– Все, все пропало! Ты же знаешь… Богдан… он… – рыдала Марина, – Богдан меня подозревает во всяких ужасах… он меня не любит, Милка… Когда любишь, то невозможно так себя вести… Когда любишь, нельзя не верить…
– Ты прекрасно знаешь, что я к этому Рыбарю отношусь точно так же, как к твоей Буське. Два сапога – пара! Кстати, у меня такое чувство, что им, то есть Рыбарем, заинтересовалась Маргошка.
– Как? – подняла к ней заплаканное лицо Марина. – Она же все время смеялась над ним.
– Понимаешь, сегодня опять приходила Элечка со своим праздником. Вечно тебя нет, когда она приходит! Так вот она опять все переиграла. Она, видишь ли, поняла, что мы находимся в таком возрасте, когда нам неинтересно заниматься с малышней, а потому она предлагает провести праздник-игру в параллели 9-х классов, а наш 9-й «Г» ей нужен в качестве ведущих и организаторов. А поскольку она все-таки планирует сделать праздник на основе славянской мифологии, то от нас ей нужны люди как раз со славянской внешностью. Понимаешь?
– Нет.
– Честно говоря, я тоже не сразу поняла, что она на Рыбаря зарится. Мне казалось, что он на скандинава похож или на прибалта, а она решила, что он чистый славянин. Так что наш «Индекс популярности» оказался никому не нужен, потому что Элечка теперь сама себе выбрала Рыбаря и Маргошку. Григорович сначала скривилась, как от лимона, а потом, видимо, к мысли о Рыбаре привыкла, и домой они сегодня из школы вместе шли, представляешь?
– Кто?
– Да говорю же: Маргошка и твой Рыбарь!
– Не может быть… – Марина сделалась такой же зеленой, каким совсем недавно перед ней стоял Кривая Ручка.
– Честное слово, но ты зря так расстраиваешься.
– Да? А ты не расстроилась бы, если бы твой Кура куда-нибудь пошел с Григорович?
– Во-первых, я тебя уже просила не употреблять по отношению к Василию глупых детских кличек, а во-вторых, он никогда никуда не пошел бы с Григорович, потому что признался мне в любви. Рыбарь тебе в любви признавался?
– Нет… Он другое, конечно, говорил…
– «Другое» не считается! И чтобы покончить с этой неизвестностью и неопределенностью, я тебе предлагаю спросить его конкретно про любовь.
– Ну тебя, Милка… скажешь тоже… Как это я его спрошу?
– Очень просто – великим и могучим русским языком! Кстати, знаешь, что еще сказала Элечка?
– Что?
– Что если мы поможем ей организовать этот ее праздник, который ей зачтут в качестве преддипломной практики, то после него будет дискотека, на которой она нам обещает живую музыку. Но ты ни за что не догадаешься, какую!
– Ну?
– Не «ну!», а «Носорогов»!
– Каких еще носорогов?
– Таких! МузТV не смотришь?
– «Носоро-о-огов»?
– Вот именно! Оказывается, их солист Кирилл Верейский – Элечкин двоюродный брат.
Марина удивленно покачала головой. Конечно, в другое время она прыгала бы от радости, узнав, что на их школьной дискотеке будет играть такая клевая группа, как «Носороги», которых даже МузТV крутит, но сейчас радоваться в полной мере не могла.
– Ну ладно, засиделась я тут у тебя, – засобиралась домой Милка. – Уроков задали кучу! Списывать задания-то будешь?
Марина кивнула и быстренько переписала из Милкиного дневника задания себе на листок, проводила ее до дверей и уселась перед телефоном. Милка права. Надо наконец все выяснить, и как можно скорее, потому что дольше тянуться этот кошмар не должен. Она сняла трубку и решительно набрала номер Богдана. Когда он отозвался, Марина сказала:
– Мне нужно выяснить один вопрос. Дай слово, что ответишь честно.
– Ну… я постараюсь… – замялся Богдан.
– Нет. Ты не старайся, а ответь честно. Хорошо?
– Хорошо, – согласился он, и Марина опять отметила в его голосе нотку раздражения. Она глубоко вздохнула и дрожащим голосом спросила:
– Скажи, Богдан, ты меня любишь?
Трубка молчала.
– Ты меня любишь? – в отчаянии повторила Марина. – Не молчи! Я хочу правды!
– Знаешь, я думаю, что нам лучше некоторое время не встречаться… – Голос Рыбаря показался Митрофановой скользким и липким.
– Я тебя спрашиваю про другое. Я спрашиваю, ты меня любишь? – зачем-то упорствовала она, хотя все было и так понятно.
Видимо, Рыбарь все-таки решился поставить точку в их истории, потому что громко крикнул: «Нет!» – и бросил трубку.
Марина Митрофанова не могла даже плакать. С каменным лицом она прошла к дивану, рухнула лицом вниз на подушку и отключилась. Пришедшие с работы родители пытались ее разбудить и заставить лечь как следует в нормальную постель, но она брыкалась, отмахивалась, и они в конце концов оставили ее в покое. Марина проспала до утра. Утром она решила, что жизнь ее кончена, и пошла в школу только потому, что мама была дома по причине своего выходного, а объясняться с ней Марине не хотелось. Кроме школы, идти ей было некуда, а к прогулкам погода не располагала – лил такой немилосердный дождь, что, добежав до школы, Марина промокла до нитки.
9. Выбери меня…
– Ты прекрасно знаешь, что я к этому Рыбарю отношусь точно так же, как к твоей Буське. Два сапога – пара! Кстати, у меня такое чувство, что им, то есть Рыбарем, заинтересовалась Маргошка.
– Как? – подняла к ней заплаканное лицо Марина. – Она же все время смеялась над ним.
– Понимаешь, сегодня опять приходила Элечка со своим праздником. Вечно тебя нет, когда она приходит! Так вот она опять все переиграла. Она, видишь ли, поняла, что мы находимся в таком возрасте, когда нам неинтересно заниматься с малышней, а потому она предлагает провести праздник-игру в параллели 9-х классов, а наш 9-й «Г» ей нужен в качестве ведущих и организаторов. А поскольку она все-таки планирует сделать праздник на основе славянской мифологии, то от нас ей нужны люди как раз со славянской внешностью. Понимаешь?
– Нет.
– Честно говоря, я тоже не сразу поняла, что она на Рыбаря зарится. Мне казалось, что он на скандинава похож или на прибалта, а она решила, что он чистый славянин. Так что наш «Индекс популярности» оказался никому не нужен, потому что Элечка теперь сама себе выбрала Рыбаря и Маргошку. Григорович сначала скривилась, как от лимона, а потом, видимо, к мысли о Рыбаре привыкла, и домой они сегодня из школы вместе шли, представляешь?
– Кто?
– Да говорю же: Маргошка и твой Рыбарь!
– Не может быть… – Марина сделалась такой же зеленой, каким совсем недавно перед ней стоял Кривая Ручка.
– Честное слово, но ты зря так расстраиваешься.
– Да? А ты не расстроилась бы, если бы твой Кура куда-нибудь пошел с Григорович?
– Во-первых, я тебя уже просила не употреблять по отношению к Василию глупых детских кличек, а во-вторых, он никогда никуда не пошел бы с Григорович, потому что признался мне в любви. Рыбарь тебе в любви признавался?
– Нет… Он другое, конечно, говорил…
– «Другое» не считается! И чтобы покончить с этой неизвестностью и неопределенностью, я тебе предлагаю спросить его конкретно про любовь.
– Ну тебя, Милка… скажешь тоже… Как это я его спрошу?
– Очень просто – великим и могучим русским языком! Кстати, знаешь, что еще сказала Элечка?
– Что?
– Что если мы поможем ей организовать этот ее праздник, который ей зачтут в качестве преддипломной практики, то после него будет дискотека, на которой она нам обещает живую музыку. Но ты ни за что не догадаешься, какую!
– Ну?
– Не «ну!», а «Носорогов»!
– Каких еще носорогов?
– Таких! МузТV не смотришь?
– «Носоро-о-огов»?
– Вот именно! Оказывается, их солист Кирилл Верейский – Элечкин двоюродный брат.
Марина удивленно покачала головой. Конечно, в другое время она прыгала бы от радости, узнав, что на их школьной дискотеке будет играть такая клевая группа, как «Носороги», которых даже МузТV крутит, но сейчас радоваться в полной мере не могла.
– Ну ладно, засиделась я тут у тебя, – засобиралась домой Милка. – Уроков задали кучу! Списывать задания-то будешь?
Марина кивнула и быстренько переписала из Милкиного дневника задания себе на листок, проводила ее до дверей и уселась перед телефоном. Милка права. Надо наконец все выяснить, и как можно скорее, потому что дольше тянуться этот кошмар не должен. Она сняла трубку и решительно набрала номер Богдана. Когда он отозвался, Марина сказала:
– Мне нужно выяснить один вопрос. Дай слово, что ответишь честно.
– Ну… я постараюсь… – замялся Богдан.
– Нет. Ты не старайся, а ответь честно. Хорошо?
– Хорошо, – согласился он, и Марина опять отметила в его голосе нотку раздражения. Она глубоко вздохнула и дрожащим голосом спросила:
– Скажи, Богдан, ты меня любишь?
Трубка молчала.
– Ты меня любишь? – в отчаянии повторила Марина. – Не молчи! Я хочу правды!
– Знаешь, я думаю, что нам лучше некоторое время не встречаться… – Голос Рыбаря показался Митрофановой скользким и липким.
– Я тебя спрашиваю про другое. Я спрашиваю, ты меня любишь? – зачем-то упорствовала она, хотя все было и так понятно.
Видимо, Рыбарь все-таки решился поставить точку в их истории, потому что громко крикнул: «Нет!» – и бросил трубку.
Марина Митрофанова не могла даже плакать. С каменным лицом она прошла к дивану, рухнула лицом вниз на подушку и отключилась. Пришедшие с работы родители пытались ее разбудить и заставить лечь как следует в нормальную постель, но она брыкалась, отмахивалась, и они в конце концов оставили ее в покое. Марина проспала до утра. Утром она решила, что жизнь ее кончена, и пошла в школу только потому, что мама была дома по причине своего выходного, а объясняться с ней Марине не хотелось. Кроме школы, идти ей было некуда, а к прогулкам погода не располагала – лил такой немилосердный дождь, что, добежав до школы, Марина промокла до нитки.
9. Выбери меня…
В классе обсуждали Элечкин праздник. Честно говоря, никому не хотелось разыгрывать славянские мифы перед другими девятыми классами. И перед малышней-то не очень хотелось, но там уж как-нибудь можно было что-нибудь из себя изобразить, эдак снисходительно и не всерьез. Перед ровесниками выглядеть смешно никому не улыбалось. И скорее всего, Элечкина задумка снова накрылась бы медным тазом, если бы она не предприняла абсолютно верный с точки зрения как стратегии, так и тактики ход с «Носорогами». Оттянуться под живую музыку мечтали все, а девчонки даже уже успели прожужжать своим знакомым, что в ближайшем же будущем познакомятся с самим Кириллом Верейским, поскольку Элечка им это твердо обещала.
Марине, по причине уязвленного самолюбия и абсолютно разбитого сердца, глубоко безразличны были как славянские мифы, так и Кирилл Верейский вместе со своими «Носорогами». Она с хмурым лицом села на свое место и решила хотя бы пробежать глазами параграф по истории, поскольку вчера на нервной почве проспала весь вечер и впервые в жизни не подготовилась ни к одному уроку. Краем глаза она все-таки успела заметить, что перед Богданом, сидящим за своей последней партой, стояла Марго, и они о чем-то оживленно переговаривались. На Орловского с Лившицем Марина вообще старалась не смотреть даже и краем глаза.
Со звонком рядом с Мариной плюхнулась Милка и затараторила:
– Я тебе вчера забыла сказать, что мы наотрез отказались наряжаться во всякие самопальные костюмы, вроде древнегреческих простыней, и Элечка предложила в обычную одежду добавить только некоторые этнографические элементы: парням – какие-то там пояса, что ли, а нам – так называемые височные кольца на обруче. Обещала помочь сделать, а пока книжку дала, чтобы мы себе узоры выбрали. Мне, знаешь, понравился один, отгоняющий злых духов.
Больше Милка ничего рассказать не успела, потому что началась история.
В этот день Марина получила три двойки подряд, и получила бы четвертую с пятой, если бы последними уроками не были русский с литературой, которые вела их классная руководительница.
– Марина, ты не заболела? – спросила Людмила Ильинична, когда увидела в дневнике Митрофановой три разноцветных «лебедя» с размашистыми подписями разгневанных учителей.
– Я здорова, – твердо сказала Марина.
– У нее душа болит, – ядовито вставила Григорович.
– Я бы на твоем месте подумала о своей душе. По-моему, она у тебя чернеть начинает. Себя лучше вспомни в прошлом году! – строго оборвала ее учительница, перевела взгляд на Марину и спросила ее: – Может быть, тебя отпустить домой?
Митрофановой не надо было домой. Ей вообще никуда не надо было, но она послушно покидала в сумку учебники и вышла из класса, а потом и из школы. Дождь уже кончился, но всюду разлились, отражая холодное стальное небо, огромные лужи. Марина отправилась на свое любимое место в сквер, но скоро поняла, что предприняла это напрасно. Ее светлые кроссовки на первой же аллее мгновенно увязли в жидкой грязи. Она повернула назад и столкнулась лицом к лицу с Орловским.
– Тебя тоже отпустили? – спросила Марина только для того, чтобы он не успел первым сказать еще что-нибудь такое, отчего она на его глазах немедленно бросится в соседний водоем.
– Не отпускали. Я просто ушел.
– Зачем? Неужели тебе мало моего унижения? Хочешь, чтобы все вслух над нами хохотали?
Вадим посмотрел куда-то вбок и сказал совсем не то, что от него ожидала Марина:
– Знаешь что, поехали в цирк!
– В цирк?
Орловский кивнул.
– Мне цирка и здесь хватает, – пробормотала Митрофанова. – И вообще, я не люблю цирк. Там животных мучают.
– Все равно, пошли! – Он опять не обратил внимания на ее слова и потащил к выходу из сквера.
Потом они долго ехали на троллейбусе. Марина молчала. Вадим тоже ничего не говорил, только посматривал на нее из густоты своих длинных волос, с которых съехала и где-то потерялась резинка.
Билеты остались только на самый последний ряд, откуда арена казалась маленькой и лиц выступающих было не рассмотреть, но это оказалось даже неплохо. Артисты кордебалета в танцах выстраивались в красивые фигуры, и особенно хорошо видно это было как раз с верхних рядов. Воздушные гимнасты исполняли свои сложные пируэты тоже перед самыми глазами Марины с Вадимом. Животных никто не мучил, поскольку был будний день, и в программе значились не самые главные номера. В общем, сама того не ожидая, Митрофанова получила большое удовольствие от бравурной музыки, ярких блестящих костюмов, смелости и ловкости цирковых артистов. Возвращаясь домой, она уже улыбалась, и жизнь не казалась ей беспросветной.
Марине, по причине уязвленного самолюбия и абсолютно разбитого сердца, глубоко безразличны были как славянские мифы, так и Кирилл Верейский вместе со своими «Носорогами». Она с хмурым лицом села на свое место и решила хотя бы пробежать глазами параграф по истории, поскольку вчера на нервной почве проспала весь вечер и впервые в жизни не подготовилась ни к одному уроку. Краем глаза она все-таки успела заметить, что перед Богданом, сидящим за своей последней партой, стояла Марго, и они о чем-то оживленно переговаривались. На Орловского с Лившицем Марина вообще старалась не смотреть даже и краем глаза.
Со звонком рядом с Мариной плюхнулась Милка и затараторила:
– Я тебе вчера забыла сказать, что мы наотрез отказались наряжаться во всякие самопальные костюмы, вроде древнегреческих простыней, и Элечка предложила в обычную одежду добавить только некоторые этнографические элементы: парням – какие-то там пояса, что ли, а нам – так называемые височные кольца на обруче. Обещала помочь сделать, а пока книжку дала, чтобы мы себе узоры выбрали. Мне, знаешь, понравился один, отгоняющий злых духов.
Больше Милка ничего рассказать не успела, потому что началась история.
В этот день Марина получила три двойки подряд, и получила бы четвертую с пятой, если бы последними уроками не были русский с литературой, которые вела их классная руководительница.
– Марина, ты не заболела? – спросила Людмила Ильинична, когда увидела в дневнике Митрофановой три разноцветных «лебедя» с размашистыми подписями разгневанных учителей.
– Я здорова, – твердо сказала Марина.
– У нее душа болит, – ядовито вставила Григорович.
– Я бы на твоем месте подумала о своей душе. По-моему, она у тебя чернеть начинает. Себя лучше вспомни в прошлом году! – строго оборвала ее учительница, перевела взгляд на Марину и спросила ее: – Может быть, тебя отпустить домой?
Митрофановой не надо было домой. Ей вообще никуда не надо было, но она послушно покидала в сумку учебники и вышла из класса, а потом и из школы. Дождь уже кончился, но всюду разлились, отражая холодное стальное небо, огромные лужи. Марина отправилась на свое любимое место в сквер, но скоро поняла, что предприняла это напрасно. Ее светлые кроссовки на первой же аллее мгновенно увязли в жидкой грязи. Она повернула назад и столкнулась лицом к лицу с Орловским.
– Тебя тоже отпустили? – спросила Марина только для того, чтобы он не успел первым сказать еще что-нибудь такое, отчего она на его глазах немедленно бросится в соседний водоем.
– Не отпускали. Я просто ушел.
– Зачем? Неужели тебе мало моего унижения? Хочешь, чтобы все вслух над нами хохотали?
Вадим посмотрел куда-то вбок и сказал совсем не то, что от него ожидала Марина:
– Знаешь что, поехали в цирк!
– В цирк?
Орловский кивнул.
– Мне цирка и здесь хватает, – пробормотала Митрофанова. – И вообще, я не люблю цирк. Там животных мучают.
– Все равно, пошли! – Он опять не обратил внимания на ее слова и потащил к выходу из сквера.
Потом они долго ехали на троллейбусе. Марина молчала. Вадим тоже ничего не говорил, только посматривал на нее из густоты своих длинных волос, с которых съехала и где-то потерялась резинка.
Билеты остались только на самый последний ряд, откуда арена казалась маленькой и лиц выступающих было не рассмотреть, но это оказалось даже неплохо. Артисты кордебалета в танцах выстраивались в красивые фигуры, и особенно хорошо видно это было как раз с верхних рядов. Воздушные гимнасты исполняли свои сложные пируэты тоже перед самыми глазами Марины с Вадимом. Животных никто не мучил, поскольку был будний день, и в программе значились не самые главные номера. В общем, сама того не ожидая, Митрофанова получила большое удовольствие от бравурной музыки, ярких блестящих костюмов, смелости и ловкости цирковых артистов. Возвращаясь домой, она уже улыбалась, и жизнь не казалась ей беспросветной.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента