Страница:
ЛЕВИ. Больше? Для кого? Для генералов - не для меня. Для меня они иголки с цветными головками. Это нечестная сделка - обмен моей жизни на малую часть иголки...
ДЖОАН. Генри, как ты можешь так говорить? Ты знаешь, ради чего мы ведем эту войну.
ЛЕВИ. Нет. А ты?
ДЖОАН. Разумеется, все это знают. Мы должны победить! Мы должны быть готовы к тому, чтобы принести в жертву последнюю капли крови. Так или иначе, что мы можешь с этим поделать?
ЛЕВИ. Ты помнишь прошлое лето, Джоан? Мою последнюю увольнительную. Мы поехали в Мэн. Я бы хотел долгое время помнить: и солнце, и пляж, и твои нежные руки.
ДЖОАН. Так что ты собираешься делать?
ЛЕВИ. Бродить по свету, смотреть на красивых, длинноногих девушек, наслаждаться их улыбками, вслушиваться в их голосах теми самыми ушами, которые генералам не терпятся засыпать землей...
ДЖОАН. Генри! Генри! Однажды ты сказал, что любишь меня. Ради любви ко мне, Генри, вернись в могилу...
ЛЕВИ. Бедная Джоан. (Протягивает руку, чтобы нежно прикоснуться к ней)
ДЖОАН (Отпрянув). Не трогай меня. (Пауза). Из любви ко мне.
ЛЕВИ. Уезжай домой, Джоан! Уезжай домой! (Затемнение).
Прожектор освещает ТРЕТИЙ ТРУП, РЯДОВОГО МОРГАНА, и ДЖУЛИЮ БЛЕЙК. Он стоит спиной к зрительному залу, в траншее, она - правее и выше его. ДЖУЛИЯ рыдает.
МОРГАН. Перестань плакать, Джулия. Какой в этом смысл?
ДЖУЛИЯ. Никакого. Только я не могу остановиться.
МОРГАН. Не следовало тебе приезжать.
ДЖУЛИЯ. Меня попросили. Сказали, что ты не разрешаешь им похоронить себя, мертвого и все такое...
МОРГАН. Не разрешаю.
ДЖУЛИЯ (Плачет). Почему бы им не убить и меня? Я бы разрешила им себя похоронить. Я бы с удовольствием легла в землю... что бы не видеть все это... Я ... я плачу уже две надели. Раньше я думала, что я не человек кремень. Никогда не плакала. Даже ребенком. Просто удивительно, откуда теперь берутся слезы. Хотя, как я теперь понимаю, для слез остается место всегда. Я думала, что выплакала все, когда услышала, как они убили моего брата Фреда. Моего младшего брата. По утрам, когда он уходил в школу, я расчесывала ему волосы... Я... Я... А потом они убили его. Убили, не так ли?
МОРГАН. Да.
ДЖУЛИЯ. Так тяжело об этом узнавать. Но я... я знаю. А с тобой, когда ты стоишь в могиле, еще тяжелее. Я бы со временем все забыла, если бы ты... Нет, не собираюсь я этого говорить. Я лучше послушаю тебя. Дорогой, как это было ужасно. Я напьюсь. Я ненавижу все это и напьюсь. Буду громко петь, пусть все смеются. Я на днях перекладывала твои вещи... я сумасшедшая... я три раза в неделю перекладываю твои вещи, тереблю твои пиджаки, читаю твои книги... У тебя такая красивая одежда... И ты написал мне такое милое четверостишье, когда уезжал в Бостон.... Сначала я смеялась, потом плакала, потом.... Такие хорошие стихи... ты мог бы стать прекрасным писателем. Я думаю, величайшим писателем со времен... Я... Они отстрелили тебе руки, дорогой?
МОРГАН. Нет.
ДЖУЛИЯ. Это хорошо. Если бы чтото случилось с твоими руками, я бы этого не вынесла. Это было ужасно, дорогой?
МОРГАН. Не то слово.
ДЖУЛИЯ. Но они не отстрелили твои руки. Это уже чтото. Теперь мы учимся испытывать признательность судьбе черт знает за что. Люди должны испытывать за чтото признательность, а это так трудно, с этой войной... О, дорогой, я не могу представить себе, что ты умер. Почемуто мне кажется, что ты создан только для того, чтобы жить. Но на душе у меня стало бы легче. Если бы тебя похоронили на большом зеленом поле, посадили цветы вокруг надгробного камня с надписью: "Уолтер Морган. Родился в 1913. Умер в 1937". Я смогла бы бросить пить и не пела бы так громко. Люди бы не смеялись надо мной. Самое ужасное - смотреть на все те книги, которые ты принес домой, но так и не прочитал. Они ждут тебя, ждут, когда ты придешь и откроешь их... О, позволь им похоронить себя, позволь им похоронить себя... Ничего же не осталось, только безумцы и одежда, которая без пользы будет висеть в шкафах... Почему нет?
МОРГАН. Есть так много книг, которые я не успел прочитать, так много мест, где я не успел побывать, так много воспоминаний, которые я не хранил достаточно долго... Я не хочу, чтобы меня всего этого лишили...
ДЖУЛИ. А я? Дорогой, я... Мне так мерзко напиваться. Твои имя и фамилия будут очень хорошо смотреться на простой мраморной плите, лежащей на зеленом поле. "Уолтеру Моргану, любимому, от Джулии Блейк..." И вокруг маки, незабудки, эти маленькие лиловые цветочки... (Она наклоняется, рыдая в голос, вспышка, выстрел пистолета, она начинает заваливаться вбок). Теперь они могут внести мою фамилию в список потерь. Как называются эти маленькие лиловые цветочки, дорогой... (Затемнение).
Луч прожектора следует за Кэтрин Дрисколл, когда она идет от ТРУПА к ТРУПУ, вглядываясь в их лица. Сначала она смотрит на ШЕСТОЙ ТРУП, по ее телу пробегает дрожь, она закрывает глаза, идет дальше. Останавливается перед ПЯТЫМ ТРУПОМ.
КЭТРИН. Я - Кэтрин Дрисколл. Я... я ищу моего брата. Он мертв. Вы - мой брат?
ПЯТЫЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН переходит к ЧЕТВЕРТОМУ ТРУПУ, останавливается, смотрит, переходит к ТРЕТЬЕМУ ТРУПУ).
КЭТРИН. Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя...
ТРЕТИЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН идет дальше, в нерешительности останавливается перед ВТОРЫМ ТРУПОМ).
КЭТРИН. Вы..? (Понимает, что это не ее брат. Переходит к ПЕРВОМУ ТРУПУ). Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя...
ДРИСКОЛЛ. Я - Том Дрисколл.
КЭТРИН. Пр... привет. Я тебя не узнаю. Прошло пятнадцать лет... и...
ДРИСКОЛЛ. Что тебе нужно, Кэтрин?
КЭТРИН. Так странно... я пришла сюда, чтобы поговорить с мертвецом, чтобы уговорить его чтото сделать, лишь потому, что когдато давно он был моим братом. Они меня уломали. Я не знаю, с чего начать...
ДРИСКОЛЛ. Ты напрасно сотрясаешь воздух, Кэтрин...
КЭТРИН. Им следовало попросить более близкого тебе человека... который тебя любил... только они никого не смогли найти. Сказали, что ближе меня никого нет...
ДРИСКОЛЛ. Все так. Ближе - нет...
КЭТРИН. И я не виделась с тобой пятнадцать лет. Бедный Том... Не оченьто сладкая жизнь была у тебя все эти годы.
ДРИСКОЛЛ. Не очень.
КЭТРИН. И ты прожил их в нищете?
ДРИСКОЛЛ. Иногда приходилось просить милостыню, чтобы поесть. Я - не из счастливчиков.
КЭТРИН. И, тем не менее, ты хочешь вернуться. Может, лучше быть мертвым, Том, чем так жить?
ДРИСКОЛЛ. Может, и нет. Может, нет никакого смысла ни в жизни, ни в смерти, да только мы в это не верим. Я много где побывал, много чего повидал, и всегда мне доставалась темная сторона, светлой - никогда, хотя я много работал, чтобы не умереть с голоду. И пусть видел я в основном лишения и трущобы, я знал, что жизнь и в этих местах станет лучше, а потому и такие парни, как я, нищие и бесправные, смогут жить лучше. От нас требовалось только одно - не опускать руки, не прекращать борьбы.
КЭТРИН. Ты мертв. Твоя борьба окончена.
ДРИСКОЛЛ. Борьба никогда не заканчивается. Теперь мне есть, что сказать людям, тем, кто управляют большими машинами, кто ворочает лопатами, чьи дети умирают от голода и рахита. Мне есть, что сказать людям, которые оставили все свои дела и взялись за оружие, чтобы сражаться на чьейто войне. Это нужные слова. Важные слова. Такие важные, что они подняли меня из земли, вернули к людям, только потому, что у меня есть что им сказать. Если бы Господь смог поднять Иисуса...
КЭТРИН. Том! Ты потерял и веру?
ДРИСКОЛЛ. Я обрел другую. Я обрел религию, которая хочет спустить небеса с облаков и перенести прямо сюда, на землю, чтобы каждый из нас смог вкусить кусок небесного пирога. Здесь, конечно, будет не так хорошо, как на небесах, улицы не вымостят золотом и ангелов мы не увидим, придется тревожиться о канализации и расписании поездов, и мы не гарантируем, что всем это понравится, но небеса будут здесь, на этой самой земле, и, чтобы попасть туда, не потребуется выполнять особые условия, например, умирать... Мертвый или живой, я это увижу, и до тех пор не успокоюсь. Я первым поднялся из черной могилы, потому что эта идея не давала мне покоя. Я поднял остальных вместе со мной... Это моя работа - поднимать других... Они только знают, чего хотят... Я знаю, как им это получить...
КЭТРИН. В тебе попрежнему говорит гордыня.
ДРИСКОЛЛ. Я держу небеса в своих руках, чтобы отдать их людям. У меня есть повод для гордыни...
КЭТРИН. Я пришла, чтобы попросить тебя лечь и позволить похоронить себя. Похоже, зря. Но...
ДРИСКОЛЛ. Зря, Кэтрин. Я поднялся из мертвых не для того, чтобы к ним и вернуться. Теперь я намерен остаться среди живых...
КЭТРИН. Пятнадцать лет. Хорошо, что твоя мать до этого не дожила. Как мне попрощаться с мертвым братом, Том?
ДРИСКОЛЛ. Пожелай ему легкой могилы, Кэтрин...
КЭТРИН. Зеленой и уютной тебе могилы, Том, когда наконец... наконец... зеленой и уютной. (Затемнение).
Прожектор освещает РЯДОВОГО ДИНА, он же ШЕСТОЙ ТРУП, который стоит спиной к зрителям и слушает свою мать, тоненькую, плохо одетую женщину лет сорока пяти, с красными от слез глазами. Она сидит чуть правее. Прожектор бьет на нее. ДИН в тени.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок...
ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама...
МИССИС ДИН. Лицо моего крошки. Однажды, до того...
ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама. Я знаю. Разве тебе не сказали, что случилось со мной?
Миссис Дин. Я спрашивала врача. Он сказал, что осколок снаряда снес тебе часть лица, но все равно...
ДИН. Не надо тебе смотреть на него, прошу тебя.
МИССИС ДИН. Как ты, сынок? (ДИН смеется - с горечью). Ой, я забыла. Я столько раз задавала тебе этот вопрос, пока ты рос, Джимми. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми... только разок...
ДИН. Как отреагировала Элис, когда услышала о..?
МИССИС ДИН. Повесила на окно золотую звезду1. Она всем говорит, что вы собирались пожениться. Это правда?
ДИН. Возможно. Мне нравилась Элис.
МИССИС ДИН. Она приходила на твой день рождения. До того, как... это случилось. Принесла цветы. Большие хризантемы. Желтые. Много. Нам пришлось поставить их в две вазы. Я испекла пирог. Уж не знаю, почему. Сейчас трудно достать яйца и муку. Мой ребенок, тебе только двадцать... Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми, мальчик...
ДИН. Уезжай домой, мама... Оставаться здесь смысла нет...
МИССИС ДИН. Я хочу, чтобы ты разрешил им похоронить тебя, детка. Что сделано, того не вернуть. Тебе так будет лучше...
ДИН. Лучше быть не может, мама, хуже - тоже. Пусть все будет, как есть.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми. У тебя было такое красивое лицо. Как у хорошего ребенка. У меня щемило сердце, когда ты начал бриться. Иногда мне кажется, что я забываю, как ты выглядел, детка. Помню тебя пятилетним, в десять лет, пухлым, светловолосым, с бархатными щечками. Но я не помню, как ты выглядел, когда уходил, надев эту форму, с каской на голове... Детка, позволь мне взглянуть на твое лицо, хоть разок...
ДИН. Не проси меня... Тебе не захочется на него смотреть. Тебе будет очень плохо, если ты увидишь меня...
МИССИС ДИН. Я не боюсь. Я смогу смотреть на лицо моего сыночка. Или ты думаешь, что мать может испугаться, если увидит...
ДИН. Нет, мама...
МИССИС ДИН. Детка, послушай меня, я - твоя мать... Позволь им похоронить тебя. Могила - это мир и покой для измученной души. Какоето время спустя ты забудешь о смерти и будешь помнить только жизнь, которая ей предшествовала. А так... ты ничего не забудешь... Ты будешь вечно ходить с незаживающей раной, не зная покоя. Ради твоего блага, и моего, и твоего отца... детка...
ДИН. Мне было только двадцать, мама. Я еще ничего не успел сделать. Еще ничего не увидел. У меня даже не было женщины. Я провел двадцать лет, готовясь стать мужчиной, а потом они убили меня. Навсегда остаться ребенком - в этом нет ничего хорошего, мама. Пока ты ребенок, ты не живешь понастоящему. Ты отбываешь время, ждешь момента, когда станешь мужчиной. Я ждал, мама, но меня обманули. Произнесли мне речь, сыграли на трубе, одели в форму, а потом убили.
МИССИС ДИН. Детка, детка, так тебе не будет покоя. Пожалуйста, разреши им...
ДИН. Нет, мама.
МИССИС ДИН. Тогда, хоть раз, чтобы я запомнила... дай мне взглянуть на твое лицо, лицо моего мальчика...
ДИН. Мама, снаряд упал близко. Тебе не захочется смотреть на лицо человека, рядом с которым разорвался снаряд.
МИССИС ДИН. Дай мне взглянуть на твое лицо, Джимми...
ДИН. Хорошо, мама... Смотри! (Поворачивается к ней лицом. Зрители не могут видеть его лица, но на мгновение тонкий, яркий луч сверху "бьет" в голову ДИНА. МИССИС ДИН наклоняется вперед, смотрит. Тут же еще один луч бьет снизу, еще два справа и слева. Они словно имитируют удары, и от каждого миссис Дин отшатывается, словно видит, как на ее глазах бьют сына. На мгновение над сценой повисает абсолютная тишина. Потом из груди миссис Дин исторгается низкий, протяжный стон. Прожектора продолжают светить. Стон миссис Дин переходит в вой, потом крик. Она подается назад, закрывает лицо руками, кричит и кричит. Затемнение. Крик затихает, но медленно, как сирена уезжающей патрульной машины). Прожектор освещает ТРЕТИЙ ТРУП, РЯДОВОГО УЭБСТЕРА, и его жену, коренастую, грустную, маленького росточка женщину.
МАРТА УЭБСТЕР. Скажи чтонибудь.
УЭБСТЕР. Что ты хочешь от меня услышать?
МАРТА УЭБСТЕР. Чтонибудь. Что угодно. Только говори. У меня мурашки бегут по кожи, когда я вижу, что ты стоишь... в таком виде...
УЭБСТЕР. Даже теперь... после всего... нам нечего друг другу сказать.
МАРТА. Не говори так. Ты так говорили, когда ты был жив... В твоей смерти моей вины нет...
УЭБСТЕР. Нет.
МАРТА. Наши отношения не ладились и при твоей жизни. Ты никогда со мной не разговаривал и смотрел на меня так, словно я постоянно мешала тебе.
УЭБСТЕР. Марта, Марта, да что теперь об этом говорить?
МАРТА. Я хотела, чтобы ты знал. А теперь, полагаю, ты намерен вернуться, тереться рядом и окончательно погубить мою жизнь.
УЭБСТЕР. Нет, возвращаться я не собираюсь.
МАРТА. Тогда чего..?
УЭБСТЕР. Я не могу тебе этого объяснить, Марта...
МАРТА. Не можешь! Ты не можешь этого объяснить своей жене. Но наверняка сможешь объяснить этим грязным бездельникам в твоих паршивых мастерских и собутыльникам в салуне на Эфстрит...
УЭБСТЕР. Пожалуй, что смогу. (Мечтательно). Многое виделось яснее, когда я говорил с парнями за работой. И в салуне на Эфстрит меня понимали. Как это было здорово. Суббота, вечер, перед тобой кружка пива, напротив сидит один или двое мужчин, которые говорят на твоем языке, идет ли речь о Крошке Рут, новой системе подачи масла на "форде" или нашем участии в грядущей войне...
МАРТА. Я бы могла тебя понять, будь ты богат и у тебя была интересная жизнь. Но ты был беден... под ногтями всегда чернела грязь, ты едва зарабатывал на кусок хлеба, ненавидел меня, свою жену, не мог находиться со мной в одной комнате... Не мотай головой, я знаю. И все хорошее, что ты можешь вспомнить в своей жизни - кружка пива в субботний вечер, которую ты выпивал в компании таких же голодранцев...
УЭБСТЕР. Этого больше чем достаточно. Тогда я об этом не думал... но теперь знаю, что был счастлив.
МАРТА. Счастлив там... не не в собственном доме! Я это знаю, пусть ты никогда этого не говорил! Что ж, я тоже не была счастлива! Жить в трех чертовых комнатах, в которые солнце заглядывает пять раз в году! Наблюдать за тараканами, пирующими на стенах! Хорошенькое счастье!
УЭБСТЕР. Я делал все, что мог.
МАРТА. Восемнадцать долларов и пятьдесят центов в неделю! Твой максимум! Восемнадцать с половиной долларов, сгущенное молоко, пара туфель за два доллара в год, страховка на пятьсот долларов, мясной фарш. Господи, как же я ненавижу мясной фарш. Восемнадцать с половиной долларов, страх перед всеми и каждым: лендлордом, газовой компанией, беременностью. А почему я не могла забеременеть? Кто говорит, что мне не следовало беременеть? Восемнадцать с половиной долларов, какие уж тут дети!
УЭБСТЕР. Я бы любил нашего ребенка.
МАРТА. Неужели? Ты об этом не сказал ни слова.
Уэбстер. Это хорошо, иметь ребенка. С ребенком можно поговорить.
МАРТА. После свадьбы... поначалу... я думала, что у нас будет ребенок.
УЭБСТЕР. Да, я тоже. Я выходит из дома по воскресеньям и наблюдал, как другие мужчины гуляют со своими детьми в парке.
МАРТА. Ты так многого мне не говорил. Почему молчал?
УЭБСТЕР. Стыдился. Я ничего не мог тебе дать.
МАРТА. Прости меня.
УЭБСТЕР. Сначала все выглядело прекрасно. Я, бывало, улыбался про себя, когда шел рядом с тобой. А другие мужчины смотрели на тебя.
МАРТА. Как давно это было.
УЭБСТЕР. Ребенок мог бы многое изменить.
МАРТА. Нет, не мог. Не обманывай себя, Уэбстер. У Кларков, которые живут внизу, четверо, но им это не помогает. По субботам Кларк заявляется домой пьяный, бьет детей ремнем, бросает тарелки в жену. Беднякам дети не помогают. Никто и ничто не помогает беднякам! Я достаточно умна, чтобы не заводить больных, грязных детей, имея восемнадцать с половиной долларов...
УЭБСТЕР. Это же не на...
МАРТА. В доме должен быть ребенок. В чистом доме с битком набитым холодильником. Почему я не родила ребенка? У других есть дети. Даже в войну другие женщины заводят детей. Они не трясутся от ужаса всякий раз, когда отрывают страничку календаря. Их везут в прекрасные больницы на комфортабельных машинах "скорой помощи", они рожают на цветных простынях. Что есть в них хорошего, что так нравится в них Богу, если Он предоставляет им все возможности заводить детей?
УЭБСТЕР. Они не выходят замуж за автомехаников.
МАРТА. Нет. Их мужья не зарабатывают восемнадцать с половиной долларов в неделю. А теперь... теперь все еще хуже. Твои двадцать долларов в месяц. Тебя забрали в армию, чтобы убить, а я получаю двадцать долларов в месяц. Целыми днями стою в очереди за батоном хлеба. Забыла, какой у масла вкус. Раз в неделю стою в очереди под дождем за фунтом гнилого мяса. Вечером прихожу домой. Говорить не с кем, просто сижу, наблюдаю за тараканами в свете одной маленькой лампочки, потому что правительство должно экономить электроэнергию. Тебе пришлось уйти и ты оставил меня одну. Зачем мне эта война, если я должна сидеть в полном одиночестве и мне не с кем поговорить? Зачем тебе эта война, если тебе пришлой уйти и...
УЭБСТЕР. Именно поэтому я сейчас и стою, Марта.
МАРТА. Почему ты так долго соображал? Почему все понял только теперь? Почему не месяц тому назад, год, десять лет? Почему ты не встал тогда? Почему ждал, пока тебя убьют? Ты живешь на восемнадцать с половиной долларов в неделю, с тараканами, не говоришь ни слова, а потом, когда тебя убивают, встаешь! Дурак!
УЭБСТЕР. Раньше я этого не понимал.
МАРТА. В этом ты весь. Ждешь до тех пор, когда уже поздно чтото делать! Что встать, полным полно живых мужчин! Хорошо, поднимайтесь! Пора тебе заговорить. Пора вам всем, зарабатывающим по восемнадцать с половиной долларов в неделю подняться, и за себя, и за своих жен, и за детей, которых они не решились родить! Скажи им всем, пусть встают! Скажи им! Скажи им! (Она кричит. Затемнение).
Прожектор освещает ПЕРВОГО ГЕНЕРАЛА. Он зажимает руками рот.
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не сработало. Но никому ни слова. Ради Бога, никому ни слова... (Затемнение).
Прожектор освещает редакцию, РЕПОРТЕРА и РЕДАКТОРА.
РЕПОРТЕР (торжествующе). Не сработало! Теперь ты должен об этом написать. Я знал, что не сработает. Выноси в заголовок. Не сработало!
РЕДАКТОР. Выносим в заголовок... Они не желают лечь в землю! (Затемнение - голоса...)
ГОЛОС (прожектор освещает мальчишкугазетчика). Не сработало! Экстренный выпуск. Не сработало!
ГОЛОС (в темноте, хриплый шепот). Не сработало. Они все стоят... Ктото должен чтото...
ГОЛОС (прожектор освещает модно одетую женщину). Ктото должен чтото...
ГОЛОС (прожектор освещает мальчишкугазетчика). Они все стоят! Экстренный выпуск!
ГОЛОС (хорошо одетая женщина) Не пускайте их в страну!
РЕПОРТЕР (освещенный прожектором, торжествуя). Они стоят! И теперь будут стоять всегда! Больше вы не сможете хоронить солдат...
(Прожектор освещает четверых, зрители слышат их голоса).
ГОЛОС. Они смердят. Предайте их земле!
ГОЛОС. И что мы намерены с ними делать?
ГОЛОС. Что будет с нашей войной? Мы не можем допустить, чтобы чтото случилось с нашей войной...
ГОЛОС (СВЯЩЕННИКА, он стоит лицом к троим мужчинам). Молитесь! Молитесь! Господь должен нам помочь! На колени, все молитесь сердцем, внутренностями, костным мозгом...
ГОЛОС (РЕПОРТЕР, смотрит на четверых). Одними молитвами не обойтись. Что ваши молитвы мертвецу? Они стоят! Человечество встает и вылезает из своей могилы... (Затемнение).
ГОЛОС (в темноте). Вы слышали..? Не сработало...
ГОЛОС (в темноте). Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Не сработало! Они все стоят!
(Прожектор освещает миссис Дин, миссис Шеллинг, Джулию Блейк).
МИССИС ДИН. Мой сынок...
МИССИС ШЕЛЛИНГ. Мой муж...
ДЖУЛИЯ БЛЕЙК. Мой возлюбленный... (Затемнение).
ГОЛОС (в темноте). Предайте их земле! Они смердят!
(Следующие персонажи проходят через луч горящего прожектора).
ГОЛОС (фермера). Посадите новую культуру! Старая истощила землю. Посадите чтонибудь, что будет жить в старой и истощенной земле...
ГОЛОС (мальчишкигазетчика, пробегает). Экстренный выпуск! Не сработало!
ГОЛОС (БАНКИРА, испуганный). Ктото должен чтото сделать! Дюпон не заплатил дивиденды.
ГОЛОС (СВЯЩЕННИКА). Грядет Судный День...
ГОЛОС (ПЕРВОЙ ПРОСТИТУТКИ). Где Христос. (Затемнение).
ГОЛОС (в темноте). Запишите их в алфавитном порядке... (Прожектор выхватывает из темноты человека в академической мантии, который, надев очки, всматривается в какойто листок).
ГОЛОС. Мы в это не верим. Это противоречит постулатам науки. (Затемнение. Прожектор освещает ВТОРОГО ГЕНЕРАЛА).
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Никому ни слова (Перед ним появляется МИССИС ШЕЛЛИНГ. За ней еще две женщины).
МИССИС ШЕЛЛИНГ. Мой муж...
ДЖУЛИЯ БЛЕЙК. Мой возлюбленный...
МИССИС ДИН. Мой сынок...
ГОЛОС (ребенка). Что они сделали с моим отцом? (Прожектор освещает говорящего по телефону БАНКИРА).
БАНКИР (в трубку). Ктото должен чтото сделать. Позвоните в Министерство обороны! В Конгресс! Позвоните в Римскую католическую церковь! Ктото должен чтото сделать!
ГОЛОС. Мы должны уложить их!
РЕПОРТЕР (его освещает прожектор). Никогда! Никогда! Никогда! Вы не сможете их уложить! Уложите одного - поднимется десяток других, как сорняки на огороде... (Сцена освещается в нескольких местах).
ГОЛОС (ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА). Свинцом, их, свинцом, залить их свинцом! Свинец их уложит, свинец с ними справится! Свинец!
ГОЛОС. Опустите меч и повесьте броню на стену, чтобы ржавела там с годами. Убитые восстали.
ГОЛОС. Похороните их. Предайте павших земле!
ГОЛОС. Демоны прошлого вернулись, чтобы вновь овладеть землей. Мы проиграли...
ГОЛОС. Мертвые восстали, теперь пусть восстанут живые, споют...
ГОЛОС. Сделайте чтонибудь, ради всего святого. Сделайте чтонибудь...
ГОЛОС. Экстренный выпуск! Они все стоят.
ГОЛОС. Сделайте чтонибудь!
ГОЛОС. Кто вы?
ГОЛОС (прожектор освещает СВЯЩЕННИКА). Мы - церковь и голос Бога. Государство использовало свою попытку, теперь позвольте Церкви использовать средства Божьи. Эти трупы одержимы дьяволом, который насылает бедствия на род людской. Церковь изгонит дьявола из этих людей, проведет древний обряд, и они лягут в могилы, как ложатся в постель дети, сморенные сном, и никогда больше не поднимутся, чтобы тревожить мир живых. Церковь есть голос Божий на этой земле, аминь... (Затемнение).
ХОР ГОЛОСОВ. Аллилуйя, Аллилуйя... (Крик скорбящей матери нарастает, потом затихает, джижется процессия священников, с колокольчиком, книгой и свечой. СВЯЩЕННИК окропляет ТРУПЫ святой водой, осеняет их крестом, начинает молитву на латыни, потом переходит на русский. Возвышая голос в религиозном экстазе).
СВЯЩЕННИК. Я изгоняю тебя, нечистая душа, во имя Иисуса Христа. Изыди, о, Сатана, враг веры, враг человечества, который принес смерть в этот мир, который лишил человека жизни, который восстал против справедливости, соблазнитель человечества, корень зла, источник жадности, разлада, зависти. (Пауза. Потом ТРУПЫ начинают смеяться, негромко, презрительно. Живые тяжело вздыхают, процессия уходит, под звяканье колокольчика. Смех продолжается. Затемнение. Вновь голоса...)
ГОЛОС. Нет...
ГОЛОС. НЕТ!
ГОЛОС. Не сработало...
ГОЛОС. Мы покинуты Богом за наши грехи. Это новый потоп, без дождя...
МАЛЬЧИК-ГАЗЕТЧИК. Они проиграли.
ГОЛОС. Это не 1918! Сейчас другое время!
ГОЛОС. Посмотрим, что будет завтра.
ГОЛОС. Завтра может быть, что угодно! Что угодно!
ГОЛОС. Они идут! Мы должны их остановить!
ГОЛОС. Мы должны найти способ, найти средства!
ГОЛОС (РЕПОРТЕРА, возбужденный). Они идут! Нет способа, нет средств!
НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ (насмешливо). Что же вы собираетесь делать?
ХОР. Что же вы собираетесь делать? (издевательский смех).
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Дайте мне пулемет! Сержант! Пулемет! (Прожектор освещает пулемет, установленный между траншеей и задником. Вокруг кучкуются ГЕНЕРАЛЫ).
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Я им покажу! Это то, что им нужно!
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Хорошо, хорошо. Покончи с ними! Быстро! Но никому ни слова!
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Мне нужен расчет к этому пулемету. (Тыкает пальцем в ПЕРВОГО СОЛДАТА). Ты! Иди сюда! И ты. Ты знаешь. Что делать. Я отдам приказ открыть огонь...
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Только не мне, я вашему приказу не подчинюсь... Это уже чересчур. Я не прикоснусь к этому пулемету. Никто из нас не прикоснется! Мы шли в армию не для того. чтобы стрелять по мертвецам. Придется вам самому...
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Я отдам тебя под трибунал. К завтрашнему утру тебя расстреляют...
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Будьте осторожны, генерал! Я тоже могу встать, как и эти парни. Ничего более умного в этой армии я не видел. Мне понравилось... (ДРИСКОЛЛУ). Что скажешь, приятель?
ДРИСКОЛЛ. Давно пора... (ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ выхватывает пистолет, но другие ГЕНЕРАЛЫ хватают его за руку).
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Прекрати. И так все ужасно. Оставь его в покое! Сам ложись за пулемет. Давай, не тяни!
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ (шепотом). О, Боже... (Смотрит на пулемет, медленно ложится к нему. Другие ГЕНЕРАЛЫ устраиваются рядом. ТРУПЫ сходятся вместе в середине траншеи, лицом к пулемету. ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ изготавливается к стрельбе. Вновь ГОЛОСА).
РЕПОРТЕР. Никогда, никогда, никогда!
ДЖУЛИЯ. Уолтер Морган, возлюбленный Джулии Блейк. Родился в 1913. Умер в 1937.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок?
МАРТА УЭБСТЕР. И вспомнить в своей жизни ты можешь только кружку пива в субботний вечер, которую выпивал в компании таких же голодранцев.
КЭТРИН ДРИСКОЛЛ. Зеленая и уютная могила...
БЕСС ШЕЛЛИНГ. Тебе было очень больно, Джон. Волосы у него светлые и он весит двадцать восемь фунтов.
ДЖОАН. Ты любил меня больше всех, не так ли, Генри? Больше...
ГОЛОС. Четыре ярда кровавой грязи...
ГОЛОС. Я понимаю, что они чувствуют, Чарли. Не хотел бы я лежать в земле... сейчас...
РЕПОРТЕР. Никогда, никогда!
ГОЛОС. Никогда!
МАРТА УЭБСТЕР. Скажите им всем, пусть встают! Скажите им! Скажите!
(ТРУПЫ поворачиваются и идут к левому торцу траншеимогилы. Не маршируют, а идут, не спеша, вразвалочку, вместе, молча. ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ замирает, потом начинает истерически смеяться. Когда ТРУПЫ доходят до левого торца и начинают вылезать, ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ, дико смеясь, открывает огонь. ТРУПЫ вылезают из траншеи, надвигаются на ГЕНЕРАЛА. На мгновение закрывают его от зрителей. В это самое мгновение пулемет замолкает. Над сценой повисает абсолютная тишина. ТРУПЫ уходят со сцены. Неспешно, словно по делам, которые могут и подождать. Зрители видят ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА, лежащего на пулемете. На несколько мгновений на сцене все застывают. Потом за трупами следуют ЧЕТВЕРО СОЛДАТ похоронной команды, той же неспешной походкой. Они проходят мимо ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА. Последний СОЛДАТ, проходя мимо ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА, небрежно швыряет в него окурок и уходит следом за остальными СОЛДАТАМИ. На сцене остается только ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ, лежащий на пулемете, который нацелен на пустую траншеюмогилу. Свет гаснет... в тишине).
ЗАНАВЕС.
Перевел с английского Виктор Вебер
1 В Америке принято прикреплять золотую звезду к флагу, которым покрывают гроб погибшего воина. Если его хоронят на поле боя, золотая звезда вывешивается в окне.
ДЖОАН. Генри, как ты можешь так говорить? Ты знаешь, ради чего мы ведем эту войну.
ЛЕВИ. Нет. А ты?
ДЖОАН. Разумеется, все это знают. Мы должны победить! Мы должны быть готовы к тому, чтобы принести в жертву последнюю капли крови. Так или иначе, что мы можешь с этим поделать?
ЛЕВИ. Ты помнишь прошлое лето, Джоан? Мою последнюю увольнительную. Мы поехали в Мэн. Я бы хотел долгое время помнить: и солнце, и пляж, и твои нежные руки.
ДЖОАН. Так что ты собираешься делать?
ЛЕВИ. Бродить по свету, смотреть на красивых, длинноногих девушек, наслаждаться их улыбками, вслушиваться в их голосах теми самыми ушами, которые генералам не терпятся засыпать землей...
ДЖОАН. Генри! Генри! Однажды ты сказал, что любишь меня. Ради любви ко мне, Генри, вернись в могилу...
ЛЕВИ. Бедная Джоан. (Протягивает руку, чтобы нежно прикоснуться к ней)
ДЖОАН (Отпрянув). Не трогай меня. (Пауза). Из любви ко мне.
ЛЕВИ. Уезжай домой, Джоан! Уезжай домой! (Затемнение).
Прожектор освещает ТРЕТИЙ ТРУП, РЯДОВОГО МОРГАНА, и ДЖУЛИЮ БЛЕЙК. Он стоит спиной к зрительному залу, в траншее, она - правее и выше его. ДЖУЛИЯ рыдает.
МОРГАН. Перестань плакать, Джулия. Какой в этом смысл?
ДЖУЛИЯ. Никакого. Только я не могу остановиться.
МОРГАН. Не следовало тебе приезжать.
ДЖУЛИЯ. Меня попросили. Сказали, что ты не разрешаешь им похоронить себя, мертвого и все такое...
МОРГАН. Не разрешаю.
ДЖУЛИЯ (Плачет). Почему бы им не убить и меня? Я бы разрешила им себя похоронить. Я бы с удовольствием легла в землю... что бы не видеть все это... Я ... я плачу уже две надели. Раньше я думала, что я не человек кремень. Никогда не плакала. Даже ребенком. Просто удивительно, откуда теперь берутся слезы. Хотя, как я теперь понимаю, для слез остается место всегда. Я думала, что выплакала все, когда услышала, как они убили моего брата Фреда. Моего младшего брата. По утрам, когда он уходил в школу, я расчесывала ему волосы... Я... Я... А потом они убили его. Убили, не так ли?
МОРГАН. Да.
ДЖУЛИЯ. Так тяжело об этом узнавать. Но я... я знаю. А с тобой, когда ты стоишь в могиле, еще тяжелее. Я бы со временем все забыла, если бы ты... Нет, не собираюсь я этого говорить. Я лучше послушаю тебя. Дорогой, как это было ужасно. Я напьюсь. Я ненавижу все это и напьюсь. Буду громко петь, пусть все смеются. Я на днях перекладывала твои вещи... я сумасшедшая... я три раза в неделю перекладываю твои вещи, тереблю твои пиджаки, читаю твои книги... У тебя такая красивая одежда... И ты написал мне такое милое четверостишье, когда уезжал в Бостон.... Сначала я смеялась, потом плакала, потом.... Такие хорошие стихи... ты мог бы стать прекрасным писателем. Я думаю, величайшим писателем со времен... Я... Они отстрелили тебе руки, дорогой?
МОРГАН. Нет.
ДЖУЛИЯ. Это хорошо. Если бы чтото случилось с твоими руками, я бы этого не вынесла. Это было ужасно, дорогой?
МОРГАН. Не то слово.
ДЖУЛИЯ. Но они не отстрелили твои руки. Это уже чтото. Теперь мы учимся испытывать признательность судьбе черт знает за что. Люди должны испытывать за чтото признательность, а это так трудно, с этой войной... О, дорогой, я не могу представить себе, что ты умер. Почемуто мне кажется, что ты создан только для того, чтобы жить. Но на душе у меня стало бы легче. Если бы тебя похоронили на большом зеленом поле, посадили цветы вокруг надгробного камня с надписью: "Уолтер Морган. Родился в 1913. Умер в 1937". Я смогла бы бросить пить и не пела бы так громко. Люди бы не смеялись надо мной. Самое ужасное - смотреть на все те книги, которые ты принес домой, но так и не прочитал. Они ждут тебя, ждут, когда ты придешь и откроешь их... О, позволь им похоронить себя, позволь им похоронить себя... Ничего же не осталось, только безумцы и одежда, которая без пользы будет висеть в шкафах... Почему нет?
МОРГАН. Есть так много книг, которые я не успел прочитать, так много мест, где я не успел побывать, так много воспоминаний, которые я не хранил достаточно долго... Я не хочу, чтобы меня всего этого лишили...
ДЖУЛИ. А я? Дорогой, я... Мне так мерзко напиваться. Твои имя и фамилия будут очень хорошо смотреться на простой мраморной плите, лежащей на зеленом поле. "Уолтеру Моргану, любимому, от Джулии Блейк..." И вокруг маки, незабудки, эти маленькие лиловые цветочки... (Она наклоняется, рыдая в голос, вспышка, выстрел пистолета, она начинает заваливаться вбок). Теперь они могут внести мою фамилию в список потерь. Как называются эти маленькие лиловые цветочки, дорогой... (Затемнение).
Луч прожектора следует за Кэтрин Дрисколл, когда она идет от ТРУПА к ТРУПУ, вглядываясь в их лица. Сначала она смотрит на ШЕСТОЙ ТРУП, по ее телу пробегает дрожь, она закрывает глаза, идет дальше. Останавливается перед ПЯТЫМ ТРУПОМ.
КЭТРИН. Я - Кэтрин Дрисколл. Я... я ищу моего брата. Он мертв. Вы - мой брат?
ПЯТЫЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН переходит к ЧЕТВЕРТОМУ ТРУПУ, останавливается, смотрит, переходит к ТРЕТЬЕМУ ТРУПУ).
КЭТРИН. Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя...
ТРЕТИЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН идет дальше, в нерешительности останавливается перед ВТОРЫМ ТРУПОМ).
КЭТРИН. Вы..? (Понимает, что это не ее брат. Переходит к ПЕРВОМУ ТРУПУ). Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя...
ДРИСКОЛЛ. Я - Том Дрисколл.
КЭТРИН. Пр... привет. Я тебя не узнаю. Прошло пятнадцать лет... и...
ДРИСКОЛЛ. Что тебе нужно, Кэтрин?
КЭТРИН. Так странно... я пришла сюда, чтобы поговорить с мертвецом, чтобы уговорить его чтото сделать, лишь потому, что когдато давно он был моим братом. Они меня уломали. Я не знаю, с чего начать...
ДРИСКОЛЛ. Ты напрасно сотрясаешь воздух, Кэтрин...
КЭТРИН. Им следовало попросить более близкого тебе человека... который тебя любил... только они никого не смогли найти. Сказали, что ближе меня никого нет...
ДРИСКОЛЛ. Все так. Ближе - нет...
КЭТРИН. И я не виделась с тобой пятнадцать лет. Бедный Том... Не оченьто сладкая жизнь была у тебя все эти годы.
ДРИСКОЛЛ. Не очень.
КЭТРИН. И ты прожил их в нищете?
ДРИСКОЛЛ. Иногда приходилось просить милостыню, чтобы поесть. Я - не из счастливчиков.
КЭТРИН. И, тем не менее, ты хочешь вернуться. Может, лучше быть мертвым, Том, чем так жить?
ДРИСКОЛЛ. Может, и нет. Может, нет никакого смысла ни в жизни, ни в смерти, да только мы в это не верим. Я много где побывал, много чего повидал, и всегда мне доставалась темная сторона, светлой - никогда, хотя я много работал, чтобы не умереть с голоду. И пусть видел я в основном лишения и трущобы, я знал, что жизнь и в этих местах станет лучше, а потому и такие парни, как я, нищие и бесправные, смогут жить лучше. От нас требовалось только одно - не опускать руки, не прекращать борьбы.
КЭТРИН. Ты мертв. Твоя борьба окончена.
ДРИСКОЛЛ. Борьба никогда не заканчивается. Теперь мне есть, что сказать людям, тем, кто управляют большими машинами, кто ворочает лопатами, чьи дети умирают от голода и рахита. Мне есть, что сказать людям, которые оставили все свои дела и взялись за оружие, чтобы сражаться на чьейто войне. Это нужные слова. Важные слова. Такие важные, что они подняли меня из земли, вернули к людям, только потому, что у меня есть что им сказать. Если бы Господь смог поднять Иисуса...
КЭТРИН. Том! Ты потерял и веру?
ДРИСКОЛЛ. Я обрел другую. Я обрел религию, которая хочет спустить небеса с облаков и перенести прямо сюда, на землю, чтобы каждый из нас смог вкусить кусок небесного пирога. Здесь, конечно, будет не так хорошо, как на небесах, улицы не вымостят золотом и ангелов мы не увидим, придется тревожиться о канализации и расписании поездов, и мы не гарантируем, что всем это понравится, но небеса будут здесь, на этой самой земле, и, чтобы попасть туда, не потребуется выполнять особые условия, например, умирать... Мертвый или живой, я это увижу, и до тех пор не успокоюсь. Я первым поднялся из черной могилы, потому что эта идея не давала мне покоя. Я поднял остальных вместе со мной... Это моя работа - поднимать других... Они только знают, чего хотят... Я знаю, как им это получить...
КЭТРИН. В тебе попрежнему говорит гордыня.
ДРИСКОЛЛ. Я держу небеса в своих руках, чтобы отдать их людям. У меня есть повод для гордыни...
КЭТРИН. Я пришла, чтобы попросить тебя лечь и позволить похоронить себя. Похоже, зря. Но...
ДРИСКОЛЛ. Зря, Кэтрин. Я поднялся из мертвых не для того, чтобы к ним и вернуться. Теперь я намерен остаться среди живых...
КЭТРИН. Пятнадцать лет. Хорошо, что твоя мать до этого не дожила. Как мне попрощаться с мертвым братом, Том?
ДРИСКОЛЛ. Пожелай ему легкой могилы, Кэтрин...
КЭТРИН. Зеленой и уютной тебе могилы, Том, когда наконец... наконец... зеленой и уютной. (Затемнение).
Прожектор освещает РЯДОВОГО ДИНА, он же ШЕСТОЙ ТРУП, который стоит спиной к зрителям и слушает свою мать, тоненькую, плохо одетую женщину лет сорока пяти, с красными от слез глазами. Она сидит чуть правее. Прожектор бьет на нее. ДИН в тени.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок...
ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама...
МИССИС ДИН. Лицо моего крошки. Однажды, до того...
ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама. Я знаю. Разве тебе не сказали, что случилось со мной?
Миссис Дин. Я спрашивала врача. Он сказал, что осколок снаряда снес тебе часть лица, но все равно...
ДИН. Не надо тебе смотреть на него, прошу тебя.
МИССИС ДИН. Как ты, сынок? (ДИН смеется - с горечью). Ой, я забыла. Я столько раз задавала тебе этот вопрос, пока ты рос, Джимми. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми... только разок...
ДИН. Как отреагировала Элис, когда услышала о..?
МИССИС ДИН. Повесила на окно золотую звезду1. Она всем говорит, что вы собирались пожениться. Это правда?
ДИН. Возможно. Мне нравилась Элис.
МИССИС ДИН. Она приходила на твой день рождения. До того, как... это случилось. Принесла цветы. Большие хризантемы. Желтые. Много. Нам пришлось поставить их в две вазы. Я испекла пирог. Уж не знаю, почему. Сейчас трудно достать яйца и муку. Мой ребенок, тебе только двадцать... Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми, мальчик...
ДИН. Уезжай домой, мама... Оставаться здесь смысла нет...
МИССИС ДИН. Я хочу, чтобы ты разрешил им похоронить тебя, детка. Что сделано, того не вернуть. Тебе так будет лучше...
ДИН. Лучше быть не может, мама, хуже - тоже. Пусть все будет, как есть.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми. У тебя было такое красивое лицо. Как у хорошего ребенка. У меня щемило сердце, когда ты начал бриться. Иногда мне кажется, что я забываю, как ты выглядел, детка. Помню тебя пятилетним, в десять лет, пухлым, светловолосым, с бархатными щечками. Но я не помню, как ты выглядел, когда уходил, надев эту форму, с каской на голове... Детка, позволь мне взглянуть на твое лицо, хоть разок...
ДИН. Не проси меня... Тебе не захочется на него смотреть. Тебе будет очень плохо, если ты увидишь меня...
МИССИС ДИН. Я не боюсь. Я смогу смотреть на лицо моего сыночка. Или ты думаешь, что мать может испугаться, если увидит...
ДИН. Нет, мама...
МИССИС ДИН. Детка, послушай меня, я - твоя мать... Позволь им похоронить тебя. Могила - это мир и покой для измученной души. Какоето время спустя ты забудешь о смерти и будешь помнить только жизнь, которая ей предшествовала. А так... ты ничего не забудешь... Ты будешь вечно ходить с незаживающей раной, не зная покоя. Ради твоего блага, и моего, и твоего отца... детка...
ДИН. Мне было только двадцать, мама. Я еще ничего не успел сделать. Еще ничего не увидел. У меня даже не было женщины. Я провел двадцать лет, готовясь стать мужчиной, а потом они убили меня. Навсегда остаться ребенком - в этом нет ничего хорошего, мама. Пока ты ребенок, ты не живешь понастоящему. Ты отбываешь время, ждешь момента, когда станешь мужчиной. Я ждал, мама, но меня обманули. Произнесли мне речь, сыграли на трубе, одели в форму, а потом убили.
МИССИС ДИН. Детка, детка, так тебе не будет покоя. Пожалуйста, разреши им...
ДИН. Нет, мама.
МИССИС ДИН. Тогда, хоть раз, чтобы я запомнила... дай мне взглянуть на твое лицо, лицо моего мальчика...
ДИН. Мама, снаряд упал близко. Тебе не захочется смотреть на лицо человека, рядом с которым разорвался снаряд.
МИССИС ДИН. Дай мне взглянуть на твое лицо, Джимми...
ДИН. Хорошо, мама... Смотри! (Поворачивается к ней лицом. Зрители не могут видеть его лица, но на мгновение тонкий, яркий луч сверху "бьет" в голову ДИНА. МИССИС ДИН наклоняется вперед, смотрит. Тут же еще один луч бьет снизу, еще два справа и слева. Они словно имитируют удары, и от каждого миссис Дин отшатывается, словно видит, как на ее глазах бьют сына. На мгновение над сценой повисает абсолютная тишина. Потом из груди миссис Дин исторгается низкий, протяжный стон. Прожектора продолжают светить. Стон миссис Дин переходит в вой, потом крик. Она подается назад, закрывает лицо руками, кричит и кричит. Затемнение. Крик затихает, но медленно, как сирена уезжающей патрульной машины). Прожектор освещает ТРЕТИЙ ТРУП, РЯДОВОГО УЭБСТЕРА, и его жену, коренастую, грустную, маленького росточка женщину.
МАРТА УЭБСТЕР. Скажи чтонибудь.
УЭБСТЕР. Что ты хочешь от меня услышать?
МАРТА УЭБСТЕР. Чтонибудь. Что угодно. Только говори. У меня мурашки бегут по кожи, когда я вижу, что ты стоишь... в таком виде...
УЭБСТЕР. Даже теперь... после всего... нам нечего друг другу сказать.
МАРТА. Не говори так. Ты так говорили, когда ты был жив... В твоей смерти моей вины нет...
УЭБСТЕР. Нет.
МАРТА. Наши отношения не ладились и при твоей жизни. Ты никогда со мной не разговаривал и смотрел на меня так, словно я постоянно мешала тебе.
УЭБСТЕР. Марта, Марта, да что теперь об этом говорить?
МАРТА. Я хотела, чтобы ты знал. А теперь, полагаю, ты намерен вернуться, тереться рядом и окончательно погубить мою жизнь.
УЭБСТЕР. Нет, возвращаться я не собираюсь.
МАРТА. Тогда чего..?
УЭБСТЕР. Я не могу тебе этого объяснить, Марта...
МАРТА. Не можешь! Ты не можешь этого объяснить своей жене. Но наверняка сможешь объяснить этим грязным бездельникам в твоих паршивых мастерских и собутыльникам в салуне на Эфстрит...
УЭБСТЕР. Пожалуй, что смогу. (Мечтательно). Многое виделось яснее, когда я говорил с парнями за работой. И в салуне на Эфстрит меня понимали. Как это было здорово. Суббота, вечер, перед тобой кружка пива, напротив сидит один или двое мужчин, которые говорят на твоем языке, идет ли речь о Крошке Рут, новой системе подачи масла на "форде" или нашем участии в грядущей войне...
МАРТА. Я бы могла тебя понять, будь ты богат и у тебя была интересная жизнь. Но ты был беден... под ногтями всегда чернела грязь, ты едва зарабатывал на кусок хлеба, ненавидел меня, свою жену, не мог находиться со мной в одной комнате... Не мотай головой, я знаю. И все хорошее, что ты можешь вспомнить в своей жизни - кружка пива в субботний вечер, которую ты выпивал в компании таких же голодранцев...
УЭБСТЕР. Этого больше чем достаточно. Тогда я об этом не думал... но теперь знаю, что был счастлив.
МАРТА. Счастлив там... не не в собственном доме! Я это знаю, пусть ты никогда этого не говорил! Что ж, я тоже не была счастлива! Жить в трех чертовых комнатах, в которые солнце заглядывает пять раз в году! Наблюдать за тараканами, пирующими на стенах! Хорошенькое счастье!
УЭБСТЕР. Я делал все, что мог.
МАРТА. Восемнадцать долларов и пятьдесят центов в неделю! Твой максимум! Восемнадцать с половиной долларов, сгущенное молоко, пара туфель за два доллара в год, страховка на пятьсот долларов, мясной фарш. Господи, как же я ненавижу мясной фарш. Восемнадцать с половиной долларов, страх перед всеми и каждым: лендлордом, газовой компанией, беременностью. А почему я не могла забеременеть? Кто говорит, что мне не следовало беременеть? Восемнадцать с половиной долларов, какие уж тут дети!
УЭБСТЕР. Я бы любил нашего ребенка.
МАРТА. Неужели? Ты об этом не сказал ни слова.
Уэбстер. Это хорошо, иметь ребенка. С ребенком можно поговорить.
МАРТА. После свадьбы... поначалу... я думала, что у нас будет ребенок.
УЭБСТЕР. Да, я тоже. Я выходит из дома по воскресеньям и наблюдал, как другие мужчины гуляют со своими детьми в парке.
МАРТА. Ты так многого мне не говорил. Почему молчал?
УЭБСТЕР. Стыдился. Я ничего не мог тебе дать.
МАРТА. Прости меня.
УЭБСТЕР. Сначала все выглядело прекрасно. Я, бывало, улыбался про себя, когда шел рядом с тобой. А другие мужчины смотрели на тебя.
МАРТА. Как давно это было.
УЭБСТЕР. Ребенок мог бы многое изменить.
МАРТА. Нет, не мог. Не обманывай себя, Уэбстер. У Кларков, которые живут внизу, четверо, но им это не помогает. По субботам Кларк заявляется домой пьяный, бьет детей ремнем, бросает тарелки в жену. Беднякам дети не помогают. Никто и ничто не помогает беднякам! Я достаточно умна, чтобы не заводить больных, грязных детей, имея восемнадцать с половиной долларов...
УЭБСТЕР. Это же не на...
МАРТА. В доме должен быть ребенок. В чистом доме с битком набитым холодильником. Почему я не родила ребенка? У других есть дети. Даже в войну другие женщины заводят детей. Они не трясутся от ужаса всякий раз, когда отрывают страничку календаря. Их везут в прекрасные больницы на комфортабельных машинах "скорой помощи", они рожают на цветных простынях. Что есть в них хорошего, что так нравится в них Богу, если Он предоставляет им все возможности заводить детей?
УЭБСТЕР. Они не выходят замуж за автомехаников.
МАРТА. Нет. Их мужья не зарабатывают восемнадцать с половиной долларов в неделю. А теперь... теперь все еще хуже. Твои двадцать долларов в месяц. Тебя забрали в армию, чтобы убить, а я получаю двадцать долларов в месяц. Целыми днями стою в очереди за батоном хлеба. Забыла, какой у масла вкус. Раз в неделю стою в очереди под дождем за фунтом гнилого мяса. Вечером прихожу домой. Говорить не с кем, просто сижу, наблюдаю за тараканами в свете одной маленькой лампочки, потому что правительство должно экономить электроэнергию. Тебе пришлось уйти и ты оставил меня одну. Зачем мне эта война, если я должна сидеть в полном одиночестве и мне не с кем поговорить? Зачем тебе эта война, если тебе пришлой уйти и...
УЭБСТЕР. Именно поэтому я сейчас и стою, Марта.
МАРТА. Почему ты так долго соображал? Почему все понял только теперь? Почему не месяц тому назад, год, десять лет? Почему ты не встал тогда? Почему ждал, пока тебя убьют? Ты живешь на восемнадцать с половиной долларов в неделю, с тараканами, не говоришь ни слова, а потом, когда тебя убивают, встаешь! Дурак!
УЭБСТЕР. Раньше я этого не понимал.
МАРТА. В этом ты весь. Ждешь до тех пор, когда уже поздно чтото делать! Что встать, полным полно живых мужчин! Хорошо, поднимайтесь! Пора тебе заговорить. Пора вам всем, зарабатывающим по восемнадцать с половиной долларов в неделю подняться, и за себя, и за своих жен, и за детей, которых они не решились родить! Скажи им всем, пусть встают! Скажи им! Скажи им! (Она кричит. Затемнение).
Прожектор освещает ПЕРВОГО ГЕНЕРАЛА. Он зажимает руками рот.
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не сработало. Но никому ни слова. Ради Бога, никому ни слова... (Затемнение).
Прожектор освещает редакцию, РЕПОРТЕРА и РЕДАКТОРА.
РЕПОРТЕР (торжествующе). Не сработало! Теперь ты должен об этом написать. Я знал, что не сработает. Выноси в заголовок. Не сработало!
РЕДАКТОР. Выносим в заголовок... Они не желают лечь в землю! (Затемнение - голоса...)
ГОЛОС (прожектор освещает мальчишкугазетчика). Не сработало! Экстренный выпуск. Не сработало!
ГОЛОС (в темноте, хриплый шепот). Не сработало. Они все стоят... Ктото должен чтото...
ГОЛОС (прожектор освещает модно одетую женщину). Ктото должен чтото...
ГОЛОС (прожектор освещает мальчишкугазетчика). Они все стоят! Экстренный выпуск!
ГОЛОС (хорошо одетая женщина) Не пускайте их в страну!
РЕПОРТЕР (освещенный прожектором, торжествуя). Они стоят! И теперь будут стоять всегда! Больше вы не сможете хоронить солдат...
(Прожектор освещает четверых, зрители слышат их голоса).
ГОЛОС. Они смердят. Предайте их земле!
ГОЛОС. И что мы намерены с ними делать?
ГОЛОС. Что будет с нашей войной? Мы не можем допустить, чтобы чтото случилось с нашей войной...
ГОЛОС (СВЯЩЕННИКА, он стоит лицом к троим мужчинам). Молитесь! Молитесь! Господь должен нам помочь! На колени, все молитесь сердцем, внутренностями, костным мозгом...
ГОЛОС (РЕПОРТЕР, смотрит на четверых). Одними молитвами не обойтись. Что ваши молитвы мертвецу? Они стоят! Человечество встает и вылезает из своей могилы... (Затемнение).
ГОЛОС (в темноте). Вы слышали..? Не сработало...
ГОЛОС (в темноте). Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Не сработало! Они все стоят!
(Прожектор освещает миссис Дин, миссис Шеллинг, Джулию Блейк).
МИССИС ДИН. Мой сынок...
МИССИС ШЕЛЛИНГ. Мой муж...
ДЖУЛИЯ БЛЕЙК. Мой возлюбленный... (Затемнение).
ГОЛОС (в темноте). Предайте их земле! Они смердят!
(Следующие персонажи проходят через луч горящего прожектора).
ГОЛОС (фермера). Посадите новую культуру! Старая истощила землю. Посадите чтонибудь, что будет жить в старой и истощенной земле...
ГОЛОС (мальчишкигазетчика, пробегает). Экстренный выпуск! Не сработало!
ГОЛОС (БАНКИРА, испуганный). Ктото должен чтото сделать! Дюпон не заплатил дивиденды.
ГОЛОС (СВЯЩЕННИКА). Грядет Судный День...
ГОЛОС (ПЕРВОЙ ПРОСТИТУТКИ). Где Христос. (Затемнение).
ГОЛОС (в темноте). Запишите их в алфавитном порядке... (Прожектор выхватывает из темноты человека в академической мантии, который, надев очки, всматривается в какойто листок).
ГОЛОС. Мы в это не верим. Это противоречит постулатам науки. (Затемнение. Прожектор освещает ВТОРОГО ГЕНЕРАЛА).
ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Никому ни слова (Перед ним появляется МИССИС ШЕЛЛИНГ. За ней еще две женщины).
МИССИС ШЕЛЛИНГ. Мой муж...
ДЖУЛИЯ БЛЕЙК. Мой возлюбленный...
МИССИС ДИН. Мой сынок...
ГОЛОС (ребенка). Что они сделали с моим отцом? (Прожектор освещает говорящего по телефону БАНКИРА).
БАНКИР (в трубку). Ктото должен чтото сделать. Позвоните в Министерство обороны! В Конгресс! Позвоните в Римскую католическую церковь! Ктото должен чтото сделать!
ГОЛОС. Мы должны уложить их!
РЕПОРТЕР (его освещает прожектор). Никогда! Никогда! Никогда! Вы не сможете их уложить! Уложите одного - поднимется десяток других, как сорняки на огороде... (Сцена освещается в нескольких местах).
ГОЛОС (ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА). Свинцом, их, свинцом, залить их свинцом! Свинец их уложит, свинец с ними справится! Свинец!
ГОЛОС. Опустите меч и повесьте броню на стену, чтобы ржавела там с годами. Убитые восстали.
ГОЛОС. Похороните их. Предайте павших земле!
ГОЛОС. Демоны прошлого вернулись, чтобы вновь овладеть землей. Мы проиграли...
ГОЛОС. Мертвые восстали, теперь пусть восстанут живые, споют...
ГОЛОС. Сделайте чтонибудь, ради всего святого. Сделайте чтонибудь...
ГОЛОС. Экстренный выпуск! Они все стоят.
ГОЛОС. Сделайте чтонибудь!
ГОЛОС. Кто вы?
ГОЛОС (прожектор освещает СВЯЩЕННИКА). Мы - церковь и голос Бога. Государство использовало свою попытку, теперь позвольте Церкви использовать средства Божьи. Эти трупы одержимы дьяволом, который насылает бедствия на род людской. Церковь изгонит дьявола из этих людей, проведет древний обряд, и они лягут в могилы, как ложатся в постель дети, сморенные сном, и никогда больше не поднимутся, чтобы тревожить мир живых. Церковь есть голос Божий на этой земле, аминь... (Затемнение).
ХОР ГОЛОСОВ. Аллилуйя, Аллилуйя... (Крик скорбящей матери нарастает, потом затихает, джижется процессия священников, с колокольчиком, книгой и свечой. СВЯЩЕННИК окропляет ТРУПЫ святой водой, осеняет их крестом, начинает молитву на латыни, потом переходит на русский. Возвышая голос в религиозном экстазе).
СВЯЩЕННИК. Я изгоняю тебя, нечистая душа, во имя Иисуса Христа. Изыди, о, Сатана, враг веры, враг человечества, который принес смерть в этот мир, который лишил человека жизни, который восстал против справедливости, соблазнитель человечества, корень зла, источник жадности, разлада, зависти. (Пауза. Потом ТРУПЫ начинают смеяться, негромко, презрительно. Живые тяжело вздыхают, процессия уходит, под звяканье колокольчика. Смех продолжается. Затемнение. Вновь голоса...)
ГОЛОС. Нет...
ГОЛОС. НЕТ!
ГОЛОС. Не сработало...
ГОЛОС. Мы покинуты Богом за наши грехи. Это новый потоп, без дождя...
МАЛЬЧИК-ГАЗЕТЧИК. Они проиграли.
ГОЛОС. Это не 1918! Сейчас другое время!
ГОЛОС. Посмотрим, что будет завтра.
ГОЛОС. Завтра может быть, что угодно! Что угодно!
ГОЛОС. Они идут! Мы должны их остановить!
ГОЛОС. Мы должны найти способ, найти средства!
ГОЛОС (РЕПОРТЕРА, возбужденный). Они идут! Нет способа, нет средств!
НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ (насмешливо). Что же вы собираетесь делать?
ХОР. Что же вы собираетесь делать? (издевательский смех).
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Дайте мне пулемет! Сержант! Пулемет! (Прожектор освещает пулемет, установленный между траншеей и задником. Вокруг кучкуются ГЕНЕРАЛЫ).
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Я им покажу! Это то, что им нужно!
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Хорошо, хорошо. Покончи с ними! Быстро! Но никому ни слова!
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Мне нужен расчет к этому пулемету. (Тыкает пальцем в ПЕРВОГО СОЛДАТА). Ты! Иди сюда! И ты. Ты знаешь. Что делать. Я отдам приказ открыть огонь...
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Только не мне, я вашему приказу не подчинюсь... Это уже чересчур. Я не прикоснусь к этому пулемету. Никто из нас не прикоснется! Мы шли в армию не для того. чтобы стрелять по мертвецам. Придется вам самому...
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Я отдам тебя под трибунал. К завтрашнему утру тебя расстреляют...
ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Будьте осторожны, генерал! Я тоже могу встать, как и эти парни. Ничего более умного в этой армии я не видел. Мне понравилось... (ДРИСКОЛЛУ). Что скажешь, приятель?
ДРИСКОЛЛ. Давно пора... (ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ выхватывает пистолет, но другие ГЕНЕРАЛЫ хватают его за руку).
ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Прекрати. И так все ужасно. Оставь его в покое! Сам ложись за пулемет. Давай, не тяни!
ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ (шепотом). О, Боже... (Смотрит на пулемет, медленно ложится к нему. Другие ГЕНЕРАЛЫ устраиваются рядом. ТРУПЫ сходятся вместе в середине траншеи, лицом к пулемету. ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ изготавливается к стрельбе. Вновь ГОЛОСА).
РЕПОРТЕР. Никогда, никогда, никогда!
ДЖУЛИЯ. Уолтер Морган, возлюбленный Джулии Блейк. Родился в 1913. Умер в 1937.
МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок?
МАРТА УЭБСТЕР. И вспомнить в своей жизни ты можешь только кружку пива в субботний вечер, которую выпивал в компании таких же голодранцев.
КЭТРИН ДРИСКОЛЛ. Зеленая и уютная могила...
БЕСС ШЕЛЛИНГ. Тебе было очень больно, Джон. Волосы у него светлые и он весит двадцать восемь фунтов.
ДЖОАН. Ты любил меня больше всех, не так ли, Генри? Больше...
ГОЛОС. Четыре ярда кровавой грязи...
ГОЛОС. Я понимаю, что они чувствуют, Чарли. Не хотел бы я лежать в земле... сейчас...
РЕПОРТЕР. Никогда, никогда!
ГОЛОС. Никогда!
МАРТА УЭБСТЕР. Скажите им всем, пусть встают! Скажите им! Скажите!
(ТРУПЫ поворачиваются и идут к левому торцу траншеимогилы. Не маршируют, а идут, не спеша, вразвалочку, вместе, молча. ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ замирает, потом начинает истерически смеяться. Когда ТРУПЫ доходят до левого торца и начинают вылезать, ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ, дико смеясь, открывает огонь. ТРУПЫ вылезают из траншеи, надвигаются на ГЕНЕРАЛА. На мгновение закрывают его от зрителей. В это самое мгновение пулемет замолкает. Над сценой повисает абсолютная тишина. ТРУПЫ уходят со сцены. Неспешно, словно по делам, которые могут и подождать. Зрители видят ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА, лежащего на пулемете. На несколько мгновений на сцене все застывают. Потом за трупами следуют ЧЕТВЕРО СОЛДАТ похоронной команды, той же неспешной походкой. Они проходят мимо ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА. Последний СОЛДАТ, проходя мимо ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА, небрежно швыряет в него окурок и уходит следом за остальными СОЛДАТАМИ. На сцене остается только ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ, лежащий на пулемете, который нацелен на пустую траншеюмогилу. Свет гаснет... в тишине).
ЗАНАВЕС.
Перевел с английского Виктор Вебер
1 В Америке принято прикреплять золотую звезду к флагу, которым покрывают гроб погибшего воина. Если его хоронят на поле боя, золотая звезда вывешивается в окне.