— Какой обвал мы бы устроили в приличных горах! — Карлос вогнал кол в щель между двух похожих как близнецы камней, но расшатывать их не стал. — Ты жив?

— Жив, — поспешно подтвердил Хайме, с удивлением разглядывая дыру на перчатке, сквозь которую виднелся пузырь. Пришлось сунуть руку за спину, но родич смотрел вниз.

— Мало мы платим каменотесам, — заметил он, — надо больше… Мигелито, что такое?

— Кони. — Поворочав камни, хитано стал еще всклокоченней, чем был. — Уже близко. Немного.

— Альфорка… По крайней мере, хотелось бы верить. — Карлос с сомнением глянул на загроможденную тропу. — Нам бы еще час, ну да сколько будет. На ту сторону, живо!

Свист дозорного застал их на дороге среди обрушенных валунов, и Хайме сам не понял, как уселся на ближайший камень… Волдырь, о котором он забыл, заявил о себе в полный голос, к нему немедленно присоединилась спина. Пить хотелось зверски. Вот бы забиться в тень или, того лучше, прыгнуть в ледяную воду, опуститься на дно и там лежать, раскинув руки. Сейчас Хайме не испугали бы никакие омуты, но зеленое озеро было далеко, дальше Реваля, Доньидо, Витте…

— Воды! — хрипло потребовал знакомый голос. — Сейчас сдохну, но проводника у «белолобых» больше нет!

— Ты, — живо откликнулся Карлос, — или Себастьян?

— Похоже, мы оба… Дьявол и все его мухи, дайте флягу!

— Это вино, сеньор. Вино с водой…

— Лишь бы мокрое!

Хайме усилием воли разлепил глаза и увидел Альфорку, льющего в рот что-то красное. Рядом утирал лицо Доблехо и тяжело поводили боками кони.

— «Белолобые» не ждали, — Маноло передал флягу другу, — вот и сплоховали. Остановились, кинулись палить по кустам. Можно было еще дюжину прикончить, а не троих, но ты велел…

— Погоня есть? — Карлос, оказывается, тоже сел, а вот де Гуальдо стоят. Прямо дубы какие-то, а не люди!

— Нет. Кажется…

— Они же не знают, кто мы, — вступился за хаммериан Себастьян, — нас могло быть и много.

— Если их начальник — осторожный человек, он может отказаться от своей затеи, — встрял сеньор Лихана. — Тайный рейд, перестав быть тайным, становится очень опасным.

— Осторожный хаммерианин… — хмыкнул Доблехо. — Скорей отважную лягушку найдешь. Но без проводника они пойдут медленней.

— Ты уверен, что снял кого надо? — Карлос попытался стереть с лица пыль, но лишь размазал, превратившись в сущего хитано.

— Один он там был, бесколпачный. — Альфорка все же гордился успехом. — В голове колонны шел, сволочь! Если это не проводник, я — Томас Хаммер собственной персоной!

— Если Хаммер болтал столько, сколько ты, я его пастве не завидую. — Де Ригаско тяжело поднялся на ноги. — С проводником ли, без ли, они пойдут дальше. И пока они идут, нужно свалить все подходящие камни… Маноло, к тебе это не относится, твое дело — стрелять.

— Не только, — замотал головой Альфорка, — а по бесноватым я подыхать буду, не промажу.


4

Отряд вернулся быстрей, чем можно было надеяться, и привез проводника, невысокого живчика, в отличие от испустившего дух родича болтливого, как маркитантка. Мату, презрительно поджимая губы, доложил, что этот Густаво пришел на место давно, но, услышав выстрелы, затаился. Вылез онсиец лишь на условный свист, после чего принялся причитать, ахать и шмыгать носом, чем и занимался всю дорогу.

— Не следовало мне слушать Хиронимо, добрые сеньоры, — ныл Густаво, — ох, не следовало. Недаром мне коза в болиголове снилась… Не к добру это, а уж в праздник грешить хуже некуда! А покойника я не повезу, что хотите делайте, не повезу! И пальцем его не трону, где убили, пусть там и лежит… Нет у него никого, зачем везти?

— Замолчи, болван! — Крапу заткнул болтуна мгновением раньше, чем это сделал бы сам Лабри. — Иначе сам здесь останешься. С падальщиками.

— Нет, сеньоры! — Глаза Густаво стали круглыми, как у рыбы. — Я вас доведу, куда скажете доведу, но Хиронимо пусть здесь лежит… Хозяева взяли, так тому и быть! И день нынче худой, вернуться бы вам, пока солнце не зашло.

— Глупости. — Некоторые двуногие и впрямь сквернее скотов! — Жером оставил тебе свою долю. Хочешь ее получить — повезешь свояка до конца гряды. Не хочешь — твое дело.

Объяснять, что будет с Густаво, если он захочет сбежать, Лабри не счел нужным. Полковник вообще не имел обыкновения угрожать, обычно его понимали и так, особенно трусы. Онсиец понял.

— Я отведу, — закивал он, — до самой до обители… И Хиронимо возьму. Только потом на меня не пеняйте, я все как есть сказал… Плохой день, сеньоры, очень плохой!

— Для еретиков, — уточнил Крапу, деловито проверяя пистолеты, — не для святого дела.

— Хватит болтовни, — велел Лабри не столько онсийцу, сколько разговорившемуся графу, — что в гарнизоне?

— Ничего не знают. — Густаво для вящей убедительности замотал головой. — Ну совсем ничего! Я как уезжал, старших офицеров заприметил. Всех. Как раз к Толстому Пепе заходили. И хитаны туда же шли. Раньше ночи не закончат, святой Густаво свидетель… А как выйдут, так до казарм едва доберутся. Праздник же!

Праздник, в который напиваются и пляшут с грязными тварями, лишь оскорбляет Его Пречистую Матерь! В праздник следует блюсти чистоту или творить благое дело, но не метать же бисер перед папистской свиньей, к тому же продажной.

— Начальник гарнизона тоже в таверне?

— Долговязый Гонсало? Этот у себя сидит, прости Господи, как сыч какой… Куда ему в таверну, он, говорят, только воду лакает и еще молоко. Правду женщины говорят, не мужчина, а уж какой-то, только уши не желтые!

— Тогда кто в нас стрелял?

— Охотники, больше некому. — Густаво задрал голову и тут же опустил, отчего-то вздрогнув. — Только не наши, не муэнские. Здешние в Альконью не полезут, а вот чужаки… Видать, гранды. Из тех, чьи жены к Пречистой на праздник напросились. Известно, жена к Господу, муж — к нечистому… Заскучали, видать, вот и решили ноги лошадям побить. Сейчас небось к Сургосу несутся. Говорю же, день поганый!

— Тебя не спрашивают. — Лабри внимательно посмотрел на Крапу. Граф помахивал своими перчатками, и полковник готов был поклясться, что это нарочно. Дескать, мне все ясно, оттого и скучно, но я потерплю. — Господин Крапу! — Лабри смотрел не на руки, а в глаза, но щеголь прекратил свою игру. — Сколько времени нужно, чтобы охотники предупредили власти? Дозорные уверены, что раньше никто к колонне не подбирался.

Крапу наклонил голову и свел брови. Он не тянул с ответом, не пытался догадаться, а в самом деле подсчитывал. В столице граф погубит и душу, и тело, но на войне из него еще будет толк.

— До Сургоса часа полтора, а то и два, — медленно произнес королевский любимчик, не предполагая, что его положение в отряде стремительно меняется, — пока паписты разберутся, что к чему, пока поднимут кавалерию… Допустим, этот уж молочный и догадается, куда мы идем, ну и что? Нас ему не опередить!

— Вы правы. — Лабри впился в глаза собеседника, и тот опять не отвел взгляд. — Соберите офицеров. Всех и побыстрее.

— Да, полковник!

Пожалуй, не так уж и плохо, что на свадьбе Луи не отпустил графа от себя и к де Кьюмону пошли другие. Всевышний мудр, все, что ни делается, делается к лучшему. Де Кьюмон, как бы он ни владел шпагой, рано или поздно отправится в ад, зато Крапу еще послужит Господу в этом мире, а онсийцы, собравшиеся на свой шабаш, не убегут. Просто не успеют. За стенами ли монастыря, вне ли их, кара еретиков настигнет, и смерть их послужит благому делу. Луи оторвется от своей девки, а маршал Танти… Маршал займется тайными врагами и шпионами. К концу войны в Лоассе папистов не останется, а значит, будет мир — долгий, надежный, достойный.

Да, все должно получиться. Гарнизонная пехота до ночи не подойдет, а конница, если и появится, не страшна. Паписты строят не монастыри, а целые крепости. Отряд укроется за стенами, дождется темноты, а ночью вырвется и уйдет в горы, но проводника нужно переодеть и держать в глубине колонны, особенно когда дойдет до главного. Папист может не выдержать, работка-то предстоит не из веселых. На войне проще и честнее, но благое дело, не замарав рук, не сделать. Нельзя поднять из грязи сокровище и остаться чистым, но вина лежит на папистах. Это они осквернили веру, они лгали, блудили, извращали слово Божие, торговали во храме, возносили грешных и преследовали праведных.

Если Господь попустит, Матье Лабри еще увидит жизнь без роскоши, прелюбодеяний, бесовских игрищ. Без лживых монахов, тонущих в золоте щеголей, блудниц с голыми плечами. Король станет слугой Господа и братом подданных, а не сосудом дьявольским, как последний из Дорифо, вздумавший стрелять из аркебузы в добрых хаммериан… Гордыня не дала Филиппу и его подлой матери бежать, хотя их и предупредили. Старуха встретила маршала Танти и его людей на пороге своей часовни в королевском облачении… Жаль, герцог де Мэр оказался не столь нагл и предпочел бегство, а де Кьюмон умудрился вырваться, прикончив семерых. Одержимый, прежде чем выпрыгнуть из окна, написал на стене: «Бутор, я вернусь!» Кровью старшего Шетэ.

— Господин Лабри, — четко доложил Крапу, — офицеры здесь!

— Спасибо.

Пять человек, которым веришь как себе и больше, связанных с тобой в единое целое чужой и своей кровью, памятью, совестью, верой… С Мату и Шетэ ты отбивался и отбился от дюжины онсийцев, а вернувшись домой, вытащил из петли трясущуюся от ужаса девчонку, будущую мать Роже. Малыш сейчас здесь. Вместо отца! Гийом Пивоне, товарищ по полку, бывший папист… Брат воевал, а сестра попалась на глаза принцу Авайскому и исчезла. Осенью Анну выловили из реки. Кюре отказался отпевать самоубийцу, Гийом отправил святошу к дьяволу и ушел в Виорн к другу. На королевской свадьбе Пивоне отдал все долги.

«Слабак» Люсьен, гнущий подковы и рвущий колодезные цепи… У Сан-Марио они со стариной Бустоном волокли «слабака» по кровавому песку, а он ругался и требовал, чтоб его бросили… Пятеро своих до мозга костей и Крапу, напросившийся с ними непонятно зачем, или все-таки понятно? Можно носить шелк и заглядываться на девок, но оставаться человеком и воином.

— Господа офицеры, — голос Лабри был еще суше, чем всегда, — мы знаем, на что и зачем идем. К сожалению, возникли определенные трудности. Нас заметили охотники, остановить их не удалось. Это значит одно — мы должны очистить монастырь и укрыться за стенами до того, как подойдут паписты. В сравнении с Сан-Марио — игрушки!


<p>Глава 6</p>
1

Все подходящие камни громоздились на тропе, но бастиона не вышло, да и не могло выйти. Полсотни человек с наскоро вырубленными кольями за пару часов, может, и перегородили бы горную расселину, но не эту ложбину. Одна радость, что растаскивать вручную валуны трудней, чем спихивать их вниз… Быстрей чем за полчаса прохода не проделать, даже самого узкого, но полчаса — это мало. Мало, черт побери! Нужны еще полтора, а лучше — два…

— Все-таки идут, одержимые. Не могут без крови!

Это заговорил загонщик. Костлявый, хмурый, с разными глазами. Кажется, Иньиго.

— Был сигнал? — Альфорка щурится, словно целясь. — Почему я не слышал?

— Я тоже не слышал, — высунулся из тени Доблехо, — показалось кому-то!

— Хозяева. — Загонщик поднял глаза к выгоревшему небу. — Много.

— Хозяева? — не понял Карлос. Небеса были пустыми — только слепящее белое солнце и дальние птицы.

— Коршуны, — пояснил дон Луис, — их так зовут в Альконье. Тех, у кого на крыльях багряные отметины.

— Тут и коршунов-то не разглядишь, — удивился Себастьян, — а уж крылья…

— Хозяева это, — отрезал загонщик, — провожают.

— Это так, сеньор, — Мигелито выхватил и подбросил нож, поймал, сунул за голенище, — простые коршуны одиноки. Мы идем вниз.

— Хорошо, — неважно, откуда у птиц кровавые пятна, лучше занять позиции раньше, чем опоздать, — только не выдайте себя раньше времени.

— Да, сеньор, — пообещал хитано. Солнечный луч скользнул по серебряному перышку на бронзовой шее. Странный знак, многим он стоил жизни…

— Мигелито…

— Сеньор?

— В твоем адуаре есть девушка, ее зовут Лола. Сейчас она в Сургосе?

— Лола? — Черные глаза удивленно раскрылись. — Сеньор не ошибается?

— Ей лет шестнадцать. Невысокая, тоненькая, черные волосы… Для хитаны слишком короткие… Она бежала из Лоасса.

— Моя дочь. — Один из людей Мигелито, седой и сильный, шагнул вперед. — Сеньор знал мою дочь?

— Видел вчера… нет, уже позавчера, на дороге в обитель. Я купил у нее цветок. — И еще она приходила во сне, обещала оседлать коня, но он отказался, а утром принесло хаммериан. — Я сказал ей, что в Онсии нечего бояться. Вышло, что я солгал. Она в Сургосе или в адуаре?

— Лола мертва. — Голос седого тоже был мертвым. — Уже год… Бесноватые забили ее камнями, а потом остригли. На ее косах повесили ее мать и лоассца… Он был папистом, как сеньор. Я ковал коней в городе, вернулся и нашел всех. Я развел огонь… Большой огонь.

— Хайме!

— Да? — Мальчишка заболтался с Себастьяном, он не слышал разговора.

— Хайме, помнишь хитану на дороге?

— Еще бы! Ты променял цветок на кольцо.

Красный цветок… Инес просила его бросить, а он сунул в карман. Что от него осталось? Неважно что, если это не бред, цветок найдется.

— Эта девушка была хитаной и назвалась Лолой. Что ж, не всякий назовет имя первому встречному.

— Хитана не возьмет имя мертвой. Имя — это тень жизни. — Отец Лолы покачал головой и легким шагом танцора пошел вниз, по склону. Стало тихо, в который раз за этот безумный день. Была Лола сном или нет, но полтысячи хаммериан существуют и с каждой минутой приближаются. Тут не ошибешься — солдат чувствует схватку, как жаба дождь.

Дальний птичий крик, блеск ударившегося о пряжку Маноло солнца, и следом сдвоенный клекот… Сигнал!

— Вот теперь пришли. — Альфорка кривовато улыбнулся. — Постараюсь добыть тебе офицера. Того, на сером…

— Постарайся не лезть на рожон! — прикрикнул Карлос. — «Белолобых», убив вожака, не уймешь, да и вряд ли при них один офицер. Что ж, сеньоры, расходимся по местам и действуем сперва как решили, а потом по обстоятельствам. Хайме!

— Да, господин полковник!

— Пойдешь с сеньором Лиханой.

— Карлос, но…

— Ты пока еще не рубака. — Герцог взял родича за локоть и понизил голос: — Сеньор Лихана немолод и нездоров, я за него беспокоюсь. Мне бы хотелось, чтоб ты приглядел за стариком.

— Хорошо, Карлос. — Лицо Хайме прояснилось. — Я все сделаю.

— Я на тебя рассчитываю. — С Лиханой у тебя будет больше шансов уцелеть, но такое перед боем мальчишкам не говорят. — Удачи!

— Не забудьте про «Повелителя обжор», молодой человек. — Альфорка с хохотком ударил Хайме по плечу. — Карлос, мы тоже пошли. Открывающий бал не может опоздать.

— Удачи, черти б вас побрали! — Они ведь первый раз расстаются перед боем, но так надо. Маноло и Себастьяну место среди стрелков, а он после раны может бить только в упор.

— Я счастлив нашим знакомством. — Лихана старомодно поклонился. — Судьбе было угодно свести нас ради боя. Поверьте, драться рядом с де Ригаско для меня огромная честь.

— Я предпочел бы кабанью охоту, ну да какая есть. Хайме! — Горящие глаза, на щеке пятно, волосы дыбом… Пусть твой первый бой не станет последним! — Не забудь — с тебя ужин на нас всех!

— Не забуду!

Шаги, шорох веток, скрип гравия под ногами. Ушли… А шиповник цветет, и пчелы гудят, им все равно, и правильно. Жизнь не только грызня двуногих, но и бегущие облака, плющ, оплетающий камни, цветы, пчелы, птицы… Жизнь — это чудо, которое нужно защищать. Жаль, в Туторе он сменил дорожную одежду на охотничью, а как хочется сунуть руку в карман и убедиться, что цветок, а значит, и странная девушка не были сном. И еще жаль, что он не догадался написать Инес, но кто же знал, что все обернется боем. Таким боем…


По щеке рябого загонщика скользнула тень — хозяин Альконьи проплыл над самой головой и скрылся за пронизанной светом кроной, а из-за поворота показались всадники. Человек восемь. Бодрая рысь, знаменитые колпаки, беспокойно вертящиеся головы, а позади — искрящаяся лента дороги. Пока пустая. На сколько корпусов отстает голова колонны? Десять, двадцать, сорок, полсотни? Сейчас передовые увидят баррикаду, поймут, что камни свалились не сами по себе. Заметили! Крайний слева в первом ряду вскинул руку, предупреждая своих, разъезд начал заворачивать коней. Не успели — залп из нижних кустов грянул раньше. Вскинулась раненая лошадь, шарахнулась вбок другая, повалились под копыта люди. Пять всадников, две лошади… Неплохое начало!


2

Лабри видел, как смешался и повернул назад, выходя из-под обстрела, передовой дозор, вернее, то, что от него осталось. Паписты били наверняка, как у Сальса, но, слава Господу, засада невелика, иначе б разъезд полег полностью, и не только разъезд.

Полковник в сердцах дал шпоры коню, оставив позади что-то кричащего графа, и понесся вперед. Хорошо, что колонну вел Мату. Старина никогда не подводил, не подвел и на этот раз — аркебузиры первого эскадрона уже спешивались, чтобы развернуться в шеренгу… Лабри поравнялся с другом в тот миг, когда по предательским зарослям ударил мощный залп. Белое пороховое облако заволокло стрелков, посыпались ссеченные пулями ветки. Рявкнул еще с десяток аркебуз, эхо откликнулось низким ворчанием и нехотя стихло, но пропыленные кусты молчали — ни крика, ни ругани, ни ответных выстрелов. Онсийцы либо отошли вверх по склону, либо затаились, благо было где. Переплетенный отцветшим вьюном и конским плющом торчевник мог укрыть хоть роту, счастье еще, что противоположный склон был крутым и голым. Камни, разумеется, сбросили оттуда и совсем недавно, только кто? Давешние охотники или все же солдаты?

— Неприятная неожиданность. — Догнавший Крапу вежливо улыбнулся. Он еще никогда не был столь близок к пощечине.

— Неожиданность?! — оскалился Мату. Старик был готов разорвать королевского любимчика раньше папистов. — В таких местах неожиданностей не бывает. Нас ждали, гори они синим пламенем!

— Проводник? — оживился Крапу. — Что ж, я вижу на склоне премилое дерево, оно ему пойдет!

— А я вижу дерево здесь, — рявкнул Мату, — говорящее! Мы не можем торчать у этой кучи, гори она…

Но куча гореть не собиралась, и обойти ее не представлялось возможным. Будь в запасе хотя бы полдня, следовало поискать другой путь, но удравшие охотники лишили Лабри свободы маневра. Выбор был предельно прост — отступить, сорвав планы маршала, или исполнить свой долг. Любой ценой. Густаво клялся, что эта гряда последняя. На равнине лошади пойдут кентером, на равнине не будет ни булыжников под ногами, ни засад…

— Господин полковник, — малыш Роже держал под уздцы гнедого, на шее которого повис мертвый сержант. В боку бедняги торчал знакомый болт, — посмотрите. Это охотники!

— Спасибо, Роже!

Итак, в торчевнике все те же посланные Сатаной еретики, то ли одержимые ненавистью к святому делу, то ли обуянные гордыней и излишней храбростью. В любом случае их не больше полутора дюжин. Даже меньше, ведь кто-то наверняка поскакал за подмогой.

— Дорога перекрыта баррикадой из камней. — Роже не уймется, пока не доложит до конца, даже если все ясно без доклада. Его отец был таким же. — Не слишком высокой, но перескочить не получится. Лошади ноги переломают, надо разбирать. Камни крупные, но растащить можно. За самой баррикадой никого не видно. Господин полковник, если охотники отступили к лесу, они работам не помешают, слишком далеко.

— А если они в кустах? — одернул юнца Лабри, но Крапу решил, что вопрос обращен к нему.

— Что ж, — изрек он, — значит, мы с ними покончим и двинемся дальше. Десяток папистов нас не остановит.

— Пока нас остановили камни, — уточнил Лабри, разглядывая графа в упор. — Возьмите полсотни человек и уберите их. Если вам станут мешать, отойдите на безопасное расстояние и предоставьте действовать Мату. Конечно, если вы опасаетесь за свои перчатки…

— Вижу, эта часть моего гардероба поразила вас в самое сердце. — Крапу со смешком сорвал злополучные перчатки и швырнул под ноги лошадям. — Во имя Господа и короля, я готов.

— Петух! — пробурчал Мату вслед удаляющемуся всаднику. — Навязался на нашу голову.

— Не суди собрата своего! — одернул друга Лабри. — Крапу не так плох, как мог бы быть. Зло не в нем, а в папистской девке.

— Не будь Бутор и его друзья одержимы бесом похоти, Диана бы ими не вертела. — Мату зло дернул повод, и серый Гру наступил на брошенные перчатки. — Им всем надлежит очиститься… Будь оно все проклято! Они тут!

Сумасшедшие охотники все еще были здесь. Они не собирались подпускать солдат к завалу ближе чем на выстрел. Упал, взмахнув руками, старина Бубу, схватился за живот Рыжий Пьер… Кому еще не повезло, было не разобрать. Что-то прокричал, размахивая руками, Крапу, его люди шарахнулись назад. Аркебузиры прикрытия и бесноватые паписты ударили почти одновременно, взмыл к небу и оборвался чей-то крик. Больше Лабри на дорогу не смотрел, вперив нехороший взгляд в предательский склон.

Рано или поздно еретиков ждет негасимый огонь, но сейчас не до них. Ловить в зарослях сумасшедших можно до ночи, а время не терпит. Остается загнать папистов наверх, откуда они не помешают разобрать баррикаду. Главное — время, время, а не месть!

— Мату! Твое дело — засада. Не ловить! Отбросить к лесу и не выпускать, пока Крапу возится с камнями. Скажи Бустону, чтоб прикрыл… Роже, Пивоне ко мне!

— Да, полковник!

— Господин полковник, господин Крапу снова ранен!

— Куда на этот раз?

— В плечо!..

— К Дени болвана! Клеро, заменишь, и чтоб проезд был чист!


3

Спешиваются. Идут по склону вверх. Полсотни, не больше! Для дюжины охотников хватит с избытком, но кто вам сказал, что нас дюжина? А впереди тот, с переправы, хозяин серой лошади… Не потерять бы его в дыму. Ничего, Маноло не потеряет и не промахнется! Погодите, «бичи Господни», дойдет до драки, и станет вам весело. Еще веселей, чем сейчас. Полчаса мы уже отбили и пока целы, а вот вы — нет! Десяток покойников, раненые, подбитые лошади и околевшая тайна… Но главное — время! Время, которое нужно Хенилье.

Поднимаются, размазываются по склону… Еще бы, не переть же колонной по четыре в ряд. Подставили фланг? Молодцы! Вы подставили, те, кто пойдет по вашим следам, тем паче подставят, и как же они удивятся. Одно плохо: когда завяжется рукопашная, на баррикаду бросится целая орава. Таскать валуны нужно втроем-вчетвером…

Хватит ли Хенилье часа? То есть не Хенилье, а как же его… Он еще был под Сан-Марио… Те, кто видел белолобых убийц в деле, мешкать не станут, но мы предполагаем, а черти располагают. Можно спутать дорогу, нарваться на забившую мост отару или на праздничную толпу, а по дорогам ходят люди. Люди, которые попадутся бесноватым. Тот же адуар или запоздавшие паломники. Всех не предупредишь и не остановишь. Нет, час — это мало! Нужно добыть еще час, а «белолобые» бьют и бьют… Бедный торчевник, так ему еще не доставалось. Хаммериане стреляют, Альфорка молчит, он и не такое видел! Ну свистят над головой пули, не в первый раз… Когда налетчики подойдут вплотную, аркебузы заткнутся, чтобы не попасть в своих. Вот тогда стрелки и встанут. Последний выстрел придется в упор.

Крылатая тень на миг заслонила свет, неспешно поплыла дальше. Сколько же здесь коршунов! Неужели у них крылья и впрямь в крови? В небе птицы и солнце, внизу — солдаты и смерть, а здесь — ожидание. Последние его минуты… Пляшут по напряженным лицам прорвавшиеся сквозь листья лучи, алеет доцветающий шиповник, пахнет пылью и порохом. Знакомый запах, привычное дело, а хаммерианам остается тридцать шагов… двадцать… десять… Альфорка ждет, по своему обыкновению закусив губу, а рядом — Доблехо и горцы.

Карлос не видел друзей, он просто знал, что с ними. Он тоже ждал, вглядываясь в приближающийся строй, высчитывал расстояние, готовился к тому, без чего не обойтись, не загадывая о завтрашнем и не жалея о вчерашнем.

Солдат в нелепом колпаке заступил за невидимую черту, и заросли плюнули огнем. Пыльные ветки расцвели дымами, шедшие впереди белоколпачники налетели на невидимую стену, замахали руками и сбитыми кеглями повалились в разные стороны. Уцелевшие рванулись вперед, словно поднятые с лежки кабаны.

Треск, топот, рвутся плети плюща, распрямившиеся ветки хлещут чужаков, сапоги мнут срезанные листья, спотыкаются о камни, наступают на мертвецов. Просвистела стрела… Горцы с арбалетами умудряются стрелять и на бегу. Падает один бесноватый, хватается за плечо второй! Ну и отлично, чужие потери лишними не бывают, а вот и Маноло! Цел… Бежит последним! Ему всегда везло… Ни единой раны за семь лет. На ходу взмахнул рукой, — дескать, приступай, — и исчез в кустах. Закачались колючие ветви, заплясала у самого лица живая малиновая искра. Жаль, если ее погасит пуля!

Ждать дальше не было сил. Карлос поднялся, и вместе с ним поднялись слуги и шестеро загонщиков. А вот и цель! Широкоплечий малый ломится сквозь колючки. Вроде бы молодой. Кирасы нет, грубая куртка с распахнутым воротом, белый колпак, под колпаком — лицо… Маска мрачного азарта и уверенности. Маска смерти. Нужно было написать Инес, но кто же знал… Еще миг, и пуля бьет налетчика в грудь.