Иванов Сергей Григорьевич. «Лето я провела хорошо...»

   Жучка узнала голос Рыбака. В душе её не появилось ни радости, ни страха. Она так и осталась лежать; во всём теле была какая-то слабость и тоска,
   — Жучка! — Рыбак сделал несколько шагов к дому Ильиничны, остановился…
   И тут вдруг, неожиданно для себя самого, он крикнул:
   — Хвостик! Хвостик!
   Драгоценное это слово камнем ударило в собачье сердце. Радость и сладкая печаль хлынули из него одновременно. Что-то перевернулось в Жучке, мелькнуло разом во всех её мыслях… Будто Саша подошла к Рыбаку и отдала ему поводок, на конце которого была Жучка… Нет, не Жучка звали эту собаку, а Хвостик, Хвостик! Сейчас Рыбак потянул тот невидимый ремешок. И она поползла к выходу, прочь из своего подземелья, встала на ноги и, жмурясь от яркого солнца, пошла к Рыбаку.

* * *

   Так у Рыбака снова появилась собака.
   Но ещё долгое время они были чужими. Хвостик помнила Сашу. День-два проходили вроде спокойно, и вдруг тоска проступала наружу. Собака начинала суетливо бегать и лаять протяжно в пустые окна Сашиного дома. Рыбак молча глядел на это и курил папиросу. Ему было обидно. «Неужели же я такой плохой хозяин? — думал он. — Ну и прогоню её к шутам, этого Хвостика… Тоже мне Хвостик!…»
   Однако не прогонял. Хотя и не был ласков. Только кормил.
   Так прошло недели полторы. Собака скучала, Рыбак хмурился. Сдружило их несчастье…
   Рыбак уехал в большую деревню. И Хвостик снова переселилась под крыльцо к Ильиничне. После того как она вроде бы опять стала Рыбаковой собакой, Хвостик чувствовала себя поуверенней. Первая, самая горячая боль прошла. Хвостик, пожалуй, даже повеселела немного. Но в душе её копился новый ком черноты.
   Как в человечьей душе, так же, я думаю, и в собачьей, лежит, лежит этот ком, словно мина с часовым механизмом… И однажды вдруг происходит взрыв. Хорошо, если всё обойдётся добром. Но часто такие моменты подстерегает беда.
   Ночью, на вторые сутки после отъезда Рыбака, Хвостику опять снилась девочка в светлом платье. Она то приближалась, то удалялась, словно её качали какие-то большие волны. А потом её стало уносить, уносить. Она крикнула: «Хвостик! Хвостик!»
   Собака вскочила. Сон и настоящая жизнь на секунду перемешались в ней! И она бросилась догонять свою прекрасную хозяйку. Из-под крыльца был удобный лаз, которым она всегда пользовалась. Но сейчас — в полусне, в полуяви — она совершенно забыла об этом. Метнулась в другую сторону, проломила трухлявую доску, полезла наружу… И тут же в голову её ужалила боль. Хвостик взвизгнула, рванулась. Тотчас боль обожгла шею, туловище вдоль хребта…
   Наконец Хвостику удалось вырваться наружу. Сон улетел прочь, как испуганная стая ворон. Собака закружила на месте, завыла. А по ушам, по морде, по лохматым бокам крохотными рыжими муравьями катилась кровь…
   Неизвестно, кем и когда были заколочены те два старых ржавых гвоздя. Много лет, много дождей и снегов, они торчали здесь, поджидая добычу, словно зубы змеи. И вот дождались!..
   Уже к утру Хвостику стало худо. Она потеряла много крови, но дело было не в том. Две рваные полосы на голове и туловище затянулись нехорошей жёлтой плёнкой. Хвостик не могла дотянуться до своих ран, зализать их. Это было самое скверное. Лихая болезнь стала гулять по её телу, как по собственному дому.
   К вечеру следующего дня Хвостик уже не вставала. Лапы её не слушались. Словно костыли, они валялись ни на что не годные. Да ей было и не до вставания! Она лежала на животе, вытянувшись в струнку, а едва только собиралась шевельнуться, боль стегала её вдоль спины двухвостой огненной плёткой.
   Прошли ещё сутки. Под крыльцом всегда было полутемно. А в глазах у Хвостика всё темнело, темнело. Она теперь всё время была со своей прекрасной хозяйкой. Куда они шли, откуда, было непонятно. Просто они шли и шли, как бывало. И Саша часто повторяла самое хорошее своё слово: «Хвостик, Хвостик, Хвостик!»
   А ещё через день всё на свете стало ей безразлично, потерялось куда-то, почернело, съёжилось. Короче говоря, собака умирала…

* * *

   Такой её нашёл Рыбак.
   — Жучка, Жучка! — Он вытащил её наружу, взял на руки. — Что с тобой? Кто тебя?
   Собака едва дышала, ничего не чувствовала, не слышала. Но, правду сказать, сейчас это было даже к лучшему! Так думал Рыбак, промывая её раны, густо намазывая их йодом. Рыбак не очень-то много понимал в медицинской науке. Но твердо знал: всякая рана должна содержаться в чистоте. Вот он и старался сделать то, чего не мог Хвостиков язык. «А уж там заживёт, — думал Рыбак, как-нибудь заживёт. На собаках быстро заживает!»
   Но заживало медленно, неохотно как-то… Слишком много ушло у Хвостика сил на прошлый плохой месяц. Да и ела она кое-как.
   Наконец раны её вроде бы начали потихоньку подживать, но вдруг опять загноились.
   Рыбак поехал в большую деревню, купил в аптеке мази. Спросил у аптекарши:
   — А собакам если — поможет? Аптекарша пожала плечами:
   — Дороговато этим препаратом собак-то мазать!
   — Это уж моя печаль, — сказал Рыбак. — Так поможет или нет?
   Аптекарша опять пожала плечами:
   — Почему же?.. Конечно, поможет. А когда Рыбак ушёл, усмехнулась:
   — Чудной какой-то! Рыбак и правда казался чудным. Он быстрым шагом шёл к своему карбасу. Его вдруг окликнули:
   — Толя! Далёко собрался?
   — Домой.
   — Да ты что? Сегодня «Спартак» играет — по телевизору…
   Рыбак потоптался в нерешительности:
   — Нет, не могу.
   — Да ты что?.. Ну зайди хоть на минутку!
   — Собака у меня там, понимаешь…
   — Чего?

   Но Рыбак уже спешил к своему карбасу. Еще месяц-два назад скажи ему, что человек летит домой как угорелый из-за какой-то собаки, он бы первый засмеялся.
   «Что это со мной приключилось? — улыбаясь и качая головой, думал Рыбак. Старею, что ли? Ну, Жучка и Жучка — ведь самая же простая собака, а жалко. Жалко!» Карбас его в это время споро бежал по гладкому вечернему озеру. И на сердце у Рыбака было тихо и хорошо.
   Нет, не старел он, а добрел. То хорошее, самое золотое, что я думаю, всегда было в его душе, но только как бы спало, теперь проснулось и стало главным.
   Они как будто бы вместе выздоравливали — собака и человек, потихоньку выкарабкивались на хорошую простую дорогу счастья. Хвостик начала наконец вставать, ходить по избе. И в глазах появилась живинка… Она и есть стала хорошо — всё лучше и лучше с каждым днём.
   Во время смертельной своей болезни, сквозь тяжёлый её огонь и безразличие, собака чувствовала добрые руки Рыбака и слышала своё имя — Жучка.
   А другое имя отлетело, спряталось где-то — невидимое и почти неслышимое, как отдалённое эхо. И девочка в светлом платье стала незаметной в её памяти, словно бы прозрачной. К Жучке пришла новая любовь, у неё появился новый хозяин — добрый, сильный и спокойный человек. Рыбак.
   Они долго-долго жили вместе. Через некоторое время переехали в большую деревню. Потом у Рыбака появилась жена и двое мальчишек. А Жучка всё жила в их доме. Сначала одна, потом вместе со своим сыном Шариком. Каждый в этой новой большой семье был ей дорог. Но с Рыбаком её связывала особая тайная ниточка, о которой знали только они двое…

* * *

   Первого сентября Саша пошла в школу. Её спрашивали:
   — Где ты так загорела, Саша? Она отвечала:
   — На юге!
   И сразу перед нею вспыхивал удивительный край, где горы и море стоят лицом к лицу, не в силах сдвинуть друг друга с места. А солнце горит ярко, словно на празднике…
   В первый день отметок, конечно, не ставили, а только рассказывали, что они будут изучать в этом году. Лишь на уроке русского языка учительница сказала:
   — Сейчас будем писать сочинение. Запишите название: «Как я провёл лето».
   И тут Саша вспомнила деревню, огромное северное озеро, лес, избушку, собаку Хвостик и Рыбака. На одну коротенькую секунду ей захотелось рассказать обо всём этом… А Хвостикова морда вспомнилась так близко — до слез!..
   — Саша, а ты почему не пишешь? — спросила учительница.
   Саша встала, опустила голову.
   — Садись, садись, — мягко сказала учительница. — Пиши.
   Саша села, и перо её медленно поползло по бумаге.
   Саша писала: «Лето я провела очень хорошо. Мы с моей мамой ездили на юг, в Крым…» Тут она подняла руку:
   — А «Крым» нужно с большой буквы писать?
   — С большой, с большой, — сказала учительница и потом громко: — Ребята! Все сомнительные слова можно спрашивать…

* * *

   И Жучка тоже долго помнила Сашу — целую осень: сентябрь и октябрь. В начале ноября выпал снег. И всё летнее забылось.