Иванов Борис Иванович
До свидания, товарищи !

   Борис Иванов
   До свидания, товарищи!
   Повесть
   Борис Иванович Иванов родился в 1928 году в Ленинграде. Пережил блокадную зиму 1941-1942 годов. Закончил ремесленное училище. Работал токарем, буровым мастером в геологической партии. После службы в армии закончил отделение журналистики ЛГУ. Работал в районной, заводской и вузовских газетах. В 1965 году выпустил книгу рассказов "Дверь остается открытой". В 1968 году за авторство коллективного письма с протестом против суда над А. Гинзбургом, Ю. Галансковым и другими правозащитниками исключен из КПСС и уволен с работы. Был матросом, оператором котельной, сторожем. С 1976 года - издатель самиздата: журнала "Часы" (до 1990 г. вышло 80 номеров), сатирического журнала "Красный щедринец" (1986-1990) и общественно-политического "Демократия и мы" (1987-1990). Инициатор создания первого в стране товарищества неофициальных литераторов - Клуба-81 (1981-1988). Позднее - организатор ряда конференций и семинаров, посвященных проблемам истории ленинградской неподцензурной литературы; составитель (совместно с В. Долининым) сборника "Самиздат" (1993), автор (совместно с Б. Рогинским) "Истории ленинградской неподцензурной литературы: 1950-1980 годы", автор проектов литературной энциклопедии "Самиздат Ленинграда" (2003) и трехтомной серии "Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период), 1960-1980 годы" (2002, 2003). Постоянный член комитета литературной премии Андрея Белого. Прозаические произведения и статьи публиковались в сам- и тамиздате, в журналах "Звезда" и "Нева".
   1
   Девятого июля 1941 года летчик Павел Чугунов возвращался в свою часть. Пять дней назад он вылетел на связном У-2 с аэродрома - теперь до него оставалось минут двадцать лета - с заданием доставить кипу оперативных карт для войск, ведущих бои на пересечении границ Украины и Белоруссии. А там последовали другие задания, уже армейского и корпусного командования, и только сегодня, вывезя какого-то важного военачальника на тыловой аэродром, он возвращался в свой полк. Он знал, что немецкие "мессера" шныряют и в этих местах, но был уверен, что его приключения на сегодняшний день закончились, можно не вертеть по сторонам головой, - и расслабился. Впервые с начала войны с таким беспристрастным любопытством летчик смотрел вниз на уходящие назад поля, на рощицы, оконтуренные длинными тенями, на паровозик, влекущий состав почти в одном с ним направлении. Неправдоподобной обычностью веяло от равнины. Склонный к язвительности, когда ему предлагают принять желаемое за действительное, он не верил благодушию наступающего вечера; этот мирный пейзаж ему казался наивной маскировкой наступившего на земле хаоса. И паровозик, думал он, наверно, следует не туда, куда нужно, и везет не то, что надо было бы, да и машинист не знает и не может узнать, что в этот момент делается и что нужно делать.
   Признаки наступающего хаоса Чугунов почувствовал уже на заволжском аэродроме, где в спешном порядке формировались авиационные части и группы, раздергивали прибывающих летчиков, экипажи, эскадрильи, самолеты, командный состав, специалистов. И слово появилось - "переориентировка", что означало: одно дело бросай и берись за другое, потом "переориентировка" требовала опять бросать начатое и ждать нового распоряжения. Одни по каждому поводу куда-то бежали выспрашивать, советовать, предлагать свои услуги, другие отказывались вникать в эту унижающую кадровых военных суету и беспорядок и терпеливо ждали. Каждый день небо стояло знойным белесым столбом. Перед обедом в недалеком старом пруду кипело от загорелых тел, прибойные волнишки все подходы к воде сделали скользкими. Вечерами к КПП подходили бабы с черникой и малиной, в казарме шипел патефон с томными танго, вдоль кое-как обозначенного в одну проволоку аэродрома в сумерках возникали пары и исчезали. Чугунов удивлялся тому отрешенному счастливому выражению, с которым за полночь возвращались ухажеры. Укладывались, ворочались, засыпали. Он же потерял сон, слушал тишину до устали, как будто оставался единственным сторожем в ночи. Он ловил себя на том, что наслаждается наполняющим его до предела большим ожиданием, и прощал себе эту слабость, за которую он заплатит когда-нибудь сполна. Ему хотелось кому-то сказать: ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, стараясь очистить внутренний голос от самоутешения. Это удавалось, и он засыпал.
   Примерившихся уже к службе на Баренцевом море, где требовались экипажи для морской разведки, их вдруг в составе одной эскадрильи СБ перебросили сюда - в край маленьких русских городков, названий которых он никогда не слышал, где им предстояло провести слетку, дождаться остальных эскадрилий и затем вступить в бой уже в составе полнокровного бомбардировочного полка. Не успели обосноваться, получить зенитное прикрытие, вырыть капониры и довести состав до штатного, - попали под безнаказанную бомбежку. А на следующий день - еще чернели на аэродроме пятна выгоревшей травы и белели заплаты кое-как присыпанных гравием воронок - он получил задание определить линию соприкосновения наших отступающих войск с противником, - вылетел на самолете, единственном оставшемся в исправности. Ясно, командование полка и начальство выше хотело вырваться из унижающего бездействия. Одно то, что самолет нужно было к полету готовить, давать задание, а потом ждать возвращения разведчика, - уже это должно было вернуть людям, оставшимся после налета без машин, без запаса горючего, если не оптимизм, то, по крайней мере, ощущение своей реальности. Это был его первый боевой вылет, если, конечно, не считать военных действий на Халхин-Голе. И считать, в самом деле, не стоило. Там была нормальная война: ты мог проиграть бой сегодня и выиграть завтра и послезавтра. Теперь война пошла ненормальная. По тому остервенению, с каким пара "мессершмидтов" набросилась на тихоходный СБ, еще не успевший набрать высоту, было ясно, его присутствие в воздухе выглядело в глазах немцев дерзостью и глупостью,- они отказывали русским в праве летать в собственном небе. Сейчас Чугунов все случившееся помнил, как фильм с наполовину вырезанными кадрами. То видит, как лохматится обшивка плоскостей, распоротая пулеметными очередями, то слышит крики штурмана: "Командир! Командир!"- он хотел и не успевал предупредить Чугунова о новой атаке истребителей. Набегающая земля, неуклюжая тяжесть самолета, придавливающая все неотвратимее к земле, и какие-то чудом найденные проблески управления, которым удивлялся, и свой собственный крик, снисходительный и злой: "Бейте! Бейте! Суки!" - это врагам, расстреливающим бомбардировщик то справа, то слева. Стрелки приборов- одни уперлись в "нуль", другие мотались по шкалам, как будто пытались ускользнуть от своей судьбы. Совсем не запомнил посадку, прыжок на картофельное поле и сразу белый бездымный столб пламени с угрожающим гулом над бедной "эсбушкой".
   Что он мог сказать о штурмане, который выбросился с парашютом и был расстрелян врагами в воздухе, и о стрелке Васильеве, который не принадлежал к его экипажу, - свой был послан на станцию разгружать боеприпасы?.. Разве что чувствовал по вибрации фюзеляжа, как он отчаянно отстреливался, пока за это немцы его не наказали. Тело Чугунова и на земле еще помнило дрожь металла, как если бы Васильев жил и стрелял в том месте неба, которое недавно пересекла обреченная машина. Но Чугунов есть Чугунов. Возвращаясь в часть поездом местного сообщения, благо, аэродром находился возле станции, он все же нашел в столь быстро закончившемся полете два положительных момента. Первый относился к нему самому - на этот счет он сильно не распространялся, хотя бы из чувства суеверия, - управление самолетом сохранил, самолет посадил. Доверился бы ему штурман, остался бы на борту, возможно, сидел бы с ним рядом на вагонной скамейке. Второй -Вася Васильев. Вася не сбил, но мог сбить ганса, мог проучить этих наглецов, ведь шли на рожон, как на тряпичный "рукав". А могло получиться по-другому...
   Тут объявился контролер:
   - Ваш билет, товарищ военный.
   Вот без понимания дурень. Что ему рассказать, как объяснить "непредвиденные обстоятельства": должен был воздухом домой возвращаться, а вот, пришлось на колесах и "зайцем".
   Формальный попался мужчина. И военных, видно, не уважает. Чего с ними чикаться - бегут по всем фронтам.
   - Сколько штрафу-то? - спросил. Может быть - отвяжется.
   А тот на скамейке место занимает и с керосином протирает:
   - Нехорошо ездить без билета. А еще военный, командир...
   - Сколько штрафу-то?
   Народ происшествием заинтересовался.
   - А я специально, - воспитывает контролер, - с вас штраф брать не буду. Чтобы стыдно было.
   - Советую, товарищ контролер, штрафом ограничиться. И перед вами мне не стыдно, и, думаю, ни перед кем стыдно не будет.
   - Ну, если вы до такого дошли, тогда платите штраф.
   - Вот это разговор! Только денег у меня с собою нет. В казарме на рояле оставил.
   Контролер плюнул и ушел, а народ развеселился. И тогда вдруг горько стало и за штурмана, и за Васильева. Не ездить им больше в пригородных поездах. Не слышать смех человеческий.
   2
   Солнце уже закатилось. Садился с выключенным мотором. Предполагалось, что, если приземлится чужой самолет, например, транспорт с диверсантами, их уничтожит вон тот белобрысый красноармеец в обмотках и с трехлинейной винтовкой, туго соображающий, откуда взялся этот У-2 с нахальным пилотом. Привыкая к тишине, прошел мимо Длинного Карабина, как про себя окрестил караульного бойца. Путь через поле к командирскому домику показался длинным и скучным.
   - Я предложил бы тебе чай, - сказал Махонин, - но тебе мои сухарики, как слону дробина.
   - Я летал без бортового пайка, - сказал Чугунов. - Мне его, насколько помню, никто и не предлагал. Это о заботе. А вообще, товарищ капитан, вы угадали, мне бы поскорее заправиться и до койки добраться, прежде чем получу новое задание.
   Они почти ровесники. Авиация сделала их близнецами. У них общие воспоминания, хотя впервые увидели друг друга меньше месяца назад. У них общие образцы для подражания и одинаковая манера выражаться - о себе говорить только обиняком. Они прежде всего летчики, а потом уже звания, должности. Чугунов - классный летчик, таким его знают многие. Он может говорить с командиром полка на равных. Это его право. И Махонин знает о том, что его собственный авторитет определяется тем, как ведет он себя в воздухе. Чугунов не докладывает, а рассказывает. Ему не нужно излагать свои впечатления и переживания, потому что впечатления и переживания входят в технику выполнения задания. Но каждый летчик без труда переводит условия полета и маневры пилота на язык впечатлений и переживаний.
   Чугунов закончил. Капитан смотрит на занавешенное окно.
   - Как началась война, никому не объявлял благодарность. - Капитан продолжает думать. Скрипит пол, за фанерной перегородкой шуршит бумагой связист. - Лейтенант Чугунов! - свою короткую фигуру Махонин пытается сделать иллюстрацией к уставу строевой службы. - За умелое и мужественное выполнение ответственного задания объявляю вам благодарность.
   Покачиваясь, летчик тоже изображает некое подобие строевой стойки:
   - Спасибо, товарищ капитан.
   Ответ вольный, но они друг другом довольны.
   - В двух словах, как там?
   Что делал и что видел он там, где отступают и откуда почти никто не возвращается? Помогал поиску частей: штабам корпусов найти свои дивизии, дивизиям - свои полки. Сбрасывал вымпела, пакеты, приземлялся и взлетал где попало. Видел колонны войск, похожие на похоронные процессии, измученные маршами, бомбежками, бестолковщиной. Он запомнил капитана, которого должен был судить трибунал за то, что его рота оставила свои позиции где-то на Двине. И его возили с собой, потому что отступал и трибунал и где-то затерялся. Можно ли считать его виновным, когда свои позиции без приказа покинули армии, целые фронты и продолжали отступать? И капитан, и трибунал не более песчинок, подхваченных ветром. Но если хаос не остановить, то его нужно, по крайней мере, осудить и заклясть. Если всех виновных не наказать, то все-таки нельзя допустить самой мысли, что нет виноватых.
   Давно ли думали о войне так: не будет ее - не совершить славных подвигов, не показать в газетах мужественные лица героев. Не будет войны - и не совершиться в жизни справедливости. Но он видел полк, уничтоженный на марше: шли по шесть в ряд - так и легли. Со славой или в бесславье погибла пехота? Говори что хочешь. Говори - со славой, и это правда, шли в бой, труса не праздновали. Говори - без славы, тоже правда: врага в глаза не видели. Еще до славы и бесславья нужно доехать, домаршировать, доползти. Вот как война пошла. И он на своей фанерке не воевал, а шмыгал, как вор, накрытый ночью.
   - Хуже не бывает... Я не полководец. Но каждый, - Чугунов теряет спокойствие, - спрашивает: "Где наша авиация? Куда вы, дорогие соколы, заховались?". Как пехоте ответишь? Отвечал: "Со мной, братва, не пропадете. В моей фанерке ни снаряд, ни пуля не застревают. Чудо-аппарат! А главное, невысоко летает...". На летчиков не в обиде, на тех, кто повыше. За хвастовство, за липу, за якшанье с фашистами. Но, капитан, это уже по части комиссара... А я вижу, у нас перемены?
   - Заметил? С воздуха "Петляковых" разглядел? Или на земле уже?
   - Когда сюда шел. Сколько "пешек"?
   - Эскадрилья. СБ передали в другой полк. Где-то южнее базируется. На неделе жду еще две эскадрильи.
   - Не думаю, капитан, что вы скоро станете майором.
   Махонин рассмеялся.
   - Иди, иди, а то столовую закроют.
   С тарелкой поскребышей пшенной каши Чугунов опускается на стул. Столовка не освещается, керосиновая лампа горит на кухне, за окном раздачи. На кухне Луша и некий младший лейтенант. По ходу действия становится видно, что повариха этим лейтом не увлечена, а ухаживающий летун если и потерял голову, то не от пламенной любви. Некрасивая Луша начеку. Подправляет волосы, кофточку и не без удовольствия, наверно, играет роль девицы строгого нрава. Лейтенант без воодушевления, но с упорством пытается найти в обороне слабые места. Забавно наблюдать, как и в этих делах важно сохранять свободу маневра. Луша то начинает наводить порядок на плите, то задает ухажеру вопросы, на которые он отвечает со злой скукой. Свой успех он полагает в сокращении дистанции. Но когда ему кажется, что в этом он преуспел, Луша открывает огонь из всех видов оружия: меряет парня разгневанным взглядом, произносит наставления, приказывает покинуть кухню. Дистанция восстанавливается, и Луша смягчается.
   Чугунов жует кашу и поглядывает на кухню. Если на свете есть место, которое он может назвать своим домом, то этот дом тут - в этом полку, в этой столовой. Усталость делает его спокойным, и он хочет воспользоваться передышкой - выстроить свои мысли.
   Он из того поколения, которое не столько жило, сколько жить готовилось. Сейчас, он видит, люди действуют так, как будто продолжают выполнять учебные задания. Но чем дальше идет война, тем яснее становится: все пошло кувырком и будет так идти дальше. В тылу же с нетерпением ждут, когда же наконец все пойдет согласно авторитетным предсказаниям. Капитан Махонин ждет, когда полк сформируется и он начнет воевать, как его учили на командирских курсах. Такие парни, как этот младший лейтенант, ждут, когда их бросят в бой. Они не сомневаются, что дела идут плохо лишь потому, что им еще не дали показать себя. Когда этого лейтенанта собьют еще до того, как он долетит до цели, он будет жить с обидой, если останется цел, что кто-то его сильно подвел. Что главное в опыте? Главное - итоги, которые можно из опыта извлечь. А где эти мудрые выводы!
   Летчик отправляется к окну раздачи. Из рук Луши берет стаканы компота. Ее ухажера он, оказывается, знает: пару лет назад проходил у Чугунова летную подготовку. Младший лейтенант тоже его опознал. Восторга, впрочем, не выразил. Чугунов пьет компот и выкладывает на столе сливовые косточки - клин эскадрильи. Он устал - и воображение берет верх. Да, да, - это летит эскадрилья. Потертые узоры клеенки сходят за рельеф пересеченной местности.
   Кино между тем продолжается. Лейтенант пробует положить руку поварихе на плечо. Повариха оглядывается на Чугунова, ухажер тоже. Чугунов попросил компоту еще. Его воспитанник решил на этот раз поздороваться. Чугунов поставил локти на окошечко и хочет что-то сказать Луше. Из-за плиты вышла кошка, задрав хвост, обошла повариху. Чугунов выпил компот, вытолкнул языком косточки в стакан. Вышел молча. Он опять волочит ноги на КП. Махонин, насупившийся над книгой, напоминает летчику его старшего брата - Петра.
   - Подзаправили? - Махонин показывает на стул.
   - Не по норме, но, ладно, засчитаем. Пришел сказать, сверху очень симпатично выглядят на поле заплаты. Где вы такой красивый гравий добыли?
   - Верно говоришь, - оживился капитан. - Я уже распорядился присыпать гравий землей, но у нас на все дела одна машина. Можно было бы и ночью грунт повозить. Рядовой Тимофеев! - Из аппаратной выскочил долговязый белобрысый связист (что они здесь, все из одной деревни?). - Вызови капитана Веселова.
   - У меня не такое предложение, командир. Наоборот - гравий насыпать так, чтобы сверху казалось, дорога через поле проходит. Ну, а раз дорога, то какой тут аэродром может быть.
   На траву ложится роса. Звезды подслеповато щурятся между облаков. В поселке гавкают собаки. До станции расстояние немалое, но слышно, как там паровоз толкнул вагоны. Звуки мирные и отстраненные. Можно подумать, что война идет только днем. В темноте встретился все тот же с трехлинейкой, который должен уничтожить при случае десант. Длинный Карабин и на этот раз испуганно уставился на летчика.
   Чугунов дает прозвища по Куперу и Майн Риду. Брат говорит: чего ты ерунду-то читаешь. Есть такой писатель Оноре де Бальзак, - его даже Карл Маркс рекомендует читать. Таскает с тех пор с собой папашу Гранде. Скучный папаша. И что в описании жизни скупердяя Маркс выдающегося нашел? Чего-то, значит, я еще не уловил. Может быть, суть дела в конце книги откроется.
   Около барака разговоры и смех. Поздоровался официально. Летчики расступились.
   Барак стандартен. Такие он видел в Кулундинской степи и за Полярным кругом. Бараки - это большие поспешные планы и скудость. Пара расторопных плотничьих бригад за месяц поставит поселок на тысячу человек. И как везде топчаны, длинный дощатый стол из кое-как обструганных досок и печки-сушилки. На столбе пристроено зеленое зеркальце, какое найдешь в любом мужском общежитии, никогда не магазинное, то с автомашины снятое, то осколок, кое-как заарканенный в самодельную оправу. Половина топчанов пустует. Его место никто не занял. На подушке полотенце, которым он, кажется, так и не успел еще попользоваться до вылета на фронт. Стал раздеваться. Носки прилипли к ступне. "В баньку бы, в баньку!.." Подошел старший лейтенант. В прибывшей эскадрилье "пешек", оказывается, не только молодняк.
   - Командир полка говорил, что кто-то должен вернуться с фронта. Это вы летали на фронт?
   - Ха, - отозвался без улыбки Чугунов, - значит, до вашего прибытия я у него оставался единственным пилотом!
   - Самоцветов, - представился летчик. - Вы как, на ПЕ-2 раньше летали?
   - Я инструктировал полеты. А теперь, старлей, позволь мне взглянуть на жизнь с другой стороны.
   - То есть?
   - Уснуть.
   Но уснуть не удалось. Авиаторы приходили и уходили. Вчерашнюю курсантскую бурсу одергивали один-два голоса. Тишина, скрип топчанов, и снова кто-то взрывается смехом. И опять суровые наставления из темноты.
   Чугунову кисти своих рук кажутся непомерно большими - так всегда после многочасовых полетов. Мышцы тянут натруженную спину. Самое навязчивое земля: бежит стремительно под самолетом, а спасение одно - лететь вот так, чуть не касаясь колесами луговых трав, и тогда деревья вслед за тобой вскипают, задетые пропеллерным воздушным потоком. А вот уже не земля, а речная стремнина, не самолет, а твой поплавок на перекате, где играет плотва. Смотри в оба, если хочешь подсечь рыбешку. Опять земля, видит немецкую колонну: тяжелые понтоновозы, сотни грузовиков с мотопехотой, тягачи с орудиями, а вот и танки и мотоциклисты. И ни одного выстрела, ни одной заминки - змея все дальше вползает в страну. И снова искрит в глазах речная стремнина.
   - А что это за лейт? - слышит приглушенный голос.
   - В нашем училище инструктором был. Помнишь, тебе рассказывал, как меня отстраняли от полетов. Я еще рапорт писал... Так это он меня отстранял. Лютовал, как контрик. Ребят до слез доводил. Многие рассчитаться с ним обещали...
   - Фамилия какая?
   - Чугунов.
   - Я про него слышал, - зашептал третий голос. -Это он заставлял перед полетами курсантов плясать?.. Мне так рассказывали, доложит курсант: "К полету готов!", а Чугунов ему вопрос: "Плясать умеешь?". Тот: "Парнем был приходилось". Инструктор: "А так умеешь?" - и присядку, к примеру, показывает. А тому что стоит присесть? Чугунов: "А с коленцем?.. А гоголем, гоголем пройдись... А в два притопа?" - Чугун пляшет, показывает. Курсач за ним. Чугунов "барыню" запевает: "А так?.. А так?". Руководитель полетов бушует: что там за цирк! А Чугунов курсача заводит. Сам за барыню ходит. Пилоткой, как платочком, отмахивает. Курсачу смешно. Стих найдет - пляшет. Чугунов вдруг: "Смирно!". Глаза злые: "Вы почему, курсант, на полеты явились, как на похороны! Вам что, авиация - мачеха? Да какое вы имеете право идти в воздух с кислой физиономией! Вы думаете, у экипажа нет другого дела, как ухаживать за вашей бабьей меланхолией?! Запомните раз и навсегда: все великие летчики - все! - шли в полет, как на праздник. И еще запомните: мандраж и растерянность - продукт уныния... А теперь по местам! Посмотрим, петь в небе вы умеете или нет. И пошло. Как явится курсант с унылой физиономией - пляши "барыню". И пока не приучались идти в полет с веселой рожей, Чугунов не отступал. И выучил.
   - А правда, что если он начнет летуна по имени-отчеству называть,считай, тому хана - не сейчас, так потом гробанется?
   - Не колдун же он!
   - Я тебе говорю то, что от других слышал. Разбивались потом люди.
   И снова шепот:
   - Представляешь, я с Лушкой шуры-муры, - и вдруг кто-то в столовую является. Вначале не разглядел: сидит кто-то, шамает. А потом вижу, инструктор по полетам старший лейтенант Чугунов. Только без одного кубаря. Весь настрой мне испортил.
   - А куда кубарь делся?
   - Была история... Пропал он, и все. В училище нет, в городе нет. Одни говорят, из-за бабы убили. Другие - сбежал с секретными документами. У нас как раз стали новую технику осваивать. Представляешь, чепэ! Объявили розыск. На каждом собрании командованию училища вопрос: "А что известно о старшем лейтенанте Чугунове?".
   - И что, нашли?
   - Объявился. Месяца через два. Приказ: разжаловать в рядовые, но, учитывая и так далее, сохранить командирское звание младшего лейтенанта. Нас к тому времени из училища уже выпустили. Выходит, один кубик он уже на курсачах заработал.
   - А тебе не приходило в голову... - возобновился после молчания разговор.
   Чугунов громко кашлянул, потом еще раз, чтобы понятно было самым недогадливым. "Спинозы тамбовские", - пробормотал. На бок повернулся. Большая, оказывается, радость своих ученичков встретить.
   Все правда, думает он. Со стороны посмотреть - немало он в своей жизни начудил. Не первый раз о себе байки слышит. Но то, что колдуном прослыл, это для него новое. Никому не доказывал, что есть у него чутье: присмотрится к курсанту - и всю его будущую летную биографию видит. Чувствует - и докапывается, в чем его земноводность гнездится, что летать ему мешает: боязнь высоты? страх перед техникой? неуверенность в себе? Или неисправимый для летчика дефект - чувствовать себя от машины отдельно. Когда ты и аппарат - одно, тут и немой запоет. Потому так и тянет в воздух. Потому что на земле все и всё по отдельности, потому и болтовня, сплетни, фальшь... Потому на земле скучно... Скучно... И уснул.
   3
   На него, тридцатидвухлетнего, вчерашние курсачи смотрят как на старика. Чугунов не станет их разочаровывать. Медленно заправляет постель, не спеша готовится к бритвенной процедуре: вода, мыло, полотенце, одеколон. Он предвидит - скоро любопытство к нему достигнет критической точки. Он же преподаст урок выдержки и невозмутимости. Чего стоит летчик, лишенный того и другого! Зеркальце дает возможность разглядеть своих новых сослуживцев. В бараке командиры экипажей, штурманы, старшие технари. Стрелки-радисты, аэродромная обслуга, оружейники - в соседней постройке. Оттуда прибегают, когда есть новости. Павел Чугунов еще не задал ни одного вопроса, но уже узнал: что прилетевшие ПЕ-2 не снабжены рациями (старая история, без связи были и СБ), что завтрак задерживается, потому что вчера забрали в армию Петьку, парня из поселка, который обеспечивал водой столовую, что начальник техобслуживания уехал ночью за горючим, но бензовозы еще не вернулись, что сводка Информбюро давно не была такой плохой. Есть сведения, что остальные эскадрильи прибудут скоро, - объявится Пятихатко, великий балагур, и Карташев - с ним не пропадешь. Но есть и "лбы", метящие в начальство.
   В эскадрилью собрали с разных округов, училищ, некоторых завернули с гражданской авиации. Сведены войной, случаем, приказом, каждый утверждает себя среди других. Народ рассортируется, но кто хороший летчик, кто извозчик, выясняться будет в воздухе. Успеть бы слетаться, думает Чугунов. Несколько тренировочных полетов - дневных, ночных. Перестроение в воздухе, отработка сигналов, несколько вводных, хотя бы основных. Хотя бы, хотя бы... Он узнает, что старший лейтенант Самоцветов выигрывает в шахматы у младшего лейтенанта Аганесова.