Страница:
Старухи, девчонки, аксакалы и джигиты — кажется, весь аул собрался у юрты Алдабергена. То и дело из соседних аулов прибывали родственники и друзья покойного и, наскоро привязав коней к керме[6], заходили в траурную юрту, чтобы выразить соболезнование вдове, и, побыв там немного, присоединялись к тем, кто сидел у войлочной стены юрты, поодаль, у очага, или просто слонялся по аулу.
Рядом уже поставили еще одну юрту. Там теперь находились тела Ураза и Алдабергена.
Страшную весть аул узнал утром, когда председатель аулсовета Шанау промчался галопом, крича во всю глотку: «Беда, беда!» Десяток джигитов во главе со стариком Сарыишаном тут же вскочили на коней и понеслись в сторону Айкай-шагыла. Если не считать двух берданок и дробовика, всадники были вооружены лишь камчами. Но ни берданки, ни дробовика не понадобилось: Кулбатыра и след простыл.
На скрипучую арбу с впряженным в нее верблюдом положили тела погибших, поймали коней Алдабергена и Ураза и отправили в аул. Но долго еще всадники обшаривали склоны барханов в поисках убийцы, однако старания их оказались тщетными.
Разговоры, которые велись теперь возле юрт, вертелись возле одного и того же.
— Только вчера, конечно же, вчера... нет, кажется, позавчера... Возвращались мы с деверем из Жылкыкудука... Дело было в сумерках. Видим, навстречу одинокий всадник, огромный такой... конь под ним игреневой масти... И направляется он именно туда, откуда мы едем. Я тогда подумал: кто бы это мог быть? Теперь-то ясно — Кулбатыр, кто же еще... Таких громил, как он, во всей округе не сыщешь...
— Выдумывать ты мастер... Я слышал, он давно уже вернулся.
— Мне-то что до того, когда он вернулся? Говорю, своими глазами видел.
— Нет, вернулся он совсем недавно. Четыре-пять дней назад, не больше. Днем скрывается в песках, а вечером отправляется под бок к своей женушке.
— Один он или с дружками своими?
— Да вроде бы один...
— Тогда я тоже его видел. Ей-богу, правда. Вчера после полудня искал своего коня на той стороне Калдыгайты. Уже на обратном пути поднялся на Кыземшек — оттуда далеко видно. Гляжу, вроде всадник в песках. Мелькнул и тут же исчез. Мне даже потом подумалось, не померещилось ли? Но на всякий случай я домой подался, от греха подальше. Кто это был, всадник или зверь какой-то... Вчера после обеда это было.
— А ты и впрямь Кулбатыра видел.
— Все-таки боится попадаться на глаза — сразу скрылся.
— На его месте любой побоялся бы. Когда он в «Алаше»[7] был, много чего натворить успел...
— А что именно?
— Ой, об этом и говорить страшно. За ним столько записано — на десятерых по ноздри хватило бы. Покуражился над людьми, да и кровушки пролил... Долго его потом ловили. Тогда еще указ был: где бы и кто бы его ни встретил — расстрелять на месте. Только он хитрый волк, скрылся в песках, сбил погоню со следа, ушел.
— Говорят, он тогда к туркменам подался... А теперь, видно, и семью хочет туда забрать...
— А я слыхал — сдаваться он явился: надоело скитаться.
— Вот народ, вот народ! Все всё видели, все всё слышали. Потрепаться — языки будто салом смажут, а чтобы сообщить вовремя куда следует, нет их!
— За кого ты нас принимаешь? Если бы кто-нибудь точно что-то знал! А так — разговоры одни. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, кто-то о чем-то догадывается. Об этом, что ли, сообщать? Кому от таких сообщений польза?
— Все из-за нашей беспечности...
В стороне шел разговор, почти переплетавшийся с только что слышанным.
— Черт, видно, бережет этого Шанау. Отводит от него пули. Да и не только пули... Помните, в позапрошлом году он решил объездить жеребца? А ведь уже под сорок ему — та ли сноровка! Вот жеребец и сбросил его. Да не куда-нибудь, а прямо на кол для привязи скота. Другой бы тут же богу душу отдал, а Шанау хоть бы хны — жив-здоров.
— Ты прав, нечистая хранит его. Кулбатыр никогда промаху не давал, все знают, какой он стрелок, а тут тремя выстрелами свалить не сумел, будто его кто-то под локти подталкивал.
— Просто не суждено Шанау помереть, вот и не помер.
— А я думаю, нарочно Кулбатыр пустил пулю поверх его башки: мол, знай, с кем имеешь дело! Но убивать не стал...
— Скажешь тоже. Прямо как дитя рассуждаешь. Да попадись Шанау ему в руки, Кулбатыр не то что пристрелил бы его — живьем бы съел.
— А что ему Шанау сделал такого?
— Сде-е-лал!
— Да перестаньте вы! Кулбатыр такой же смертный, как и все остальные. И страх в нем есть, и совесть, наверное... Шутка, что ли, двух человек разом уложить? На третьего, видно, просто рука не поднялась. Видели же сами, и Ураз, и Алдаберген по пуле в сердце получили... Там и расстояние было — в пятикопеечную монету попасть можно, не то что в толстопузого Шанау. Даже наш одноглазый Баймагамбет на месте Кулбатыра не промахнулся бы.
— А откуда у него винтовка взялась? Шанау говорит, мол, кавалерийский карабин — по звуку выстрелов узнал.
— Значит, все-таки стрелял. Да не попал. Кулбатыр, конечно, хороший стрелок, да, видно, ружья давно в руках не держал.
— Слушай, а что это ты так сокрушаешься по поводу промаха? Уж не сожалеешь ли ты, что Шанау уцелел?
— Ты что мелешь! С ума спятил, что ли?
— Как бы там ни было, а Шанау крупно повезло. Дуракам всегда везет — ведь ему все нипочем. Не побоялся же он утром смотаться туда со своим кошмовым мешком[8]. Вполне опять мог с Кулбатыром встретиться.
— Да что там ни говорите, а Шанау есть Шанау. И добавить тут нечего.
Обсуждали происшествие и люди, столпившиеся возле коновязи.
— Нет, от судьбы не уйдешь. Судьба погнала на пулю несчастного Ураза.
— Да, бедняга... Царствие ему небесное!.. Только ведь как ни крути, а и он не без греха был. Многим от него досталось. Помнишь, наверное, как братья Имангали возвели поклеп на единственного сына Айкуна: мол, тот шерсть воровал. Разве утрудил себя разбирательством покойный Ураз? Как бы не так! Присудил неповинному парню шесть лет — и взятки с него гладки. Да и только ли это? Мало от него другие плакали? Вот и отлились ему эти слезы. Наказал аллах.
— Не аллах, а Кулбатыр. Так вернее будет.
— Кулбатыр тоже под богом ходит. Всевышний направлял его руку.
— Ты правду говоришь. Крут был на расправу покойный Ураз... Прихожу позавчера в аулсовет и вижу: они вдвоем с Шанау Сатылгана пропесочивают. С двух сторон так и жмут: почему, мол, последний налог не оплатил? Ураз и говорит: «Хочешь в Итжеккен[9] отправиться, собак объезжать?» Так они его, видно, доняли, что, я смотрю, на Сатылгане лица нет. Попробовал вступиться за него: мол, заплатит он налоги, раньше платил и теперь заплатит. Так Ураз как поднялся на меня, как заорет: «А ну заткнись!»
— Так, значит, за это Кулбатыр на него зуб имел? Сатылган ведь вроде родственник ему?
— Какой он ему родственник? Треплетесь — не знаете ничего! Видно, только я могу просветить вас. За убийство своего отца отомстил Кулбатыр.
— Что же, выходит, Ураз его отца убил?
— Быть не может! За что?
— За что, за что! Чего только не было в то буйное время! Разве спрашивал кто-нибудь: за что?.. Когда Кулбатыр ударился в бега, Ураз и заявился к его отцу. Он, конечно, не один был, целую ораву вооруженных людей с собой привел. Наверное, чтоб напутать старика. Подступил к нему: «Где прячется сын? У нас есть сведения, что ты знаешь об этом». А старик ему: «Ничего я не знаю. Но и знал, не сказал бы. Вам надо — ищите. А я вам не помощник...» Но Ураз, видно, решил все-таки выпотрошить из старика все, что тот знает, — начал грозить расправой. Только ведь и старик, если помните, порох был. Вспылил, схватил камчу — и на Ураза. Трудно сказать, что там у них произошло, только Ураз выхватил наган и пришил старика.
— Вот это да! А я и не знал...
— Будь я на месте Ураза, не стал бы Кулбатыру на глаза показываться. Отправил бы с Шанау своих помощников, а сам бы поостерегся в это дело вмешиваться.
— Судьба погнала. Зарвался человек. Власть, она ведь развращает: думал, наверно, век безнаказанным ходить.
И везде сожалели об Алдабергене.
— Жизнь человеку лишь раз дается. Если успел детей нарожать да вырастить, если повидал да попробовал всякого — о чем жалеть, умирая? А вот Алдаберген совсем молодым ушел.
— Да... Что поделаешь?.. На роду, видно, было написано... Только разве это справедливо — погибнуть от руки какого-то бродяги?
— А какой крепкий парень был! А выносливый! Да на него хоть как на хорошего верблюда нагрузи — повезет. И лицом, и статью вышел. А характер? Просто золотой. Джигит хоть куда!
— Упаси боже от такой, как снег на голову, внезапной беды — вот о чем всем нам всерьез потолковать надо. Ведь у беды свое имя есть — Кулбатыр...
Солнце склонялось к закату, когда на дороге, что перевалила через гору Есенаман, поднялось пыльное облако. Люди давно поглядывали в ту сторону. Дорога вела в волостной центр Кара-тюбе, и еще утром Шанау послал туда гонца.
Впереди ехали специально отряженные волостным руководством милиционеры и уполномоченные, человек пять. Их сразу можно было отличить по стволам карабинов за плечами. А чуть поотстав, трусило еще с десяток всадников — как все догадались, родственников Ураза, которые ехали сюда за его телом.
Сразу же по приезде уполномоченные собрали активистов в доме Шанау.
Волостной уполномоченный, молодой с виду парень — ему можно было дать не больше лет двадцати пяти, — резко сдвинул за спину складки гимнастерки под ремнем, окинул собравшихся недовольным взглядом и, уставившись на Шанау, который под этим взглядом как-то сразу съежился и, казалось, стал еще меньше ростом, заговорил с едва сдерживаемым гневом:
— И о чем только думает этот наш самоуверенный Шанау? Двух славных товарищей потеряли из-за него... Знать, что из себя представляет Кулбатыр, и действовать на авось! Как это называется? Что же вы думали, матерый бандюга вам просто в руки дастся — кинулись за ним почти безоружными и так беспечно?.. Допустим, у Шанау не было злого умысла. Допустим. Но ведь...
И оборвал себя на полуслове. Шанау сидел перед ним совсем потерянный, жалкий, и уполномоченный, видно, пожалел его. Стрельнул еще раз злыми глазами и отвернулся.
— Кулбатыр Сырматов хорошо известен, — продолжал он. — Алаш-ордынский офицер, кровопийца, который и глазом не моргнет, если понадобится укокошить кого-то... Алаш-Орда уничтожена пять лет назад, но все еще бродят ее выкормыши по нашей земле, в норы прячутся, в песках петляют. И не думайте, что они отказались от своих намерений — нарушить покой аульчан, которые только-только избавились от проклятого прошлого и начали строить новую, счастливую жизнь. Пока не очистим землю от этой нечисти, нет нам покоя. И совесть должна нас все время грызть, что мы не достойны хлеба, который едим, если еще живы мерзавцы, подобные Кулбатыру.
Речь, видимо, взволновала его самого. Он с дрожью вздохнул и добавил:
— Разрешается расстреливать на месте без суда и следствия!
Затем слово взял другой уполномоченный. Был он пожилым грузным человеком, со свесившимися на глаза густыми спутанными бровями.
— С нами вместе прибыл начальник милиции Салык Тулемисов и два его сотрудника, — кивнул он на трех милиционеров, сидевших у стены. — Нужно бы, конечно, побольше людей, чтоб действовать без всякого риска, но их негде взять — других дел хватает, все оперативники в работе. Потому-то мы и собрали вас: нужны добровольцы, три-четыре человека. Ведь Кулбатыр, возможно, и не один... Словом, кто возьмется помочь Тулемисову?
— Я согласен идти, — осипшим голосом быстро проговорил Шанау, точно боялся, что его кто-то опередит. Чувствовал свою вину Шанау. Чувствовал.
Пожилой уполномоченный вздохнул, помедлил немного, потом кивнул молодому своему товарищу:
— Пиши. Шанау, сын Барака. Председатель аулсовета.
— И меня запишите, — сказал огромный одноглазый мужик, выдвинувшись вперед.
— Как зовут?
— Баймагамбет, сын Ескары. Раньше батрачил. Большевик.
— Записывай, записывай, — согласился пожилой уполномоченный. — Я его хорошо знаю. Один из лучших активистов.
— Я бы тоже хотел, — подал голос невысокий, не крепко сложенный чернявый парень. — Киикбай мое имя. Сын Койбагара. Я здесь секретарь комсомольской ячейки.
— Подойдет, — согласился пожилой уполномоченный.
— И меня, если можно, — вызвался совсем молоденький парнишка, с мальчишески розовым лицом и слабым пушком под носом.
— Чей же ты будешь, такой прыткий? — улыбнулся, глядя на него, уполномоченный.
— Комсомолец я. — Парень покраснел.
— Что комсомолец — хорошо. А как зовут тебя?
— Куспан, сын Сарыишана.
Нашлись бы еще добровольцы — многих обозлило вероломство Кулбатыра, но уполномоченные сказали, что достаточно: два партийца и два комсомольца — хватит, не весь же аул посылать за этим бандитом.
Все разошлись. Остались лишь те, кому завтра предстояло пуститься в дорогу: надо было кое-что обсудить.
У Шанау и Баймагамбета имелись старенькие берданки. Киикбай и Куспан пообещали раздобыть дробовики.
Отряд собирался выступить на рассвете.
5
Рядом уже поставили еще одну юрту. Там теперь находились тела Ураза и Алдабергена.
Страшную весть аул узнал утром, когда председатель аулсовета Шанау промчался галопом, крича во всю глотку: «Беда, беда!» Десяток джигитов во главе со стариком Сарыишаном тут же вскочили на коней и понеслись в сторону Айкай-шагыла. Если не считать двух берданок и дробовика, всадники были вооружены лишь камчами. Но ни берданки, ни дробовика не понадобилось: Кулбатыра и след простыл.
На скрипучую арбу с впряженным в нее верблюдом положили тела погибших, поймали коней Алдабергена и Ураза и отправили в аул. Но долго еще всадники обшаривали склоны барханов в поисках убийцы, однако старания их оказались тщетными.
Разговоры, которые велись теперь возле юрт, вертелись возле одного и того же.
— Только вчера, конечно же, вчера... нет, кажется, позавчера... Возвращались мы с деверем из Жылкыкудука... Дело было в сумерках. Видим, навстречу одинокий всадник, огромный такой... конь под ним игреневой масти... И направляется он именно туда, откуда мы едем. Я тогда подумал: кто бы это мог быть? Теперь-то ясно — Кулбатыр, кто же еще... Таких громил, как он, во всей округе не сыщешь...
— Выдумывать ты мастер... Я слышал, он давно уже вернулся.
— Мне-то что до того, когда он вернулся? Говорю, своими глазами видел.
— Нет, вернулся он совсем недавно. Четыре-пять дней назад, не больше. Днем скрывается в песках, а вечером отправляется под бок к своей женушке.
— Один он или с дружками своими?
— Да вроде бы один...
— Тогда я тоже его видел. Ей-богу, правда. Вчера после полудня искал своего коня на той стороне Калдыгайты. Уже на обратном пути поднялся на Кыземшек — оттуда далеко видно. Гляжу, вроде всадник в песках. Мелькнул и тут же исчез. Мне даже потом подумалось, не померещилось ли? Но на всякий случай я домой подался, от греха подальше. Кто это был, всадник или зверь какой-то... Вчера после обеда это было.
— А ты и впрямь Кулбатыра видел.
— Все-таки боится попадаться на глаза — сразу скрылся.
— На его месте любой побоялся бы. Когда он в «Алаше»[7] был, много чего натворить успел...
— А что именно?
— Ой, об этом и говорить страшно. За ним столько записано — на десятерых по ноздри хватило бы. Покуражился над людьми, да и кровушки пролил... Долго его потом ловили. Тогда еще указ был: где бы и кто бы его ни встретил — расстрелять на месте. Только он хитрый волк, скрылся в песках, сбил погоню со следа, ушел.
— Говорят, он тогда к туркменам подался... А теперь, видно, и семью хочет туда забрать...
— А я слыхал — сдаваться он явился: надоело скитаться.
— Вот народ, вот народ! Все всё видели, все всё слышали. Потрепаться — языки будто салом смажут, а чтобы сообщить вовремя куда следует, нет их!
— За кого ты нас принимаешь? Если бы кто-нибудь точно что-то знал! А так — разговоры одни. Кто-то что-то видел, кто-то что-то слышал, кто-то о чем-то догадывается. Об этом, что ли, сообщать? Кому от таких сообщений польза?
— Все из-за нашей беспечности...
В стороне шел разговор, почти переплетавшийся с только что слышанным.
— Черт, видно, бережет этого Шанау. Отводит от него пули. Да и не только пули... Помните, в позапрошлом году он решил объездить жеребца? А ведь уже под сорок ему — та ли сноровка! Вот жеребец и сбросил его. Да не куда-нибудь, а прямо на кол для привязи скота. Другой бы тут же богу душу отдал, а Шанау хоть бы хны — жив-здоров.
— Ты прав, нечистая хранит его. Кулбатыр никогда промаху не давал, все знают, какой он стрелок, а тут тремя выстрелами свалить не сумел, будто его кто-то под локти подталкивал.
— Просто не суждено Шанау помереть, вот и не помер.
— А я думаю, нарочно Кулбатыр пустил пулю поверх его башки: мол, знай, с кем имеешь дело! Но убивать не стал...
— Скажешь тоже. Прямо как дитя рассуждаешь. Да попадись Шанау ему в руки, Кулбатыр не то что пристрелил бы его — живьем бы съел.
— А что ему Шанау сделал такого?
— Сде-е-лал!
— Да перестаньте вы! Кулбатыр такой же смертный, как и все остальные. И страх в нем есть, и совесть, наверное... Шутка, что ли, двух человек разом уложить? На третьего, видно, просто рука не поднялась. Видели же сами, и Ураз, и Алдаберген по пуле в сердце получили... Там и расстояние было — в пятикопеечную монету попасть можно, не то что в толстопузого Шанау. Даже наш одноглазый Баймагамбет на месте Кулбатыра не промахнулся бы.
— А откуда у него винтовка взялась? Шанау говорит, мол, кавалерийский карабин — по звуку выстрелов узнал.
— Значит, все-таки стрелял. Да не попал. Кулбатыр, конечно, хороший стрелок, да, видно, ружья давно в руках не держал.
— Слушай, а что это ты так сокрушаешься по поводу промаха? Уж не сожалеешь ли ты, что Шанау уцелел?
— Ты что мелешь! С ума спятил, что ли?
— Как бы там ни было, а Шанау крупно повезло. Дуракам всегда везет — ведь ему все нипочем. Не побоялся же он утром смотаться туда со своим кошмовым мешком[8]. Вполне опять мог с Кулбатыром встретиться.
— Да что там ни говорите, а Шанау есть Шанау. И добавить тут нечего.
Обсуждали происшествие и люди, столпившиеся возле коновязи.
— Нет, от судьбы не уйдешь. Судьба погнала на пулю несчастного Ураза.
— Да, бедняга... Царствие ему небесное!.. Только ведь как ни крути, а и он не без греха был. Многим от него досталось. Помнишь, наверное, как братья Имангали возвели поклеп на единственного сына Айкуна: мол, тот шерсть воровал. Разве утрудил себя разбирательством покойный Ураз? Как бы не так! Присудил неповинному парню шесть лет — и взятки с него гладки. Да и только ли это? Мало от него другие плакали? Вот и отлились ему эти слезы. Наказал аллах.
— Не аллах, а Кулбатыр. Так вернее будет.
— Кулбатыр тоже под богом ходит. Всевышний направлял его руку.
— Ты правду говоришь. Крут был на расправу покойный Ураз... Прихожу позавчера в аулсовет и вижу: они вдвоем с Шанау Сатылгана пропесочивают. С двух сторон так и жмут: почему, мол, последний налог не оплатил? Ураз и говорит: «Хочешь в Итжеккен[9] отправиться, собак объезжать?» Так они его, видно, доняли, что, я смотрю, на Сатылгане лица нет. Попробовал вступиться за него: мол, заплатит он налоги, раньше платил и теперь заплатит. Так Ураз как поднялся на меня, как заорет: «А ну заткнись!»
— Так, значит, за это Кулбатыр на него зуб имел? Сатылган ведь вроде родственник ему?
— Какой он ему родственник? Треплетесь — не знаете ничего! Видно, только я могу просветить вас. За убийство своего отца отомстил Кулбатыр.
— Что же, выходит, Ураз его отца убил?
— Быть не может! За что?
— За что, за что! Чего только не было в то буйное время! Разве спрашивал кто-нибудь: за что?.. Когда Кулбатыр ударился в бега, Ураз и заявился к его отцу. Он, конечно, не один был, целую ораву вооруженных людей с собой привел. Наверное, чтоб напутать старика. Подступил к нему: «Где прячется сын? У нас есть сведения, что ты знаешь об этом». А старик ему: «Ничего я не знаю. Но и знал, не сказал бы. Вам надо — ищите. А я вам не помощник...» Но Ураз, видно, решил все-таки выпотрошить из старика все, что тот знает, — начал грозить расправой. Только ведь и старик, если помните, порох был. Вспылил, схватил камчу — и на Ураза. Трудно сказать, что там у них произошло, только Ураз выхватил наган и пришил старика.
— Вот это да! А я и не знал...
— Будь я на месте Ураза, не стал бы Кулбатыру на глаза показываться. Отправил бы с Шанау своих помощников, а сам бы поостерегся в это дело вмешиваться.
— Судьба погнала. Зарвался человек. Власть, она ведь развращает: думал, наверно, век безнаказанным ходить.
И везде сожалели об Алдабергене.
— Жизнь человеку лишь раз дается. Если успел детей нарожать да вырастить, если повидал да попробовал всякого — о чем жалеть, умирая? А вот Алдаберген совсем молодым ушел.
— Да... Что поделаешь?.. На роду, видно, было написано... Только разве это справедливо — погибнуть от руки какого-то бродяги?
— А какой крепкий парень был! А выносливый! Да на него хоть как на хорошего верблюда нагрузи — повезет. И лицом, и статью вышел. А характер? Просто золотой. Джигит хоть куда!
— Упаси боже от такой, как снег на голову, внезапной беды — вот о чем всем нам всерьез потолковать надо. Ведь у беды свое имя есть — Кулбатыр...
Солнце склонялось к закату, когда на дороге, что перевалила через гору Есенаман, поднялось пыльное облако. Люди давно поглядывали в ту сторону. Дорога вела в волостной центр Кара-тюбе, и еще утром Шанау послал туда гонца.
Впереди ехали специально отряженные волостным руководством милиционеры и уполномоченные, человек пять. Их сразу можно было отличить по стволам карабинов за плечами. А чуть поотстав, трусило еще с десяток всадников — как все догадались, родственников Ураза, которые ехали сюда за его телом.
Сразу же по приезде уполномоченные собрали активистов в доме Шанау.
Волостной уполномоченный, молодой с виду парень — ему можно было дать не больше лет двадцати пяти, — резко сдвинул за спину складки гимнастерки под ремнем, окинул собравшихся недовольным взглядом и, уставившись на Шанау, который под этим взглядом как-то сразу съежился и, казалось, стал еще меньше ростом, заговорил с едва сдерживаемым гневом:
— И о чем только думает этот наш самоуверенный Шанау? Двух славных товарищей потеряли из-за него... Знать, что из себя представляет Кулбатыр, и действовать на авось! Как это называется? Что же вы думали, матерый бандюга вам просто в руки дастся — кинулись за ним почти безоружными и так беспечно?.. Допустим, у Шанау не было злого умысла. Допустим. Но ведь...
И оборвал себя на полуслове. Шанау сидел перед ним совсем потерянный, жалкий, и уполномоченный, видно, пожалел его. Стрельнул еще раз злыми глазами и отвернулся.
— Кулбатыр Сырматов хорошо известен, — продолжал он. — Алаш-ордынский офицер, кровопийца, который и глазом не моргнет, если понадобится укокошить кого-то... Алаш-Орда уничтожена пять лет назад, но все еще бродят ее выкормыши по нашей земле, в норы прячутся, в песках петляют. И не думайте, что они отказались от своих намерений — нарушить покой аульчан, которые только-только избавились от проклятого прошлого и начали строить новую, счастливую жизнь. Пока не очистим землю от этой нечисти, нет нам покоя. И совесть должна нас все время грызть, что мы не достойны хлеба, который едим, если еще живы мерзавцы, подобные Кулбатыру.
Речь, видимо, взволновала его самого. Он с дрожью вздохнул и добавил:
— Разрешается расстреливать на месте без суда и следствия!
Затем слово взял другой уполномоченный. Был он пожилым грузным человеком, со свесившимися на глаза густыми спутанными бровями.
— С нами вместе прибыл начальник милиции Салык Тулемисов и два его сотрудника, — кивнул он на трех милиционеров, сидевших у стены. — Нужно бы, конечно, побольше людей, чтоб действовать без всякого риска, но их негде взять — других дел хватает, все оперативники в работе. Потому-то мы и собрали вас: нужны добровольцы, три-четыре человека. Ведь Кулбатыр, возможно, и не один... Словом, кто возьмется помочь Тулемисову?
— Я согласен идти, — осипшим голосом быстро проговорил Шанау, точно боялся, что его кто-то опередит. Чувствовал свою вину Шанау. Чувствовал.
Пожилой уполномоченный вздохнул, помедлил немного, потом кивнул молодому своему товарищу:
— Пиши. Шанау, сын Барака. Председатель аулсовета.
— И меня запишите, — сказал огромный одноглазый мужик, выдвинувшись вперед.
— Как зовут?
— Баймагамбет, сын Ескары. Раньше батрачил. Большевик.
— Записывай, записывай, — согласился пожилой уполномоченный. — Я его хорошо знаю. Один из лучших активистов.
— Я бы тоже хотел, — подал голос невысокий, не крепко сложенный чернявый парень. — Киикбай мое имя. Сын Койбагара. Я здесь секретарь комсомольской ячейки.
— Подойдет, — согласился пожилой уполномоченный.
— И меня, если можно, — вызвался совсем молоденький парнишка, с мальчишески розовым лицом и слабым пушком под носом.
— Чей же ты будешь, такой прыткий? — улыбнулся, глядя на него, уполномоченный.
— Комсомолец я. — Парень покраснел.
— Что комсомолец — хорошо. А как зовут тебя?
— Куспан, сын Сарыишана.
Нашлись бы еще добровольцы — многих обозлило вероломство Кулбатыра, но уполномоченные сказали, что достаточно: два партийца и два комсомольца — хватит, не весь же аул посылать за этим бандитом.
Все разошлись. Остались лишь те, кому завтра предстояло пуститься в дорогу: надо было кое-что обсудить.
У Шанау и Баймагамбета имелись старенькие берданки. Киикбай и Куспан пообещали раздобыть дробовики.
Отряд собирался выступить на рассвете.
5
Они сели в седла, когда на востоке только-только замутнело небо. Негромкий перебор копыт в этой ранней тиши разносился далеко по округе.
Вчера вечером двое уполномоченных, начальник милиции Салык и председатель аулсовета Шанау остались и чуть ли не до утра обсуждали, где искать Кулбатыра. Бандит мог скрываться в любом ауле волости. Хотя эта догадка была почти сразу же отвергнута: вряд ли кто осмелится дать ему приют, особенно после того, что произошло здесь, под Косагачем, — в степи слух разносится быстро.
Значит, может затаиться лишь в нескольких местах: в песках Карагандыкум, в зарослях Калдыгайты, в горах Есенамана. Но и тут стоило подумать. Действительно, вокруг Калдыгайты заросли надежные, но ведь и окрестности реки густо заселены — того и гляди, попадешься на глаза. Горы Есенамана тоже не годятся. Горы — одно название. На самом деле это почти слившиеся друг с другом пологие холмы, лишенные растительности. Ущелья и глубокие овраги, где можно было бы укрыться всаднику, по пальцам пересчитать. Выходило, что самое удобное место для Кулбатыра — пески: там уже некогда скрывался он. И все же для начала решено было заехать в Жылкыкудук — аул, где жила жена Кулбатыра: может, удастся разузнать, куда он подался.
Когда Косагач скрылся за пригорком, Салык придержал отряд и, строго оглядывая каждого, рассказал о ночном совете и принятом решении. Потом велел прекратить разговоры и двигаться будучи все время наготове.
Несчастье, которое свалилось вчера на головы аульчан, вопли женщин и детей, раздирающие душу проклятия судьбе, окровавленные тела погибших — все это не могло не леденить сердца людей. До разговоров ли тут было! Все ехали хмурые, сосредоточенные. Салык, Шанау и Баймагамбет, державшиеся чуть впереди, изредка еще перебрасывались короткими фразами. Куспан же, Киикбай и два милиционера, Абдулла и Сагынгали, помалкивали.
Оставив позади верст двадцать, перешли на мелкую рысь. Теперь надо быть особенно осторожными: впереди показались пестрые холмы Айкай-шагыла.
Рассвет близился стремительно. Еще, казалось, совсем недавно небо на востоке лишь начало бледнеть, а сейчас свет разлился по всей степи, ярче и ярче становился он под напором наступающего дня, и вот между двумя четко очерченными на востоке черными курганами появился третий курган — красный сияющий диск солнца.
Вряд ли стоило прочесывать Айкай-шагыл — Кулбатыр наверняка ушел подальше от этих мест. Но могло быть и наоборот. Мог же он предположить, что они так и подумают — он ушел, и устроить очередную засаду! А потому маленький отряд рассыпался цепью и двигался с оружием на изготовку.
Приближаясь к месту вчерашней трагедии, Куспан и Киикбай чувствовали, как учащенно забились их сердца. Волнение их еще больше усилилось, когда они заметили, как Шанау подъехал к Салыку и концом камчи указал на холмик, откуда прогремели вчера выстрелы.
Прочесывание, как и предполагал Салык, результатов не дало. Отряд понесся к Жылкыкудуку; вскоре вдали показались блеклые юрты аула.
В Жылкыкудуке жил непутевый народ. Люди тут и прежде не отличались дружбой и единством, а в дни революции и гражданской войны и вовсе разлетелись по белу свету. Из двадцати юрт аула остались лишь четыре.
Тесть Кулбатыра Жанбыршы был одним из тех, кто, дожив до глубокой старости, мог спокойно сказать, что до дна испил чашу горестей и радостей, всё испытал и всё перевидал, и на покой отправляется с сознанием исполненного долга. Примерно так в прошлом году перед смертью своей и сказал старый Жанбыршы. Теперь здесь жила его вдова с сыном Раисом и дочерью Аккагаз, женой Кулбатыра, и двумя ее детьми. Об этом и сообщил Салыку Шанау.
И опять из предосторожности не стали сразу заезжать в аул. Необходимо было проверить, нет ли там Кулбатыра. Но как проверить?
— Давайте я пойду, — вызвался Куспан. — Как-никак, а Раис мой друг. Да и тетушку Аккагаз я хорошо знаю.
Он выехал вперед, сияя от волнения своим мальчишески круглым лицом, снял дробовик, который в пути с непривычки оттянул плечо, положил его поперек седла. Потом откинул назад болтавшуюся у ноги кривую саблю. Сабля была старая. Она издавна висела в их юрте, и, отправляясь в путь, Куспан прихватил ее с собой — оружие все-таки.
И петушиный вид, и слова мальчишки задели Шанау. Он бросил на него презрительный взгляд.
— Тоже мне, нашел тетушку! — заворчал он. — Может, и Кулбатыр тебе дядюшка? Смотри, как бы эти волки не сожрали тебя со всеми потрохами, если ты сунешься к ним. Нет, я не доверяю сосункам. Лучше ты иди, Баймагамбет.
У Куспана запылали щеки, он обидчиво поджал губы. Опять этот Шанау распоряжается! Давно ли его отчитывал сам уполномоченный из волости? Ни на кого не глядя, он повернул коня и присоединился к Киикбаю.
Тот поглядел на приятеля, и едва заметная усмешка собрала морщинки в уголках его черных красивых глаз. Он тоже знал всех в этом ауле. Вместе с Раисом, великолепным домбристом и певцом, они не раз отправлялись на всякие праздники. Он тоже хотел вызваться, но Куспан опередил его. И теперь Киикбай даже радовался, что не успел высунуться, а то бы и его одернули.
Куспан заметил его усмешку, поглядел хмуро: нашел чему радоваться!
Баймагамбет отделился от группы и не торопясь поехал к аулу. Достигнув крайней юрты, спешился, привязал коня и вошел внутрь. Через некоторое время он появился снаружи и помахал остальным: подъезжайте — спокойно.
Вчерашнее событие взбудоражило аульчан, поселило тревогу: мало ли чего теперь можно было ожидать! И появление вооруженных всадников, на лицах которых нельзя углядеть не только улыбки, но и простого доброжелательства, как бы подтверждало, что опасения не напрасны.
Как только отряд въехал в аул, из юрт высыпали все жители. Они стояли кучкой, будто показывая, что все они здесь родственники, и если придется отвечать, то ответят все вместе. Лишь вдова покойного Жанбыршы как вышла из юрты, так и опустилась на землю у порога, внезапно схватившись за сердце. Но именно к ней довольно грубо и обратился Шанау:
— Где Кулбатыр?
От его окрика она, казалось, еще больше сжалась, лицо ее помертвело.
— Не знаю, — застонала она. — Откуда мне знать! О аллах! Почему я должна отвечать за него? Пришел вчера ночью, потом ушел... И Аккагаз ушла вместе с ним... Детей вот оставили. Может, и они должны за отца отвечать? Тогда берите их, режьте, убивайте! И меня убейте!.. Горе мне, горе! Что вы от меня хотите? Откуда мне знать, куда они ушли! И этого непутевого Раиса нет, запропастился неизвестно куда. Ни одного мужчины в доме, некому защитить бедную старуху!
Тревога, появившаяся у нее с первого дня пребывания здесь Кулбатыра, ужасные слухи, уход Аккагаз, а теперь еще и приезд вооруженных людей — все это вконец истощило нервы бедной женщины. Она забилась в рыданиях, шаря по земле слепыми руками, и потеряла сознание.
К ней кинулись женщины, как всегда в суматохе не столько помогая, сколько мешая друг другу, брызгали в лицо водой, трясли, растирали щеки, но маленькое тело ее оставалось неподвижным. И, видя это, стоявшая у дверей юрты девочка лет десяти внезапно ударилась в такие слезы, такой крик отчаяния вырвался у нее из сердца, что все находившиеся вокруг невольно вздрогнули. Услышав крик сестренки, из юрты выскочил мальчишка. По виду он был на год или на два старше ее. Юркнув между людьми, он подскочил к Шанау, подпрыгнул, цепляясь ему за ворот, и неокрепшим кулачком ткнул куда-то в щеку.
— Не трогай, не трогай бабушку! — кричал он, вцепившись в Шанау.
Ошарашенный Шанау едва оторвал его от себя и швырнул в сторону, сопроводив подзатыльником.
— Пошел вон, волчонок! Или, может, тебя вот этой штуковиной вытянуть? — пригрозил он камчой.
— Спокойнее, Шанау. Спокойней! — перехватил его руку Салык.
Подошел к женщинам, хлопотавшим возле старухи, велел унести ее в юрту, ласково подтолкнул следом плачущую девочку, потом поманил за собой Шанау, Баймагамбета и нескольких взрослых мужчин и повел их в сторону — обстоятельно расспросить о Кулбатыре.
Аульные ничего и не пытались скрывать, выложили все, что знали. Кулбатыр появлялся здесь ночью, ночью же и уходил. Вчера со стороны юрты покойного Жанбыршы, отца Аккагаз, доносились обрывки какого-то оживленного разговора и было там неспокойно... Впрочем, в последние дни это стало настолько привычным, что никто особого внимания не обратил. Только теперь начали догадываться, что Кулбатыр приезжал за женой, а куда они направились, это неизвестно. Трудно сказать и куда подевался Раис. Может, ушел вместе с сестрой и зятем, а может, отправился к родственникам в Кокжар, а оттуда на базар; он тут говорил, что нужно что-то купить. Между прочим, один из аульчан, пасший вчера овец возле Калдыгайты, видел двух всадников. Кто такие — разглядеть не удалось, были слишком далеко. Может, Кулбатыр с женой, а может, и нет, как знать? Во всяком случае, путь они держали мимо Кыземшека в сторону Аккумов...
Больше расспрашивать было не о чем. Да и задерживаться не имело смысла. Ясно: Кулбатыр ушел в пески.
Пока начальник милиции разговаривал с мужчинами, молодые парни его отряда походили по юртам, где их угощали свежим айраном[10], и между делом расспросили женщин и стариков. Те говорили примерно то же самое.
Салык приказал садиться на коней.
На другой стороне Калдыгайты они изъездили вдоль и поперек все окрестности, особенно тщательно обыскивали подножие Кыземшека. Но ни следов, никаких других примет проехавших недавно всадников обнаружить не удалось. Тогда преследователи направились к Аккуму — небольшой части песков Карагандыкум.
Салык сказал было, что неплохо бы пошарить здесь, в Аккумах, неподалеку от Косагача. Его поддержал и Шанау: бандит вполне может притаиться рядом с аулом, а потому нелишне как следует прочесать Аккумы. Но им возразил Баймагамбет. Местность он знал как свои пять пальцев, а потому заявил с уверенностью:
— Не станет Кулбатыр так рисковать. В случае чего, от погони ему в Аккумах не уйти. А теперь он к тому же не один, должен думать не только о своей шкуре. Если и можно где-то надежно укрыться, так только в Карагандыкумских песках. Они однажды спасли его.
Не согласиться с ним было невозможно. И лишь отряд двинулся туда, куда советовал Баймагамбет, как сразу же на северной оконечности Аккумов наткнулись на следы двух всадников.
Следы вели на запад. Салыку вспомнились слова пастуха из Жылкыкудука. Так вот они, эти пресловутые всадники, которых видел пастух возле Кыземшека!
Шаг следов был короткий. По всей видимости, всадники не торопили коней. Да и шли они по самому краю песков, где грунт не так зыбок, — очевидно, старались сохранить лошадей свежими как можно дольше. Теперь Салык уже почти не сомневался, что это Кулбатыр и его спутница — кому еще в этих местах ездить слишком далеко: коней-то берегли именно для дальней дороги.
Нынешнее лето выдалось сухим и жарким. Беспощадное солнце сжигало землю. Прежде эта окраина Аккумов курчавилась разнотравьем, нынче же к началу августа даже такие неприхотливые растения, как молочай, стали вялыми, безжизненными, осыпала свои почки полынь, не говоря уже о ковыле и пырее — те и вовсе сгорели.
Вот и сейчас путники чувствовали горячее дыхание суховея. Несмотря на то что еще, казалось, не ушло утро, рубахи намокли — хоть выжимай. Так и хотелось рвануть их на груди, подставляя ее потокам холодного воздуха. Но прохлады не было. Жар обжигал лица и сушил глотки. От стелющегося по земле горячего ветра дребезжали и позванивали пустые оболочки высохшего чертополоха.
Двигались до самого полудня, пока зной окончательно не вымотал бойцов. Тогда и устроили привал. Люди падали прямо на землю и мгновенно окунались в текучую дрему. Но через два часа Салык снова усадил в седла свое войско. К вечеру отряд достиг окраины Карагандыкумов.
Вчера вечером двое уполномоченных, начальник милиции Салык и председатель аулсовета Шанау остались и чуть ли не до утра обсуждали, где искать Кулбатыра. Бандит мог скрываться в любом ауле волости. Хотя эта догадка была почти сразу же отвергнута: вряд ли кто осмелится дать ему приют, особенно после того, что произошло здесь, под Косагачем, — в степи слух разносится быстро.
Значит, может затаиться лишь в нескольких местах: в песках Карагандыкум, в зарослях Калдыгайты, в горах Есенамана. Но и тут стоило подумать. Действительно, вокруг Калдыгайты заросли надежные, но ведь и окрестности реки густо заселены — того и гляди, попадешься на глаза. Горы Есенамана тоже не годятся. Горы — одно название. На самом деле это почти слившиеся друг с другом пологие холмы, лишенные растительности. Ущелья и глубокие овраги, где можно было бы укрыться всаднику, по пальцам пересчитать. Выходило, что самое удобное место для Кулбатыра — пески: там уже некогда скрывался он. И все же для начала решено было заехать в Жылкыкудук — аул, где жила жена Кулбатыра: может, удастся разузнать, куда он подался.
Когда Косагач скрылся за пригорком, Салык придержал отряд и, строго оглядывая каждого, рассказал о ночном совете и принятом решении. Потом велел прекратить разговоры и двигаться будучи все время наготове.
Несчастье, которое свалилось вчера на головы аульчан, вопли женщин и детей, раздирающие душу проклятия судьбе, окровавленные тела погибших — все это не могло не леденить сердца людей. До разговоров ли тут было! Все ехали хмурые, сосредоточенные. Салык, Шанау и Баймагамбет, державшиеся чуть впереди, изредка еще перебрасывались короткими фразами. Куспан же, Киикбай и два милиционера, Абдулла и Сагынгали, помалкивали.
Оставив позади верст двадцать, перешли на мелкую рысь. Теперь надо быть особенно осторожными: впереди показались пестрые холмы Айкай-шагыла.
Рассвет близился стремительно. Еще, казалось, совсем недавно небо на востоке лишь начало бледнеть, а сейчас свет разлился по всей степи, ярче и ярче становился он под напором наступающего дня, и вот между двумя четко очерченными на востоке черными курганами появился третий курган — красный сияющий диск солнца.
Вряд ли стоило прочесывать Айкай-шагыл — Кулбатыр наверняка ушел подальше от этих мест. Но могло быть и наоборот. Мог же он предположить, что они так и подумают — он ушел, и устроить очередную засаду! А потому маленький отряд рассыпался цепью и двигался с оружием на изготовку.
Приближаясь к месту вчерашней трагедии, Куспан и Киикбай чувствовали, как учащенно забились их сердца. Волнение их еще больше усилилось, когда они заметили, как Шанау подъехал к Салыку и концом камчи указал на холмик, откуда прогремели вчера выстрелы.
Прочесывание, как и предполагал Салык, результатов не дало. Отряд понесся к Жылкыкудуку; вскоре вдали показались блеклые юрты аула.
В Жылкыкудуке жил непутевый народ. Люди тут и прежде не отличались дружбой и единством, а в дни революции и гражданской войны и вовсе разлетелись по белу свету. Из двадцати юрт аула остались лишь четыре.
Тесть Кулбатыра Жанбыршы был одним из тех, кто, дожив до глубокой старости, мог спокойно сказать, что до дна испил чашу горестей и радостей, всё испытал и всё перевидал, и на покой отправляется с сознанием исполненного долга. Примерно так в прошлом году перед смертью своей и сказал старый Жанбыршы. Теперь здесь жила его вдова с сыном Раисом и дочерью Аккагаз, женой Кулбатыра, и двумя ее детьми. Об этом и сообщил Салыку Шанау.
И опять из предосторожности не стали сразу заезжать в аул. Необходимо было проверить, нет ли там Кулбатыра. Но как проверить?
— Давайте я пойду, — вызвался Куспан. — Как-никак, а Раис мой друг. Да и тетушку Аккагаз я хорошо знаю.
Он выехал вперед, сияя от волнения своим мальчишески круглым лицом, снял дробовик, который в пути с непривычки оттянул плечо, положил его поперек седла. Потом откинул назад болтавшуюся у ноги кривую саблю. Сабля была старая. Она издавна висела в их юрте, и, отправляясь в путь, Куспан прихватил ее с собой — оружие все-таки.
И петушиный вид, и слова мальчишки задели Шанау. Он бросил на него презрительный взгляд.
— Тоже мне, нашел тетушку! — заворчал он. — Может, и Кулбатыр тебе дядюшка? Смотри, как бы эти волки не сожрали тебя со всеми потрохами, если ты сунешься к ним. Нет, я не доверяю сосункам. Лучше ты иди, Баймагамбет.
У Куспана запылали щеки, он обидчиво поджал губы. Опять этот Шанау распоряжается! Давно ли его отчитывал сам уполномоченный из волости? Ни на кого не глядя, он повернул коня и присоединился к Киикбаю.
Тот поглядел на приятеля, и едва заметная усмешка собрала морщинки в уголках его черных красивых глаз. Он тоже знал всех в этом ауле. Вместе с Раисом, великолепным домбристом и певцом, они не раз отправлялись на всякие праздники. Он тоже хотел вызваться, но Куспан опередил его. И теперь Киикбай даже радовался, что не успел высунуться, а то бы и его одернули.
Куспан заметил его усмешку, поглядел хмуро: нашел чему радоваться!
Баймагамбет отделился от группы и не торопясь поехал к аулу. Достигнув крайней юрты, спешился, привязал коня и вошел внутрь. Через некоторое время он появился снаружи и помахал остальным: подъезжайте — спокойно.
Вчерашнее событие взбудоражило аульчан, поселило тревогу: мало ли чего теперь можно было ожидать! И появление вооруженных всадников, на лицах которых нельзя углядеть не только улыбки, но и простого доброжелательства, как бы подтверждало, что опасения не напрасны.
Как только отряд въехал в аул, из юрт высыпали все жители. Они стояли кучкой, будто показывая, что все они здесь родственники, и если придется отвечать, то ответят все вместе. Лишь вдова покойного Жанбыршы как вышла из юрты, так и опустилась на землю у порога, внезапно схватившись за сердце. Но именно к ней довольно грубо и обратился Шанау:
— Где Кулбатыр?
От его окрика она, казалось, еще больше сжалась, лицо ее помертвело.
— Не знаю, — застонала она. — Откуда мне знать! О аллах! Почему я должна отвечать за него? Пришел вчера ночью, потом ушел... И Аккагаз ушла вместе с ним... Детей вот оставили. Может, и они должны за отца отвечать? Тогда берите их, режьте, убивайте! И меня убейте!.. Горе мне, горе! Что вы от меня хотите? Откуда мне знать, куда они ушли! И этого непутевого Раиса нет, запропастился неизвестно куда. Ни одного мужчины в доме, некому защитить бедную старуху!
Тревога, появившаяся у нее с первого дня пребывания здесь Кулбатыра, ужасные слухи, уход Аккагаз, а теперь еще и приезд вооруженных людей — все это вконец истощило нервы бедной женщины. Она забилась в рыданиях, шаря по земле слепыми руками, и потеряла сознание.
К ней кинулись женщины, как всегда в суматохе не столько помогая, сколько мешая друг другу, брызгали в лицо водой, трясли, растирали щеки, но маленькое тело ее оставалось неподвижным. И, видя это, стоявшая у дверей юрты девочка лет десяти внезапно ударилась в такие слезы, такой крик отчаяния вырвался у нее из сердца, что все находившиеся вокруг невольно вздрогнули. Услышав крик сестренки, из юрты выскочил мальчишка. По виду он был на год или на два старше ее. Юркнув между людьми, он подскочил к Шанау, подпрыгнул, цепляясь ему за ворот, и неокрепшим кулачком ткнул куда-то в щеку.
— Не трогай, не трогай бабушку! — кричал он, вцепившись в Шанау.
Ошарашенный Шанау едва оторвал его от себя и швырнул в сторону, сопроводив подзатыльником.
— Пошел вон, волчонок! Или, может, тебя вот этой штуковиной вытянуть? — пригрозил он камчой.
— Спокойнее, Шанау. Спокойней! — перехватил его руку Салык.
Подошел к женщинам, хлопотавшим возле старухи, велел унести ее в юрту, ласково подтолкнул следом плачущую девочку, потом поманил за собой Шанау, Баймагамбета и нескольких взрослых мужчин и повел их в сторону — обстоятельно расспросить о Кулбатыре.
Аульные ничего и не пытались скрывать, выложили все, что знали. Кулбатыр появлялся здесь ночью, ночью же и уходил. Вчера со стороны юрты покойного Жанбыршы, отца Аккагаз, доносились обрывки какого-то оживленного разговора и было там неспокойно... Впрочем, в последние дни это стало настолько привычным, что никто особого внимания не обратил. Только теперь начали догадываться, что Кулбатыр приезжал за женой, а куда они направились, это неизвестно. Трудно сказать и куда подевался Раис. Может, ушел вместе с сестрой и зятем, а может, отправился к родственникам в Кокжар, а оттуда на базар; он тут говорил, что нужно что-то купить. Между прочим, один из аульчан, пасший вчера овец возле Калдыгайты, видел двух всадников. Кто такие — разглядеть не удалось, были слишком далеко. Может, Кулбатыр с женой, а может, и нет, как знать? Во всяком случае, путь они держали мимо Кыземшека в сторону Аккумов...
Больше расспрашивать было не о чем. Да и задерживаться не имело смысла. Ясно: Кулбатыр ушел в пески.
Пока начальник милиции разговаривал с мужчинами, молодые парни его отряда походили по юртам, где их угощали свежим айраном[10], и между делом расспросили женщин и стариков. Те говорили примерно то же самое.
Салык приказал садиться на коней.
На другой стороне Калдыгайты они изъездили вдоль и поперек все окрестности, особенно тщательно обыскивали подножие Кыземшека. Но ни следов, никаких других примет проехавших недавно всадников обнаружить не удалось. Тогда преследователи направились к Аккуму — небольшой части песков Карагандыкум.
Салык сказал было, что неплохо бы пошарить здесь, в Аккумах, неподалеку от Косагача. Его поддержал и Шанау: бандит вполне может притаиться рядом с аулом, а потому нелишне как следует прочесать Аккумы. Но им возразил Баймагамбет. Местность он знал как свои пять пальцев, а потому заявил с уверенностью:
— Не станет Кулбатыр так рисковать. В случае чего, от погони ему в Аккумах не уйти. А теперь он к тому же не один, должен думать не только о своей шкуре. Если и можно где-то надежно укрыться, так только в Карагандыкумских песках. Они однажды спасли его.
Не согласиться с ним было невозможно. И лишь отряд двинулся туда, куда советовал Баймагамбет, как сразу же на северной оконечности Аккумов наткнулись на следы двух всадников.
Следы вели на запад. Салыку вспомнились слова пастуха из Жылкыкудука. Так вот они, эти пресловутые всадники, которых видел пастух возле Кыземшека!
Шаг следов был короткий. По всей видимости, всадники не торопили коней. Да и шли они по самому краю песков, где грунт не так зыбок, — очевидно, старались сохранить лошадей свежими как можно дольше. Теперь Салык уже почти не сомневался, что это Кулбатыр и его спутница — кому еще в этих местах ездить слишком далеко: коней-то берегли именно для дальней дороги.
Нынешнее лето выдалось сухим и жарким. Беспощадное солнце сжигало землю. Прежде эта окраина Аккумов курчавилась разнотравьем, нынче же к началу августа даже такие неприхотливые растения, как молочай, стали вялыми, безжизненными, осыпала свои почки полынь, не говоря уже о ковыле и пырее — те и вовсе сгорели.
Вот и сейчас путники чувствовали горячее дыхание суховея. Несмотря на то что еще, казалось, не ушло утро, рубахи намокли — хоть выжимай. Так и хотелось рвануть их на груди, подставляя ее потокам холодного воздуха. Но прохлады не было. Жар обжигал лица и сушил глотки. От стелющегося по земле горячего ветра дребезжали и позванивали пустые оболочки высохшего чертополоха.
Двигались до самого полудня, пока зной окончательно не вымотал бойцов. Тогда и устроили привал. Люди падали прямо на землю и мгновенно окунались в текучую дрему. Но через два часа Салык снова усадил в седла свое войско. К вечеру отряд достиг окраины Карагандыкумов.