Страница:
– По бубырику… А вас скоко пёрло?
– Выпаривать до соли – это хуйня. Могу поделиться рецептом. Супертворожок Эйсид-Клоун для самоубийц! Нужна щёлочь…
– … и вмазываешься.
– Обвинтиться.
– … удолбан в жопу. Мусора такие: «вы чё, охуели?!!».
…Подцепил странную манду, ей за сорок. Не позволяла дотрагиваться до себя и сдрачивала мне по два раза на день. Сначала мне было поебать, – пускай работает, хуй с нею, но в конце концов мой мужской дух взбунтовался, дело дошло до барбитурной интоксикации, тогда я разрыгался как следует,
– Вполне… Ну… Я же говорю – датурой.
– Ширева нема, цыган накрыли.
– … и отъехал на хер…
– … химку?!…
– … раскумаривает не хуже, чем…
– … кропаль был.
Выеб эту тварь, как только смог придумать мой угасающий оебуневший мозг… она научила меня кое-чему, но, блядь, до чего это было противоестественно!
– … до-о-ху-уя!
– … пи-и-и-з-де-е-е-ец-ц-ц…
– … убитый…
Розовый мрак. Влетает Щедрый Еврей вместе с мусорным ветром и ефрейторскими пёздами, кое где сохнет пивная пена и умирает плоть ностальгии. Щедрый Еврей орёт:
– Моих лучших друзей превратили в навоз! Я отдам жизнь, чтобы воскресить их, или хотя бы их структурные копии!
– … стало нас попускать часам к трём. Прикинь?
– … кайф бешенный.
– … паркопаном. Вторым.
У меня крайне редко. Бредделирий. Я вообще если уже а то и так до самого ещё бы очень ну естественно.
– … спиртом этиловым обычным.
– Всё-о-о-а-перемешало-о-о-сь-перемести-и-и-ло-о-о-о…
Еврея сбивают с ног мусульманским ковриком, вяжут руки-ноги и ставят свечку за здравие прямо в жопу.
– Дело сделано, – сказал Слепой.
– … на отходняках желудок, сука, в дулю скрутило.
– … под кашей и, конечно…
– … молоко.
– … тяга, знаешь, фенобарбитал и…
– … ангидрид уже по трояку!
Групповой секс. Бабы переждали приход, а потом им – лишь бы музыка не останавливалась, ноги в стороны и ебаться бесконечно-бесконечно-бесконечно. Лица у всех, как широкоугольником отснятые: губы, нос – остальное сзади. Лбов не видно. Шершавые резиновые пальцы сплетаются. Хуй стоит как-то безразлично в одиноком белом пространстве. Пластмассовая мягкая вагина, влажная и горячая, но не раскалённая. Язык во рту, как толстый бугристый червь, елозит корпусом о второго червя. Ни света, ни тишины – аморальные люди на грязном полу, вьются, автоматом совершая привычные жесты ебли и общения с помощью жестов. Шприцы валяются по столу пустующими карандашами. Кайф вписан в синие дома и за окном – неясная хуемотина. Нет желания жить и это приближает отходняк. Медленным рывком вскочил на ноги, заправил баян и догнался по мышце половиной. Какая разница…
– … а он смотрит на меня вот такими глазами и плачет. Толик, говорит, Толик, я, блядь, умираю, честно. В натуре, говорит, сейчас умираю.
– … под кожу…
– … приход?
– Я знаю, что я гоню, но ты послушай, послушай, послушай…
– и пошёлпошёлвсяисколота-та-та-та-та…
– … винтовые все такие…
– … по хую!
…мудоёб пиздоватый! А кентик съехал в Израиль, прямо в Тель-Авив. Там лето, теплынь, пляжи, а еврейки молодые – такие смачные, сука! Он погнал по биксам, ошивался в самом блядовском районе, переебал всех симпатичных загорелых дырок – они велись на его безумную самцовую тягу. Да, по бабам ему прифартило под конец. А потом обдолбился настоящим, чистым кокаином и упал с крыши какого-то блядушника. Лежит голый на белом от ночных фонарей асфальте, посреди этих коттеджей и строений в стиле Баухауз. Кровь пятном, зубы наружу – и вся любовь…
– План. Малк. Танезт. Эреуфедрол. Первитин петивир редододр-р…
– Водка с реладормом. Плавали там в бассейне. Это был кайф! Представь, ночью, фонари розовые и чёрная вода.
– Авиаинститут.
– Напились.
…весной, в театральном туалете, под фиолетовым кайфом, молодые педанты отсасывают друг у друга, самый молодой начинает блевать мимо унитаза, самый старший еле заметно улыбается, глядя на его рвотные судороги, и туалет озаряется внутренним мерцанием красных кристаллических решёток, наэлектризованных до жёлтых искр, невидимых убитыми надезодораненными пидарами, весной, в мужском нужнике…
– … полкуба воздуха.
– … его машиной двинулся…
– … бля-я-а-адь!
– … манго.
– … через раствор можно. И кранты.
– … заряжаешь баян и смотришь, чтобы вся эта хуйня…
– … по хую!
– … тромб… ха-га-га-вмаз-ка!..
– … гониво… послушай меня, я тебе-бе-бе… Бе-бе…
– А-а-а-а-а-а-а-о-о-на дозняк, а выхода…
– Ю-ю-ю-у-у-х-х-х-хуй его знает…
– Э-э-э-е-е-о-о-о-м-м-м-может, ганджик?.. Ы-ы-ы-и…
Чужие элементы, как мои собственные, как метод отогнать депрессию в пятый угол. Золотое сечение. Иоанн Безглавый.
– Под циклодолом, убойным дозняком, говорю тебе.
– … с димедролом ништяк, колбасит уматно.
– … и схавал плиту теофедрина…
– Насмерть.
– Убило, блядь!
– Галоперидол?
– И отъезжаю…
– Кислота с кодеином, всё – в бархатных чехлах.
– Банка и ещё…
– Я знаю, это гон, но ты слушай, ты…
– Догнаться не мешало бы…
– Бошки коцаные.
Восприятие чистого кислотного характера. Индифферентность ко всему, при этом всё законоустройство на твоей стороне. Всё объясняется этим, это объяснено во всём. Можно понять всё, что угодно. Когда оно естественно. Его можно очень быстро понять. Когда оно равносмысленно с прочим. При всём своём безразличии, когда не судимый никого не судит. По ту сторону какого-бы-то-ни-было-закона-. Всё способно быть объектом этой любви. Когда это течёт потоком, насквозь. Даже осознавая, что это за любовь; возможно, крутейшая, совершеннейшая ложь, или зло, или повод, или способ. Закон охраняет, каким бы ты ни был. Главное – понимать это словесно. Когда всё дословно. Если что-нибудь голословно, бесспорно или бессловесно. Молча или в голос. Согласен со всем. Невридим. За тонкой леской обычного кайфа. В самом центре периферии. Всё заложено. Всё – залог.
Время сплющено и устранено синтетическим бело-серым шоком. Атропиновые ходы заложены эхом безвременья и потери. Но потеряться – значит пропустить Нечто. Вперёд, скорее, не отходи от жидкой черты! Времени нет, всё поблизости: род, дом, двор, дети, рост, гормоны, среда, фазы мозга, обмен, интроверсия, мимо-мимо– …, те же лица, девушка со двора, девочка со двора, уже взрослые, нет, ещё, нет, всё рядом – цветы, водка, драка, магазин, двор, дом, дом, всюду асфальт – под руками, на губах, в крови, во дворе, дома, одно небо, колпак неба, одна стена, грань построек, транспорт – он движется, всё в комнате, все дела, вся Вселенная, всё бесплатно, транспорт – бесплатно, солнце – бесплатно, мимо-мимо, без конца и начала, никто не поймёт, сквозь эхо видимости не видно ни одной живой души. Душевная синтетика, до слёз по шершавым щекам, до дактилоскопической плоти, безразлично и до странного безучастно, на тихой лёгкой дикой Нечеловеческой Волне, как андрогинный ангел, из хлопьев, пены, молекул и звенящего нейтрино, глазамидодыр, Колобком в пасть петли, стогом игл, притягивая бездушное существование стимулированной психики, обкислённой тяги жить и вечно кружащегося на месте (без времени) Духа, о – это оно самое!!! И всё лежит под рукой, двор, аптека, скамейка, девушка, всю жизнь одни и те же люди, бабы, родня и друзья, все – одно и то же, кому же охота уезжать, а если и уехать – ну что там иного? Встретишь же своих, тех же, как и обычно. Нет планов на будущее, нет дел, нет незавершённости, выпадаешь просто на ЗЕМЛЕ, как все. Как всё. Это материя.
Это материя.
Я стою и смотрю, прикидываешь?!! Смотрю. Всё оно – там. Тут здесь. Вот оно, я не отличаюсь, хотя обращают внимание. Мой взгляд. Он понимает и притягивает, а потом – понимает. Понимает на ходу, притягивая. Это не сон. А там – все точно такие же. Ходят так. У нас – одно резиновое общее тело, тесто, обширная зона жизни. Я думаю, как они все. Я – это они здесь. Моё тело, как и у них, как и у всех. Я, как и все – на ЗЕМЛЕ, что бы я ни делал, что бы там ни было. Это тело ЗЕМЛИ, общее и единственное. Моя схема работает, потому что есть положение #2 – я как все. Всё это там тут. Мгновение растянулось навеки и он потерял себя, комнату и ЗЕМЛЮ, даже не жалея, не имея сил отвлечься от пустынных хирургических тоннелей нескончаемого внутреннего (общего) лабиринта. Извилин много, мозг один. Где угодно, среди ходов серых пространств в снегу – может быть смерть. Там, наверху, когда любит всё и есть Отец с Матерью, происходит что угодно, всё равно что. А, где смерть, там будет ЗЕМЛЯ, они обе – одни. Едины, как повод к положению #2 Универсальной Схемы «По-любому». Я принимаю всё, когда выхожу из «инициативной приёмной» и, с трудом привыкая к себе новому, прощаю весь мир, за происходящее с ним. Мир сводится к ЗЕМЛЕи сводит землю на ДА. Обратной дороги нет. Никогда сейчас. Любовь – это ложь, потому, что она, видимо, есть на самом деле и по настоящему. Используй всё, что под рукой. Дополнительным примером: я и моё тело. Фоном: смерть и её завершение. Акцентом: искренность, как циничное супероружие и открытый альтруизм, как щит. Пунктир взгляда проходит сквозь стены земли. Кислотный мир пищащих неживых игрушек в вечном живучем потоке – бежит из раны кровь, бежит, бежит… Анестезия гонит прочь последние живые сомнения. Мозг плоти продолжает удивляться, весь на изменах: как можно? Это же не ведёт к жизни! Это невозможно! Что это такое?
…Мягкость мускатного ореха с добавлением драпа и – в микроколичествах, алкоголя. Подгон под шаблон. Динамичная наблюдательность. Комфортный поиск места встречи. Усилий нет, всё отдыхает, но от ЗЕМЛИне отойти, не отдохнуть. Она – воздух. Вода-Зима-Лето. Пища и кровь. Эти плотные миллиметры почти твёрдой материи, эти сломы в пространстве, когда вместо номера дома, в который ты входишь, находится число всех ушедших трамваев, начиная с цифры маршрута последнего. Мир жил до тебя. Собирается и после. Но, что – мир? Когда есть ЗЕМЛЯ. Не она ли – вместилище тебя, себя, и прочего, и иного? Тело было всегда. Ты дух или не-? Ты здесь или-? Ты – что-? Собираешься после? Себя. Я пропустил себя вперёд, пусть там и темно до ярких вспышек слёз на солнцеблеске жара…
…Кровь струится, катится, качаясь и разлетаясь, спадая на земляной панцырь, играючи, не страшно, игрушкам никогда не будет больно, они резиново живут, прутся, жёлтые, красно-синие, улыбаются и не делают из своего пребывания в теле ничего. Никакого бытия. Это так далеко! У них нет Духа и поэтому на Закон им наплевать. Они – индифферентная земля, пластмассовые мономеры, голые, как глобусы циклогексила, как что-то внутри природы, резинового любвеобильного сердца, которому всё равно, никогда не будет больно, долго, далеко, смертно. Не важно, как там на самом деле. Самого дела здесь не хватит на одного. Там – изобилие ибиловых смыслов, здесь – вес. Пластиковая эстетика рискованных оранжевых движений, в вязанной красной рубахе с лицом, расстёгнутым на все пуговицы, с глазами из рукавов, с штанинами из тела. Пляска с сушняком, с мокрым горлом и скользким сухим влагалищем, как её лицо с ртом, где язык, над ним нос, и глаза – далеко, далеко… тут клитор…
Где-то это не любовь. Где-то это не зло. Земля, двор, похороны, жизнь, ничего не меняется и не исчезает, ЗЕМЛЯ. Узкий набор понятий, их мало, они удовлетворят даже страждущего скептика. Вампиры на лживых киностудиях выпрашивают едкую жидкость мести. Скорпионы страсти медленно ползают вокруг груды ещё не живых тел жизнежажды, шевелят лапками, копошатся. Знаки воздуха и живой плазмы не проходят сквозь стеклянную витрину (Южного сияния) – сквозь раздел на самцов и самок. Слово я Мыслю. Выделяю Яд Жизни. Исторгаю священную речь. Святым потоком мочи орошаю великих мира всего, сего и последующего. Сру на голову Тибета. Пью английское пойло с вырождающимися аборигенами в заблёванной канаве. Ем плов с жирным узбеком, разделавшем не котлеты двух человек. Чашечка с кровью…
Это малопонятно. Тяга изменчива. Меня могут не понимать. Я могу. Я здесь. Точно такой же, как и все. Но – без их проблем, без их отдушин, без их эмоций, с одним на всех телом. Когда им не будет больно? Остановлю себя на них. Меня нет. Пишет кто-то, читает кто-то, идёт, ждёт, мрёт, вылазит, мыслит кто-то, и кто-то – это я. Без отличий. Это – они. Без разницы – на земле, в теле. Всем не больно, стадом в прорву, жопой на кол. Смотрят их глаза. Есть себя. Нет меня. Это – не моё, не во мне, это со мной. Это – всё. Оно, как тело, которое выше земли, но – внутри осознания. Дух сотрясает меня. Я вне себя от себя до себя и во всём. Я действую через всё. В самом эпицентре безопасного мучения. Войду в крест своего тела, оторвусь от земли, осознаю насквозь в четыре части, выйду сюда же – снаружи, войду туда же – внутри. Оставлю слова. Наделю всех всем. Во плоти исчезну. Проявлюсь схемой #1 «Деля, преумножаю». Процвету в промозглой системе всеобщих знаков. Начнусь во всём знаками землии тела, с большим секретом внутри и где угодно ещё.
Часть 4.
– Выпаривать до соли – это хуйня. Могу поделиться рецептом. Супертворожок Эйсид-Клоун для самоубийц! Нужна щёлочь…
– … и вмазываешься.
– Обвинтиться.
– … удолбан в жопу. Мусора такие: «вы чё, охуели?!!».
…Подцепил странную манду, ей за сорок. Не позволяла дотрагиваться до себя и сдрачивала мне по два раза на день. Сначала мне было поебать, – пускай работает, хуй с нею, но в конце концов мой мужской дух взбунтовался, дело дошло до барбитурной интоксикации, тогда я разрыгался как следует,
– Вполне… Ну… Я же говорю – датурой.
– Ширева нема, цыган накрыли.
– … и отъехал на хер…
– … химку?!…
– … раскумаривает не хуже, чем…
– … кропаль был.
Выеб эту тварь, как только смог придумать мой угасающий оебуневший мозг… она научила меня кое-чему, но, блядь, до чего это было противоестественно!
– … до-о-ху-уя!
– … пи-и-и-з-де-е-е-ец-ц-ц…
– … убитый…
Розовый мрак. Влетает Щедрый Еврей вместе с мусорным ветром и ефрейторскими пёздами, кое где сохнет пивная пена и умирает плоть ностальгии. Щедрый Еврей орёт:
– Моих лучших друзей превратили в навоз! Я отдам жизнь, чтобы воскресить их, или хотя бы их структурные копии!
– … стало нас попускать часам к трём. Прикинь?
– … кайф бешенный.
– … паркопаном. Вторым.
У меня крайне редко. Бредделирий. Я вообще если уже а то и так до самого ещё бы очень ну естественно.
– … спиртом этиловым обычным.
– Всё-о-о-а-перемешало-о-о-сь-перемести-и-и-ло-о-о-о…
Еврея сбивают с ног мусульманским ковриком, вяжут руки-ноги и ставят свечку за здравие прямо в жопу.
– Дело сделано, – сказал Слепой.
– … на отходняках желудок, сука, в дулю скрутило.
– … под кашей и, конечно…
– … молоко.
– … тяга, знаешь, фенобарбитал и…
– … ангидрид уже по трояку!
Групповой секс. Бабы переждали приход, а потом им – лишь бы музыка не останавливалась, ноги в стороны и ебаться бесконечно-бесконечно-бесконечно. Лица у всех, как широкоугольником отснятые: губы, нос – остальное сзади. Лбов не видно. Шершавые резиновые пальцы сплетаются. Хуй стоит как-то безразлично в одиноком белом пространстве. Пластмассовая мягкая вагина, влажная и горячая, но не раскалённая. Язык во рту, как толстый бугристый червь, елозит корпусом о второго червя. Ни света, ни тишины – аморальные люди на грязном полу, вьются, автоматом совершая привычные жесты ебли и общения с помощью жестов. Шприцы валяются по столу пустующими карандашами. Кайф вписан в синие дома и за окном – неясная хуемотина. Нет желания жить и это приближает отходняк. Медленным рывком вскочил на ноги, заправил баян и догнался по мышце половиной. Какая разница…
– … а он смотрит на меня вот такими глазами и плачет. Толик, говорит, Толик, я, блядь, умираю, честно. В натуре, говорит, сейчас умираю.
– … под кожу…
– … приход?
– Я знаю, что я гоню, но ты послушай, послушай, послушай…
– и пошёлпошёлвсяисколота-та-та-та-та…
– … винтовые все такие…
– … по хую!
…мудоёб пиздоватый! А кентик съехал в Израиль, прямо в Тель-Авив. Там лето, теплынь, пляжи, а еврейки молодые – такие смачные, сука! Он погнал по биксам, ошивался в самом блядовском районе, переебал всех симпатичных загорелых дырок – они велись на его безумную самцовую тягу. Да, по бабам ему прифартило под конец. А потом обдолбился настоящим, чистым кокаином и упал с крыши какого-то блядушника. Лежит голый на белом от ночных фонарей асфальте, посреди этих коттеджей и строений в стиле Баухауз. Кровь пятном, зубы наружу – и вся любовь…
– План. Малк. Танезт. Эреуфедрол. Первитин петивир редододр-р…
– Водка с реладормом. Плавали там в бассейне. Это был кайф! Представь, ночью, фонари розовые и чёрная вода.
– Авиаинститут.
– Напились.
…весной, в театральном туалете, под фиолетовым кайфом, молодые педанты отсасывают друг у друга, самый молодой начинает блевать мимо унитаза, самый старший еле заметно улыбается, глядя на его рвотные судороги, и туалет озаряется внутренним мерцанием красных кристаллических решёток, наэлектризованных до жёлтых искр, невидимых убитыми надезодораненными пидарами, весной, в мужском нужнике…
– … полкуба воздуха.
– … его машиной двинулся…
– … бля-я-а-адь!
– … манго.
– … через раствор можно. И кранты.
– … заряжаешь баян и смотришь, чтобы вся эта хуйня…
– … по хую!
– … тромб… ха-га-га-вмаз-ка!..
– … гониво… послушай меня, я тебе-бе-бе… Бе-бе…
– А-а-а-а-а-а-а-о-о-на дозняк, а выхода…
– Ю-ю-ю-у-у-х-х-х-хуй его знает…
– Э-э-э-е-е-о-о-о-м-м-м-может, ганджик?.. Ы-ы-ы-и…
Чужие элементы, как мои собственные, как метод отогнать депрессию в пятый угол. Золотое сечение. Иоанн Безглавый.
– Под циклодолом, убойным дозняком, говорю тебе.
– … с димедролом ништяк, колбасит уматно.
– … и схавал плиту теофедрина…
– Насмерть.
– Убило, блядь!
– Галоперидол?
– И отъезжаю…
– Кислота с кодеином, всё – в бархатных чехлах.
– Банка и ещё…
– Я знаю, это гон, но ты слушай, ты…
– Догнаться не мешало бы…
– Бошки коцаные.
* * *
Восприятие чистого кислотного характера. Индифферентность ко всему, при этом всё законоустройство на твоей стороне. Всё объясняется этим, это объяснено во всём. Можно понять всё, что угодно. Когда оно естественно. Его можно очень быстро понять. Когда оно равносмысленно с прочим. При всём своём безразличии, когда не судимый никого не судит. По ту сторону какого-бы-то-ни-было-закона-. Всё способно быть объектом этой любви. Когда это течёт потоком, насквозь. Даже осознавая, что это за любовь; возможно, крутейшая, совершеннейшая ложь, или зло, или повод, или способ. Закон охраняет, каким бы ты ни был. Главное – понимать это словесно. Когда всё дословно. Если что-нибудь голословно, бесспорно или бессловесно. Молча или в голос. Согласен со всем. Невридим. За тонкой леской обычного кайфа. В самом центре периферии. Всё заложено. Всё – залог.
Время сплющено и устранено синтетическим бело-серым шоком. Атропиновые ходы заложены эхом безвременья и потери. Но потеряться – значит пропустить Нечто. Вперёд, скорее, не отходи от жидкой черты! Времени нет, всё поблизости: род, дом, двор, дети, рост, гормоны, среда, фазы мозга, обмен, интроверсия, мимо-мимо– …, те же лица, девушка со двора, девочка со двора, уже взрослые, нет, ещё, нет, всё рядом – цветы, водка, драка, магазин, двор, дом, дом, всюду асфальт – под руками, на губах, в крови, во дворе, дома, одно небо, колпак неба, одна стена, грань построек, транспорт – он движется, всё в комнате, все дела, вся Вселенная, всё бесплатно, транспорт – бесплатно, солнце – бесплатно, мимо-мимо, без конца и начала, никто не поймёт, сквозь эхо видимости не видно ни одной живой души. Душевная синтетика, до слёз по шершавым щекам, до дактилоскопической плоти, безразлично и до странного безучастно, на тихой лёгкой дикой Нечеловеческой Волне, как андрогинный ангел, из хлопьев, пены, молекул и звенящего нейтрино, глазамидодыр, Колобком в пасть петли, стогом игл, притягивая бездушное существование стимулированной психики, обкислённой тяги жить и вечно кружащегося на месте (без времени) Духа, о – это оно самое!!! И всё лежит под рукой, двор, аптека, скамейка, девушка, всю жизнь одни и те же люди, бабы, родня и друзья, все – одно и то же, кому же охота уезжать, а если и уехать – ну что там иного? Встретишь же своих, тех же, как и обычно. Нет планов на будущее, нет дел, нет незавершённости, выпадаешь просто на ЗЕМЛЕ, как все. Как всё. Это материя.
Это материя.
Я стою и смотрю, прикидываешь?!! Смотрю. Всё оно – там. Тут здесь. Вот оно, я не отличаюсь, хотя обращают внимание. Мой взгляд. Он понимает и притягивает, а потом – понимает. Понимает на ходу, притягивая. Это не сон. А там – все точно такие же. Ходят так. У нас – одно резиновое общее тело, тесто, обширная зона жизни. Я думаю, как они все. Я – это они здесь. Моё тело, как и у них, как и у всех. Я, как и все – на ЗЕМЛЕ, что бы я ни делал, что бы там ни было. Это тело ЗЕМЛИ, общее и единственное. Моя схема работает, потому что есть положение #2 – я как все. Всё это там тут. Мгновение растянулось навеки и он потерял себя, комнату и ЗЕМЛЮ, даже не жалея, не имея сил отвлечься от пустынных хирургических тоннелей нескончаемого внутреннего (общего) лабиринта. Извилин много, мозг один. Где угодно, среди ходов серых пространств в снегу – может быть смерть. Там, наверху, когда любит всё и есть Отец с Матерью, происходит что угодно, всё равно что. А, где смерть, там будет ЗЕМЛЯ, они обе – одни. Едины, как повод к положению #2 Универсальной Схемы «По-любому». Я принимаю всё, когда выхожу из «инициативной приёмной» и, с трудом привыкая к себе новому, прощаю весь мир, за происходящее с ним. Мир сводится к ЗЕМЛЕи сводит землю на ДА. Обратной дороги нет. Никогда сейчас. Любовь – это ложь, потому, что она, видимо, есть на самом деле и по настоящему. Используй всё, что под рукой. Дополнительным примером: я и моё тело. Фоном: смерть и её завершение. Акцентом: искренность, как циничное супероружие и открытый альтруизм, как щит. Пунктир взгляда проходит сквозь стены земли. Кислотный мир пищащих неживых игрушек в вечном живучем потоке – бежит из раны кровь, бежит, бежит… Анестезия гонит прочь последние живые сомнения. Мозг плоти продолжает удивляться, весь на изменах: как можно? Это же не ведёт к жизни! Это невозможно! Что это такое?
…Мягкость мускатного ореха с добавлением драпа и – в микроколичествах, алкоголя. Подгон под шаблон. Динамичная наблюдательность. Комфортный поиск места встречи. Усилий нет, всё отдыхает, но от ЗЕМЛИне отойти, не отдохнуть. Она – воздух. Вода-Зима-Лето. Пища и кровь. Эти плотные миллиметры почти твёрдой материи, эти сломы в пространстве, когда вместо номера дома, в который ты входишь, находится число всех ушедших трамваев, начиная с цифры маршрута последнего. Мир жил до тебя. Собирается и после. Но, что – мир? Когда есть ЗЕМЛЯ. Не она ли – вместилище тебя, себя, и прочего, и иного? Тело было всегда. Ты дух или не-? Ты здесь или-? Ты – что-? Собираешься после? Себя. Я пропустил себя вперёд, пусть там и темно до ярких вспышек слёз на солнцеблеске жара…
…Кровь струится, катится, качаясь и разлетаясь, спадая на земляной панцырь, играючи, не страшно, игрушкам никогда не будет больно, они резиново живут, прутся, жёлтые, красно-синие, улыбаются и не делают из своего пребывания в теле ничего. Никакого бытия. Это так далеко! У них нет Духа и поэтому на Закон им наплевать. Они – индифферентная земля, пластмассовые мономеры, голые, как глобусы циклогексила, как что-то внутри природы, резинового любвеобильного сердца, которому всё равно, никогда не будет больно, долго, далеко, смертно. Не важно, как там на самом деле. Самого дела здесь не хватит на одного. Там – изобилие ибиловых смыслов, здесь – вес. Пластиковая эстетика рискованных оранжевых движений, в вязанной красной рубахе с лицом, расстёгнутым на все пуговицы, с глазами из рукавов, с штанинами из тела. Пляска с сушняком, с мокрым горлом и скользким сухим влагалищем, как её лицо с ртом, где язык, над ним нос, и глаза – далеко, далеко… тут клитор…
Где-то это не любовь. Где-то это не зло. Земля, двор, похороны, жизнь, ничего не меняется и не исчезает, ЗЕМЛЯ. Узкий набор понятий, их мало, они удовлетворят даже страждущего скептика. Вампиры на лживых киностудиях выпрашивают едкую жидкость мести. Скорпионы страсти медленно ползают вокруг груды ещё не живых тел жизнежажды, шевелят лапками, копошатся. Знаки воздуха и живой плазмы не проходят сквозь стеклянную витрину (Южного сияния) – сквозь раздел на самцов и самок. Слово я Мыслю. Выделяю Яд Жизни. Исторгаю священную речь. Святым потоком мочи орошаю великих мира всего, сего и последующего. Сру на голову Тибета. Пью английское пойло с вырождающимися аборигенами в заблёванной канаве. Ем плов с жирным узбеком, разделавшем не котлеты двух человек. Чашечка с кровью…
Это малопонятно. Тяга изменчива. Меня могут не понимать. Я могу. Я здесь. Точно такой же, как и все. Но – без их проблем, без их отдушин, без их эмоций, с одним на всех телом. Когда им не будет больно? Остановлю себя на них. Меня нет. Пишет кто-то, читает кто-то, идёт, ждёт, мрёт, вылазит, мыслит кто-то, и кто-то – это я. Без отличий. Это – они. Без разницы – на земле, в теле. Всем не больно, стадом в прорву, жопой на кол. Смотрят их глаза. Есть себя. Нет меня. Это – не моё, не во мне, это со мной. Это – всё. Оно, как тело, которое выше земли, но – внутри осознания. Дух сотрясает меня. Я вне себя от себя до себя и во всём. Я действую через всё. В самом эпицентре безопасного мучения. Войду в крест своего тела, оторвусь от земли, осознаю насквозь в четыре части, выйду сюда же – снаружи, войду туда же – внутри. Оставлю слова. Наделю всех всем. Во плоти исчезну. Проявлюсь схемой #1 «Деля, преумножаю». Процвету в промозглой системе всеобщих знаков. Начнусь во всём знаками землии тела, с большим секретом внутри и где угодно ещё.
Часть 4.
Попускалова нет
Другой город, другие стены. Поезд прибывает на вокзал, женский мегаголос оповещает встречающих и я просыпаюсь в дёрнувшемся вагоне. Пассажиры выходят, таща разноцветные сумки, прут единым потоком в тамбур, свистит отходящий соседний состав и я спрыгиваю на влажный асфальт перрона. Город просыхает, недавно здесь был дождь, но уже так солнечно. Лужи у подземного перехода испаряются на глазах. Я ещё в полусне, иду налегке к станции метро и смотрю только себе под ноги. Охуительно приятное состояние полудрёмы, я покачиваюсь в последнем вагоне метро, поднимаюсь на экскалаторе, оказываюсь на цветочном базарчике и покупаю пачку сигарет. Иду, счастливый и безумный. У меня здесь встреча со старым знакомым, принявшим правила игры. Классный кент, последний раз я виделся с ним полгода назад. Его зовут Архимед.
Я у него дома. Кроме нас никого нет. Радостно болтаем о всякой херне. День проходит в один момент. А на следующее утро – Пасха. Это воскресенье и мне по кайфу такие дни. В полдень наступает редкостная для города тишина: нет ни ветра, ни гула, никаких левых звуков.
– Знаешь, – говорю я Архимеду. – Я себя так классно чувствую!
Эта Пасха мне просто вставляет сама по себе, без всего остального. Воскресенье христово, я чувствую, настоящий праздник, меня даже прёт, и прёт как-то по-светлому.
– Погода сегодня, – Архимед смотрит за окно. – Просто ништяк.
– Как бы там ни было, – я смотрю ему в лицо ясным, открытым взглядом и он спокойно принимает его. – Что бы в этот день ни вытворяли люди, как бы ни гнали беса, а всё равно – хоп! – к сроку своему Христос воскрес.
– Да, Иисус знает своё дело, – кивает Архимед. – Всё как надо.
Вообще, я иногда думаю, раз бог возрождается, умерев, то и новый год гораздо правильнее праздновать на Пасху.
– Наверное, – я вижу, как спокойно и светло Архимеду и это добрый знак. – Как бы там ни было, а наш эксперимент не откладывается.
– Конечно, – отвечает мне Архимед. – Мне охота попутешествовать.
– Ништяк, – я ложу на стол маленькую пластиковую пудренницу. Архимед откупоривает крышку и изучает кристаллы внутри.
– Кислота, – говорю я с гордостью. – Чистая.
Архимед поднимает бровь, опускает уголки рта и уважительно кивает. С Архимедом легко и хорошо – он прост в общении, открыт, доверчив, умён и не амбициозен. Есть такой тип людей, я их люблю и всегда бережен и обходителен с ними.
– Помнишь? – я смотрю Архимеду прямо в его тёмные глаза и делю кислоту на две равные части. – Мы пойдём вспять, дальше самих себя, и дойдём до того момента, до которого нас с тобой хватит, но главное – всё время вместе. Двигаемся вместе… Растворяй. Сегодня, я чувствую, подходящий день… Ага, давай. Прокрутим назад всё время, которое только было. Там может быть.. ну, как? Нормальная? Там может быть такой момент, вроде запарки небгольшой, или барьера, пробки своеобразной, когда память наша, генетическая… м-м-м… глубинная… встречается с проблемой, а проблема в том, что время как бы кончается. То есть, может быть момент, когда времени не будет и это – проблема для памяти. Время-то начали осознавать и отсчитывать с какого-то этапа. Мы пролезем через этот этап. Будь уверен и ничего не стремайся, сильно ничему не удивляйся. Считай, что поехали, дружище… как тебе, класс?.. считай, что любые измены – это остановка, а нам с тобой… останавливаться не надо, чем выше скорость, тем лучше, и мы с тобой поедем, мы помчимся на оленях утром ранним и нечаянно ворвёмся прямо, куда нужно, как по маслу, как по рельсам помчимся – ух! Давай-давай-давай, погнали, братуха, круто взяли со старта, поехали-понеслись во всю вилу, как ветер, считай, что мы – это суперскоростной вселенский ветер, быстрее света, скорее всяких символов, эпитетов, идей, проблем и остальных дел, полетели!!! Давай руки, Архимед!!! Ты видишь? Видишь?!! Ништяк, погнали назад, сквозь всё, изо всех сил!!! Вперёд, назад!!! Полетели насквозь, всё время, держись! Я вижу: мелькают лица знакомых, мужчин, женщин, детей, стариков, родителей, незнакомые… лица, как трава, наклоняются под сильным ветром нашего мозгового штурма, поднимаются уже с другими обличиями, как трава перед дождём на ветру – вниз-вверх, вниз-вверх. Ещё быстрее, столетия за пару секунд! Видишь, это единая цепь рода, лица только подёргиваются по краям, а в целом стабилизировались и смотрятся, как несколько вариантов одного лица, это предки, видишь?
– По сути, это мы! – Архимед держит мои руки на столе и мы не смотрим никуда. – Одно и то же лицо сквозь время.
– Так и есть, едем дальше, давай, тяни меня дальше, поехали! Пейзажи мелькают, города теряют рост, съёживаются, сокращаются по площади, мелькают зимы, вёсны, засухи, дожди, ладшафт кое-где дрожит, непрочно искажает контуры, смотри – всё слегка темнеет! Это нормально, лица затухают, проходят уже нечёткими световыми пятнами сквозь толщу воды, как в глубине океана, или это дождь, похожие на гаснущие далёкие лампы, но мы с тобой – ветер, Архимед! Ветер! Слышишь меня? – Слышу. Жаль, что я не приметил своего тёзку в античной фазе.
– Класс! Ничего, не жалей, смотри-ка – в воде образуется что-то вроде туннеля, вихревая воронка, это мы её производим, так, давай ка вместе дальше, дальше, ещё глубже, сука, мы победим холода и болезни!!! Вперёд! Погнали! Ура-а-а!!!
– А-а-а-а! Ур-р-а-а-а-а!!! Всё цветное! Я вижу простую геометрию. Сладко на вкус.
– Погнали, Архимед, вперёд, эти цветные куски, вставки, я тоже вижу эти фигуры, как из сахара, круги, ромбы, треугольники, смотри-ка, они плоские! Вот что-то с солнцем творится, что-то не то, его как бы нет, только свет остался, но этого хватит, вся фауна забилась, запульсировала, как единое тело, с кучей выступов-отличий, но единой сердцевиной, тёплые алые толчки живого сердца, смена растительных жизней, целые эпохи – это меняет цвет земли, въезжаешь? Круто меняет цвет! Вспышку видел? А вот ещё ярче, не застревай на ней, это ничего не изменит, я уже чувствую – людей нет и животная жизнь куда-то потерялась, ощущаешь, да? Растительность тоже, что-то вроде мха, ил какой-то, похоже на слизь, смазанно, в дымке, ткани, ткани, кристаллы, закат над водой, вода чёрная, безжизненная, вода прямо в небе, неясно, где верх, где низ, погнали, Архимед! Мы летим дальше. Разгоняем облака, газ плотный, земля дёргается всем телом, что-то внутри земли круто обрывается, как глыба в пустоту, это же и у нас в крови происходит, ведь память всей жизни у нас внутри, а не только предков, всё в нас запрессовано испокон веков, до того, как время началось. Что там. Это уже не люди, видишь, не человеческие образы, растут, скачками меняя облик, все чёрные, коричневые, каменные, земля не так сильно тянет, сила притяжения, чувствуешь, слабее? Странные огромные существа, смотри, что-то змеиное в них, от пресмыкающихся, но это разум, они такие же, как люди, сознание огромное, что-то в них горит, или тлеет, дым повсюду и сырость, по шесть ног, многоголовые, уроды, гигантского роста, километровые создания, легко и медленно двигающиеся по земле, будто летают, крутящиеся головы, как циклопы, или драконы, но что-то иное у них, ты замечаешь? Их немного, они были до людей, до этой жизни, вполне может быть, что и титаны, раз у эллинов возникла сама идея титанов, значит была генетическая информация, конкретная и запакованная в мифы, это же ин-фор-ма-ция, вот она – форма, заполненная форма, так действует любаяидея и то, что мы с тобой вспоминаем и видим всё это, это тоже идея информационной памяти, даже, если мы и придумали это, весь этот путь назад, понимаешь, он уже есть, он сейчас нами пройден, вот и эти титаны, дети богов и земли-стихии, это информация, проделанная нами, реально и в момент, раз мы это провернули, раз это возможно, значит так и есть, по-любому, мы ничегоне придумали, всё уже есть, больше того – оно есть в нас! Мы состоим из всего этого, что было до нас и любые представления, идеи, суждения – всё это имеет реальную почву, нет только того, чего не было. Это круто связано со временем. Для этих мутантов-титанов, видно, уже было своё Время. Целая цивилизация. Почему они так сильно отличались от людей? Вообще не такие. Монстры. Идея чудовища – это оттуда. Видимо, жизнь всегда проходила через поэтапные мутации. Видимо, это радиация, и не только солнечная, может быть, радиоактивность нематериального мира, радиация сознания, изнутри. Что-то с землёй. Внутри земли какая-то странная схема. Типа постоянной перестройки фундамента. Земля чуть больше, чем сейчас, воздух, вода – не такие, воспринимаются менее материально, даже – как понятие, принцип, сама стихия. А вот и пламя, огонь, смотри, смесь, огонь, состоящий из воды, огонь в глубине воды, температура, замкнутая в кольцо, сейчас что-то будет со временем, титаны дрожат, летим вспять, ещё-ещё-ещё-ещё, их тела закручиваются в бурые спирали, превращаются в небольшие комки, это с ними появилось и развернулось осознаваемое Время, они исчезли в спирали огненно-водяной воронки, даже не спираль, а кольцо, ровное и гладкое кольцо, воспринимается, как спираль, только когда возводишь этот Ноль в степень своего осознания, в квадрате, в кубе, и так до бесконечности, ноль, ноль в степени, земля становится плоской, это плоскость активных частей в границах кольца, всё это непрерывно движется вовнутрь, та же вихревая воронка, все эти галактики, которые астрономы парят… неспроста, смотри-смотри! Плоская огромная стихия земли по всему пространству, а вокруг пространства – огненная вода, мы здесь как воздух, это наша память в осознанном виде, в восприятии, а теперь что-то мешает, как тупик, темно, темень, темень, темнота полная, теперь всё может пойти в обратную сторону, может покатить цикличность, видимо, дальше что-то вообще… нас пока дальше не хватит, там что-то… то ли то же самое, с начала?.. останавливаемся на этом, выходим легко и красиво, хопа!, без проблем со временем, на кухню… о-о-ох! Прикинь, какое дело! А ведь сегодня Пасха.
– Да, – Архимед откидывается на стуле.
– Сколько времени мы работали? – я задаю провокационный вопрос. – Не знаешь?
– Не-а, – Архимед отрицательно качает головой и улыбается. – Какое время? О чём ты говоришь?
– Пошли на улицу! – я подрываюсь и мы обуваемся в прихожей.
На улице вечереет, тихо, безветрие, теплынь, начинает зеленеть трава. На воскресение Иисуса на этой планете везде так заебательски. Как надо. Мы просто идём куда-то вперёд и город готов пропустить нас куда угодно. Но мы никуда не хотим. Мы уже ЗДЕСЬ. Теперь можно, например, просто идти. Без обломов. Попускалова нет и не будет.
Потратил предпоследние бабки на кислоту. Стою около мрачного здания ресторана. Показалось, что название – «Пизда». Архимед на работе. Я покупаю банку джуса, заглатываю эйсид и запиваю оранжевым пойлом. Пока мимо, метрах в двадцати, ковыляет мусорской патруль, выпадаю на скамейке, кося под денди, цедящего свой сок. Злой пёс сверкает на меня глазами, лает, рычит, затем скулит и трусит во двор. Меня пришибает охуевшей волной и всё уносится вглубь океана. Прилив: я возвращаюсь обратно. Сегодня дурацкий день, я превращён в Бэтмэна, в Икс-Мэна, в какого-то каучукового космического Супермэна, вышедшего далеко за рамки комиксов и эскимосов. О, я подрываюсь и иду в рекламном игрушечном мире навстречу тяге гиперподвигов и ультраприключений. Кости скрипят, кожа немеет, я слегка подпрыгиваю и шатаюсь, откуда-то раздаётся: «А мо фаяста-та!». Это обо мне. Смотрю на одно из окон гостиницы и оно распахивается, появляется баба в халате с полотенцем на голове. Под полотенцем, наверное, иглы, воткнутые прямо в череп. Антенны секретной частоты, частоты течки. Сегодня 1 мая, настоящая весна, первое Лето. Деревья в цвету, перекрёстное опыление в полный рост, природные матки растительного мира испускают тошнотворные и приторные ароматы ебли медлительного космоса, сосущего влагу из недр. А-а-а-а… весна. Я хуею, муравьи понаделали за ночь вентиляционных стволов, где только смогли. Первые шмели тупо врезаются в стёкла и столбы, дрейфуя под плановой тягой. Меня несёт хуй-те-знает-куда за сигаретами, времени снова нет, мелькают дома, люди, заборы, сараи, вдали орут птицы и рыдают автобусные клаксоны. «Пизда». На меня налетают какие-то снеговики с морковными мордами, бритые, в спортивных штанах и чёрных шкурах. Требуют денег. Де-е-е-э-э-э-не-е-е-э-эг!.. Один бьёт меня в грудь, предупредительно выкупая мой взгляд. Я тут же выкидываю вперёд руку и пальцами бью его по кончику носа. Их трое. Падаю от попадания в ухо. Левое! «Пизда». «Манда». Как игрушечный мишка, моментально вскакиваю на гибкие ноги, – блядь, я Супермэн Индиана Йобс!, – сам не успеваю прохавать, как ебошу кулаком одного, потом второго. Третий достаёт откуда-то железную ржавую трубу. К трубе пристал тонкий зелёный стебелёк. Убираю лицо, труба свистит рядом. Прыгаю на кого-то, как в кинокомедии, неестественно прикольно, и бью локтем прямо по яйцам. Пацан сгибается со всхлипом, а я ору с безумным смехом: «да мне-то сигарет купить!!! Сигарет!!! Га-га, сигарет!!!» Опять моё тело приседает и труба пролетает верхом, а пацаны уже на измене, я чуть прихожу в себя и умудряюсь держать свой взгляд на их глазах. Животные перестают понимать, что происходит и вспоминают о своём стойле. Я швыряю в грабителей горсть сухой земли и иду в атаку с безразличным одеревеневшим лицом. Двое отходят, третий стоит со сжатыми кулаками и красным носом. Бью его ногой, ебать-копать, с пыряка и снова попадаю по яйцам! Тип падает на колени, от неожиданности выговорив:»не гони!». Я чувствую, что за двумя рядами домов проезжает луноход с мигалкой и выдаю нараспев: «мусора сейчас приедут, въёбуйте отсюда!». Выходит на мотив частушки, снеговики охуевают, а я без обломов демонстративно поворачиваюсь, щёлкаю пятками и съёбываюсь. У угла проходного двора оборачиваюсь и замечаю зелёное пятно лунохода, от которого по-быстрому теряются пацаны. Меня несёт по улице на крыльях весны и, не дойдя до киоска с сигаретами, я встречаю винтовых. Молодые, по 18-20 лет, два кренделя и хоря. Мы уже живо пиздим о чём-то, я говорю, что я только что с войны в Персидском разливе и показываю красное левое ухо. Винтовые спрашивают, что за чучня нападала на такого термоядерного офицера кислотных войск.
Я у него дома. Кроме нас никого нет. Радостно болтаем о всякой херне. День проходит в один момент. А на следующее утро – Пасха. Это воскресенье и мне по кайфу такие дни. В полдень наступает редкостная для города тишина: нет ни ветра, ни гула, никаких левых звуков.
– Знаешь, – говорю я Архимеду. – Я себя так классно чувствую!
Эта Пасха мне просто вставляет сама по себе, без всего остального. Воскресенье христово, я чувствую, настоящий праздник, меня даже прёт, и прёт как-то по-светлому.
– Погода сегодня, – Архимед смотрит за окно. – Просто ништяк.
– Как бы там ни было, – я смотрю ему в лицо ясным, открытым взглядом и он спокойно принимает его. – Что бы в этот день ни вытворяли люди, как бы ни гнали беса, а всё равно – хоп! – к сроку своему Христос воскрес.
– Да, Иисус знает своё дело, – кивает Архимед. – Всё как надо.
Вообще, я иногда думаю, раз бог возрождается, умерев, то и новый год гораздо правильнее праздновать на Пасху.
– Наверное, – я вижу, как спокойно и светло Архимеду и это добрый знак. – Как бы там ни было, а наш эксперимент не откладывается.
– Конечно, – отвечает мне Архимед. – Мне охота попутешествовать.
– Ништяк, – я ложу на стол маленькую пластиковую пудренницу. Архимед откупоривает крышку и изучает кристаллы внутри.
– Кислота, – говорю я с гордостью. – Чистая.
Архимед поднимает бровь, опускает уголки рта и уважительно кивает. С Архимедом легко и хорошо – он прост в общении, открыт, доверчив, умён и не амбициозен. Есть такой тип людей, я их люблю и всегда бережен и обходителен с ними.
– Помнишь? – я смотрю Архимеду прямо в его тёмные глаза и делю кислоту на две равные части. – Мы пойдём вспять, дальше самих себя, и дойдём до того момента, до которого нас с тобой хватит, но главное – всё время вместе. Двигаемся вместе… Растворяй. Сегодня, я чувствую, подходящий день… Ага, давай. Прокрутим назад всё время, которое только было. Там может быть.. ну, как? Нормальная? Там может быть такой момент, вроде запарки небгольшой, или барьера, пробки своеобразной, когда память наша, генетическая… м-м-м… глубинная… встречается с проблемой, а проблема в том, что время как бы кончается. То есть, может быть момент, когда времени не будет и это – проблема для памяти. Время-то начали осознавать и отсчитывать с какого-то этапа. Мы пролезем через этот этап. Будь уверен и ничего не стремайся, сильно ничему не удивляйся. Считай, что поехали, дружище… как тебе, класс?.. считай, что любые измены – это остановка, а нам с тобой… останавливаться не надо, чем выше скорость, тем лучше, и мы с тобой поедем, мы помчимся на оленях утром ранним и нечаянно ворвёмся прямо, куда нужно, как по маслу, как по рельсам помчимся – ух! Давай-давай-давай, погнали, братуха, круто взяли со старта, поехали-понеслись во всю вилу, как ветер, считай, что мы – это суперскоростной вселенский ветер, быстрее света, скорее всяких символов, эпитетов, идей, проблем и остальных дел, полетели!!! Давай руки, Архимед!!! Ты видишь? Видишь?!! Ништяк, погнали назад, сквозь всё, изо всех сил!!! Вперёд, назад!!! Полетели насквозь, всё время, держись! Я вижу: мелькают лица знакомых, мужчин, женщин, детей, стариков, родителей, незнакомые… лица, как трава, наклоняются под сильным ветром нашего мозгового штурма, поднимаются уже с другими обличиями, как трава перед дождём на ветру – вниз-вверх, вниз-вверх. Ещё быстрее, столетия за пару секунд! Видишь, это единая цепь рода, лица только подёргиваются по краям, а в целом стабилизировались и смотрятся, как несколько вариантов одного лица, это предки, видишь?
– По сути, это мы! – Архимед держит мои руки на столе и мы не смотрим никуда. – Одно и то же лицо сквозь время.
– Так и есть, едем дальше, давай, тяни меня дальше, поехали! Пейзажи мелькают, города теряют рост, съёживаются, сокращаются по площади, мелькают зимы, вёсны, засухи, дожди, ладшафт кое-где дрожит, непрочно искажает контуры, смотри – всё слегка темнеет! Это нормально, лица затухают, проходят уже нечёткими световыми пятнами сквозь толщу воды, как в глубине океана, или это дождь, похожие на гаснущие далёкие лампы, но мы с тобой – ветер, Архимед! Ветер! Слышишь меня? – Слышу. Жаль, что я не приметил своего тёзку в античной фазе.
– Класс! Ничего, не жалей, смотри-ка – в воде образуется что-то вроде туннеля, вихревая воронка, это мы её производим, так, давай ка вместе дальше, дальше, ещё глубже, сука, мы победим холода и болезни!!! Вперёд! Погнали! Ура-а-а!!!
– А-а-а-а! Ур-р-а-а-а-а!!! Всё цветное! Я вижу простую геометрию. Сладко на вкус.
– Погнали, Архимед, вперёд, эти цветные куски, вставки, я тоже вижу эти фигуры, как из сахара, круги, ромбы, треугольники, смотри-ка, они плоские! Вот что-то с солнцем творится, что-то не то, его как бы нет, только свет остался, но этого хватит, вся фауна забилась, запульсировала, как единое тело, с кучей выступов-отличий, но единой сердцевиной, тёплые алые толчки живого сердца, смена растительных жизней, целые эпохи – это меняет цвет земли, въезжаешь? Круто меняет цвет! Вспышку видел? А вот ещё ярче, не застревай на ней, это ничего не изменит, я уже чувствую – людей нет и животная жизнь куда-то потерялась, ощущаешь, да? Растительность тоже, что-то вроде мха, ил какой-то, похоже на слизь, смазанно, в дымке, ткани, ткани, кристаллы, закат над водой, вода чёрная, безжизненная, вода прямо в небе, неясно, где верх, где низ, погнали, Архимед! Мы летим дальше. Разгоняем облака, газ плотный, земля дёргается всем телом, что-то внутри земли круто обрывается, как глыба в пустоту, это же и у нас в крови происходит, ведь память всей жизни у нас внутри, а не только предков, всё в нас запрессовано испокон веков, до того, как время началось. Что там. Это уже не люди, видишь, не человеческие образы, растут, скачками меняя облик, все чёрные, коричневые, каменные, земля не так сильно тянет, сила притяжения, чувствуешь, слабее? Странные огромные существа, смотри, что-то змеиное в них, от пресмыкающихся, но это разум, они такие же, как люди, сознание огромное, что-то в них горит, или тлеет, дым повсюду и сырость, по шесть ног, многоголовые, уроды, гигантского роста, километровые создания, легко и медленно двигающиеся по земле, будто летают, крутящиеся головы, как циклопы, или драконы, но что-то иное у них, ты замечаешь? Их немного, они были до людей, до этой жизни, вполне может быть, что и титаны, раз у эллинов возникла сама идея титанов, значит была генетическая информация, конкретная и запакованная в мифы, это же ин-фор-ма-ция, вот она – форма, заполненная форма, так действует любаяидея и то, что мы с тобой вспоминаем и видим всё это, это тоже идея информационной памяти, даже, если мы и придумали это, весь этот путь назад, понимаешь, он уже есть, он сейчас нами пройден, вот и эти титаны, дети богов и земли-стихии, это информация, проделанная нами, реально и в момент, раз мы это провернули, раз это возможно, значит так и есть, по-любому, мы ничегоне придумали, всё уже есть, больше того – оно есть в нас! Мы состоим из всего этого, что было до нас и любые представления, идеи, суждения – всё это имеет реальную почву, нет только того, чего не было. Это круто связано со временем. Для этих мутантов-титанов, видно, уже было своё Время. Целая цивилизация. Почему они так сильно отличались от людей? Вообще не такие. Монстры. Идея чудовища – это оттуда. Видимо, жизнь всегда проходила через поэтапные мутации. Видимо, это радиация, и не только солнечная, может быть, радиоактивность нематериального мира, радиация сознания, изнутри. Что-то с землёй. Внутри земли какая-то странная схема. Типа постоянной перестройки фундамента. Земля чуть больше, чем сейчас, воздух, вода – не такие, воспринимаются менее материально, даже – как понятие, принцип, сама стихия. А вот и пламя, огонь, смотри, смесь, огонь, состоящий из воды, огонь в глубине воды, температура, замкнутая в кольцо, сейчас что-то будет со временем, титаны дрожат, летим вспять, ещё-ещё-ещё-ещё, их тела закручиваются в бурые спирали, превращаются в небольшие комки, это с ними появилось и развернулось осознаваемое Время, они исчезли в спирали огненно-водяной воронки, даже не спираль, а кольцо, ровное и гладкое кольцо, воспринимается, как спираль, только когда возводишь этот Ноль в степень своего осознания, в квадрате, в кубе, и так до бесконечности, ноль, ноль в степени, земля становится плоской, это плоскость активных частей в границах кольца, всё это непрерывно движется вовнутрь, та же вихревая воронка, все эти галактики, которые астрономы парят… неспроста, смотри-смотри! Плоская огромная стихия земли по всему пространству, а вокруг пространства – огненная вода, мы здесь как воздух, это наша память в осознанном виде, в восприятии, а теперь что-то мешает, как тупик, темно, темень, темень, темнота полная, теперь всё может пойти в обратную сторону, может покатить цикличность, видимо, дальше что-то вообще… нас пока дальше не хватит, там что-то… то ли то же самое, с начала?.. останавливаемся на этом, выходим легко и красиво, хопа!, без проблем со временем, на кухню… о-о-ох! Прикинь, какое дело! А ведь сегодня Пасха.
– Да, – Архимед откидывается на стуле.
– Сколько времени мы работали? – я задаю провокационный вопрос. – Не знаешь?
– Не-а, – Архимед отрицательно качает головой и улыбается. – Какое время? О чём ты говоришь?
– Пошли на улицу! – я подрываюсь и мы обуваемся в прихожей.
На улице вечереет, тихо, безветрие, теплынь, начинает зеленеть трава. На воскресение Иисуса на этой планете везде так заебательски. Как надо. Мы просто идём куда-то вперёд и город готов пропустить нас куда угодно. Но мы никуда не хотим. Мы уже ЗДЕСЬ. Теперь можно, например, просто идти. Без обломов. Попускалова нет и не будет.
* * *
Потратил предпоследние бабки на кислоту. Стою около мрачного здания ресторана. Показалось, что название – «Пизда». Архимед на работе. Я покупаю банку джуса, заглатываю эйсид и запиваю оранжевым пойлом. Пока мимо, метрах в двадцати, ковыляет мусорской патруль, выпадаю на скамейке, кося под денди, цедящего свой сок. Злой пёс сверкает на меня глазами, лает, рычит, затем скулит и трусит во двор. Меня пришибает охуевшей волной и всё уносится вглубь океана. Прилив: я возвращаюсь обратно. Сегодня дурацкий день, я превращён в Бэтмэна, в Икс-Мэна, в какого-то каучукового космического Супермэна, вышедшего далеко за рамки комиксов и эскимосов. О, я подрываюсь и иду в рекламном игрушечном мире навстречу тяге гиперподвигов и ультраприключений. Кости скрипят, кожа немеет, я слегка подпрыгиваю и шатаюсь, откуда-то раздаётся: «А мо фаяста-та!». Это обо мне. Смотрю на одно из окон гостиницы и оно распахивается, появляется баба в халате с полотенцем на голове. Под полотенцем, наверное, иглы, воткнутые прямо в череп. Антенны секретной частоты, частоты течки. Сегодня 1 мая, настоящая весна, первое Лето. Деревья в цвету, перекрёстное опыление в полный рост, природные матки растительного мира испускают тошнотворные и приторные ароматы ебли медлительного космоса, сосущего влагу из недр. А-а-а-а… весна. Я хуею, муравьи понаделали за ночь вентиляционных стволов, где только смогли. Первые шмели тупо врезаются в стёкла и столбы, дрейфуя под плановой тягой. Меня несёт хуй-те-знает-куда за сигаретами, времени снова нет, мелькают дома, люди, заборы, сараи, вдали орут птицы и рыдают автобусные клаксоны. «Пизда». На меня налетают какие-то снеговики с морковными мордами, бритые, в спортивных штанах и чёрных шкурах. Требуют денег. Де-е-е-э-э-э-не-е-е-э-эг!.. Один бьёт меня в грудь, предупредительно выкупая мой взгляд. Я тут же выкидываю вперёд руку и пальцами бью его по кончику носа. Их трое. Падаю от попадания в ухо. Левое! «Пизда». «Манда». Как игрушечный мишка, моментально вскакиваю на гибкие ноги, – блядь, я Супермэн Индиана Йобс!, – сам не успеваю прохавать, как ебошу кулаком одного, потом второго. Третий достаёт откуда-то железную ржавую трубу. К трубе пристал тонкий зелёный стебелёк. Убираю лицо, труба свистит рядом. Прыгаю на кого-то, как в кинокомедии, неестественно прикольно, и бью локтем прямо по яйцам. Пацан сгибается со всхлипом, а я ору с безумным смехом: «да мне-то сигарет купить!!! Сигарет!!! Га-га, сигарет!!!» Опять моё тело приседает и труба пролетает верхом, а пацаны уже на измене, я чуть прихожу в себя и умудряюсь держать свой взгляд на их глазах. Животные перестают понимать, что происходит и вспоминают о своём стойле. Я швыряю в грабителей горсть сухой земли и иду в атаку с безразличным одеревеневшим лицом. Двое отходят, третий стоит со сжатыми кулаками и красным носом. Бью его ногой, ебать-копать, с пыряка и снова попадаю по яйцам! Тип падает на колени, от неожиданности выговорив:»не гони!». Я чувствую, что за двумя рядами домов проезжает луноход с мигалкой и выдаю нараспев: «мусора сейчас приедут, въёбуйте отсюда!». Выходит на мотив частушки, снеговики охуевают, а я без обломов демонстративно поворачиваюсь, щёлкаю пятками и съёбываюсь. У угла проходного двора оборачиваюсь и замечаю зелёное пятно лунохода, от которого по-быстрому теряются пацаны. Меня несёт по улице на крыльях весны и, не дойдя до киоска с сигаретами, я встречаю винтовых. Молодые, по 18-20 лет, два кренделя и хоря. Мы уже живо пиздим о чём-то, я говорю, что я только что с войны в Персидском разливе и показываю красное левое ухо. Винтовые спрашивают, что за чучня нападала на такого термоядерного офицера кислотных войск.