Страница:
ПРЕДПОСЫЛКИ ФОРМИРОВАНИЯ ИДЕИ ПНП
К 2005—2006 годам сложились базовые – идеологические, политические, экономические – предпосылки для дальнейшей корректировки политического курса страны. Может быть, неосознанно, но правящий режим основательно пересмотрел свою идеологию развития страны. Взаимосвязь интенсификации экономического развития и социального благополучия становилась все более очевидной. Уже в 2005 году в докладе о развитии человеческого потенциала в России говорилось: «Инновационно-активный сценарий базируется на интенсивных структурных сдвигах в пользу высокотехнологичного и информационного секторов экономики и соответственно ослаблении зависимости от нефтегазового и сырьевого экспорта». Прогнозные показатели доходной обеспеченности в данном сценарии мало отличаются от существующего инерционного варианта: в первом случае, например, реальная заработная плата к 2008 году должна вырасти до 138,4% от уровня 2004 года, а во втором – до 145%. Темпы прироста реальных доходов в этот период характеризуются следующими соотношениями: в инерционном сценарии – 133,9%, в инновационно-активном – 140,4%. В результате к 2008 году согласно правительственным прогнозным оценкам ожидается снижение бедности до 10,2%. Это, конечно же, не отражает российских реалий, потому что значительная часть граждан (более 30%), которые не попадают в эту категорию, фактически относятся к ней. И не только по уровню душевого дохода, но и по иным показателям.
– сокращение уровня и глубины бедности в два раза;
– ликвидация форм экстремальной бедности».
Роль ПНП в этих условиях очевидна: выводить из категории бедных все новые слои граждан. Идея нацпроектов стала не только последовательным развитием идеи опережающего роста ВВП в условиях макроэкономической стабилизации, но и новым механизмом в развитии общества, усиления акцентов в социальной политике.
Создание новой экономики без нового общества невозможно. Идея ПНП предполагает апробацию новых механизмов в отношениях властей и общества: объективные и субъективные проблемы, возникающие в связи с реализацией ПНП, – весомый повод внести коррективы как в отношения между властью и обществом, так и в механизмы самой власти.
Не случайно куратор ПНП Дмитрий Медведев в 2005—2006 годах неоднократно обращался к этой теме, то говоря о «растревоженном бюрократическом улье» в связи с невозможностью быстрого землеотвода под строительство, то в связи с взаимоотношениями с властями регионов.
Характерно и другое: реализация ПНП показала, что в отношениях между властью и профессиональным сообществом (особенно в области здравоохранения, образования, культуры) скопились серьезные проблемы: принимаемые решения властью нередко ставятся под сомнение именно представителями профессиональных сообществ. Как заявил авторитетный режиссер Юрий Соломин, «меня возмущает то, что с профессионалами не советуются. Какой-то человек, который занимает какую-то должность, который не очень хорошо работает… говорит: „Я делаю то, что считаю нужным“[2].
Примерно так же формулируют отношение к чиновникам, их деятельности и представители медицины, науки, образования. Все это – индикатор того, что в отношениях власти и интеллигенции назрел определенный кризис из-за «менеджерского», «технологического» подхода куправлению этими областями. Это отчетливо проявилось в процессе реализации ПНП, а также в смежных областях, например в области реорганизации деятельности Российской академии наук.
Понятно, что реформы в политике и экономике последних 15 лет, практически не затронувшие области гуманитарного и социального поля деятельности общества, не могут не привести к изменениям и в этих областях, долго находившихся вне фокуса внимания власти. Вопрос, однако, в том, что если области науки, культуры, образования и медицины будут реформировать так же, как экономику и политическую систему в последние 15 лет, то есть неэффективно, непоследовательно и, в конечном счете, ущербно, то отношение профессиональных сообществ к таким реформам будет очевидно негативным.
Исключительно «менеджерский» подход к назревшим реформам, не учитывающий мнения профессиональных сообществ, ведет к кризису во взаимоотношениях между властью и интеллигенцией, которая хотя и пострадала и игнорировалась властью в предыдущие годы, но не находилась от нее в непосредственной материальной и имущественной зависимости.
Неизбежная реформа в социальной области (по мнению Людмилы Швецовой, даже революция) усиливается сознательным выбором власти в пользу социальных приоритетов, а также появлением определенных, пусть не очень значительных ресурсов.
Таким образом, к 2005—2006 годам назревшие реформы в гуманитарной области совпали с позицией власти и новыми экономическими возможностями. Это может – если удастся найти эффективные способы реализации таких реформ – быстро продвинуть Россию по пути гуманитарного развития, но может (если власти предпримут неуклюжие действия) и привести к кризису во взаимоотношениях между властью и интеллигенцией.
Сохранение социальных приоритетов Владимир Путин еще раз подтвердил в своем послании Федеральному Собранию в 2006 году, однако главной задачей поставил изменение структуры экономики за счет массового внедрения в передовые традиционные отрасли промышленности наукоемких технологий. Идея развития человеческого потенциала отнюдь не исчезла, но получила «демографическое» измерение.
Была сохранена и предыдущая логика: макроэкономическая стабилизация – экономический рост – новые возможности – социальная направленность. Следствием реализации сформулированных ранее приоритетов – макроэкономической стабилизации и ускоренного роста ВВП – стали возросшие экономические возможности, которые «позволили направить дополнительные инвестиции в социальную сферу[3], а «по сути, – подчеркнул президент, – в рост благосостояния людей, в завтрашний день России».
Количественно дополнительные средства, выделенные на ПНП, были оценены Президентом России в 5-7% от всего объема государственного финансирования этих отраслей (т. е. образования, здравоохранения, жилья, сельского хозяйства). При этом в послании 2006 года президент подчеркнуто перенес акцент в финансировании на региональные и местные власти.
Неизбежный и важный аспект проблемы появления свободных ресурсов – направление их использования. Это связано прежде всего с растущим Стабилизационным фондом страны, золотовалютными (ЗВР) и другими резервами. Во многом, считает Сергей Глазьев, эта проблема надуманная – есть острая потребность и необходимость инвестировать эти средства: «Стабилизационный фонд, который накапливается у нас в стране на основе профицита бюджета, является во многом липовым. Липовым не в том смысле, что там нет денег, а в том, что липовым является ощущение избытка денег в федеральном бюджете. Если мы сопоставим структуры расходов нашего бюджета с общемировыми стандартами, то увидим, что государство чудовищным образом недофинансирует социальную сферу».
Действительно, если бы структура российского бюджета была сопоставлена с общемировыми стандартами в развитых странах, то нам пришлось бы на образование и здравоохранение потратить как минимум в 2-3 раза больше, чем мы тратим сегодня, в 3 раза поднять ассигнования на науку, в 4 раза – на культуру. Тогда профицита бы не было, денег бы просто не хватало.
Вторая составляющая этого профицита, по мнению Сергея Глазьева, заключается в дефиците бюджетов регионов. На регионы возложена основная ответственность за обеспечение социальных гарантий, поэтому им денег очевидно не хватает. Если бы регионы имели достаточно денег, чтобы выполнить все социальные обязательства, которые им передало федеральное правительство, то они сегодня не сталкивались бы с такой острой нехваткой средств на выполнение социальных обязательств.
Известные объяснения монетаристских властей по поводу сдерживания инфляции на самом деле сводятся к одному – стремлению любыми способами (прежде всего за счет развития) сдержать рост денежной массы, нарастающей из-за потоков нефтедолларов. Алексей Кудрин прямо говорит: «Причина инфляции – чрезмерное предложение денег экономике»[4]. Действительно, за первую половину 2006 года ЗВР России выросли в 4 раза по сравнению с тем же периодом прошлого года – с 20 млрд. долларов до 83 млрд. долларов. Но это только часть правды. Другая заключается в том, что, вопервых, сам по себе объем этих средств относительно небольшой (точнее, просто маленький) и жесткая финансовая политика отнюдь не является обязательной. Во-вторых, инфляция – это не просто избыток средств (по Кудрину), а еще и недостаток произведенных товаров и услуг.
Таким образом, рост производства отечественных товаров и услуг (на те же несчастные 80 млрд. долларов) вполне обеспечил бы не только задачи ускорения промышленного роста, но и уменьшения инфляции.
Другая сторона проблемы – социальная. Правительство РФ борется с инфляцией в основном за счет определенной категории граждан (нищих и бедных), которые составляют большинство населения, за счет сознательной и искусственной политики ограничения зарплаты. В том, что говорит Сергей Глазьев, много правды. Этой же позиции, кстати, придерживаются и некоторые представители правительства, его аппарата и науки. С их точки зрения, финансовые «излишки» – следствие сознательного многолетнего недофинансирования социальных областей.
Таким образом, образовавшиеся «излишки», «нависающие над экономикой», таковыми совсем не являются. Они стали следствием явного недофинансирования приоритетных областей, прежде всего социальных, с 1990 года. Об этом свидетельствует, например, структура расходов России по сравнению с развитыми странами[5].
Из сопоставления видно, что на социальные цели Россия тратит в среднем в 2 раза меньше, чем Германия, и почти на 70% меньше, чем США. Остается, правда, значительная доля, которая до 2007 года шла на выплату огромного внешнего долга, оставшегося Владимиру Путину в наследство от Михаила Горбачева и Бориса Ельцина. Но после его выплаты Парижскому клубу в августе 2006 года неизбежно встает вопрос об изменении структуры бюджета страны, придании ей социальной направленности. Это означает, что доля социальных статей должна постепенно приблизиться к 50-60% всего бюджета, то есть быть на уровне США – Германии. По отношению к бюджету 2006 года это означало бы рост в 2-2,5 раза.
Однако настораживает то обстоятельство, что в бюджетных планах правительства на 2007—2010 годы эта линия не просматривается. Данные свидетельствуют о том, что бюджеты будущих лет не претерпят структурных изменений в пользу социальных статей. Похоже, что инерционность характерна для всех российских бюджетов последних лет, а заявленные Владимиром Путиным социальные приоритеты не находят отражения в реальной бюджетной политике.
Провозглашение ПНП, таким образом, принципиально ситуацию не изменило: заявленные приоритеты стали скорее декларацией о намерениях в области социальной политики, сигналом власти обществу о том, что она видит и понимает проблему, что готова начинать действовать. Именно так следует рассматривать инициативу Владимира Путина на встрече с членами правительства, руководством Федерального Собрания и членами президиума Государственного совета 5 сентября 2005 года, когда Президент России публично выдвинул идею национальных проектов в области образования, здравоохранения, жилья, а позже – сельского хозяйства. Это был прежде всего отчетливый политический сигнал, послание, декларация, но не смена курса.
Идея нацпроектов имела свою ясную политическую логику:
– провозглашаемая цель всей деятельности власти – «существенное повышение качества жизни граждан»;
– национальные проекты – это прежде всего поиск новых механизмов достижения этой цели;
– появившиеся новые возможности у государства необходимо использовать для целей развития, для будущего, прежде всего для повышения качества жизни;
– национальные проекты направлены на конкретный социальный результат, ибо «цифры экономического роста, – по мнению Владимира Путина, – для очень многих людей остаются абстрактными».
Соответственно этой логике выбор четырех приоритетных проектов президент обосновал 5 сентября 2005 года следующим образом[6]: «Во-первых, именно эти сферы определяют качество жизни людей и социальное самочувствие общества. И, во-вторых, в конечном счете решение именно этих вопросов прямо влияет на демографическую ситуацию в стране и, что крайне важно, создает необходимые стартовые условия для развития так называемого человеческого капитала».
Эти три аргумента по своей сути не только социально направлены, но и выделяют три острейшие российские проблемы и угрозы – низкое качество жизни, ухудшающаяся демография, задержка с переходом к современному этапу в развитии государства.
Но был еще и четвертый аргумент, не высказанный публично 5 сентября. Этот аргумент – социально-психологический, связанный с исправлением ситуации, когда социальный пессимизм в России превысил всякие нормы. Позже, в июне 2006 года, Дмитрий Медведев признает: «Национальные проекты это не только материальное измерение, но и изменение в сознании людей»[7].
Таким образом, 5 сентября 2005 года Путин сделал попытку провозгласить, по сути, новый курс, новую идеологию, придав ей четкую логику действий. Вместе с тем, сознательно или нет, но это не вызвало реальной смены финансово-экономической политики государства. Это стало скорее декларацией о политических намерениях, подтверждением понимания актуальности этих проблем, решение которых оставалось следствием старой финансовой политики «макроэкономической стабилизации». Не случайно в июле 2006 года на заседании Совбеза Владимир Путин уже стал говорить о завершении «эпохи латания дыр» и переходе к формированию стратегии развития. Иными словами, ПНП стали пробным шагом, попыткой выйти на один из вариантов развития.
Похожая ситуация наблюдается и в науке: за последние годы РФ по своему вкладу в фундаментальную науку в мире опустилась со второго места на девятое. По итогам десяти лет Россия заняла восьмое место в мире по числу опубликованных научных работ и 18-е место – по индексу их цитирования. Уже и Китай обогнал Россию по цитируемости. В среднем каждую статью российского ученого цитируют 3 раза, американского – 13 раз. Приходится признать, что качество нашего научного продукта не слишком высокое.
Объяснение, конечно же, прежде всего материальное: на одного ученого Россия расходует в 20 раз меньше средств, чем США, в 10 раз меньше, чем Европа. Бюджет всей российской науки составляет 2 млрд. долларов, а в Китае – уже 28 млрд. долларов. Налицо явное недофинансирование, даже если признать всю критику в адрес российской науки справедливой.
Но проблема, конечно, не только в недофинансировании. Главное не только в том, что на науку у нас выделяют мало средств (это неразумно и глупо), но и в том, что наш научный продукт страшно далек от внедрения и коммерциализации. Россия регистрирует в 10 раз меньше патентов, чем Япония, в 6 раз меньше, чем США, в 2 раза меньше, чем маленькая Корея. И из этих немногих изобретений в России внедряется только 0,5%. Иными словами, экономика России невосприимчива к инновациям. Доля инновационных предприятий в России настолько мала, что любые сопоставления с другими странами просто недопустимы. За все годы, включая советский период, в стране не было создано благоприятного инновационного климата. Это привело к ситуации, когда результаты научной работы ученых, нередко соответствующие мировому уровню, не только не использовались, но и не были вообще востребованы в качестве экспортного потенциала. Только виновата ли в этом российская наука?
Трудно согласиться, что результативность науки вычисляется как сальдо экспорта-импорта технологии, но приходится признать: у России этот показатель «-361», у США – «+24 844», хотя по численности научных работников мы по-прежнему остаемся на первом месте[9]. Такое отрицательное сальдо лучше, чем сальдо внешнеторговой деятельности, говорит о самой острой проблеме России – технологическом и инновационном отставании.
Игнорировать такое соотношение невозможно. Вот почему очевидно, что два приоритета, где Россия обладает конкурентными преимуществами – культура и наука, – безусловно, следующие в очереди приоритетных национальных программ.
Проект бюджета на 2007 год отчасти подтверждает это. Впервые за последние годы в структуре бюджета наметились современные изменения, прежде всего в образовании и здравоохранении. Заметен рост расходов и на культуру[10].
Источник:
Вместе с тем расходы на науку и культуру остаются попрежнему неестественно низкими. Совершенно недопустимо, что при 20-летнем недофинансировании и сегодня эти области не находятся среди реальных приоритетов. В США и Германии общие расходы на науку превышают 2% ВВП, а в России – 1,17%, то есть фактически в два раза меньше. В абсолютном же значении эта разница составляет десятки раз![11] При этом роль науки в ближайшем будущем, а тем более в среднесрочной перспективе, будет возрастать. По оценкам РЭНО, вытекающим из доклада «Глобальная технологическая революция-2020», подготовленного в 2006 году, «сегодня мы находимся в самом центре глобальной технологической революции… в целом ряде отраслей был осуществлен серьезный прорыв, благодаря которому в скором времени могут произойти радикальные изменения во всех сферах человеческой жизнедеятельности»[12]. Авторы доклада выделили 16 критически важных технологий, а также провели сопоставление среди стран – претендентов на лидерство.
Нетрудно догадаться, что лидерами оказались экономически развитые государства: США, Япония, страны ЕС, Канада, Тайвань, Австралия. Что же касается России, ее научно-технологический потенциал был определен авторами как «достаточно высокий» (хотя оценен несколько ниже, чем, скажем, у Китая – примерно на уровне Индии и Польши). Хуже, впрочем, другое: по мнению авторов доклада, «число барьеров технологического развития в России будет несколько превышать число стимулов инновационного роста, и этот дисбаланс затруднит эффективное внедрение и развитие в ней передовых технологий в полном объеме»[13].
Работа над национальными проектами была начата задолго до выступления президента и носила вполне системный характер. Это был отнюдь не экспромт, тем более не PR-акция, а долгосрочный политический курс на решение социальных и экономических задач нового уровня, заложенный публично еще в 2000—2004 годах. На ранних этапах (в основном по причинам организационного характера) такие области, как наука и культура, на какое-то время были сознательно «отложены» в сторону.
Не случайно по мере развития социально-экономических программ происходило их «расширение», границы раздвигались на смежные области. Устанавливались новые взаимосвязи, в том числе и на более высоком уровне управления. Например, появилась тема демографии, что стало следующим шагом в развитии политической логики нацпроектов уже через несколько месяцев после выступления 5 сентября 2005 года.
Для того чтобы говорить о потенциале личности, нужна прежде всего сама физическая личность. Вот почему в основу роста качества личности необходимо положить демографический фактор, то есть наличие физического субъекта. Таким образом, «вписывание» России в современные тенденции глобализации предполагает, с одной стороны, осознанное стремительное усиление структурных элементов информационного общества. Это стремление должно формализоваться в новый алгоритм развития государства в условиях глобализации, конечной целью государственной политики должен стать человек, развитие его возможностей и прав, то есть потенциала. А с другой стороны, все качественные характеристики личности могут развиваться только при физическом наличии самого субъекта, в данном случае гражданина. Вот почему параллельно с задачами развития информационного общества России предстоит решать демографические задачи сохранения нации.
Мотив «качества жизни граждан» был ведущим в 2004—2006 годах в любых крупных публичных заявлениях президента и других руководителей страны. При этом проблема качества жизни для России в 2006 году имела совершенно определенный социально-экономический аспект, когда значительная часть граждан находилась на уровне бедности и нищеты. Само определение этих уровней требует специального разъяснения.
Недостаточно просто обеспечить выживаемость человека для развития личности и ее потенциала. В условиях, когда этот потенциал определяет темпы роста экономики и развития общества, этого становится уже мало. Поэтому такие критерии, как бедность или нищета, должны быть пересмотрены в новых условиях, ибо они не предполагают развития. Пока же остаются старые непригодные для нового этапа развития общества критерии. Так, в докладе экспертов ООН о развитии человеческого потенциала в России «Россия в 2005 году: цели и приоритеты развития»[14] указывается: «Наиболее информативным является душевой дефицит дохода, выраженный в процентах от величины прожиточного минимума».
* Официальная оценка уровня бедности.
** ОБДХ – обследование бюджетов домохозяйств, проводимое ежеквартально Росстатом.
На основании такого подхода авторы доклада ООН делают два вывода: во-первых, что «в данном случае к бедным отнесено 26,0% домашних хозяйств, в которых проживает 33,4% населения, а во-вторых, „данный результат дает основания утверждать, что российская бедность неглубока. Для большинства бедных семей дефицит дохода не превышает 20% от величины прожиточного минимума, и только у 8,5% он выше 60%“.
С этими выводами, пожалуй, трудно согласиться, так как величина прожиточного минимума в России определена искусственно. Даже с учетом его постоянного повышения он составляет недопустимо низкий уровень. Так, для москвичей вариант потребительской корзины (на основе которой рассчитывается прожиточный минимум) в 2006 году составил 4591 рубль по сравнению с 4171 рублем пять лет назад, хотя, как известно, за эти годы инфляция в разы повысила реальную стоимость товаров и услуг. Представление о потребительской корзине дает следующая таблица[15].
Инновационно-активный сценарий базируется на интенсивных структурных сдвигах в пользу высокотехнологичного и информационного секторов экономики и соответственно ослаблении зависимости от нефтегазового и сырьевого экспорта.И далее в докладе делается вывод: «Таким образом, при ориентации на инновационно-активный сценарий развития и внедрении системы гарантированного минимального уровня доходов для беднейших в России в области сокращения бедности могут быть достигнуты следующие результаты:
Из доклада о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации
– сокращение уровня и глубины бедности в два раза;
– ликвидация форм экстремальной бедности».
Роль ПНП в этих условиях очевидна: выводить из категории бедных все новые слои граждан. Идея нацпроектов стала не только последовательным развитием идеи опережающего роста ВВП в условиях макроэкономической стабилизации, но и новым механизмом в развитии общества, усиления акцентов в социальной политике.
Создание новой экономики без нового общества невозможно. Идея ПНП предполагает апробацию новых механизмов в отношениях властей и общества: объективные и субъективные проблемы, возникающие в связи с реализацией ПНП, – весомый повод внести коррективы как в отношения между властью и обществом, так и в механизмы самой власти.
Не случайно куратор ПНП Дмитрий Медведев в 2005—2006 годах неоднократно обращался к этой теме, то говоря о «растревоженном бюрократическом улье» в связи с невозможностью быстрого землеотвода под строительство, то в связи с взаимоотношениями с властями регионов.
Характерно и другое: реализация ПНП показала, что в отношениях между властью и профессиональным сообществом (особенно в области здравоохранения, образования, культуры) скопились серьезные проблемы: принимаемые решения властью нередко ставятся под сомнение именно представителями профессиональных сообществ. Как заявил авторитетный режиссер Юрий Соломин, «меня возмущает то, что с профессионалами не советуются. Какой-то человек, который занимает какую-то должность, который не очень хорошо работает… говорит: „Я делаю то, что считаю нужным“[2].
Примерно так же формулируют отношение к чиновникам, их деятельности и представители медицины, науки, образования. Все это – индикатор того, что в отношениях власти и интеллигенции назрел определенный кризис из-за «менеджерского», «технологического» подхода куправлению этими областями. Это отчетливо проявилось в процессе реализации ПНП, а также в смежных областях, например в области реорганизации деятельности Российской академии наук.
Понятно, что реформы в политике и экономике последних 15 лет, практически не затронувшие области гуманитарного и социального поля деятельности общества, не могут не привести к изменениям и в этих областях, долго находившихся вне фокуса внимания власти. Вопрос, однако, в том, что если области науки, культуры, образования и медицины будут реформировать так же, как экономику и политическую систему в последние 15 лет, то есть неэффективно, непоследовательно и, в конечном счете, ущербно, то отношение профессиональных сообществ к таким реформам будет очевидно негативным.
Исключительно «менеджерский» подход к назревшим реформам, не учитывающий мнения профессиональных сообществ, ведет к кризису во взаимоотношениях между властью и интеллигенцией, которая хотя и пострадала и игнорировалась властью в предыдущие годы, но не находилась от нее в непосредственной материальной и имущественной зависимости.
Неизбежная реформа в социальной области (по мнению Людмилы Швецовой, даже революция) усиливается сознательным выбором власти в пользу социальных приоритетов, а также появлением определенных, пусть не очень значительных ресурсов.
Таким образом, к 2005—2006 годам назревшие реформы в гуманитарной области совпали с позицией власти и новыми экономическими возможностями. Это может – если удастся найти эффективные способы реализации таких реформ – быстро продвинуть Россию по пути гуманитарного развития, но может (если власти предпримут неуклюжие действия) и привести к кризису во взаимоотношениях между властью и интеллигенцией.
Сохранение социальных приоритетов Владимир Путин еще раз подтвердил в своем послании Федеральному Собранию в 2006 году, однако главной задачей поставил изменение структуры экономики за счет массового внедрения в передовые традиционные отрасли промышленности наукоемких технологий. Идея развития человеческого потенциала отнюдь не исчезла, но получила «демографическое» измерение.
Была сохранена и предыдущая логика: макроэкономическая стабилизация – экономический рост – новые возможности – социальная направленность. Следствием реализации сформулированных ранее приоритетов – макроэкономической стабилизации и ускоренного роста ВВП – стали возросшие экономические возможности, которые «позволили направить дополнительные инвестиции в социальную сферу[3], а «по сути, – подчеркнул президент, – в рост благосостояния людей, в завтрашний день России».
Количественно дополнительные средства, выделенные на ПНП, были оценены Президентом России в 5-7% от всего объема государственного финансирования этих отраслей (т. е. образования, здравоохранения, жилья, сельского хозяйства). При этом в послании 2006 года президент подчеркнуто перенес акцент в финансировании на региональные и местные власти.
Неизбежный и важный аспект проблемы появления свободных ресурсов – направление их использования. Это связано прежде всего с растущим Стабилизационным фондом страны, золотовалютными (ЗВР) и другими резервами. Во многом, считает Сергей Глазьев, эта проблема надуманная – есть острая потребность и необходимость инвестировать эти средства: «Стабилизационный фонд, который накапливается у нас в стране на основе профицита бюджета, является во многом липовым. Липовым не в том смысле, что там нет денег, а в том, что липовым является ощущение избытка денег в федеральном бюджете. Если мы сопоставим структуры расходов нашего бюджета с общемировыми стандартами, то увидим, что государство чудовищным образом недофинансирует социальную сферу».
Действительно, если бы структура российского бюджета была сопоставлена с общемировыми стандартами в развитых странах, то нам пришлось бы на образование и здравоохранение потратить как минимум в 2-3 раза больше, чем мы тратим сегодня, в 3 раза поднять ассигнования на науку, в 4 раза – на культуру. Тогда профицита бы не было, денег бы просто не хватало.
Вторая составляющая этого профицита, по мнению Сергея Глазьева, заключается в дефиците бюджетов регионов. На регионы возложена основная ответственность за обеспечение социальных гарантий, поэтому им денег очевидно не хватает. Если бы регионы имели достаточно денег, чтобы выполнить все социальные обязательства, которые им передало федеральное правительство, то они сегодня не сталкивались бы с такой острой нехваткой средств на выполнение социальных обязательств.
Известные объяснения монетаристских властей по поводу сдерживания инфляции на самом деле сводятся к одному – стремлению любыми способами (прежде всего за счет развития) сдержать рост денежной массы, нарастающей из-за потоков нефтедолларов. Алексей Кудрин прямо говорит: «Причина инфляции – чрезмерное предложение денег экономике»[4]. Действительно, за первую половину 2006 года ЗВР России выросли в 4 раза по сравнению с тем же периодом прошлого года – с 20 млрд. долларов до 83 млрд. долларов. Но это только часть правды. Другая заключается в том, что, вопервых, сам по себе объем этих средств относительно небольшой (точнее, просто маленький) и жесткая финансовая политика отнюдь не является обязательной. Во-вторых, инфляция – это не просто избыток средств (по Кудрину), а еще и недостаток произведенных товаров и услуг.
Таким образом, рост производства отечественных товаров и услуг (на те же несчастные 80 млрд. долларов) вполне обеспечил бы не только задачи ускорения промышленного роста, но и уменьшения инфляции.
Другая сторона проблемы – социальная. Правительство РФ борется с инфляцией в основном за счет определенной категории граждан (нищих и бедных), которые составляют большинство населения, за счет сознательной и искусственной политики ограничения зарплаты. В том, что говорит Сергей Глазьев, много правды. Этой же позиции, кстати, придерживаются и некоторые представители правительства, его аппарата и науки. С их точки зрения, финансовые «излишки» – следствие сознательного многолетнего недофинансирования социальных областей.
Таким образом, образовавшиеся «излишки», «нависающие над экономикой», таковыми совсем не являются. Они стали следствием явного недофинансирования приоритетных областей, прежде всего социальных, с 1990 года. Об этом свидетельствует, например, структура расходов России по сравнению с развитыми странами[5].
Из сопоставления видно, что на социальные цели Россия тратит в среднем в 2 раза меньше, чем Германия, и почти на 70% меньше, чем США. Остается, правда, значительная доля, которая до 2007 года шла на выплату огромного внешнего долга, оставшегося Владимиру Путину в наследство от Михаила Горбачева и Бориса Ельцина. Но после его выплаты Парижскому клубу в августе 2006 года неизбежно встает вопрос об изменении структуры бюджета страны, придании ей социальной направленности. Это означает, что доля социальных статей должна постепенно приблизиться к 50-60% всего бюджета, то есть быть на уровне США – Германии. По отношению к бюджету 2006 года это означало бы рост в 2-2,5 раза.
СТРУКТУРА БЮДЖЕТНЫХ РАСХОДОВ РОССИИ, США И ГЕРМАНИИ
Провозглашение ПНП, таким образом, принципиально ситуацию не изменило: заявленные приоритеты стали скорее декларацией о намерениях в области социальной политики, сигналом власти обществу о том, что она видит и понимает проблему, что готова начинать действовать. Именно так следует рассматривать инициативу Владимира Путина на встрече с членами правительства, руководством Федерального Собрания и членами президиума Государственного совета 5 сентября 2005 года, когда Президент России публично выдвинул идею национальных проектов в области образования, здравоохранения, жилья, а позже – сельского хозяйства. Это был прежде всего отчетливый политический сигнал, послание, декларация, но не смена курса.
Идея нацпроектов имела свою ясную политическую логику:
– провозглашаемая цель всей деятельности власти – «существенное повышение качества жизни граждан»;
– национальные проекты – это прежде всего поиск новых механизмов достижения этой цели;
– появившиеся новые возможности у государства необходимо использовать для целей развития, для будущего, прежде всего для повышения качества жизни;
– национальные проекты направлены на конкретный социальный результат, ибо «цифры экономического роста, – по мнению Владимира Путина, – для очень многих людей остаются абстрактными».
Соответственно этой логике выбор четырех приоритетных проектов президент обосновал 5 сентября 2005 года следующим образом[6]: «Во-первых, именно эти сферы определяют качество жизни людей и социальное самочувствие общества. И, во-вторых, в конечном счете решение именно этих вопросов прямо влияет на демографическую ситуацию в стране и, что крайне важно, создает необходимые стартовые условия для развития так называемого человеческого капитала».
Эти три аргумента по своей сути не только социально направлены, но и выделяют три острейшие российские проблемы и угрозы – низкое качество жизни, ухудшающаяся демография, задержка с переходом к современному этапу в развитии государства.
Но был еще и четвертый аргумент, не высказанный публично 5 сентября. Этот аргумент – социально-психологический, связанный с исправлением ситуации, когда социальный пессимизм в России превысил всякие нормы. Позже, в июне 2006 года, Дмитрий Медведев признает: «Национальные проекты это не только материальное измерение, но и изменение в сознании людей»[7].
Таким образом, 5 сентября 2005 года Путин сделал попытку провозгласить, по сути, новый курс, новую идеологию, придав ей четкую логику действий. Вместе с тем, сознательно или нет, но это не вызвало реальной смены финансово-экономической политики государства. Это стало скорее декларацией о политических намерениях, подтверждением понимания актуальности этих проблем, решение которых оставалось следствием старой финансовой политики «макроэкономической стабилизации». Не случайно в июле 2006 года на заседании Совбеза Владимир Путин уже стал говорить о завершении «эпохи латания дыр» и переходе к формированию стратегии развития. Иными словами, ПНП стали пробным шагом, попыткой выйти на один из вариантов развития.
Национальные проекты – это не только материальное измерение, но и изменение в сознании людей.Обращает на себя внимание незавершенность в формировании нацпроектов. Так, «выпадение» из перечня приоритетов культуры и науки вызывает сильное недоумение: будущее общество и экономика будут зависеть от развития именно этих областей, которые, как и образование, превращаются в ведущие экономические отрасли и основные структурные элементы нового общества. Понятно, что наука и культура неизбежно должны будут войти в число национальных приоритетов. Однако задержка с включением в перечень ПНП в 2005—2006 годах этих областей уже негативно сказывается на их состоянии. Так, руководитель Союза театральных деятелей Александр Калягин следующим образом охарактеризовал положение в области театрального искусства весной 2006 года: «Творческая жизнь театров угодила под колеса жестких финансовых правил, а это оказывается губительнее идеологической цензуры. Набрала силу порочная практика, когда законы, мешающие творчеству, проходят с лету…»[8].
Дмитрий Медведев
Похожая ситуация наблюдается и в науке: за последние годы РФ по своему вкладу в фундаментальную науку в мире опустилась со второго места на девятое. По итогам десяти лет Россия заняла восьмое место в мире по числу опубликованных научных работ и 18-е место – по индексу их цитирования. Уже и Китай обогнал Россию по цитируемости. В среднем каждую статью российского ученого цитируют 3 раза, американского – 13 раз. Приходится признать, что качество нашего научного продукта не слишком высокое.
Объяснение, конечно же, прежде всего материальное: на одного ученого Россия расходует в 20 раз меньше средств, чем США, в 10 раз меньше, чем Европа. Бюджет всей российской науки составляет 2 млрд. долларов, а в Китае – уже 28 млрд. долларов. Налицо явное недофинансирование, даже если признать всю критику в адрес российской науки справедливой.
Но проблема, конечно, не только в недофинансировании. Главное не только в том, что на науку у нас выделяют мало средств (это неразумно и глупо), но и в том, что наш научный продукт страшно далек от внедрения и коммерциализации. Россия регистрирует в 10 раз меньше патентов, чем Япония, в 6 раз меньше, чем США, в 2 раза меньше, чем маленькая Корея. И из этих немногих изобретений в России внедряется только 0,5%. Иными словами, экономика России невосприимчива к инновациям. Доля инновационных предприятий в России настолько мала, что любые сопоставления с другими странами просто недопустимы. За все годы, включая советский период, в стране не было создано благоприятного инновационного климата. Это привело к ситуации, когда результаты научной работы ученых, нередко соответствующие мировому уровню, не только не использовались, но и не были вообще востребованы в качестве экспортного потенциала. Только виновата ли в этом российская наука?
Трудно согласиться, что результативность науки вычисляется как сальдо экспорта-импорта технологии, но приходится признать: у России этот показатель «-361», у США – «+24 844», хотя по численности научных работников мы по-прежнему остаемся на первом месте[9]. Такое отрицательное сальдо лучше, чем сальдо внешнеторговой деятельности, говорит о самой острой проблеме России – технологическом и инновационном отставании.
Игнорировать такое соотношение невозможно. Вот почему очевидно, что два приоритета, где Россия обладает конкурентными преимуществами – культура и наука, – безусловно, следующие в очереди приоритетных национальных программ.
Проект бюджета на 2007 год отчасти подтверждает это. Впервые за последние годы в структуре бюджета наметились современные изменения, прежде всего в образовании и здравоохранении. Заметен рост расходов и на культуру[10].
СТРУКТУРА РАСХОДОВ ФЕДЕРАЛЬНОГО БЮДЖЕТА (МЛРД. РУБЛЕЙ)Минфин.
Вместе с тем расходы на науку и культуру остаются попрежнему неестественно низкими. Совершенно недопустимо, что при 20-летнем недофинансировании и сегодня эти области не находятся среди реальных приоритетов. В США и Германии общие расходы на науку превышают 2% ВВП, а в России – 1,17%, то есть фактически в два раза меньше. В абсолютном же значении эта разница составляет десятки раз![11] При этом роль науки в ближайшем будущем, а тем более в среднесрочной перспективе, будет возрастать. По оценкам РЭНО, вытекающим из доклада «Глобальная технологическая революция-2020», подготовленного в 2006 году, «сегодня мы находимся в самом центре глобальной технологической революции… в целом ряде отраслей был осуществлен серьезный прорыв, благодаря которому в скором времени могут произойти радикальные изменения во всех сферах человеческой жизнедеятельности»[12]. Авторы доклада выделили 16 критически важных технологий, а также провели сопоставление среди стран – претендентов на лидерство.
Нетрудно догадаться, что лидерами оказались экономически развитые государства: США, Япония, страны ЕС, Канада, Тайвань, Австралия. Что же касается России, ее научно-технологический потенциал был определен авторами как «достаточно высокий» (хотя оценен несколько ниже, чем, скажем, у Китая – примерно на уровне Индии и Польши). Хуже, впрочем, другое: по мнению авторов доклада, «число барьеров технологического развития в России будет несколько превышать число стимулов инновационного роста, и этот дисбаланс затруднит эффективное внедрение и развитие в ней передовых технологий в полном объеме»[13].
Работа над национальными проектами была начата задолго до выступления президента и носила вполне системный характер. Это был отнюдь не экспромт, тем более не PR-акция, а долгосрочный политический курс на решение социальных и экономических задач нового уровня, заложенный публично еще в 2000—2004 годах. На ранних этапах (в основном по причинам организационного характера) такие области, как наука и культура, на какое-то время были сознательно «отложены» в сторону.
Не случайно по мере развития социально-экономических программ происходило их «расширение», границы раздвигались на смежные области. Устанавливались новые взаимосвязи, в том числе и на более высоком уровне управления. Например, появилась тема демографии, что стало следующим шагом в развитии политической логики нацпроектов уже через несколько месяцев после выступления 5 сентября 2005 года.
Для того чтобы говорить о потенциале личности, нужна прежде всего сама физическая личность. Вот почему в основу роста качества личности необходимо положить демографический фактор, то есть наличие физического субъекта. Таким образом, «вписывание» России в современные тенденции глобализации предполагает, с одной стороны, осознанное стремительное усиление структурных элементов информационного общества. Это стремление должно формализоваться в новый алгоритм развития государства в условиях глобализации, конечной целью государственной политики должен стать человек, развитие его возможностей и прав, то есть потенциала. А с другой стороны, все качественные характеристики личности могут развиваться только при физическом наличии самого субъекта, в данном случае гражданина. Вот почему параллельно с задачами развития информационного общества России предстоит решать демографические задачи сохранения нации.
Мотив «качества жизни граждан» был ведущим в 2004—2006 годах в любых крупных публичных заявлениях президента и других руководителей страны. При этом проблема качества жизни для России в 2006 году имела совершенно определенный социально-экономический аспект, когда значительная часть граждан находилась на уровне бедности и нищеты. Само определение этих уровней требует специального разъяснения.
Недостаточно просто обеспечить выживаемость человека для развития личности и ее потенциала. В условиях, когда этот потенциал определяет темпы роста экономики и развития общества, этого становится уже мало. Поэтому такие критерии, как бедность или нищета, должны быть пересмотрены в новых условиях, ибо они не предполагают развития. Пока же остаются старые непригодные для нового этапа развития общества критерии. Так, в докладе экспертов ООН о развитии человеческого потенциала в России «Россия в 2005 году: цели и приоритеты развития»[14] указывается: «Наиболее информативным является душевой дефицит дохода, выраженный в процентах от величины прожиточного минимума».
УРОВЕНЬ БЕДНОСТИ В 2003 ГОДУ, %
** ОБДХ – обследование бюджетов домохозяйств, проводимое ежеквартально Росстатом.
На основании такого подхода авторы доклада ООН делают два вывода: во-первых, что «в данном случае к бедным отнесено 26,0% домашних хозяйств, в которых проживает 33,4% населения, а во-вторых, „данный результат дает основания утверждать, что российская бедность неглубока. Для большинства бедных семей дефицит дохода не превышает 20% от величины прожиточного минимума, и только у 8,5% он выше 60%“.
С этими выводами, пожалуй, трудно согласиться, так как величина прожиточного минимума в России определена искусственно. Даже с учетом его постоянного повышения он составляет недопустимо низкий уровень. Так, для москвичей вариант потребительской корзины (на основе которой рассчитывается прожиточный минимум) в 2006 году составил 4591 рубль по сравнению с 4171 рублем пять лет назад, хотя, как известно, за эти годы инфляция в разы повысила реальную стоимость товаров и услуг. Представление о потребительской корзине дает следующая таблица[15].
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента