С сею грамотою, написанною в Москве и скрепленною печатями Ливонских Послов, отправился в Дерпт Иоаннов чиновник, Келарь Терпигорев, чтобы, согласно с обычаем, Епископ и старейшины утвердили оную своею клятвою и печатями. Но Епископ, Бургомистр и советники их ужаснулись быть данниками России; угощая Терпигорева, тайно рассуждали между собою; винили Послов Ливонских в легкомыслии, в преступлении данной им власти, и не знали, что делать. Минуло несколько дней: чиновник Московский требовал присяги, не хотел ждать и грозился уехать. Тогда Епископский Канцлер, тонкий Политик, предложил совету обмануть Иоанна. «Царь силен оружием, а не хитр умом, — сказал он. — Чтобы не раздражить его, утвердим договор, но объявим, что не можем вступить ни в какое обязательство без согласия Императора Римского, нашего законного покровителя; отнесемся к нему, будем ждать, медлить — а там что Бог даст!» Сие мнение одержало верх: присягнули и возвратили грамоту Послу Иоаннову, с оговоркою, что она не имеет полной силы без утверждения Императорского. «Царю моему нет дела до Императора! — сказал Посол: — дайте мне только бумагу, дадите и серебро». Велев Дьяку завернуть грамоту в шелковую ткань, он примолвил с усмешкою: «береги: это важная вещь!» — Терпигорев донес Государю, что обряд исполнен, но что Немцы замышляют обман.
Иоанн молчал: но с сего времени уже писался в грамотах Государем Ливонския земли. В Феврале 1557 года снова явились в Москве Послы Магистровы и Дерптского Епископа. Узнав, что они приехали не с деньгами, а с пустыми словами, и желают доказывать Боярам несправедливость нашего требования, Царь велел им ехать назад с ответом: «Вы свободно и клятвенно обязались платить нам дань; дело решено. Если не хотите исполнить обета, то мы найдем способ взять свое». Он запретил купцам Новогородским и Псковским ездить в Ливонию, объявив, что Немцы могут торговать у нас спокойно; послал Окольничего, Князя Шастунова, заложить город с пристанью в самом устье Наровы, желая иметь морем верное, безопасное сообщение с Германиею, и начал готовиться к войне, которая, по всем вероятностям, обещала нам дешевые успехи и легкое завоевание. Ливония и в лучшее, славнейшее для Ордена время, при самом великом муже Плеттенберге видела невозможность счастливо воевать с Россиею: Орден, лишенный опоры Немецкого, сделался еще слабее, и пятидесятилетний мир, обогатив землю, умножив приятности жизни, роскошь, негу, совершенно отучил Рыцарей от суровой воинской деятельности: они в великолепных замках своих жили единственно для чувственных наслаждений и низких страстей (как уверяют современные Летописцы): пили, веселились, забыв древнее происхождение их братства, вину и цель оного; гнушались не пороками, а скудостию; бесстыдно нарушая святые уставы нравственности, стыдились только уступать друг другу в пышности, не иметь драгоценных одежд, множества слуг, богато убранных коней и прекрасных любовниц. Тунеядство, пиры, охота были главным делом знатных людей в сем, по выражению историка, земном раю, а как жили Орденские, духовные сановники, так и Дворяне светские, и купцы, и мещане в своем избытке; одни земледельцы трудились в поте лица, обременяемые налогами алчного корыстолюбия, но отличались не лучшими нравами, а грубейшими пороками в бессмыслии невежества и в гибельной заразе пьянства. Многосложное, разделенное правительство было слабо до крайности: пять Епископов, Магистр, Орденский Маршал, восемь Коммандоров и восемь Фохтов владели землею; каждый имел свои города, волости, уставы и права; каждый думал о частных выгодах, мало заботясь о пользе общей. Введение Лютеранского исповедания, принятого городами, светским Дворянством, даже многими Рыцарями, еще более замешало Ливонию: волнуемый усердием к новой вере, народ мятежничал, опустошал Латинские церкви, монастыри; Властители, отчасти за Веру, отчасти за корысть, восставали друг на друга. Так преемник Магистра фон-Галена, Фирстенберг, свергнул и заключил Архиепископа Рижского, Маркграфа Вильгельма (после освобожденного угрозами Короля Августа). Для хранения самой внутренней тишины нанимая воинов в Германии, миролюбивый Орден не думал о способах противиться сильному врагу внешнему; не имея собственной рати, не имел и денег: Магистры, сановники богатели, а казна скудела, изводимая для их удовольствий и пышности; они считали достояние Орденское своим, а свое не Орденским. Одним словом, избыток земли, слабость правления и нега граждан манили завоевателя.
Россия же была могущественнее прежнего. Кроме славы громких завоеваний, мы приобрели новые вещественные силы: усмиренные народы Казанские давали нам ратников; Князья Черкесские приезжали служить Царю со многолюдными конными дружинами. Но всего важнее было тогда новое, лучшее образование нашего войска, почти удвоившее силу оного. Сие знаменитое дело Иоаннова царствования совершилось в 1556 году, когда еще лилася кровь на берегах Волги, когда мы воевали с Швециею и ждали впадения Крымцев; учреждение равно достопамятное в воинском и гражданском законодательстве России. От времен Иоанна III чиновники Великокняжеские и Дети Боярские награждались землями, но не все: другим давали судное право в городах и волостях, чтобы они, в звании Наместников, жили судными оброками и пошлинами, храня устройство, справедливость и безопасность общую. Многие честно исполняли свой долг; многие думали единственно о корысти: теснили и грабили жителей. Непрестанные жалобы доходили до Государя: сменяя чиновников, их судили, и следствием было то, что самые невинные разорялись от тяжб и ябеды. Чтобы искоренить зло, Иоанн отменил судные платежи, указав безденежно решить тяжбы избираемым Старостам и Сотским, а вместо сей пошлины наложил общую дань на города и волости, на промыслы и земли, собираемую в казну Царскими Дьяками; чиновников же и Боярских детей всех без исключения уравнял или денежным жалованьем или поместьями, сообразно с их достоинством и заслугами; отнял у некоторых лишнюю землю и дал неимущим, уставив службу не только с поместьев, но и с Вотчин Боярских, так что владелец ста четвертей угожей земли должен был идти в поход на коне и в доспехе, или вместо себя выслать человека, или внести уложенную за то цену в казну. Желая приохотить людей к службе, Иоанн назначил всем денежное жалованье во время похода и двойное Боярским Детям, которые выставляли лишних ратников сверх определенного законом числа. Таким образом, измерив земли, узнали нашу силу воинскую; доставив ратным людям способ жить без нужды в мирное время и содержать себя в походах, могли требовать от них лучшей исправности и строже наказывать ленивых, избегавших службы. С сего времени, как говорят Летописцы, число воинов наших несравненно умножилось. Имев под Казанью 150000, Иоанн чрез несколько лет мог выводить в поле уже до трехсот тысяч всадников и пеших. Последние, именуемые стрельцами и вооруженные пищалями, избирались из волостных сельских людей, составляли бессменную рать, жили обыкновенно в городах и были преимущественно употребляемы для осады крепостей: учреждение, приписываемое Иоанну, по крайней мере им усовершенное. Хотя оно еще не могло вдруг изменить нашего древнего, Азиатского образа войны, но уже сближало его с Европейским; давало более твердости, более устройства ополчениям. — Прибавим к сему неутомимость Россиян, их физическую окреплость в трудах, навык сносить недостаток, холод в зимних походах, — вообще опытность ратную; прибавим наконец необъятную нравственную силу Государства самодержавного, движимого единою мыслию, единым словом Венценосца юного, бодрого, который, по сказанию наших и чужеземных современников, жил только для подвигов войны и веры. Чего могли ожидать Ливонцы, имея дело с таким неприятелем? погибели.
Всякое борение слабого с сильным, возбуждая в сердцах естественную жалость, склоняет нас искать справедливости на стороне первого: но и Российские и Ливонские Историки винят Орден в том, что он своим явным недоброжелательством, коварством, обманами раздражил Иоанна, действуя по извинительному чувству нелюбви к соседу опасному, но действуя неблагоразумно. Истинная Политика велит быть другом, ежели нет сил быть врагом; прямодушие может иногда усовестить и властолюбца, отнимая у него предлог законной мести: ибо нелегко наглым образом топтать уставы нравственности, и самая коварная или дерзкая Политика должна закрываться ее личиною. Иоанн, начиная войну Ливонскую, мог тайно действовать по властолюбию, рождаемому или питаемому блестящими успехами; однако ж мог искренно уверять себя и других в своей справедливости, обязанный сею выгодою худому расчету Ливонских Властителей, которые, зная физическую силу Россиян, надеялись их проводить хитростию, Посольствами, учтивыми словами, льстивыми обещаниями, и навлекли на себя ужасное двадцатипятилетнее бедствие, в коем, среди развалин и могил, пал ветхий Орден как утлое дерево.
Сведав о нашем вооружении, Магистр Фирстенберг и Дерптский Епископ требовали от Царя опасной грамоты для проезда в Москву их новых Послов. Иоанн дал грамоту; но гонцы Немецкие видели у нас везде страшные приготовления к войне: обозы с ратными запасами шли к пределам Ливонии; везде наводили мосты, учреждали станы, ямы, гостиницы по дороге — и в исходе осени 1557 года уже сорок тысяч воинов стояло на границе под начальством Шиг-Алея, Бояр Глинского, Данила Романовича, Ивана Шереметева, Князей Серебряных, Андрея Курбского и других знатных сановников. Кроме Россиян, в сем войске были Татары, Черемисы, Мордва, Пятигорские Черкесы. Ждали только слова Государева, а Государь ждал Послов Ливонских: они приехали с богатыми дарами и с красноречием: Иоанн не хотел ни того, ни другого. Алексей Адашев и Дьяк Иван Михайлов, указывая им на договорную хартию, требовали дани. Согласились наконец, чтобы Дерпт вместо поголовной ежегодно присылал нам тысячу Венгерских золотых, а Ливония заплатила 45000 ефимков за воинские издержки. Написали договор; оставалось исполнить его: но послы объявили, что с ними нет денег. Тогда Государь, как пишут, пригласил их обедать во дворце и велел подать им только пустые блюда: они встали из-за стола голодные и поехали назад ни с чем; а за ними войско наше среди холодной, снежной зимы, 22 Генваря с огнем и мечем вступило в Ливонию. Несмотря на то, что угрозы Иоанновы были ясны и приготовления к войне давно известны, Ливонские властители изумились, пируя в сие время на пышной свадьбе какого-то знатного Ревельского чиновника. Россияне делали, что хотели в земле, оставляя Немцев сидеть покойно в городах укрепленных. Князья Барбашин, Репнин, Данило Федорович Адашев громили Южную Ливонию на пространстве двухсот верст; выжгли посады Нейгауза, Киремпе, Мариенбурга, Курслава, Ульцена и соединились под Дерптом с главными Воеводами, которые взяли Алтентурн и также на пути своем все обратили в пепел. Немцы осмелились сделать вылазку из Дерпта, конные и пешие, в числе пятисот: их побили наголову. Простояв три дни в виду сей важной крепости, Воеводы пошли к Финскому заливу, — другие к реке Аа; еще разбили Немцев близ Везенберга; сожгли предместие Фалькенау, Конготы, Лаиса, Пиркеля; были только в пятидесяти верстах от Риги, в тридцати от Ревеля, и в конце Февраля возвратились к Иванюгороду с толпами пленников, с обозами богатой добычи, умертвив множество людей. Немецкие Историки говорят с ужасом о свирепости Россиян, жалуясь в особенности на шайки так называемых охотников, Новогородских и Псковских, которые, видя Ливонию беззащитною, везде опустошали ее селения, жестокостию превосходя самых Татар и Черкесов, бывших в сем войске. Россияне, посланные не для завоевания, а единственно для разорения земли, думали, что они исполняют долг свой, делая ей как можно более зла; и главный Полководец, Князь Михайло Глинский, столько любил корысть, что грабил даже в области Псковской, надеясь на родственную милость Государеву, но ошибся: изъявив благоволение всем другим Воеводам, Иоанн в справедливом гневе велел доправить с него все, беззаконно взятое им в походе.
Совершив казнь, Воеводы Московские написали к Магистру, что Немцы должны единственно винить самих себя, дерзнув играть святостию договоров; что если они хотят исправиться, то могут еще умилостивить Иоанна смирением; что Царь Шиг-Алей и Бояре готовы за них ходатайствовать, из жалости к бедной земле, дымящейся кровию. Ливония действительно была в жалостном состоянии: несчастные земледельцы, избежавшие меча и плена, не могли поместиться в городах, умирали от изнурения сил и холода среди лесов, на кладбищах; везде вопль народный требовал защиты или мира от Правителей, которые, на сейме в Вендене долго рассуждав о лучших мерах для их спасения, то гордо хваляся славою, мужеством предков, то с ужасом воображая могущество Царя, решились вновь отправить Посольство в Москву. Шиг-Алей — коего одни из Ливонских Историков именуют свирепым кровопийцею, а другие весьма умным, скромным человеком, — взялся склонять Иоанна к миру, действуя, конечно, по данному ему от Государя наказу. Но судьба хотела, чтобы Орден был жертвою неразумия своих чиновников и чтобы сильный Иоанн, терзая слабую Ливонию, казался правым.
Ожидая Магистровых Послов, Государь велел прекратить все воинские действия до 24 Апреля. Настал Великий Пост: благочестивые Россияне спокойно говели и молились в Иванегороде, отделяемом рекою от Нарвы, где Немцы, новые Лютеране, презирая уставы древней Веры, не считали за грех пировать в сие время, и вдруг, разгоряченные вином, начали стрелять в Иваньгород. Тамошние Воеводы, Князь Куракин и Бутурлин, известили о том государя, который велел им обороняться и послал Князя Темкина, стоявшего в Изборске, воевать ближайшие пределы Ливонии, чтобы наказать Немцев за их вероломство. Темкин выжег села в окрестностях Валка; разбил отряд неприятельский, взял четыре пушки и возвратился. Еще главная рать Московская не трогалась; но из Нарвы беспрестанно летали ядра в Иваньгород и били кителей; а Немцы Нарвские, как бы в насмешку, приказывали к Иоанновым Воеводам: «не мы, но Фохт Орденский стреляет; не можем унять его». Тогда Воеводы сами открыли сильную пальбу: ядра огненные и каменные осыпали Нарву в течение недели; люди гибли; домы пылали, разрушались — и Немцы, в ужасе забыв гордость, требовали пощады. Бургомистры, Ратманы выехали к Воеводам; объявили, что ни в чем не противятся Иоанновой воле; умолили их прекратить стрельбу; дали заложников и послали в Москву Депутатов, Иоакима Крумгаузена и Арнта фон-Дедена. Когда сии Депутаты явились в Кремлевском дворце, Окольничий Адашев и Дьяк Михайлов вышли к ним от Государя и спросили, чего хотят они? Быть, как мы были, ответствовал умный Крумгаузен: не переменять наших законов; остаться городом Ливонским; удовлетворить всем иным требованиям Царя милостивого. «Нет! — сказал Адашев: — мы не смеем донести ему о таких условиях. Вы дерзко нарушили перемирие, стреляли в Россиян и, видя гибель над собою, объявили, что готовы исполнить волю Царя; а Царю угодно, чтобы вы немедленно прислали в Москву своего Орденского Властителя (Фохта Шнелленберга) и сдали нам город: за что Иоанн милостиво обещает не выводить вас из домов; не касаться ни лиц, ни собственности, ни древних ваших обычаев; блюсти общее благоденствие и свободу торговли; одним словом. владеть Нарвою, как владели ею сановники Орденские. Так, и не иначе!» Депутаты, заплакав, присягнули России за себя и за всех сограждан; были представлены Государю и получили от него жалованную грамоту. Велев уведомить о том Нарвское правительство, Иоанн писал к Воеводам, чтобы они берегли сей город, как Российский, от Магистра.
Но все переменилось в Нарве: ее легкомысленные граждане, узнав, что Магистр шлет к ним 1000 воинов с Коммандором Ревельским, ободрились, забыли страх и послали сказать нашему главному Воеводе, что Депутаты их не имели власти предать отечество Царю Московскому; а Коммандор, думая воспользоваться нечаянностию, хотел схватить Российскую стражу за рекою Наровою: ударил — и бежал от первых выстрелов. Весть о новом вероломстве Немцев дошла до Москвы почти в одно время с другою, радостною, совершенно неожидаемою: с вестию, что Нарва уже взята Россиянами!
Сие происшествие ославилось чудом. Рассказывают, что пьяные Нарвские Немцы, увидев икону Богоматери в одном доме, где живали купцы Псковские, бросили ее в огонь, от коего вдруг сделался пожар (11 Маия) с ужасною бурею. Россияне из-за реки увидели общее смятение в городе и, не слушаясь Воевод своих, устремились туда: кто плыл в лодке, кто на бревне или доске; выскочили на берег и дружно приступили к Нарве. Воеводы уже не могли быть праздными зрителями и сами повели к ним остальное войско. В несколько минут все решилось: Головы Стрелецкие с Боярином Алексеем Басмановым и Данилом Адашевым (Окольничим, мужественным братом любимца Государева) вломились в Русские ворота, а Иван Бутурлин в Колыванские; в огне и в дыму резали устрашенных Немцев, вогнали их в крепкий замок, называемый Вышегородом, и не дали и там опомниться: громя его из всех пушек, своих и взятых в Нарве, разбивали стены, готовили лестницы. Между тем два Коммандора, Феллинский и Ревельский, Кетлер и Зегегафен, с сильною дружиною, пехотою, конницею и с огнестрельным снарядом стояли в трех милях от города, видели пожар, слышали пальбу и не двигались с места, рассуждая, что крепость, имеющая каменные стены и железные ворота, должна без их помощи отразить неприятеля. Но к вечеру замок сдался, с условием, чтобы победители выпустили Фохта Шнелленберга, Немецких воинов и жителей, которые захотят удалиться. Вышли знатнейшие только с женами и детьми, оставив нам в добычу все свое имение; другие отпустили семейства, а сами, вместе с народом, присягнули Царю в верности. Россияне взяли 230 пушек и великое богатство; но, гася пожар, усердно и бескорыстно спасали достояние тех жителей, которые сделались нашими подданными. — Сие важное завоевание, дав России знаменитую купеческую пристань, столь обрадовало Иоанна, что он с великою пышностию торжествовал его в Москве и во всем Государстве; наградил Воевод и воинов; милостиво подтвердил жалованную грамоту, данную Крумгаузену и фон-Дедену, несмотря на перемену обстоятельств; освободил всех Нарвских пленников; указал отдать собственность всякому, кто из вышедших жителей Нарвы захочет возвратиться. Архиепископ Новогородский должен был немедленно отправить туда Архимандрита Юрьевского и Софийского Протоиерея, чтобы освятить место во имя Спасителя, крестным ходом и молебнами очистить от Веры Латинской и Лютеровой, соорудить церковь в замке, другую в городе и поставить в ней ту икону Богоматери, от коей загорелась Нарва и которую нашли целую в пепле.
В сие время приехали наконец Послы Ливонские в Москву, брат Магистра Фирстенберга, Феодор, и другие чиновники, не с данию, но с молением, чтобы Государь уступил ее земле разоренной. «Вся страна Дерптская, — говорили они Боярам, — стенает в бедствии и долго не увидит дней счастливых. С кого требовать дани? вы уже взяли ее своим оружием, — взяли в десять раз более. Впредь можем исправиться, и тогда заплатим по договору». Государь ответствовал чрез Адашева: «После всего, что случилось, могу ли еще слушать вас? Кто верит вероломным? Мне остается только искать управы мечем. Я завоевал Нарву и буду пользоваться своим счастием. Однако ж, не любя кровопролития, еще предлагаю средство унять его: пусть Магистр, Архиепископ Рижский, Епископ Дерптский лично ударят мне челом, заплатят дань со всей Ливонии и впредь повинуются мне, как Цари Казанские, Астраханские и другие знаменитые Владетели: или я силою возьму Ливонию». Послы ужаснулись и, сказав: «видим, что нам здесь не будет дела», просили отпуска, который и дали им немедленно. Хотя Магистр и Епископ Дерптский, пораженные судьбою Нарвы, уже готовы были заплатить нам 60000 ефимков; хотя, не без усилия, собрали и деньги: но время прошло: Государь требовал уже не дани Юрьевской, а подданства всей земли. Началась иная война, и Россияне, снова вступив в Ливонию, не довольствовались ее разорением; они хотели городов и постоянного владычества над нею.
25 Маия Князь Федор Троекуров и Данило Адашев осадили Нейшлос, а 6 Июня взяли на договор. Тамошний Фохт вышел из крепости с немногими людьми и с пустыми руками, отдав все оружие и достояние победителям. Жители города и всего уезда (в длину на 60, а в ширину на 40 и 50 верст) Латыши и самые Немцы признали себя подданными России, так что берега озера Чудского и река Нарова, от ее верховья до моря заключались в наших владениях. Государь, послав к Воеводам золотые медали, велел исправить там укрепления и соорудить церковь во имя Св. Иллариона: ибо в день его памяти сдался Нейшлос. Жители уезда и городка Адежского добровольно присягнули Иоанну, вместе с некоторыми соседственными Везенбергскими волостями, и выдали Россиянам все казенное имение, пушки, запасы.
Главная сила, под начальством многих знатных Воевод, Князей Петра Шуйского, Василия Серебряного, Андрея Курбского шла к Дерпту. Прежде надлежало взять Нейгауз, город весьма крепкий, где не было ни двухсот воинов, но был витязь Орденский, Укскиль фон-Паденорм, который, вооружив и граждан и земледельцев, около месяца мужественно противился многочисленному войску. С сим Героем Немцы, по выражению нашего Летописца, сидели насмерть : бились отчаянно, неутомимо и заслужили удивление Московских полководцев. Сбив стены, башни, Россияне вошли в город: Укскиль отступил в замок с горстию людей и хотел умереть в последней его развалине; но сподвижники объявили ему, что не имеют более сил — и Воеводы, из уважения к храбрости, дозволили им выйти с честию. Сей пример доказывал, что Ливония, ограждаемая многими крепостями и богатая снарядом огнестрельным, могла бы весьма затруднить успехи Иоаннова оружия, если бы другие защитники ее, хотя и малочисленные, имели дух Укскилев, а граждане добродетель Тилеву, одного из Бургомистров Дерптских, который, в тогдашнем собрании земских чинов сильно и трогательно изобразив бедствие отечества, сказал: «Настало время жертв или погибели: лишимся всего, да спасем честь и свободу нашу; принесем в казну свое золото и серебро; не оставим у себя ничего драгоценного, ни сосуда, ни украшения; дадим Правительству способ нанять войско, купить дружбу и защиту держав соседственных!» Но убеждения и слезы великодушного мужа не произвели никакого действия: его слушали и молчали!
Во время осады Нейгауза Магистр Фирстенберг, Коммандоры и сам Епископ Дерптский с 8000 воинов неподвижно стояли в тридцати верстах оттуда, за Двиною и вязкими болотами, в месте неприступном, и не сделали ничего для спасения крепости; узнав же, что она сдалася, зажгли стан свой и городок Киремпе, где находилось множество всяких припасов; спешили удалиться, бежали день и ночь, Магистр к Валку, а Епископ к Дерпту, гонимые нашими Воеводами, которые за 30 верст от Дерпта настигли и разбили Епископа, взяли его чиновников в плен, весь обоз и снаряды. Магистр, избрав крепкое место близ Валка, остановился: Воеводы велели передовой дружине вступить с ним в битву, а сами начали обходить его и принудили бежать далее к Вендену, так скоро и в такой жар, что люди и лошади издыхали от усталости: Россияне истребили весь задний отряд Фирстенбергов, едва не схватив знаменитейшего из Коммандоров, Готгарда Кетлера, под коим в сем деле упала лошадь. Обоз Магистров был нашею добычею, и Воеводы, известив Государя, что неприятеля уже нет в поле, обратились к Дерпту.
В сих для Ордена ужасных обстоятельствах старец Фирстенберг сложил с себя достоинство Магистра, и юный Кетлер, повинуясь чинам, принял его со слезами. Славясь отличным умом и твердостию характера, он вселял надежду в других, но сам имел весьма слабую, и только из великодушия согласился быть — последним Магистром издыхающего Ордена! Чтобы употребить все возможные средства спасения, Кетлер ревностно старался воспламенить хладные сердца любовию к отечеству, заклинал сановников действовать единодушно, не жалеть ни достояния, ни жизни для блага общего; собирал деньги и людей; требовал защиты от Императора, Короля Датского, Шведского, Польского; писал и к Царю, моля его о мире: но не видал желаемого успеха. Раздор, взаимные подозрения Ливонских Властителей мешали всем добрым намерениям Магистра. Хотели спасения, но без жертв, торжественно доказывая, что богатые люди не обязаны разоряться для оного, — и Кетлер мог единственно займом наполнить пустую казну Ордена для необходимых, воинских издержек. Помощи внешней не было. Император Карл V, обнимавший взором своим всю Европу, уже оставил тогда короны и престолы; как второй Диоклетиан удалился от мира, столь долго волнуемого его властолюбием, и хотел в пустыне удивить людей особенным родом славы, редкой, но не менее суетной: славы казаться выше земного величия. Новый Император Фердинанд ссорился с Папою, мирил Германию, опасался Турков и только жалел о бедной Ливонии; другие Государи довольствовались обещанием склонить Иоанна к миролюбию; а Царь ответствовал Кетлеру: «жду тебя в Москве и, смотря по твоему челобитью, изъявлю милость». Сия милость казалась Магистру последним из возможных бедствий для державного Ливонского Рыцарства: он лучше хотел погибнуть с честию, нежели с унижением бесполезным.
Иоанн молчал: но с сего времени уже писался в грамотах Государем Ливонския земли. В Феврале 1557 года снова явились в Москве Послы Магистровы и Дерптского Епископа. Узнав, что они приехали не с деньгами, а с пустыми словами, и желают доказывать Боярам несправедливость нашего требования, Царь велел им ехать назад с ответом: «Вы свободно и клятвенно обязались платить нам дань; дело решено. Если не хотите исполнить обета, то мы найдем способ взять свое». Он запретил купцам Новогородским и Псковским ездить в Ливонию, объявив, что Немцы могут торговать у нас спокойно; послал Окольничего, Князя Шастунова, заложить город с пристанью в самом устье Наровы, желая иметь морем верное, безопасное сообщение с Германиею, и начал готовиться к войне, которая, по всем вероятностям, обещала нам дешевые успехи и легкое завоевание. Ливония и в лучшее, славнейшее для Ордена время, при самом великом муже Плеттенберге видела невозможность счастливо воевать с Россиею: Орден, лишенный опоры Немецкого, сделался еще слабее, и пятидесятилетний мир, обогатив землю, умножив приятности жизни, роскошь, негу, совершенно отучил Рыцарей от суровой воинской деятельности: они в великолепных замках своих жили единственно для чувственных наслаждений и низких страстей (как уверяют современные Летописцы): пили, веселились, забыв древнее происхождение их братства, вину и цель оного; гнушались не пороками, а скудостию; бесстыдно нарушая святые уставы нравственности, стыдились только уступать друг другу в пышности, не иметь драгоценных одежд, множества слуг, богато убранных коней и прекрасных любовниц. Тунеядство, пиры, охота были главным делом знатных людей в сем, по выражению историка, земном раю, а как жили Орденские, духовные сановники, так и Дворяне светские, и купцы, и мещане в своем избытке; одни земледельцы трудились в поте лица, обременяемые налогами алчного корыстолюбия, но отличались не лучшими нравами, а грубейшими пороками в бессмыслии невежества и в гибельной заразе пьянства. Многосложное, разделенное правительство было слабо до крайности: пять Епископов, Магистр, Орденский Маршал, восемь Коммандоров и восемь Фохтов владели землею; каждый имел свои города, волости, уставы и права; каждый думал о частных выгодах, мало заботясь о пользе общей. Введение Лютеранского исповедания, принятого городами, светским Дворянством, даже многими Рыцарями, еще более замешало Ливонию: волнуемый усердием к новой вере, народ мятежничал, опустошал Латинские церкви, монастыри; Властители, отчасти за Веру, отчасти за корысть, восставали друг на друга. Так преемник Магистра фон-Галена, Фирстенберг, свергнул и заключил Архиепископа Рижского, Маркграфа Вильгельма (после освобожденного угрозами Короля Августа). Для хранения самой внутренней тишины нанимая воинов в Германии, миролюбивый Орден не думал о способах противиться сильному врагу внешнему; не имея собственной рати, не имел и денег: Магистры, сановники богатели, а казна скудела, изводимая для их удовольствий и пышности; они считали достояние Орденское своим, а свое не Орденским. Одним словом, избыток земли, слабость правления и нега граждан манили завоевателя.
Россия же была могущественнее прежнего. Кроме славы громких завоеваний, мы приобрели новые вещественные силы: усмиренные народы Казанские давали нам ратников; Князья Черкесские приезжали служить Царю со многолюдными конными дружинами. Но всего важнее было тогда новое, лучшее образование нашего войска, почти удвоившее силу оного. Сие знаменитое дело Иоаннова царствования совершилось в 1556 году, когда еще лилася кровь на берегах Волги, когда мы воевали с Швециею и ждали впадения Крымцев; учреждение равно достопамятное в воинском и гражданском законодательстве России. От времен Иоанна III чиновники Великокняжеские и Дети Боярские награждались землями, но не все: другим давали судное право в городах и волостях, чтобы они, в звании Наместников, жили судными оброками и пошлинами, храня устройство, справедливость и безопасность общую. Многие честно исполняли свой долг; многие думали единственно о корысти: теснили и грабили жителей. Непрестанные жалобы доходили до Государя: сменяя чиновников, их судили, и следствием было то, что самые невинные разорялись от тяжб и ябеды. Чтобы искоренить зло, Иоанн отменил судные платежи, указав безденежно решить тяжбы избираемым Старостам и Сотским, а вместо сей пошлины наложил общую дань на города и волости, на промыслы и земли, собираемую в казну Царскими Дьяками; чиновников же и Боярских детей всех без исключения уравнял или денежным жалованьем или поместьями, сообразно с их достоинством и заслугами; отнял у некоторых лишнюю землю и дал неимущим, уставив службу не только с поместьев, но и с Вотчин Боярских, так что владелец ста четвертей угожей земли должен был идти в поход на коне и в доспехе, или вместо себя выслать человека, или внести уложенную за то цену в казну. Желая приохотить людей к службе, Иоанн назначил всем денежное жалованье во время похода и двойное Боярским Детям, которые выставляли лишних ратников сверх определенного законом числа. Таким образом, измерив земли, узнали нашу силу воинскую; доставив ратным людям способ жить без нужды в мирное время и содержать себя в походах, могли требовать от них лучшей исправности и строже наказывать ленивых, избегавших службы. С сего времени, как говорят Летописцы, число воинов наших несравненно умножилось. Имев под Казанью 150000, Иоанн чрез несколько лет мог выводить в поле уже до трехсот тысяч всадников и пеших. Последние, именуемые стрельцами и вооруженные пищалями, избирались из волостных сельских людей, составляли бессменную рать, жили обыкновенно в городах и были преимущественно употребляемы для осады крепостей: учреждение, приписываемое Иоанну, по крайней мере им усовершенное. Хотя оно еще не могло вдруг изменить нашего древнего, Азиатского образа войны, но уже сближало его с Европейским; давало более твердости, более устройства ополчениям. — Прибавим к сему неутомимость Россиян, их физическую окреплость в трудах, навык сносить недостаток, холод в зимних походах, — вообще опытность ратную; прибавим наконец необъятную нравственную силу Государства самодержавного, движимого единою мыслию, единым словом Венценосца юного, бодрого, который, по сказанию наших и чужеземных современников, жил только для подвигов войны и веры. Чего могли ожидать Ливонцы, имея дело с таким неприятелем? погибели.
Всякое борение слабого с сильным, возбуждая в сердцах естественную жалость, склоняет нас искать справедливости на стороне первого: но и Российские и Ливонские Историки винят Орден в том, что он своим явным недоброжелательством, коварством, обманами раздражил Иоанна, действуя по извинительному чувству нелюбви к соседу опасному, но действуя неблагоразумно. Истинная Политика велит быть другом, ежели нет сил быть врагом; прямодушие может иногда усовестить и властолюбца, отнимая у него предлог законной мести: ибо нелегко наглым образом топтать уставы нравственности, и самая коварная или дерзкая Политика должна закрываться ее личиною. Иоанн, начиная войну Ливонскую, мог тайно действовать по властолюбию, рождаемому или питаемому блестящими успехами; однако ж мог искренно уверять себя и других в своей справедливости, обязанный сею выгодою худому расчету Ливонских Властителей, которые, зная физическую силу Россиян, надеялись их проводить хитростию, Посольствами, учтивыми словами, льстивыми обещаниями, и навлекли на себя ужасное двадцатипятилетнее бедствие, в коем, среди развалин и могил, пал ветхий Орден как утлое дерево.
Сведав о нашем вооружении, Магистр Фирстенберг и Дерптский Епископ требовали от Царя опасной грамоты для проезда в Москву их новых Послов. Иоанн дал грамоту; но гонцы Немецкие видели у нас везде страшные приготовления к войне: обозы с ратными запасами шли к пределам Ливонии; везде наводили мосты, учреждали станы, ямы, гостиницы по дороге — и в исходе осени 1557 года уже сорок тысяч воинов стояло на границе под начальством Шиг-Алея, Бояр Глинского, Данила Романовича, Ивана Шереметева, Князей Серебряных, Андрея Курбского и других знатных сановников. Кроме Россиян, в сем войске были Татары, Черемисы, Мордва, Пятигорские Черкесы. Ждали только слова Государева, а Государь ждал Послов Ливонских: они приехали с богатыми дарами и с красноречием: Иоанн не хотел ни того, ни другого. Алексей Адашев и Дьяк Иван Михайлов, указывая им на договорную хартию, требовали дани. Согласились наконец, чтобы Дерпт вместо поголовной ежегодно присылал нам тысячу Венгерских золотых, а Ливония заплатила 45000 ефимков за воинские издержки. Написали договор; оставалось исполнить его: но послы объявили, что с ними нет денег. Тогда Государь, как пишут, пригласил их обедать во дворце и велел подать им только пустые блюда: они встали из-за стола голодные и поехали назад ни с чем; а за ними войско наше среди холодной, снежной зимы, 22 Генваря с огнем и мечем вступило в Ливонию. Несмотря на то, что угрозы Иоанновы были ясны и приготовления к войне давно известны, Ливонские властители изумились, пируя в сие время на пышной свадьбе какого-то знатного Ревельского чиновника. Россияне делали, что хотели в земле, оставляя Немцев сидеть покойно в городах укрепленных. Князья Барбашин, Репнин, Данило Федорович Адашев громили Южную Ливонию на пространстве двухсот верст; выжгли посады Нейгауза, Киремпе, Мариенбурга, Курслава, Ульцена и соединились под Дерптом с главными Воеводами, которые взяли Алтентурн и также на пути своем все обратили в пепел. Немцы осмелились сделать вылазку из Дерпта, конные и пешие, в числе пятисот: их побили наголову. Простояв три дни в виду сей важной крепости, Воеводы пошли к Финскому заливу, — другие к реке Аа; еще разбили Немцев близ Везенберга; сожгли предместие Фалькенау, Конготы, Лаиса, Пиркеля; были только в пятидесяти верстах от Риги, в тридцати от Ревеля, и в конце Февраля возвратились к Иванюгороду с толпами пленников, с обозами богатой добычи, умертвив множество людей. Немецкие Историки говорят с ужасом о свирепости Россиян, жалуясь в особенности на шайки так называемых охотников, Новогородских и Псковских, которые, видя Ливонию беззащитною, везде опустошали ее селения, жестокостию превосходя самых Татар и Черкесов, бывших в сем войске. Россияне, посланные не для завоевания, а единственно для разорения земли, думали, что они исполняют долг свой, делая ей как можно более зла; и главный Полководец, Князь Михайло Глинский, столько любил корысть, что грабил даже в области Псковской, надеясь на родственную милость Государеву, но ошибся: изъявив благоволение всем другим Воеводам, Иоанн в справедливом гневе велел доправить с него все, беззаконно взятое им в походе.
Совершив казнь, Воеводы Московские написали к Магистру, что Немцы должны единственно винить самих себя, дерзнув играть святостию договоров; что если они хотят исправиться, то могут еще умилостивить Иоанна смирением; что Царь Шиг-Алей и Бояре готовы за них ходатайствовать, из жалости к бедной земле, дымящейся кровию. Ливония действительно была в жалостном состоянии: несчастные земледельцы, избежавшие меча и плена, не могли поместиться в городах, умирали от изнурения сил и холода среди лесов, на кладбищах; везде вопль народный требовал защиты или мира от Правителей, которые, на сейме в Вендене долго рассуждав о лучших мерах для их спасения, то гордо хваляся славою, мужеством предков, то с ужасом воображая могущество Царя, решились вновь отправить Посольство в Москву. Шиг-Алей — коего одни из Ливонских Историков именуют свирепым кровопийцею, а другие весьма умным, скромным человеком, — взялся склонять Иоанна к миру, действуя, конечно, по данному ему от Государя наказу. Но судьба хотела, чтобы Орден был жертвою неразумия своих чиновников и чтобы сильный Иоанн, терзая слабую Ливонию, казался правым.
Ожидая Магистровых Послов, Государь велел прекратить все воинские действия до 24 Апреля. Настал Великий Пост: благочестивые Россияне спокойно говели и молились в Иванегороде, отделяемом рекою от Нарвы, где Немцы, новые Лютеране, презирая уставы древней Веры, не считали за грех пировать в сие время, и вдруг, разгоряченные вином, начали стрелять в Иваньгород. Тамошние Воеводы, Князь Куракин и Бутурлин, известили о том государя, который велел им обороняться и послал Князя Темкина, стоявшего в Изборске, воевать ближайшие пределы Ливонии, чтобы наказать Немцев за их вероломство. Темкин выжег села в окрестностях Валка; разбил отряд неприятельский, взял четыре пушки и возвратился. Еще главная рать Московская не трогалась; но из Нарвы беспрестанно летали ядра в Иваньгород и били кителей; а Немцы Нарвские, как бы в насмешку, приказывали к Иоанновым Воеводам: «не мы, но Фохт Орденский стреляет; не можем унять его». Тогда Воеводы сами открыли сильную пальбу: ядра огненные и каменные осыпали Нарву в течение недели; люди гибли; домы пылали, разрушались — и Немцы, в ужасе забыв гордость, требовали пощады. Бургомистры, Ратманы выехали к Воеводам; объявили, что ни в чем не противятся Иоанновой воле; умолили их прекратить стрельбу; дали заложников и послали в Москву Депутатов, Иоакима Крумгаузена и Арнта фон-Дедена. Когда сии Депутаты явились в Кремлевском дворце, Окольничий Адашев и Дьяк Михайлов вышли к ним от Государя и спросили, чего хотят они? Быть, как мы были, ответствовал умный Крумгаузен: не переменять наших законов; остаться городом Ливонским; удовлетворить всем иным требованиям Царя милостивого. «Нет! — сказал Адашев: — мы не смеем донести ему о таких условиях. Вы дерзко нарушили перемирие, стреляли в Россиян и, видя гибель над собою, объявили, что готовы исполнить волю Царя; а Царю угодно, чтобы вы немедленно прислали в Москву своего Орденского Властителя (Фохта Шнелленберга) и сдали нам город: за что Иоанн милостиво обещает не выводить вас из домов; не касаться ни лиц, ни собственности, ни древних ваших обычаев; блюсти общее благоденствие и свободу торговли; одним словом. владеть Нарвою, как владели ею сановники Орденские. Так, и не иначе!» Депутаты, заплакав, присягнули России за себя и за всех сограждан; были представлены Государю и получили от него жалованную грамоту. Велев уведомить о том Нарвское правительство, Иоанн писал к Воеводам, чтобы они берегли сей город, как Российский, от Магистра.
Но все переменилось в Нарве: ее легкомысленные граждане, узнав, что Магистр шлет к ним 1000 воинов с Коммандором Ревельским, ободрились, забыли страх и послали сказать нашему главному Воеводе, что Депутаты их не имели власти предать отечество Царю Московскому; а Коммандор, думая воспользоваться нечаянностию, хотел схватить Российскую стражу за рекою Наровою: ударил — и бежал от первых выстрелов. Весть о новом вероломстве Немцев дошла до Москвы почти в одно время с другою, радостною, совершенно неожидаемою: с вестию, что Нарва уже взята Россиянами!
Сие происшествие ославилось чудом. Рассказывают, что пьяные Нарвские Немцы, увидев икону Богоматери в одном доме, где живали купцы Псковские, бросили ее в огонь, от коего вдруг сделался пожар (11 Маия) с ужасною бурею. Россияне из-за реки увидели общее смятение в городе и, не слушаясь Воевод своих, устремились туда: кто плыл в лодке, кто на бревне или доске; выскочили на берег и дружно приступили к Нарве. Воеводы уже не могли быть праздными зрителями и сами повели к ним остальное войско. В несколько минут все решилось: Головы Стрелецкие с Боярином Алексеем Басмановым и Данилом Адашевым (Окольничим, мужественным братом любимца Государева) вломились в Русские ворота, а Иван Бутурлин в Колыванские; в огне и в дыму резали устрашенных Немцев, вогнали их в крепкий замок, называемый Вышегородом, и не дали и там опомниться: громя его из всех пушек, своих и взятых в Нарве, разбивали стены, готовили лестницы. Между тем два Коммандора, Феллинский и Ревельский, Кетлер и Зегегафен, с сильною дружиною, пехотою, конницею и с огнестрельным снарядом стояли в трех милях от города, видели пожар, слышали пальбу и не двигались с места, рассуждая, что крепость, имеющая каменные стены и железные ворота, должна без их помощи отразить неприятеля. Но к вечеру замок сдался, с условием, чтобы победители выпустили Фохта Шнелленберга, Немецких воинов и жителей, которые захотят удалиться. Вышли знатнейшие только с женами и детьми, оставив нам в добычу все свое имение; другие отпустили семейства, а сами, вместе с народом, присягнули Царю в верности. Россияне взяли 230 пушек и великое богатство; но, гася пожар, усердно и бескорыстно спасали достояние тех жителей, которые сделались нашими подданными. — Сие важное завоевание, дав России знаменитую купеческую пристань, столь обрадовало Иоанна, что он с великою пышностию торжествовал его в Москве и во всем Государстве; наградил Воевод и воинов; милостиво подтвердил жалованную грамоту, данную Крумгаузену и фон-Дедену, несмотря на перемену обстоятельств; освободил всех Нарвских пленников; указал отдать собственность всякому, кто из вышедших жителей Нарвы захочет возвратиться. Архиепископ Новогородский должен был немедленно отправить туда Архимандрита Юрьевского и Софийского Протоиерея, чтобы освятить место во имя Спасителя, крестным ходом и молебнами очистить от Веры Латинской и Лютеровой, соорудить церковь в замке, другую в городе и поставить в ней ту икону Богоматери, от коей загорелась Нарва и которую нашли целую в пепле.
В сие время приехали наконец Послы Ливонские в Москву, брат Магистра Фирстенберга, Феодор, и другие чиновники, не с данию, но с молением, чтобы Государь уступил ее земле разоренной. «Вся страна Дерптская, — говорили они Боярам, — стенает в бедствии и долго не увидит дней счастливых. С кого требовать дани? вы уже взяли ее своим оружием, — взяли в десять раз более. Впредь можем исправиться, и тогда заплатим по договору». Государь ответствовал чрез Адашева: «После всего, что случилось, могу ли еще слушать вас? Кто верит вероломным? Мне остается только искать управы мечем. Я завоевал Нарву и буду пользоваться своим счастием. Однако ж, не любя кровопролития, еще предлагаю средство унять его: пусть Магистр, Архиепископ Рижский, Епископ Дерптский лично ударят мне челом, заплатят дань со всей Ливонии и впредь повинуются мне, как Цари Казанские, Астраханские и другие знаменитые Владетели: или я силою возьму Ливонию». Послы ужаснулись и, сказав: «видим, что нам здесь не будет дела», просили отпуска, который и дали им немедленно. Хотя Магистр и Епископ Дерптский, пораженные судьбою Нарвы, уже готовы были заплатить нам 60000 ефимков; хотя, не без усилия, собрали и деньги: но время прошло: Государь требовал уже не дани Юрьевской, а подданства всей земли. Началась иная война, и Россияне, снова вступив в Ливонию, не довольствовались ее разорением; они хотели городов и постоянного владычества над нею.
25 Маия Князь Федор Троекуров и Данило Адашев осадили Нейшлос, а 6 Июня взяли на договор. Тамошний Фохт вышел из крепости с немногими людьми и с пустыми руками, отдав все оружие и достояние победителям. Жители города и всего уезда (в длину на 60, а в ширину на 40 и 50 верст) Латыши и самые Немцы признали себя подданными России, так что берега озера Чудского и река Нарова, от ее верховья до моря заключались в наших владениях. Государь, послав к Воеводам золотые медали, велел исправить там укрепления и соорудить церковь во имя Св. Иллариона: ибо в день его памяти сдался Нейшлос. Жители уезда и городка Адежского добровольно присягнули Иоанну, вместе с некоторыми соседственными Везенбергскими волостями, и выдали Россиянам все казенное имение, пушки, запасы.
Главная сила, под начальством многих знатных Воевод, Князей Петра Шуйского, Василия Серебряного, Андрея Курбского шла к Дерпту. Прежде надлежало взять Нейгауз, город весьма крепкий, где не было ни двухсот воинов, но был витязь Орденский, Укскиль фон-Паденорм, который, вооружив и граждан и земледельцев, около месяца мужественно противился многочисленному войску. С сим Героем Немцы, по выражению нашего Летописца, сидели насмерть : бились отчаянно, неутомимо и заслужили удивление Московских полководцев. Сбив стены, башни, Россияне вошли в город: Укскиль отступил в замок с горстию людей и хотел умереть в последней его развалине; но сподвижники объявили ему, что не имеют более сил — и Воеводы, из уважения к храбрости, дозволили им выйти с честию. Сей пример доказывал, что Ливония, ограждаемая многими крепостями и богатая снарядом огнестрельным, могла бы весьма затруднить успехи Иоаннова оружия, если бы другие защитники ее, хотя и малочисленные, имели дух Укскилев, а граждане добродетель Тилеву, одного из Бургомистров Дерптских, который, в тогдашнем собрании земских чинов сильно и трогательно изобразив бедствие отечества, сказал: «Настало время жертв или погибели: лишимся всего, да спасем честь и свободу нашу; принесем в казну свое золото и серебро; не оставим у себя ничего драгоценного, ни сосуда, ни украшения; дадим Правительству способ нанять войско, купить дружбу и защиту держав соседственных!» Но убеждения и слезы великодушного мужа не произвели никакого действия: его слушали и молчали!
Во время осады Нейгауза Магистр Фирстенберг, Коммандоры и сам Епископ Дерптский с 8000 воинов неподвижно стояли в тридцати верстах оттуда, за Двиною и вязкими болотами, в месте неприступном, и не сделали ничего для спасения крепости; узнав же, что она сдалася, зажгли стан свой и городок Киремпе, где находилось множество всяких припасов; спешили удалиться, бежали день и ночь, Магистр к Валку, а Епископ к Дерпту, гонимые нашими Воеводами, которые за 30 верст от Дерпта настигли и разбили Епископа, взяли его чиновников в плен, весь обоз и снаряды. Магистр, избрав крепкое место близ Валка, остановился: Воеводы велели передовой дружине вступить с ним в битву, а сами начали обходить его и принудили бежать далее к Вендену, так скоро и в такой жар, что люди и лошади издыхали от усталости: Россияне истребили весь задний отряд Фирстенбергов, едва не схватив знаменитейшего из Коммандоров, Готгарда Кетлера, под коим в сем деле упала лошадь. Обоз Магистров был нашею добычею, и Воеводы, известив Государя, что неприятеля уже нет в поле, обратились к Дерпту.
В сих для Ордена ужасных обстоятельствах старец Фирстенберг сложил с себя достоинство Магистра, и юный Кетлер, повинуясь чинам, принял его со слезами. Славясь отличным умом и твердостию характера, он вселял надежду в других, но сам имел весьма слабую, и только из великодушия согласился быть — последним Магистром издыхающего Ордена! Чтобы употребить все возможные средства спасения, Кетлер ревностно старался воспламенить хладные сердца любовию к отечеству, заклинал сановников действовать единодушно, не жалеть ни достояния, ни жизни для блага общего; собирал деньги и людей; требовал защиты от Императора, Короля Датского, Шведского, Польского; писал и к Царю, моля его о мире: но не видал желаемого успеха. Раздор, взаимные подозрения Ливонских Властителей мешали всем добрым намерениям Магистра. Хотели спасения, но без жертв, торжественно доказывая, что богатые люди не обязаны разоряться для оного, — и Кетлер мог единственно займом наполнить пустую казну Ордена для необходимых, воинских издержек. Помощи внешней не было. Император Карл V, обнимавший взором своим всю Европу, уже оставил тогда короны и престолы; как второй Диоклетиан удалился от мира, столь долго волнуемого его властолюбием, и хотел в пустыне удивить людей особенным родом славы, редкой, но не менее суетной: славы казаться выше земного величия. Новый Император Фердинанд ссорился с Папою, мирил Германию, опасался Турков и только жалел о бедной Ливонии; другие Государи довольствовались обещанием склонить Иоанна к миролюбию; а Царь ответствовал Кетлеру: «жду тебя в Москве и, смотря по твоему челобитью, изъявлю милость». Сия милость казалась Магистру последним из возможных бедствий для державного Ливонского Рыцарства: он лучше хотел погибнуть с честию, нежели с унижением бесполезным.