Страница:
На Алтае
После пятнадцати лет беспрерывной кипучей деятельности я оказался буквально у разбитого корыта: после ликвидации всех моих дел у меня на руках осталось всего 2 тысячи рублей. Надо было что-то предпринимать. Я кинулся искать счастья на Алтай, на прииски, принадлежавшие Кабинету его величества. Главное управление приисками, заводами и безграничными пространствами кабинетских земель находилось в Барнауле. Все эти земли, прииски и заводы, с сетью административных учреждений, составляли своеобразное государство в государстве. Контора, ведавшая специально горными делами, обосновалась в районе добычи золота, в селе Егорьевском, в 100 верстах от Барнаула. В прежнее время население Егорьевского сплошь состояло из крепостных, приставленных к горному делу. С момента освобождения от крепостной зависимости многие из них занялись сельским хозяйством; другие обратились в старателей. Старатели искали золото где хотели, применяя при добыче его самые примитивные способы. Контора приисков принимала золото по 2 рубля 50 копеек за золотник, на вольном же рынке золотник стоил четыре рубля пятьдесят копеек. Из-за резкой разницы в цене приблизительно половина золота расхищалась, уходя на сторону. С этим хищничеством пытались бороться. Были наняты специальные служащие, получившие название объездчиков, которые, объезжая места работ, должны были контролировать добычу золота; но эта мера не принесла желаемых результатов по двум причинам: во-первых, вследствие разбросанности участков работ, во-вторых, потому, что крупные артели, которым удавалось добыть значительное количество золота, находили более выгодным для себя дать объездчику взятку. Часто сумма взятки определялась в процентном отношении к добытому золоту. Кроме объездчиков, других контролеров не было, поэтому артели знали, что никто их больше тревожить не станет.
На должности управляющего конторой находился, как это ни странно, не горный инженер, а военный, полковник Хлопин. Рассказывали, что горные инженеры страдали дрожанием рук, вероятно, из-за расстроенных нервов, и при ссыпке золота в казенные кружки много его туда не попадало. Полковник Хлопин слыл честнейшим человеком, к тому же совершенно не «нервным». Он был добр и справедлив, но, к сожалению, страдал одним недостатком: больше всего на свете любил он горькую и, выпивая ежедневно, еще от трех до пяти дней в месяц находился в состоянии полного запоя. По приезде на Алтай я обратился к полковнику Хлопину, с которым был знаком, откровенно рассказал ему о своем настоящем положении и просил дать мне один из старых кабинетских приисков, где разработка была уже прекращена. Хлопин очень внимательно отнесся к моей просьбе и предоставил мне право занять любой из старых приисков, расположенных в управляемом им районе, но рекомендовать какой-либо из них отказался, честно сознавшись, что приисков он не знает. Я остановил свой выбор на речке Тай-лы, в 12 верстах от Егорьевского. После того как прииск был оставлен Кабинетом, никто, даже старатели, не пытался заняться его разработкой. На Тайлах я поставил небольшие работы хозяйственным способом. Выбор мой оказался удачным: добыча золота, в отношении затраченного капитала, была вполне удовлетворительной, но, получая от Кабинета за золотник добытого золота не 4 рубля 50 копеек, а только 3 рубля, я на большую прибыль рассчитывать не мог. За три года я заработал чистыми 15 тысяч рублей.
Случилось, что в это время прошел слух об открытии золота на маленькой речушке Каянче, притоке Катуни, в 200 верстах от Барнаула. Среди гор, в сосновом лесу, на Каянче обосновался богатый старообрядческий поселок, существовавший, вероятно, с тех пор, как старообрядцы, лет сто назад, забрались в эту глушь, спасаясь от религиозных гонений. Хлопин предложил мне поехать вместе с ним на место вновь открытых золотых россыпей и организовать там работы хозяйственным способом, потому что ему было бы трудно следить за добычей золота в том случае, если бы разработку этой россыпи взял на себя Кабинет.
Когда мы добрались до нужного нам места, то там узнали, что поселянам-старообрядцам о золоте известно было давно, может быть, уже десятки лет. Золото залегало по отлогому берегу Каянчи, который весь был застроен домами и службами зажиточных крестьян. Много лет назад, вкапывая столбы для риг, крестьяне обнаружили золото, но строго хранили свою находку в тайне, опасаясь, что если какими-нибудь путями о находке станет известно горному управлению, то поселок снесут и годами нажитое благосостояние их лопнет, как мыльный пузырь. Тайны, однако, все же не удалось сберечь. Прослышал о ней поселившийся в поселке один горнорабочий и донес в Барнаульское горное управление, по обыкновению несколько преувеличив размеры золотого богатства, схоронившегося по речке Каянче.
Со времен крепостного права многое в России изменилось. В прежние годы «убрать» крестьян с места их постоянного жительства не представляло никаких затруднений, но теперь все было иначе: не говоря уже о внушительной сумме компенсаций переселенцам, в перспективе намечался бесконечный ряд неприятностей. Таким образом, с деловой точки зрения мы съездили впустую, зря, но поездка сама по себе была очень хороша. Что за красавица Катунь! Как звенят и шумят в горах водопады ее притоков! Как величественны горы с шапками вечного снега на их вершинах! А над горным хребтом царит Белуха, высотой 25 тысяч футов над уровнем моря… Дорогу, по которой пришлось нам ехать до китайской границы, следовало бы правильнее назвать тропой, а нашу поездку по ней – очень и очень нелегким спортом.
Итак, я вернулся обратно на Егорьевские прииска. Впереди не видно было для меня никаких перспектив. Я все же не пал духом и решил снова попытать счастья на золоте, в этот раз в глубине Алтая, в 150 верстах от Бийска. Кабинет его величества отдал там в разработку двум большим компаниям целые районы на Алтае. Одну компанию представительствовали генерал Асташев и Гинзбург; во второй, под фирмой Мальцева, объединились исключительно высокопоставленные лица. Добыча золота велась в крупных масштабах, с затратой больших капиталов. Район работ сосредоточивался преимущественно по системе рек Мрасы, Кондомы и Лебедя. В момент моего приезда на прииски обе компании могли похвалиться успешностью своих работ. Каждая из них добывала ежегодно 40 пудов золота, но вряд ли пайщики извлекали из этого какую-нибудь пользу: слишком велики были расходы по предприятию.
Главноуправляющими в компаниях служили люди с крупными именами и многолетним опытом в золотопромышленности: мои хорошие знакомые, бывшие минусинские золотопромышленники Баллод и Шмотин у Мальцева, а у Асташева с Гинзбургом – Самохвалов и Ветринский. Они обещали мне свое содействие, поскольку, конечно, это будет в их силах.
На берегу реки Кондомы раскинулся ряд строений. Это были: Главное управление приисков, резиденции управляющих, дома служащих, контора, больница и церковь – целый маленький городок. Этот городок я и избрал временным местом своего жительства. В 2 верстах от городка, по маленькой речке Правая Солдатка, производила работы асташевская компания. Речку Левую Солдатку, которую они обследовали и нашли невыгодным разрабатывать, вследствие небольшого процентного содержания золота в песке и небольших его запасов, предложили взять мне. Я все же решился на риск, понадеявшись на русское авось. Результаты моих работ были весьма незавидны: в течение двух лет мне еле-еле удавалось сводить концы с концами.
Снова неудача. Снова нужно искать счастья где-то в новом месте. Я знал, что в Амурской области большие работы по добыче золота производились тогда двумя компаниями: «Зейской» и «Верхнеамурской». У меня там тоже были знакомые: управляющий Зейскими приисками, красноярец Митрофан Алексеевич Субботин, был моим хорошим приятелем. Познакомился я с ним, когда он служил в компании «Родственной», владевшей золотыми приисками в енисейской тайге. Я написал ему, и Субботин в ответ на мое письмо сообщил, что он охотно поможет мне всем, чем только сможет.
Итак, я должен был покинуть Западную Сибирь, такие близкие сердцу, хорошо знакомые, родные мне места, где я долго жил и трудился и где все труды мои не принесли мне, к сожалению, никаких плодов. С горечью в душе собирался я в путь на далекий Амур.
На должности управляющего конторой находился, как это ни странно, не горный инженер, а военный, полковник Хлопин. Рассказывали, что горные инженеры страдали дрожанием рук, вероятно, из-за расстроенных нервов, и при ссыпке золота в казенные кружки много его туда не попадало. Полковник Хлопин слыл честнейшим человеком, к тому же совершенно не «нервным». Он был добр и справедлив, но, к сожалению, страдал одним недостатком: больше всего на свете любил он горькую и, выпивая ежедневно, еще от трех до пяти дней в месяц находился в состоянии полного запоя. По приезде на Алтай я обратился к полковнику Хлопину, с которым был знаком, откровенно рассказал ему о своем настоящем положении и просил дать мне один из старых кабинетских приисков, где разработка была уже прекращена. Хлопин очень внимательно отнесся к моей просьбе и предоставил мне право занять любой из старых приисков, расположенных в управляемом им районе, но рекомендовать какой-либо из них отказался, честно сознавшись, что приисков он не знает. Я остановил свой выбор на речке Тай-лы, в 12 верстах от Егорьевского. После того как прииск был оставлен Кабинетом, никто, даже старатели, не пытался заняться его разработкой. На Тайлах я поставил небольшие работы хозяйственным способом. Выбор мой оказался удачным: добыча золота, в отношении затраченного капитала, была вполне удовлетворительной, но, получая от Кабинета за золотник добытого золота не 4 рубля 50 копеек, а только 3 рубля, я на большую прибыль рассчитывать не мог. За три года я заработал чистыми 15 тысяч рублей.
Случилось, что в это время прошел слух об открытии золота на маленькой речушке Каянче, притоке Катуни, в 200 верстах от Барнаула. Среди гор, в сосновом лесу, на Каянче обосновался богатый старообрядческий поселок, существовавший, вероятно, с тех пор, как старообрядцы, лет сто назад, забрались в эту глушь, спасаясь от религиозных гонений. Хлопин предложил мне поехать вместе с ним на место вновь открытых золотых россыпей и организовать там работы хозяйственным способом, потому что ему было бы трудно следить за добычей золота в том случае, если бы разработку этой россыпи взял на себя Кабинет.
Когда мы добрались до нужного нам места, то там узнали, что поселянам-старообрядцам о золоте известно было давно, может быть, уже десятки лет. Золото залегало по отлогому берегу Каянчи, который весь был застроен домами и службами зажиточных крестьян. Много лет назад, вкапывая столбы для риг, крестьяне обнаружили золото, но строго хранили свою находку в тайне, опасаясь, что если какими-нибудь путями о находке станет известно горному управлению, то поселок снесут и годами нажитое благосостояние их лопнет, как мыльный пузырь. Тайны, однако, все же не удалось сберечь. Прослышал о ней поселившийся в поселке один горнорабочий и донес в Барнаульское горное управление, по обыкновению несколько преувеличив размеры золотого богатства, схоронившегося по речке Каянче.
Со времен крепостного права многое в России изменилось. В прежние годы «убрать» крестьян с места их постоянного жительства не представляло никаких затруднений, но теперь все было иначе: не говоря уже о внушительной сумме компенсаций переселенцам, в перспективе намечался бесконечный ряд неприятностей. Таким образом, с деловой точки зрения мы съездили впустую, зря, но поездка сама по себе была очень хороша. Что за красавица Катунь! Как звенят и шумят в горах водопады ее притоков! Как величественны горы с шапками вечного снега на их вершинах! А над горным хребтом царит Белуха, высотой 25 тысяч футов над уровнем моря… Дорогу, по которой пришлось нам ехать до китайской границы, следовало бы правильнее назвать тропой, а нашу поездку по ней – очень и очень нелегким спортом.
Итак, я вернулся обратно на Егорьевские прииска. Впереди не видно было для меня никаких перспектив. Я все же не пал духом и решил снова попытать счастья на золоте, в этот раз в глубине Алтая, в 150 верстах от Бийска. Кабинет его величества отдал там в разработку двум большим компаниям целые районы на Алтае. Одну компанию представительствовали генерал Асташев и Гинзбург; во второй, под фирмой Мальцева, объединились исключительно высокопоставленные лица. Добыча золота велась в крупных масштабах, с затратой больших капиталов. Район работ сосредоточивался преимущественно по системе рек Мрасы, Кондомы и Лебедя. В момент моего приезда на прииски обе компании могли похвалиться успешностью своих работ. Каждая из них добывала ежегодно 40 пудов золота, но вряд ли пайщики извлекали из этого какую-нибудь пользу: слишком велики были расходы по предприятию.
Главноуправляющими в компаниях служили люди с крупными именами и многолетним опытом в золотопромышленности: мои хорошие знакомые, бывшие минусинские золотопромышленники Баллод и Шмотин у Мальцева, а у Асташева с Гинзбургом – Самохвалов и Ветринский. Они обещали мне свое содействие, поскольку, конечно, это будет в их силах.
На берегу реки Кондомы раскинулся ряд строений. Это были: Главное управление приисков, резиденции управляющих, дома служащих, контора, больница и церковь – целый маленький городок. Этот городок я и избрал временным местом своего жительства. В 2 верстах от городка, по маленькой речке Правая Солдатка, производила работы асташевская компания. Речку Левую Солдатку, которую они обследовали и нашли невыгодным разрабатывать, вследствие небольшого процентного содержания золота в песке и небольших его запасов, предложили взять мне. Я все же решился на риск, понадеявшись на русское авось. Результаты моих работ были весьма незавидны: в течение двух лет мне еле-еле удавалось сводить концы с концами.
Снова неудача. Снова нужно искать счастья где-то в новом месте. Я знал, что в Амурской области большие работы по добыче золота производились тогда двумя компаниями: «Зейской» и «Верхнеамурской». У меня там тоже были знакомые: управляющий Зейскими приисками, красноярец Митрофан Алексеевич Субботин, был моим хорошим приятелем. Познакомился я с ним, когда он служил в компании «Родственной», владевшей золотыми приисками в енисейской тайге. Я написал ему, и Субботин в ответ на мое письмо сообщил, что он охотно поможет мне всем, чем только сможет.
Итак, я должен был покинуть Западную Сибирь, такие близкие сердцу, хорошо знакомые, родные мне места, где я долго жил и трудился и где все труды мои не принесли мне, к сожалению, никаких плодов. С горечью в душе собирался я в путь на далекий Амур.
В дороге
Нашлись у меня и попутчики на дорогу: из Томска ехали несколько инженеров-горняков. Семьи их, оставшиеся в Томске, снабдили путешественников всякой всячиной. Чего-чего только тут не было: замороженные, разных сортов, пельмени, окорока чудеснейшей ветчины, телятины, баранины, жареная птица, мороженая стерлядь для строганины, зернистая осетровая икра, которая, кстати сказать, стоила тогда в Томске 50 копеек фунт, – всего не перечислишь. Путь предстоял не близкий, железной дороги не было, ехать надо было на лошадях.
Ехали мы приблизительно с месяц. Путешествие с хорошей, теплой компанией имело для меня положительные и отрицательные стороны. Несмотря на свои тридцать три года и на то, что я был одно время владельцем винокуренного завода в Мариинском округе, на реке Чулыме, я еще не проглотил до тех пор ни одного глотка водки. Приезжая на завод с ревизией, отхлебнешь, бывало, немного водки, чтобы узнать, насколько хорошо она очищена от сивушного масла, да и выплюнешь. Курить я тоже не курил и оставаться в накуренных комнатах не любил, хотя старовером и не был, а дело было в следующем. Когда отец отвез меня в Красноярск и сдал для подготовки в гимназию директору ее Красикову – мне шел тогда девятый год, – я встретил там товарища, одинакового со мной возраста. Однажды вечером директор принимал гостей; жена его принесла нам коробку гильз, с насыпанным в них уже табаком, и попросила заткнуть каждую гильзу ватой. Кто бы мог упустить столь удобный случай попробовать курения? Мы этого случая не упустили, и я так усердно использовал благоприятные обстоятельства, что впоследствии, в течение двадцати пяти лет, не мог входить в накуренную комнату, даже в фойе театра или Общественного собрания.
Поездка в теплой компании отчасти научила меня курить и пить водку. Ехали мы по Сибири в февральские сорокаградусные морозы. Приедешь в деревню, после четырехчасового пребывания в кибитке на морозном свежем воздухе, и чувствуешь такой аппетит, что трудно устоять от соблазна хорошо поесть, особенно при наличии таких вкусных закусок, какие были у нас. А спутники мои, один перед другим, старались убедить меня выпить водки перед закуской, соблазнительно описывая ни с чем не сравнимое ощущение довольства и тепла, охватывающее человека после одного-другого глотка водки. Волей-неволей подчиняешься их убеждениям – отчего и не попробовать, в самом деле? На первый раз водка показалась неприятной и горькой, а дальше я начал действительно ощущать некоторую внутреннюю теплоту, приятно согревающую все тело. И вот так, в продолжение пути, я понемногу и привык к этому зелью. Даже и сейчас, при хорошей закусочке с приятелями, нет-нет да и пропустишь с удовольствием рюмочки две-три. Точно так же обстояло дело и с курением. Вначале я пытался обмануть сам себя: целый год не покупал папирос, все крепился, лишь изредка покуривая папиросы фабрики «чужого», но спустя год пришлось сдаться. На восьмидесятом году жизни, уступая человеческой слабости, выкуриваю все же не больше четырех папирос ежедневно, и то на сытый желудок, да изредка позволяю себе выпить; но, в общем, никогда в жизни не выпивал я зараз больше трех рюмок водки.
Ехали мы приблизительно с месяц. Путешествие с хорошей, теплой компанией имело для меня положительные и отрицательные стороны. Несмотря на свои тридцать три года и на то, что я был одно время владельцем винокуренного завода в Мариинском округе, на реке Чулыме, я еще не проглотил до тех пор ни одного глотка водки. Приезжая на завод с ревизией, отхлебнешь, бывало, немного водки, чтобы узнать, насколько хорошо она очищена от сивушного масла, да и выплюнешь. Курить я тоже не курил и оставаться в накуренных комнатах не любил, хотя старовером и не был, а дело было в следующем. Когда отец отвез меня в Красноярск и сдал для подготовки в гимназию директору ее Красикову – мне шел тогда девятый год, – я встретил там товарища, одинакового со мной возраста. Однажды вечером директор принимал гостей; жена его принесла нам коробку гильз, с насыпанным в них уже табаком, и попросила заткнуть каждую гильзу ватой. Кто бы мог упустить столь удобный случай попробовать курения? Мы этого случая не упустили, и я так усердно использовал благоприятные обстоятельства, что впоследствии, в течение двадцати пяти лет, не мог входить в накуренную комнату, даже в фойе театра или Общественного собрания.
Поездка в теплой компании отчасти научила меня курить и пить водку. Ехали мы по Сибири в февральские сорокаградусные морозы. Приедешь в деревню, после четырехчасового пребывания в кибитке на морозном свежем воздухе, и чувствуешь такой аппетит, что трудно устоять от соблазна хорошо поесть, особенно при наличии таких вкусных закусок, какие были у нас. А спутники мои, один перед другим, старались убедить меня выпить водки перед закуской, соблазнительно описывая ни с чем не сравнимое ощущение довольства и тепла, охватывающее человека после одного-другого глотка водки. Волей-неволей подчиняешься их убеждениям – отчего и не попробовать, в самом деле? На первый раз водка показалась неприятной и горькой, а дальше я начал действительно ощущать некоторую внутреннюю теплоту, приятно согревающую все тело. И вот так, в продолжение пути, я понемногу и привык к этому зелью. Даже и сейчас, при хорошей закусочке с приятелями, нет-нет да и пропустишь с удовольствием рюмочки две-три. Точно так же обстояло дело и с курением. Вначале я пытался обмануть сам себя: целый год не покупал папирос, все крепился, лишь изредка покуривая папиросы фабрики «чужого», но спустя год пришлось сдаться. На восьмидесятом году жизни, уступая человеческой слабости, выкуриваю все же не больше четырех папирос ежедневно, и то на сытый желудок, да изредка позволяю себе выпить; но, в общем, никогда в жизни не выпивал я зараз больше трех рюмок водки.
В Сретенске
Мои попутчики направлялись в город Сретенск, лежавший в верховьях Амура. Всего попутчиков было четверо: Кропачев с двоими взрослыми сыновьями и Ярославцев.
В недалеком прошлом управляющие кабинетскими Нерчинскими приисками, они покинули службу, увозя с собой крупные деньги, – покинули просто потому, что надоело служить, приелась одна и та же обстановка. Потом они с семьями переехали на жительство в культурный центр Сибири, город Томск, где начали собственное золотопромышленное дело. Но работать на богатых кабинетских приисках – одно, а быть собственником приисков – другое. Деньги скоро растаяли, и Кропачев с Ярославцевым, оставив свои семьи в Томске, ехали теперь обратно на кабинетские прииска, вновь устраиваться на казенную службу.
В Сретенске Ярославцев и Кропачев встретили прежних своих сослуживцев и знакомых купцов, которые, в память старых своих добрых отношений с ними, начали чествовать их обедами, приобщив к ним и меня, как их спутника. Таким образом, я приобрел сразу много новых знакомых. Между прочим, они убеждали меня не ездить сейчас на Зею, так как наступала весна, дороги ухудшались, а впереди лежали 1200 верст пути по льду Амура и Зеи. Возможность заняться золотопромышленностью на Зее, при отсутствии зимних заготовок, исключалась.
Чтобы не пропадало наступающее лето, сретенские мои доброжелатели советовали мне остаться в Сретенске и в компании с Шайдуровым, который взял на год золотой прииск в Нерчинском горном управлении, заняться разработкой этого прииска. Купец Шайдуров, крупный домовладелец, один из числа чествовавших нас обедами, проработал год на этом прииске в убыток. Мои новые знакомые приписывали эту неудачу неопытности людей, возглавлявших предприятие, и уверяли, что при моем знании горного дела можно достигнуть благоприятных результатов. В конце концов я согласился поработать с Шайдуровым до осени, с тем чтобы осенью спуститься на пароходе вниз по Амуру, а затем подняться вверх по Зее, до Зейских приисков.
Итак, я остался в новом крае, чтобы еще раз попытать свое «золотое» счастье.
На прииске, о котором идет речь и который, кстати сказать, назывался «Енда», два года тому назад начал большие работы Кабинет и хорошо его оборудовал, но через год, понеся значительные убытки, работы прекратил, оставив на месте поставленные на участке строения и промывальные машины.
Мне предстояло вложить свои последние деньги в прииск, которого я и в глаза не видел. Прииск этот находился в 150 верстах от Сретенска. Чтобы попасть туда, нужно было проехать 100 верст вниз по Шилке и 50 верст в сторону Станового хребта, который служит водоразделом Олекминской и Амурской систем. Там же находились богатые Урюмские и Желтугинские прииска.
В этот раз моя совместная работа с Шайдуровым принесла нам все же некоторую прибыль: мы заработали за лето 2 тысячи рублей, поделив их пополам.
Работая на речке Енде, в версте от главного кабинетского Урюмского прииска, я познакомился с управляющим этим прииском, Михаилом Ивановичем Нестеровым, и женой его, Евдокией Ивановной. Детей у них не было. Оба они были очень милыми, симпатичными людьми, любили общество, и оба, в особенности жизнерадостная Евдокия Ивановна, не пропускали случая перекинуться в картишки. Нестеровы с неизменным вниманием и радушием принимали меня у себя в доме. Иногда придешь с работы усталый, разбитый, с желанием отдохнуть, а дома дожидается посланный, с запиской от Евдокии Ивановны: «Ждем партнера в винт». Как откажешь даме, да еще такой милой и веселой, как Евдокия Ивановна! Идешь, играешь в карты, слушаешь, о чем люди говорят, и сам говоришь.
Не знаю, по своей личной инициативе или вследствие распоряжения свыше, Нестеров по зимам вел поиски золота вне пределов кабинетских земель. Разведывательные партии с Урюмских и Бабинецких приисков посылались на казенные земли за Становой хребет, на север, в покати Олекмы. Нестеров не раз хвалился удачными результатами разведок вне пределов кабинетских земель, показывая крупные самородочки золота, добытого из пробных шурфов.
Однажды без всякого намерения, так, между прочим, я спросил у Михаила Ивановича:
– Что же вы, Михаил Иванович, закрепили эти участки, согласно уставу, за Кабинетом?
С горным уставом я был прекрасно знаком.
Нестеров почему-то принял мой вопрос за шутку. Он был твердо убежден, что для закрепления земель за Кабинетом достаточно было выставить явочные столбы с клеймами двуглавых орлов.
Разговоры на эту тему возникали у нас неоднократно. Я шутил:
– А вот я соберусь летом, поеду на места ваших открытий да и закреплю их законным порядком за собой. Отберу от вас золото и на орлов не посмотрю.
Разговоры эти были несерьезные. При моем материальном тогдашнем положении о такой поездке и думать не приходилось. Наступил июль. Против ожиданий, как я уже упоминал об этом, добыча золота на Енде наладилась. В голове моей все чаще и настойчивее стала мелькать мысль о поездке. Манили новые края своими необъятными просторами, чудились запрятанные в раскинувшейся на сотни и сотни верст горной системе несметные сокровища… Жизнь на чужих приисках тяжело действовала на душу. Никаких перспектив в будущем, всегда висевшая над головой угроза, из-за человеческой алчности или каприза, лишиться работы на следующий год, положение приживалки в настоящем – все это укрепляло во мне мысль поехать и сделать заявку на золото.
В недалеком прошлом управляющие кабинетскими Нерчинскими приисками, они покинули службу, увозя с собой крупные деньги, – покинули просто потому, что надоело служить, приелась одна и та же обстановка. Потом они с семьями переехали на жительство в культурный центр Сибири, город Томск, где начали собственное золотопромышленное дело. Но работать на богатых кабинетских приисках – одно, а быть собственником приисков – другое. Деньги скоро растаяли, и Кропачев с Ярославцевым, оставив свои семьи в Томске, ехали теперь обратно на кабинетские прииска, вновь устраиваться на казенную службу.
В Сретенске Ярославцев и Кропачев встретили прежних своих сослуживцев и знакомых купцов, которые, в память старых своих добрых отношений с ними, начали чествовать их обедами, приобщив к ним и меня, как их спутника. Таким образом, я приобрел сразу много новых знакомых. Между прочим, они убеждали меня не ездить сейчас на Зею, так как наступала весна, дороги ухудшались, а впереди лежали 1200 верст пути по льду Амура и Зеи. Возможность заняться золотопромышленностью на Зее, при отсутствии зимних заготовок, исключалась.
Чтобы не пропадало наступающее лето, сретенские мои доброжелатели советовали мне остаться в Сретенске и в компании с Шайдуровым, который взял на год золотой прииск в Нерчинском горном управлении, заняться разработкой этого прииска. Купец Шайдуров, крупный домовладелец, один из числа чествовавших нас обедами, проработал год на этом прииске в убыток. Мои новые знакомые приписывали эту неудачу неопытности людей, возглавлявших предприятие, и уверяли, что при моем знании горного дела можно достигнуть благоприятных результатов. В конце концов я согласился поработать с Шайдуровым до осени, с тем чтобы осенью спуститься на пароходе вниз по Амуру, а затем подняться вверх по Зее, до Зейских приисков.
Итак, я остался в новом крае, чтобы еще раз попытать свое «золотое» счастье.
На прииске, о котором идет речь и который, кстати сказать, назывался «Енда», два года тому назад начал большие работы Кабинет и хорошо его оборудовал, но через год, понеся значительные убытки, работы прекратил, оставив на месте поставленные на участке строения и промывальные машины.
Мне предстояло вложить свои последние деньги в прииск, которого я и в глаза не видел. Прииск этот находился в 150 верстах от Сретенска. Чтобы попасть туда, нужно было проехать 100 верст вниз по Шилке и 50 верст в сторону Станового хребта, который служит водоразделом Олекминской и Амурской систем. Там же находились богатые Урюмские и Желтугинские прииска.
В этот раз моя совместная работа с Шайдуровым принесла нам все же некоторую прибыль: мы заработали за лето 2 тысячи рублей, поделив их пополам.
Работая на речке Енде, в версте от главного кабинетского Урюмского прииска, я познакомился с управляющим этим прииском, Михаилом Ивановичем Нестеровым, и женой его, Евдокией Ивановной. Детей у них не было. Оба они были очень милыми, симпатичными людьми, любили общество, и оба, в особенности жизнерадостная Евдокия Ивановна, не пропускали случая перекинуться в картишки. Нестеровы с неизменным вниманием и радушием принимали меня у себя в доме. Иногда придешь с работы усталый, разбитый, с желанием отдохнуть, а дома дожидается посланный, с запиской от Евдокии Ивановны: «Ждем партнера в винт». Как откажешь даме, да еще такой милой и веселой, как Евдокия Ивановна! Идешь, играешь в карты, слушаешь, о чем люди говорят, и сам говоришь.
Не знаю, по своей личной инициативе или вследствие распоряжения свыше, Нестеров по зимам вел поиски золота вне пределов кабинетских земель. Разведывательные партии с Урюмских и Бабинецких приисков посылались на казенные земли за Становой хребет, на север, в покати Олекмы. Нестеров не раз хвалился удачными результатами разведок вне пределов кабинетских земель, показывая крупные самородочки золота, добытого из пробных шурфов.
Однажды без всякого намерения, так, между прочим, я спросил у Михаила Ивановича:
– Что же вы, Михаил Иванович, закрепили эти участки, согласно уставу, за Кабинетом?
С горным уставом я был прекрасно знаком.
Нестеров почему-то принял мой вопрос за шутку. Он был твердо убежден, что для закрепления земель за Кабинетом достаточно было выставить явочные столбы с клеймами двуглавых орлов.
Разговоры на эту тему возникали у нас неоднократно. Я шутил:
– А вот я соберусь летом, поеду на места ваших открытий да и закреплю их законным порядком за собой. Отберу от вас золото и на орлов не посмотрю.
Разговоры эти были несерьезные. При моем материальном тогдашнем положении о такой поездке и думать не приходилось. Наступил июль. Против ожиданий, как я уже упоминал об этом, добыча золота на Енде наладилась. В голове моей все чаще и настойчивее стала мелькать мысль о поездке. Манили новые края своими необъятными просторами, чудились запрятанные в раскинувшейся на сотни и сотни верст горной системе несметные сокровища… Жизнь на чужих приисках тяжело действовала на душу. Никаких перспектив в будущем, всегда висевшая над головой угроза, из-за человеческой алчности или каприза, лишиться работы на следующий год, положение приживалки в настоящем – все это укрепляло во мне мысль поехать и сделать заявку на золото.
Поездка в систему Олекмы
Места предполагаемых заявок лежали за 75 верст от Урюма, но не бывавшему там человеку летом, на лошадях, туда нельзя было пробраться. Много топких долин лежало на пути, лошади не выдерживали трудной дороги, тонули в болотах. Приходилось ждать орочон с оленями.
Орочоны уезжали за 400—600 верст от Урюма на север в тайгу, с Амура на Витим, по направлению к Якутску, на охоту за зверем – месяцев на шесть и более. С богатой добычей, со всеми своими семьями и стадом оленей, численностью в 50—100 голов, возвращались они потом на прииск «Урюм», в торговые села Горбина и Кара. Шкуры убитых зверей они продавали, а на вырученные деньги покупали предметы первой необходимости: муку, чай, соль, табак, а затем снова исчезали в тайгу на шесть месяцев промышлять зверя.
Дождавшись партии орочон, возвращавшихся обратно в тайгу, я договорился с ними, чтобы они доставили меня с тремя рабочими на речку Тунгир, левый приток Олекмы, в район кабинетских разведок. Таким образом, без всякого шума, в компании орочон, владевших 50 оленями, я пустился в рискованную экспедицию. В пути оленями правили орочонки, а их мужья рано утром уходили на охоту в горы и возвращались только к вечеру. Путешествие совершалось очень медленно. В день уезжали не дальше чем на 15—18 верст: 8 верст вечером и 8 утром. Днем, в жару, олени не в состоянии были передвигаться и лежали в тени деревьев. По оленьим тропам, которые ведомы только одним орочонам, прошли мы путь в 75 верст в пять дней.
Достигнув намеченного места, я выполнил все требовавшиеся горным уставом формальности для заявки на золото; затем обмерил рулеткой площадь облюбованного участка, вкопал явочные столбы и в бумаге на имя Иркутского горного управления указал приметы местности, упомянув, что на занимаемом участке видел столбы со знаками двуглавых орлов на них, но разведочной партии нигде поблизости не встретил.
Пять дней спустя я возвратился на Урюм опять с партией орочон, везших пушнину. Урюмская администрация, узнавшая о моем отъезде на Олекминскую систему, с тревогой ждала моего возвращения. В день приезда я получил письмо от М.И. Нестерова, который просил меня заглянуть к нему. При свидании я не стал отрицать факта поездки моей на места его разведок и заметил ему, что из поездки этой я никогда секрета не делал и в прошлом неоднократно ему об этом говорил. Если же он моим словам не придавал серьезного значения, отделываясь шутками и усмешками, то в этом не моя вина. Разговор наш велся в мирном, спокойном тоне. Михаил Иванович оправдывался тем, что не ему надо было беспокоиться о соблюдении формальностей по закреплению за Кабинетом прииска, а Нерчинскому горному управлению, по распоряжению которого производились разведки и куда он исправно сообщал о достигнутых им результатах. В Нестерове крепло убеждение, что для его хозяина-государя общие правила и законы неприложимы. К действиям моим он относился скептически, в успешное завершение моих начинаний не верил и считал, что я без нужды создаю запутанное дело.
Несмотря на таковую свою уверенность, Нестеров сообщил все же обо всем происшедшем в Нерчинское горное управление. Новость эта свалилась туда как снег на голову и подняла бурю волнений. Брат Нестерова, инженер, начальник Нерчинского горного управления, очень близко принял к сердцу это известие. Пользуясь своим положением, он пытался создавать препятствия на моем пути, посылал в Иркутское горное управление разведочный журнал с планами разведываемых местностей, указывал, что стоимость разведывательных работ за две зимы выразилась суммой в 30 тысяч рублей, и настаивал на том, чтобы отказать мне в заявке как незаконно воспользовавшемуся исследованными местами. Все предпринятое им, однако, оказалось напрасно. Иркутское горное управление просило указать закон, который давал бы ему право отказать человеку, подавшему первую заявку на свободные государственные земли. Закон гласил: «Кабинет оставляет за собой право заявлять и занимать свободные государственные земли, но не пользуется никакими преимуществами перед частными лицами». Согласно закону требовалось представлять сведения о разведывательной партии в Иркутское горное управление; следовало указать число лиц в партии, их фамилии, место отправления партии и т. п. Местность считается занятой, пока на участке находится разведывательная партия, и, коль скоро партия покидает участок, местность становится свободной, независимо от того, имеются на участке явочные столбы или нет. Этого правила Нерчинское горное управление не соблюдало, снимая на лето людей с разведывательных работ.
Несмотря на полную законность моих действий, у меня не было твердой уверенности в успехе. Копошилась в голове мысль, что, может быть, Нестеров и прав, может быть, действительно закон не про всякого писан и для власть имущих не составляло никакого труда отложить окончательное решение по моему делу на многие и многие годы.
Орочоны уезжали за 400—600 верст от Урюма на север в тайгу, с Амура на Витим, по направлению к Якутску, на охоту за зверем – месяцев на шесть и более. С богатой добычей, со всеми своими семьями и стадом оленей, численностью в 50—100 голов, возвращались они потом на прииск «Урюм», в торговые села Горбина и Кара. Шкуры убитых зверей они продавали, а на вырученные деньги покупали предметы первой необходимости: муку, чай, соль, табак, а затем снова исчезали в тайгу на шесть месяцев промышлять зверя.
Дождавшись партии орочон, возвращавшихся обратно в тайгу, я договорился с ними, чтобы они доставили меня с тремя рабочими на речку Тунгир, левый приток Олекмы, в район кабинетских разведок. Таким образом, без всякого шума, в компании орочон, владевших 50 оленями, я пустился в рискованную экспедицию. В пути оленями правили орочонки, а их мужья рано утром уходили на охоту в горы и возвращались только к вечеру. Путешествие совершалось очень медленно. В день уезжали не дальше чем на 15—18 верст: 8 верст вечером и 8 утром. Днем, в жару, олени не в состоянии были передвигаться и лежали в тени деревьев. По оленьим тропам, которые ведомы только одним орочонам, прошли мы путь в 75 верст в пять дней.
Достигнув намеченного места, я выполнил все требовавшиеся горным уставом формальности для заявки на золото; затем обмерил рулеткой площадь облюбованного участка, вкопал явочные столбы и в бумаге на имя Иркутского горного управления указал приметы местности, упомянув, что на занимаемом участке видел столбы со знаками двуглавых орлов на них, но разведочной партии нигде поблизости не встретил.
Пять дней спустя я возвратился на Урюм опять с партией орочон, везших пушнину. Урюмская администрация, узнавшая о моем отъезде на Олекминскую систему, с тревогой ждала моего возвращения. В день приезда я получил письмо от М.И. Нестерова, который просил меня заглянуть к нему. При свидании я не стал отрицать факта поездки моей на места его разведок и заметил ему, что из поездки этой я никогда секрета не делал и в прошлом неоднократно ему об этом говорил. Если же он моим словам не придавал серьезного значения, отделываясь шутками и усмешками, то в этом не моя вина. Разговор наш велся в мирном, спокойном тоне. Михаил Иванович оправдывался тем, что не ему надо было беспокоиться о соблюдении формальностей по закреплению за Кабинетом прииска, а Нерчинскому горному управлению, по распоряжению которого производились разведки и куда он исправно сообщал о достигнутых им результатах. В Нестерове крепло убеждение, что для его хозяина-государя общие правила и законы неприложимы. К действиям моим он относился скептически, в успешное завершение моих начинаний не верил и считал, что я без нужды создаю запутанное дело.
Несмотря на таковую свою уверенность, Нестеров сообщил все же обо всем происшедшем в Нерчинское горное управление. Новость эта свалилась туда как снег на голову и подняла бурю волнений. Брат Нестерова, инженер, начальник Нерчинского горного управления, очень близко принял к сердцу это известие. Пользуясь своим положением, он пытался создавать препятствия на моем пути, посылал в Иркутское горное управление разведочный журнал с планами разведываемых местностей, указывал, что стоимость разведывательных работ за две зимы выразилась суммой в 30 тысяч рублей, и настаивал на том, чтобы отказать мне в заявке как незаконно воспользовавшемуся исследованными местами. Все предпринятое им, однако, оказалось напрасно. Иркутское горное управление просило указать закон, который давал бы ему право отказать человеку, подавшему первую заявку на свободные государственные земли. Закон гласил: «Кабинет оставляет за собой право заявлять и занимать свободные государственные земли, но не пользуется никакими преимуществами перед частными лицами». Согласно закону требовалось представлять сведения о разведывательной партии в Иркутское горное управление; следовало указать число лиц в партии, их фамилии, место отправления партии и т. п. Местность считается занятой, пока на участке находится разведывательная партия, и, коль скоро партия покидает участок, местность становится свободной, независимо от того, имеются на участке явочные столбы или нет. Этого правила Нерчинское горное управление не соблюдало, снимая на лето людей с разведывательных работ.
Несмотря на полную законность моих действий, у меня не было твердой уверенности в успехе. Копошилась в голове мысль, что, может быть, Нестеров и прав, может быть, действительно закон не про всякого писан и для власть имущих не составляло никакого труда отложить окончательное решение по моему делу на многие и многие годы.
На Амуре
На исходе лета, после окончания сезона работ, рассчитавшись с управлением прииска, я дружески простился с Нестеровыми и всем штатом служащих и в конце сентября выехал в село Горбина, откуда вниз по Амуру, на пароходе, спустился до Благовещенска. До середины ноября прожил я в Благовещенске, ожидая, когда по рекам Амуру и Зее установится зимняя дорога. Зимой я приехал на Зейские прииска и там встретился с Митрофаном Алексеевичем Субботиным и другими моими старыми знакомыми. Надо сказать, что кадры служащих на Амурские прииска формировались из опытных горняков, прежде служивших на приисках Восточной и Западной Сибири. Отношение ко мне было самое доброжелательное. Мне помогли устроиться на более легкие, в смысле разработки, золотые прииска Верхнеамурской компании, расположенные недалеко от Амура, по речке Джалинде. Россыпи там показали богатое содержание золота и раньше разрабатывались самой компанией, но, по выработке лучших площадей, компания перенесла свою деятельность в отдаленную местность, расположенную по реке Зее, на вновь открытые богатейшие россыпи. Прииска по Джалинде компания отдала в разработку бывшим своим управляющим Ларину, Доенину, Бродовикову и Некипелову, которым посчастливилось, разрабатывая остатки приисков, составить себе крупные капиталы.
Особенно повезло Глебу Ларину. Счастье привалило ему как раз в год моего приезда на Джалинду, и он в короткий срок превратился в обладателя миллионного состояния. С ним произошел случай в Сибири, я полагаю, небывалый.
На конной бутаре, на которую подавали золотоносные пески всего пять лошадей, Ларин в один день намыл 30 фунтов золота, а по 5 и по 10 фунтов снимал несколько дней подряд. Компания не подозревала ничего о богатствах, скрытых на участке, который был ею отведен под конный двор. Для сравнения замечу, что в главном разрезе у Ларина, где песок на машину подавали двадцать лошадей, удавалось намыть полтора-два фунта золота в день, и то работы считались очень выгодными.
На Джалинду с рекомендательным письмом к своим бывшим подчиненным меня направил главный управляющий приисками могущественной в то время Верхнеамурской компании Дмитрий Афанасьевич Попов, коренной сибиряк-забайкалец. В письме этом Попов просил выделить мне участок из находившихся в их распоряжении многочисленных золотоносных площадей. Просьба Попова была охотно исполнена. Из предложенных мне участков я наугад выбрал участок среди старых выработок Верхнеамурской компании, на Васильевском прииске у Ларина. Участок этот находился в 3 верстах от работ Ларина, который места совершенно не знал и рассматривал мои работы как разведочные в отношении остававшегося у него трехверстного участка.
Особенно повезло Глебу Ларину. Счастье привалило ему как раз в год моего приезда на Джалинду, и он в короткий срок превратился в обладателя миллионного состояния. С ним произошел случай в Сибири, я полагаю, небывалый.
На конной бутаре, на которую подавали золотоносные пески всего пять лошадей, Ларин в один день намыл 30 фунтов золота, а по 5 и по 10 фунтов снимал несколько дней подряд. Компания не подозревала ничего о богатствах, скрытых на участке, который был ею отведен под конный двор. Для сравнения замечу, что в главном разрезе у Ларина, где песок на машину подавали двадцать лошадей, удавалось намыть полтора-два фунта золота в день, и то работы считались очень выгодными.
На Джалинду с рекомендательным письмом к своим бывшим подчиненным меня направил главный управляющий приисками могущественной в то время Верхнеамурской компании Дмитрий Афанасьевич Попов, коренной сибиряк-забайкалец. В письме этом Попов просил выделить мне участок из находившихся в их распоряжении многочисленных золотоносных площадей. Просьба Попова была охотно исполнена. Из предложенных мне участков я наугад выбрал участок среди старых выработок Верхнеамурской компании, на Васильевском прииске у Ларина. Участок этот находился в 3 верстах от работ Ларина, который места совершенно не знал и рассматривал мои работы как разведочные в отношении остававшегося у него трехверстного участка.