Каплер Алексей. Сентиментальная история

   Но больше всего в это исповедальное мгновение устыдился Васнецов ничтожества самой своей жизни. И как-то совсем он сейчас не думал, вроде бы даже забыл о своем театральном существовании - вроде бы его и не было совсем. Была только бессмысленно прожитая жизнь и эта вот девочка - бесконечно дорогая, единственная на свете, любимая и жалкая до того, что, кажется, сердце сейчас разорвется от боли...
   С разрешения доктора - владельца лечебницы - Васнецов поселился в швейцарской - крохотной каморке под лестницей.
   Да он там почти и не бывал. Дни и ночи Васнецов проводил у Таниной постели.
   Приглашались бесчисленные доктора, вызывались московские и питерские светила, созывались консилиумы.
   Надежды не было никакой.
   И все-таки Васнецов не хотел ничему верить и продолжал надеяться.
   В последние дни Тане действительно стало лучше. Улыбаясь, держа руку Степана Ивановича, она отшучивалась от его просьб выйти за него замуж, обвенчаться.
   - Что за анахронизм? Кто теперь это делает? Я просто рассмеюсь, и получится неприличие...
   Но Васнецов настаивал, просил.
   В воскресенье приехал священник - отец Николай с дьячком. Явились шафера коллеги-актеры, и Таню обвенчали с Васнецовым.
   Плакала, выйдя из палаты, Танина мать. Таня ни за что не разрешала Васнецову, а ныне мужу своему, поцеловать себя в губы. Она подставляла щеку, отворачивалась.
   Но однажды ему удалось обмануть ее осторожность, и они едва не задохнулись оба в бесконечном, глубоком, единственном в жизни поцелуе.
   В течение нескольких дней после свадьбы Таня чувствовала себя хорошо, появился аппетит, она часто улыбалась, шутила.
   Поднялось настроение и у Степана Ивановича. Он рассказывал Тане смешные анекдоты.
   Потом Таня попросила его показать, как обезьянка ловит муху.. Это был один из его коронных номеров.
   Иногда, в компании друзей, Васнецова удавалось упросить "показать обезьянку", и он доводил своих зрителей до истерического смеха.
   - Хорошо,- сказал он Тане,- сейчас я ее впущу.
   Васнецов вышел в коридор, потом открылась дверь и в палату вошла обезьянка.
   Это перевоплощение артиста было настоящим чудом. Он стал совсем маленьким, руки свисали до пола, нижняя челюсть выдвинулась далеко вперед, глазки спрятались глубоко в глазницы и озорно блестели оттуда.
   Обезьянка косолапо ступала, загребая короткими ножками со ступнями, повернутыми внутрь, и на ходу помогала себе еще и длинными руками, отталкиваясь ими от пола.
   Таня радостно засмеялась.
   А обезьянка вдруг застыла, повернув мордашку кверху, видимо, заметив муху. Она следила за ее полетом, переводя взгляд из стороны в сторону.
   Затем, решив эту муху поймать, обезьянка косолапо взобралась на стул и, продолжая следить за мухой, стала дожидаться нужного мгновения.
   Где-то, когда-то Васнецов подсмотрел, как в действительности настоящие обезьяны ловят мух - они никогда не гоняются за добычей, не суетятся, а ждут.
   Для человека в полете мухи нет ровно никакой закономерности - муха, по нашим представлениям, носится совершенно беспорядочно. А вот обезьяны, оказывается, знают законы мушиного полета - они существуют, поэтому обезьянка не суетится, а спокойно ждет, зная, что после таких-то и таких-то фигур пилотажа муха обязательно окажется в таком-то месте. И действительно, дождавшись этого мига, обезьянка спокойно, не суетясь, протягивает лапу туда, где, по ее вычислениям, сейчас окажется муха, и даже не хватает, а спокойно берет в воздухе подлетевшую муху и отправляет в рот.
   Этот процесс, с воображаемой, конечно, мухой, показывал Васнецов.
   Кроме того, его обезьяна не вполне пристойно почесывалась и при этом строила уморительные гримасы.
   Васнецов разыгрывал весь этот репертуар, и Таня весело, по-детски смеялась.
   Но, в последний момент, когда, взяв в воздухе муху, он отправил ее в рот,в тот момент, который всегда вызывал самую веселую реакцию, Таня не засмеялась.
   Все еще продолжая как бы пережевывать муху, усиленно двигая челюстью справа налево и слева направо, Васнецов взглянул на Таню и сразу понял: она была мертва.
   После похорон, после ужасной, тяжелой сцены, когда Васнецов вцепился в стоящий на краю могилы гроб и несколько человек не могли оторвать его, а когда оторвали, I кровь лилась с его ободранных ладоней, после этих похорон он заперся дома, никуда не выходил и никого к себе не пускал.
   Соседи по временам слышали из его квартиры, как они говорили, "волчий вой", который до них доносился.
   Затем в городе стало известно, что Васнецова поместили в психиатрическую больницу.
   Театр осиротел. Шли спектакли, некоторые из них делали даже неплохие сборы, но зрители и актеры - все чувствовали, что не стало в театре чего-то самого важного.
   Это был его театр, и даже в те вечера, когда, бывало, прежде он не участвовал в спектакле, -все равно - это был вечер его театра.
   Шло время, но Васнецова не забывали. Говорили часто о нем, жалели. Он вернулся из больницы почти через год, худым, остриженным, молчаливым. Актер Мурманский забрал его к себе, и Васнецов этому молча подчинился.
   Он никуда не выходил, все время проводил в комнате, которую вот уже несколько лет Мурманский снимал у древней старушки недалеко от театра.
   Часами Васнецов стоял у окна, когда Мурманского не было. Садился за стол, когда звали обедать.
   Односложно отвечал на вопросы.
   Мурманский постоянно убеждал его, что нужно вернуться в театр, что это поможет ему.
   Спали они с Мурманским в одной комнате - кровать против кровати.
   Мурманский неторопливо снимал пиджак, жилет, брюки, затем отстегивал широкий желтый ремень, надетый через грудь,- на этом ремне держался его протез.
   Отстегнув ремень, он отнимал свою механическую ногу и ставил ее стоймя между кроватями.
   На ногу, как на вешалку, он надевал ранее снятую одежду, нырял под одеяло и начинал вздыхать.
   - Перестань, Миша,- просил Васнецов,- не надо. Это невозможно, понимаешь, невозможно. Все ушло. Все. Я бездарен, как табуретка. Спи, друг.
   Он отворачивался к стене и лежал долгие ночные часы с открытыми глазами.
   Приходили к Васнецову и депутации: актеры - его коллеги, представители зрителей. Приходил и ответственный товарищ из отдела народного образования, которому подчинены театры,- все было бесполезно.
   Однажды вечером Мурманский, не занятый в спектакле, сидел дома и вязал теплые носки для Васнецова.
   К вязанию он пристрастился еще в те времена, когда долгие месяцы после ампутации ноги лежал в больнице.
   Он скрывал от всех это свое любимое занятие как нечто стыдное, и только Васнецов знал о слабости своего приятеля.
   Степан Иванович сидел, как обычно, у окна. На коленях книга, которую он все собирался прочесть, да никак не мог заставить себя открыть ее.
   За окном в свете фонаря видно было, как падает снег, рак то и дело скользят на раскатанной с утра мальчишками ледяной дорожке прохожие.
   - Степа,- сказал неуверенно Мурманский,- может, хоть в "Ренессанс" на часок... Васнецов неожиданно ответил:
   - Идем.
   В "Ренессансе" инструментальный квартет играл аргентинское танго, безуспешно состязаясь со стуком вилок и ножей, с возбужденными спорами посетителей и выкриками подвыпивших девиц легкого и легчайшего поведения.
   На пятачке перед оркестром несколько пар, сталкиваясь и расходясь, пытались танцевать танго.
   К Васнецову и Мурманскому сразу же подсело несколько собутыльников по прежним временам.
   Официанты, почуяв добычу, сбились у этого столика, смахивая воображаемые пылинки с чистой скатерти и расставляя посуду.
   Через час пьяная компания перекочевала в ресторан "Советский", потом в ресторан "Франсуа", где Васнецовым было разбито два больших зеркала.
   И завертелось, завертелось все снова.
   Кутеж пошел за кутежом, замелькали какие-то незна-1комые лица, каких-то женщин с отвращением выпроваживал Васнецов утром из дома или сам сбегал из их квартир, в которые бог весть как попал.
   А вечером все начиналось заново.
   Однажды он проснулся в чьей-то кровати и в ужасе "вскочил, увидев рядом на подушке окровавленное лицо.
   Оно - окровавленное лицо, впрочем, зевало, и при этом с него падали кроваво-красные куски мяса.
   Оказалось, что дама, у которой - в итоге сумасшедшей ночи - очутился Васнецов, в косметических целях накладывает на ночь под глаза кровавые бифштексы.
   А так как ей нечего было опасаться, что совершенно невменяемый Васнецов это заметит, она решила не пропускать процедуры и, ложась спать, пришлепнула себе бифштексы на лицо.
   Ничего не поняв, в страхе схватил Степан Иванович свои вещички и, не попадая в рукава, взяв в охапку все вместе - брюки, пиджак, шубу, бросился бегом из этого дома.
   Вскоре Васнецов вернулся в театр, и состоялся наконец первый спектакль с его участием.
   Он играл одну из лучших своих ролей - Бальзаминова.
   Барышники продавали билет стоимостью в полтора рубля за десять.
   Васнецовского Бальзаминова город хорошо знал. Этот спектакль игрался великое множество раз, в том числе и в шумные, веселые бенефисы Васнецова -тогда еще жива была эта традиция.
   Первое появление Бальзаминова после двухгодичного перерыва было встречено такой восторженной овацией зала, что более десяти минут - случай небывалый на драматической сцене - невозможно было продолжать спектакль.
   Васнецов стоял, пережидая рукоплескания, затем он раскланялся, еще, еще и еще раскланялся, затем стал жестами просить зрителей сесть, успокоиться.
   Эта овация выражала и радость по поводу возвращения любимого актера, и сочувствие ему, и желание поддержать...
   Шел спектакль, и Бальзаминов говорил и делал все то, что и прежний Бальзаминов - очаровательный дурак, маменькин Бальзаминов, ищущий богатую невесту.
   И пулевые сцены с гениальным текстом Островского были все те же.
   И знаменитые васнецовские отсебятины - публика знала их наизусть - были те же...
   Зрители улыбались, вот наконец вернулся их Васнецов, они снова видят его в своем театре...
   Шел спектакль, проходила сцена за сценой, и в зрительном зале нарастало какое-то смутное беспокойство. В первом антракте еще об этом не говорили. Довольно много поаплодировали и пошли в фойе, в буфеты...
   Но что-то все-таки уже случилось, уже возникло, какое-то еще не осознанное, не понятое чувство.
   Во втором и особенно в третьем акте зрителям стало ясно что их Васнецова, прежнего Степана Васнецова больше нет.
   Это был он и не он. Что-то исчезло, погасло в нем. Что-то главное - может быть, сама жизнь ушла...
   После каждого акта аплодировали и в конце спектакля его несколько раз вызывали, но, выйдя из театра, многие уже прямо говорили, что прежнего Степана Васнецова не стало.
   Он доиграл сезон, а затем был приглашен в Москву. Там он и прослужил еще несколько лет, считаясь очень хорошим актером, но Москва так и не узнала никогда настоящего Васнецова.
   Никогда, ни на одно мгновение, не возвращался тот, в кого без памяти влюблены были зрители, кто был одним из самых выдающихся артистов русского театра.