Страница:
Иван Любенко
Тайна персидского обоза
Дочери Валерии посвящаю
Часть I
Золотой обоз
1
Таинственная пропажа
Весьма секретно
Его Высокопревосходительству Господину главному начальнику III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии
Генерал-адъютанту Бенкендорфу
Настоящим имею честь доложить Вашему Высокопревосходительству, что вчерашнего дня из г. Тавриза прибыл военный обоз № 3411 из шести повозок с ценностями, кои выплачены Персией в качестве контрибуции России по мирному договору. В сундуке под № 8 выявлена пропажа золотых монет в совокупном числе 4500 штук. Приняты надлежащие меры к отысканию оного. Сургучные печати по пути следования не нарушены. Обозный офицер взят мною под строжайший арест. Учинено следствие.
Действительный Статский Советник фон Фок.
Санкт-Петербург.
Октября 14 дня 1828 г. № 146.
Серебристо-синее пространство балтийского неба затягивали черные, как деготь, грозовые тучи. Штормило второй день. Холодный северный ветер гнал к берегу аршинные волны, безжалостно разбивая их о серый гранит Английской набережной. Море сливалось на горизонте с облаками, образуя единую зловещую пустоту, будто существующую отдельно от всего остального, понятного людям мироздания. Эта потусторонняя, неведомая человеческому разуму субстанция дышала, двигалась, наливалась свинцовой тяжестью и тут же раскалывалась на части, оглушая землю громовыми раскатами. Молния, словно копье Люцифера, безуспешно сражалась с куполом Адмиралтейства. К Петербургу приближалась буря.
Император Николай I стоял у окна, заложив руки за спину, и, казалось, совсем не слушал докладчика, внимательно наблюдая за сменой караула. Разводящий, молодой офицер, увидев лик Государя, растерялся и невольно сбился с ноги, но тут же поправился и, отдав честь поворотом головы, зашагал, вытягивая носок, по скользкой брусчатке Дворцовой площади.
– Это ведь не просто воровство, Александр Христофорович. Это насмешка над памятью тысяч моих солдат. Ценою своих жизней они возвеличили мощь Российской империи. А вы говорите: «Обнаружена пропажа в количестве…» Это, если хотите, вызов всем нам. – Монарх резко повернулся на каблуках и, глядя в глаза Бенкендорфу, едва сдерживая гнев, спросил: – Кто отправлял золото из Персии?
– Полномочный министр при тегеранском дворе статский советник Грибоедов, Ваше Величество. Он самолично собирал сей фурштат1 в Тавризе и опечатывал каждый сундук. – Генерал вытянулся во фронт, словно часовой у полкового знамени, и почувствовал, как от напряжения сводит судорогой скулы.
– А почему вы арестовали прикомандированного к обозу полковника? Вы что же, располагаете сведениями о его причастности к воровству? – прохаживаясь вдоль стены с гобеленами, осведомился самодержец.
– Никак нет, Ваше Величество. Но пока идет следствие, мы не можем его освободить. К тому же сведения об исчезновении монет должны храниться в строжайшей тайне, дабы мы имели возможность наблюдать за поведением остальных лиц, коим поручалось обеспечить сохранность груза.
– А Грибоедову вы тоже не доверяете? – удивленно поднял голову Император.
– Ваше величество, я обязан держать под подозрением всех, кто отвечал за доставку контрибуции.
– Кому собираетесь поручить расследование?
– Надворному советнику Самоварову, Государь.
– Какая забавная и простонародная фамилия. Кто таков? – вопросительно вскинул брови Николай Павлович.
– Вы правы, Ваше Величество, его род не дворянского происхождения. Отец его Авдей Самоваров, сын полкового священника, начал службу гренадером. За битву при Рымнике был представлен к званию прапорщика. А двумя годами позже он одним из первых ворвался в осажденный Измаил, за что был удостоен чести принять из рук генерала-фельдмаршала Суворова орден Святого Владимира III степени. Получив дворянство, Самоваров ушел в отставку и поселился в дарованном имении под Калугой. В том же году Авдей женился на дочери полкового маркитанта, и у них родился сын Иван, впоследствии окончивший университет и выбравший гражданскую службу. Сей чиновник старателен, обладает исключительной работоспособностью, и главное – он разработал собственный способ разгадки разного рода преступлений с помощью построения логических умозаключений, отраженных от образа мышления лихоимцев…
– Извольте пояснить, Александр Христофорович, – резко прервал царедворца монарх.
– Видите ли, Ваше Величество, это как в шахматах: если ты понял, что злоумышленник обладает ограниченным умом, ну, допустим, как пешка может ходить только в одном направлении, – то и ожидать от него стоит того же, а значит, для его поимки достаточно построить простую западню, в коей он обязательно окажется. Ну, а если злодей хитер и опытен, сродни ферзю, то с ним надобно избирать другую тактику: кропотливо, шаг за шагом укреплять позицию, постепенно отсекая от большего числа клеток. Противник начнет нервничать и в итоге обязательно проиграет. Ну, это, конечно, образное сравнение. С подозреваемыми в лиходействах он исключительно вежлив. А если говорить о результатах, то еще не бывало случая, чтобы после его допросов кто-либо не сознался. Здесь ему равных нет. Благодаря стараниям Самоварова в ссылку угодило около тридцати сообщников мятежа 14 декабря.
– Лестная аттестация. А каков его возраст?
– Тридцать девять, Государь.
– А что ж он до сих пор в надворных советниках ходит?
– Так ведь если он статского получит, то по своему положению дознанием лично заниматься перестанет, а второго такого мастера следственных дел мне по всей России не отыскать. Но наградами он не обижен, нет! Да ведь, Ваше Величество, в позапрошлом году вы самолично пожаловали ему перстень, усыпанный брильянтами…
– Да, кажется, припоминаю. Самоваров этот слегка лысоват и роста невысокого, взгляд цепкий. Он ли?
– Он, Государь, он. Правда, с тех пор от сидячей работы располнел, да волос поубавилось.
– А что Фок предлагает?
– Максим Яковлевич просит вашего дозволения связаться со штабом Паскевича. Как нам известно, у генерала имеется свой человек в окружении Фетх-Али-Шаха – Мирза-Якуб, прослуживший пятнадцать лет при гареме казначеем. Один из офицеров штаба, находящийся при свите Грибоедова, поддерживает с евнухом тайную связь. Возможно, Мирза сумеет пролить свет на это таинственное исчезновение…
– Вы, я вижу, генерал, достаточно хорошо осведомлены, но донесения, кои мы получаем от Мирзы через штаб армии, стоят намного дороже, чем пропавшее золото. И особенно сейчас, когда идет война с Турцией, я не хотел бы терять столь важный источник. Да, Персия повержена – но кто знает, как себя поведет наследник престола Аббас-Мирза, если мусульманское население Тавриза и Тегерана, поджигаемое турками, восстанет против наших гарнизонов? Налаживание мирных отношений с персами – основная цель посольства Грибоедова. Откровенно говоря, я не думаю, что кража золота каким-то образом связана с иноверцами. Ведь, по вашим словам, обоз охранялся круглосуточно. Так что времени зря не теряйте и начинайте расследование.
– Уже приступили Ваше Величество.
– Ну и слава богу. Вы уж не скупитесь и обеспечьте Самоварову наилучшие условия для выполнения этого поручения: объявите, что на время следствия он наделяется полномочиями тайного советника. А посему отдайте соответствующее распоряжение и составьте для него надлежащую бумагу. Не забудьте обязать местные власти, вплоть до генерал-губернаторов, оказывать ему всяческое содействие. Это же касается и корпуса жандармов. Пожалуй, все. Я думаю, что мне не стоит более отрывать вас от дел, Александр Христофорович…
Поклонившись, Бенкендорф удалился. Император направился к боковой двери, но вдруг остановился, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись, он увидел венецианское зеркало в массивной оправе из красного дерева. Его твердая поверхность вдруг заколыхалась, словно водная гладь. Не в силах оторвать взгляд, он наблюдал, как перед ним открывался неведомый, потусторонний мир, вобравший в себя высвеченные молнией тени ушедших правителей России. Они смотрели на него все вместе и откуда-то сверху, будто сравнивая с собой, оценивали и судили его дела, а чей-то такой знакомый женский голос пытался оправдать молодого государя перед собравшимися:
«Достигнув возраста Иисуса Христа, пятнадцатый царь рода Романовых уже третий год правит шестидесятимиллионной страной. Он лично участвовал в подавлении антигосударственного переворота на Сенатской площади, грозившего перерасти в погромы и убийства похлеще любой пугачевщины. Благодаря его настойчивости русские войска выступили против превосходящих по численности персов, коим он нанес сокрушительное поражение. Сразу же Николай I выступил и против Турции. Он лично участвует в сражениях и совсем скоро одержит блистательную победу. Поверженный турецкий султан будет смиренно просить Его Императорское Величество уменьшить размер победных выплат, и тот великодушно согласится, но предложит некогда могущественному мусульманскому правителю… «принять истинную веру – православие». Давно так высоко не поднимался престиж России в глазах Европы! Давно!»
Новый раскат грома вывел государя из небытия, и он понял, что ему слышался голос его тяжелобольной матери. Полный нехороших предчувствий, он устремился к ее покоям. Торопливая поступь монарха гулким эхом разносилась по огромному залу, путаясь и теряясь в бесконечных коридорах Зимнего дворца.
У дверей спальни вдовствующей императрицы Марии Федоровны со скорбным, каменным лицом его встретил старший лейб-медик.
Его Высокопревосходительству Господину главному начальнику III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии
Генерал-адъютанту Бенкендорфу
Настоящим имею честь доложить Вашему Высокопревосходительству, что вчерашнего дня из г. Тавриза прибыл военный обоз № 3411 из шести повозок с ценностями, кои выплачены Персией в качестве контрибуции России по мирному договору. В сундуке под № 8 выявлена пропажа золотых монет в совокупном числе 4500 штук. Приняты надлежащие меры к отысканию оного. Сургучные печати по пути следования не нарушены. Обозный офицер взят мною под строжайший арест. Учинено следствие.
Действительный Статский Советник фон Фок.
Санкт-Петербург.
Октября 14 дня 1828 г. № 146.
Серебристо-синее пространство балтийского неба затягивали черные, как деготь, грозовые тучи. Штормило второй день. Холодный северный ветер гнал к берегу аршинные волны, безжалостно разбивая их о серый гранит Английской набережной. Море сливалось на горизонте с облаками, образуя единую зловещую пустоту, будто существующую отдельно от всего остального, понятного людям мироздания. Эта потусторонняя, неведомая человеческому разуму субстанция дышала, двигалась, наливалась свинцовой тяжестью и тут же раскалывалась на части, оглушая землю громовыми раскатами. Молния, словно копье Люцифера, безуспешно сражалась с куполом Адмиралтейства. К Петербургу приближалась буря.
Император Николай I стоял у окна, заложив руки за спину, и, казалось, совсем не слушал докладчика, внимательно наблюдая за сменой караула. Разводящий, молодой офицер, увидев лик Государя, растерялся и невольно сбился с ноги, но тут же поправился и, отдав честь поворотом головы, зашагал, вытягивая носок, по скользкой брусчатке Дворцовой площади.
– Это ведь не просто воровство, Александр Христофорович. Это насмешка над памятью тысяч моих солдат. Ценою своих жизней они возвеличили мощь Российской империи. А вы говорите: «Обнаружена пропажа в количестве…» Это, если хотите, вызов всем нам. – Монарх резко повернулся на каблуках и, глядя в глаза Бенкендорфу, едва сдерживая гнев, спросил: – Кто отправлял золото из Персии?
– Полномочный министр при тегеранском дворе статский советник Грибоедов, Ваше Величество. Он самолично собирал сей фурштат1 в Тавризе и опечатывал каждый сундук. – Генерал вытянулся во фронт, словно часовой у полкового знамени, и почувствовал, как от напряжения сводит судорогой скулы.
– А почему вы арестовали прикомандированного к обозу полковника? Вы что же, располагаете сведениями о его причастности к воровству? – прохаживаясь вдоль стены с гобеленами, осведомился самодержец.
– Никак нет, Ваше Величество. Но пока идет следствие, мы не можем его освободить. К тому же сведения об исчезновении монет должны храниться в строжайшей тайне, дабы мы имели возможность наблюдать за поведением остальных лиц, коим поручалось обеспечить сохранность груза.
– А Грибоедову вы тоже не доверяете? – удивленно поднял голову Император.
– Ваше величество, я обязан держать под подозрением всех, кто отвечал за доставку контрибуции.
– Кому собираетесь поручить расследование?
– Надворному советнику Самоварову, Государь.
– Какая забавная и простонародная фамилия. Кто таков? – вопросительно вскинул брови Николай Павлович.
– Вы правы, Ваше Величество, его род не дворянского происхождения. Отец его Авдей Самоваров, сын полкового священника, начал службу гренадером. За битву при Рымнике был представлен к званию прапорщика. А двумя годами позже он одним из первых ворвался в осажденный Измаил, за что был удостоен чести принять из рук генерала-фельдмаршала Суворова орден Святого Владимира III степени. Получив дворянство, Самоваров ушел в отставку и поселился в дарованном имении под Калугой. В том же году Авдей женился на дочери полкового маркитанта, и у них родился сын Иван, впоследствии окончивший университет и выбравший гражданскую службу. Сей чиновник старателен, обладает исключительной работоспособностью, и главное – он разработал собственный способ разгадки разного рода преступлений с помощью построения логических умозаключений, отраженных от образа мышления лихоимцев…
– Извольте пояснить, Александр Христофорович, – резко прервал царедворца монарх.
– Видите ли, Ваше Величество, это как в шахматах: если ты понял, что злоумышленник обладает ограниченным умом, ну, допустим, как пешка может ходить только в одном направлении, – то и ожидать от него стоит того же, а значит, для его поимки достаточно построить простую западню, в коей он обязательно окажется. Ну, а если злодей хитер и опытен, сродни ферзю, то с ним надобно избирать другую тактику: кропотливо, шаг за шагом укреплять позицию, постепенно отсекая от большего числа клеток. Противник начнет нервничать и в итоге обязательно проиграет. Ну, это, конечно, образное сравнение. С подозреваемыми в лиходействах он исключительно вежлив. А если говорить о результатах, то еще не бывало случая, чтобы после его допросов кто-либо не сознался. Здесь ему равных нет. Благодаря стараниям Самоварова в ссылку угодило около тридцати сообщников мятежа 14 декабря.
– Лестная аттестация. А каков его возраст?
– Тридцать девять, Государь.
– А что ж он до сих пор в надворных советниках ходит?
– Так ведь если он статского получит, то по своему положению дознанием лично заниматься перестанет, а второго такого мастера следственных дел мне по всей России не отыскать. Но наградами он не обижен, нет! Да ведь, Ваше Величество, в позапрошлом году вы самолично пожаловали ему перстень, усыпанный брильянтами…
– Да, кажется, припоминаю. Самоваров этот слегка лысоват и роста невысокого, взгляд цепкий. Он ли?
– Он, Государь, он. Правда, с тех пор от сидячей работы располнел, да волос поубавилось.
– А что Фок предлагает?
– Максим Яковлевич просит вашего дозволения связаться со штабом Паскевича. Как нам известно, у генерала имеется свой человек в окружении Фетх-Али-Шаха – Мирза-Якуб, прослуживший пятнадцать лет при гареме казначеем. Один из офицеров штаба, находящийся при свите Грибоедова, поддерживает с евнухом тайную связь. Возможно, Мирза сумеет пролить свет на это таинственное исчезновение…
– Вы, я вижу, генерал, достаточно хорошо осведомлены, но донесения, кои мы получаем от Мирзы через штаб армии, стоят намного дороже, чем пропавшее золото. И особенно сейчас, когда идет война с Турцией, я не хотел бы терять столь важный источник. Да, Персия повержена – но кто знает, как себя поведет наследник престола Аббас-Мирза, если мусульманское население Тавриза и Тегерана, поджигаемое турками, восстанет против наших гарнизонов? Налаживание мирных отношений с персами – основная цель посольства Грибоедова. Откровенно говоря, я не думаю, что кража золота каким-то образом связана с иноверцами. Ведь, по вашим словам, обоз охранялся круглосуточно. Так что времени зря не теряйте и начинайте расследование.
– Уже приступили Ваше Величество.
– Ну и слава богу. Вы уж не скупитесь и обеспечьте Самоварову наилучшие условия для выполнения этого поручения: объявите, что на время следствия он наделяется полномочиями тайного советника. А посему отдайте соответствующее распоряжение и составьте для него надлежащую бумагу. Не забудьте обязать местные власти, вплоть до генерал-губернаторов, оказывать ему всяческое содействие. Это же касается и корпуса жандармов. Пожалуй, все. Я думаю, что мне не стоит более отрывать вас от дел, Александр Христофорович…
Поклонившись, Бенкендорф удалился. Император направился к боковой двери, но вдруг остановился, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Повернувшись, он увидел венецианское зеркало в массивной оправе из красного дерева. Его твердая поверхность вдруг заколыхалась, словно водная гладь. Не в силах оторвать взгляд, он наблюдал, как перед ним открывался неведомый, потусторонний мир, вобравший в себя высвеченные молнией тени ушедших правителей России. Они смотрели на него все вместе и откуда-то сверху, будто сравнивая с собой, оценивали и судили его дела, а чей-то такой знакомый женский голос пытался оправдать молодого государя перед собравшимися:
«Достигнув возраста Иисуса Христа, пятнадцатый царь рода Романовых уже третий год правит шестидесятимиллионной страной. Он лично участвовал в подавлении антигосударственного переворота на Сенатской площади, грозившего перерасти в погромы и убийства похлеще любой пугачевщины. Благодаря его настойчивости русские войска выступили против превосходящих по численности персов, коим он нанес сокрушительное поражение. Сразу же Николай I выступил и против Турции. Он лично участвует в сражениях и совсем скоро одержит блистательную победу. Поверженный турецкий султан будет смиренно просить Его Императорское Величество уменьшить размер победных выплат, и тот великодушно согласится, но предложит некогда могущественному мусульманскому правителю… «принять истинную веру – православие». Давно так высоко не поднимался престиж России в глазах Европы! Давно!»
Новый раскат грома вывел государя из небытия, и он понял, что ему слышался голос его тяжелобольной матери. Полный нехороших предчувствий, он устремился к ее покоям. Торопливая поступь монарха гулким эхом разносилась по огромному залу, путаясь и теряясь в бесконечных коридорах Зимнего дворца.
У дверей спальни вдовствующей императрицы Марии Федоровны со скорбным, каменным лицом его встретил старший лейб-медик.
2
Надворный советник
Иван Авдеевич Самоваров высоким ростом не отличался, и потому езда в карете, даже в высоком цилиндре, неудобств не доставляла. Его круглое открытое лицо без усов, кои согласно циркуляру статским чиновникам носить запрещалось, располагало к доверию. Широкий от рождения лоб незаметно переходил в лысину со следами еще сохранившихся по краям редких волос. Зато бакенбарды отличались завидной густотой и достигали почти середины щек. Карие глаза светились простодушием, но в глубине их пряталась едва заметная хитринка, распознать которую не всем вовремя удавалось. Встретившись с Иваном Авдеевичем на улице, вы непременно подумаете, что раньше вам уже приходилось с ним где-нибудь видеться, потому что служащие именно с такой наружностью годами прозябают в канцеляриях присутственных мест, а выйдя в отставку, преподают в гимназиях русскую словесность.
Стоило ему появиться в лавке вместе со своей благоверной, как слащавые молодые приказчики тотчас же обступали ее со всех сторон, навязчиво предлагая madame обновить гардероб, совершенно игнорируя ее мужа – этакого простофилю-помещика, чья красавица-жена только одна и знает настоящих отцов всех многочисленных отпрысков. В такие минуты Иван Авдеевич скромно усаживался в углу, пил сельтерскую и терпеливо ждал финала одной и той же изрядно поднадоевшей пьесы, когда обвешанный c ног до головы свертками и заставленный шляпными коробками приказчик назовет итоговую сумму и воцарится мучительная пауза. Наталья Петровна, как обычно, скромно потупит огромные, как блюдца, глаза, кокетливо взмахнет крылами-ресницами и, подняв умоляющий взгляд, тихо проронит: «Ну право, милый…» Он вздохнет, достанет porte-monnaie и расплатится ворохом ассигнаций.
Кажущейся внешней простотой Самоварова обманулись многие. Обладая острым умом и невероятной памятью, Иван Авдеевич умел докапываться до истинной природы человеческих поступков. Ему мало было раскрыть преступление. Он стремился понять глубинные корни замысла злодея: что двигало им? И почему он пошел против Бога, а значит, и против самого себя? Ведь сообразно его собственному убеждению, Господь есть в каждом из нас. Главное – прислушаться и услышать его голос. К подозреваемому он относился как к некой одушевленной загадке или ребусу, который он должен обязательно разгадать. Раскрыв злодейство, он терял всяческий интерес к личности преступника и быстро о нем забывал. Карьеристом Самоваров не был и судьбой своей оставался вполне доволен. Его непосредственный начальник Максим Яковлевич Фок, гроза всех вражеских шпионов и лазутчиков, подчиненного своего ценил и уважал. Раньше оба служили в Особенной канцелярии при Министерстве внутренних дел и занимались главным образом расследованием уголовных преступлений. События 14 декабря 1825 года застали империю врасплох. Созданная по указу государя Следственная Комиссия представляла собой лишь украшенный фасад из преданных Отечеству боевых генералов, ничего не понимавших ни в тактике допросов, ни в дознании. Первое время господа бунтовщики вели себя вызывающе и вину свою всячески отрицали, не понимая, что игры в тайные масонские общества закончились уже в тот момент, когда они вывели на Сенатскую площадь полки обманутых ими солдат. Вот тогда-то и привлекли коллежского асессора Самоварова в состав комиссии. По окончании следствия, через шесть с половиной месяцев после декабрьского мятежа гвардейских офицеров, Николай I подписал указ «О присоединении Особенной канцелярии Министерства внутренних дел к Собственной Его Императорского Величества канцелярии». Ее управляющим был назначен фон Фок.
Весь штат первой спецслужбы России состоял из шестнадцати гражданских чиновников, одним из них и был Иван Авдеевич Самоваров – следователь, уже получивший новый чин и золотой перстень от императора. Сослуживцы успеху своего коллеги завидовали. Одни высказывали догадку, что он наверняка заручился поддержкой нечистой силы, раскрывающей удачливому чиновнику тайны преступлений, другие считали, что надворный советник по воскресеньям ездит к некой монашке-прорицательнице, помогающей ему во всем. Иван Авдеевич внимания на завистников не обращал и, как отмечалось в его личном деле, «живота своего на службе не жалел». Дома же, после продолжительного семейного ужина, он с наслаждением раскуривал любимую трубку из орехового дерева и с удовольствием садился за составление шахматных этюдов, считая это детской забавой. «Мозг должен не только работать, но и развлекаться», – часто говаривал отец семейства.
Больше всего на свете он не любил отпуск и связанные с ним поездки в родительское имение супруги. Постоянные застолья и преферанс с соседями ему быстро наскучивали. Рыбалка или охота умственной нагрузки не требовали и потому ни малейшего интереса для него не представляли. Тренированный годами мозг изнывал от безделья. От этого его начинала донимать хандра, и все оставшееся время он уныло перелистывал подшивки «Ведомостей» пятилетней давности, скучая по работе. Но так было всего один раз. Впоследствии Иван Авдеевич заранее договаривался с нарочным родного ведомства о дате «неожиданного» вызова на службу. В такой день Наталья Петровна огорченно вздыхала и торопливо собирала мужа обратно в город, оставаясь в поместье в окружении многочисленной прислуги, со своей вдовствующей матушкой и детьми.
Но сегодня, после аудиенции у Фока, Самоваров все еще продолжал испытывать приятное легкое волнение, знакомое каждому охотнику перед началом псовой травли. «Вот это действительно стоящее дельце! – проносилось в голове у чиновника. – Тут уж придется не один день голову поломать. Ну что ж, я готов! Посмотрим, о чем поведает начальник обоза. Сдается мне, он здесь ни при чем». Поглощенный мыслями о предстоящем допросе, Иван Авдеевич не заметил, как, проехав мост, экипаж подкатил к Иоанновским воротам Петропавловской крепости.
Стоило ему появиться в лавке вместе со своей благоверной, как слащавые молодые приказчики тотчас же обступали ее со всех сторон, навязчиво предлагая madame обновить гардероб, совершенно игнорируя ее мужа – этакого простофилю-помещика, чья красавица-жена только одна и знает настоящих отцов всех многочисленных отпрысков. В такие минуты Иван Авдеевич скромно усаживался в углу, пил сельтерскую и терпеливо ждал финала одной и той же изрядно поднадоевшей пьесы, когда обвешанный c ног до головы свертками и заставленный шляпными коробками приказчик назовет итоговую сумму и воцарится мучительная пауза. Наталья Петровна, как обычно, скромно потупит огромные, как блюдца, глаза, кокетливо взмахнет крылами-ресницами и, подняв умоляющий взгляд, тихо проронит: «Ну право, милый…» Он вздохнет, достанет porte-monnaie и расплатится ворохом ассигнаций.
Кажущейся внешней простотой Самоварова обманулись многие. Обладая острым умом и невероятной памятью, Иван Авдеевич умел докапываться до истинной природы человеческих поступков. Ему мало было раскрыть преступление. Он стремился понять глубинные корни замысла злодея: что двигало им? И почему он пошел против Бога, а значит, и против самого себя? Ведь сообразно его собственному убеждению, Господь есть в каждом из нас. Главное – прислушаться и услышать его голос. К подозреваемому он относился как к некой одушевленной загадке или ребусу, который он должен обязательно разгадать. Раскрыв злодейство, он терял всяческий интерес к личности преступника и быстро о нем забывал. Карьеристом Самоваров не был и судьбой своей оставался вполне доволен. Его непосредственный начальник Максим Яковлевич Фок, гроза всех вражеских шпионов и лазутчиков, подчиненного своего ценил и уважал. Раньше оба служили в Особенной канцелярии при Министерстве внутренних дел и занимались главным образом расследованием уголовных преступлений. События 14 декабря 1825 года застали империю врасплох. Созданная по указу государя Следственная Комиссия представляла собой лишь украшенный фасад из преданных Отечеству боевых генералов, ничего не понимавших ни в тактике допросов, ни в дознании. Первое время господа бунтовщики вели себя вызывающе и вину свою всячески отрицали, не понимая, что игры в тайные масонские общества закончились уже в тот момент, когда они вывели на Сенатскую площадь полки обманутых ими солдат. Вот тогда-то и привлекли коллежского асессора Самоварова в состав комиссии. По окончании следствия, через шесть с половиной месяцев после декабрьского мятежа гвардейских офицеров, Николай I подписал указ «О присоединении Особенной канцелярии Министерства внутренних дел к Собственной Его Императорского Величества канцелярии». Ее управляющим был назначен фон Фок.
Весь штат первой спецслужбы России состоял из шестнадцати гражданских чиновников, одним из них и был Иван Авдеевич Самоваров – следователь, уже получивший новый чин и золотой перстень от императора. Сослуживцы успеху своего коллеги завидовали. Одни высказывали догадку, что он наверняка заручился поддержкой нечистой силы, раскрывающей удачливому чиновнику тайны преступлений, другие считали, что надворный советник по воскресеньям ездит к некой монашке-прорицательнице, помогающей ему во всем. Иван Авдеевич внимания на завистников не обращал и, как отмечалось в его личном деле, «живота своего на службе не жалел». Дома же, после продолжительного семейного ужина, он с наслаждением раскуривал любимую трубку из орехового дерева и с удовольствием садился за составление шахматных этюдов, считая это детской забавой. «Мозг должен не только работать, но и развлекаться», – часто говаривал отец семейства.
Больше всего на свете он не любил отпуск и связанные с ним поездки в родительское имение супруги. Постоянные застолья и преферанс с соседями ему быстро наскучивали. Рыбалка или охота умственной нагрузки не требовали и потому ни малейшего интереса для него не представляли. Тренированный годами мозг изнывал от безделья. От этого его начинала донимать хандра, и все оставшееся время он уныло перелистывал подшивки «Ведомостей» пятилетней давности, скучая по работе. Но так было всего один раз. Впоследствии Иван Авдеевич заранее договаривался с нарочным родного ведомства о дате «неожиданного» вызова на службу. В такой день Наталья Петровна огорченно вздыхала и торопливо собирала мужа обратно в город, оставаясь в поместье в окружении многочисленной прислуги, со своей вдовствующей матушкой и детьми.
Но сегодня, после аудиенции у Фока, Самоваров все еще продолжал испытывать приятное легкое волнение, знакомое каждому охотнику перед началом псовой травли. «Вот это действительно стоящее дельце! – проносилось в голове у чиновника. – Тут уж придется не один день голову поломать. Ну что ж, я готов! Посмотрим, о чем поведает начальник обоза. Сдается мне, он здесь ни при чем». Поглощенный мыслями о предстоящем допросе, Иван Авдеевич не заметил, как, проехав мост, экипаж подкатил к Иоанновским воротам Петропавловской крепости.
3
Лавиринф
Каменная громада цитадели с ее бастионами, куртинами и равелинами, несмотря на солнечный день уходящего бабьего лета, всегда действовала удручающе. Покинув карету, Иван Авдеевич протянул дежурному офицеру пропуск. Послышался громкий окрик, и высокие ворота, подобно пасти неведомого чудовища, распахнулись, впуская в ненасытное чрево новую человеческую душу. За мостом, перекинутым через искусственный ров, отворились вторые ворота, Петровские. Пройдя по главной аллее до площади перед Петропавловским собором, надворный советник вошел в небольшое здание из двух этажей, именовавшееся Комендантским домиком.
Самоваров заполнил приказной ордер на доставку арестованного и оказался в небольшом помещении, приспособленном для допросов. Задержанного привели не сразу, поскольку, по особому распоряжению фон Фока, он содержался в секретном доме Алексеевского равелина, находящегося в другом конце острова. Арестанты этой тюрьмы не имели имен и фамилий. Их различали по номерам камер. По прибытии его делалась запись: «Прибыла личность», а в случае смерти или перевода в другое место заключения записывали: «Убыла личность». Наконец дверь открылась, и караульный, доставив подследственного, удалился.
Следователь молча изучал незнакомца. Перед ним стоял высокий худой человек лет тридцати пяти. Гусарские лихие усы и широкие густые бакенбарды выдавали в нем офицера. Манера широко ставить ноги свидетельствовала о принадлежности к кавалерии, и, вероятнее всего, к драгунам. Прямая осанка, гордый и властвующий взгляд говорили о привычке отдавать приказы, а значит, отнести его можно было к старшим офицерам не ниже майора; скорее всего, он командовал полком. Шрам на левой щеке красноречиво подтверждал все предыдущие выводы, присовокупив к ним еще и его непосредственное участие в лихих кавалерийских атаках. Тюремная одежда сидела на нем мешковато и никак не вязалась с бравой внешностью. Серый арестантский халат, надетый прямо на нижнее белье с завязками вместо пуговиц, простые черные кожаные туфли, скорее напоминающие тапочки, придавали его обличию несвойственную офицеру карикатурность. От всего этого он конфузился и был заметно расстроен.
– Извольте сесть, – холодно изрек надворный советник, указывая на привинченный к полу кованый железный табурет. – Я следователь Самоваров, и мне поручено заниматься расследованием обстоятельств по пропаже ценностей, вверенных вам для транспортировки. Зовут меня Иван Авдеевич. Если хотите, то можете ко мне так и обращаться. И теперь для составления протокола прошу точно назвать ваше имя, фамилию, отчество и должность.
– Карпинский Яков Спиридонович, полковник штаба генерала Паскевича. В прошлом полковой командир восьмого драгунского Астраханского полка.
– Год рождения?
– Тысяча семьсот девяносто третий.
«Надо же, – подумал Самоваров, – ему и правда тридцать пять».
– Итак, Яков Спиридонович, я надеюсь, вам хорошо известно, почему вы находитесь в этом не подходящем для вас месте?
– Я за эти дни многое передумал и до сих пор не могу понять: каким образом из проклятого восьмого сундука пропало золото? Этого никак не могло случиться! Я радикально отвергаю все обвинения в свой адрес! – От возмущения офицер взмахнул руками, подскочил, сделал несколько нервных шагов по узкой комнате и снова сел на место.
– Успокойтесь, господин полковник. Расскажите лучше, как формировался обоз и каков был порядок его следования. – Иван Авдеевич откинулся на спинку стула.
– Обоз составлялся в Тавризе. Всей работой руководил статский советник Грибоедов. Приказом начальника штаба я был откомандирован в его распоряжение. Это был уже не первый караван с ценностями, кои доставлялись в Россию по результатам мирного договора, посему…
На лице надворного советника внезапно вспыхнула искра осенившей его мысли, и, дабы не потерять ее, он прервал арестованного вопросом:
– Соблаговолите припомнить: откуда появились эти сундуки и как они комплектовались?
– Для транспортировки груза обычно приобретались деревянные сундуки, обшитые изнутри листами железа и укрепленные поперечными металлическими прутьями, с внутренним замком и тремя ключами. Дело в том, что кованые, во-первых, чрезвычайно дороги, а во-вторых, довольно тяжелы и на одну повозку больше двух не погрузишь – лошади надорвутся, а деревянных можно положить целых четыре. Их доставили из Тифлиса и после тщательной проверки на прочность передали помощнику Грибоедова. Всего пришло двадцать четыре штуки. Каждый из них наполнялся в моем присутствии, тут же составлялась подробнейшая опись. Один ее экземпляр оставался при мне, а другой клали сверху и замыкали, опломбировав сургучной печатью полномочного министра. Так были собраны все двадцать четыре единицы. Ключи хранились только у меня. Открывать в дороге поклажу воспрещалось. В тот же день обоз под охраной Сводного гвардейского полка отправился в Тифлис.
– Кто полковой командир?
– Полковник Баскаков. Он сопровождал нас только до Тифлиса, а там, покормив лошадей и немного отдохнув, мы уже вместе с Кабардинским пехотным полком майора Якубовича выдвинулись по направлению к Ставрополю. Приняв под охрану груз в Тифлисе, Якубович согласно действующему циркуляру опечатал каждый сундук.
– Стало быть, в Ставрополь обоз пришел уже с тремя печатями?
– Нет, с двумя.
– Извольте пояснить.
– Из Тавриза мы вышли с одной печатью полномочного министра, а в Тифлисе появилась вторая печать – Якубовича.
– Получается, что полковник Баскаков не опечатывал сундуки?
– Нет.
– Продолжайте…
– По прибытии в Ставрополь на охранение встал девятнадцатый драгунский полк майора Эверта, кой, приняв обоз, дополнительно опломбировал своей полковой печатью каждую единицу перевозимого груза. И через пару часов мы уже собирались снова двинуться в путь, да вот незадача – у одной телеги сломалась ось и вся поклажа оказалась на земле. Тогда мы решили выгрузить сундуки в склад местного Интендантства, отремонтировать колесо и утром отправиться дальше. Так мы и поступили: весь груз снесли в соляной подвал, майор Эверт при мне его опечатал и на дверях выставил часового. Остальное имущество находилось под охраной караульных. Утром я проверил наличие сургуча – пломбы были в порядке и везде по три печати.
– А восьмой ларец выгружали?
– Позвольте, позвольте, – задумался полковник, – ну да, ведь сломалась четвертая телега, а на ней как раз перевозили пятый, шестой, седьмой и восьмой сундуки.
– Что это было за помещение?
– Я же сказал, это был большой подвал, почти пустой. Надежней места было не сыскать, все равно что склеп – без окон, да и часовой у входа.
– Что значит «почти пустое»?
– В самом углу лежало несколько мешков с солью. Но вы не сомневайтесь, я проверил каждый из них – ничего, кроме соли.
– Кто предложил вам это хранилище?
– Один офицер.
– Кто такой?
– Я уже и не вспомню…
– А что дальше?
– Утром, проверив сохранность пломб на дверях склада, я отворил их и приказал погрузить все четыре сундука на ту же телегу. К тому времени ее уже отремонтировали, и, не мешкая, мы отправились в путь. А от Воронежа до Москвы нас сопровождал 16-й драгунский Тверской полк под командованием подполковника Слащева и от Москвы до столицы – 2-й драгунский Псковский полк Малянтовича. Но нигде больше на ночлег мы не останавливались.
– Выходит, когда обоз прибыл на Монетный двор Петропавловской крепости, на каждом сундуке было по пять разных пломб, то есть по числу полков, несших охранение, так?
– Ну конечно! Правда, за изъятием Сводного полка, поскольку, как я уже говорил, в Тавризе Грибоедов лично опечатывал весь груз собственной дипломатической печатью.
– А что потом?
– А потом и начался тот самый кошмар, кой продолжается и до сих пор: при передаче ценностей все шло хорошо, пока мы не добрались до восьмого сундука. Оказалось, что ключ с восьмеркой к нему не подходил, и открыть его сумел только слесарный мастер. Вместо золотых монет на дне лежали какие-то камни. Меня тотчас же арестовали… А ведь связку эту я всегда при себе держал и с ней не расставался! Поймите, Иван Авдеевич, я боевой офицер. Был под Бородино и под Красным, ходил в атаку под Дрезденом и Кульмом, дрался под Лейпцигом и Краоне! – Он помолчал, глядя в пол, и потом как-то растерянно добавил: – Видно, сама нечистая сила погубить меня решила.
– Ничего не скажешь, грустная история. – Самоваров поднялся из-за стола и подошел к окну. Заложив руки за спину, он в задумчивости рассматривал, как пожелтевший, но еще живой кленовый лист отчаянно боролся за жизнь, сопротивляясь безжалостному осеннему ветру. И вдруг тихо спросил: – А в Ставрополе хоть в баньке-то попарились?
– Ну да, слава бо… – запнулся на полуслове Карпинский и растерянно посмотрел в сторону надворного советника.
– На ночлег у кого останавливались? – мимоходом спросил следователь, продолжая смотреть в окно.
– Так у него, у полкового провиантмейстера.
– Фамилию помните?
– Да вроде бы… дай бог памяти… ну этот… как гриб, то ли Сыроежкин, то ли Подберезовиков? Или Груздев?
– А может, Рыжиков? – предположил Самоваров и повернулся. Изумленный офицер смотрел на него широко раскрытыми от удивления глазами.
– А откуда вам это известно? Вы что, его уже допросили?
– Помилуйте, Яков Спиридонович. Просто вы произнесли три названия, и в каждом из них заметную роль играет звук «эр». Вот я и предположил, что, вероятно, само слово должно начинаться на одноименную букву. А Рыжиков – самая подходящая вариация.
Самоваров заполнил приказной ордер на доставку арестованного и оказался в небольшом помещении, приспособленном для допросов. Задержанного привели не сразу, поскольку, по особому распоряжению фон Фока, он содержался в секретном доме Алексеевского равелина, находящегося в другом конце острова. Арестанты этой тюрьмы не имели имен и фамилий. Их различали по номерам камер. По прибытии его делалась запись: «Прибыла личность», а в случае смерти или перевода в другое место заключения записывали: «Убыла личность». Наконец дверь открылась, и караульный, доставив подследственного, удалился.
Следователь молча изучал незнакомца. Перед ним стоял высокий худой человек лет тридцати пяти. Гусарские лихие усы и широкие густые бакенбарды выдавали в нем офицера. Манера широко ставить ноги свидетельствовала о принадлежности к кавалерии, и, вероятнее всего, к драгунам. Прямая осанка, гордый и властвующий взгляд говорили о привычке отдавать приказы, а значит, отнести его можно было к старшим офицерам не ниже майора; скорее всего, он командовал полком. Шрам на левой щеке красноречиво подтверждал все предыдущие выводы, присовокупив к ним еще и его непосредственное участие в лихих кавалерийских атаках. Тюремная одежда сидела на нем мешковато и никак не вязалась с бравой внешностью. Серый арестантский халат, надетый прямо на нижнее белье с завязками вместо пуговиц, простые черные кожаные туфли, скорее напоминающие тапочки, придавали его обличию несвойственную офицеру карикатурность. От всего этого он конфузился и был заметно расстроен.
– Извольте сесть, – холодно изрек надворный советник, указывая на привинченный к полу кованый железный табурет. – Я следователь Самоваров, и мне поручено заниматься расследованием обстоятельств по пропаже ценностей, вверенных вам для транспортировки. Зовут меня Иван Авдеевич. Если хотите, то можете ко мне так и обращаться. И теперь для составления протокола прошу точно назвать ваше имя, фамилию, отчество и должность.
– Карпинский Яков Спиридонович, полковник штаба генерала Паскевича. В прошлом полковой командир восьмого драгунского Астраханского полка.
– Год рождения?
– Тысяча семьсот девяносто третий.
«Надо же, – подумал Самоваров, – ему и правда тридцать пять».
– Итак, Яков Спиридонович, я надеюсь, вам хорошо известно, почему вы находитесь в этом не подходящем для вас месте?
– Я за эти дни многое передумал и до сих пор не могу понять: каким образом из проклятого восьмого сундука пропало золото? Этого никак не могло случиться! Я радикально отвергаю все обвинения в свой адрес! – От возмущения офицер взмахнул руками, подскочил, сделал несколько нервных шагов по узкой комнате и снова сел на место.
– Успокойтесь, господин полковник. Расскажите лучше, как формировался обоз и каков был порядок его следования. – Иван Авдеевич откинулся на спинку стула.
– Обоз составлялся в Тавризе. Всей работой руководил статский советник Грибоедов. Приказом начальника штаба я был откомандирован в его распоряжение. Это был уже не первый караван с ценностями, кои доставлялись в Россию по результатам мирного договора, посему…
На лице надворного советника внезапно вспыхнула искра осенившей его мысли, и, дабы не потерять ее, он прервал арестованного вопросом:
– Соблаговолите припомнить: откуда появились эти сундуки и как они комплектовались?
– Для транспортировки груза обычно приобретались деревянные сундуки, обшитые изнутри листами железа и укрепленные поперечными металлическими прутьями, с внутренним замком и тремя ключами. Дело в том, что кованые, во-первых, чрезвычайно дороги, а во-вторых, довольно тяжелы и на одну повозку больше двух не погрузишь – лошади надорвутся, а деревянных можно положить целых четыре. Их доставили из Тифлиса и после тщательной проверки на прочность передали помощнику Грибоедова. Всего пришло двадцать четыре штуки. Каждый из них наполнялся в моем присутствии, тут же составлялась подробнейшая опись. Один ее экземпляр оставался при мне, а другой клали сверху и замыкали, опломбировав сургучной печатью полномочного министра. Так были собраны все двадцать четыре единицы. Ключи хранились только у меня. Открывать в дороге поклажу воспрещалось. В тот же день обоз под охраной Сводного гвардейского полка отправился в Тифлис.
– Кто полковой командир?
– Полковник Баскаков. Он сопровождал нас только до Тифлиса, а там, покормив лошадей и немного отдохнув, мы уже вместе с Кабардинским пехотным полком майора Якубовича выдвинулись по направлению к Ставрополю. Приняв под охрану груз в Тифлисе, Якубович согласно действующему циркуляру опечатал каждый сундук.
– Стало быть, в Ставрополь обоз пришел уже с тремя печатями?
– Нет, с двумя.
– Извольте пояснить.
– Из Тавриза мы вышли с одной печатью полномочного министра, а в Тифлисе появилась вторая печать – Якубовича.
– Получается, что полковник Баскаков не опечатывал сундуки?
– Нет.
– Продолжайте…
– По прибытии в Ставрополь на охранение встал девятнадцатый драгунский полк майора Эверта, кой, приняв обоз, дополнительно опломбировал своей полковой печатью каждую единицу перевозимого груза. И через пару часов мы уже собирались снова двинуться в путь, да вот незадача – у одной телеги сломалась ось и вся поклажа оказалась на земле. Тогда мы решили выгрузить сундуки в склад местного Интендантства, отремонтировать колесо и утром отправиться дальше. Так мы и поступили: весь груз снесли в соляной подвал, майор Эверт при мне его опечатал и на дверях выставил часового. Остальное имущество находилось под охраной караульных. Утром я проверил наличие сургуча – пломбы были в порядке и везде по три печати.
– А восьмой ларец выгружали?
– Позвольте, позвольте, – задумался полковник, – ну да, ведь сломалась четвертая телега, а на ней как раз перевозили пятый, шестой, седьмой и восьмой сундуки.
– Что это было за помещение?
– Я же сказал, это был большой подвал, почти пустой. Надежней места было не сыскать, все равно что склеп – без окон, да и часовой у входа.
– Что значит «почти пустое»?
– В самом углу лежало несколько мешков с солью. Но вы не сомневайтесь, я проверил каждый из них – ничего, кроме соли.
– Кто предложил вам это хранилище?
– Один офицер.
– Кто такой?
– Я уже и не вспомню…
– А что дальше?
– Утром, проверив сохранность пломб на дверях склада, я отворил их и приказал погрузить все четыре сундука на ту же телегу. К тому времени ее уже отремонтировали, и, не мешкая, мы отправились в путь. А от Воронежа до Москвы нас сопровождал 16-й драгунский Тверской полк под командованием подполковника Слащева и от Москвы до столицы – 2-й драгунский Псковский полк Малянтовича. Но нигде больше на ночлег мы не останавливались.
– Выходит, когда обоз прибыл на Монетный двор Петропавловской крепости, на каждом сундуке было по пять разных пломб, то есть по числу полков, несших охранение, так?
– Ну конечно! Правда, за изъятием Сводного полка, поскольку, как я уже говорил, в Тавризе Грибоедов лично опечатывал весь груз собственной дипломатической печатью.
– А что потом?
– А потом и начался тот самый кошмар, кой продолжается и до сих пор: при передаче ценностей все шло хорошо, пока мы не добрались до восьмого сундука. Оказалось, что ключ с восьмеркой к нему не подходил, и открыть его сумел только слесарный мастер. Вместо золотых монет на дне лежали какие-то камни. Меня тотчас же арестовали… А ведь связку эту я всегда при себе держал и с ней не расставался! Поймите, Иван Авдеевич, я боевой офицер. Был под Бородино и под Красным, ходил в атаку под Дрезденом и Кульмом, дрался под Лейпцигом и Краоне! – Он помолчал, глядя в пол, и потом как-то растерянно добавил: – Видно, сама нечистая сила погубить меня решила.
– Ничего не скажешь, грустная история. – Самоваров поднялся из-за стола и подошел к окну. Заложив руки за спину, он в задумчивости рассматривал, как пожелтевший, но еще живой кленовый лист отчаянно боролся за жизнь, сопротивляясь безжалостному осеннему ветру. И вдруг тихо спросил: – А в Ставрополе хоть в баньке-то попарились?
– Ну да, слава бо… – запнулся на полуслове Карпинский и растерянно посмотрел в сторону надворного советника.
– На ночлег у кого останавливались? – мимоходом спросил следователь, продолжая смотреть в окно.
– Так у него, у полкового провиантмейстера.
– Фамилию помните?
– Да вроде бы… дай бог памяти… ну этот… как гриб, то ли Сыроежкин, то ли Подберезовиков? Или Груздев?
– А может, Рыжиков? – предположил Самоваров и повернулся. Изумленный офицер смотрел на него широко раскрытыми от удивления глазами.
– А откуда вам это известно? Вы что, его уже допросили?
– Помилуйте, Яков Спиридонович. Просто вы произнесли три названия, и в каждом из них заметную роль играет звук «эр». Вот я и предположил, что, вероятно, само слово должно начинаться на одноименную букву. А Рыжиков – самая подходящая вариация.