Страница:
Иван Апраксин
Поморский капитан
© Апраксин И., 2013
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Ставь же свой парус косматый,
Меть свои крепкие латы
Знаком креста на груди!
Александр Блок
Глава I
Стрелецкий заслон
– Изготовиться к пищальному бою! – пронзительно закричал сотенный начальник – боярский сын Василий. Голос его от волнения сорвался, и последнее слово прозвучало тонко, по-петушиному.
Вышло смешно, но никто не рассмеялся: стрельцы сосредоточенно сыпали порох на затравочные полки. Сотенный Василий был совсем молод – ему едва исполнилось восемнадцать, но он воевал уже больше года, и все вокруг знали – он не трус. И сейчас сын боярский не испугался, а просто сильно волнуется. До этого сотня сражалась в составе всего стрелецкого полка. Слева и справа были видны другие сотни, поблизости скакало на сытых конях и отдавало распоряжения начальство – бояре, воеводы. Как говорится, на миру и смерть красна.
А теперь им всем предстояла битва один на один с врагом. И никого не было вокруг, чтобы увидеть их воинский подвиг, или хоть рассказать после о том, как славно сложили они свои буйные головы.
Сотня стрельцов и их командир – совсем юный и светловолосый, как херувим. Они заняли оборону за перевернутыми телегами, которые составили вплотную, наподобие гуляй-города. Это было их единственное средство защиты от тяжелой шведской конницы, которая непременно должна была появиться здесь.
Да что там – должна: скрытая холмом, она уже приближалась и земля дрожала от топота сотен копыт.
Армия царя Московского снялась с лагеря под Нарвой и теперь поспешно уходила по новгородскому тракту. А сотню стрельцов воеводы оставили в заслоне – задержать шведов, не дать им преследовать отступающее войско.
На войне всегда кому-то не везет. Если армия отступает, нужно ставить заслон. И кто-то должен остаться в этом заслоне и погибнуть, чтобы дать уйти основным силам. На этот раз выбор пал на сотню Василия сына Прончищева. Теперь хочешь не хочешь, а нужно стоять, принять бой и, вероятнее всего, погибнуть. А что остается? Не разбегаться же в разные стороны…
Степан Кольцо и Лаврентий Беляев стояли рядом – в метре друг от друга. Они всегда были вместе, с тех пор как покинули родные места. Вместе шли из Поморья на юг, вместе вступили в стрелецкое войско царя Ивана. Вместе двинулись с полком на Ливонскую войну, затеянную московским государем ради выхода к морю.
Краем глаза Степан следил за Лаврентием: как тот насыпает порох из рожка на полку пищали, как пристраивает длинный ствол на ребре перевернутой телеги. Лаврентий все же моложе на десять лет, ему всего двадцать. По сравнению с двадцатипятилетним Степаном – совсем мальчишка…
Не слишком ли волнуется перед боем? Не дрогнет ли в опасную минуту? Как-никак, опыта у него поменьше.
А вообще Степан думал сразу о нескольких вещах. Он смотрел вокруг и оценивал, правильно ли занята боевая позиция. Верно ли сотник Василий расставил стрельцов? Наверное, в данной ситуации все сделано правильно.
Справа – река Нарова, широкая, с обрывистыми высокими берегами. Слева – густой лес, откуда враг тоже внезапно не подберется. А за спиной – новгородский тракт, изрытый колеями тележных колес, копытами лошадей, покрытый глубокими лужами.
Кстати, о лужах: всю ночь шел дождь, и это было главной неприятностью – отсырел порох. Будут ли стрелять пищали?
Команда изготовиться к пищальному бою означала, что нужно запалить жгут. От одного стрельца к другому передавали горящий трут, чтобы каждый мог зажечь свой фитиль. Дошла очередь и до Степана – он долго разжигал: сырой фитиль не хотел заниматься.
Глядя, как то же самое делает друг, Степан заметил, как сильно дрожат у Лаврентия руки. Неужели трусит? Не может быть, просто волнуется, как все здесь в эту минуту. А как не волноваться? В боях они уже бывали, а вот так напрямую смотреть смерти в глаза не приходилось.
На вершине холма показалась шведская конница. В лучах неяркого солнца заблестели металлические панцири и шлемы всадников. Первая шеренга, за ней другая…
Быстро оглянувшись, Степан как бы со стороны увидел себя и своих товарищей – всю сотню, стоящих с запаленными фитилями на пищалях в ожидании команды стрелять. Зная, что дело, скорее всего, кончится смертью, с утра стрельцы надели парадную одежду. Упрятали в походные сундучки серые и коричневые кафтаны и нарядились в ярко-красные, из хорошего тонкого сукна. Достали шапки с меховой опушкой, а у кого сохранилось стираное свежее белье, надели и его – перед гибелью.
Перевернутые телеги, и за ними сто фигурок в красных долгополых кафтанах – вот что увидели перед собой с высоты холма шведские кавалеристы. Дымятся фитили на пищалях, трепещет на балтийском ветру боевой стяг московского царства – алое полотнище с цветным изображением Спаса Нерукотворного образа.
– Не стрелять! Не стрелять! – кричит боярский сын Василий. И верно кричит: издалека стрелять глупо, пуля не пробьет железный доспех. Нужно подпустить аршин хотя бы на сто. Тогда уж пуля сразит врага наверняка. Но правда, выстрел будет единственным: перезарядить пищаль времени уже не будет…
Сам Василий сын Прончищев стоял на телеге, одной ногой упираясь в колесо. В руках у него была длинная сабля, как положено командиру. Стрельцы же больше полагались на бердыши – грозное оружие. Пусть не так красиво драться, как с саблей, зато и убойная сила куда больше.
Этой саблей своей сотник Василий часто хвастался на привалах, демонстрируя ее булатную сталь и украшенную резьбой серебряную рукоятку с широким перекрестьем. Сабля досталась ему от деда по матери – крещеного касимовского князя из татар.
– Дед сражался и побеждал, – говорил Василий, любовно оглаживая саблю. – А теперь я на службе у великого государя не посрамлю оружие.
И не срамил, это все знали. Хоть молод был боярский сын Василий и физически не слишком силен, однако саблей владел искусно – с малолетства обучался в отцовском доме.
Шведы скакали молча. Выйдя на исходный рубеж для атаки, они перестроились и теперь надвигались клином. Шесть всадников в первом ряду, двенадцать – во втором, двадцать четыре – в третьем…
Все меньше и меньше оставалось расстояние до стрелецкой обороны. Уже видны морды лошадей, уже видны наставленные вперед пики с гранеными железными наконечниками. Войдет такая пика в тело, и конец, верная смерть.
Стрельцы крестились, не отрывая напряженных глаз от надвигающегося врага.
А вот и вожделенные сто аршин, после которых можно стрелять.
– Пали! – закричал сотник. В следующее мгновение зажженные фитили опустились на затравочные полки. Полыхнуло огнем, грохнули выстрелами стрелецкие пищали. Укрепление сразу заволокло серым пороховым дымом.
У некоторых стрельцов отсыревший порох не вспыхнул – тлел, шипел, но выстрела не произошло. Говорили ведь, что порох нужно всегда держать сухим – от этого зависит жизнь бойца.
Все же стрелецкий залп оказался эффективным: выстрелы скосили первый ряд скакавших конников и добрую половину второго. В наступающем клине произошла сумятица. Раненые лошади бились на земле, упавшие всадники молили о помощи. Строй шведов смешался.
Вдохновленные этим стрельцы принялись перезаряжать пищали. Щурясь в окутавшем их плотном дыму, они торопливо забивали в ствол пулю, сыпали порох, но каждый уже сознавал – не успеть. Очень уж долгий это процесс: зарядить громоздкую и тяжелую пищаль, да еще сырым порохом, да трясущимися от предыдущего выстрела руками…
Полуминутная заминка у шведов закончилась, и клин помчался дальше на стрелецкое укрепление.
Бросив пищаль, Степан схватился за бердыш, перехватив его покрепче. К пищали он всегда относился как к ненадежному оружию. Прежде, до поступления в стрелецкое войско, никогда не приходилось Степану стрелять из этой штуковины. Откуда пищали в Поморье? В Кеми – родном селении Степана и Лаврентия пищали не было ни у кого – только холодное оружие.
Бердыш – тот же топор, только с длинной рукояткой и широким лезвием. А какой мужчина не умеет владеть топором?
Шведы налетели на укрепление. Перепрыгнуть поставленные ребром телеги они не смогли, да и опасно было – за телегами их ждали стрельцы с копьями, саблями и бердышами. Поэтому бились конями о телеги, пытаясь растащить их в разные стороны. Другие пиками пытались достать стрельцов.
Степан с Лаврентием, отчаянно размахивая бердышами, отбивались от двух шведских всадников. Бой кипел вокруг них, слышались крики, звон сталкивающегося оружия, ржание раненых лошадей.
Сколько это продолжалось, никто потом сказать не мог. Казалось, что – бесконечность. Отбить вражеский удар, нанести свой. Отбить – нанести. Пот заливает лоб, от напряжения нечем дышать.
Острая пика распорола широкий рукав кафтана. Застряв в толстом сукне, пика потащила Степана вниз, он оступился и едва не упал. Швед перегнулся вперед, и уже занес над головой зажатую в другой руке саблю, когда подоспел Лаврентий – бердышом он заслонил беззащитную спину своего друга.
В какое-то время враги неожиданно отъехали обратно, и в бою наступила передышка. Степан оглянулся вокруг – среди стрельцов было много раненых. Все-таки пики у шведов длинные, и не все удары можно отбить. Боярский сын Василий прижимал окровавленный платок к своему лицу – острие пики прошло по касательной и распороло щеку. Рана не опасная, но шрам останется на всю жизнь, а при ангельской внешности Василия Прончищева это было обидно.
Хотя думать о будущем было нелепо: бой был только в самом начале. Уже ясно было, что шведский отряд насчитывает не меньше двухсот всадников, и отступать они отнюдь не собираются. А это означало только одно – стрелецкому заслону предстоит погибнуть полностью.
Правда, благодаря этому русская армия уйдет невредимой в сторону Новгорода, под защиту крепостных стен. Но Степан с Лаврентием и их товарищи уже этого не узнают…
Воспользовавшись передышкой, стрельцы вновь принялись заряжать пищали. Все-таки пищальный бой способен нанести большой урон наступавшим. На зеленой траве в ста аршинах перед заслоном остались лежать два десятка убитых и раненых шведов.
Сотенный Василий уже не командовал – не мог говорить из-за раны в щеке. Но теперь тактика была ясна уже всем: успеть зарядить пищали и дать еще залп, который, может быть, остановит врага еще на какое-то время. А что потом? Потом – ясно, что…
Зарядив оружие, в ожидании следующей атаки, стрельцы запели «Святый Боже» – они готовились принять смерть в бою. Начал один, потом подхватили соседи по строю, а затем уже запели все, и нестройное, но мощное пение сотни мужских голосов разнеслось над Наровой.
– «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас»…
Шведы снова пошли в атаку. Развернули строй и поскакали на укрепление с еще бо́льшим, чем прежде, остервенением. У них тоже были погибшие и раненые, они тоже шли на смерть.
Грохнул пищальный залп, все вокруг снова заволокло удушливым пороховым дымом. Опять заржали лошади и дико закричали упавшие с коней раненые и умирающие.
Теперь уже схватка у телег оказалась короткой: всадникам удалось растащить телеги в двух местах, и поток конных шведов хлынул в образовавшиеся бреши.
Защищать укрепление больше не имело смысла – не стало фронта, враги были теперь повсюду. Единственным спасением оставалось бегство. Но куда? Степан с Лаврентием уже заранее успели решить этот вопрос – прыгать с высокого берега к Нарове и пытаться переплыть реку. Если получится – на том берегу уже не догонят.
Ударив бердышом крутившегося рядом всадника, Степан бросился к берегу. Краем глаза он увидел, что рядом бежит Лаврентий и кто-то еще, а основная масса стрельцов устремилась в противоположном направлении – в сторону леса. А что еще оставалось людям, не умеющим плавать? Лес – это привычное укрытие, а глубокая полноводная река – верная гибель.
Для помора же водная стихия – родной дом. С самого детства Степан учился хорошо плавать. В Белом море вода почти всегда холодная, особенно не поплаваешь, но рядом с домом была речка – там и учился. А потом умение плавать много раз пригождалось и в море: когда нужно было вытаскивать коч[1] на берег и когда однажды судно село на камни возле Груманта[2]. Ох, и ледяная же вода была в тех местах!
Да и что это за помор, который боится воды? Спрыгнув с высокого берега, Степан увидел, что до реки еще аршин пятьдесят, а сзади слышались топот коней и голоса преследователей. Шведы толпились над обрывом, решая, стоит ли догонять беглецов…
К реке они бежали втроем: Степан с Лаврентием и боярский сын Василий – тоже мастер плавать. Но он неудачно прыгнул и подвернул ногу, так что пришлось подхватить его под мышки и тащить к воде волоком.
– Доплыть-то сможешь? – задыхаясь от боя и бега, хрипло спросил Лаврентий своего командира-ровесника. – В воде полегче будет, нога там не нужна.
Но до воды они не добежали, потому что шведы решили все-таки догнать русских и взять в плен. Ватага вражеских воинов попрыгала следом за беглецами, и уже скоро окружили их, повалили на песчаный берег, наставили пики.
Берега Наровы были сплошь усеяны кустами черной смородины. Все время, пока стояли тут лагерем под крепостью Нарвой, стрельцы ходили на берег лакомиться ягодой. Между собой друзья-поморы так и называли это место: сиестер-йокки – смородиновая река. Вот и теперь, стоило Степану открыть глаза после удара сзади по голове, он увидел перед собой смородиновый куст.
Он лежал на мокром после дождя песке и испытывал острое чувство обиды. Он бы добежал до воды и успел переплыть реку, его бы не догнали. И Лаврентия бы не догнали. Куда там тяжеловооруженным шведским солдатам угнаться в воде за двумя поморскими парнями? Да никогда бы не догнали!
Но ведь и нельзя же было бросать сотенного Василия? Нехорошо бы получилось. Человек храбро сражался, потом подвернул ногу, а свои же товарищи его бросили? Нет, не годится…
Зато теперь все трое оказались в плену. А плен – дело невеселое.
Всех десятерых пленников окружили всадники и быстро погнали в сторону Нарвы. Хоть Василий и был нетяжел, но волочить его на себе было несподручно, так что пленники менялись, таща сотника попарно.
Подняв на Степана голубые детские глаза, Василий невнятно из-за раненой щеки произнес:
– За то, что не бросили меня на берегу – спасибо. Вернемся в Москву, будете награждены за службу.
«Ты еще вернись теперь в Москву, – подумал про себя Степан. – Боюсь, долго ждать боярской награды придется».
К тому же его резанули слова «за службу». Когда они с Лаврентием подхватили Василия под руки, они меньше всего думали о службе. Сделали это не потому, что Василий – сотник или боярский сын, а потому, что он был их боевой товарищ.
И вообще – при чем тут награда? Разве помощь человеку в беде требует какой-то награды?
Кроме того, Степан вообще не чувствовал себя ниже боярского сына. Да, Василий оказался хорошим сотником и храбро сражался в боях, но чем он лучше других людей? Тем, что он сын родовитого боярина? Род Прончищевых действительно славится стариной и знатностью. За то время, что они с Лаврентием пришли на Русь из Поморья, Степан успел заметить, что здесь люди придают большое значение родовитости. Тот, кто родом или должностью ниже, называет себя холопом, хотя холопом конечно же не является. Старший-боярин называет младшего-дворянина или служилого уменьшительным именем, и ему не стыдно: оба считают такое нормальным…
Даже царь Иван Московский и всея Руси называет своих подданных холопами. Неужели ему нравится быть царем холопов, а не свободных людей?
Поморам эти порядки казались дикими, они не привыкли к таким отношениям между людьми. В Поморье не было бояр, не было дворян, а все занимались одним делом – трудились. Большая часть людей ходила в море – добывать рыбу либо по торговым делам, перевозя пушнину, лес. Другая часть занималась охотой на зверя, благо леса изобиловали разными ценными животными.
Делились только на богатых и бедных. На тех, кто был хозяином и владел кочем, и тех, кто нанимался к нему в работники-мореходы. Именно таким хозяином целых двух кочей был отец Степана Кольцо. Били тюленей и нерпу в Белом море, ставили сети на рыбу. Для этого ходили в море далеко, до самого Груманта на севере и до Мангазеи на востоке. Улов и шкуры возили в Норвежскую землю, отправляли в Москву и еще дальше. Семья Кольцо была самой богатой в Кеми – имели двухэтажный дом с пристройками, и работников-мореходов было больше двадцати человек. Но хозяину и в голову никогда не приходило называть своих наемных работников холопами, рабами. Да и они не позволили бы так с собой обращаться – это было совершенно не принято среди поморов.
Поэтому, оказавшись в стрелецком войске, Степан и его друг Лаврентий Беляев не уставали удивляться непривычным для них московским порядкам.
Друзья-поморы и не оказались бы здесь, если бы не случившаяся беда. Богато и хорошо жили в Кеми, но имелся в этих местах один недостаток – слишком близко было до шведской земли. А шведам издавна не давали покоя зажиточные поморские села и городки. Больно уж хотелось их грабить и разорять.
Конечно, шведам был нужен какой-то повод для нападений на мирных соседей – времена викингов, грабивших и убивавших без всякого повода, все же миновали. Повод был найден легко: было объявлено, что поморы – не христиане, а язычники, так что каждому порядочному шведскому воину просто необходимо их грабить, а заодно крестить, приводя в христианскую веру.
Русский Север был населен двумя народами: карелами – исконными жителями этих мест, и русскими, пришедшими из Великого Новгорода и других городов и осевших здесь. Все они уже давно были христианами греческого обряда, так что шведские претензии ни на чем не основывались: зачем же крестить уже давно крещенных? Однако над спорными богословскими вопросами шведские отряды не задумывались.
Ранними утрами из северного морского тумана вдруг показывались шведские корабли, и беззащитные поморские поселки становились их добычей. Русский военный гарнизон стоял в Холмогорах, и сменявшие друг друга царские воеводы клялись когда-нибудь поспеть в срок и защитить поморов, но сделать это было трудно.
В один из таких дней беда постигла и Кемь. Степан с Лаврентием ездили на свадьбу в соседнее село и гуляли там три дня, как положено, а когда вернулись, нашли родной городок сгоревшим дотла, а родных убитыми. Шведы вывезли хранившийся в амбарах товар, приготовленный для продажи, а затем запалили Кемь с разных сторон.
Сгорели дома, а самое главное – кочи, на которых ходили по морю. Отец Степана к тому времени был уже староват для морского промысла, так что сын заменял его во всем, и в качестве кормщика корабля – тоже. Научившись у отца, он умел все – вести корабль, ставить паруса, ориентироваться по звездам и прокладывать путь среди каменистых островов. Знал путь на Грумант и в Норвегию, и даже на восток – за Уральский хребет.
Только двух вещей не умел Степан к своим солидным двадцати пяти годам: брать деньги из воздуха, чтобы восстановить разрушенное хозяйство и простить нанесенную обиду.
– Что будем делать? – спросил он своего младшего товарища Лаврентия. – Останемся на пепелище? Будем заново строить дома и кочи? Заново строить жизнь?
Поступить так означало долгие годы провести в нищете, напрягаясь из последних сил, чтобы спустя много лет восстановить разоренное. А потом ждать следующего набега шведских грабителей. И все повторится снова…
Кроме того, это означало бы простить нанесенную обиду. Простить гибель отца и матери, друзей и близких. Смириться с таким значило для Степана не уважать самого себя.
Лаврентий Кольцо – высокий и складный парень-карел смотрел на своего старшего друга и молчал. Он привык слушаться Степана во всем. Родных у Лаврентия не было, он вырос сиротой под присмотром деда, который тоже погиб при набеге.
Оба они остались одни на белом свете, и только им предстояло решить свою судьбу.
И они решили.
– На юге, вблизи Варяжского моря идет сейчас война, – сказал Степан. – Царь Иван Васильевич пошел на шведов. Говорят, побеждает. Шведы – враги московского царя и наши с тобой, Лаврентий, тоже. Пойдем и мы воевать вместе с русским войском.
Так поморы оказались на Ливонской войне. Пришли в Великий Новгород, где совсем уже собрались вступить в городское ополчение, чтобы с ним идти на войну. Новгородцы были для друзей-поморов почти что свои – северные люди, привыкшие к свободе и самостоятельности: охотники, лесорубы, рыбаки с Ильменя. И речь новгородцев была близкой и понятной поморам – наполовину русской, наполовину карельской.
Но тут увидели друзья стрелецкий полк из Москвы, отправлявшийся под Нарву. И не выдержали – вступили туда. Красные кафтаны из тонкого немецкого сукна, шапки с меховой опушкой и красным же верхом! А пищали – невиданное на севере грозное оружие!
Если уж собрались громить ненавистных шведов, то лучше делать это в составе профессионального войска, с хорошим оснащением и самым современным оружием. В стрельцы Степана и Лаврентия приняли сразу: два статных красавца, с сильными руками и метким глазом – оба показали свое искусство бить из лука.
– А пищальному бою в походе обучитесь, – напутственно сказал боярин, командовавший полком и принимавший новобранцев. – Будете не хуже других.
На самом деле боярин лукавил – он понимал, что эти два помора будут куда лучше других стрельцов его полка. Потому что московские стрельцы шли на войну по обязанности, по служивому делу. Кто такие шведы и зачем царю Ивану нужна Ливония, они не знали и не задумывались. А у Степана и Лаврентия имелись веские причины действительно ненавидеть шведов – они сознательно рвались в бой…
К пищалям друзья привыкали долго, лук был куда привычнее. Лук – легкий, прицельно бьет куда дальше пищали. Разве что броню пробить не может, а в остальном…
На тюленя и нерпу охотились именно из лука. Во-первых, с рогатиной или топором трудно подобраться поближе – зверь убежит, даром что выглядит неповоротливым. А во-вторых, и это самое главное – топором да и рогатиной можно испортить шкуру. Стрела же, пущенная прямо в глаз зверю, – идеальное средство.
Правда, для этого нужно попасть точно в глаз, но это уж – особое искусство.
А пищаль неимоверно тяжелая – весит полпуда. Заряжать ее долго и сложно, нужно все время таскать при себе сухой порох, отдельно патроны, шомпол, тряпицу для обтирания просыпавшегося зелья…
Глядя на Степана, учился воинскому делу и Лаврентий. Вообще-то он сызмальства был не мастер что-то делать руками. Конечно, кто не работает, тот не ест, так что Лаврентий вместе со всеми ходил в море и делал все, что нужно, но получалось у него хуже, чем у других. Его сила была в ином: он красиво пел старинные песни и даже сам слагал их. Но главное Лаврентий унаследовал от своего деда – известного во всей округе и очень сильного кидойнекку – колдуна.
Карельские колдуны издавна считались на Руси более сильными, чем их русские собратья. Карельская ворожба и заговоры творили чудеса. Много говорить об этом было не принято. Человек, посвященный в тайны колдовства, помалкивал, и считалось дурным любопытством расспрашивать его. Степан на правах старшего друга несколько раз заводил разговор о чудесах, которым научил старый дед своего внука, но Лаврентий всегда смеялся в ответ либо отвечал уклончиво.
– Ты все равно не поймешь, – говорил он. – Да и неинтересно тебе про это слушать.
Единственное, что твердо знал Степан Кольцо о необыкновенных свойствах своего друга, было то, что Лаврентий – белый колдун. Карельские колдуны делились на черных и белых. Черные – те, кто призывал нечистую силу, кто пользовался услугами темных властителей зла. С такими колдунами предпочитали не водиться, хотя спрос на их чародейство был немал.
А белый колдун действовал при помощи сил света и добра. Если с таким колдуном заводили разговор о христианской религии, то он отвечал, что он – христианин, как все прочие люди. Просто ему лучше, чем другим, известны потаенные лазейки к Богу. Потому и чудеса свои и исцеления творит он именем Бога Всевышнего и сына Его Иисуса Христа…
В этом Степан имел случай убедиться сам. Когда сидели они с Лаврентием на пепелище родного городка и собирались в дальнюю дорогу в чужие края, Лаврентий решил поворожить на будущее – предсказать, что ждет их впереди.
Вышло смешно, но никто не рассмеялся: стрельцы сосредоточенно сыпали порох на затравочные полки. Сотенный Василий был совсем молод – ему едва исполнилось восемнадцать, но он воевал уже больше года, и все вокруг знали – он не трус. И сейчас сын боярский не испугался, а просто сильно волнуется. До этого сотня сражалась в составе всего стрелецкого полка. Слева и справа были видны другие сотни, поблизости скакало на сытых конях и отдавало распоряжения начальство – бояре, воеводы. Как говорится, на миру и смерть красна.
А теперь им всем предстояла битва один на один с врагом. И никого не было вокруг, чтобы увидеть их воинский подвиг, или хоть рассказать после о том, как славно сложили они свои буйные головы.
Сотня стрельцов и их командир – совсем юный и светловолосый, как херувим. Они заняли оборону за перевернутыми телегами, которые составили вплотную, наподобие гуляй-города. Это было их единственное средство защиты от тяжелой шведской конницы, которая непременно должна была появиться здесь.
Да что там – должна: скрытая холмом, она уже приближалась и земля дрожала от топота сотен копыт.
Армия царя Московского снялась с лагеря под Нарвой и теперь поспешно уходила по новгородскому тракту. А сотню стрельцов воеводы оставили в заслоне – задержать шведов, не дать им преследовать отступающее войско.
На войне всегда кому-то не везет. Если армия отступает, нужно ставить заслон. И кто-то должен остаться в этом заслоне и погибнуть, чтобы дать уйти основным силам. На этот раз выбор пал на сотню Василия сына Прончищева. Теперь хочешь не хочешь, а нужно стоять, принять бой и, вероятнее всего, погибнуть. А что остается? Не разбегаться же в разные стороны…
Степан Кольцо и Лаврентий Беляев стояли рядом – в метре друг от друга. Они всегда были вместе, с тех пор как покинули родные места. Вместе шли из Поморья на юг, вместе вступили в стрелецкое войско царя Ивана. Вместе двинулись с полком на Ливонскую войну, затеянную московским государем ради выхода к морю.
Краем глаза Степан следил за Лаврентием: как тот насыпает порох из рожка на полку пищали, как пристраивает длинный ствол на ребре перевернутой телеги. Лаврентий все же моложе на десять лет, ему всего двадцать. По сравнению с двадцатипятилетним Степаном – совсем мальчишка…
Не слишком ли волнуется перед боем? Не дрогнет ли в опасную минуту? Как-никак, опыта у него поменьше.
А вообще Степан думал сразу о нескольких вещах. Он смотрел вокруг и оценивал, правильно ли занята боевая позиция. Верно ли сотник Василий расставил стрельцов? Наверное, в данной ситуации все сделано правильно.
Справа – река Нарова, широкая, с обрывистыми высокими берегами. Слева – густой лес, откуда враг тоже внезапно не подберется. А за спиной – новгородский тракт, изрытый колеями тележных колес, копытами лошадей, покрытый глубокими лужами.
Кстати, о лужах: всю ночь шел дождь, и это было главной неприятностью – отсырел порох. Будут ли стрелять пищали?
Команда изготовиться к пищальному бою означала, что нужно запалить жгут. От одного стрельца к другому передавали горящий трут, чтобы каждый мог зажечь свой фитиль. Дошла очередь и до Степана – он долго разжигал: сырой фитиль не хотел заниматься.
Глядя, как то же самое делает друг, Степан заметил, как сильно дрожат у Лаврентия руки. Неужели трусит? Не может быть, просто волнуется, как все здесь в эту минуту. А как не волноваться? В боях они уже бывали, а вот так напрямую смотреть смерти в глаза не приходилось.
На вершине холма показалась шведская конница. В лучах неяркого солнца заблестели металлические панцири и шлемы всадников. Первая шеренга, за ней другая…
Быстро оглянувшись, Степан как бы со стороны увидел себя и своих товарищей – всю сотню, стоящих с запаленными фитилями на пищалях в ожидании команды стрелять. Зная, что дело, скорее всего, кончится смертью, с утра стрельцы надели парадную одежду. Упрятали в походные сундучки серые и коричневые кафтаны и нарядились в ярко-красные, из хорошего тонкого сукна. Достали шапки с меховой опушкой, а у кого сохранилось стираное свежее белье, надели и его – перед гибелью.
Перевернутые телеги, и за ними сто фигурок в красных долгополых кафтанах – вот что увидели перед собой с высоты холма шведские кавалеристы. Дымятся фитили на пищалях, трепещет на балтийском ветру боевой стяг московского царства – алое полотнище с цветным изображением Спаса Нерукотворного образа.
– Не стрелять! Не стрелять! – кричит боярский сын Василий. И верно кричит: издалека стрелять глупо, пуля не пробьет железный доспех. Нужно подпустить аршин хотя бы на сто. Тогда уж пуля сразит врага наверняка. Но правда, выстрел будет единственным: перезарядить пищаль времени уже не будет…
Сам Василий сын Прончищев стоял на телеге, одной ногой упираясь в колесо. В руках у него была длинная сабля, как положено командиру. Стрельцы же больше полагались на бердыши – грозное оружие. Пусть не так красиво драться, как с саблей, зато и убойная сила куда больше.
Этой саблей своей сотник Василий часто хвастался на привалах, демонстрируя ее булатную сталь и украшенную резьбой серебряную рукоятку с широким перекрестьем. Сабля досталась ему от деда по матери – крещеного касимовского князя из татар.
– Дед сражался и побеждал, – говорил Василий, любовно оглаживая саблю. – А теперь я на службе у великого государя не посрамлю оружие.
И не срамил, это все знали. Хоть молод был боярский сын Василий и физически не слишком силен, однако саблей владел искусно – с малолетства обучался в отцовском доме.
Шведы скакали молча. Выйдя на исходный рубеж для атаки, они перестроились и теперь надвигались клином. Шесть всадников в первом ряду, двенадцать – во втором, двадцать четыре – в третьем…
Все меньше и меньше оставалось расстояние до стрелецкой обороны. Уже видны морды лошадей, уже видны наставленные вперед пики с гранеными железными наконечниками. Войдет такая пика в тело, и конец, верная смерть.
Стрельцы крестились, не отрывая напряженных глаз от надвигающегося врага.
А вот и вожделенные сто аршин, после которых можно стрелять.
– Пали! – закричал сотник. В следующее мгновение зажженные фитили опустились на затравочные полки. Полыхнуло огнем, грохнули выстрелами стрелецкие пищали. Укрепление сразу заволокло серым пороховым дымом.
У некоторых стрельцов отсыревший порох не вспыхнул – тлел, шипел, но выстрела не произошло. Говорили ведь, что порох нужно всегда держать сухим – от этого зависит жизнь бойца.
Все же стрелецкий залп оказался эффективным: выстрелы скосили первый ряд скакавших конников и добрую половину второго. В наступающем клине произошла сумятица. Раненые лошади бились на земле, упавшие всадники молили о помощи. Строй шведов смешался.
Вдохновленные этим стрельцы принялись перезаряжать пищали. Щурясь в окутавшем их плотном дыму, они торопливо забивали в ствол пулю, сыпали порох, но каждый уже сознавал – не успеть. Очень уж долгий это процесс: зарядить громоздкую и тяжелую пищаль, да еще сырым порохом, да трясущимися от предыдущего выстрела руками…
Полуминутная заминка у шведов закончилась, и клин помчался дальше на стрелецкое укрепление.
Бросив пищаль, Степан схватился за бердыш, перехватив его покрепче. К пищали он всегда относился как к ненадежному оружию. Прежде, до поступления в стрелецкое войско, никогда не приходилось Степану стрелять из этой штуковины. Откуда пищали в Поморье? В Кеми – родном селении Степана и Лаврентия пищали не было ни у кого – только холодное оружие.
Бердыш – тот же топор, только с длинной рукояткой и широким лезвием. А какой мужчина не умеет владеть топором?
Шведы налетели на укрепление. Перепрыгнуть поставленные ребром телеги они не смогли, да и опасно было – за телегами их ждали стрельцы с копьями, саблями и бердышами. Поэтому бились конями о телеги, пытаясь растащить их в разные стороны. Другие пиками пытались достать стрельцов.
Степан с Лаврентием, отчаянно размахивая бердышами, отбивались от двух шведских всадников. Бой кипел вокруг них, слышались крики, звон сталкивающегося оружия, ржание раненых лошадей.
Сколько это продолжалось, никто потом сказать не мог. Казалось, что – бесконечность. Отбить вражеский удар, нанести свой. Отбить – нанести. Пот заливает лоб, от напряжения нечем дышать.
Острая пика распорола широкий рукав кафтана. Застряв в толстом сукне, пика потащила Степана вниз, он оступился и едва не упал. Швед перегнулся вперед, и уже занес над головой зажатую в другой руке саблю, когда подоспел Лаврентий – бердышом он заслонил беззащитную спину своего друга.
В какое-то время враги неожиданно отъехали обратно, и в бою наступила передышка. Степан оглянулся вокруг – среди стрельцов было много раненых. Все-таки пики у шведов длинные, и не все удары можно отбить. Боярский сын Василий прижимал окровавленный платок к своему лицу – острие пики прошло по касательной и распороло щеку. Рана не опасная, но шрам останется на всю жизнь, а при ангельской внешности Василия Прончищева это было обидно.
Хотя думать о будущем было нелепо: бой был только в самом начале. Уже ясно было, что шведский отряд насчитывает не меньше двухсот всадников, и отступать они отнюдь не собираются. А это означало только одно – стрелецкому заслону предстоит погибнуть полностью.
Правда, благодаря этому русская армия уйдет невредимой в сторону Новгорода, под защиту крепостных стен. Но Степан с Лаврентием и их товарищи уже этого не узнают…
Воспользовавшись передышкой, стрельцы вновь принялись заряжать пищали. Все-таки пищальный бой способен нанести большой урон наступавшим. На зеленой траве в ста аршинах перед заслоном остались лежать два десятка убитых и раненых шведов.
Сотенный Василий уже не командовал – не мог говорить из-за раны в щеке. Но теперь тактика была ясна уже всем: успеть зарядить пищали и дать еще залп, который, может быть, остановит врага еще на какое-то время. А что потом? Потом – ясно, что…
Зарядив оружие, в ожидании следующей атаки, стрельцы запели «Святый Боже» – они готовились принять смерть в бою. Начал один, потом подхватили соседи по строю, а затем уже запели все, и нестройное, но мощное пение сотни мужских голосов разнеслось над Наровой.
– «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас»…
Шведы снова пошли в атаку. Развернули строй и поскакали на укрепление с еще бо́льшим, чем прежде, остервенением. У них тоже были погибшие и раненые, они тоже шли на смерть.
Грохнул пищальный залп, все вокруг снова заволокло удушливым пороховым дымом. Опять заржали лошади и дико закричали упавшие с коней раненые и умирающие.
Теперь уже схватка у телег оказалась короткой: всадникам удалось растащить телеги в двух местах, и поток конных шведов хлынул в образовавшиеся бреши.
Защищать укрепление больше не имело смысла – не стало фронта, враги были теперь повсюду. Единственным спасением оставалось бегство. Но куда? Степан с Лаврентием уже заранее успели решить этот вопрос – прыгать с высокого берега к Нарове и пытаться переплыть реку. Если получится – на том берегу уже не догонят.
Ударив бердышом крутившегося рядом всадника, Степан бросился к берегу. Краем глаза он увидел, что рядом бежит Лаврентий и кто-то еще, а основная масса стрельцов устремилась в противоположном направлении – в сторону леса. А что еще оставалось людям, не умеющим плавать? Лес – это привычное укрытие, а глубокая полноводная река – верная гибель.
Для помора же водная стихия – родной дом. С самого детства Степан учился хорошо плавать. В Белом море вода почти всегда холодная, особенно не поплаваешь, но рядом с домом была речка – там и учился. А потом умение плавать много раз пригождалось и в море: когда нужно было вытаскивать коч[1] на берег и когда однажды судно село на камни возле Груманта[2]. Ох, и ледяная же вода была в тех местах!
Да и что это за помор, который боится воды? Спрыгнув с высокого берега, Степан увидел, что до реки еще аршин пятьдесят, а сзади слышались топот коней и голоса преследователей. Шведы толпились над обрывом, решая, стоит ли догонять беглецов…
К реке они бежали втроем: Степан с Лаврентием и боярский сын Василий – тоже мастер плавать. Но он неудачно прыгнул и подвернул ногу, так что пришлось подхватить его под мышки и тащить к воде волоком.
– Доплыть-то сможешь? – задыхаясь от боя и бега, хрипло спросил Лаврентий своего командира-ровесника. – В воде полегче будет, нога там не нужна.
Но до воды они не добежали, потому что шведы решили все-таки догнать русских и взять в плен. Ватага вражеских воинов попрыгала следом за беглецами, и уже скоро окружили их, повалили на песчаный берег, наставили пики.
Берега Наровы были сплошь усеяны кустами черной смородины. Все время, пока стояли тут лагерем под крепостью Нарвой, стрельцы ходили на берег лакомиться ягодой. Между собой друзья-поморы так и называли это место: сиестер-йокки – смородиновая река. Вот и теперь, стоило Степану открыть глаза после удара сзади по голове, он увидел перед собой смородиновый куст.
Он лежал на мокром после дождя песке и испытывал острое чувство обиды. Он бы добежал до воды и успел переплыть реку, его бы не догнали. И Лаврентия бы не догнали. Куда там тяжеловооруженным шведским солдатам угнаться в воде за двумя поморскими парнями? Да никогда бы не догнали!
Но ведь и нельзя же было бросать сотенного Василия? Нехорошо бы получилось. Человек храбро сражался, потом подвернул ногу, а свои же товарищи его бросили? Нет, не годится…
Зато теперь все трое оказались в плену. А плен – дело невеселое.
* * *
В том, что плен – невеселое дело, друзья убедились уже очень скоро. Когда, подгоняемые ударами древков пик, они вновь выбрались наверх и вытащили боярского сына, оказалось, что к тому времени шведам удалось взять в плен еще семерых стрельцов.Всех десятерых пленников окружили всадники и быстро погнали в сторону Нарвы. Хоть Василий и был нетяжел, но волочить его на себе было несподручно, так что пленники менялись, таща сотника попарно.
Подняв на Степана голубые детские глаза, Василий невнятно из-за раненой щеки произнес:
– За то, что не бросили меня на берегу – спасибо. Вернемся в Москву, будете награждены за службу.
«Ты еще вернись теперь в Москву, – подумал про себя Степан. – Боюсь, долго ждать боярской награды придется».
К тому же его резанули слова «за службу». Когда они с Лаврентием подхватили Василия под руки, они меньше всего думали о службе. Сделали это не потому, что Василий – сотник или боярский сын, а потому, что он был их боевой товарищ.
И вообще – при чем тут награда? Разве помощь человеку в беде требует какой-то награды?
Кроме того, Степан вообще не чувствовал себя ниже боярского сына. Да, Василий оказался хорошим сотником и храбро сражался в боях, но чем он лучше других людей? Тем, что он сын родовитого боярина? Род Прончищевых действительно славится стариной и знатностью. За то время, что они с Лаврентием пришли на Русь из Поморья, Степан успел заметить, что здесь люди придают большое значение родовитости. Тот, кто родом или должностью ниже, называет себя холопом, хотя холопом конечно же не является. Старший-боярин называет младшего-дворянина или служилого уменьшительным именем, и ему не стыдно: оба считают такое нормальным…
Даже царь Иван Московский и всея Руси называет своих подданных холопами. Неужели ему нравится быть царем холопов, а не свободных людей?
Поморам эти порядки казались дикими, они не привыкли к таким отношениям между людьми. В Поморье не было бояр, не было дворян, а все занимались одним делом – трудились. Большая часть людей ходила в море – добывать рыбу либо по торговым делам, перевозя пушнину, лес. Другая часть занималась охотой на зверя, благо леса изобиловали разными ценными животными.
Делились только на богатых и бедных. На тех, кто был хозяином и владел кочем, и тех, кто нанимался к нему в работники-мореходы. Именно таким хозяином целых двух кочей был отец Степана Кольцо. Били тюленей и нерпу в Белом море, ставили сети на рыбу. Для этого ходили в море далеко, до самого Груманта на севере и до Мангазеи на востоке. Улов и шкуры возили в Норвежскую землю, отправляли в Москву и еще дальше. Семья Кольцо была самой богатой в Кеми – имели двухэтажный дом с пристройками, и работников-мореходов было больше двадцати человек. Но хозяину и в голову никогда не приходило называть своих наемных работников холопами, рабами. Да и они не позволили бы так с собой обращаться – это было совершенно не принято среди поморов.
Поэтому, оказавшись в стрелецком войске, Степан и его друг Лаврентий Беляев не уставали удивляться непривычным для них московским порядкам.
Друзья-поморы и не оказались бы здесь, если бы не случившаяся беда. Богато и хорошо жили в Кеми, но имелся в этих местах один недостаток – слишком близко было до шведской земли. А шведам издавна не давали покоя зажиточные поморские села и городки. Больно уж хотелось их грабить и разорять.
Конечно, шведам был нужен какой-то повод для нападений на мирных соседей – времена викингов, грабивших и убивавших без всякого повода, все же миновали. Повод был найден легко: было объявлено, что поморы – не христиане, а язычники, так что каждому порядочному шведскому воину просто необходимо их грабить, а заодно крестить, приводя в христианскую веру.
Русский Север был населен двумя народами: карелами – исконными жителями этих мест, и русскими, пришедшими из Великого Новгорода и других городов и осевших здесь. Все они уже давно были христианами греческого обряда, так что шведские претензии ни на чем не основывались: зачем же крестить уже давно крещенных? Однако над спорными богословскими вопросами шведские отряды не задумывались.
Ранними утрами из северного морского тумана вдруг показывались шведские корабли, и беззащитные поморские поселки становились их добычей. Русский военный гарнизон стоял в Холмогорах, и сменявшие друг друга царские воеводы клялись когда-нибудь поспеть в срок и защитить поморов, но сделать это было трудно.
В один из таких дней беда постигла и Кемь. Степан с Лаврентием ездили на свадьбу в соседнее село и гуляли там три дня, как положено, а когда вернулись, нашли родной городок сгоревшим дотла, а родных убитыми. Шведы вывезли хранившийся в амбарах товар, приготовленный для продажи, а затем запалили Кемь с разных сторон.
Сгорели дома, а самое главное – кочи, на которых ходили по морю. Отец Степана к тому времени был уже староват для морского промысла, так что сын заменял его во всем, и в качестве кормщика корабля – тоже. Научившись у отца, он умел все – вести корабль, ставить паруса, ориентироваться по звездам и прокладывать путь среди каменистых островов. Знал путь на Грумант и в Норвегию, и даже на восток – за Уральский хребет.
Только двух вещей не умел Степан к своим солидным двадцати пяти годам: брать деньги из воздуха, чтобы восстановить разрушенное хозяйство и простить нанесенную обиду.
– Что будем делать? – спросил он своего младшего товарища Лаврентия. – Останемся на пепелище? Будем заново строить дома и кочи? Заново строить жизнь?
Поступить так означало долгие годы провести в нищете, напрягаясь из последних сил, чтобы спустя много лет восстановить разоренное. А потом ждать следующего набега шведских грабителей. И все повторится снова…
Кроме того, это означало бы простить нанесенную обиду. Простить гибель отца и матери, друзей и близких. Смириться с таким значило для Степана не уважать самого себя.
Лаврентий Кольцо – высокий и складный парень-карел смотрел на своего старшего друга и молчал. Он привык слушаться Степана во всем. Родных у Лаврентия не было, он вырос сиротой под присмотром деда, который тоже погиб при набеге.
Оба они остались одни на белом свете, и только им предстояло решить свою судьбу.
И они решили.
– На юге, вблизи Варяжского моря идет сейчас война, – сказал Степан. – Царь Иван Васильевич пошел на шведов. Говорят, побеждает. Шведы – враги московского царя и наши с тобой, Лаврентий, тоже. Пойдем и мы воевать вместе с русским войском.
Так поморы оказались на Ливонской войне. Пришли в Великий Новгород, где совсем уже собрались вступить в городское ополчение, чтобы с ним идти на войну. Новгородцы были для друзей-поморов почти что свои – северные люди, привыкшие к свободе и самостоятельности: охотники, лесорубы, рыбаки с Ильменя. И речь новгородцев была близкой и понятной поморам – наполовину русской, наполовину карельской.
Но тут увидели друзья стрелецкий полк из Москвы, отправлявшийся под Нарву. И не выдержали – вступили туда. Красные кафтаны из тонкого немецкого сукна, шапки с меховой опушкой и красным же верхом! А пищали – невиданное на севере грозное оружие!
Если уж собрались громить ненавистных шведов, то лучше делать это в составе профессионального войска, с хорошим оснащением и самым современным оружием. В стрельцы Степана и Лаврентия приняли сразу: два статных красавца, с сильными руками и метким глазом – оба показали свое искусство бить из лука.
– А пищальному бою в походе обучитесь, – напутственно сказал боярин, командовавший полком и принимавший новобранцев. – Будете не хуже других.
На самом деле боярин лукавил – он понимал, что эти два помора будут куда лучше других стрельцов его полка. Потому что московские стрельцы шли на войну по обязанности, по служивому делу. Кто такие шведы и зачем царю Ивану нужна Ливония, они не знали и не задумывались. А у Степана и Лаврентия имелись веские причины действительно ненавидеть шведов – они сознательно рвались в бой…
К пищалям друзья привыкали долго, лук был куда привычнее. Лук – легкий, прицельно бьет куда дальше пищали. Разве что броню пробить не может, а в остальном…
На тюленя и нерпу охотились именно из лука. Во-первых, с рогатиной или топором трудно подобраться поближе – зверь убежит, даром что выглядит неповоротливым. А во-вторых, и это самое главное – топором да и рогатиной можно испортить шкуру. Стрела же, пущенная прямо в глаз зверю, – идеальное средство.
Правда, для этого нужно попасть точно в глаз, но это уж – особое искусство.
А пищаль неимоверно тяжелая – весит полпуда. Заряжать ее долго и сложно, нужно все время таскать при себе сухой порох, отдельно патроны, шомпол, тряпицу для обтирания просыпавшегося зелья…
Глядя на Степана, учился воинскому делу и Лаврентий. Вообще-то он сызмальства был не мастер что-то делать руками. Конечно, кто не работает, тот не ест, так что Лаврентий вместе со всеми ходил в море и делал все, что нужно, но получалось у него хуже, чем у других. Его сила была в ином: он красиво пел старинные песни и даже сам слагал их. Но главное Лаврентий унаследовал от своего деда – известного во всей округе и очень сильного кидойнекку – колдуна.
Карельские колдуны издавна считались на Руси более сильными, чем их русские собратья. Карельская ворожба и заговоры творили чудеса. Много говорить об этом было не принято. Человек, посвященный в тайны колдовства, помалкивал, и считалось дурным любопытством расспрашивать его. Степан на правах старшего друга несколько раз заводил разговор о чудесах, которым научил старый дед своего внука, но Лаврентий всегда смеялся в ответ либо отвечал уклончиво.
– Ты все равно не поймешь, – говорил он. – Да и неинтересно тебе про это слушать.
Единственное, что твердо знал Степан Кольцо о необыкновенных свойствах своего друга, было то, что Лаврентий – белый колдун. Карельские колдуны делились на черных и белых. Черные – те, кто призывал нечистую силу, кто пользовался услугами темных властителей зла. С такими колдунами предпочитали не водиться, хотя спрос на их чародейство был немал.
А белый колдун действовал при помощи сил света и добра. Если с таким колдуном заводили разговор о христианской религии, то он отвечал, что он – христианин, как все прочие люди. Просто ему лучше, чем другим, известны потаенные лазейки к Богу. Потому и чудеса свои и исцеления творит он именем Бога Всевышнего и сына Его Иисуса Христа…
В этом Степан имел случай убедиться сам. Когда сидели они с Лаврентием на пепелище родного городка и собирались в дальнюю дорогу в чужие края, Лаврентий решил поворожить на будущее – предсказать, что ждет их впереди.