Страница:
– Снимите цепочку, – потребовала Жужанна.
– Что? – переспросила ошеломленная фрау Бухнер.
– Снимите цепочку!
Жужанна впилась глазами в немку. От ее взгляда даже у меня по спине поползли мурашки. С лица фрау Бухнер мгновенно исчезло умильно-восторженное выражение. Сжав пальцами распятие, она приподняла тяжелую цепочку и, пыхтя, сняла через голову свое украшение. Цепочка оказалась у нее в руках. Золотая фигурка Иисуса беспокойно раскачивалась в воздухе.
Жужанна поморщилась и отодвинулась от фрау Бухнер, загораживая собой ребенка. Зрачки ее глаз сузились, а лицо превратилось в гипсовую маску, под которой – это длилось не больше мгновения – мне вдруг открылось нечто жуткое и отвратительное. Я не могу подобрать слов, чтобы описать увиденное.
Я застыл на месте, зная, что сейчас произойдет, и не понимая, откуда мне это известно. Золотой крест с распятым Христом продолжал раскачиваться, приводя Жужанну в бешенство.
– Убери это,– прорычала Жужанна.
Я не знал, к кому было обращено ее повеление: ко мне или к фрау Бухнер. Жужанна открыла рот (правильнее будет сказать – раскрыла пасть), обнажив ряд ровных белых и необычайно острых зубов. Мне они показались заточенными кольями, ожидавшими свою жертву. Я уже видел этот ее оскал – в тот страшный вечер, когда она убила малыша.
Я поспешил отвернуться и закрыл глаза.
Слабо звякнула упавшая на пол цепочка. Я не выдержал и снова открыл глаза. Фрау Бухнер отрешенно глядела перед собой. Ее рука оставалась разжатой. Цепочка с распятием валялась у меня под ногами.
– Ома! – радостно заверещал Ян.
Немка очнулась и заулыбалась, видя, как малыш сам просится к ней на руки.
– Ома!
– Уф-ф! Осторожнее, радость моя, не упади.
Фрау Бухнер светилась от счастья, а Ян уже полз по ней, как мартышка по дереву. Он обвил ручонками ее шею и спрятал личико в складках старческой кожи. Фрау Бухнер погладила Яна по спине и обернулась к Жужанне, намереваясь ей что-то сказать. В это мгновение лицо немки сморщилось от боли и она тихо вскрикнула:
– Ай!
Схватив малыша, фрау Бухнер попыталась оторвать его от себя, но в следующую секунду ее руки безжизненно опустились. Взгляд бедной женщины вновь сделался бессмысленным, и она затихла, раскрыв в немом удивлении рот.
Жужанна, привалившись спиной к диванной подушке, наблюдала за этой сценой. Полуопущенные веки слегка подрагивали. Чувствовалось, что она довольна своим "ангелочком". От ужаса я буквально примерз к месту. В купе стало тихо, если не считать стука вагонных колес и чавканья насыщающегося Яна. Его пальчики то хватались за черное шелковое платье фрау Бухнер, то сжимались в кулачки. Совсем как у младенца, сосущего материнское молоко.
Через какое-то время немка закрыла глаза. Ее голова запрокинулась и ткнулась в мягкую спинку дивана. Почти сразу же Ян оторвался от нее и протянул руки к Жужанне. Его щеки, губы и подбородок были перепачканы кровью.
– Умница ты моя, – проворковала Жужанна и платком стерла следы пиршества с его личика. Затем одной рукой она обняла малыша и стала качать. – А теперь, маленький, спи.
Другой рукой она потянулась к фрау Бухнер.
Не сразу, но Жужанна добилась того, чтобы тело несчастной старухи оказалось в удобной для ее целей позе: подтащив немку поближе, она устроила ее голову на живот заснувшего Яна, повернув к себе нужным боком. После чего наклонилась и припала к ранке, проделанной малышом.
Насыщение Жужанны было недолгим. Она вернула фрау Бухнер в сидячее положение, потом нежно погладила свою жертву по руке.
– Фрау Бухнер! Проснитесь!
Старуха мгновенно открыла глаза и дрожащей рукой потрогала лоб.
– Боже, никак я заснула?
– Да, дорогая. Наверное, мы с Яном утомили вас. Может, вам лучше вернуться к себе и лечь?
Глаза фрау Бухнер были такими же, как у больных, страдающих потерей памяти. Ее взгляд тревожно скользил по окружающим предметам, не задерживаясь ни на одном из них. Она силилась что-то вспомнить, но не могла.
– Что? Что вы сказали? Да, наверное, мне пора в постель. Простите, я и в самом деле что-то устала.
Лицо фрау Бухнер посерело. Ее шатало. Я встал и, поддерживая старуху под руку, отвел в соседний вагон.
Когда я вернулся, Жужанна качала спящего Яна и пела колыбельную, которую я слышал в первый день нашего путешествия.
– Прошу тебя, Стефан, выброси эту цепочку, – мягко, но властно произнесла она.
Цепочка с распятием по-прежнему лежала на полу. Странно, что, уходя, фрау Бухнер ее не хватилась. И это не единственная странность. Мне и сейчас непонятно, почему я воспринял повеление Жужанны как вполне разумное и логичное. Я поднял распятие открыл окно и швырнул его в темноту.
Сейчас раннее утро. Ко мне вновь вернулась ясность мышления, и я предпринял еще одну попытку бежать, на этот раз через верхнюю створку окна купе. Увы! Дуня мгновенно проснулась и угрожающе наставила на меня револьвер. Теперь она, подобно хищной птице, стережет каждое мое движение. Мне не остается ничего иного, кроме как сидеть над своим импровизированным дневником и, описывая события минувшего вечера, вновь содрогаться от ужаса.
Если Жужанне удается полностью подчинять меня своей воле, что же станет со мною, когда я окажусь в Трансильвании и попаду в когти к Владу?
Глава 12
Глава 13
– Что? – переспросила ошеломленная фрау Бухнер.
– Снимите цепочку!
Жужанна впилась глазами в немку. От ее взгляда даже у меня по спине поползли мурашки. С лица фрау Бухнер мгновенно исчезло умильно-восторженное выражение. Сжав пальцами распятие, она приподняла тяжелую цепочку и, пыхтя, сняла через голову свое украшение. Цепочка оказалась у нее в руках. Золотая фигурка Иисуса беспокойно раскачивалась в воздухе.
Жужанна поморщилась и отодвинулась от фрау Бухнер, загораживая собой ребенка. Зрачки ее глаз сузились, а лицо превратилось в гипсовую маску, под которой – это длилось не больше мгновения – мне вдруг открылось нечто жуткое и отвратительное. Я не могу подобрать слов, чтобы описать увиденное.
Я застыл на месте, зная, что сейчас произойдет, и не понимая, откуда мне это известно. Золотой крест с распятым Христом продолжал раскачиваться, приводя Жужанну в бешенство.
– Убери это,– прорычала Жужанна.
Я не знал, к кому было обращено ее повеление: ко мне или к фрау Бухнер. Жужанна открыла рот (правильнее будет сказать – раскрыла пасть), обнажив ряд ровных белых и необычайно острых зубов. Мне они показались заточенными кольями, ожидавшими свою жертву. Я уже видел этот ее оскал – в тот страшный вечер, когда она убила малыша.
Я поспешил отвернуться и закрыл глаза.
Слабо звякнула упавшая на пол цепочка. Я не выдержал и снова открыл глаза. Фрау Бухнер отрешенно глядела перед собой. Ее рука оставалась разжатой. Цепочка с распятием валялась у меня под ногами.
– Ома! – радостно заверещал Ян.
Немка очнулась и заулыбалась, видя, как малыш сам просится к ней на руки.
– Ома!
– Уф-ф! Осторожнее, радость моя, не упади.
Фрау Бухнер светилась от счастья, а Ян уже полз по ней, как мартышка по дереву. Он обвил ручонками ее шею и спрятал личико в складках старческой кожи. Фрау Бухнер погладила Яна по спине и обернулась к Жужанне, намереваясь ей что-то сказать. В это мгновение лицо немки сморщилось от боли и она тихо вскрикнула:
– Ай!
Схватив малыша, фрау Бухнер попыталась оторвать его от себя, но в следующую секунду ее руки безжизненно опустились. Взгляд бедной женщины вновь сделался бессмысленным, и она затихла, раскрыв в немом удивлении рот.
Жужанна, привалившись спиной к диванной подушке, наблюдала за этой сценой. Полуопущенные веки слегка подрагивали. Чувствовалось, что она довольна своим "ангелочком". От ужаса я буквально примерз к месту. В купе стало тихо, если не считать стука вагонных колес и чавканья насыщающегося Яна. Его пальчики то хватались за черное шелковое платье фрау Бухнер, то сжимались в кулачки. Совсем как у младенца, сосущего материнское молоко.
Через какое-то время немка закрыла глаза. Ее голова запрокинулась и ткнулась в мягкую спинку дивана. Почти сразу же Ян оторвался от нее и протянул руки к Жужанне. Его щеки, губы и подбородок были перепачканы кровью.
– Умница ты моя, – проворковала Жужанна и платком стерла следы пиршества с его личика. Затем одной рукой она обняла малыша и стала качать. – А теперь, маленький, спи.
Другой рукой она потянулась к фрау Бухнер.
Не сразу, но Жужанна добилась того, чтобы тело несчастной старухи оказалось в удобной для ее целей позе: подтащив немку поближе, она устроила ее голову на живот заснувшего Яна, повернув к себе нужным боком. После чего наклонилась и припала к ранке, проделанной малышом.
Насыщение Жужанны было недолгим. Она вернула фрау Бухнер в сидячее положение, потом нежно погладила свою жертву по руке.
– Фрау Бухнер! Проснитесь!
Старуха мгновенно открыла глаза и дрожащей рукой потрогала лоб.
– Боже, никак я заснула?
– Да, дорогая. Наверное, мы с Яном утомили вас. Может, вам лучше вернуться к себе и лечь?
Глаза фрау Бухнер были такими же, как у больных, страдающих потерей памяти. Ее взгляд тревожно скользил по окружающим предметам, не задерживаясь ни на одном из них. Она силилась что-то вспомнить, но не могла.
– Что? Что вы сказали? Да, наверное, мне пора в постель. Простите, я и в самом деле что-то устала.
Лицо фрау Бухнер посерело. Ее шатало. Я встал и, поддерживая старуху под руку, отвел в соседний вагон.
Когда я вернулся, Жужанна качала спящего Яна и пела колыбельную, которую я слышал в первый день нашего путешествия.
– Прошу тебя, Стефан, выброси эту цепочку, – мягко, но властно произнесла она.
Цепочка с распятием по-прежнему лежала на полу. Странно, что, уходя, фрау Бухнер ее не хватилась. И это не единственная странность. Мне и сейчас непонятно, почему я воспринял повеление Жужанны как вполне разумное и логичное. Я поднял распятие открыл окно и швырнул его в темноту.
Сейчас раннее утро. Ко мне вновь вернулась ясность мышления, и я предпринял еще одну попытку бежать, на этот раз через верхнюю створку окна купе. Увы! Дуня мгновенно проснулась и угрожающе наставила на меня револьвер. Теперь она, подобно хищной птице, стережет каждое мое движение. Мне не остается ничего иного, кроме как сидеть над своим импровизированным дневником и, описывая события минувшего вечера, вновь содрогаться от ужаса.
Если Жужанне удается полностью подчинять меня своей воле, что же станет со мною, когда я окажусь в Трансильвании и попаду в когти к Владу?
Глава 12
ДНЕВНИК АБРАХАМА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
26 ноября 1871 года
Мрак продолжает сгущаться...
Я попал в иной, незнакомый мир. Голландия – современная страна, светлая, открытая, с чистыми улицами и аккуратно побеленными кирпичными домами. Невзирая на ее скромные размеры, там ощущается простор: суша, море, небо. Когда мы приехали в Буда-Пешт, я понял, что цивилизованный западный мир остался позади. В этом городе ощущаешь груз эпох, угрюмость и запустение. На узких и темных улочках, мощенных обыкновенным булыжником, современные здания соседствуют с остатками древнеримских построек.
Едва попав в этот город, я почувствовал себя неуютно. Но долгая поездка, нескончаемый стук колес утомили меня, и я обрадовался возможности провести несколько часов вдали от вокзала. Я уговорил своего кровожадного спутника отдохнуть от тесноты купе. Все эти дни я питался чем придется, и мне захотелось как следует пообедать.
Аркадий повел меня в ресторан, находящийся где-то в старой части Буды. По его словам, когда-то он славно там обедал. Теперь обычная пища и вино потеряли для него всякую привлекательность. Пока я ел, он развлекал меня разговорами. По совету Аркадия я попробовал крепкий обжигающий барак – венгерское абрикосовое бренди. Блюдо, которое мне подали, оказалось не менее обжигающим: курица с пряной подливой и обилием паприки. За окнами ресторана темнели холмы, подступающие вплотную к берегу полноводного Дуная, и длинный недостроенный мост между Будой и Пештом. Мое внимание привлек силуэт громадного кафедрального собора. Я спросил его название. С мрачной иронией Аркадий сообщил, что это собор Святого Стефана.
Аркадий знал, какую неприязнь во мне вызывает его способ существования, и всячески старался завоевать мое доверие. Пожалуй, сейчас он больше, чем когда-либо, был похож на живого человека. Он рассказывал мне о сходстве и различиях между венграми и румынами. По его мнению, оба этих народа хитры, лукавы и смотрят сквозь пальцы на нормы морали.
– А в чем же тогда различия? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
– На этот счет есть замечательная шутка. Говорят, что и венгр, и румын готовы продать родную мать, но только румын позаботится о том, чтобы ее выкрасть обратно.
Возможно, он намеревался меня рассмешить, однако я ограничился сдержанной улыбкой. Я вдруг почувствовал, что смертельно устал: и от дороги, и от переживаний. Мысли постоянно возвращались к судьбе Стефана и маленького Яна. Измученное тело настойчиво требовало провести хотя бы одну ночь в гостиничном номере, а не в тряском купе.
Но время подстегивало нас, и потому мы вернулись на вокзал, сели в другой поезд и продолжили путешествие. Мы ехали всю ночь и к утру прибыли в Клаузенбург, который у румын имеет другое название – Клуж. Итак, я попал в "страну за лесами" – Трансильванию.
В Клаузенбурге мы отыскали гостиницу поприличнее и отдыхали в ней почти до самого вечера. Наше появление напугало хозяина (может, он почуял истинную природу Аркадия?), и он потребовал заплатить за целые сутки. Аркадий безропотно выложил нужную сумму.
Не испытывая недостатка в деньгах, мой спутник снял два номера. Меня это вполне устраивало. Я не желаю находиться в обществе Аркадия дольше необходимого, ибо оно меня тяготит, особенно после гибели старого толстяка. Но, несмотря на свою неприязнь, я наблюдаю за его образом жизни. И я заметил, например, что в отличие от живых людей Аркадий в разное время суток выглядит по-разному и что без новой порции крови он начинает быстро стареть. Во всяком случае, сейчас это уже не тот молодой, обаятельный красавец, каким он явился в наш амстердамский дом. Я подозреваю, что его облик – не более чем маска. В ресторане, когда Аркадий повернулся к окну, эта маска ненадолго спала, и я увидел профиль пожилого, изможденного человека.
Из Клаузенбурга, опять-таки поездом, мы отправились в Бистриц (по-румынски этот городишко называется Бистрица). Если австрийские поезда показались мне тихоходными, то что тогда говорить про румынские! Тот, на котором мы ехали, плелся, как некормленая кляча. О пунктуальности на здешней железной дороге знают лишь понаслышке. Наш поезд отправился более чем с часовым опозданием и тащился до Бистрица целых шесть часов. В Голландии мы одолели бы это расстояние в два с лишним раза быстрее.
Сейчас я сижу в номере местной гостиницы, которую правильнее было бы назвать постоялым двором. И условия, и качество пищи здесь почти спартанские. Аркадий утверждает, что это единственное место в городе, где можно чувствовать себя в безопасности. Дальнейший путь нам предстоит проделать на лошадях. На сегодняшний дилижанс (он ходит раз в сутки, связывая Бистриц с неведомой мне Буковиной) мы уже опоздали, зато узнали, что на нем, похоже, уехали Стефан, Жужанна и мой сын. (Мой малыш! Я даже застонал от облегчения, узнав, что златокудрый малютка, которого видели на руках у женщины, был весел и здоров. Слава Богу, они ничего не сделали с моим Яном.) Мы опоздали всего на каких-то два часа! Остаться в Бистрице на ночь значит потерять драгоценное время. Аркадий отправился искать лошадей и экипаж, и как только он вернется, мы немедленно отправимся дальше.
Зачем Жужанне понадобился мой ребенок? Я несколько раз задавал Аркадию этот вопрос. Он отделывался туманными фразами. Не верю, чтобы он не знал. Тогда почему он не хочет назвать причину?
Я делаю эту запись, сидя в подпрыгивающем на каждой кочке экипаже. Не представляю, как потом буду читать собственные каракули, однако чувствуюнеобходимость все подробно записать. С каждой минутой становится все темнее, и я едва различаю скачущие строчки. Если мы сумеем вызволить Стефана и Яна, у нас останется письменное свидетельство о самых страшных днях в семейной истории.
А если не сумеем...
Мы отправились в путь без кучера. Лошадьми правит Аркадий – дорога ему знакома, да и зрение у него острее моего. Правда, ему сейчас не мешало бы отдохнуть, но я не стал спорить. Местность, по которой мы едем, пустынная, дикая и вдобавок гористая, чем-то она мне напомнила Швейцарские Альпы. Не хотел бы я сейчас держать поводья в своих руках, направляя лошадей по узкому серпантину дороги и поминутно рискуя сорваться с уступа в пропасть. Поэтому я даже рад, что сумерки скрывают от меня наш опасный подъем на карпатские кручи.
Погода вполне отражает состояние моего ума. Воздух сырой и зябкий. Вскоре после нашего отъезда из Бистрица начался снегопад, пока еще несильный. Экипаж, который удалось раздобыть Аркадию, представляет собой коляску, полог которой защищает лишь наши спины и головы. Аркадий предусмотрительно запасся пледами и велел мне хорошенько закутать ноги, правда, из-за снега толстая ткань быстро отсырела. Не знаю, что испытывает сейчас Аркадий, но меня сырость и холод уже пробрали до костей. Спасибо хозяину ресторана в Буде, великодушно подарившему мне бутылку бараки.
Едва мы очутились в густом лесу, которым практически повсеместно были покрыты склоны Карпат, Аркадий резко свернул с дороги. Его маневр был настолько внезапным, что карандаш в моей руке подпрыгнул и прочертил жирную линию. Я огляделся по сторонам и не поверил своим глазам. Горы, которые совсем недавно обступали нас и тянулись до самого горизонта, исчезли. Мы очутились в узкой долине, в окружении высоченных стройных сосен. Их раскидистые лапы защищали землю, не пропуская ни одной снежинки. Воздух здесь был теплым, и в нем висел легкий туман. И что самое удивительное: сверху струился мягкий солнечный свет. Наверное, так религиозные люди представляют себе проявление Божьей благодати. В лучах этого чудесного света все окружающее казалось фантастическим, неземным.
Я молча взирал на явленное чудо, не в силах вымолвить ни слова. Я даже подумал, что сплю и вижу удивительный сон. Может, мы вообще еще никуда не выезжали из бистрицкой гостиницы и все это мне только снится?
Но то была явь. Лошади неспешно ступали по густому ковру из сосновых иголок. Вскоре Аркадий остановил коляску и повернулся ко мне.
– Абрахам, – певуче молвил он.
Воздух в долине был настолько теплым и влажным, что даже дыхание вампира превращалось в тонкую струйку тумана. Голос Аркадия оставался прежним, но его облик значительно изменился: пропали холодная красота и излишняя правильность черт лица. Сейчас оно куда больше напоминало лицо живого человека.
– Где мы находимся? – тихо спросил я, боясь нарушить благоговейную тишину.
Вместо ответа Аркадий сказал:
– Есть много такого, о чем вы непременно должны узнать еще до нашего появления в замке. Может оказаться так, что мы опоздаем, и Влад успеет совершить с вашим братом ритуал вкушения крови. Если это произойдет: нет, не так, как вы подумали, – из чаши, иначе он сделает вашего брата подобным себе, а ему нужно от Стефана совсем другое... Так вот, если это случится, Влад полностью подчинит себе Стефана: он всегда будет знать, где находится ваш брат, о чем думает. И эта зависимость оборвется только с последним вздохом Стефана. Конечно, Влад не сможет управлять им постоянно, но находиться в подчинении, пусть и частичном, – этого вполне достаточно, чтобы жизнь превратилась в ад. Я знаю, о чем говорю, поскольку в прежней жизни сам прошел через это.
Должен вам сказать: первый раз Стефана похитили по моему приказу. Я совершил с ним ритуал вкушения крови, но вовсе не из желания подчинить его. Я надеялся таким образом нейтрализовать влияние Влада.
Аркадий горестно усмехнулся.
– Понимаю, каково вам сейчас ощущать себя во власти вампира.
– Вы сказали – зависимость до конца жизни? – в ужасе переспросил я. – Значит, если ритуал свершится, над Стефаном будет постоянно висеть угроза?
– Да. Я хочу, чтобы вы это понимали. Вам думается: достаточно освободить Стефана, увезти подальше, спрятать понадежнее, и Влад больше до него не дотянется. Сам не дотянется, ибо в своих передвижениях он ограничен пределами замка и ближайших окрестностей. Но всегда найдутся люди, готовые за деньги сделать что угодно. А Влад платит своим пособникам очень щедро. Теперь, надеюсь, вы понимаете, что рано или поздно вашего брата вновь разыщут, похитят и привезут в замок.
Глаза Аркадия вдруг вспыхнули, но не тем холодным блеском, какой я замечал уже не раз. В них полыхало отчаяние, исходившее из глубины сердца. Неподвижного и тем не менее – человеческого.
– Есть способ навсегда освободить Стефана от происков Влада. Абрахам, вы должны помочь мне уничтожить этого монстра. И меня тоже, вернее, то чудовище, в которое я превратился. Поверьте, мое нынешнее существование не приносит мне ничего, кроме тягот и страданий. Но если меня уничтожить сейчас, самый злобный и опасный из всех вампиров только обрадуется, поскольку его сила сразу же возрастет. Так вы согласны помочь мне расправиться с Владом?
Мне стало неуютно под его пристальным взглядом.
– Я сделаю все, чтобы спасти сына и брата, – твердо ответил я.
Аркадий разочарованно вздохнул (видимо, он ожидал услышать другой ответ) и некоторое время молчал. Потом сказал:
– Я не позволю вам отправляться в логово Влада без надлежащей защиты.
Он поднял голову. Я проследил за его взглядом, и в редеющем тумане увидел каменное строение. Возможно, то был небольшой монастырь, и находился он всего в нескольких шагах. За исключением часовенки, увенчанной куполом, здание совершенно не имело окон.
– Арминий! – позвал Аркадий.
Вокруг стояла удивительная (так и хочется написатъ – неземная) тишина, которая полностью поглощала все звуки. Ждать пришлось недолго. Черная деревянная дверь бесшумно отворилась, и на пороге появилась человеческая фигура. Сумрак дверного проема мешал мне разглядеть ее черты. Аркадий тронул меня за плечо.
– Хотел было взять с вас обещание, что вы никогда и никому не расскажете об этом месте. Потом понял: незачем. Вас просто сочтут сумасшедшим и не будут слушать.
Он печально вздохнул и с непонятной мне грустью добавил:
– Не думал, что настанет день, когда я кого-нибудь сюда приведу. Пожалуй, сына еще мог бы... Но вам я доверяю.
Кивком головы он указал на застывшего в ожидании человека.
– Идите. Он даст вам все необходимое.
– А... вы?
– Идите, – уже суровее повторил Аркадий. – Мне туда входа нет.
Я выбрался из коляски и спрыгнул на влажные от росы сосновые иглы. В воздухе пахло хвоей и сырой землей. В этой зачарованной долине каждый мой шаг был шумным и неуклюжим. Я подошел к порогу и остановился. Заглянув в глаза ожидавшего меня человека, я понял, что он прожил уже не одну сотню лет.
Возможно, он был ровесником Влада, а может, еще старше. Но в его взгляде я не увидел ни жестокости, ни хитрости, ни коварства. Только мудрость. Его глаза были исполнены покоя, как эта сказочная долина, и черны, как ночь, опустившаяся на землю за ее пределами. Они все видели, все понимали, но ничего не требовали и никого не осуждали. Они не привязывали к себе. В любую секунду я был волен повернуться и уйти, но я не хотел уходить.
Худощавый и невысокий Арминий был одет в черную монашескую сутану. Судя по его одинаково длинным седым волосам и бороде, я бы сказал, что передо мной древний старик, и в то же время держался он по-юношески прямо, время его не согнуло. Мое молчание его ничуть не тяготило, и он терпеливо ждал, пока я заговорю. Наконец я промямлил по-немецки:
– Я... меня зовут... Абрахам. Мне нужно...
Я умолк и стал торопливо вспоминать прочитанное в мамином дневнике.
– Распятие... Оно мне нужно.
Арминий молчал.
Я не знал, понял ли он мою сбивчивую просьбу. Потом до меня дошло: возможно, он ждет платы. Я порылся в карманах, но, кроме голландских гульденов, других денег у меня не было. Я протянул их Арминию.
К моему удивлению, он громко расхохотался. Смех его был беззлобным и совсем не монашеским. Не взглянув на гульдены, Арминий кивнул в сторону Аркадия:
– Ты хочешь получить нечто, отпугивающее вампиров. Да?
– Да, – ответил я и покраснел.
Мне было стыдно за допущенную мною бестактность (и почему я не догадался спросить у Аркадия, как нужно себя вести?). Одновременно меня удивило насколько хорошо ему известна природа моего спутника. Уж не подумал ли этот странный монах, что я ищу защиты от Аркадия? Но тогда получался полный абсурд: вампир послал меня за средствами против себя самого! Между тем Арминию моя просьба вовсе не показалась странной. Все с той же усмешкой, никак не вязавшейся с его почтенным обликом, он слегка поклонился и скрылся за дверью. Вскоре Арминий вернулся, держа в руках черный шелковый мешочек. Он молча и как-то буднично протянул его мне. Я пробормотал слова благодарности, взял мешочек и повернулся, чтобы уйти.
– Абрахам, – остановил меня монах.
Он говорил по-немецки со странным акцентом. Вероятно, его родным языком был еврейский.
Я обернулся. Арминий с беззастенчивым любопытством разглядывал меня. Я достаточно много знал об особенностях старческого поведения и сталкивался с ними в своей практике. Но сейчас это меня почему-то рассердило.
– В мешочек я положил два золотых распятия и облатку, иначе называемую "телом Христовым". Ты понимаешь, что означают эти предметы?
Мой религиозный опыт ограничивался детством, когда меня водили в католический храм. Став взрослым, я прекратил ходить на мессы и причащаться. Я терпимо отношусь к верующим и стараюсь не задевать их религиозных чувств, но сейчас я не выдержал – должно быть, усталость и нервное перенапряжение наконец выплеснулись наружу. Я подумал: да кто он такой, что позволяет себе разговаривать со мной, как с малолетним глупеньким ребенком? Может, по возрасту я и кажусь ему мальчишкой, но тем не менее владею современным и научными знаниями, а его голова напичкана религиозными предрассудками и суевериями. Или он собрался меня учить?
– Представьте, понимаю, – огрызнулся я. – Два куска металла и нечто среднее между сухарем и вафлей.
Арминий хлопнул себя по бедрам. Мой ответ так его развеселил, что он был готов пуститься в пляс. Он даже согнулся от смеха. Потом он выпрямился и, продолжая посмеиваться, сказал:
– А ты не безнадежен, Абрахам! Ты – первый, кто дал мне вразумительный ответ.
Я едва не съязвил, что не знал о проводимом испытании. Но тут явпервые заметил, что черное одеяние Арминия отличается от монашеского и священнического. На груди у него не было цепочки с распятием или каким-то иным символом веры. Мое раздражение сменилось неподдельным любопытством.
Вдоволь насмеявшись и утерев слезы, Арминий указал на мешочек.
– Ты совершенно прав. Сами по себе они ничего не представляют. Но ты попросил их для защиты. Тогда ты должен понять их свойства. Любой символ, будь то кусок металла или корка хлеба, становится священным, когда его начинают считать таковым, когда эта мысль укореняется в сознании. Если же ты не будешь искренне верить в могущество этих символов, они окажутся совершенно бесполезными. Священные предметы сильны в той мере, в какой их наделяет силой тот, у кого они оказываются в руках. Человек может делать это сознательно или неосознанно. Надетый крест не подпускает вампиров, а облаткой можно запечатать двери. Советую тебе пока не развязывать мешочек, чтобы его содержимое не потревожило твоего... приятеля. Но помни: распятия и облатка имеют громадную силу, только когда ты по-настоящему веришь в них.
– Вот я и проверю, – буркнул я.
В иное время и при иных обстоятельствах я держался бы с Арминием гораздо учтивее. Но сейчас мне было не совладать со своим цинизмом: он прорывался в интонациях и, конечно же, отражался на лице.
Зато с лица Арминия начисто исчезли все следы веселья. Передо мной стоял человек непоколебимой убежденности и пугающей внутренней силы. Эта же сила светилась в его черных глазах.
– Проверить – значит потерять брата и пропасть самому. Там, где ты вскоре окажешься, результатом проверки будет смерть. В тебе должна быть уверенность. Чувствуешь разницу между этими словами? Если ты допускаешь возможность провала, я больше не стану тратить на тебя время и силы.
Я молчал, раскрыв рот. Откуда он знает про Стефана? Может, Аркадий заранее известил его телеграммой?А почему бы нет? Это представлялось мне вполне правдоподобным.
Еще более меня рассердило то, насколько Арминий ценит свою помощь. Сопоставимы ли опасности, угрожающие Стефану, да и мне самому, с тем, что он сделал для нашего спасения – вручил мне пару распятий и облатку?
Я почувствовал, как у меня раскраснелось лицо.
– Не волнуйтесь, провала не будет. Я сделаю все, что нужно, только бы спасти брата.
– Вот это мне нравится, – неожиданно мягко улыбнулся Арминий. – Тогда мы, возможно, еще встретимся.
Стоило мне ненадолго отвернуться, как старик исчез. Я даже не успел с ним попрощаться. Массивная черная дверь закрылась. Я поспешил к ожидавшему меня Аркадию. Коляска тронулась, и я оглянулся назад. Монастырь вновь скрылся за стеной тумана, а место, где я только что стоял, освещал неяркий солнечный луч.
Сон. Просто сон.
Я сижу рядом с Аркадием. Коляска несется сквозь снежную мглу к ущелью Борго. Долина, монастырь, Арминий кажутся мне диковинным сном. Но правая рука сжимает черный шелковый мешочек. Даже сквозь материю мои пальцы ощущают острые кромки золотого распятия...
26 ноября 1871 года
Мрак продолжает сгущаться...
Я попал в иной, незнакомый мир. Голландия – современная страна, светлая, открытая, с чистыми улицами и аккуратно побеленными кирпичными домами. Невзирая на ее скромные размеры, там ощущается простор: суша, море, небо. Когда мы приехали в Буда-Пешт, я понял, что цивилизованный западный мир остался позади. В этом городе ощущаешь груз эпох, угрюмость и запустение. На узких и темных улочках, мощенных обыкновенным булыжником, современные здания соседствуют с остатками древнеримских построек.
Едва попав в этот город, я почувствовал себя неуютно. Но долгая поездка, нескончаемый стук колес утомили меня, и я обрадовался возможности провести несколько часов вдали от вокзала. Я уговорил своего кровожадного спутника отдохнуть от тесноты купе. Все эти дни я питался чем придется, и мне захотелось как следует пообедать.
Аркадий повел меня в ресторан, находящийся где-то в старой части Буды. По его словам, когда-то он славно там обедал. Теперь обычная пища и вино потеряли для него всякую привлекательность. Пока я ел, он развлекал меня разговорами. По совету Аркадия я попробовал крепкий обжигающий барак – венгерское абрикосовое бренди. Блюдо, которое мне подали, оказалось не менее обжигающим: курица с пряной подливой и обилием паприки. За окнами ресторана темнели холмы, подступающие вплотную к берегу полноводного Дуная, и длинный недостроенный мост между Будой и Пештом. Мое внимание привлек силуэт громадного кафедрального собора. Я спросил его название. С мрачной иронией Аркадий сообщил, что это собор Святого Стефана.
Аркадий знал, какую неприязнь во мне вызывает его способ существования, и всячески старался завоевать мое доверие. Пожалуй, сейчас он больше, чем когда-либо, был похож на живого человека. Он рассказывал мне о сходстве и различиях между венграми и румынами. По его мнению, оба этих народа хитры, лукавы и смотрят сквозь пальцы на нормы морали.
– А в чем же тогда различия? – спросил я, чтобы поддержать разговор.
– На этот счет есть замечательная шутка. Говорят, что и венгр, и румын готовы продать родную мать, но только румын позаботится о том, чтобы ее выкрасть обратно.
Возможно, он намеревался меня рассмешить, однако я ограничился сдержанной улыбкой. Я вдруг почувствовал, что смертельно устал: и от дороги, и от переживаний. Мысли постоянно возвращались к судьбе Стефана и маленького Яна. Измученное тело настойчиво требовало провести хотя бы одну ночь в гостиничном номере, а не в тряском купе.
Но время подстегивало нас, и потому мы вернулись на вокзал, сели в другой поезд и продолжили путешествие. Мы ехали всю ночь и к утру прибыли в Клаузенбург, который у румын имеет другое название – Клуж. Итак, я попал в "страну за лесами" – Трансильванию.
В Клаузенбурге мы отыскали гостиницу поприличнее и отдыхали в ней почти до самого вечера. Наше появление напугало хозяина (может, он почуял истинную природу Аркадия?), и он потребовал заплатить за целые сутки. Аркадий безропотно выложил нужную сумму.
Не испытывая недостатка в деньгах, мой спутник снял два номера. Меня это вполне устраивало. Я не желаю находиться в обществе Аркадия дольше необходимого, ибо оно меня тяготит, особенно после гибели старого толстяка. Но, несмотря на свою неприязнь, я наблюдаю за его образом жизни. И я заметил, например, что в отличие от живых людей Аркадий в разное время суток выглядит по-разному и что без новой порции крови он начинает быстро стареть. Во всяком случае, сейчас это уже не тот молодой, обаятельный красавец, каким он явился в наш амстердамский дом. Я подозреваю, что его облик – не более чем маска. В ресторане, когда Аркадий повернулся к окну, эта маска ненадолго спала, и я увидел профиль пожилого, изможденного человека.
Из Клаузенбурга, опять-таки поездом, мы отправились в Бистриц (по-румынски этот городишко называется Бистрица). Если австрийские поезда показались мне тихоходными, то что тогда говорить про румынские! Тот, на котором мы ехали, плелся, как некормленая кляча. О пунктуальности на здешней железной дороге знают лишь понаслышке. Наш поезд отправился более чем с часовым опозданием и тащился до Бистрица целых шесть часов. В Голландии мы одолели бы это расстояние в два с лишним раза быстрее.
Сейчас я сижу в номере местной гостиницы, которую правильнее было бы назвать постоялым двором. И условия, и качество пищи здесь почти спартанские. Аркадий утверждает, что это единственное место в городе, где можно чувствовать себя в безопасности. Дальнейший путь нам предстоит проделать на лошадях. На сегодняшний дилижанс (он ходит раз в сутки, связывая Бистриц с неведомой мне Буковиной) мы уже опоздали, зато узнали, что на нем, похоже, уехали Стефан, Жужанна и мой сын. (Мой малыш! Я даже застонал от облегчения, узнав, что златокудрый малютка, которого видели на руках у женщины, был весел и здоров. Слава Богу, они ничего не сделали с моим Яном.) Мы опоздали всего на каких-то два часа! Остаться в Бистрице на ночь значит потерять драгоценное время. Аркадий отправился искать лошадей и экипаж, и как только он вернется, мы немедленно отправимся дальше.
Зачем Жужанне понадобился мой ребенок? Я несколько раз задавал Аркадию этот вопрос. Он отделывался туманными фразами. Не верю, чтобы он не знал. Тогда почему он не хочет назвать причину?
* * *
Добавлено позжеЯ делаю эту запись, сидя в подпрыгивающем на каждой кочке экипаже. Не представляю, как потом буду читать собственные каракули, однако чувствуюнеобходимость все подробно записать. С каждой минутой становится все темнее, и я едва различаю скачущие строчки. Если мы сумеем вызволить Стефана и Яна, у нас останется письменное свидетельство о самых страшных днях в семейной истории.
А если не сумеем...
Мы отправились в путь без кучера. Лошадьми правит Аркадий – дорога ему знакома, да и зрение у него острее моего. Правда, ему сейчас не мешало бы отдохнуть, но я не стал спорить. Местность, по которой мы едем, пустынная, дикая и вдобавок гористая, чем-то она мне напомнила Швейцарские Альпы. Не хотел бы я сейчас держать поводья в своих руках, направляя лошадей по узкому серпантину дороги и поминутно рискуя сорваться с уступа в пропасть. Поэтому я даже рад, что сумерки скрывают от меня наш опасный подъем на карпатские кручи.
Погода вполне отражает состояние моего ума. Воздух сырой и зябкий. Вскоре после нашего отъезда из Бистрица начался снегопад, пока еще несильный. Экипаж, который удалось раздобыть Аркадию, представляет собой коляску, полог которой защищает лишь наши спины и головы. Аркадий предусмотрительно запасся пледами и велел мне хорошенько закутать ноги, правда, из-за снега толстая ткань быстро отсырела. Не знаю, что испытывает сейчас Аркадий, но меня сырость и холод уже пробрали до костей. Спасибо хозяину ресторана в Буде, великодушно подарившему мне бутылку бараки.
Едва мы очутились в густом лесу, которым практически повсеместно были покрыты склоны Карпат, Аркадий резко свернул с дороги. Его маневр был настолько внезапным, что карандаш в моей руке подпрыгнул и прочертил жирную линию. Я огляделся по сторонам и не поверил своим глазам. Горы, которые совсем недавно обступали нас и тянулись до самого горизонта, исчезли. Мы очутились в узкой долине, в окружении высоченных стройных сосен. Их раскидистые лапы защищали землю, не пропуская ни одной снежинки. Воздух здесь был теплым, и в нем висел легкий туман. И что самое удивительное: сверху струился мягкий солнечный свет. Наверное, так религиозные люди представляют себе проявление Божьей благодати. В лучах этого чудесного света все окружающее казалось фантастическим, неземным.
Я молча взирал на явленное чудо, не в силах вымолвить ни слова. Я даже подумал, что сплю и вижу удивительный сон. Может, мы вообще еще никуда не выезжали из бистрицкой гостиницы и все это мне только снится?
Но то была явь. Лошади неспешно ступали по густому ковру из сосновых иголок. Вскоре Аркадий остановил коляску и повернулся ко мне.
– Абрахам, – певуче молвил он.
Воздух в долине был настолько теплым и влажным, что даже дыхание вампира превращалось в тонкую струйку тумана. Голос Аркадия оставался прежним, но его облик значительно изменился: пропали холодная красота и излишняя правильность черт лица. Сейчас оно куда больше напоминало лицо живого человека.
– Где мы находимся? – тихо спросил я, боясь нарушить благоговейную тишину.
Вместо ответа Аркадий сказал:
– Есть много такого, о чем вы непременно должны узнать еще до нашего появления в замке. Может оказаться так, что мы опоздаем, и Влад успеет совершить с вашим братом ритуал вкушения крови. Если это произойдет: нет, не так, как вы подумали, – из чаши, иначе он сделает вашего брата подобным себе, а ему нужно от Стефана совсем другое... Так вот, если это случится, Влад полностью подчинит себе Стефана: он всегда будет знать, где находится ваш брат, о чем думает. И эта зависимость оборвется только с последним вздохом Стефана. Конечно, Влад не сможет управлять им постоянно, но находиться в подчинении, пусть и частичном, – этого вполне достаточно, чтобы жизнь превратилась в ад. Я знаю, о чем говорю, поскольку в прежней жизни сам прошел через это.
Должен вам сказать: первый раз Стефана похитили по моему приказу. Я совершил с ним ритуал вкушения крови, но вовсе не из желания подчинить его. Я надеялся таким образом нейтрализовать влияние Влада.
Аркадий горестно усмехнулся.
– Понимаю, каково вам сейчас ощущать себя во власти вампира.
– Вы сказали – зависимость до конца жизни? – в ужасе переспросил я. – Значит, если ритуал свершится, над Стефаном будет постоянно висеть угроза?
– Да. Я хочу, чтобы вы это понимали. Вам думается: достаточно освободить Стефана, увезти подальше, спрятать понадежнее, и Влад больше до него не дотянется. Сам не дотянется, ибо в своих передвижениях он ограничен пределами замка и ближайших окрестностей. Но всегда найдутся люди, готовые за деньги сделать что угодно. А Влад платит своим пособникам очень щедро. Теперь, надеюсь, вы понимаете, что рано или поздно вашего брата вновь разыщут, похитят и привезут в замок.
Глаза Аркадия вдруг вспыхнули, но не тем холодным блеском, какой я замечал уже не раз. В них полыхало отчаяние, исходившее из глубины сердца. Неподвижного и тем не менее – человеческого.
– Есть способ навсегда освободить Стефана от происков Влада. Абрахам, вы должны помочь мне уничтожить этого монстра. И меня тоже, вернее, то чудовище, в которое я превратился. Поверьте, мое нынешнее существование не приносит мне ничего, кроме тягот и страданий. Но если меня уничтожить сейчас, самый злобный и опасный из всех вампиров только обрадуется, поскольку его сила сразу же возрастет. Так вы согласны помочь мне расправиться с Владом?
Мне стало неуютно под его пристальным взглядом.
– Я сделаю все, чтобы спасти сына и брата, – твердо ответил я.
Аркадий разочарованно вздохнул (видимо, он ожидал услышать другой ответ) и некоторое время молчал. Потом сказал:
– Я не позволю вам отправляться в логово Влада без надлежащей защиты.
Он поднял голову. Я проследил за его взглядом, и в редеющем тумане увидел каменное строение. Возможно, то был небольшой монастырь, и находился он всего в нескольких шагах. За исключением часовенки, увенчанной куполом, здание совершенно не имело окон.
– Арминий! – позвал Аркадий.
Вокруг стояла удивительная (так и хочется написатъ – неземная) тишина, которая полностью поглощала все звуки. Ждать пришлось недолго. Черная деревянная дверь бесшумно отворилась, и на пороге появилась человеческая фигура. Сумрак дверного проема мешал мне разглядеть ее черты. Аркадий тронул меня за плечо.
– Хотел было взять с вас обещание, что вы никогда и никому не расскажете об этом месте. Потом понял: незачем. Вас просто сочтут сумасшедшим и не будут слушать.
Он печально вздохнул и с непонятной мне грустью добавил:
– Не думал, что настанет день, когда я кого-нибудь сюда приведу. Пожалуй, сына еще мог бы... Но вам я доверяю.
Кивком головы он указал на застывшего в ожидании человека.
– Идите. Он даст вам все необходимое.
– А... вы?
– Идите, – уже суровее повторил Аркадий. – Мне туда входа нет.
Я выбрался из коляски и спрыгнул на влажные от росы сосновые иглы. В воздухе пахло хвоей и сырой землей. В этой зачарованной долине каждый мой шаг был шумным и неуклюжим. Я подошел к порогу и остановился. Заглянув в глаза ожидавшего меня человека, я понял, что он прожил уже не одну сотню лет.
Возможно, он был ровесником Влада, а может, еще старше. Но в его взгляде я не увидел ни жестокости, ни хитрости, ни коварства. Только мудрость. Его глаза были исполнены покоя, как эта сказочная долина, и черны, как ночь, опустившаяся на землю за ее пределами. Они все видели, все понимали, но ничего не требовали и никого не осуждали. Они не привязывали к себе. В любую секунду я был волен повернуться и уйти, но я не хотел уходить.
Худощавый и невысокий Арминий был одет в черную монашескую сутану. Судя по его одинаково длинным седым волосам и бороде, я бы сказал, что передо мной древний старик, и в то же время держался он по-юношески прямо, время его не согнуло. Мое молчание его ничуть не тяготило, и он терпеливо ждал, пока я заговорю. Наконец я промямлил по-немецки:
– Я... меня зовут... Абрахам. Мне нужно...
Я умолк и стал торопливо вспоминать прочитанное в мамином дневнике.
– Распятие... Оно мне нужно.
Арминий молчал.
Я не знал, понял ли он мою сбивчивую просьбу. Потом до меня дошло: возможно, он ждет платы. Я порылся в карманах, но, кроме голландских гульденов, других денег у меня не было. Я протянул их Арминию.
К моему удивлению, он громко расхохотался. Смех его был беззлобным и совсем не монашеским. Не взглянув на гульдены, Арминий кивнул в сторону Аркадия:
– Ты хочешь получить нечто, отпугивающее вампиров. Да?
– Да, – ответил я и покраснел.
Мне было стыдно за допущенную мною бестактность (и почему я не догадался спросить у Аркадия, как нужно себя вести?). Одновременно меня удивило насколько хорошо ему известна природа моего спутника. Уж не подумал ли этот странный монах, что я ищу защиты от Аркадия? Но тогда получался полный абсурд: вампир послал меня за средствами против себя самого! Между тем Арминию моя просьба вовсе не показалась странной. Все с той же усмешкой, никак не вязавшейся с его почтенным обликом, он слегка поклонился и скрылся за дверью. Вскоре Арминий вернулся, держа в руках черный шелковый мешочек. Он молча и как-то буднично протянул его мне. Я пробормотал слова благодарности, взял мешочек и повернулся, чтобы уйти.
– Абрахам, – остановил меня монах.
Он говорил по-немецки со странным акцентом. Вероятно, его родным языком был еврейский.
Я обернулся. Арминий с беззастенчивым любопытством разглядывал меня. Я достаточно много знал об особенностях старческого поведения и сталкивался с ними в своей практике. Но сейчас это меня почему-то рассердило.
– В мешочек я положил два золотых распятия и облатку, иначе называемую "телом Христовым". Ты понимаешь, что означают эти предметы?
Мой религиозный опыт ограничивался детством, когда меня водили в католический храм. Став взрослым, я прекратил ходить на мессы и причащаться. Я терпимо отношусь к верующим и стараюсь не задевать их религиозных чувств, но сейчас я не выдержал – должно быть, усталость и нервное перенапряжение наконец выплеснулись наружу. Я подумал: да кто он такой, что позволяет себе разговаривать со мной, как с малолетним глупеньким ребенком? Может, по возрасту я и кажусь ему мальчишкой, но тем не менее владею современным и научными знаниями, а его голова напичкана религиозными предрассудками и суевериями. Или он собрался меня учить?
– Представьте, понимаю, – огрызнулся я. – Два куска металла и нечто среднее между сухарем и вафлей.
Арминий хлопнул себя по бедрам. Мой ответ так его развеселил, что он был готов пуститься в пляс. Он даже согнулся от смеха. Потом он выпрямился и, продолжая посмеиваться, сказал:
– А ты не безнадежен, Абрахам! Ты – первый, кто дал мне вразумительный ответ.
Я едва не съязвил, что не знал о проводимом испытании. Но тут явпервые заметил, что черное одеяние Арминия отличается от монашеского и священнического. На груди у него не было цепочки с распятием или каким-то иным символом веры. Мое раздражение сменилось неподдельным любопытством.
Вдоволь насмеявшись и утерев слезы, Арминий указал на мешочек.
– Ты совершенно прав. Сами по себе они ничего не представляют. Но ты попросил их для защиты. Тогда ты должен понять их свойства. Любой символ, будь то кусок металла или корка хлеба, становится священным, когда его начинают считать таковым, когда эта мысль укореняется в сознании. Если же ты не будешь искренне верить в могущество этих символов, они окажутся совершенно бесполезными. Священные предметы сильны в той мере, в какой их наделяет силой тот, у кого они оказываются в руках. Человек может делать это сознательно или неосознанно. Надетый крест не подпускает вампиров, а облаткой можно запечатать двери. Советую тебе пока не развязывать мешочек, чтобы его содержимое не потревожило твоего... приятеля. Но помни: распятия и облатка имеют громадную силу, только когда ты по-настоящему веришь в них.
– Вот я и проверю, – буркнул я.
В иное время и при иных обстоятельствах я держался бы с Арминием гораздо учтивее. Но сейчас мне было не совладать со своим цинизмом: он прорывался в интонациях и, конечно же, отражался на лице.
Зато с лица Арминия начисто исчезли все следы веселья. Передо мной стоял человек непоколебимой убежденности и пугающей внутренней силы. Эта же сила светилась в его черных глазах.
– Проверить – значит потерять брата и пропасть самому. Там, где ты вскоре окажешься, результатом проверки будет смерть. В тебе должна быть уверенность. Чувствуешь разницу между этими словами? Если ты допускаешь возможность провала, я больше не стану тратить на тебя время и силы.
Я молчал, раскрыв рот. Откуда он знает про Стефана? Может, Аркадий заранее известил его телеграммой?А почему бы нет? Это представлялось мне вполне правдоподобным.
Еще более меня рассердило то, насколько Арминий ценит свою помощь. Сопоставимы ли опасности, угрожающие Стефану, да и мне самому, с тем, что он сделал для нашего спасения – вручил мне пару распятий и облатку?
Я почувствовал, как у меня раскраснелось лицо.
– Не волнуйтесь, провала не будет. Я сделаю все, что нужно, только бы спасти брата.
– Вот это мне нравится, – неожиданно мягко улыбнулся Арминий. – Тогда мы, возможно, еще встретимся.
Стоило мне ненадолго отвернуться, как старик исчез. Я даже не успел с ним попрощаться. Массивная черная дверь закрылась. Я поспешил к ожидавшему меня Аркадию. Коляска тронулась, и я оглянулся назад. Монастырь вновь скрылся за стеной тумана, а место, где я только что стоял, освещал неяркий солнечный луч.
Сон. Просто сон.
Я сижу рядом с Аркадием. Коляска несется сквозь снежную мглу к ущелью Борго. Долина, монастырь, Арминий кажутся мне диковинным сном. Но правая рука сжимает черный шелковый мешочек. Даже сквозь материю мои пальцы ощущают острые кромки золотого распятия...
Глава 13
ДНЕВНИК СТЕФАНА ВАН-ХЕЛЬСИНГА
26 ноября 1871 года
Сомневаюсь, дадут ли мне закончить эту запись...
Я – узник странного замка, что стоит в глухом уголке далекой и чужой мне страны. Я нахожусь в комнате, стены и пол которой сложены из массивных каменных плит. Единственным источником тепла служит очаг, в который я все время подбрасываю дрова. За окном – узким и высоким – кромешная тьма. Уверен, днем отсюда открывается захватывающий вид на вздымающиеся к небу Карпатские горы и густые хвойные леса. Мне уже довелось видеть горную цепь во всем ее великолепии, когда мы ехали сюда в экипаже. Закатное солнце окрасило заснеженные вершины в непередаваемые оттенки розового и лилового цвета. Не успел я налюбоваться этим зрелищем, как вдали послышался унылый вой волков. По моей спине пробежали мурашки, но я все равно оставался под впечатлением необузданной красоты этой страны. Красота и смертельная опасность – так бы я охарактеризовал Трансильванию.
26 ноября 1871 года
Сомневаюсь, дадут ли мне закончить эту запись...
Я – узник странного замка, что стоит в глухом уголке далекой и чужой мне страны. Я нахожусь в комнате, стены и пол которой сложены из массивных каменных плит. Единственным источником тепла служит очаг, в который я все время подбрасываю дрова. За окном – узким и высоким – кромешная тьма. Уверен, днем отсюда открывается захватывающий вид на вздымающиеся к небу Карпатские горы и густые хвойные леса. Мне уже довелось видеть горную цепь во всем ее великолепии, когда мы ехали сюда в экипаже. Закатное солнце окрасило заснеженные вершины в непередаваемые оттенки розового и лилового цвета. Не успел я налюбоваться этим зрелищем, как вдали послышался унылый вой волков. По моей спине пробежали мурашки, но я все равно оставался под впечатлением необузданной красоты этой страны. Красота и смертельная опасность – так бы я охарактеризовал Трансильванию.