душ, и спросила заискивающе:
– Сереженька, а как ты будешь обходиться без очков?
– Да легко! Неужели не догадалась? Очки были маскировкой, стекла без диоптрий. – Он схватил мою зубную щетку, выдавил на нее пасту и уточнил: – Слушай, у тебя есть бритва?
– Только такая. – Я достала из шкафчика и предъявила станок под названием «Венера», которым брею ноги и прочие места, но полуобнаженного атлета он не устроил. Похлопав себя по щекам, он изрек:
– А, ладно, и так сойдет. Отпущу щетину, как у чеченского боевика, раз уж предстоит воевать.
– Воевать? – Я привалилась к дверному косяку, разом ослабев.
– Ну не в кубики же играть?! Прорвемся, не впервой. – Нервы у Волкова были в полном порядке, а взгляд налился устрашающей тяжестью кастета. – Эгем мне за наезд ответит!
– А кто это – Эгем?
– Так, один дешевый фраерок, возомнивший себя суперменом, беспредельщиком. Вообще-то его зовут Эгамбельды, он казах или киргиз, я как-то не вникал… Мы айкидо вместе занимались. Думал, надежный чувак, приблизил его, сделав своим компаньоном, в соучредители взял. А он оборзел, решил все прибрать к рукам. Слишком много хочет, но ни фига не получит, сучок!.. Лишний раз убеждаюсь, в этой жизни доверять можно только себе самому. И то не всегда…
Сергей энергично чистил зубы, яростно сплевывая белую пену, и я вздрагивала, будто он плевал не в раковину, а непосредственно в мою душу. Робко высказала предложение обратиться в милицию.
– Какая милиция? Там те же беспредельщики! – Он длинно выругался и посоветовал: – Не забивай себе голову, Катрин, сам разберусь… Знаешь, в чем главный принцип айкидо? Суметь обернуть силу противника против него самого. Я тебе обещаю: противодействие окажется в сто раз весомей его подлых действий. Х-ха, мне прямо страшно за Эгема!
Знакомый незнакомец, агрессивный сноб – вот кем стал Серега Волков наутро после нашей новой встречи. Я никак не могла попасть в его тональность. Что ни делала, что ни говорила – выходило невпопад. Завтракать было нечем, вскипятила чайник, выставила на стол чашки с блюдцами из сервиза и банку кофе. Он сморщился: «Ты пьешь растворимый? Пф, пить такое дерьмо – себя не уважать», но все-таки выпил. И демократичная марка крема для обуви его не устроила, однако начистил штиблеты старательно, как перед важным приемом. С той же тщательностью смел щеткой пылинки с пальто и пиджака, повязал галстук. Я смотрела на собирающегося уходить возлюбленного с нараставшей тревогой, спросила, заглядывая в карие глаза:
– Когда мы увидимся?
Он лишь подмигнул и просвистел мотив блатной песенки: «Теперь раскаиваться поздно, посмотри на звезды… Видишь это все в последний раз!» Очень жалостливая песня, если вдуматься…
– Ты забыла спросить, где живет моя Ольга, – напомнил Волков.
– И где же?
– В высоком терему, – усмехнулось это каменное сердце. – Знаешь монолитную высотку на Нарымской, напротив цирка? Такую со светлой штукатуркой, с башенками, под зеленой крышей.
– Конечно знаю. Нехило… Где-то две с половиной тысячи за квадратный метр, – щегольнула я познаниями в области цен на недвижимость. – Моя коллега Лида Гаевая как раз занимается трехкомнатной квартирой в этом доме. Никак спихнуть не может. Умножь две с половиной на сто тридцать, все-таки дороговато…
– Квартира семнадцать. – Сережка остался равнодушным к моим рассуждениям. Записал номер своего домашнего телефона и прилепил бумажку к зеркалу в ванной, строго предупредив: – Но лучше не звони, сама поезжай. И не вздумай откровенничать с Лялей, не пугай ее перестрелкой. Просто убеди мою девочку сменить обстановку и помоги ей упаковать багаж.
В его тоне слышался лязг металла. И «моя девочка», обращенная не ко мне, покоробила, но я простила великодушно, подумав, что Волков сам не знает, кто он: пан или пропал. Задержала беглого любовника возле порога, чтобы облобызать, но он проигнорировал протянутые губы, отстраненно коснулся моего лба. Так странно… я же не покойник, чтобы меня в лоб целовать… От него самого тянуло холодом подземного Аида. Это просто какой-то тихий ужас!.. Мне стало так страшно, что захотелось курить. А сигарет не было. Я вообще-то обычно не курю…
Глава 3
Мое упадническое состояние передалось Азизу: любезный друг кемарил на жердочке, прикрыв глаза морщинистыми веками, кушать не просил и летать не желал. А я никак не могла собраться. Переодевалась трижды, почему-то казалось, что любая одежда смотрится на мне как на корове седло. Меняла прически, то закалывая, то распуская волосы, а они никак не укладывались, торчали непокорными вихрами. Намазалась тональным кремом, что опять-таки не пошло на пользу – царапины остались заметными, нос красноватым, веки припухшими. Сколько ни билась, ни прихорашивалась, оттягивая неприятный визит, все равно вместо лица выходила морда…
Прежде чем отправиться к Ляльке, позвонила в свою риелторскую контору с нелепым, не соответствующим истине названием «Новодом», – новых квартир мы почти не предлагаем, топчемся на вторичном рынке.
– Евгений Павлович, это Катерина. Евгений Павлович, я приболела, самочувствие жуткое, скорее всего, до завтра не выздоровею, – сыпала словами, как горохом из мешка, а генеральный директор подозрительно молчал, будто язык проглотил. Это настораживало: неужели раскусил, что вру? Не оставалось ничего иного, как предложить: – Пусть Лидия Гаевая вместо меня на показы сходит!
– У Лидии своих клиентов предостаточно, она перевыполняет план, а вы, Макеева, в прошлом месяце уже запороли две сделки, – с гадкой ехидцей в голосе припомнил начальник. – Если вам не нужны деньги…
– Нужны, еще как нужны! – заверила я, перебивая. – Но ведь каждый человек имеет право заболеть!
– Каждый, если он не риелтор, – с ледяным бесчувствием отрезал Евгений Павлович. – Не хотите работать – увольняйтесь, никто вас не задерживает.
Придурок. Выходит, мир для него поделен на две части: риелторы и нериелторы. До чего прямолинейный, ограниченный человек… Нет бы пожелал выздоровления, так взял и бросил трубку! Дубина длинноносая… Есть в нем нечто непрошибаемо-железобетонное, гадкое, не зря в нашем коллективе за директором закрепилось прозвище Негений Падлович. И фамилия-то у него соответствующая – Буренко, к которой очень подходит производный глагол: Буренко обурел. Точнее не скажешь! Я подозревала, что он давно мечтает от меня избавиться, но так не хочется остаться безработной…
Возникло состояние, будто лечу с горы: в желудке пустота, в ушах шумит, словно от свиста ветра. Вот-вот навернусь!.. Я всего один раз попробовала прокатиться на горных лыжах. Боялась смертельно, и не напрасно – на довольно пологом, неопасном спуске упала, сломала руку и почти месяц ходила в гипсе. До сих пор левое запястье ноет в непогоду… А сейчас заныли и сердце, и печень, и поясница. Может, действительно заболела? Нет, вряд ли, все гораздо хуже… Во мне иногда возбуждается прямо-таки звериная интуиция. Например, стоит подумать о ком-то, человек тут как тут – звонит или приходит. Еще бывает, выходя за покупками, я сосредотачиваюсь и безошибочно чувствую, куда идти, где обязательно найду нужную вещь. И уж конечно, всегда просекаю, кто и как ко мне относится… А сейчас обострившийся нюх подсказывал: «Не ввязывайся ты, Катя, в Серегины проблемы, как бы они ни назывались – разборки, наезды, спасение утопающих…» Риск велик, и, скорее всего, средства не оправдывают цели. Но упустить цель было жалко – такие любовники, как Серенький, на дороге не валяются, это очевидно. Тем более что мне давно не семнадцать и даже не двадцать пять лет, как было в Греции…
Подходя к высотке, я и не сомневалась, что дверь подъезда окажется запертой, но не предполагала, что на звонок домофона никто не ответит. Не уходить же? Стала ждать, когда кто-нибудь войдет или выйдет. Сначала прогуливалась по широкой площадке над лестницей, как бы служившей крыльцом, потом скакала трусишкой зайкой сереньким, стараясь согреться. Холод пробирал основательно. А еще, подпрыгивая, я заметила, что в одной из иномарок – темно-зеленом «пассате», припаркованном прямо возле крыльца, притаились двое мужчин. Кажется, оба светловолосые или в светлых шапках, – а других примет с порядочного расстояния да через затемненное стекло не разглядишь. Чтобы зря не маячить перед ними, не привлекать внимания, а заодно погреться, пошла в аптеку, расположенную на первом этаже, с другой стороны дома. Изучала витрины, а субтильная аптекарша в потешном накрахмаленном чепце изучала меня и наконец не выдержала:
– Выбрали что-нибудь?
– Пожалуйста, памперсы, – нашлась я. Маленький Артем наверняка дует в штаны, так что пригодятся.
– На какой вес?
– Ум-м, наверное, на полкило или меньше…
– Женщина, вы думаете, что говорите? Детей с таким весом не бывает, – нелюбезно фыркнула она. – Сколько месяцев вашему ребенку?
Сошлись на десяти килограммах. Рассчитываясь за упаковку памперсов, я убедилась, что иметь детей – удовольствие не для бедных… Снова ринулась к лестнице, ведущей в подъезд. На сей раз удачно: в распахнутую дверь грузчики затаскивали массивный диванище. Бросив взгляд в сторону парковки, убедилась, что зеленый «пассат» все еще там. Очень подозрительно!..
Процессом доставки мягкой мебели руководил солидный мужчина в «найке». Я поздоровалась с ним, чтобы сойти за свою, и сиганула вверх по лестнице. Дверь под номером 17 располагалась на третьем этаже. Едва дотронулась до кнопки звонка, как ее распахнули.
– Почему так долго? Заставляете себя ждать! – накинулась на меня тощая девица и выхватила памперсы. Культура так из нее и перла: ни «здрасте», ни «спасибо», и раздеться не предложила!
– У вас домофон не работает, – промямлила я, хотя впору было воскликнуть подобно Красной Шапочке: «Бабушка, почему у тебя такие большие уши и слишком длинные ноги?!» Чтобы рассмотреть ее, пришлось задрать подбородок, – девица вымахала выше некуда. Неужели она и есть неприспособленная, маленькая куколка Лялька? Дылда! Жердина. Каланча. Коломенская верста. Подъемный кран – как ее еще прозвать?.. Единственное качество, которое Сергей не исказил в описании своей жены, – это цвет волос. Крольчиха действительно обладала длинными, густыми, очень светлыми и ухоженными волосами, так и сиявшими под лампочкой. Зато все остальное в ее внешности никуда не годилось: брови и ресницы бесцветные, водянистые глаза слегка навыкате – выпуклые, как увеличительные линзы, как зенки стрекозы. Хуже всего оказался рот – широкий, тонкогубый, будто прорезь почтового ящика. Или урны для голосования.
– Сама знаю, что не работает, – противным голосом застрекотала альбиноска. – Быстрее мойте руки – туалет направо. Мне пора уходить, а я из-за вас еще душ не приняла!
Волковская квартира занимала весь этаж. Вероятно, ее соорудили, объединив две соседние. Неплохо устроились – просторно, с шиком. Холл венчал синий навесной полоток, вмонтированные в него лампы мерцали, как звезды, и отражались в озерной глади отполированного паркета. Туалет, где я долго грела руки под краном с горячей водой, был облицован черным с серебристыми прожилками кафелем. Помимо унитаза, здесь находилось биде. Наша Лидка Гаевая в подобных случаях хохмила: «У этих богатых чего только нет – и биде вам, и перде!» Мне хотелось рассмотреть баночки и бутылечки, расставленные на стеклянных полках стеллажа, но Лялька нетерпеливо затарабанила в дверь: «Эй, женщина, вы что там, уснули?» Нашла женщину… Могла бы потрудиться спросить, как меня зовут. Невежа!
Она отвела меня в детскую комнату, заваленную горами игрушек. У окна в большом манеже сидел иссиня-бледный малыш – настоящий заморыш, которого, похоже, не кормили дня три. Буйные кудряшки придавали ему сходство с неотразимым отцом, только были светлее, рыжеватого оттенка…
– Подмойте Артема, переоденьте, смените памперс, сварите кашу, накормите. – Несимпатичная мамаша так и сыпала глаголами в повелительном наклонении. Похоже, привыкла командовать, да еще нервничала. Ну, естественно, любая бы в ее положении разволновалась, теряясь в догадках, где ночевал глава семьи. Не подозревает, несчастная, что Сережка нашел отраду в моем саду, благоухающем изысканными сиреневыми ирисами…
– Иди ко мне, – приветливо поманила я заморыша. – Давай знакомиться, я – тетя Катя, а ты Темочка, да?
Мальчик отполз как можно дальше и сквасился, готовясь заплакать. Пожалуй, мной и впрямь можно детей пугать – мало щеки со шрамами, так еще и обмороженный нос торчит, как морковка у снеговика. Пора, пожалуй, признаваться его матери, что я не умею водиться с малышами и вообще по другому поводу явилась. С чего бы начать?.. Каланча меня опередила:
– Ос-споди, чего вы застыли, женщина? Берите ребенка на руки и ступайте!
– Куда?
– Елки, в кухню! Бывают же такие непроходимые тупицы… Как вас только держат в агентстве?
– Погодите, я хочу внести ясность. Вы – Лялька?
– Лялька? – Она распахнула почтовый ящик. – Откуда вы знаете, что муж меня так называет?.. Может, для него я и Лялька, а для вас – Ольга Анатольевна!
Прежде чем отправиться к Ляльке, позвонила в свою риелторскую контору с нелепым, не соответствующим истине названием «Новодом», – новых квартир мы почти не предлагаем, топчемся на вторичном рынке.
– Евгений Павлович, это Катерина. Евгений Павлович, я приболела, самочувствие жуткое, скорее всего, до завтра не выздоровею, – сыпала словами, как горохом из мешка, а генеральный директор подозрительно молчал, будто язык проглотил. Это настораживало: неужели раскусил, что вру? Не оставалось ничего иного, как предложить: – Пусть Лидия Гаевая вместо меня на показы сходит!
– У Лидии своих клиентов предостаточно, она перевыполняет план, а вы, Макеева, в прошлом месяце уже запороли две сделки, – с гадкой ехидцей в голосе припомнил начальник. – Если вам не нужны деньги…
– Нужны, еще как нужны! – заверила я, перебивая. – Но ведь каждый человек имеет право заболеть!
– Каждый, если он не риелтор, – с ледяным бесчувствием отрезал Евгений Павлович. – Не хотите работать – увольняйтесь, никто вас не задерживает.
Придурок. Выходит, мир для него поделен на две части: риелторы и нериелторы. До чего прямолинейный, ограниченный человек… Нет бы пожелал выздоровления, так взял и бросил трубку! Дубина длинноносая… Есть в нем нечто непрошибаемо-железобетонное, гадкое, не зря в нашем коллективе за директором закрепилось прозвище Негений Падлович. И фамилия-то у него соответствующая – Буренко, к которой очень подходит производный глагол: Буренко обурел. Точнее не скажешь! Я подозревала, что он давно мечтает от меня избавиться, но так не хочется остаться безработной…
Возникло состояние, будто лечу с горы: в желудке пустота, в ушах шумит, словно от свиста ветра. Вот-вот навернусь!.. Я всего один раз попробовала прокатиться на горных лыжах. Боялась смертельно, и не напрасно – на довольно пологом, неопасном спуске упала, сломала руку и почти месяц ходила в гипсе. До сих пор левое запястье ноет в непогоду… А сейчас заныли и сердце, и печень, и поясница. Может, действительно заболела? Нет, вряд ли, все гораздо хуже… Во мне иногда возбуждается прямо-таки звериная интуиция. Например, стоит подумать о ком-то, человек тут как тут – звонит или приходит. Еще бывает, выходя за покупками, я сосредотачиваюсь и безошибочно чувствую, куда идти, где обязательно найду нужную вещь. И уж конечно, всегда просекаю, кто и как ко мне относится… А сейчас обострившийся нюх подсказывал: «Не ввязывайся ты, Катя, в Серегины проблемы, как бы они ни назывались – разборки, наезды, спасение утопающих…» Риск велик, и, скорее всего, средства не оправдывают цели. Но упустить цель было жалко – такие любовники, как Серенький, на дороге не валяются, это очевидно. Тем более что мне давно не семнадцать и даже не двадцать пять лет, как было в Греции…
Подходя к высотке, я и не сомневалась, что дверь подъезда окажется запертой, но не предполагала, что на звонок домофона никто не ответит. Не уходить же? Стала ждать, когда кто-нибудь войдет или выйдет. Сначала прогуливалась по широкой площадке над лестницей, как бы служившей крыльцом, потом скакала трусишкой зайкой сереньким, стараясь согреться. Холод пробирал основательно. А еще, подпрыгивая, я заметила, что в одной из иномарок – темно-зеленом «пассате», припаркованном прямо возле крыльца, притаились двое мужчин. Кажется, оба светловолосые или в светлых шапках, – а других примет с порядочного расстояния да через затемненное стекло не разглядишь. Чтобы зря не маячить перед ними, не привлекать внимания, а заодно погреться, пошла в аптеку, расположенную на первом этаже, с другой стороны дома. Изучала витрины, а субтильная аптекарша в потешном накрахмаленном чепце изучала меня и наконец не выдержала:
– Выбрали что-нибудь?
– Пожалуйста, памперсы, – нашлась я. Маленький Артем наверняка дует в штаны, так что пригодятся.
– На какой вес?
– Ум-м, наверное, на полкило или меньше…
– Женщина, вы думаете, что говорите? Детей с таким весом не бывает, – нелюбезно фыркнула она. – Сколько месяцев вашему ребенку?
Сошлись на десяти килограммах. Рассчитываясь за упаковку памперсов, я убедилась, что иметь детей – удовольствие не для бедных… Снова ринулась к лестнице, ведущей в подъезд. На сей раз удачно: в распахнутую дверь грузчики затаскивали массивный диванище. Бросив взгляд в сторону парковки, убедилась, что зеленый «пассат» все еще там. Очень подозрительно!..
Процессом доставки мягкой мебели руководил солидный мужчина в «найке». Я поздоровалась с ним, чтобы сойти за свою, и сиганула вверх по лестнице. Дверь под номером 17 располагалась на третьем этаже. Едва дотронулась до кнопки звонка, как ее распахнули.
– Почему так долго? Заставляете себя ждать! – накинулась на меня тощая девица и выхватила памперсы. Культура так из нее и перла: ни «здрасте», ни «спасибо», и раздеться не предложила!
– У вас домофон не работает, – промямлила я, хотя впору было воскликнуть подобно Красной Шапочке: «Бабушка, почему у тебя такие большие уши и слишком длинные ноги?!» Чтобы рассмотреть ее, пришлось задрать подбородок, – девица вымахала выше некуда. Неужели она и есть неприспособленная, маленькая куколка Лялька? Дылда! Жердина. Каланча. Коломенская верста. Подъемный кран – как ее еще прозвать?.. Единственное качество, которое Сергей не исказил в описании своей жены, – это цвет волос. Крольчиха действительно обладала длинными, густыми, очень светлыми и ухоженными волосами, так и сиявшими под лампочкой. Зато все остальное в ее внешности никуда не годилось: брови и ресницы бесцветные, водянистые глаза слегка навыкате – выпуклые, как увеличительные линзы, как зенки стрекозы. Хуже всего оказался рот – широкий, тонкогубый, будто прорезь почтового ящика. Или урны для голосования.
– Сама знаю, что не работает, – противным голосом застрекотала альбиноска. – Быстрее мойте руки – туалет направо. Мне пора уходить, а я из-за вас еще душ не приняла!
Волковская квартира занимала весь этаж. Вероятно, ее соорудили, объединив две соседние. Неплохо устроились – просторно, с шиком. Холл венчал синий навесной полоток, вмонтированные в него лампы мерцали, как звезды, и отражались в озерной глади отполированного паркета. Туалет, где я долго грела руки под краном с горячей водой, был облицован черным с серебристыми прожилками кафелем. Помимо унитаза, здесь находилось биде. Наша Лидка Гаевая в подобных случаях хохмила: «У этих богатых чего только нет – и биде вам, и перде!» Мне хотелось рассмотреть баночки и бутылечки, расставленные на стеклянных полках стеллажа, но Лялька нетерпеливо затарабанила в дверь: «Эй, женщина, вы что там, уснули?» Нашла женщину… Могла бы потрудиться спросить, как меня зовут. Невежа!
Она отвела меня в детскую комнату, заваленную горами игрушек. У окна в большом манеже сидел иссиня-бледный малыш – настоящий заморыш, которого, похоже, не кормили дня три. Буйные кудряшки придавали ему сходство с неотразимым отцом, только были светлее, рыжеватого оттенка…
– Подмойте Артема, переоденьте, смените памперс, сварите кашу, накормите. – Несимпатичная мамаша так и сыпала глаголами в повелительном наклонении. Похоже, привыкла командовать, да еще нервничала. Ну, естественно, любая бы в ее положении разволновалась, теряясь в догадках, где ночевал глава семьи. Не подозревает, несчастная, что Сережка нашел отраду в моем саду, благоухающем изысканными сиреневыми ирисами…
– Иди ко мне, – приветливо поманила я заморыша. – Давай знакомиться, я – тетя Катя, а ты Темочка, да?
Мальчик отполз как можно дальше и сквасился, готовясь заплакать. Пожалуй, мной и впрямь можно детей пугать – мало щеки со шрамами, так еще и обмороженный нос торчит, как морковка у снеговика. Пора, пожалуй, признаваться его матери, что я не умею водиться с малышами и вообще по другому поводу явилась. С чего бы начать?.. Каланча меня опередила:
– Ос-споди, чего вы застыли, женщина? Берите ребенка на руки и ступайте!
– Куда?
– Елки, в кухню! Бывают же такие непроходимые тупицы… Как вас только держат в агентстве?
– Погодите, я хочу внести ясность. Вы – Лялька?
– Лялька? – Она распахнула почтовый ящик. – Откуда вы знаете, что муж меня так называет?.. Может, для него я и Лялька, а для вас – Ольга Анатольевна!