Каралис Дмитрий Николаевич. Случай с Евсюковым

   Евсюков поднялся на ноги и огляделся. Все спокойно. Он высунулся из лоджии и посмотрел на освещенные окна своей квартиры. Ни дыминки!.. Из близкого телевизора, который Фаддей Кузьмич включил, когда затеялся гладить брюки, слышался голос политического обозревателя: он рассказывал о безобразиях на Юге Африки.
   "Только бы здесь не загреметь, последний рывок остался..." -- Фаддей Кузьмич потрогал увитые виноградными плетями решетки, проверяя, надежно ли они укреплены наверху -- там, где примыкали к его балкону. Вроде надежно.
   Фаддей Кузьмич хорошо помнил, как помогал Косте Боровикову ставить эти узорчатые решетки и как они с женами отмечали потом завершение строительства -- здесь же, на балконе. От тополиных листочков шел горьковатый вяжущий запах, и по скатерти походного столика бегали солнечные пятна. Тогда у них с Маргариткой все и началось. Она пошла на кухню проверить, готово ли мясо, он вызвался ей помочь...
   Фаддей Кузьмич поиграл плечами, разминаясь, и оглянулся на темное окно спальни Боровиковых. Он знал, что там стоят две кровати, разделенные тумбочкой с телефоном, шкаф с бельем, а у окна возвышается проволочная конструкция с цветочными горшками. Теперь все это скрывала бледная желтая портьера, которая слегка колыхалась у чуть приоткрытой форточки.
   "Ну, с богом!" -- напутствовал себя Фаддей Кузьмич и осторожно влез на решетку. Он добрался уже до середины и ухватился рукой за ограждение своей лоджии, как в спальне Боровиковых пробренчал будильник. И -- что самое поразительное! -- тут же замолк. "Что за чертовщина? -- замер Фаддей Кузьмич.-- Ведь никого не было дома, я же звонил..."
   Он спустился на пару ступенек вниз и склонил голову, вслушиваясь. В комнате негромко переговаривались. Точно!..
   Вот звякнуло что-то тонкое и стеклянное, и раздался хрипловатый голос Кости: "Уже одиннадцать..." Фаддей Кузьмич придержал шелестящие на ветру листья винограда. За портьерой вспыхнул размытый огонек спички и, померцав недолго, погас. В это время раздался второй голос, но Боровиков закашлялся, и Фаддей Кузьмич смог лишь убедиться, что голос принадлежит женщине.
   Какая-то неосознанная тревога постучалась тут в сердце Фаддея Кузьмича. Но что за тревога, почему? -- он не мог да и не имел времени разобраться. Шевельнулась портьера, и форточка захлопнулась. "Однако..." -- только и подумал Фаддей Кузьмич, в котором намек на чужие страсти вызвал сложное чувство: и неожиданную зависть, и легкое возбуждение, и еще черт знает что. И это "черт знает что" каким-то образом увязалось и срослось с необъяснимой пока тревогой, царапнувшей сердце. Но тут внизу, скорее всего у Данилы Фомича, стукнула балконная дверь и что-то загремело.
   Фаддей Кузьмич мигом взлетел в свою лоджию.
   Этаж пятый.
   Распахнув приоткрытую дверь, Евсюков сразу же бросился к столу с утюгом и выдернул вилку. Одеяло, слава богу, не дымилось, и замерзшая ладонь Фаддея Кузьмича ощутила приятное тепло в меру нагретой материи.
   Евсюков постоял посреди комнаты, постигая мысль, что он вновь дома. Хорошо. Тепло. Диванчик. Телевизор работает. Он достал из шкафа шерстяные носки и проковылял в ванную. Теплая струя лизнула окоченевшие ноги. Евсюков прикрыл глаза. Казалось, он добирался до своей квартиры целый день. Краюхины, Щегловы, Кривых, Боровиковы... Он на ощупь прибавил горячей. А если бы не было сегодняшнего путешествия? Ноги начали отмокать, пропитывались теплом. Евсюков нашел руками струю и пошевелил пальцами. Так бы все и осталось, как было? Скорее всего... Но теперь уж, граждане, извините -- будем разбираться. И не по личным делам, а просто по делам вашим. Он открыл глаза. Ступни покраснели, от них поднимался пар. Прямо завтра с утра и начнем...
   Фаддей Кузьмич надел колючие носки, принес с лестницы пустое ведро (защелкнув язычок замка на собачку и, зажав в руке связку ключей) и сел в кресло. И тут неясная тревога опять подступила к нему. Откуда она?..
   Грянул телефонный звонок, и он схватил трубку.
   -- Алле! Фадя? -- Голос жены звучал бодро.-- Как дела? Чем занимаешься?
   -- Нормально. Как у тебя? Как мать?
   -- Доктора говорят, ничего страшного. Операцию делать не будут, но пока подержат в больнице.
   -- Ну и хорошо. Когда приедешь?,
   -- Завтра. Первым автобусом хочу...
   -- Так ты сегодня одна ночуешь?
   -- Одна.
   -- Не боишься?
   -- Чего мне бояться... Запрусь, да и все.
   -- Я тебя завтра, может, встречу,-- зачем-то пообещал Фаддей Кузьмич, хотя такой договоренности у них прежде не было. Жена как-то замялась:
   -- А если не получится и я приеду позднее? Зачем тебе зря мотаться? Спи спокойно, сама доберусь. Тебе же на работу...
   -- Ничего, ничего,-- заупрямился вдруг Фаддей Кузьмич, который теперь отчетливо понял, что его тревога связана с отсутствием Машеньки. -- Ты откуда звонишь? Слышно хорошо...
   -- Да? А тебя плохо. С почты, с автомата. Откуда же еще!..
   -- Ну, так я встречу...
   -- С цветами? -- кокетливо спросила жена, и в трубке что-то защелкало.-- Как раньше?
   -- Это уж как получится.
   -- Ну, пока, монетки кончаются. Привет от мамы!
   Фаддей Кузьмич положил трубку и задумался. Да! Да! Дело в жене. Вот откуда тревога-то. И растерялась как-то, когда он сказал, что встретит. Или показалось?
   Запищал телевизор, напоминая, чтобы его выключили. Евсюков ткнул пальцем в кнопку и заходил по комнате. И вообще, из Обуховки ли она звонила? Фаддей Кузьмич вышел в лоджию и заглянул через перила. Окна четвертого этажа по-прежнему темнели... С кем там прячется Боровиков? С очередной подружкой? Припомнилось, как Машенька много раз говорила, что Боровиков ей неприятен, потому что по глазам видно, что он плут и бабник. "Как с ним жена живет? -пожимала она плечами.-- Не понимаю..." Но ведь и он уверял свою жену, что Маргарита Львовна ему безразлична. "Баба как баба,-- кривился он, когда разговор заходил о симпатичной жене Боровикова.-- К тому же кокетка".
   Евсюков набрал номер Боровикова и долго слушал гудки. Не берет, стервец. "И чего только в нем женщины находят? Усы накрутит, зубы оскалит и давай заливать! А им только этого и надо".
   Успокоение не приходило. Вспомнилось некстати и то, как однажды Маргаритка сказала с усмешкой: вот будет смех, если наши супруги тоже снюхаются. Мне-то что, я своего давно не люблю, а вот ты... И потрепала его с грустной усмешкой по волосам...
   Фаддей Кузьмич хмуро выпил чаю, сполоснул чашку, сунул ее в шкафчик и постановил: сейчас же ехать в Обуховку, чтобы развеять все подозрения. Нечего терзаться -- где она, что она... Час по опустевшему ночному шоссе -и он мягко скатится с горбатого деревянного мостика через речку, въедет с погашенными фарами в деревню и остановится около крепкого дома тещи. И хорошо, если все будет хорошо...
   Евсюков не спеша оделся, сунул в рабочий портфель бритву, прошелся по квартире, проверяя, все ли выключено, и, выскользнув на лестницу, запер дверь.
   Серые железные домики гаражей рядком стояли за спортивной площадкой, дальше начинался пустырь. Ветер крепчал и гнал со стороны пустыря мелкий бумажный мусор, раскачивал фонари, с шелестом пригибал к земле и тут же отпускал кустарники. "Не нагнало бы дождя",-- опасливо подумал Фаддей Кузьмич. Он вставил массивный ключ в скважину, распахнул створки ворот и включил в гараже свет.
   Белый "жигуль" покойно дремал между стеллажами с запчастями и инструментом. Фаддей Кузьмич подпер распахнутые створки ворот колышками, открыл машину, поставил двигатель на прогрев и стал протирать лобовое стекло. Сунув тряпку в бардачок, он включил печку. Теплый воздух с шорохом двинулся по салону, приятно обдувая ноги. Фаддей Кузьмич откинулся на спинку. Без десяти двенадцать. Поздновато. Двигатель шумел ровно, почти неслышно. Фаддей Кузьмич качнул педаль тормоза, проверяя. Она упруго отозвалась. Можно было бы ехать... Но есть ли во всем этом смысл? Ночью, к черту на рога... Отелло! Дездемона! Смех. Маша после всех слез и волнений с матерью ударится в измену! Конечно, смех. Смех и нервы. А Маша и Боровиков? Тоже смех. Это какую надо иметь дьявольскую сноровку, чтобы из больницы, от больной матери примчаться в город и прыгнуть в постель Боровикова. А утром, когда вернется с дежурства Маргаритка,-- куда? Этажом выше, к мужу? А если кто увидит? Она же не законченная дура.
   Вот именно.
   Может и к подружке уйти ночевать...
   Громыхнул ветер, и правая створка ворот стала медленно надвигаться, съедая темноту. В гараже посветлело. Евсюков вывернул ключ зажигания, но вытаскивать его не поспешил. Створка ткнулась в порожек и плавно поплыла обратно. И в этот момент хлестнул новый порыв ветра, хлестнул резко, напористо, отлетел колышек, и левая створка, словно ее толкнули могучей рукой, стала стремительно закрываться, поймала правую, плывущую ей навстречу, увлекла за собой, и они с гулом припечатали порожек. Из лязгнувшего замка брызнула какая-то финтифлюшка и, царапнув капот, отлетела прочь.
   Фаддей Кузьмич не спеша вылез из машины, подошел к воротам и уперся в них рукой. Но они лишь коротко спружинили: массивный, с сиреневым отливом язык глубоко сцепил створки. Евсюков наклонился к замку и увидел на месте привычной ребристой ручки обломок штырька. Он искрился в глубине тесного отверстия. Еще надеясь, что все обойдется, Фаддей Кузьмич нашарил на полу обломившуюся ручку, прижал к штырьку и с силой крутанул. Она провернулась, как болт с сорванной резьбой.
   Евсюков выложил на капот бесполезные внутри гаража ключи, чехол с очками, новую авторучку, отступил от ворот и гулко бухнулся в них плечом...
   Он бухнулся еще и еще раз, и когда остановился, чтобы отдышаться, услышал, как на улице шумит дождь.
   Евсюков прикрыл глаза. Серьезный замочек. Щеглов так и сказал тогда: "Серьезный замочек. Вам, Фаддей Кузьмич, как старому приятелю..."
   Дождь шумел сильнее и сильнее. И Фаддею Кузьмичу почему-то вдруг вспомнились тапочки, которые он оставил в траве возле дома.
   1985 г.