Над поляной повисла тишина. Юноши переводили взгляд с Астена на Эанке и своего господина и обратно. Наконец темноволосый Илад Клеверная Дымка шагнул в сторону Астена и ломающимся голосом, но очень четко произнес:
- Я признаю обвинение!
Геден, немного поколебавшись, встал рядом с приятелем. Веол и Дэйре растерянно молчали. Эанке кусала губы, с бешенством глядя то на отца, то на Фэриэна, который нерешительно потянул из ножен меч.
- Я вызываю тебя, дабы перед лицом Вечных Звезд прояснилось, что есть истина!
- Я принимаю твой вызов, - лицо Астена оставалось непроницаемым, но его сердце пело - убийства не будет, все уйдут живыми. Фэриэн для него не противник, пусть убирается вместе с Эанке, откуда пришел, а мальчишек он им не отдаст, они все вместе уйдут в Эланд и увидят, что такое Добро и Зло, что такое Борьба, Жизнь, Любовь!
Астен отбросил в сторону плащ, следом за ним полетела куртка. Четверо молодых эльфов не могли отвести зачарованного взгляда от стройного воина с золотыми волосами, схваченными на затылке боевой серебряной лентой. Его противник, торопливо сдиравший свои одежды, словно бы утратил присущую эльфам грациозность и казался сильным, опасным и вместе с тем неуклюжим зверем.
Глава Дома Розы Астен Кленовая Ветвь и глава Дома Лилии Фэриэн Весенний Рассвет отсалютовали друг другу согласно этикету и заняли позицию. Клинки со звоном скрестились. Фэриэн сделал выпад, Астен ловко отступил. Даже не отступил, а слегка подался назад. В зимнем лесу было тихо, очень тихо, и потому каждый звук казался неправдоподобно громким и резким. В снежной тишине далеко разносился звон сшибающихся мечей и скрип снега под ногами бойцов.
Схватка была жестокой. Фэриэн был хорошим воином, даже очень хорошим, и он был уверен в победе, так как никогда не видел младшего из братьев-Лебедей с мечом в руках. Вот с Рамиэрлем, с тем глава Дома Лилии скрестить клинки вряд ли отважился бы. Фэриэн не знал, что учителем разведчика-либра был его собственный отец, чьим наставником в свою очередь был Эмзар Лебединое Крыло, по свидетельству старших эльфов чуть ли не родившийся с клинком в руке и прошедший школу у своих родителей. А в Убежище еще помнили, что последняя из Лебединых королев владела мечом даже лучше, чем ее венценосный супруг. Сегодня младший сын Залиэли с блеском доказывал, что может не только писать стихи, но и драться.
Розы и Лилии, два самых влиятельных Дома клана Лебедя, никогда друг друга не любили, хотя до открытых столкновений у них не доходило со времен Войн Монстров. Эльфов оставалось слишком мало, чтоб они могли позволить себе роскошь убивать друг друга на дуэлях. Казалось, поединки навсегда ушли в прошлое, но кровь Тины отворила дорогу другой крови. И Фэриэн, и Астен вкладывали в бой все свое умение и силу. Первый стремился убить врага, вернув тем самым покорность своих воинов, другой... Другой собирался вывести противника из строя, не убивая. Стороннему наблюдателю вначале могло показаться, что Астен слишком легок. У Фэриэна и руки были длиннее, и в росте он выигрывал, и к тому же был очень силен. Но, понаблюдав за схваткой самое короткое время, становилось очевидным, что принц-Лебедь творит с мечом истинные чудеса. Он фехтовал иначе, чем Фэриэн, делая ставку не на мощь, а на быстроту и неожиданность. На главу Дома Лилии обрушился настоящий водопад ударов. Безошибочно выискивая слабые стороны в обороне своего противника, Астен легко уходил от его атак.
Да, выпады Фэриэна были неистовы, но замершим зрителям становилось все более очевидным, что Кленовая Ветвь упорно щадит врага. Вскоре стало понятно, что Астен метит исключительно в правую руку Фэриэна. И добился-таки своего!
В один прекрасный момент мечи со звоном скрестились, затем Фэриэн сделал еще один выпад, несомненно достигший бы цели, не будь его соперник столь быстр и ловок. Удар, казалось бы неотвратимый, был с легкостью парирован, и, не успел Фэриэн Весенний Рассвет восстановить равновесие, как Астен наконец ударил.
Противник пошатнулся, выронил меч и отступил назад, прижимая левой рукой покалеченную правую. К нему кинулся было Веол, но Фэриэн так рыкнул на беднягу, что того прямо-таки отбросило к троим товарищам. Астен спокойно вытер клинок о снег, светло улыбнувшись, отсалютовал юношам мечом и... упал на утоптанный снег.
Он еще смог прошептать "в спину... как подло... Эанке...", и его глаза закрылись. Затем сознание к нему вернулось, и тот ужас, что он увидел, затмил в его душе ужас смерти. На поляне бесновался чудовищный вихрь, в котором корчились шесть тел. Астен смотрел на это, не имея сил не только что-то изменить, но даже отвернуться. Смотрел, пока еще мог видеть....
Герика все же владела Силой. Бедные мальчишки, ему так и не удалось их спасти...
2228 год от В. И. 5-6-й день месяца Звездного Вихря.
Большой Корбут
Ледяная рука сжала горло так неожиданно, что Роман выронил из рук кружку с чернорябиновым вином, и та покатилась по полу, оставляя на выструганных досках причудливый темно-лиловый след. Но Роман этого не видел. Как и изумленных и испуганных глаз хозяев. Его сердце бешено колотилось, взгляд застилала тьма, прорезываемая ярко-синими вспышками. Он не понимал ни того, что с ним происходит, ни где он находится. Он вообще ничего не понимал, превратившись в один клубок боли и отчаянья. Затем все исчезло так же внезапно, как и накатило, он вновь сидел в чистой, пахнущей сушеными травами горнице в обществе четверых гоблинов и одной собаки, которая успела положить тяжеленные лапы ему на плечи и всячески выражала свое собачье сочувствие, вылизывая лицо эльфа. Отодвинув от себя дружественную морду, Роман виновато улыбнулся, разведя руками, стараясь дать понять, что сам не понимает, что с ним случилось.
Седой гоблин глубоко вздохнул, сотворив рукой какой-то странный знак, видимо отвращающий зло, и подал гостю новую кружку, доверху наполненную все тем же рябиновым. Из четверых обитателей заимки только он один кое-как изъяснялся на старом тарскийском диалекте. Впрочем, для Романа и это было находкой. Хоть тарскийцы и называли свой говор языком, он не очень-то отличался от таянского, который, в свою очередь, был не чем иным, как испорченным арцийским. Просто в Высоком Замке или Идаконе нобили, почитающие себя грамотными, предпочитали говорить и читать на языке империи, пусть даже та переживала не лучшие свои годы. Тарскийские же господари возвели простонародный говор в ранг языка, доказывая, что именно из Тарски, от Циалы и берет начало вся Арция. Год назад это было еще смешно, сейчас становилось страшно.
Как бы то ни было, южные гоблины давно и успешно торговали с тарскийцами, а потому вынуждены были овладевать их наречием. Старый Рэннок пад Коэй в свое время спустил немало плотов по бурным горным рекам и довольно много общался с людьми, что, собственно говоря, и заставило его задуматься о том, так ли уж они плохи и изначально греховны, как утверждали старейшины и жрецы.
Рамиэрлю опять повезло. Прихотливая судьба привела его не в расположенную в половине диа пути от места встречи с Грэддоком (именно так звали спасенного юношу) деревню Ладэка, где заправлял жрец-старейшина, всеми фибрами души ненавидящий не только эльфов, но и людей, а в гости к изгоям, которых сама жизнь сделала терпимыми и научила думать.
В доме, окруженном частоколом с насаженными на него звериными черепами (чтобы умилостивить духов гор), жило четверо. Раньше всех там поселился Рэннок, который не был тогда ни старым, ни седым. Даже среди обладающих медвежьей силой гоблинов предводитель ватаги вогоражей* выделялся силой и смелостью. Никому иному не удалось бы спасти от расправы забравшихся в окрестности деревни людей - мужчину и женщину, видимо искавших в горах лучшей доли.
* Вогораж - плотогон (гобл.).
Было это, как назло, в канун праздника Начала Весны, когда нужно приносить жертву Тьме, чтобы та не отвернула лицо свое от своих детей и не позволила все выжечь яростному и несправедливому солнцу. Когда-то, во времена, которые ушли Рэннок полагал, что к счастью, а жрец-старейшина Кадэррок пад Ухэр - к несчастью, - в жертву Владычице и Родительнице приносили красивейшего юношу, и в этот же день к Ней добровольно уходили старые и немощные, дабы не висеть камнем на шее молодых и вкусить заслуженного отдыха. Кроме того, на Темном алтаре расставались с жизнью пленники, захваченные после того, как день становился длиннее ночи, и лучшие бараны из прошлогоднего приплода. Тогда Ночной Народ был многочисленнее и сильнее.
Рассказывали, что тогда гоблины жили в нижних долинах в каменных городах с храмами, а воины то и дело отправлялись в набеги за добычей и пленными. Затем случилась Беда, и пришлось спешно собираться и уводить женщин и детей в горы. Одни ушли на север, где среди острых скал и ледников продолжали думать о месте и оплакивать Изначальных Созидателей. Другие повернули на юг, где горы были пониже и полесистей. Северяне признали главенство Белых Жрецов, предрекавших возвращение Созидателей, южанам же явился некий Волчий Пророк, заповедовавший приносить в жертву себе подобных и не спускаться с гор до той поры, пока не прозвучит Зов Великого Омма.
Поколения сменялись поколениями, южные гоблины превратились в истинных горцев, все дальше уходили времена былого могущества, все больше смахивали на сказки рассказы о чудовищах-эльфах, о Созидателях, о Великой Проигранной Битве. Оставались смутная тоска да раздирающий душу интерес к поселившимся на равнинах... И еще твердое убеждение, что никто из людей не имеет права подниматься в горы выше Запретной черты. С теми, кто селился ниже, можно было даже торговать, тем более что приносили они вещи изумительной красоты, а в ответ просили всего ничего - деревья, каких в горах было пруд пруди, шкурки и шкуры, что всегда в изобилии были у каждого охотника, да вонючие травы, от которых и вовсе толку никакого не было. Напротив, стоило овцам или быкам забрести в заросли синявки* или кумарки**, как их красивая белая шерсть покрывалась отвратительными пятнами, которые не сходили до линьки.
* Синявка - растущая только в горах Большого Корбута трава, содержащая в себе природный краситель синего цвета.
** Кумарка - растущая только в горах Большого Корбута трава, содержащая в себе природный краситель зеленого цвета. Особенно ценится из-за того, что именно из кумарки готовится краска для церковных облачений.
Впрочем, люди и не рвались в горы. Видимо, и у них были какие-то запреты, а вот эти двое зачем-то пришли. И были пойманы. Вот тогда-то Кадэррок и показал зубы. Он и его дюжие сыновья, одному из которых и посчастливилось захватить добычу, решили встретить праздник так, как об этом пелось в старинных легендах. Пленникам бы пришлось умирать очень долго, если бы не вернувшийся на зиму в родную деревню спустить заработки, а может, и жениться, вогораж Рэннок. И дело было даже не в том, что он был пьян и с детства ненавидел Кадэррока и его недоумков-сыновей. Плотогон ничего не знал о Кодексе Розы*, но душой чувствовал, что пытать связанных подло, истязать же женщину, какого бы племени она ни была, и вовсе противно природе.
* Кодекс Розы- кодекс чести, обязательный для каждого дворянина Благодатных земель.
Это могло показаться чудом, но Рэннок отбил полуживых пленников у их мучителей. Правду сказать, население деревни, хоть и молчало, было все больше на его стороне. И все равно назад ему ходу не было, ибо один из сыновей Кадэррока с проломленной головой остался лежать у котла с кипящим бараньим жиром.
Рэннок стал изгоем, но изгоем уважаемым. Он не мог жить в деревне, не мог привести себе жену. И даже не мог покинуть место своего преступления, ибо это означало, что разгневанные покровители рода убитого, не найдя виновника, могли обратить свой гнев на невинных. Вместе с тем никто не смел поднять руку на невольного убийцу, хотя все знали, где он устроился.
Рэннок построил себе дом на вершине Кумарки, горы, на которой никто не селился, так как склоны ее были покрыты никчемной ядовито-зеленой травой, что, как всем известно, означает, что местные духи-хранители почитают место сие мерзким и нечистым. Тем не менее здесь из земли били чистые и звонкие ключи, в кустах розичек* весной пели соловьи, а ранним летом ядреная зелень кумарки меркла перед сочной краснотой земляничных полян. Рэннок стойко переносил свое одиночество - охотился, резал по дереву, соорудил над пещеркой, из которой били родники, что-то типа часовни... Тяготился ли он своим изгнанием, тосковал ли по бродячей шальной юности, сожалел ли о своем шаге, никто не знал. Шли годы, и вот в одну зимнюю ночь в дверь постучали.
* Горная роза, разновидность шиповника с лепестками темно-вишневого или снежно-белого цвета.
Он знал Грэдду с детства. Пожалуй, она ему даже нравилась, хоть и приходилась внучатой племянницей дураку-жрецу. Когда он в последний раз вернулся домой, Грэдда была смешной девчонкой, еще носившей короткую детскую юбку с бахромой и бусы из ягод рябины. Затем родичи, изредка приходившие к нему за медвежьими шкурами и горным медом и приносившие в обмен муку и холстину, обмолвились, что Грэдду сосватали в соседнюю деревню за состоятельного вдовца и что более богатой свадьбы на их памяти не было.
И вот теперь на его пороге застыла жалкая, облепленная снегом фигурка. Он не сразу ее узнал, но любой гость, пропущенный снежными духами, свят. Грэдда выглядела изможденной до последней крайности и притом была беременна. Не задавая лишних вопросов, Рэннок внес полумертвую женщину в дом, выскочил на улицу за снегом и принялся оттирать обмороженные щеки. Задаваться вопросом, что она тут делает в такую пору, времени не было. Впрочем, она все рассказала ему сама сразу же, как пришла в себя.
История оказалась самой обычной. Мужа, который был еще старше Рэннока, она не любила, хоть и исполняла все, что положено жене. Про самого Кроэрка они почти не говорили, но Рэннок сразу понял, что ни умом, ни добротой, ни красотой тот не отличался. Тем не менее Грэдда честно родила ему дочь. На сына сил у Кроэрка не хватало, но он предпочитал винить в этом жену. А затем в их деревню пришел такой же вогораж, каким был когда-то Рэннок. Он был весел, красив и смел. И она полюбила, сильно, отчаянно и безоглядно. Зима подарила им немного счастья, но потом пошли весенние дожди, и вогораж ушел за текущей водой, распростившись со своей мимолетной подругой и даже не обещая вернуться. А она поняла, что беременна, это было счастьем, она не сомневалась, что родится сын, но... Муж уже почти год не мог иметь к этому никакого отношения и предпочел прилюдно признаться в своей слабосильности, но не покрывать измену жены.
Обвиненная при матерях всей деревни, Грэдда не стала каяться и просить прощения, а высказала все, что накопилось за годы ее невеселого замужества. Высказала и ушла, сорвав с головы расшитую серебром и сердоликами повязку и бросив в лицо мужу свадебное ожерелье. В старые времена за такое ослушницу сбросили бы с обрыва, но это в старые времена. Сейчас же все просто растерялись и дали ей уйти, тем более мужа ее в деревне никто не любил; поговаривали, что свою предыдущую жену он свел в могилу побоями и попреками, потому и должен был искать новую в чужой деревне, куда еще не докатилась его дурная слава.
Что люди, что гоблины, что эльфы - природа одна. Никто не любит принимать неприятные решения, а тем паче брать на себя ответственность за них. Беременная, кое-как одетая женщина уходит в снежную бурю? И пусть ей. Замерзнет - значит, горные духи сочли ее виновной. Выживет - опять же судьба. И никто не виноват.
Грэдда каким-то непостижимым образом добралась до родного дома и упала в объятия матери. Семья готова была ее принять, но Жрец-Старейшина не мог потерпеть такого непотребства. То ли не хотел отдавать залог, внесенный незадачливым супругом, то ли увидел повод вернуть столь любезные ему старинные обычаи. Грэдду решили вернуть в дом мужа, то есть обрекали на смерть. И она бы смирилась, сил бороться у нее почти не оставалось, если бы не ребенок, яростно заявлявший о своем праве на жизнь. И тут мать преступницы вспомнила про Рэннока. Один раз он уже пошел против всех, защитив приговоренных, может быть, поможет и сейчас?
Рэннок не колебался. Грэдда осталась у него. В его доме увидел свет и мальчишка, нареченный в честь матери Грэддоком, которому приемный дед дал свое родовое имя. По весне на Кумарку заявились бывший супруг с Кадэрроком, но ушли несолоно хлебавши. С тех пор у Рэннока появился смысл в жизни, а в доме добрая и ласковая хозяйка.
Год шел за годом. Грэддок рос и радовал мать сходством с ее пропавшим возлюбленным, а деда - ибо старый вогораж стал для него именно дедом, строгим и любящим, - сметливостью и храбростью. А затем их нашла Криза, которой какая-то добрая душа поведала, что мать жива. Отца девочка ненавидела, а норовом пошла не в него и, даже не в мать, а в ее дядю, старинного приятеля Рэннока, самого отчаянного из всей деревни.
Когда девчонке сравнялось четырнадцать и папаша приискал ей подходящего мужа, она просто вылезла в окно, прихватив с собой только любимого пса и пару хороших боевых ножей, которые ее жирному родителю были без надобности, и отправилась на поиски матери. Радость, с которой ее встретили, искупила годы разлуки, и с тех пор в доме не стихал смех. Правда, отныне приходилось соблюдать осторожность, так как Криза была слишком хороша собой да к тому же оставалась наследницей большого родового состояния, которого отец по Ночному Праву не мог лишить единственного законного ребенка.
Рэннок, несмотря на свои годы все еще обладавший медвежьей силой, был хорошим защитником, даже если забыть о том, что дом отшельника неприкосновенен. Да и подрастающий брат обещал превратиться в настоящего воина. Кризу они из дома одну не выпускали, хотя та стреляла без промаха из лука, могла найти дорогу в кромешной тьме и ходила по горным тропам, как серна. Рэннок и. Грэдда часто ночами обсуждали, как сделать так, чтобы Криза смогла встречаться со своими ровесниками. Восемнадцать для девушки предел, если в это лето ее не сосватать, она скорее всего так и проживет всю жизнь отшельницей со стареющей матерью. Мальчику легче. Еще год-два, и он сможет поискать свое счастье с любой ватагой вогоражей, которым нет дела до того, кто ты и откуда, лишь бы был силен и смел.
Но все эти ежедневные заботы отступили, когда ушедший на охоту Грэддок к вечеру не вернулся. Дед утешал Грэдду, говоря, что парень не один, а с Крохом, что скорее всего они забрели слишком далеко от дома в поисках дичи и заночевали в лесу. Грэдда, обычно спокойно переносившая отлучки своих детей, молча плакала. Пришло утро, а об ушедших не было ни слуху ни духу. Криза собралась идти на поиски, но дед ее остановил, сказав, что надо ждать еще, ведь они не знают, куда Грэд пошел, да и, случись что, пес вернулся бы за помощью. Однако к вечеру даже Рэннок понял, что что-то произошло, и заявил, что с первыми лучами солнца пойдет на поиски сам.
Они молча сидели за пустым столом, пытаясь отогнать самые невеселые мысли, когда лай Кроха возвестил о возвращении. Греддок был жив и даже вполне весел и, пока открывались ворота, успел выложить историю всех своих злоключений. Неудивительно, что Рамиэрля приняли с распростертыми объятиями.
Странно, но и у эльфа все его предрассудки смыло, как накатившая на берег волна смывает написанные на песке дурные слова. Гоблины больше не казались ему ни отвратительными, ни страшными. Правда, Творец сотворил их уродливыми, но ведь не лесная же красота спасает мир, а ум, мужество и благородство.
Рамиэрль понял, что он может быть откровенным со своими хозяевами. Тщательно подбирая немногие понятные старику слова, он рассказал что мог. Конечно, о многом пришлось умолчать, в противном случае ему пришлось бы объясняться неделю. Но эльф сказал достаточно, чтобы старый вогораж надолго задумался.
- Гость, - Рэннок, как и все гоблины, в решающую минуту был склонен к патетике, - то, что ты говорить, есть беда для вся земля. Я знать, как глупый старый жрец хотеть беда. Те, кто пришла вниз, такая же, - Рэннок покачал седой головой. - Они не понимать, что играть для Смерть. Их надо держать.
- Ты прав, Антилэ*, - эльф даже не заметил, что говорит с гоблином уважительнее, чем с магом Примере, - я прошу тебя объяснить мне дорогу через ваши горы. Для того чтобы помочь тем, кто сейчас сражается, я должен найти одно место... - он запнулся, не зная, как объяснить, что он ищет, но этого было и не нужно.
* Антилэ- мудрый, почтенный, обращение к старшему, уважаемому мужчине (эльф.).
- Древний место, да, - кивнул гоблин, - такие есть. Есть хороший место. Есть очень плохой, если ходить туда, - он махнул рукой на северо-запад. - Там много Зло. Ты ищешь там, где Зло прекратить. Надо идить вверх. Затем вниз, Рэннок задумался, затем черные глаза радостно блеснули. - Я понимать, что мы делать! Криза! - чернокосая девушка, сидевшая в углу и что-то торопливо плетущая из кожаных ремешков, вскинула гладко причесанную головку.
- Эгхо, куэрх?*
* Да, дедушка? (гобл.)
Старик что-то принялся неторопливо ей объяснять, и с каждым его словом смуглое скуластое лицо словно бы расцветало. Рамиэрль заметил, что начинает привыкать к специфической внешности воплощений зла и находит, что среди них можно жить, не закрывая глаз. К разговору, бурно жестикулируя, присоединился и парнишка. Что-то тихо и ласково сказала женщина. О нем, казалось, забыли. И вот тут-то Роману и стало плохо.
- Прости, Антилэ, - он сам удивился, с каким трудом ему дались эти простые слова, - и попроси простить хозяйку. Я прибавил ей работы.
- Что с ты быть? - резко и требовательно спросил вогораж. - Ты не походить ты сам! Сказать я!
- Не знаю, - через силу улыбнулся Роман, - что-то сжало вот тут, - он показал на сердце. - Затем темнота. И какие-то огни перед глазами. А потом все прошло. Осталась лишь пустота.
- Очень пустота? Да? - участливо переспросил старик и что-то быстро сказал своим, которые обменялись понимающими грустными взглядами, а женщина неслышно подошла к эльфу и обняла его за плечи, что-то тихо-тихо приговаривая по-горски. Странное дело, но Роману от этого стало немного легче.
- Я думать так, - седой гоблин выговаривал чужие человеческие слова еще более старательно, чем раньше, - я очень думать так. Ты сейчас терять близкий или родной. Он умирать и думать о ты. Это плохо, но лучше надо знать. Такая жизнь. Вам она все равно лучшая, чем нам.
- Лучше? - Рамиэрль с удивлением поднял глаза. - Смерть всегда смерть.
- Да, но вы... У вас есть не знать, как вы звать... То, что есть всегда, даже если тело умирать или убивать?
- Душа?
- Душа? Да. Душа! У вас есть. Вы потом новая жизнь. Встретить всех опять. Мы, орки, нет. У нас нет душа. Только одна жизнь. Мы умирать. Исчезать навсегда. Только память оставаться. Песня. И еще есть эта... Честь? Да, честь. Ты не плакать. Ты идить и делать, что должный. Криза... ее зовут Криза, да... Она знать горы так, как я. Она смелый девочка. Она идить с тобой. Грэддок больной, да. Он лежать до весна и не мочь идить. Я должный быть с ним и Грэдда. А Криза идить. Весна Грэддок ходит. И я, и он ходи Ночная Обитель и смотреть и слушать много орки. А потом мы встречаться и говорить, что видеть и находить. А ты и Криза идить утро. Времени не хватать. Скоро снег. Зима. Плохо. Высоко. Лошадь оставлять тут. Им не идти гора. Они не олень. Падать. Боять.
- Спасибо, - Роман вновь заставил себя улыбнуться. - Криза, красивое имя... Нам надо научиться понимать друг друга.
Что ж, кого бы он ни потерял, это уже случилось, а ему нужно идти вперед. Это счастье, что судьба ему послала спутницу и что он может не беспокоиться о Топазе и Перле. Теперь он не сомневается , что перейдет горы и найдет Проклятого...
Эстель Оскора
Я увидела, как Астен упал лицом вперед, уткнувшись в снег. Что это конец, я поняла сразу. То, что произошло потом, я не смогу забыть до конца дней своих, сколько бы их, этих дней, ни было мне отпущено. Время замедлило свой бег, словно прозрачная быстрая река внезапно превратилась в поток тяжелой вязкой магмы. Я ясно видела божественно прекрасное лицо Эанке, на котором появилась торжествующая улыбка, видела ее изящные руки с длинными, унизанными кольцами пальцами, которые медленно-медленно вздымались в повелительном жесте, видела развевающиеся дымно-черные волосы и сверкающие сапфирами серьги... Спутники Эанке медленно появлялись из-за деревьев, медленно оправляли одежды, медленно поворачивали головы в мою сторону...
Я, видимо, вышла из своего укрытия, но как я это сделала, не помню. Эанке увидела меня и засмеялась. Для нее я была уже мертва - досадная и необъяснимая помеха на пути триумфального возвращения в прекрасные миры, заселенные бессмертными; миры, согретые божественным присутствием. Но меня мнение Детей Звезд не заботило. Единственное, что имело значение, это Астен, погибший от руки подлой твари, по несчастью являвшейся его дочерью. Поднимавшаяся во мне холодная, тяжелая ненависть, казалось, становилась осязаемой, превращалась в смертоносное оружие.
Преданный, замерший рядом со мной, внезапно отпрянул - его звериное нутро первым почуяло происходящее. Я стремительно переставала быть собой - неуклюжей и беспомощной женщиной, оказавшейся волею судеб в центре магической круговерти. Эанке Аутондиэль не успела понять, что жертва превратилась в палача. Затопившая меня ненависть внезапно стала мною, а я стала ею. Неистовое желание уничтожить, смести с лица земли убийцу Астена породило чудовищный вихрь, подхвативший эльфов, как осенняя буря подхватывает облетевшие листья. Самым диким было то, что в лесу стояла тишина - даже самые тонкие ветви, и те были спокойны, поднятый мною смерч старательно обходил деревья, кусты, старое птичье гнездо... Ему были нужны лишь те, кого я ненавидела.
- Я признаю обвинение!
Геден, немного поколебавшись, встал рядом с приятелем. Веол и Дэйре растерянно молчали. Эанке кусала губы, с бешенством глядя то на отца, то на Фэриэна, который нерешительно потянул из ножен меч.
- Я вызываю тебя, дабы перед лицом Вечных Звезд прояснилось, что есть истина!
- Я принимаю твой вызов, - лицо Астена оставалось непроницаемым, но его сердце пело - убийства не будет, все уйдут живыми. Фэриэн для него не противник, пусть убирается вместе с Эанке, откуда пришел, а мальчишек он им не отдаст, они все вместе уйдут в Эланд и увидят, что такое Добро и Зло, что такое Борьба, Жизнь, Любовь!
Астен отбросил в сторону плащ, следом за ним полетела куртка. Четверо молодых эльфов не могли отвести зачарованного взгляда от стройного воина с золотыми волосами, схваченными на затылке боевой серебряной лентой. Его противник, торопливо сдиравший свои одежды, словно бы утратил присущую эльфам грациозность и казался сильным, опасным и вместе с тем неуклюжим зверем.
Глава Дома Розы Астен Кленовая Ветвь и глава Дома Лилии Фэриэн Весенний Рассвет отсалютовали друг другу согласно этикету и заняли позицию. Клинки со звоном скрестились. Фэриэн сделал выпад, Астен ловко отступил. Даже не отступил, а слегка подался назад. В зимнем лесу было тихо, очень тихо, и потому каждый звук казался неправдоподобно громким и резким. В снежной тишине далеко разносился звон сшибающихся мечей и скрип снега под ногами бойцов.
Схватка была жестокой. Фэриэн был хорошим воином, даже очень хорошим, и он был уверен в победе, так как никогда не видел младшего из братьев-Лебедей с мечом в руках. Вот с Рамиэрлем, с тем глава Дома Лилии скрестить клинки вряд ли отважился бы. Фэриэн не знал, что учителем разведчика-либра был его собственный отец, чьим наставником в свою очередь был Эмзар Лебединое Крыло, по свидетельству старших эльфов чуть ли не родившийся с клинком в руке и прошедший школу у своих родителей. А в Убежище еще помнили, что последняя из Лебединых королев владела мечом даже лучше, чем ее венценосный супруг. Сегодня младший сын Залиэли с блеском доказывал, что может не только писать стихи, но и драться.
Розы и Лилии, два самых влиятельных Дома клана Лебедя, никогда друг друга не любили, хотя до открытых столкновений у них не доходило со времен Войн Монстров. Эльфов оставалось слишком мало, чтоб они могли позволить себе роскошь убивать друг друга на дуэлях. Казалось, поединки навсегда ушли в прошлое, но кровь Тины отворила дорогу другой крови. И Фэриэн, и Астен вкладывали в бой все свое умение и силу. Первый стремился убить врага, вернув тем самым покорность своих воинов, другой... Другой собирался вывести противника из строя, не убивая. Стороннему наблюдателю вначале могло показаться, что Астен слишком легок. У Фэриэна и руки были длиннее, и в росте он выигрывал, и к тому же был очень силен. Но, понаблюдав за схваткой самое короткое время, становилось очевидным, что принц-Лебедь творит с мечом истинные чудеса. Он фехтовал иначе, чем Фэриэн, делая ставку не на мощь, а на быстроту и неожиданность. На главу Дома Лилии обрушился настоящий водопад ударов. Безошибочно выискивая слабые стороны в обороне своего противника, Астен легко уходил от его атак.
Да, выпады Фэриэна были неистовы, но замершим зрителям становилось все более очевидным, что Кленовая Ветвь упорно щадит врага. Вскоре стало понятно, что Астен метит исключительно в правую руку Фэриэна. И добился-таки своего!
В один прекрасный момент мечи со звоном скрестились, затем Фэриэн сделал еще один выпад, несомненно достигший бы цели, не будь его соперник столь быстр и ловок. Удар, казалось бы неотвратимый, был с легкостью парирован, и, не успел Фэриэн Весенний Рассвет восстановить равновесие, как Астен наконец ударил.
Противник пошатнулся, выронил меч и отступил назад, прижимая левой рукой покалеченную правую. К нему кинулся было Веол, но Фэриэн так рыкнул на беднягу, что того прямо-таки отбросило к троим товарищам. Астен спокойно вытер клинок о снег, светло улыбнувшись, отсалютовал юношам мечом и... упал на утоптанный снег.
Он еще смог прошептать "в спину... как подло... Эанке...", и его глаза закрылись. Затем сознание к нему вернулось, и тот ужас, что он увидел, затмил в его душе ужас смерти. На поляне бесновался чудовищный вихрь, в котором корчились шесть тел. Астен смотрел на это, не имея сил не только что-то изменить, но даже отвернуться. Смотрел, пока еще мог видеть....
Герика все же владела Силой. Бедные мальчишки, ему так и не удалось их спасти...
2228 год от В. И. 5-6-й день месяца Звездного Вихря.
Большой Корбут
Ледяная рука сжала горло так неожиданно, что Роман выронил из рук кружку с чернорябиновым вином, и та покатилась по полу, оставляя на выструганных досках причудливый темно-лиловый след. Но Роман этого не видел. Как и изумленных и испуганных глаз хозяев. Его сердце бешено колотилось, взгляд застилала тьма, прорезываемая ярко-синими вспышками. Он не понимал ни того, что с ним происходит, ни где он находится. Он вообще ничего не понимал, превратившись в один клубок боли и отчаянья. Затем все исчезло так же внезапно, как и накатило, он вновь сидел в чистой, пахнущей сушеными травами горнице в обществе четверых гоблинов и одной собаки, которая успела положить тяжеленные лапы ему на плечи и всячески выражала свое собачье сочувствие, вылизывая лицо эльфа. Отодвинув от себя дружественную морду, Роман виновато улыбнулся, разведя руками, стараясь дать понять, что сам не понимает, что с ним случилось.
Седой гоблин глубоко вздохнул, сотворив рукой какой-то странный знак, видимо отвращающий зло, и подал гостю новую кружку, доверху наполненную все тем же рябиновым. Из четверых обитателей заимки только он один кое-как изъяснялся на старом тарскийском диалекте. Впрочем, для Романа и это было находкой. Хоть тарскийцы и называли свой говор языком, он не очень-то отличался от таянского, который, в свою очередь, был не чем иным, как испорченным арцийским. Просто в Высоком Замке или Идаконе нобили, почитающие себя грамотными, предпочитали говорить и читать на языке империи, пусть даже та переживала не лучшие свои годы. Тарскийские же господари возвели простонародный говор в ранг языка, доказывая, что именно из Тарски, от Циалы и берет начало вся Арция. Год назад это было еще смешно, сейчас становилось страшно.
Как бы то ни было, южные гоблины давно и успешно торговали с тарскийцами, а потому вынуждены были овладевать их наречием. Старый Рэннок пад Коэй в свое время спустил немало плотов по бурным горным рекам и довольно много общался с людьми, что, собственно говоря, и заставило его задуматься о том, так ли уж они плохи и изначально греховны, как утверждали старейшины и жрецы.
Рамиэрлю опять повезло. Прихотливая судьба привела его не в расположенную в половине диа пути от места встречи с Грэддоком (именно так звали спасенного юношу) деревню Ладэка, где заправлял жрец-старейшина, всеми фибрами души ненавидящий не только эльфов, но и людей, а в гости к изгоям, которых сама жизнь сделала терпимыми и научила думать.
В доме, окруженном частоколом с насаженными на него звериными черепами (чтобы умилостивить духов гор), жило четверо. Раньше всех там поселился Рэннок, который не был тогда ни старым, ни седым. Даже среди обладающих медвежьей силой гоблинов предводитель ватаги вогоражей* выделялся силой и смелостью. Никому иному не удалось бы спасти от расправы забравшихся в окрестности деревни людей - мужчину и женщину, видимо искавших в горах лучшей доли.
* Вогораж - плотогон (гобл.).
Было это, как назло, в канун праздника Начала Весны, когда нужно приносить жертву Тьме, чтобы та не отвернула лицо свое от своих детей и не позволила все выжечь яростному и несправедливому солнцу. Когда-то, во времена, которые ушли Рэннок полагал, что к счастью, а жрец-старейшина Кадэррок пад Ухэр - к несчастью, - в жертву Владычице и Родительнице приносили красивейшего юношу, и в этот же день к Ней добровольно уходили старые и немощные, дабы не висеть камнем на шее молодых и вкусить заслуженного отдыха. Кроме того, на Темном алтаре расставались с жизнью пленники, захваченные после того, как день становился длиннее ночи, и лучшие бараны из прошлогоднего приплода. Тогда Ночной Народ был многочисленнее и сильнее.
Рассказывали, что тогда гоблины жили в нижних долинах в каменных городах с храмами, а воины то и дело отправлялись в набеги за добычей и пленными. Затем случилась Беда, и пришлось спешно собираться и уводить женщин и детей в горы. Одни ушли на север, где среди острых скал и ледников продолжали думать о месте и оплакивать Изначальных Созидателей. Другие повернули на юг, где горы были пониже и полесистей. Северяне признали главенство Белых Жрецов, предрекавших возвращение Созидателей, южанам же явился некий Волчий Пророк, заповедовавший приносить в жертву себе подобных и не спускаться с гор до той поры, пока не прозвучит Зов Великого Омма.
Поколения сменялись поколениями, южные гоблины превратились в истинных горцев, все дальше уходили времена былого могущества, все больше смахивали на сказки рассказы о чудовищах-эльфах, о Созидателях, о Великой Проигранной Битве. Оставались смутная тоска да раздирающий душу интерес к поселившимся на равнинах... И еще твердое убеждение, что никто из людей не имеет права подниматься в горы выше Запретной черты. С теми, кто селился ниже, можно было даже торговать, тем более что приносили они вещи изумительной красоты, а в ответ просили всего ничего - деревья, каких в горах было пруд пруди, шкурки и шкуры, что всегда в изобилии были у каждого охотника, да вонючие травы, от которых и вовсе толку никакого не было. Напротив, стоило овцам или быкам забрести в заросли синявки* или кумарки**, как их красивая белая шерсть покрывалась отвратительными пятнами, которые не сходили до линьки.
* Синявка - растущая только в горах Большого Корбута трава, содержащая в себе природный краситель синего цвета.
** Кумарка - растущая только в горах Большого Корбута трава, содержащая в себе природный краситель зеленого цвета. Особенно ценится из-за того, что именно из кумарки готовится краска для церковных облачений.
Впрочем, люди и не рвались в горы. Видимо, и у них были какие-то запреты, а вот эти двое зачем-то пришли. И были пойманы. Вот тогда-то Кадэррок и показал зубы. Он и его дюжие сыновья, одному из которых и посчастливилось захватить добычу, решили встретить праздник так, как об этом пелось в старинных легендах. Пленникам бы пришлось умирать очень долго, если бы не вернувшийся на зиму в родную деревню спустить заработки, а может, и жениться, вогораж Рэннок. И дело было даже не в том, что он был пьян и с детства ненавидел Кадэррока и его недоумков-сыновей. Плотогон ничего не знал о Кодексе Розы*, но душой чувствовал, что пытать связанных подло, истязать же женщину, какого бы племени она ни была, и вовсе противно природе.
* Кодекс Розы- кодекс чести, обязательный для каждого дворянина Благодатных земель.
Это могло показаться чудом, но Рэннок отбил полуживых пленников у их мучителей. Правду сказать, население деревни, хоть и молчало, было все больше на его стороне. И все равно назад ему ходу не было, ибо один из сыновей Кадэррока с проломленной головой остался лежать у котла с кипящим бараньим жиром.
Рэннок стал изгоем, но изгоем уважаемым. Он не мог жить в деревне, не мог привести себе жену. И даже не мог покинуть место своего преступления, ибо это означало, что разгневанные покровители рода убитого, не найдя виновника, могли обратить свой гнев на невинных. Вместе с тем никто не смел поднять руку на невольного убийцу, хотя все знали, где он устроился.
Рэннок построил себе дом на вершине Кумарки, горы, на которой никто не селился, так как склоны ее были покрыты никчемной ядовито-зеленой травой, что, как всем известно, означает, что местные духи-хранители почитают место сие мерзким и нечистым. Тем не менее здесь из земли били чистые и звонкие ключи, в кустах розичек* весной пели соловьи, а ранним летом ядреная зелень кумарки меркла перед сочной краснотой земляничных полян. Рэннок стойко переносил свое одиночество - охотился, резал по дереву, соорудил над пещеркой, из которой били родники, что-то типа часовни... Тяготился ли он своим изгнанием, тосковал ли по бродячей шальной юности, сожалел ли о своем шаге, никто не знал. Шли годы, и вот в одну зимнюю ночь в дверь постучали.
* Горная роза, разновидность шиповника с лепестками темно-вишневого или снежно-белого цвета.
Он знал Грэдду с детства. Пожалуй, она ему даже нравилась, хоть и приходилась внучатой племянницей дураку-жрецу. Когда он в последний раз вернулся домой, Грэдда была смешной девчонкой, еще носившей короткую детскую юбку с бахромой и бусы из ягод рябины. Затем родичи, изредка приходившие к нему за медвежьими шкурами и горным медом и приносившие в обмен муку и холстину, обмолвились, что Грэдду сосватали в соседнюю деревню за состоятельного вдовца и что более богатой свадьбы на их памяти не было.
И вот теперь на его пороге застыла жалкая, облепленная снегом фигурка. Он не сразу ее узнал, но любой гость, пропущенный снежными духами, свят. Грэдда выглядела изможденной до последней крайности и притом была беременна. Не задавая лишних вопросов, Рэннок внес полумертвую женщину в дом, выскочил на улицу за снегом и принялся оттирать обмороженные щеки. Задаваться вопросом, что она тут делает в такую пору, времени не было. Впрочем, она все рассказала ему сама сразу же, как пришла в себя.
История оказалась самой обычной. Мужа, который был еще старше Рэннока, она не любила, хоть и исполняла все, что положено жене. Про самого Кроэрка они почти не говорили, но Рэннок сразу понял, что ни умом, ни добротой, ни красотой тот не отличался. Тем не менее Грэдда честно родила ему дочь. На сына сил у Кроэрка не хватало, но он предпочитал винить в этом жену. А затем в их деревню пришел такой же вогораж, каким был когда-то Рэннок. Он был весел, красив и смел. И она полюбила, сильно, отчаянно и безоглядно. Зима подарила им немного счастья, но потом пошли весенние дожди, и вогораж ушел за текущей водой, распростившись со своей мимолетной подругой и даже не обещая вернуться. А она поняла, что беременна, это было счастьем, она не сомневалась, что родится сын, но... Муж уже почти год не мог иметь к этому никакого отношения и предпочел прилюдно признаться в своей слабосильности, но не покрывать измену жены.
Обвиненная при матерях всей деревни, Грэдда не стала каяться и просить прощения, а высказала все, что накопилось за годы ее невеселого замужества. Высказала и ушла, сорвав с головы расшитую серебром и сердоликами повязку и бросив в лицо мужу свадебное ожерелье. В старые времена за такое ослушницу сбросили бы с обрыва, но это в старые времена. Сейчас же все просто растерялись и дали ей уйти, тем более мужа ее в деревне никто не любил; поговаривали, что свою предыдущую жену он свел в могилу побоями и попреками, потому и должен был искать новую в чужой деревне, куда еще не докатилась его дурная слава.
Что люди, что гоблины, что эльфы - природа одна. Никто не любит принимать неприятные решения, а тем паче брать на себя ответственность за них. Беременная, кое-как одетая женщина уходит в снежную бурю? И пусть ей. Замерзнет - значит, горные духи сочли ее виновной. Выживет - опять же судьба. И никто не виноват.
Грэдда каким-то непостижимым образом добралась до родного дома и упала в объятия матери. Семья готова была ее принять, но Жрец-Старейшина не мог потерпеть такого непотребства. То ли не хотел отдавать залог, внесенный незадачливым супругом, то ли увидел повод вернуть столь любезные ему старинные обычаи. Грэдду решили вернуть в дом мужа, то есть обрекали на смерть. И она бы смирилась, сил бороться у нее почти не оставалось, если бы не ребенок, яростно заявлявший о своем праве на жизнь. И тут мать преступницы вспомнила про Рэннока. Один раз он уже пошел против всех, защитив приговоренных, может быть, поможет и сейчас?
Рэннок не колебался. Грэдда осталась у него. В его доме увидел свет и мальчишка, нареченный в честь матери Грэддоком, которому приемный дед дал свое родовое имя. По весне на Кумарку заявились бывший супруг с Кадэрроком, но ушли несолоно хлебавши. С тех пор у Рэннока появился смысл в жизни, а в доме добрая и ласковая хозяйка.
Год шел за годом. Грэддок рос и радовал мать сходством с ее пропавшим возлюбленным, а деда - ибо старый вогораж стал для него именно дедом, строгим и любящим, - сметливостью и храбростью. А затем их нашла Криза, которой какая-то добрая душа поведала, что мать жива. Отца девочка ненавидела, а норовом пошла не в него и, даже не в мать, а в ее дядю, старинного приятеля Рэннока, самого отчаянного из всей деревни.
Когда девчонке сравнялось четырнадцать и папаша приискал ей подходящего мужа, она просто вылезла в окно, прихватив с собой только любимого пса и пару хороших боевых ножей, которые ее жирному родителю были без надобности, и отправилась на поиски матери. Радость, с которой ее встретили, искупила годы разлуки, и с тех пор в доме не стихал смех. Правда, отныне приходилось соблюдать осторожность, так как Криза была слишком хороша собой да к тому же оставалась наследницей большого родового состояния, которого отец по Ночному Праву не мог лишить единственного законного ребенка.
Рэннок, несмотря на свои годы все еще обладавший медвежьей силой, был хорошим защитником, даже если забыть о том, что дом отшельника неприкосновенен. Да и подрастающий брат обещал превратиться в настоящего воина. Кризу они из дома одну не выпускали, хотя та стреляла без промаха из лука, могла найти дорогу в кромешной тьме и ходила по горным тропам, как серна. Рэннок и. Грэдда часто ночами обсуждали, как сделать так, чтобы Криза смогла встречаться со своими ровесниками. Восемнадцать для девушки предел, если в это лето ее не сосватать, она скорее всего так и проживет всю жизнь отшельницей со стареющей матерью. Мальчику легче. Еще год-два, и он сможет поискать свое счастье с любой ватагой вогоражей, которым нет дела до того, кто ты и откуда, лишь бы был силен и смел.
Но все эти ежедневные заботы отступили, когда ушедший на охоту Грэддок к вечеру не вернулся. Дед утешал Грэдду, говоря, что парень не один, а с Крохом, что скорее всего они забрели слишком далеко от дома в поисках дичи и заночевали в лесу. Грэдда, обычно спокойно переносившая отлучки своих детей, молча плакала. Пришло утро, а об ушедших не было ни слуху ни духу. Криза собралась идти на поиски, но дед ее остановил, сказав, что надо ждать еще, ведь они не знают, куда Грэд пошел, да и, случись что, пес вернулся бы за помощью. Однако к вечеру даже Рэннок понял, что что-то произошло, и заявил, что с первыми лучами солнца пойдет на поиски сам.
Они молча сидели за пустым столом, пытаясь отогнать самые невеселые мысли, когда лай Кроха возвестил о возвращении. Греддок был жив и даже вполне весел и, пока открывались ворота, успел выложить историю всех своих злоключений. Неудивительно, что Рамиэрля приняли с распростертыми объятиями.
Странно, но и у эльфа все его предрассудки смыло, как накатившая на берег волна смывает написанные на песке дурные слова. Гоблины больше не казались ему ни отвратительными, ни страшными. Правда, Творец сотворил их уродливыми, но ведь не лесная же красота спасает мир, а ум, мужество и благородство.
Рамиэрль понял, что он может быть откровенным со своими хозяевами. Тщательно подбирая немногие понятные старику слова, он рассказал что мог. Конечно, о многом пришлось умолчать, в противном случае ему пришлось бы объясняться неделю. Но эльф сказал достаточно, чтобы старый вогораж надолго задумался.
- Гость, - Рэннок, как и все гоблины, в решающую минуту был склонен к патетике, - то, что ты говорить, есть беда для вся земля. Я знать, как глупый старый жрец хотеть беда. Те, кто пришла вниз, такая же, - Рэннок покачал седой головой. - Они не понимать, что играть для Смерть. Их надо держать.
- Ты прав, Антилэ*, - эльф даже не заметил, что говорит с гоблином уважительнее, чем с магом Примере, - я прошу тебя объяснить мне дорогу через ваши горы. Для того чтобы помочь тем, кто сейчас сражается, я должен найти одно место... - он запнулся, не зная, как объяснить, что он ищет, но этого было и не нужно.
* Антилэ- мудрый, почтенный, обращение к старшему, уважаемому мужчине (эльф.).
- Древний место, да, - кивнул гоблин, - такие есть. Есть хороший место. Есть очень плохой, если ходить туда, - он махнул рукой на северо-запад. - Там много Зло. Ты ищешь там, где Зло прекратить. Надо идить вверх. Затем вниз, Рэннок задумался, затем черные глаза радостно блеснули. - Я понимать, что мы делать! Криза! - чернокосая девушка, сидевшая в углу и что-то торопливо плетущая из кожаных ремешков, вскинула гладко причесанную головку.
- Эгхо, куэрх?*
* Да, дедушка? (гобл.)
Старик что-то принялся неторопливо ей объяснять, и с каждым его словом смуглое скуластое лицо словно бы расцветало. Рамиэрль заметил, что начинает привыкать к специфической внешности воплощений зла и находит, что среди них можно жить, не закрывая глаз. К разговору, бурно жестикулируя, присоединился и парнишка. Что-то тихо и ласково сказала женщина. О нем, казалось, забыли. И вот тут-то Роману и стало плохо.
- Прости, Антилэ, - он сам удивился, с каким трудом ему дались эти простые слова, - и попроси простить хозяйку. Я прибавил ей работы.
- Что с ты быть? - резко и требовательно спросил вогораж. - Ты не походить ты сам! Сказать я!
- Не знаю, - через силу улыбнулся Роман, - что-то сжало вот тут, - он показал на сердце. - Затем темнота. И какие-то огни перед глазами. А потом все прошло. Осталась лишь пустота.
- Очень пустота? Да? - участливо переспросил старик и что-то быстро сказал своим, которые обменялись понимающими грустными взглядами, а женщина неслышно подошла к эльфу и обняла его за плечи, что-то тихо-тихо приговаривая по-горски. Странное дело, но Роману от этого стало немного легче.
- Я думать так, - седой гоблин выговаривал чужие человеческие слова еще более старательно, чем раньше, - я очень думать так. Ты сейчас терять близкий или родной. Он умирать и думать о ты. Это плохо, но лучше надо знать. Такая жизнь. Вам она все равно лучшая, чем нам.
- Лучше? - Рамиэрль с удивлением поднял глаза. - Смерть всегда смерть.
- Да, но вы... У вас есть не знать, как вы звать... То, что есть всегда, даже если тело умирать или убивать?
- Душа?
- Душа? Да. Душа! У вас есть. Вы потом новая жизнь. Встретить всех опять. Мы, орки, нет. У нас нет душа. Только одна жизнь. Мы умирать. Исчезать навсегда. Только память оставаться. Песня. И еще есть эта... Честь? Да, честь. Ты не плакать. Ты идить и делать, что должный. Криза... ее зовут Криза, да... Она знать горы так, как я. Она смелый девочка. Она идить с тобой. Грэддок больной, да. Он лежать до весна и не мочь идить. Я должный быть с ним и Грэдда. А Криза идить. Весна Грэддок ходит. И я, и он ходи Ночная Обитель и смотреть и слушать много орки. А потом мы встречаться и говорить, что видеть и находить. А ты и Криза идить утро. Времени не хватать. Скоро снег. Зима. Плохо. Высоко. Лошадь оставлять тут. Им не идти гора. Они не олень. Падать. Боять.
- Спасибо, - Роман вновь заставил себя улыбнуться. - Криза, красивое имя... Нам надо научиться понимать друг друга.
Что ж, кого бы он ни потерял, это уже случилось, а ему нужно идти вперед. Это счастье, что судьба ему послала спутницу и что он может не беспокоиться о Топазе и Перле. Теперь он не сомневается , что перейдет горы и найдет Проклятого...
Эстель Оскора
Я увидела, как Астен упал лицом вперед, уткнувшись в снег. Что это конец, я поняла сразу. То, что произошло потом, я не смогу забыть до конца дней своих, сколько бы их, этих дней, ни было мне отпущено. Время замедлило свой бег, словно прозрачная быстрая река внезапно превратилась в поток тяжелой вязкой магмы. Я ясно видела божественно прекрасное лицо Эанке, на котором появилась торжествующая улыбка, видела ее изящные руки с длинными, унизанными кольцами пальцами, которые медленно-медленно вздымались в повелительном жесте, видела развевающиеся дымно-черные волосы и сверкающие сапфирами серьги... Спутники Эанке медленно появлялись из-за деревьев, медленно оправляли одежды, медленно поворачивали головы в мою сторону...
Я, видимо, вышла из своего укрытия, но как я это сделала, не помню. Эанке увидела меня и засмеялась. Для нее я была уже мертва - досадная и необъяснимая помеха на пути триумфального возвращения в прекрасные миры, заселенные бессмертными; миры, согретые божественным присутствием. Но меня мнение Детей Звезд не заботило. Единственное, что имело значение, это Астен, погибший от руки подлой твари, по несчастью являвшейся его дочерью. Поднимавшаяся во мне холодная, тяжелая ненависть, казалось, становилась осязаемой, превращалась в смертоносное оружие.
Преданный, замерший рядом со мной, внезапно отпрянул - его звериное нутро первым почуяло происходящее. Я стремительно переставала быть собой - неуклюжей и беспомощной женщиной, оказавшейся волею судеб в центре магической круговерти. Эанке Аутондиэль не успела понять, что жертва превратилась в палача. Затопившая меня ненависть внезапно стала мною, а я стала ею. Неистовое желание уничтожить, смести с лица земли убийцу Астена породило чудовищный вихрь, подхвативший эльфов, как осенняя буря подхватывает облетевшие листья. Самым диким было то, что в лесу стояла тишина - даже самые тонкие ветви, и те были спокойны, поднятый мною смерч старательно обходил деревья, кусты, старое птичье гнездо... Ему были нужны лишь те, кого я ненавидела.