Страница:
И литургия нив — страда мирским собором,
И песня дружная над ласковым простором.
ПЕРВЫЙ ПУРПУР
СЕНТЯБРЬ
ЗЕРКАЛО ГЕКАТЫ
УСТА ЗАРИ
РАДУГА
КОНЬ АРИОН
ЛЕПТА
ГЕММА
На античном сердолике
Пастырь стад козу доит.
Гермий ли в брадатом лике
Селянина предстоит?
Кто б он ни был — козовод ли,
Коновод ли струнных чар,
Чую знамение подле —
И благий приемлю дар.
Все загадка — символ, имя,
Друг таинственный певца:
Ко усладней это вымя
Амалфеина сосца.
Незнакомый собеседник,
Сердцем ты в мой голос вник
И — сокровища наследник —
Отдал лире сердолик.
Знай: в таблинуме поэта
Пальмы нет ему милей,
Чем заочного привета
Сей нечаянный трофей.
СОВЕСТЬ
Когда отрадных с вами встреч
В душе восстановляю повесть
И слышу, мнится, вашу речь —
Меня допрашивает Совесть:
«Ты за день сделал ли, что мог?
Был добр и зряч? правдив и целен?
А чист ли был, скажи, твой слог?
И просто, друг: ты был ли делен?»
То Совесть мне… А вот пример
И ваших (мнимых) слов поэту
«Признайтесь, Пушкин — (старовер!) —
Одобрил бы строку — хоть эту?»
Еще б!.. А впрочем, помолчу.
Кто — геометр; кому — быть зодчим…
Но, не в пример зоилам прочим,
Всё ж вам понравиться — хочу.
АСЕ
Как детски-пристально и гордо
Глядит насупленный глазок,
Когда графит проводит твердо
Запечатлительный мазок!
С какой суровою оглядкой
Он бодрствует настороже,
Чтоб враг не подошел украдкой
К обороняемой меже!
Похвальна в часовом свирепость.
Куда! Туг мало всех отваг!
За вами — сказочная крепость…
Но белый развернул я флаг.
Парламентер и безоружен,
К вам прискакал я из-за гор.
Нам общий лозунг будет нужен!
Скрепим же первый договор!
Вы на меди (чуть-чуть прикрася)
Мой гравируете портрет
Иглой старинной. Вас же, Ася,
В душе живописал поэт,-
Чтоб, вместе с ладанкой крестильной,
Носить на счастье образок:
И тихих уст завет умильный,
И детски-пристальный глазок.
СОСЕДСТВО
1 «Союзник мой на Геликоне…»
2 «Жилец и баловень полей…»
3 НUTAIN
[8]
«Смирись, о сердце! не ропщи!
Покорный камень не пытает,
Куда летит он из пращи;
И вешний снег бездумно тает…»
И снег осенний заметает,
Безбольно, сжатые поля;
И розой тихо расцветает
Под сенью крестною земля.
VOX POPULI
[9]1
Милый мастер, сочините
Нам комедию в стихах!
За волшебной эпопеей —
Образ жизни повседневной —
В прозе дайте нам роман!
По годам ли, извините,
Мне ли, вам ли — впопыхах
На свиданье с Дульсинеей
Или лунною царевной
Пробираться сквозь туман?
Срок придет,— повремените,-
Если есть вино в мехах,
Вновь навеет Муза феей
Нашей старости напевной
Упоительный обман.
ЕЕ ДОЧЕРИ
ДИОНИС НА ЕЛKЕ
СВИДАНИЕ
ХОРОМНОЕ ДЕЙСТВО
Менга, с честию вчера
Ты носила свой повойник!
А прекрасная сестра
Впрямь была святой разбойник.
Помню сжатые уста,
Злость и гибкость леопарда
И склоненья у Креста…
Страшен был бандит Рихардо!
Лестницу он уволок
Чрез партер с осанкой важной.
Курсио, отец, был строг,
Черноокий и отважный.
В шлеме был нелеп и мил
Наш Октавио. И злобен
Дон-Лисардо,— только хил.
Фра-Альберто — преподобен.
В яму Хиль спустил осла;
С Тирсо Хиля ты тузила.
Круглолица и смугла,
Юлия изобразила
Гордость девы молодой,
Страсть монахини мятежной.
В залу мерной чередой
Долетал подсказ прилежный.
Кто шатром волшебным свил
Альм холст, червонный, черный?
В черной шапочке ходил
Мэтр-Судейкин по уборной.
Мейерхольд, кляня, моля,
Прядал лют, как Петр Великий
При оснастке корабля,
Вездесущий, многоликий.
То не балаган,— чудес,
Менга, то была палата!
Сцену складками завес
Закрывали арапчата…
Так вакхический приход,
Для искусства без урона,
В девятьсот десятый год
Правил действо Кальдерона.
МИРНЫЕ ИАМБЫ
Я был далече. Этих песен ты вверял
Станку печатному листы;
А друг, смутясь, и враг, ликуя, повторял
Ползучий шепот клеветы.
Моей чужбины гул достиг. Спокоен я…
Нет, ничего не изменю
В том, что слагал. Открыта в песнях жизнь моя.
И никого не обвиню!
Ты негодуешь? Презирать придет пора;
Пора другая — сострадать.
Впервые ль видишь искаженным лик добра
И в грязных тернах Благодать?
23/10 октября 1912
Моntreux
И песня дружная над ласковым простором.
ПЕРВЫЙ ПУРПУР
Гроздье, зрея, зеленеет;
А у корня лист лозы
Сквозь багряный жар синеет
Хмелем крови и грозы.
Брызнул первый пурпур дикий,
Словно в зелени живой
Бог кивнул мне, смуглоликий,
Змеекудрой головой,
Взор обжег и разум вынул,
Ночью света ослепил
И с души-рабыни скинул
Всё, чем мир ее купил.
И, в обличьи безусловном
Обнажая бытие,
Слил с отторгнутым и кровным
Сердце смертное мое.
А у корня лист лозы
Сквозь багряный жар синеет
Хмелем крови и грозы.
Брызнул первый пурпур дикий,
Словно в зелени живой
Бог кивнул мне, смуглоликий,
Змеекудрой головой,
Взор обжег и разум вынул,
Ночью света ослепил
И с души-рабыни скинул
Всё, чем мир ее купил.
И, в обличьи безусловном
Обнажая бытие,
Слил с отторгнутым и кровным
Сердце смертное мое.
СЕНТЯБРЬ
Отчетливость больницы
В сентябрьской тишине.
Чахоточные лица
Горят на полотне.
Сиделка сердобольно
Склонилась, хлопоча;
И верится невольно
В небесного врача.
Он, в белом балахоне,
Пошепчется с сестрой,-
На чистом небосклоне
Исчезнет за горой.
Все медленно остынет
До первых снежных пург,-
Как жар недужный вынет
Из бредных лоз хирург.
В сентябрьской тишине.
Чахоточные лица
Горят на полотне.
Сиделка сердобольно
Склонилась, хлопоча;
И верится невольно
В небесного врача.
Он, в белом балахоне,
Пошепчется с сестрой,-
На чистом небосклоне
Исчезнет за горой.
Все медленно остынет
До первых снежных пург,-
Как жар недужный вынет
Из бредных лоз хирург.
ЗЕРКАЛО ГЕКАТЫ
Лунная мгла мне мила,
Не серебро и не белые платы:
Сладко глядеть в зеркала
Смутной Гекаты.
Видеть весь дол я могу
В пепельном зареве томной лампады.
Мнится: на каждом лугу —
В кладезях клады…
Лунную тусклость люблю:
В ней невозможное стало возможным.
Очерки все уловлю
В свете тревожном,-
Но не узнаю вещей,
Словно мерцают в них тайные руды,
Словно с нетленных мощей
Подняты спуды.
Снято, чем солнечный глаз
Их облачал многоцветно и слепо.
Тлеет душа, как алмаз
В сумраке склепа.
Вижу, как злато горит
Грудой огня в замурованном своде;
Знаю, что ключ говорит
Горной породе…
Бледный затеплив ночник,
Зеркалом черным глухого агата
Так вызывает двойник
Мира — Геката.
Не серебро и не белые платы:
Сладко глядеть в зеркала
Смутной Гекаты.
Видеть весь дол я могу
В пепельном зареве томной лампады.
Мнится: на каждом лугу —
В кладезях клады…
Лунную тусклость люблю:
В ней невозможное стало возможным.
Очерки все уловлю
В свете тревожном,-
Но не узнаю вещей,
Словно мерцают в них тайные руды,
Словно с нетленных мощей
Подняты спуды.
Снято, чем солнечный глаз
Их облачал многоцветно и слепо.
Тлеет душа, как алмаз
В сумраке склепа.
Вижу, как злато горит
Грудой огня в замурованном своде;
Знаю, что ключ говорит
Горной породе…
Бледный затеплив ночник,
Зеркалом черным глухого агата
Так вызывает двойник
Мира — Геката.
УСТА ЗАРИ
Как уста, заря багряная горит:
Тайна нежная безмолвьем говорит.
Слышишь слова золотого вещий мед?-
Солнце в огненном безмолвии встает!
Дан устам твоим зари румяный цвет,
Чтоб уста твои родили слово — свет.
Их завесой заревою затвори:
Только золотом и медом говори.
Тайна нежная безмолвьем говорит.
Слышишь слова золотого вещий мед?-
Солнце в огненном безмолвии встает!
Дан устам твоим зари румяный цвет,
Чтоб уста твои родили слово — свет.
Их завесой заревою затвори:
Только золотом и медом говори.
РАДУГА
Та, что любит эти горы,
Та, что видит эти волны
И спасает в бурю челны
Этих бедных рыбаков,-
От земного праха взоры
Мне омыла ливнем струйным,
Осушила ветром буйным,
Весть прислала с облаков.
В небе радуга сомкнулась
Меж пучиной и стремниной.
Мрачный пурпур за долиной
Обнял хаос горных груд.
Ткань эфира улыбнулась
И, как тонкий дым алтарный,
Окрылила светозарный
Ближних склонов изумруд.
И тогда предстала радость
В семицветной божьей двери —
Не очам, единой вере,-
Ибо в миг тот был я слеп
(Лишь теперь душа всю сладость
Поняла, какой горела!),-
Та предстала, что согрела
Розой дня могильный склеп.
Золотистый, розовея,
Выбивался в вихре волос,
И звучал мне звонкий голос:
«Милый! приходи скорей!»
И виссон клубился, вея,
И бездонной глубиною
Солнце, ставшее за мною,
Пили солнца двух очей.
Та, что видит эти волны
И спасает в бурю челны
Этих бедных рыбаков,-
От земного праха взоры
Мне омыла ливнем струйным,
Осушила ветром буйным,
Весть прислала с облаков.
В небе радуга сомкнулась
Меж пучиной и стремниной.
Мрачный пурпур за долиной
Обнял хаос горных груд.
Ткань эфира улыбнулась
И, как тонкий дым алтарный,
Окрылила светозарный
Ближних склонов изумруд.
И тогда предстала радость
В семицветной божьей двери —
Не очам, единой вере,-
Ибо в миг тот был я слеп
(Лишь теперь душа всю сладость
Поняла, какой горела!),-
Та предстала, что согрела
Розой дня могильный склеп.
Золотистый, розовея,
Выбивался в вихре волос,
И звучал мне звонкий голос:
«Милый! приходи скорей!»
И виссон клубился, вея,
И бездонной глубиною
Солнце, ставшее за мною,
Пили солнца двух очей.
КОНЬ АРИОН
Пред Дионисом я бежал,
Как тень коня пред колесницей.
Я ланью загнанной дрожал:
Он крался медленной тигрицей.
Я серым камнем каменел;
Но в плющ мой камень облачался.
Я сонным омутом чернел:
Бог звездочкой в струях качался.
Я в летний зной, пастух, уснул
И выронил свирель под древом:
Он тирсом спящего хлестнул
И львиным дол окликнул ревом.
И вот — на крутизне стою,
Пустынный дуб, широкошумный;
Полусожжен, дремлю, пою,
Целуюсь с молнией безумной.
Под вековой моей корой
Что шевельнулось, загудело?
Пчелиный Дионисов рой,
Жужжа, в мое вселился тело.
Милей мне было б на скале
Лежать растерзанной козулей,
Чем в древнем приютить дупле
Крылатых жал горючий улей.
Возьми ж мой дом! Клади в мой ствол
Свои пьянительные соты!
Меня из плена горьких пчел
Пусти в лазурные высоты!
Тебе покинул, Дионис,
Я дуба остов омертвелый
И на венце его повис
Золотокудрою омелой.
Вскрутился вихрь, сорвал, умчал
Мой золотой и тонкий волос,
И в лире солнечной звучал
Меж струн воздушных новый голос.
Я пел, а облак смоляной
Меня стремил над высью горной;
Летит, распластан подо мной,
Конь огнедышащий и черный.
Тебя узнал я, Арион,
Личиной бога вновь обманут!
Но мой — сей миг! За небосклон
Летун и всадник вместе канут!..
Чернеет море, как оникс;
За Киммерией — Остров Белый…
О Радаманф! Не мрачный Стикс
Сужден венчанному омелой!
На Острове Блаженных тень
Блаженная судью упросит.
Прочь от земли в желанный день
Загреев конь меня уносит,-
В желанный день, в счастливый час,
Для непорочных Дионисий,-
К скалам, где лебединый глас —
Мне звонкий вождь в родной Элисий!
Как тень коня пред колесницей.
Я ланью загнанной дрожал:
Он крался медленной тигрицей.
Я серым камнем каменел;
Но в плющ мой камень облачался.
Я сонным омутом чернел:
Бог звездочкой в струях качался.
Я в летний зной, пастух, уснул
И выронил свирель под древом:
Он тирсом спящего хлестнул
И львиным дол окликнул ревом.
И вот — на крутизне стою,
Пустынный дуб, широкошумный;
Полусожжен, дремлю, пою,
Целуюсь с молнией безумной.
Под вековой моей корой
Что шевельнулось, загудело?
Пчелиный Дионисов рой,
Жужжа, в мое вселился тело.
Милей мне было б на скале
Лежать растерзанной козулей,
Чем в древнем приютить дупле
Крылатых жал горючий улей.
Возьми ж мой дом! Клади в мой ствол
Свои пьянительные соты!
Меня из плена горьких пчел
Пусти в лазурные высоты!
Тебе покинул, Дионис,
Я дуба остов омертвелый
И на венце его повис
Золотокудрою омелой.
Вскрутился вихрь, сорвал, умчал
Мой золотой и тонкий волос,
И в лире солнечной звучал
Меж струн воздушных новый голос.
Я пел, а облак смоляной
Меня стремил над высью горной;
Летит, распластан подо мной,
Конь огнедышащий и черный.
Тебя узнал я, Арион,
Личиной бога вновь обманут!
Но мой — сей миг! За небосклон
Летун и всадник вместе канут!..
Чернеет море, как оникс;
За Киммерией — Остров Белый…
О Радаманф! Не мрачный Стикс
Сужден венчанному омелой!
На Острове Блаженных тень
Блаженная судью упросит.
Прочь от земли в желанный день
Загреев конь меня уносит,-
В желанный день, в счастливый час,
Для непорочных Дионисий,-
К скалам, где лебединый глас —
Мне звонкий вождь в родной Элисий!
ЛЕПТА
Друзьям
ГЕММА
Г.В. Соболевскому
На античном сердолике
Пастырь стад козу доит.
Гермий ли в брадатом лике
Селянина предстоит?
Кто б он ни был — козовод ли,
Коновод ли струнных чар,
Чую знамение подле —
И благий приемлю дар.
Все загадка — символ, имя,
Друг таинственный певца:
Ко усладней это вымя
Амалфеина сосца.
Незнакомый собеседник,
Сердцем ты в мой голос вник
И — сокровища наследник —
Отдал лире сердолик.
Знай: в таблинуме поэта
Пальмы нет ему милей,
Чем заочного привета
Сей нечаянный трофей.
СОВЕСТЬ
М. О. Гершензону
Когда отрадных с вами встреч
В душе восстановляю повесть
И слышу, мнится, вашу речь —
Меня допрашивает Совесть:
«Ты за день сделал ли, что мог?
Был добр и зряч? правдив и целен?
А чист ли был, скажи, твой слог?
И просто, друг: ты был ли делен?»
То Совесть мне… А вот пример
И ваших (мнимых) слов поэту
«Признайтесь, Пушкин — (старовер!) —
Одобрил бы строку — хоть эту?»
Еще б!.. А впрочем, помолчу.
Кто — геометр; кому — быть зодчим…
Но, не в пример зоилам прочим,
Всё ж вам понравиться — хочу.
АСЕ
А. А. Тургеневой
Как детски-пристально и гордо
Глядит насупленный глазок,
Когда графит проводит твердо
Запечатлительный мазок!
С какой суровою оглядкой
Он бодрствует настороже,
Чтоб враг не подошел украдкой
К обороняемой меже!
Похвальна в часовом свирепость.
Куда! Туг мало всех отваг!
За вами — сказочная крепость…
Но белый развернул я флаг.
Парламентер и безоружен,
К вам прискакал я из-за гор.
Нам общий лозунг будет нужен!
Скрепим же первый договор!
Вы на меди (чуть-чуть прикрася)
Мой гравируете портрет
Иглой старинной. Вас же, Ася,
В душе живописал поэт,-
Чтоб, вместе с ладанкой крестильной,
Носить на счастье образок:
И тихих уст завет умильный,
И детски-пристальный глазок.
СОСЕДСТВО
М. Кузмину
1 «Союзник мой на Геликоне…»
Союзник мой на Геликоне,
Чужой меж светских передряг,
Мой брат в дельфийском Аполлоне,
А в том — на Мойке — чуть не враг!
Мы делим общий рефекторий
И жар домашнего огня.
Про вас держу запас теорий:
Вы убегаете меня.
И замыкаетесь сугубо
В свой равнодушный эгоизм.
Что вам общественность?— Гекуба!
И род Гекаты — символизм!..
Но чуть коснется струн послушных,
Певец, ваш плектрон золотой —
Нас обнял сонм сестер воздушных,
Мечта скликается с мечтой.
Я рад струнам созвучным вторить
И струн созвучья вызывать.
Знать, нам судьбы не переспорить
И неразлучным враждовать!
Чужими в жизни быть унылой…
Но если, сердце поманя,
На миг блеснет мне призрак милый —
Вы угадаете меня.
Чужой меж светских передряг,
Мой брат в дельфийском Аполлоне,
А в том — на Мойке — чуть не враг!
Мы делим общий рефекторий
И жар домашнего огня.
Про вас держу запас теорий:
Вы убегаете меня.
И замыкаетесь сугубо
В свой равнодушный эгоизм.
Что вам общественность?— Гекуба!
И род Гекаты — символизм!..
Но чуть коснется струн послушных,
Певец, ваш плектрон золотой —
Нас обнял сонм сестер воздушных,
Мечта скликается с мечтой.
Я рад струнам созвучным вторить
И струн созвучья вызывать.
Знать, нам судьбы не переспорить
И неразлучным враждовать!
Чужими в жизни быть унылой…
Но если, сердце поманя,
На миг блеснет мне призрак милый —
Вы угадаете меня.
2 «Жилец и баловень полей…»
Жилец и баловень полей,
Где пел Вергилий,
Снопы цветущих миндалей
И белых лилий
На утро вешних именин,
В знак новолетья
Неотцветающих первин,
Привык иметь я.
А ныне сиротой живу
В краю печальном:
Кто обовьет мою главу
Венком миндальным?
Ты, Рима сын, в урочный срок
Святого края
Несешь мне весть, как ветерок,
Былого рая!
Где пел Вергилий,
Снопы цветущих миндалей
И белых лилий
На утро вешних именин,
В знак новолетья
Неотцветающих первин,
Привык иметь я.
А ныне сиротой живу
В краю печальном:
Кто обовьет мою главу
Венком миндальным?
Ты, Рима сын, в урочный срок
Святого края
Несешь мне весть, как ветерок,
Былого рая!
3 НUTAIN
[8]
Смирись, о сердце, не ропщи!
Покорный камень не пытает,
Куда летит он из пращи;
И вешний снег бездумно тает.
М. Кузмин
«Смирись, о сердце! не ропщи!
Покорный камень не пытает,
Куда летит он из пращи;
И вешний снег бездумно тает…»
И снег осенний заметает,
Безбольно, сжатые поля;
И розой тихо расцветает
Под сенью крестною земля.
VOX POPULI
[9]1
Федору Сологубу
Милый мастер, сочините
Нам комедию в стихах!
За волшебной эпопеей —
Образ жизни повседневной —
В прозе дайте нам роман!
По годам ли, извините,
Мне ли, вам ли — впопыхах
На свиданье с Дульсинеей
Или лунною царевной
Пробираться сквозь туман?
Срок придет,— повремените,-
Если есть вино в мехах,
Вновь навеет Муза феей
Нашей старости напевной
Упоительный обман.
ЕЕ ДОЧЕРИ
Не вотще на берег Элевсина
Вынесла, волнуяся, пучина
В оный день опасную ладью!
Меж колонн, где светит Персефона,
Вижу в складках влажного хитона
Шею наклоненную твою.
Вижу твой — в сугробах Девы горной
И в пещере Корикийской черной —
Богомольный и мятежный шаг,
Нежная паломница святыни,
Детский список дочери-богини,
Преступившей заповедный праг.
Вынесла, волнуяся, пучина
В оный день опасную ладью!
Меж колонн, где светит Персефона,
Вижу в складках влажного хитона
Шею наклоненную твою.
Вижу твой — в сугробах Девы горной
И в пещере Корикийской черной —
Богомольный и мятежный шаг,
Нежная паломница святыни,
Детский список дочери-богини,
Преступившей заповедный праг.
ДИОНИС НА ЕЛKЕ
Кто заглядывает в щелку
На рождественскую елку?
Пестун мраморный — Сатир —
Не пускает к нам ребенка,
Говорит: «Tам в людях мир».
Резвый бог смеется звонко,
Рвется, кудри размеча;
А на елочке, на тонкой,-
Загорается свеча.
На рождественскую елку?
Пестун мраморный — Сатир —
Не пускает к нам ребенка,
Говорит: «Tам в людях мир».
Резвый бог смеется звонко,
Рвется, кудри размеча;
А на елочке, на тонкой,-
Загорается свеча.
СВИДАНИЕ
Не верь поэту! В октябре,
Дитя, желал он майской розы
И проливал, изгнанник, слезы,
Умыслив бегство в декабре.
Еще роскошного Кавказа
Услышим новые хвалы,
Когда пред ним из синей мглы
Казбек сверкнет, «как грань алмаза!»
Но в эти дни он снова наш:
Мы вместе новолетье правим
И братских муз согласно славим
Под звон запенившихся чаш.
Лиэя благодатью, Геба,
Питомцам Феба помоги
И тирсом розовым зажги
На темной елке звезды неба.
Дитя, желал он майской розы
И проливал, изгнанник, слезы,
Умыслив бегство в декабре.
Еще роскошного Кавказа
Услышим новые хвалы,
Когда пред ним из синей мглы
Казбек сверкнет, «как грань алмаза!»
Но в эти дни он снова наш:
Мы вместе новолетье правим
И братских муз согласно славим
Под звон запенившихся чаш.
Лиэя благодатью, Геба,
Питомцам Феба помоги
И тирсом розовым зажги
На темной елке звезды неба.
ХОРОМНОЕ ДЕЙСТВО
Лидии Ивановой
Менга, с честию вчера
Ты носила свой повойник!
А прекрасная сестра
Впрямь была святой разбойник.
Помню сжатые уста,
Злость и гибкость леопарда
И склоненья у Креста…
Страшен был бандит Рихардо!
Лестницу он уволок
Чрез партер с осанкой важной.
Курсио, отец, был строг,
Черноокий и отважный.
В шлеме был нелеп и мил
Наш Октавио. И злобен
Дон-Лисардо,— только хил.
Фра-Альберто — преподобен.
В яму Хиль спустил осла;
С Тирсо Хиля ты тузила.
Круглолица и смугла,
Юлия изобразила
Гордость девы молодой,
Страсть монахини мятежной.
В залу мерной чередой
Долетал подсказ прилежный.
Кто шатром волшебным свил
Альм холст, червонный, черный?
В черной шапочке ходил
Мэтр-Судейкин по уборной.
Мейерхольд, кляня, моля,
Прядал лют, как Петр Великий
При оснастке корабля,
Вездесущий, многоликий.
То не балаган,— чудес,
Менга, то была палата!
Сцену складками завес
Закрывали арапчата…
Так вакхический приход,
Для искусства без урона,
В девятьсот десятый год
Правил действо Кальдерона.
МИРНЫЕ ИАМБЫ
А.Д. Скалдину
Я был далече. Этих песен ты вверял
Станку печатному листы;
А друг, смутясь, и враг, ликуя, повторял
Ползучий шепот клеветы.
Моей чужбины гул достиг. Спокоен я…
Нет, ничего не изменю
В том, что слагал. Открыта в песнях жизнь моя.
И никого не обвиню!
Ты негодуешь? Презирать придет пора;
Пора другая — сострадать.
Впервые ль видишь искаженным лик добра
И в грязных тернах Благодать?
23/10 октября 1912
Моntreux