Iваненко Оксана. Шинкарев. Папуас из Гондураса

она учит мужеству и находчивости, а один книжный маклак заявил мне,
что она "учит его любить жизнь!". Словом, книга является одной из
лучших в этом роде, но слабо напоминает четко мотивизированного и
пронизанного причинно-следственными связями "Папуаса из Гондураса".

Но Иван, интеллигент, пишет авангардные стихи и потому люто
ненавидит и валит в одну кучу и "Наследника из Калькутты" и "Папуаса
из Гондураса", которые, по его определению, являются "масонскими
штучками". К масонству Иван особенно нетерпим и считает это страшное
гипотетическое явление источником всех общественных и своих личных
невзгод.

Валеру Маруса он в целом не считал и потому был к нему
снисходителен, разрешал целыми днями греться у себя в котельной.

Я почему про этого Ивана так подробно говорю: дело в том, что
Валера рассказал ему нехитрый рецепт изготовления браги из томатной
пасты и в воскресенье, когда мороз как раз ослаб, Иван заехал к Валере
пробовать, что за брага получается.

У Валеры совсем поспела пятилитровая банка, они сели и сразу стали
пробовать. Иван некоторое время чувствовал себя неловко, уж больно
убогая оказалась обстановка, он даже не ожидал.

Валера, наоборот, был приятно взволнован и оживлен, потому что,
надо-же молодец какой, такую брагу хорошую сделал.

- Ну, что, Иван, хорошая бражка?

- Да, ничего, только страшная какая, красная.

- Ну и что, что красная?

- А вон осадок какой красный.

- Ну, не хочеш так, можно и через марлю процедить, а я прямо с
осадком пью. А забирает зато здорово, как-то по-особенному.

- Я что-то не чувствую.

- Погоди, скоро почувствуешь. Я ее еще маленькой укрепил. - Ну, не
дурак ли ты, Валера? Я к нему специально еду брагу пробовать, а он
туда водку влил. Водку-то лучше бы отдельно выпили!

- Нет, Иван, так гораздо лучше, и ты так делай. Я вино, брагу
больше водки люблю. Водку выпил - хлоп и все. А тут сидишь, пьешь.

- Чего ты говорил - у тебя электричества нету?

- Как сегодня потеплело, электричество больше не отключают. Жалко,
сегодня как раз "Папуаса из Гондураса" показывают - воскресенье.

- Да ну его в жопу, я вообще его больше смотреть не буду. Такое
говно фильм! Мне один только момент понравился.

- Это про что?

- Про мушкетеров смотрел серию? Ну, историю этого алмаза дурацкого?

- Нет, Иван, не видел я, в гости ходил. Ты расскажи. Я только про
высокое возрождение видел, а следующую не смотрел. Что там было?

- Ну и правильно, что не видел - такая блевота, хоть плач. Ну, про
Д'Артаньана и Блеза Паскаля. Ты хоть слышал про Паскаля?

- Слышал чего-то.

- Эх, Валера, тросник ты маслящий. Ну, там, короче, Д'Артаньан ради
карьеры у Паскаля невесту увел, потом его шпагой проткнул и веселую
песню запел. Тьфу-ты "что за рыцарь без удачи". Но один момент
хороший, ничего не скажешь. Там кардинал спрашивает у этого мужика: Он
один?

Тот ему: Нет, Ваше Преосвещенство.

- Двое?

- Нет, Ваше Преосвещенство.

- Трое?

- Нет, Ваше Преосвещенство.

- Четверо?

- Нет, Ваше Преосвещенство.

- Пятеро?

- Нет, Ваше Преосвещенство.

- Шестеро?

- Нет, Ваше Преосвещенство.

- Сколько-же?

- Семь, Ваше Преосвещенство.

Я могу объяснить, почему Ивану понравился этот диалог: он очень
напоминает его авангардные стихотворения. Вот парочка для образца:


ВСЕ ПРОЙДЕТ!


"О, как мало осталось!"

Девять

Восьемь

Семь

Шесть

Пять

Четыре

Три

Два

Рубль.


ВОЗРОЖДЕНИЕ ЦЕНОЙ УТРАТЫ


Воодин

Водва

Вотри

Вочетыре

Вопять

Вошесть

Восемь

Девять

Десять.


Вот такие стихи пишет Иван. Только я чего боюсь - если уж что-то
называть масонским явлением, то не такие ли стихотворения в первую
очередь?

- Хочешь, телевизор включим? - предложил Валера.

- Да ну его в жопу!

- А чувствуешь, забирает бражка?

- Подумать только, - сказал Иван, вдруг задумавшись, - мы так давно
смотрим телевидение, что уж отвыкли от нормальных, не порченных им
людей...

- Да, а тебя разве не забрало?

- Это тебя на старые дрожжи забирает.

- Слушай, я как раз анекдот вспомнил.

- Только ради бога не похабный!

- Да нет, я как раз не похабный вспомнил. Это, значит, мужык один -
пошел на улицу. Вышел, значит, идет, смотрит на руку. /Пауза/ Нет!
Вспомнил. Мужик, значит, утром встает и выходит на улицу... Идет,
идет... /Пауза/ Ну, ушла на работу, значит, совсем. А мужик утром
встает, /Валера говорит таинственно, с отчаянной жестикуляцией/
смотрит в одну комнату - нет жены, смотрит в другую - нет жены...
/Пауза/ Смотрит на кухню - нет жены, смотрит в ванную - нет жены...
/Пауза/

- Смотрит в туалет - нет жены, - дополнил рассказ Иван.

- Ну пошел, идет и раз: на руку посмотрел. Нет... /Пауза/ Да!
Вспомнил. Ну, мужик в холодильник, достает колбасу, сыр там, хлеб и
булку! /Торжественно/ Поллитра! Водку, значит, выпил! И пошел на
улицу. Идет и на руку смотрит... /Пауза/ Навстречу ему парень идет и
закурить спрашивает... Нет! Во! Вспомнил! Мужик часы то дома забыл! А
навстречу парень идет! А часов-то нет! Парень спрашивает закурить и
сам на часы смотрит и спрашивает: Сколько времени? А мужик на руку
посмотрел /часов то нет!/ А парень то все понял и убежал. А мужик за
ним, значит... /Пауза/ Да! И часы-то отобрал и домой пошел. А уже
ночь, значит, темно.

Пошел домой - жена спрашивает: Где часы? А мужик говорит: Вот они.
А жена тогда и говорит: Эх ты, вот часы-то на столе лежат!

- Ты свои масонские анекдотики брось! - хмуро ответил Иван.

- Нет, я просто забыл немного! Я еще один вспомнил.

- Нет, уж хватит. Включай свой телевизор лучше.

Валера включил свой телевизор.

- Какую программу?

- Откуда я знаю какую программу? Включай, посмотрим.


Дорогие товарищи! Сегодня в нашей программе вечер одноактных пьес
из античной жизни по мотивам произведений Жана Расина, Освальда
Штенглера и других.

Титр:

ИППОЛИТ

/ по мотивам произведений Ж.Расина /


На сцене сидит убеленный сединой старец, листает какие-то
пергаменты. Вбегает юноша с совершенно перекошенной мордой и скрежечет
зубами.

СТАРЕЦ /грустно и вальяжно/: Ты кто, о отрок?

ЮНОША /с пеной у рта/: Я дикий Ипполит!

Иван и валера задумчиво глядят на экран.

- Не понял! - наконец говорит Иван.

Валера поскреб затылок и вздохнул.

- Это типа юмора, что ли? - спросил Иван.

- Из античной жизни, - равнодушно пояснил Валера, не нашедший драму
чем либо необычной. На экране телевизора новый титр:


ЗАКАТ ЕВРОПЫ

/ по мотивам произведений О.Штенглера /


На сцене две колонны, два фикуса, две двери. Из одной двери, в
ванную, опрометью, босой и вообще только кое-где изящно
задрапированный выбегает Архимед.

АРХИМЕД /свежо, молодо, как типичный представитель начала
цивилизации, очень вдохновенно/: Эврика!

Из другой комнаты выходит Андрей Филлипов, грязный, постаревший,
хоть и моложе Архимеда лет на двадцать, сгорбившись, в обтруханных
штанах, с сеткой пустых бутылок - видно шел сдавать, да заплутал.

АНДРЕЙ ФИЛЛИПОВ /с мудрой горечью представителя заката
цивилизации/: Хуеврика!

Все происходит мгновенно, вся драма занимает пять секунд, то есть
лучше писать так:

АРХИМЕД: Эврика!

АНДРЕЙ ФИЛЛИПОВ: Хуеврика!

/ занавес /

Иван вскочил как ошпаренный:

- Ты слыхал?

- Чего?

Иван подумал и дико рассмеялся:

- Ты знаешь, как мне показалось он сказал?

- Как?

- "Хуеврика".

- Дык он так и сказал, - спокойно ответил Валера.

- Ты что, чекнулся, что-ли?

- А теперь часто такое по телевизору - перестройка.

- Какое "такое"?

- Вот на днях семихуев показывали.

- Кого?!

- В Африке зверь такой - осьминогий семихуй.

- Да ты совсем охуел от своей браги! Свинтился! Давай, переключай,
хватит на эту мудотень масонскую смотреть.

Валера переключил телевизор на другую программу, стал разливать
брагу.


АЛЕКСАНДР ЖЕГУЛЕВ


Так было и с Сашей Погодиным, юношей

красивым и чистым, избрала его жизнь

на утоление страстей и мук своих...

Печальный и нежный, любимый всеми,

был испит он до дна души своей... был

он похоронен со злодеями и убийцами.

Л.Андреев


... но когда стемнело, Саше стало совсем невмоготу смотреть на
далекое зарево городских огней.

Глаза его слезились от фар редко проезжавших машин и еще от того,
что произошло только несколько часов назад, как он поцеловал - может в
последний раз! - юную жену и чистого безмятежного младенца.

"Нет, - в который раз он до крови стискивал зубы, - так надо!". "А
зачем?" - снова обволакивала его паутина неуверенности,
неоднозначности и главное, сильной поганости избранной им судьбы.

"А почему?" - снова поднимал он прекрасное лицо к небу и звезды
мерцали ему: доля такая.

"Какая доля? Бедовая доля?"

"Нет, просто: доля такая."

Машины совсем уже перестали проезжать; Саша выбрался из канавы на
шоссе и, теребя руками перочинный нож, двинулся во тьму. Со стороны
города послышалось ритмичное повизгивание и замерцал огонек:
приближался почтальон на велосипеде. Это была удача.

- Стой, почтальон, - изнемогающим голосом сказал Саша, доживая
последние секунды перелома, - остановись, пора...

Александр почувствовал, что нож, руки и язык отказывают ему.

- Чего? - отозвался ошалелый почтальон, ставя ногу с педали на
землю. В тот миг Саша выпростал из-под пиджака руку с ножом и
несколько раз, как мог глубоко, ударил его. Почтальон побарахтался в
своем вилосепеде и с грохотом свалился на асфальт.

"Кровушка невинная пролилась..." - с горечью подумал Саша,
сволакивая бездыханное тело под откос.

/Иван недоуменно взглянул на Влеру Маруса, но тот спокойно
созерцал демонстрируемое./

Письма, найденные у почтальона в сумке Александр, какие разорвал и
разбросал по шоссе, а какие втоптал каблуками в землю. Завернувшись в
ворох реквизированных газет, Саша долго, шумно шелестел как еж и
ворочался в сырых кустах не в силах заснуть.

"Ну вот и началось... - думал он и дрожал, - тварь ли дрожащая,
или..."


...


Дело пошло быстро и хорошо. К Саше примкнули многие, видно время
назрело - его отряд рос как снежный ком, не по дням, а по часам. После
удачного налета на пост ГАИ достали оружие, боеприпасы, что позволило
значительно расширить объем боевых операций; не принебрегали и
мелочами.

И народ любил Сашу, любил и понимал. Понимал тогда, когда отряд
взрывал водонапорную башню и рушил мосты, и тогда, когда Александр,
плача то жалости расстрелял десяток баб, собирающих на поле картошку.

"Землю собой украсил, как цветами!" - говорили об Александре по
деревням, носили ему молоко, творог - все знали, что с боем взяв
сельпо, Саша не риквизировал пищевых продуктов, а без жалости сжигал.
Если кого заставал на экспрприации - расстреливал лично. И дисциплина
была в отряде жесткая - никаких разговорчиков, песен. Бойцы, сжав
зубы, вытерпели даже объявленный Александром сухой закон. Все было
подчинено одной цели, одной программе:


1. Убей

2. Лучше всего неповинного

3. Мучайся потом

4. Земля содрогнется

5. Совесть народная проснется

6. Еще неизвестно, но что-то будет.


А девиз в отряде был прост: сегодня ты живой, а завтра тебя нету.

Троих самых отчаянных бойцов: Сеню Грибного Колотырника, Пантюху
Мокрого и Томилина Саша назначил взводными и доверил совершать
самостоятельные рейды по области.

Сеня Грибной Колотырник, жестоко страдающий без спиртного,
хронический алкоголик, делал все, чтобы оправдать высокое доверие. По
призванию Сеня был народным мстителем экстракласса, такого класса, что
затряслись бы от него в ужасе Тарас Бульба и Малахия Уолд и
шарахнулись куда глядят и спрятали бы головы под мышку. Такого калибра
был Сеня Мститель, что всему человечеству мог, не моргнув, плюнуть в
рожу; положить /как Мрамалад бомбу/ земной шар на одну ладонь, а
другой прихлопнуть.

Грибным Колотырником его ласково называли бойцы за то, что он часто
срывал зло на грибниках. Порыщет по лесу и наткнется на грибника.

- Ну-ка, ну-ка, подойди сюда, грибничек.

- А что вам собственно нужно, товарищ?

- Ты не ершись, а отвечай: собирал грибы?

- Да, собирал.

- А ты их сеял, сажал?

- Позвольте пройти, товарищ.

- Вот то-то, грибник: собираешь то, что не сажал, и жнешь что не
сеял и потому не позволю я тебе никуда больше идти.

И застучит Сеня морду грибнику досмерти. Сегодня мы живой, а завтра
тебя нету.

- Слушай, это что же такое показывают? - с тревогой спросил Иван.

- Как чего? Про партизан. Или про революцию.

- Какие партизаны, балда, ты видел как они жигуленки взрывают,
икарусы?

- Да что ты, Иван, обыкновенный фильм про войну, а может и про
партизан.

- Ну дурак ты, Валера! Совсем у тебя чердак съехал от браги. Не
могут такого показывать, не могут, понял?! Не могут. Может, правда,
научная фантастика? Да нет, не похоже.

Валера равнодушно смотрел на экран. Иван вскочил и тревожно заходил
по комнате, не отрывая глаз от телевизора.


...


Пантюха Мокрый уже третий час лежал в лопухах и вел наблюдение за
большим селом Косицкое. Иногда он вскидывал руку, будто желая ударить
рой синих, жирных мух, летающих вокруг, ползающих по траве, по
лопухам, по потному лицу Пантюхи. Солнце перевалилось за полдень, жара
усиливалась. Пантюха утирал налипшую на лицо травяную труху и мошек,
зорко вглядываясь в малоподвижное от зноя село.

Прямо перед глазами Пантюхи желтые одуванчики на фоне черной тени
сарая городо клонились к теплоте, как прекраснык женщины Вармеера;
дальше несколько баб пололи серое болотище. В самом селе электрик
влезал то на один то на другой столб и трогал электричество.

Пантюха несколько раз было поднимал обрез, чтобы снять электрика со
столба, но обрез был враль - с трех выстрелов только одного и забирал,
а обнаруживать себя раньше времени и даром Пантюхе не хочется.

Оцепенение нашло на него, веки смыкались. Незаметно из
отвратительного звона мух выделился разноголосый, рокочущий рев.
Пантюха вздрогнул, приподнялся из лопухов и взглянул на залитую
солнцем дорогу: из леса поползла разноцветная лента какой-то толпы.

Это была банда некогда известного художника, а ныне бандита Витьки
Тихомирова.

Дюжие, вполупьяна для куражу молодцы ошибали шашками репейник,
гарцуя на лоснящихся конях; в дрожащем от зноя воздухе колыхались
знамена и хоругви кисти Витьки Тихомирова, изображающего самого Витьку
Тихомирова, насупленного Нестора Махно, Бакунина, князя Крокина с
топором в руке, Че Гевару, Джека Потрошителя, Бонни и Клай и многих
других - только Саши Жигулева небыло на этих хоругвях, чем уже и
раньше знал Пантюха.

Бойцы и Витька были самых разных мастей - больше всего, конечно,
было румяных, усатых, с пьяными рожами, поющих "ударили Сеню
кастетом"; но была, например, группа молодых молодчиков в черных
рубашках, горланящих "Джовенезу" /и кое-кто из них осторожно мычал
"Хорста Весселя"/, пооддаль ехали с усталыми, грустными лицами ребята
в конфедератках, поющие "Красные маки - под Монте-Кассино"; с
ненавистью смотрели они на чернорубашечников, а на них самих свирепо
поглядывали самовары рожи бандитов с самодельными георгиевскими
крестами.

Не было у Витьки в отряде только толстовцев, ментов не было,
шпионов всяких; но особенно Витька не любил буддистов. Три раза брал
Тихомиров приступом город Нерваново-Вознесенск, гнездо и рассадник
буддисткой заразы, и вырезал всех буддистов в чистую, и три раза город
отстраивался, наезжали на ласковых баб-ткачих мужики /буддисты, как
утверждал Витька/, и снова вел Тихомиров свой отряд раскручивать
Нерваново-Вознесенск, третий раз за все лето.

За бойцами ехало пропасть накрашенного бабья на телегах и десятки
подвод обоза - с семенным зерном, бочковою свининой, ящик с самогоном,
шампанским и водкою "Золотое кольцо", тюки тканей и югославских обоев,
запчасти автомобилей, мебели, посуды, стереоаппаратура.

Особенно держалась подвода менее ширпотребных товаров, предметов
обихода лично Тихомирова: краски, гипсовые статуи, портрет батьки
махно на велосипеде, реквизированная в краеведческом музее картина
"Алярюс" американского, видимо, художника Э.Кэбпэкоба, подписанная
латинскими буквами: А.Саврасов.

Банда подъехала к селу, Витька махнул рукой; отдельные голоса
замолкли и после нескольких секунд секунд молчания гнустный голос
запевалы заныл где-то по середине колонны:


Нинка как картинка

С фраером гребет

Дай мне, Керя, финку,

Я пойду вперед,

Поинтересуюсь,

А шо это за кент...


И сытые, распираемые удалью бандиты брызнули, как гнилой апельсин
не дожидаясь конца куплета припев /впрочем совсем из другой песни/:


А водки съем бутылочку,

Взгромаздюсь на милочку

А потом в парилочку

Т-т-тваю мать!


Банда въехала в село. Девки высыпали на площадь перед почтой и
раззявив рот любовались сытыми иордами бойцов.

Какой-то сефрик на костылях притащил каравай хлеба с полотенцем и
утирая слезы, подал Тихомирову.

И Пантюхе Мокрому так было обидно глядеть на эту зажиточную
вольницу, что он вскочил и не отряхнувшись, побежал через огороды в
село. Он выбежал на площадь, матерясь, расталкивая баб и вплотную
подошел к Тихомирову.

- Харю разворочу! - задыхаясь крикнул он. Все замолкли. Старик с
караваем перестал плакать и попятился за баб.

Витька важно поправил папаху и кашлянув, разгладил усы.

- Утрись ты своими папахами! - крикнул Пантюха, - банты еще
анархистские нацепи, бандит!

Витька Тихомиров склонил голову назад и поднял одну бровь гораздо
выше другой. Тотчас к нему, спешившись, подбежал бледный, гнилой юноша
в ленноновских очках.

- Пантюха Мокрый, из жигулевских, - шепнул юноша Витьке. Витька
кашлянул, поправил пулеметные ленты на груди и важно, как ласковый
барин холопу сказал:

- Что же ты меня ругаешь, дружок? Чем же я хуже твоего Сашки?

Пантюха заскрипел зубами и сжал кулаки:

- Сашка светлый, свету дите! Сашка - положительное имя стало, мы с
ним совесть народную упромыслим, а ты за ним вылез, как вошь на
гребень! Ишь, "чем я хуже"! Ты бандит и вор, вон ряху то наел
награбленным сельпо, а мы в отряде по три дня не жрамши!

- Как же нам не экспроприировать? - вмешался в разговор бледный
юноша анархист, - Ведь мы так же как Жигулев, выступаем с прикладной
инициативой ультрапарадоксальной фазы тотального отказа.

Девки в толпе прыснули смехом.

- А?! "Астраль-ментел", с-сука! - с лютой злобой сказал Пантюха,
глядя на анархиста, - Эх, вон на кого патрон бы стратить! Слыхал я про
тебя, гнида! Да руки не доходили.

- Скажите, Пантелей, у вас есть определенная политическая
программа? - спросил юноша, ко многому привычный.

- Сколько ни есть - вся наша.

- Но вы могли бы сформулировать?

- Коли я кому сформулирую, дык он и не встанет, а программа наша
проста: сегодня ты живой, а завтра тебя нету.

- Ты, дурак, думаешь мы крамольничаем? - продолжал Пантюха,
обращаясь к Витьке, - мы не крамольничаем, мы горюшко народное
невосплакучее слезами омываем, для народа рядеем! А ты - уркаган, тебя
в тюрьму надоть! Водку пьешь! - с обидой вскричал Пантюха напоследок.

Все промолчали.

- Уймись ты, дурачина, сейчас тебе Витька "Встань-хряк" устроит, -
крикнула из толпы какая-то баба в мухояровой душегрейке.

Пантюха, усмехнувшись, сплюнул; и даже не сплюнул, а как-то
особенно презрительно уронил слюну с языка.

Все снова, восторгнувшись, промолчали.

- Сашка-то твой небось побольше народу перекокошил, - произнес
Витька, подумав.

- Саша наш кокнет одного, дык потом час мучится, плачет! А ты...
шпионов все ловишь! В Ожогином Волочке и было-то 40 дворов, а там что
шпионов настрелял! Хоть Машка из сельпо, продавщица - какая она тебе
шпионка, если и по выходным нам косорыловку давала!

Все враз затаили дыхание. Витька, чуть улыбаясь, туманно смотрел на
Пантюху. Кровушкой запахло на солнечной площади села. Явная обида
вышла атаману - ведь дело в том, что женщин-то Витька принципиально
никогда не кокал - жалел. Тетю Машу из сельпо покрошили двое
чернорубашечников, за то Витька их потом самолично шлепнул, а с ними
заодно еще пяток Аковцев; ведь скор был Тихомиров в таких случаях и
девиз его был еще проще, чем у Саши: сначала действуй, а потом
разберись.

Пантюха мигом сообразил все то, когда ласковая рука витькиного
ординарца Пароконного вынула у него из-под пиджака обрез, а другая
рука нежно взялась за плече. Пантюха понял, что сегодня он живой, а
завтра его небудет.

Бабы заранее заголосили, ведь всех сашиных бойцов жалели, а Пантюху
любили как родного.

Витька поднял руку, переждал, когда все замолкнут, и негромко
осведомился:

- Буддист?

Бабы снова заголосили, услышав такой жуткий вопрос, однако ошибка
была слишком очевидна - на буддиста Пантюха даже не тянул.

- Шпион, толстовец, мент, Дэвид Боуи? - выдал Тихомиров сразу
обойму предложений, от каждого из которых разило могилой.

- На толстовца похож... - услужливо закачал головой гнойный
анархист, зная, что одного из роковых определений Пантюхе не миновать.

- Ну а раз толстовец, так и рубай его, хлопчики! - не повышая
голоса крикнул Витька Тихомиров через плечо и тронул коня.

Заулюлюкали, засвистели, блеснули в пыльном воздухе веселые шашки,
глянцевидные лошадиные крупы и жирные загривки бойцов заслонили собой
от стонущих баб хрипло матерящегося Пантюху Мокрого.

Да. Сегодня ты живой, а завтра тебя нету.

Одновременно с Пантюхой Мокрым не стало и Сени Грибного
Колотырника, причем обидно нелепо: Сеня, не в силах обойтись без
алкоголя, стал понемногу есть ядовитые грибы и вскоре, так и не прийдя
в сознание, умер.

Узнав о гибели Пантюхи, Саша весь отряд бросил в жестокий бой с
Витькой Тихомировым и почти победил разжиревших на краденном сале
бандитов, /которых теперь в народе прямо уже и считали за бандитов/,
но пешим жегулевцам не взять было Витьку в кольцо, и он ушел
залечивать раны в Новгород. Но и Саша недосчитался многих лучших
бойцов, а некоторые предали народное дело и ушли за Тихомировым, к его
бабам и дармовой выпивке.

Мало осталось верных, но железным строем сплотились они. Близилась
осень; Саша понимал, что зиму в лесу перенести не удастся, придется
возвращаться в город, к семье, к постылой работе в конторе и поэтому
отряд торопливо боролся день и ночь: вчистую вырезали геологическую
партию и зарыли скважины, которые геологи успели пробурить, взорвали
все рейсовые автобусы на область, пустили под откос десяток поездов
дальнего следования.

Удалось даже сбить несколько низко летящих самолетов-кукурузников,
опыляющих поля.

Однажды зябкой сентябрьской ночью Саша и Томилин бесшумно сняли
сторожа детсадовской дачи, тихо подперли дверь колышком и принялись
осторожно забивать окна: Саша придерживал доску, а Томилин обернутым в
вату молотком прихватывал ее гвоздиком.

Только к утру, когда небо светлело, были заколочены все окна
большого деревянного строения.

Томилин приник к щели и долго слушал: все было тихо, все спали.

- Давай, Сашок, - шепнул он и стал откручивать крышку канистры с
киросином.

Саша взял в руку канистру, чуть наклонил ее, но вдруг задумался и с
тоской поглядел на небо. Слезы замерцали в его глазах под светом
тусклых звезд. Он сел на крыльцо и крепко сжал голову руками.

Томилин осторожно, бережно положил ему руку на плече:

- Тяжело тебе, Сашок?

Саша не отвечая сглотнул слезу и кивнул.

- Тяжело, Саша, ох тяжело! - с тяжким вздохом сказал Томилин. - И
мне тяжело. А кому сейчас не легко-то? Подлецу одному легко! Ничего
Сашок, все упромыслим... без изъяну поворот не сделаешь. Наше время -
это молотьба чего-то такого... муки какой-то. Должен ведь кто-то ее
перелопатить.

Саша сдавленно застонал.

- Саша, Сашок, - зарыдал Томилин, - тебе бы у грамоты сидеть,
умильный ты да светлый.

Голос Томилина звенел - и сколько же неисплаканной силушки народной
было в нем.

- Да Томилин, да... ох, тошно мне! - задушевно сказал Александр,
рванув воротник, - но зачем, зачем, Томилин?

- Зачем? - вскричал Томилин, - Зачем? А затем, что упадет кровушка
в мать сыру землю и вырастут цветы совести народной! Саша, Сашок, ты
знаешь... кто? Ты, говорю, знаешь для меня кто? Ты для меня все
горюшко, болюшка и силушка людская - вот кто! Саша, не молчи, хочешь
землю буду есть сырую?!

И Томилин, припав к мокрой от росы земле стал хватать дрожащими
губами землю.

Александр задумчиво ухватил тонкими пальцами комок затоптанной
черной земли и поглядел и поглядел на нее заплаканными глазами.

- Вот она... землица... - дрогнувшим голосом сказал он. Томилин,
шмыгая носом и всхлыпывая, взял в руки канистру с керосином и ...

Иван, выйдя из себя, дернулся и прохрипел:

- Переключай...

Валера удивленно посмотрел на него:

- Тебе что не неравится? Зашибанское кино.

- Переключай, быстро... - не двигаясь, мучительно скривился Иван.

Минуты две по экрану ползет стрелка. Иван подавленно смотрит, не
шевелясь. Затем на экране появляется лихой молодой человек, как Иван,
напряженно глядящий куда-то в бок. Иван вздрагивает и молодой человек,