Страница:
Оказалось, мальчика зовут Цэрэн. Теперь, когда он сказал мне свое имя, я буду его так называть. Пока варили бульон, все время боялся, что горшок лопнет, а я не знаю, как еще приготовить еду. Нам нельзя много сушеного мяса, оно почти испортилось. Цэрэн давно не ел горячего, поэтому сразу уснул. Пошел дождь, я накрыл мальчика своим халатом и лег рядом, а ночью два раза вставал и поил бульоном, слушал его дыхание. Хрипов вроде бы нет, да он и не кашляет. Конина жесткая, откусить не удалось – только зря изгрыз. Утром погоним стадо к стойбищу.
Позже я показал Цэрэну трупы и больных в юртах и попросил поймать двух лошадей в степи у стойбища. Мы давно объясняемся жестами, и он меня все-таки понимает. Я не хочу учиться их языку и не хочу с ними говорить. Когда мальчик привел оседланных коней, отправил его искать пастухов, рассказать им об эпидемии, привести сюда десять рук коней и две руки овец. Еще мне понадобится человек шесть помощников, но я пока не знаю, как их оградить от заразы, поэтому приказал Цэрэну, чтобы никто, кроме него, к стойбищу ближе двух перестрелов не приближался. В стойбище около ста пятидесяти живых, симптомы сильной простуды или гриппа, высокая температура, бред, кашель. Большинство без сознания, все очень истощены. Дети и старики почти все мертвы, у многих началось разложение, некоторые объедены собаками.
Псов тут стая, голов тридцать. Начал стаскивать трупы в одно место метрах в пятистах от стойбища. Петлю аркана, намотанного на луку седла, затягиваю на ногах у мертвеца, и, забравшись на коня, почти шагом бредем до места. Быстрее не могу, в седле еле держусь, и слабость, но лучше так, чем ковылять рядом с конем. Хотел вначале стащить трупы в одну-две юрты и поджечь, но побоялся, что не справлюсь с огнем, и погибнут все. К вечеру расчистил от мертвых стойбище снаружи и освободил три юрты. Нашел большой котел – мне его не сдвинуть, рядом штук пять котлов поменьше. Заколол одну козу, нарезал из нее мяса, не сдирая шкуры, и сварил бульон в небольшом котле. Кровь козы выпил сам, мне нужны силы. Бульоном напоил больных, кому досталось, пока тот не кончился. Потом поил козьим молоком. Собаки успели зарезать трех коз, пока я их не отогнал. Мясо пришлось оставить псам – они сильнее. Ночью приехал Цэрэн, с ним десяток пастухов, привезли двадцать овец и пригнали сотню коней. Пастухи поставили палатки метрах в шестистах от стойбища.
Я попросил Цэрэна взрезать яремную вену моего коня и, пока он его удерживал, наполнил приготовленный бурдюк примерно двумя литрами конской крови. Потом вскрыл себе вену на запястье и подержал руку над бурдюком. Небольшой найденной костяной ложкой перемешал содержимое и, передав бурдюк Цэрэну, заставил его отпить. Руку перетянул кожаным шнурком. У меня нет для них другого лекарства, кроме антител в моей крови. Приказал напоить этой кровью пастухов и возвращаться, наполнив выданные мною двадцать порожних бурдюков свежей конской кровью и захватив для меня новую лошадь. Всю ночь мы с Цэрэном поили больных этой смесью, я еле стоял на ногах, где-то литр крови отдал, наверное. К утру потерял сознание.
Когда очнулся, Цэрэн продолжал вывозить трупы, работал сразу с пятью лошадьми. Он накормил меня бульоном и мясом, кровью и молоком. Собак с утра перебили лучники. К концу дня мы закончили вывозить трупы и приготовили в трех котлах наваристую шурпу из баранины, которую привез Цэрэн. Теперь он в основном занимался кормлением, а я лежал и готовился к вечерней дойке. Больные начали оживать, смертей больше не было. Повторили вчерашнюю операцию с кормлением кровью жаждущих. Я уже, буквально по капле на бурдюк, выдавливал из себя остатки, кровь почти не шла, можно было бы даже не перевязывать руку. Вскрыл вену на другой руке – та же картина. Насильно поел и вырубился.
На следующее утро не смог встать. Ночью моя болезнь вернулась. Всю работу по уходу за больными делает Цэрэн и те пастухи, или воины, которых он привез. Видел их у входа в юрту, где лежу с другими больными. Наверное, я ему это приказал, но точно не помню, в голове какая-то муть, плохо соображаю. Стараюсь пить бульон и кровь, но мне все хуже и хуже.
…Вот уже неделю командую санитарами. Мы не общаемся, но когда мой взгляд натыкается на них, не отвожу глаз, я их просто не вижу. Не хочу видеть. Цэрэн им что-то объяснил, и ко мне они близко не подходят. В остальном пока претензий нет, установленный мной распорядок дня соблюдается неукоснительно: четырехкратное кормление населения стойбища, ежедневная санитарная уборка помещений – в доступном для их понимания варианте – как я надеюсь, хоть дерьмо выносят. Тут, правда, не уверен, что до Цэрэна достучался. Ну а в свободное время – дойка коз и отпаивание тормозящих в выздоровлении.
Эффект есть: больше никто не умер, отдельные личности, как мне сообщил Цэрэн, уже пытались выползать на улицу. Запретил. Сам я это делаю только по нужде. Пригнали еще две сотни всадников, они патрулируют окрестную степь, чтобы никто к нам не приближался. Никто и не приближается, донесений не поступало, правда, мне неизвестно, насколько глубок наш санитарный кордон. В стойбище всадникам доступ закрыт, общаются и передают мясо через повара-санитара, которому, в свою очередь, запрещено появляться в помещениях и контактировать с больными. Намудрил, но иначе не получается, на новую вспышку болезни никакой моей крови не хватит.
Гони не гони от себя эту мысль, но похоже, что источник эпидемии – я. Слишком схожи симптомы наших болезней. Я бы сказал, что у меня грипп с сильнейшей простудой, хорошо, что было мало дождей и обошлось без воспаления легких. И кровь моя помогла – умирать перестали. Только почему Цэрэн не заразился – не пойму, он без еды совсем слабый был, какой уж там иммунитет. Выбирать что-то надо – из этих предположений и приходится строить свою врачебную политику, хотя среди выживших (Цэрэн, рассказывая, аж глаза выпучивал!) даже шаман есть. Пусть скорей поправляется и принимает медицинскую ответственность на свою шею. А я коз пойду пасти, видеть их не могу. Не коз, козы-то здесь при чем.
…Сижу на солнышке, греюсь, коз пасу. Вчера сделал обход больных и ушел из стойбища, дальше сами поправятся. Цэрэн приволок мне подходящие сапоги, привез еду. Он в стойбище остался, да и мы с козами рядом. Санитары притащили и поставили палатку, устлали кошмами, двух коней оседланных пустили пастись, я ж пешком ушел. Стерегут меня, двое так и не уехали, спешились метрах в двухстах и костер жгут, а еще дальше, в паре километров, несколько десятков всадников в цепочку вытянулись. Думают, сбегу, что ли? А коней для меня тогда зачем оставили? Да пусть делают, что хотят.
Приехал Цэрэн, опять крови просит. Вроде всадники какие-то прискакали, в степи пять стойбищ от этой горячки перемерло, а пастухи и табуны остались, и там болеют, нужна кровь… В общем, надавил я ему в пятьдесят бурдюков по нескольку капель и объяснил, что это в последний раз, больше не дам никогда, пусть обходятся, как хотят.
Если не поможет, эпидемию не остановить, и все впустую. Похоже, я у племени в дойную козу превратился, вот и пасут. Интересно, донесет до их хитрых голов Цэрэн, что добром они от меня больше ни капли не получат? Или им все равно?
Через день конница покрыла степь по всему горизонту. Я и не подозревал, что кочевников здесь так много. Спасаются от эпидемии, жаждут припасть к живительному кроветворному источнику. Не передеритесь, дураки, все равно всем не достанется. Или передеритесь – хоть умрете быстро. Ну, что? Сидеть здесь и ждать, пока поделят и подвесят, как тушу на бойне? А, вашу пайку крысы съели, вот кровь и не пошла!
Залез на коня, голова кружится, но еще поиграем напоследок, я вас голыми руками рвать буду, зубами грызть буду, и вам придется меня убить. Я вам покажу, на что способна голая испепеляющая ненависть, и научу, что такое настоящий страх. Вас тысячи, и у меня нет шанса, но я приму свой последний бой. Кажется, даже запел.
Медленно, нагнетая в себе боевую злость, двинулся в сторону вражеской линии. Хватит осторожничать, что я себе – две жизни намерил? Пусть ветер поет в ушах свою прощальную песню, срывает слезы в уголках глаз.
…Надо мной склоняется небесная синь и ласково смотрит в глаза. Земля расстелила мне степь, травы нежно обнимают меня, звери приняли меня как зверя, птицы знают меня как птицу. Я прорасту травой, прольюсь на почву дождем, жадной пастью вкушу кровь трепещущей добычи, малым жаворонком разбужу жаркий летний полдень. Я принадлежу этой планете, я ее нелюбимый блудный и любимый приемный сын, и она никогда меня не отпустит. Я и мои друзья, у которых нет могил, мы навсегда вместе, здесь и сейчас. Пройдет время, прах мой примет планета-мать и смешает его с прахом моих друзей, и мы возродимся в ее творениях, и все это будет повторяться снова и снова.
Надо мной склоняются лица – женские и мужские, молодые и старые.
Мальчик тычет себя в грудь – Цэрэн, – потом показывает пальцем на меня. Ну и что, он меня уже спрашивал и знает, что я не хочу отвечать.
Но мальчик снова и снова взывает ко мне. Это планета желает знать мое имя, она, погубившая Юру, погубившая дядю Колю. И я хриплю ей в лицо:
– Томчин!
…Меня зовут Томчин. И будь ты проклята за то, что это услышала.
Глава 4
Позже я показал Цэрэну трупы и больных в юртах и попросил поймать двух лошадей в степи у стойбища. Мы давно объясняемся жестами, и он меня все-таки понимает. Я не хочу учиться их языку и не хочу с ними говорить. Когда мальчик привел оседланных коней, отправил его искать пастухов, рассказать им об эпидемии, привести сюда десять рук коней и две руки овец. Еще мне понадобится человек шесть помощников, но я пока не знаю, как их оградить от заразы, поэтому приказал Цэрэну, чтобы никто, кроме него, к стойбищу ближе двух перестрелов не приближался. В стойбище около ста пятидесяти живых, симптомы сильной простуды или гриппа, высокая температура, бред, кашель. Большинство без сознания, все очень истощены. Дети и старики почти все мертвы, у многих началось разложение, некоторые объедены собаками.
Псов тут стая, голов тридцать. Начал стаскивать трупы в одно место метрах в пятистах от стойбища. Петлю аркана, намотанного на луку седла, затягиваю на ногах у мертвеца, и, забравшись на коня, почти шагом бредем до места. Быстрее не могу, в седле еле держусь, и слабость, но лучше так, чем ковылять рядом с конем. Хотел вначале стащить трупы в одну-две юрты и поджечь, но побоялся, что не справлюсь с огнем, и погибнут все. К вечеру расчистил от мертвых стойбище снаружи и освободил три юрты. Нашел большой котел – мне его не сдвинуть, рядом штук пять котлов поменьше. Заколол одну козу, нарезал из нее мяса, не сдирая шкуры, и сварил бульон в небольшом котле. Кровь козы выпил сам, мне нужны силы. Бульоном напоил больных, кому досталось, пока тот не кончился. Потом поил козьим молоком. Собаки успели зарезать трех коз, пока я их не отогнал. Мясо пришлось оставить псам – они сильнее. Ночью приехал Цэрэн, с ним десяток пастухов, привезли двадцать овец и пригнали сотню коней. Пастухи поставили палатки метрах в шестистах от стойбища.
Я попросил Цэрэна взрезать яремную вену моего коня и, пока он его удерживал, наполнил приготовленный бурдюк примерно двумя литрами конской крови. Потом вскрыл себе вену на запястье и подержал руку над бурдюком. Небольшой найденной костяной ложкой перемешал содержимое и, передав бурдюк Цэрэну, заставил его отпить. Руку перетянул кожаным шнурком. У меня нет для них другого лекарства, кроме антител в моей крови. Приказал напоить этой кровью пастухов и возвращаться, наполнив выданные мною двадцать порожних бурдюков свежей конской кровью и захватив для меня новую лошадь. Всю ночь мы с Цэрэном поили больных этой смесью, я еле стоял на ногах, где-то литр крови отдал, наверное. К утру потерял сознание.
Когда очнулся, Цэрэн продолжал вывозить трупы, работал сразу с пятью лошадьми. Он накормил меня бульоном и мясом, кровью и молоком. Собак с утра перебили лучники. К концу дня мы закончили вывозить трупы и приготовили в трех котлах наваристую шурпу из баранины, которую привез Цэрэн. Теперь он в основном занимался кормлением, а я лежал и готовился к вечерней дойке. Больные начали оживать, смертей больше не было. Повторили вчерашнюю операцию с кормлением кровью жаждущих. Я уже, буквально по капле на бурдюк, выдавливал из себя остатки, кровь почти не шла, можно было бы даже не перевязывать руку. Вскрыл вену на другой руке – та же картина. Насильно поел и вырубился.
На следующее утро не смог встать. Ночью моя болезнь вернулась. Всю работу по уходу за больными делает Цэрэн и те пастухи, или воины, которых он привез. Видел их у входа в юрту, где лежу с другими больными. Наверное, я ему это приказал, но точно не помню, в голове какая-то муть, плохо соображаю. Стараюсь пить бульон и кровь, но мне все хуже и хуже.
…Вот уже неделю командую санитарами. Мы не общаемся, но когда мой взгляд натыкается на них, не отвожу глаз, я их просто не вижу. Не хочу видеть. Цэрэн им что-то объяснил, и ко мне они близко не подходят. В остальном пока претензий нет, установленный мной распорядок дня соблюдается неукоснительно: четырехкратное кормление населения стойбища, ежедневная санитарная уборка помещений – в доступном для их понимания варианте – как я надеюсь, хоть дерьмо выносят. Тут, правда, не уверен, что до Цэрэна достучался. Ну а в свободное время – дойка коз и отпаивание тормозящих в выздоровлении.
Эффект есть: больше никто не умер, отдельные личности, как мне сообщил Цэрэн, уже пытались выползать на улицу. Запретил. Сам я это делаю только по нужде. Пригнали еще две сотни всадников, они патрулируют окрестную степь, чтобы никто к нам не приближался. Никто и не приближается, донесений не поступало, правда, мне неизвестно, насколько глубок наш санитарный кордон. В стойбище всадникам доступ закрыт, общаются и передают мясо через повара-санитара, которому, в свою очередь, запрещено появляться в помещениях и контактировать с больными. Намудрил, но иначе не получается, на новую вспышку болезни никакой моей крови не хватит.
Гони не гони от себя эту мысль, но похоже, что источник эпидемии – я. Слишком схожи симптомы наших болезней. Я бы сказал, что у меня грипп с сильнейшей простудой, хорошо, что было мало дождей и обошлось без воспаления легких. И кровь моя помогла – умирать перестали. Только почему Цэрэн не заразился – не пойму, он без еды совсем слабый был, какой уж там иммунитет. Выбирать что-то надо – из этих предположений и приходится строить свою врачебную политику, хотя среди выживших (Цэрэн, рассказывая, аж глаза выпучивал!) даже шаман есть. Пусть скорей поправляется и принимает медицинскую ответственность на свою шею. А я коз пойду пасти, видеть их не могу. Не коз, козы-то здесь при чем.
…Сижу на солнышке, греюсь, коз пасу. Вчера сделал обход больных и ушел из стойбища, дальше сами поправятся. Цэрэн приволок мне подходящие сапоги, привез еду. Он в стойбище остался, да и мы с козами рядом. Санитары притащили и поставили палатку, устлали кошмами, двух коней оседланных пустили пастись, я ж пешком ушел. Стерегут меня, двое так и не уехали, спешились метрах в двухстах и костер жгут, а еще дальше, в паре километров, несколько десятков всадников в цепочку вытянулись. Думают, сбегу, что ли? А коней для меня тогда зачем оставили? Да пусть делают, что хотят.
Приехал Цэрэн, опять крови просит. Вроде всадники какие-то прискакали, в степи пять стойбищ от этой горячки перемерло, а пастухи и табуны остались, и там болеют, нужна кровь… В общем, надавил я ему в пятьдесят бурдюков по нескольку капель и объяснил, что это в последний раз, больше не дам никогда, пусть обходятся, как хотят.
Если не поможет, эпидемию не остановить, и все впустую. Похоже, я у племени в дойную козу превратился, вот и пасут. Интересно, донесет до их хитрых голов Цэрэн, что добром они от меня больше ни капли не получат? Или им все равно?
Через день конница покрыла степь по всему горизонту. Я и не подозревал, что кочевников здесь так много. Спасаются от эпидемии, жаждут припасть к живительному кроветворному источнику. Не передеритесь, дураки, все равно всем не достанется. Или передеритесь – хоть умрете быстро. Ну, что? Сидеть здесь и ждать, пока поделят и подвесят, как тушу на бойне? А, вашу пайку крысы съели, вот кровь и не пошла!
Залез на коня, голова кружится, но еще поиграем напоследок, я вас голыми руками рвать буду, зубами грызть буду, и вам придется меня убить. Я вам покажу, на что способна голая испепеляющая ненависть, и научу, что такое настоящий страх. Вас тысячи, и у меня нет шанса, но я приму свой последний бой. Кажется, даже запел.
Медленно, нагнетая в себе боевую злость, двинулся в сторону вражеской линии. Хватит осторожничать, что я себе – две жизни намерил? Пусть ветер поет в ушах свою прощальную песню, срывает слезы в уголках глаз.
Внешняя охрана расступилась, я пролетел мимо, даже не прислушиваясь спиной, пусть стреляют, им меня уже не остановить. Подошедшее к стойбищу войско выстроилось как на параде, тысячи по две в ряд, «от можа до можа», кто ж так очередь к донору занимает? Держитесь, ловцы человеков. Разогнавшийся конь в прыжке проломил ряда три, вокруг перекошенные рты, слетел с коня прямо на какого-то местного богатыря в железе, вырвал меч у него из-за спины – ага, тот даже среагировать не успел! – махнул им вокруг, справа, слева. Тяжелые удары в спину. Все!
За вечный мир, в последний бой
Лети, стальная эскадрилья!
…Надо мной склоняется небесная синь и ласково смотрит в глаза. Земля расстелила мне степь, травы нежно обнимают меня, звери приняли меня как зверя, птицы знают меня как птицу. Я прорасту травой, прольюсь на почву дождем, жадной пастью вкушу кровь трепещущей добычи, малым жаворонком разбужу жаркий летний полдень. Я принадлежу этой планете, я ее нелюбимый блудный и любимый приемный сын, и она никогда меня не отпустит. Я и мои друзья, у которых нет могил, мы навсегда вместе, здесь и сейчас. Пройдет время, прах мой примет планета-мать и смешает его с прахом моих друзей, и мы возродимся в ее творениях, и все это будет повторяться снова и снова.
Надо мной склоняются лица – женские и мужские, молодые и старые.
Мальчик тычет себя в грудь – Цэрэн, – потом показывает пальцем на меня. Ну и что, он меня уже спрашивал и знает, что я не хочу отвечать.
Но мальчик снова и снова взывает ко мне. Это планета желает знать мое имя, она, погубившая Юру, погубившая дядю Колю. И я хриплю ей в лицо:
– Томчин!
…Меня зовут Томчин. И будь ты проклята за то, что это услышала.
Глава 4
Какая-то из лошадей в образовавшейся свалке лягнула меня в спину и выбила дыхание и сознание. В общем, меня потоптали конями, больше ко мне никто и пальцем не прикоснулся. Да я, размахивая мечом и лежа на сбитом на землю богатыре, подсек паре лошадок ноги. Тоже никого не убил, не покалечил, богатырь сразу встал, помог разгрести кучу-малу и устроить на земле меня, потерявшего сознание от ударов копытами. Таким оказался результат моей бешеной одиночной атаки на развернутый, как для парада, тридцатитысячный отряд местечковой кавалерии.
Так Цэрэн мне передал, молодой еще, посмеивается над рассказами старших воинов, когда мне их излагает. Вот там я – легенда. Один всех побил, разогнал, еле спастись успели, а потом пал, пресытившись боем, на землю и уснул богатырским сном. Ну, что-то в этом роде. Надо запретить Цэрэну хихикать – еще прибьют.
Теперь у меня новая семья: мать, две жены, трое сыновей, сколько-то братьев и много кого еще – результат кровной связи со мной всех этих исцеленных, а еще всеобщей веры в то, что дух их почившего сына, мужа, отца и горячо любимого и уважаемого родственника вселился в меня. К этой умной мысли они пришли после всех обрядов и процедур, которые проделал надо мной поправившийся шаман в то время, пока я лежал без памяти после столкновения с победоносной конницей южан.
До этого меня считали юродивым лекарем, карающей и щадящей рукою бога, отделившей виновных от невиновных, чистых от нечистых, живых от мертвых, кем-то вроде святого, но не более того. То есть – поблагодарить, наплевать и забыть. Что я им там наговорил в бреду? А что бы вы хотели услышать? В голове поселился одессит и все время надо всем хихикает. А вы таки думали, там дух покойного?
Сказать, что я опять сошел с ума – ничего не сказать, от всего происшедшего нервно курю в сторонке и подозреваю, что давно стал пациентом психбольницы. Забытым пациентом. Вот сейчас откроется дверь палаты номер шесть, и придет добрый доктор ставить мне клистир. Вместо этого откидывается полог юрты, в которой я одиноко лежу вместе с двумя охраняющими мой покой мордами. Фу-у! Морды стоят по углам юрты, будто каменные, а вот я действительно одиноко лежу, пока в юрту заползает на четвереньках Цэрэн. Мне с трудом удается сдержать усмешку, слабенький еще. Где же добрый доктор, он совсем меня забыл. Похоже, что шаман мою голову какой-то веселой травкой окуривал. Ха-ха, два раза, и все, хватит, а то привыкну.
Эта шкода Цэрэн опять сейчас в лицах будет мне новости изображать. Типичная мартышка по характеру, явные способности к абстрактному мышлению. Начинали – он на пальцах с трудом считал, а сейчас уже тысячи освоил. Надо будет ему счеты сделать и арифметике научить, принцип тот же, что и сейчас, только мы с ним травинки для обозначений используем. Когда земля замерзнет, как я ему на ней рисовать буду?
Иде я?! И-и – де я!!!
Хрен знает, где я! И никаких других идей… Жопа.
Что-то надо делать.
…Постепенно прихожу в себя от всего, случившегося за последние полгода. Что же мы имеем в сухом остатке? Неизвестно как открывшийся межпространственный портал перенес меня и двух моих друзей на другую планету, или в другое измерение, или как там у портачей порталоделателей это называется. Перенос никак с нами не согласовывали, на нас не выходили, и, можно сказать, все произошло случайно.
Несчастный случай? Или то, что было, – вообще неизвестное явление природы? Новая планета землеподобна, люди, по крайней мере, известные мне, похожи на людей Земли, конкретно – все признаки монголоидной расы с небольшими антропометрическими отличиями, как то: руки и туловище несколько длиннее, ноги короче, чем в привычных мне пропорциях, в остальном – местные жители просто пониже земных аналогов. Хотя попадаются и моего роста, называются – богатыри. Ну, рожи их вообще дело вкуса, да и жизнь тут нелегкая, сам убедился. Кочевая жизнь. Раннее Средневековье. Возможно, и животные в чем-то отличаются от наших, я не нашел различий, может, просто породы такие – не зоолог. Также: не ботаник, не климатолог и так далее.
Похоже, занесло нас сюда где-то в начале лета, сейчас осень и, наверное, впереди – зима. Очень мешает точности оценок то, что какую-то часть времени я был без сознания или не в себе, проще говоря, не вел календарь, как Робинзон Крузо. Мы даже не успели определить продолжительность суток, как нас повязали. Сейчас у меня биологические часы уже сбились, в сутках может оказаться и двадцать, и двадцать шесть земных часов. Луна одна, никаких знакомых или запоминающихся пятен на ней нет. В общем, это мне тоже для определения времени ничего не дает, даже не высчитал количества дней в месяце – не было у меня пока спокойного месяца. С местными не разговариваю и не планирую учить их язык. Нет желания. Ну, это другая тема, сейчас опять заведусь. Всё.
Все. Продолжим. Я на их земле, а не они на моей. Они здесь жили и пусть живут дальше. К порталу явно отношения не имеют, то есть не виноваты. Непосредственные участники событий первых недель, как я понимаю, все уничтожены эпидемией. Вылеченные мною с этим никак не связаны. Разве что «те же звери из той же рощи»[10].
Разговаривать с ними не обязательно, но общие интересы могут быть. Оставляем для общения Цэрэна. Пока этого достаточно. Прогрессорством не занимаемся, не заслужили.
Далее. Они скотоводы. В основном – кони, верблюды, овцы, есть козы. Собаки, конечно, собаки. Вроде бы все, что видел. Но, кроме кожаных деталей одежды и панцирей, имеются вещи, изготовленные из различных тканей. Очевидно, существуют другие страны и народы, которые это производят. Металл – аналогично: в обследованном мною стойбище никаких следов кузни, и при этом у них полно изделий из металла. Не булат, но вполне приличное железо на мечах. Котлы медные или бронзовые, даже наконечники у стрел металлические, хотя видел и костяные. Украшения: золото – точно, возможно, серебро. То есть имеются шахты, металлоплавильни и, опять же, торговые связи.
Мука – ну это непонятно: что и из чего. Землепашество – вопрос пока оставим открытым. Религия – это ясно, шаманизм. Госустройство – не выяснил, мало информации. Армия – как ни странно, есть, и слишком большая для того гражданского населения, которое я видел. Армия неплохая, сплошь кавалерия, с этим надо будет заняться посерьезнее. С кем-то воюют, ждут нападения? Пожалуй, первое, что я объясню Цэрэну – что такое карта. Да. Это меня сейчас больше всего интересует, пусть поспрашивает и даст мне хоть какую-то карту. К тому же нужны точные данные по эпидемии.
Я приказал, чтобы все выздоровевшие взрослые мужчины и женщины стойбища, вроде бы обладающие свежевыработанным иммунитетом к перенесенной болезни, сдали по двести капель крови из расчета пять капель на трехлитровый бурдюк конской крови. По два глотка на рыло вновь прибывшим. Сдавших помечать красной лентой на рукав и пока их больше не беспокоить. Ответственным за пересчет назначил Цэрэна, его все слушаются, недовольных пока не видно.
Выдал мальчишке свой лекарский жезл – костяную ложку. При такой человеческой скученности, порожденной подходом войск и еще бог знает кого на места недавней эпидемии, подобная профилактика, может быть, и даст результат. Попросил информировать меня обо всех случаях заболеваний в округе, хотя, конечно, идея с кровью – просто чушь. Спасти дикарей от болезней и вымирания могут только их боги. Так что Цэрэн шамана предупредил – опасность! – пусть активнее работает.
Готовлюсь ко встречам со своими новыми родственниками. Первой ко мне на аудиенцию попросилась моя старшая жена Бортэ. Остальные вообще-то после первоначального восторженного знакомства с лежащим в юрте чужим стариком с разбитой спиной совсем на встречи не напрашиваются и не заглядывают, прорывая кордоны моей охраны, и хорошо, и слава богу.
Цэрэн притащил грубую карту, начертанную ножом и углем на мягкой коже, и я в ней почти ничего не понял. Карту ему удалось буквально выклянчить, ее явно не давали, если судить по его кислой обиженной мордочке, и только благодаря Бортэ мальчуган получил желаемое. Думаю, старшая жена не интим со мной решила обсуждать: мы с нею принадлежим к разным видам homo sapiens, она не в моем вкусе, и я, хотелось бы надеяться, не в ее. Надо бы вытянуть из женщины какие-то пояснения к карте или хотя бы узнать, кто их может дать, ведь кто-то пользовался картой местности, раз она есть? С другой стороны: кочевой народ, женщина, как это было сказано еще у диких древних германцев – киндер, кирхен, эм-м-м? Кухня. Ладно, посмотрим.
Но все-таки женщина, девушка, можно сказать. Второй раз видимся, первое свидание наедине. Прежнее впечатление обо мне, думается, было не очень, надо это поправить и хотя бы во второй раз соответствовать. Да, на самом деле – надо как-то выглядеть, женщины, конечно, любят ушами, но я так молчалив, что о ее несказанной красоте смогу только рожи корчить, руками размахивать да профили девичьих головок рисовать. Эти профили, кстати, единственное, что у меня прилично получалось, пока я год посещал школу графики при Эрмитаже. Дамы потом всегда были в восторге – надо же, художник.
Утром Цэрэн приволок плоскую плошку воды, я в ней умываюсь обычно, а сегодня впервые на себя посмотрел. То, что на меня глядел старик со свалявшимися полуседыми волосами почти до плеч, усами, спрятавшими рот и сомкнувшимися с белой, без единого черного волоса бородой в две ладони, меня не поразило. Щеки с сеткой морщин – ну, догадывался, что не Ален Делон. Глаза вроде мои, обычные. Но то, что на меня из зеркала воды смотрел местный старик – это да, с этим надо было что-то делать!
В лихие годы гайдаровских реформ взял я к себе в бухгалтерию бывшую гримершу из дышащего на ладан «Ленфильма». Окончила эта женщина, двадцать лет гримировавшая практически всю актерскую элиту страны, какие-то стандартные бухгалтерские курсы с бумажкой. Работала на съемках более пятидесяти фильмов, десяток из которых я готов смотреть и смотреть. Приехала на бывшую работу, к знакомым, поговорить, может, что слышно о выдаче задолженности по зарплате. Там я ее и подобрал, просто проезжал мимо, зашел и гулял по гулким пустым коридорам. Заглядывал в открытые помещения, никто меня не останавливал и ни о чем не спрашивал, да и видел я там всего с десяток человек. Парочка лиц была знакома, но сейчас уже не вспомню, кого узнал.
Так вот, пока гримерша у нас работала, стригла в конторе напропалую всех желающих. Любила свое дело, хотя как руководитель могу сказать: в бухгалтерии к ней вопросов не было. Старая рабочая закалка – и качество исполнения порученного, и дисциплина. По вечерам всех взлохмаченных приводила в божеский вид, я к ней раз пять под ножницы садился. Однажды она из меня Сталина сделала, просто постригла, задумавшись о своем. В другой раз татарский воин получился. Как-то бороду ненадолго отрастил – сделала из меня молодого Хемингуэя. Скажешь – на ваше усмотрение, и такой вот результат. Потом я прекратил ходить к ней на стрижку – неудобно, директор, эксплуатация получается, а денег она за работу ни у кого не брала.
Отец у меня рыжеватый шатен, а мать блондинка из северных лесов. И, как следовало ожидать, родился я блондином с серыми глазами и жил себе блондином – поживал, лет до семи, о чем ярко свидетельствовало множество семейных фотографий. А потом начал темнеть и волосом, и кожей, и лицом, да так, что на летних фото солнце на моей поверхности стало давать блики, как на фотографии негра. Коричневого такого, бразильского. Хоть волосы не закурчавились, и то – ура! Правда, сейчас – курчавятся, если длинные отрастают. Никого это не беспокоило, тогда национальность роли не играла, сам видел детей фестиваля, с одним приятельствовал по Дворцу пионеров у Аничкова моста, изнутри помню чувство доброжелательного любопытства, а так – человек как человек. Нет, за негра меня никто не принимал, может быть – летом, издалека. Черты-то лица европейские. А к весне я отмывался от загара.
Тогда меня беспокоило, уж не приемыш ли я у двух белокожих родителей, в семейных архивах рылся, а архивы начинались только с военных фотографий отца и деда. Глубже – шиш, никаких документов, про меня – только свидетельство о рождении. Вроде все правильно. Видя мое дрожащее беспокойство, после быстрого выяснения его причин и выдачи подзатыльника отец поведал, что мы из старого дворянского рода, а в тысяча семьсот девяносто шестом году мой предок женился на привезенной из похода турчанке, и теперь каждое четвертое поколение выглядит именно так. В качестве пояснения к генетической теории Менделя откуда-то был извлечен портрет моего прадеда примерно в сорокалетнем возрасте. Сразу бы сказали, а то развели семейные тайны! Судя по прадеду, мне еще повезло, у меня легкая форма.
В общем, выкинул все из головы и жил спокойно дальше, дружил, не глядя на национальность, и ко мне никто с такими вопросами не лез. В армии считался гуцулом, каким-то образом выросшим в Питере, и с негуцульской фамилией – но похож, усы, морда. Я в Карпатах не был никогда, не мне судить, а на актера Миколайчука похож, правда. После тридцати меня стали принимать за татарина, их в Питере много, и бизнес этому способствовал, только татары на этот счет помалкивали. Евреи в основном за татарина принимали. Мне, собственно, все равно, я на национальностях никогда не зацикливался, везде есть разные люди – и хорошие, и плохие. А глаза у меня круглые, разрез европейский, вот у моих друзей детства, корейцев, – это да!
Не хватает мне сейчас гримера, не хватает. Кино-то историческое получается. Даже где-то боевик.
Волосы кое-как деревянным гребнем расчесал, посмотрела бы моя парикмахерша, в какой вид я ее укладку привел! Оброс, оброс… Ремешком голову обхватил, более-менее пристойно, хоть лоб виден, лицо обозначилось. Ножом бороду обрезал, щеки от щетины отскреб, не очень удачно, но армия всему научит. Сделал себе татарскую бородку – не так уж я и стар. Ну, полтинник, но не больше. Вот теперь видно, что я отношусь к другому виду homo sapiens – человек разумный.
…Первая беседа с представительницей вновь обретенной семьи прошла ни шатко ни валко. Дама оказалась весьма непростой. Нет, конечно, когда она переползла на четвереньках через порог юрты, распласталась ниц и что-то забормотала, я несколько заскучал – сейчас допросим сельскую курочку, прикажем привести ко мне достойного воина-картографа и, утешив соломенную вдову обещаниями не забывать ее и писать письма, поручим передать привет Гюльчатай. Ай, как славно!
Но вдова поднялась, кивком подозвала Цэрэна и, более не отвлекаясь на театральные сцены, приступила к допросу. Если я правильно понял эту железную женщину, ее интересовали две вещи: зачем мне карта и не засланный ли я казачок. Второго она не озвучила, но все было очевидно. Похоже, в оценке своего семейного статуса я несколько перебрал. Никто не собирался следить за мной тщательно и кропотливо, устанавливать мои намерения и связи, поить коньяком в дорогих ресторанах и вежливо интересоваться самочувствием. Никто даже не испытывал родственных чувств. Вопрос в лоб – неверный ответ – и хана котенку. Вот так-то, благодарность этим людям несвойственна.
Я дал правильный ответ. Эпидемия, оценка площади распространения и ее скорости, превентивные меры на прилегающих территориях, заботы о здоровье армии, число потенциальных жертв на землях, принадлежащих клану. То есть людей-то у вас в клане сколько? На какой площади живут, кто соседи, не от них ли зараза, много ли их, не нападут ли, пока у нас беда? Ответов не получил. Старшая жена опять рухнула и выползла на карачках из юрты. Вот и поговорили.
Так Цэрэн мне передал, молодой еще, посмеивается над рассказами старших воинов, когда мне их излагает. Вот там я – легенда. Один всех побил, разогнал, еле спастись успели, а потом пал, пресытившись боем, на землю и уснул богатырским сном. Ну, что-то в этом роде. Надо запретить Цэрэну хихикать – еще прибьют.
Теперь у меня новая семья: мать, две жены, трое сыновей, сколько-то братьев и много кого еще – результат кровной связи со мной всех этих исцеленных, а еще всеобщей веры в то, что дух их почившего сына, мужа, отца и горячо любимого и уважаемого родственника вселился в меня. К этой умной мысли они пришли после всех обрядов и процедур, которые проделал надо мной поправившийся шаман в то время, пока я лежал без памяти после столкновения с победоносной конницей южан.
До этого меня считали юродивым лекарем, карающей и щадящей рукою бога, отделившей виновных от невиновных, чистых от нечистых, живых от мертвых, кем-то вроде святого, но не более того. То есть – поблагодарить, наплевать и забыть. Что я им там наговорил в бреду? А что бы вы хотели услышать? В голове поселился одессит и все время надо всем хихикает. А вы таки думали, там дух покойного?
Сказать, что я опять сошел с ума – ничего не сказать, от всего происшедшего нервно курю в сторонке и подозреваю, что давно стал пациентом психбольницы. Забытым пациентом. Вот сейчас откроется дверь палаты номер шесть, и придет добрый доктор ставить мне клистир. Вместо этого откидывается полог юрты, в которой я одиноко лежу вместе с двумя охраняющими мой покой мордами. Фу-у! Морды стоят по углам юрты, будто каменные, а вот я действительно одиноко лежу, пока в юрту заползает на четвереньках Цэрэн. Мне с трудом удается сдержать усмешку, слабенький еще. Где же добрый доктор, он совсем меня забыл. Похоже, что шаман мою голову какой-то веселой травкой окуривал. Ха-ха, два раза, и все, хватит, а то привыкну.
Эта шкода Цэрэн опять сейчас в лицах будет мне новости изображать. Типичная мартышка по характеру, явные способности к абстрактному мышлению. Начинали – он на пальцах с трудом считал, а сейчас уже тысячи освоил. Надо будет ему счеты сделать и арифметике научить, принцип тот же, что и сейчас, только мы с ним травинки для обозначений используем. Когда земля замерзнет, как я ему на ней рисовать буду?
Иде я?! И-и – де я!!!
Хрен знает, где я! И никаких других идей… Жопа.
Что-то надо делать.
…Постепенно прихожу в себя от всего, случившегося за последние полгода. Что же мы имеем в сухом остатке? Неизвестно как открывшийся межпространственный портал перенес меня и двух моих друзей на другую планету, или в другое измерение, или как там у портачей порталоделателей это называется. Перенос никак с нами не согласовывали, на нас не выходили, и, можно сказать, все произошло случайно.
Несчастный случай? Или то, что было, – вообще неизвестное явление природы? Новая планета землеподобна, люди, по крайней мере, известные мне, похожи на людей Земли, конкретно – все признаки монголоидной расы с небольшими антропометрическими отличиями, как то: руки и туловище несколько длиннее, ноги короче, чем в привычных мне пропорциях, в остальном – местные жители просто пониже земных аналогов. Хотя попадаются и моего роста, называются – богатыри. Ну, рожи их вообще дело вкуса, да и жизнь тут нелегкая, сам убедился. Кочевая жизнь. Раннее Средневековье. Возможно, и животные в чем-то отличаются от наших, я не нашел различий, может, просто породы такие – не зоолог. Также: не ботаник, не климатолог и так далее.
Похоже, занесло нас сюда где-то в начале лета, сейчас осень и, наверное, впереди – зима. Очень мешает точности оценок то, что какую-то часть времени я был без сознания или не в себе, проще говоря, не вел календарь, как Робинзон Крузо. Мы даже не успели определить продолжительность суток, как нас повязали. Сейчас у меня биологические часы уже сбились, в сутках может оказаться и двадцать, и двадцать шесть земных часов. Луна одна, никаких знакомых или запоминающихся пятен на ней нет. В общем, это мне тоже для определения времени ничего не дает, даже не высчитал количества дней в месяце – не было у меня пока спокойного месяца. С местными не разговариваю и не планирую учить их язык. Нет желания. Ну, это другая тема, сейчас опять заведусь. Всё.
Все. Продолжим. Я на их земле, а не они на моей. Они здесь жили и пусть живут дальше. К порталу явно отношения не имеют, то есть не виноваты. Непосредственные участники событий первых недель, как я понимаю, все уничтожены эпидемией. Вылеченные мною с этим никак не связаны. Разве что «те же звери из той же рощи»[10].
Разговаривать с ними не обязательно, но общие интересы могут быть. Оставляем для общения Цэрэна. Пока этого достаточно. Прогрессорством не занимаемся, не заслужили.
Далее. Они скотоводы. В основном – кони, верблюды, овцы, есть козы. Собаки, конечно, собаки. Вроде бы все, что видел. Но, кроме кожаных деталей одежды и панцирей, имеются вещи, изготовленные из различных тканей. Очевидно, существуют другие страны и народы, которые это производят. Металл – аналогично: в обследованном мною стойбище никаких следов кузни, и при этом у них полно изделий из металла. Не булат, но вполне приличное железо на мечах. Котлы медные или бронзовые, даже наконечники у стрел металлические, хотя видел и костяные. Украшения: золото – точно, возможно, серебро. То есть имеются шахты, металлоплавильни и, опять же, торговые связи.
Мука – ну это непонятно: что и из чего. Землепашество – вопрос пока оставим открытым. Религия – это ясно, шаманизм. Госустройство – не выяснил, мало информации. Армия – как ни странно, есть, и слишком большая для того гражданского населения, которое я видел. Армия неплохая, сплошь кавалерия, с этим надо будет заняться посерьезнее. С кем-то воюют, ждут нападения? Пожалуй, первое, что я объясню Цэрэну – что такое карта. Да. Это меня сейчас больше всего интересует, пусть поспрашивает и даст мне хоть какую-то карту. К тому же нужны точные данные по эпидемии.
Я приказал, чтобы все выздоровевшие взрослые мужчины и женщины стойбища, вроде бы обладающие свежевыработанным иммунитетом к перенесенной болезни, сдали по двести капель крови из расчета пять капель на трехлитровый бурдюк конской крови. По два глотка на рыло вновь прибывшим. Сдавших помечать красной лентой на рукав и пока их больше не беспокоить. Ответственным за пересчет назначил Цэрэна, его все слушаются, недовольных пока не видно.
Выдал мальчишке свой лекарский жезл – костяную ложку. При такой человеческой скученности, порожденной подходом войск и еще бог знает кого на места недавней эпидемии, подобная профилактика, может быть, и даст результат. Попросил информировать меня обо всех случаях заболеваний в округе, хотя, конечно, идея с кровью – просто чушь. Спасти дикарей от болезней и вымирания могут только их боги. Так что Цэрэн шамана предупредил – опасность! – пусть активнее работает.
Готовлюсь ко встречам со своими новыми родственниками. Первой ко мне на аудиенцию попросилась моя старшая жена Бортэ. Остальные вообще-то после первоначального восторженного знакомства с лежащим в юрте чужим стариком с разбитой спиной совсем на встречи не напрашиваются и не заглядывают, прорывая кордоны моей охраны, и хорошо, и слава богу.
Цэрэн притащил грубую карту, начертанную ножом и углем на мягкой коже, и я в ней почти ничего не понял. Карту ему удалось буквально выклянчить, ее явно не давали, если судить по его кислой обиженной мордочке, и только благодаря Бортэ мальчуган получил желаемое. Думаю, старшая жена не интим со мной решила обсуждать: мы с нею принадлежим к разным видам homo sapiens, она не в моем вкусе, и я, хотелось бы надеяться, не в ее. Надо бы вытянуть из женщины какие-то пояснения к карте или хотя бы узнать, кто их может дать, ведь кто-то пользовался картой местности, раз она есть? С другой стороны: кочевой народ, женщина, как это было сказано еще у диких древних германцев – киндер, кирхен, эм-м-м? Кухня. Ладно, посмотрим.
Но все-таки женщина, девушка, можно сказать. Второй раз видимся, первое свидание наедине. Прежнее впечатление обо мне, думается, было не очень, надо это поправить и хотя бы во второй раз соответствовать. Да, на самом деле – надо как-то выглядеть, женщины, конечно, любят ушами, но я так молчалив, что о ее несказанной красоте смогу только рожи корчить, руками размахивать да профили девичьих головок рисовать. Эти профили, кстати, единственное, что у меня прилично получалось, пока я год посещал школу графики при Эрмитаже. Дамы потом всегда были в восторге – надо же, художник.
Утром Цэрэн приволок плоскую плошку воды, я в ней умываюсь обычно, а сегодня впервые на себя посмотрел. То, что на меня глядел старик со свалявшимися полуседыми волосами почти до плеч, усами, спрятавшими рот и сомкнувшимися с белой, без единого черного волоса бородой в две ладони, меня не поразило. Щеки с сеткой морщин – ну, догадывался, что не Ален Делон. Глаза вроде мои, обычные. Но то, что на меня из зеркала воды смотрел местный старик – это да, с этим надо было что-то делать!
В лихие годы гайдаровских реформ взял я к себе в бухгалтерию бывшую гримершу из дышащего на ладан «Ленфильма». Окончила эта женщина, двадцать лет гримировавшая практически всю актерскую элиту страны, какие-то стандартные бухгалтерские курсы с бумажкой. Работала на съемках более пятидесяти фильмов, десяток из которых я готов смотреть и смотреть. Приехала на бывшую работу, к знакомым, поговорить, может, что слышно о выдаче задолженности по зарплате. Там я ее и подобрал, просто проезжал мимо, зашел и гулял по гулким пустым коридорам. Заглядывал в открытые помещения, никто меня не останавливал и ни о чем не спрашивал, да и видел я там всего с десяток человек. Парочка лиц была знакома, но сейчас уже не вспомню, кого узнал.
Так вот, пока гримерша у нас работала, стригла в конторе напропалую всех желающих. Любила свое дело, хотя как руководитель могу сказать: в бухгалтерии к ней вопросов не было. Старая рабочая закалка – и качество исполнения порученного, и дисциплина. По вечерам всех взлохмаченных приводила в божеский вид, я к ней раз пять под ножницы садился. Однажды она из меня Сталина сделала, просто постригла, задумавшись о своем. В другой раз татарский воин получился. Как-то бороду ненадолго отрастил – сделала из меня молодого Хемингуэя. Скажешь – на ваше усмотрение, и такой вот результат. Потом я прекратил ходить к ней на стрижку – неудобно, директор, эксплуатация получается, а денег она за работу ни у кого не брала.
Отец у меня рыжеватый шатен, а мать блондинка из северных лесов. И, как следовало ожидать, родился я блондином с серыми глазами и жил себе блондином – поживал, лет до семи, о чем ярко свидетельствовало множество семейных фотографий. А потом начал темнеть и волосом, и кожей, и лицом, да так, что на летних фото солнце на моей поверхности стало давать блики, как на фотографии негра. Коричневого такого, бразильского. Хоть волосы не закурчавились, и то – ура! Правда, сейчас – курчавятся, если длинные отрастают. Никого это не беспокоило, тогда национальность роли не играла, сам видел детей фестиваля, с одним приятельствовал по Дворцу пионеров у Аничкова моста, изнутри помню чувство доброжелательного любопытства, а так – человек как человек. Нет, за негра меня никто не принимал, может быть – летом, издалека. Черты-то лица европейские. А к весне я отмывался от загара.
Тогда меня беспокоило, уж не приемыш ли я у двух белокожих родителей, в семейных архивах рылся, а архивы начинались только с военных фотографий отца и деда. Глубже – шиш, никаких документов, про меня – только свидетельство о рождении. Вроде все правильно. Видя мое дрожащее беспокойство, после быстрого выяснения его причин и выдачи подзатыльника отец поведал, что мы из старого дворянского рода, а в тысяча семьсот девяносто шестом году мой предок женился на привезенной из похода турчанке, и теперь каждое четвертое поколение выглядит именно так. В качестве пояснения к генетической теории Менделя откуда-то был извлечен портрет моего прадеда примерно в сорокалетнем возрасте. Сразу бы сказали, а то развели семейные тайны! Судя по прадеду, мне еще повезло, у меня легкая форма.
В общем, выкинул все из головы и жил спокойно дальше, дружил, не глядя на национальность, и ко мне никто с такими вопросами не лез. В армии считался гуцулом, каким-то образом выросшим в Питере, и с негуцульской фамилией – но похож, усы, морда. Я в Карпатах не был никогда, не мне судить, а на актера Миколайчука похож, правда. После тридцати меня стали принимать за татарина, их в Питере много, и бизнес этому способствовал, только татары на этот счет помалкивали. Евреи в основном за татарина принимали. Мне, собственно, все равно, я на национальностях никогда не зацикливался, везде есть разные люди – и хорошие, и плохие. А глаза у меня круглые, разрез европейский, вот у моих друзей детства, корейцев, – это да!
Не хватает мне сейчас гримера, не хватает. Кино-то историческое получается. Даже где-то боевик.
Волосы кое-как деревянным гребнем расчесал, посмотрела бы моя парикмахерша, в какой вид я ее укладку привел! Оброс, оброс… Ремешком голову обхватил, более-менее пристойно, хоть лоб виден, лицо обозначилось. Ножом бороду обрезал, щеки от щетины отскреб, не очень удачно, но армия всему научит. Сделал себе татарскую бородку – не так уж я и стар. Ну, полтинник, но не больше. Вот теперь видно, что я отношусь к другому виду homo sapiens – человек разумный.
…Первая беседа с представительницей вновь обретенной семьи прошла ни шатко ни валко. Дама оказалась весьма непростой. Нет, конечно, когда она переползла на четвереньках через порог юрты, распласталась ниц и что-то забормотала, я несколько заскучал – сейчас допросим сельскую курочку, прикажем привести ко мне достойного воина-картографа и, утешив соломенную вдову обещаниями не забывать ее и писать письма, поручим передать привет Гюльчатай. Ай, как славно!
Но вдова поднялась, кивком подозвала Цэрэна и, более не отвлекаясь на театральные сцены, приступила к допросу. Если я правильно понял эту железную женщину, ее интересовали две вещи: зачем мне карта и не засланный ли я казачок. Второго она не озвучила, но все было очевидно. Похоже, в оценке своего семейного статуса я несколько перебрал. Никто не собирался следить за мной тщательно и кропотливо, устанавливать мои намерения и связи, поить коньяком в дорогих ресторанах и вежливо интересоваться самочувствием. Никто даже не испытывал родственных чувств. Вопрос в лоб – неверный ответ – и хана котенку. Вот так-то, благодарность этим людям несвойственна.
Я дал правильный ответ. Эпидемия, оценка площади распространения и ее скорости, превентивные меры на прилегающих территориях, заботы о здоровье армии, число потенциальных жертв на землях, принадлежащих клану. То есть людей-то у вас в клане сколько? На какой площади живут, кто соседи, не от них ли зараза, много ли их, не нападут ли, пока у нас беда? Ответов не получил. Старшая жена опять рухнула и выползла на карачках из юрты. Вот и поговорили.