Глава 8
Обычные представления об отсталости древнерусской культур неверны. До завоевания Руси татаро-монголами ни о какой отсталости говорить не приходится. Напротив, Русь этого времени, самым тесным образом связанная с самой передовой страной тогдашней Европы – Византией, опережала своим развитием многие из европейских страны. Она обладала высоко развитой письменностью, литературой, зодчеством, живописью; в ней процветали ремесла и торговли. Она была грозным государством с обширными международными связям и гордым патриотическим самосознанием.
Академик Д. С. Лихачев(Культура русского народа X – XVII вв.)
Владыка Алексей чуждался роскоши и был далек от стремления к тем пышности и блеску, которыми любили окружать себя западноевропейские иерархи его ранга. Но не было в нем и показного аскетизма. В соответствии с этим его покои в Чудовом монастыре были обставлены скромно, но удобно и даже уютно. Здесь не было ничего, что служило бы тщеславию или праздности, но зато было все, что необходимо для повседневного обихода, труда и отдыха человека, стремящегося не к бессмысленному и никому ненужному умерщвлению плоти, а к тому, чтобы как можно лучше и дольше послужить родной земле, православной Церкви и своему народу.
Были поздние сумерки. В рабочей келье митрополита пахло сосновой смолой я воском, где-то в углу неназойливо, но без опаски распевал сверчок. У божницы теплилась лампада,– на вид беспомощный огонек ее стойко боролся со сгущающимся мраком, не давая ему затмить священные лики. Алексей давно отложил перо и теперь неподвижно сидел, откинувшись в кресле, у широкого, заваленного рукописями стола. В этот переходный час,– когда день уже отошел, но еще не зажигали свечей,– он любил посидеть спокойно, в раздумьях, и дать отдых устающим глазам. Последние месяцы он напряженно работал над своей «Книгой поучений», которую задумал написать как руководство для низших церковных иерархов, в большинстве своем пребывавших тогда в недопустимой для священнослужителя косности.
«Помыслить тяжко,– думал святитель,– сколь далеко откинуло нас басурманское иго назад, во тьму невежества, и сколь мало ныне осталось на Руси пищи для душеполезного чтения! А ведь до нашествия поганых и в грамоте и в книгочействе, да в искусных умениях были мы впереди почти всех иных народов.
Почитай, с полтыщи городов и городков стояло тогда на Руси, и не зря же урмане да свей издревле называли нашу землю Гардарией: то им было в великую диковину, поелику своих городов не имели они в ту пору и трех десятков. Когда шли на нас татары, монастырей на Руси было два ста с половиною, а церквей и не счесть!
*Из трудов св. Алексея до нас дошли: «Прибавления к творениям святых отцов», «Книга поучений», «Душеполезные чтения», замечательный своей точностью перевод с греческого Евангелия и некоторые иные переводы и грамоты.
**Франкский ученый нонах Теофил, живший в XII в., в своем сочинении «Divrsarum artium shedula» (трактат и развития различных отраслей искусства и ремесла) в области культуры ставит Русь на второе место непосредственно после наиболее передовой тогда Византии и выше всех других европейских стран.
***Урманами назывались тогда норвежцы, свеями – шведы.
****Древние скандинавы называли Русь «Гардарик», что значит «Страна городов».
В одном Киеве стояло их мало не шесть сот, да в Великом Новгороде два ста, либо близко того… Ежели для всех прочих городов исчислить на круг по четыре церкви,– вот еще две тыщи. Да в книгах митрополичьих сыскал я без малого шесть тысяч сел, такоже имевших по одному храму. Не менее двух тысяч было, сверх того, княжеских да боярских домовых церквей – крестовых палат. Стало быть, вкупе набиралось у нас свыше одиннадцати тысяч православных храмов, рассадников грамоты.
Одним лишь тем храмам, для обихода своего и совершения положенных треб, надобно было иметь более ста тысяч богослужебных книг. И в каждом монастыре, а такоже при многих городских церквах, были свои книжные списатели, кои трудились над переводами и размножением своих и из иных земель привезенных книг. Радели они не токмо о духовном, но такоже и о мирском, поучительном и разум возвышающем чтении. Всякий книголюб,– а было их на Руси немало,– знал, где и что заказать возможно. И писец, за месяц либо за два, списывал ему с великим тщанием и красою любую книгу, взымая за труд свой не более гривны серебром, а чаще – гривну либо две гривны кунами.
Были обширные книгохранилища при многих церквах; и в монастырях, к примеру, в Киево-Печерском, в Авраамиевом Смоленском, при святой Софии в Новгороде, при Успенской соборной церкви во Владимире… При всяком епископском подворье беспременно имелось училище для рукополагаемых попов, а при всяком приходе – какая ни есть школа для поповых детей и других отроков и отроковиц, к грамоте склонных. И грамотный человек не был тогда на Руси в редкость. В городах, почитай, каждый осьмой либо девятый знал читать, а не менее половины таких и писать умели.
*При этом способе подсчета результат получается скорее заниженный. Применяется и иной, исходящий из того, что древнерусский приход в среднем не мог включать более пятисот человек, а население Руси к началу XIII в. определяется приблизительно в 7 миллионов душ. В этом случае мы получаем цифру в 14 000 храмов.
** Описателями назывались переписчики книг.
***Гривна – основная денежная единица Древней Руси. Существовало три типа гривны: золотая, серебряная и кунная. Серебряная представляла собой пластинку, содержащую около 200 граммов чистого серебра; золотая ценилась в 6,5 раза дороже, а гривна кун – в 4 раза дешевле серебряной. Гривна кун делилась на более мелкие монеты: вначале на 20 ногат, а позже – на 50 кун, или резан. Значительно позже появился рубль – это серебряная гривна, разрубленная пополам.
Немало было и вельми ученых мужей, знавших разные премудрости и глаголивших на многих языцех. И, вестимо, имели они знатные вифлиотеки. Особливо князья наши… Почин тому, надо быть, положил великий князь Ярослав Володимерович, не зря прозванный Мудрым: книг имел он в своих хоромах великое множество и, сказывают, денно и нощно предавался чтению. Такоже и сын его Святослав Черниговский,– у этого не токмо хоромы, а и клети были книгами полны. Да и Всеволод Ярославич был зело учен и легко изъяснялся на пяти языцех, окромя своего родного,– а из земли своей он николи не выезжал! В Киеве воздвиг он училище для благорожденных девиц, где обучали их грамоте и всяким наукам… Михаиле Юрьевич, Мономахов внук, с греками, с латынянами и с немцами беседовал на их языках и книг имел пропасть… Не менее того имели их Галицкий князь Ярослав Осмомысл и Святополк Черниговский, оба славные своей ученостью… Смоленский князь Роман Ростиславич да Волынский – Володимир Василькович в своих городах открыли многие училища и держали на своем корму немало грецких и латинских учителей. Роман Ростиславич столь много о просвещении народа своего пекся, что всю свою казну извел на школы да на книги и умер в столь крайней бедности, что смоляне, дабы прилично похоронить его, должны были собрать складчину… Великий князь Костянтин Всеволодович во Владимире и в Ростове Великом воздвиг училища, и многие отроки обучались там всяким наукам от грецких, латинских и своих, русских ученых мужей. И одних только грецких книг тем училищам подарил князь более тыщи… Великим книголюбцем был такоже князь Гавриил Мстиславич в Новгороде,– не зря его Церковь наша к сонму святых причислила. Много порадел он о просвещении Пскова и Новгорода, где по примеру мудрого предка своего Ярослава Володимеровича повелел всех охочих до знания отроков и отроковиц обучать грамоте.
Да нешто только среди князей наших бывали столь просвещенные мужи? – продолжал свои неторопливые думы святитель, как драгоценные четки перебирая в памяти славные имена русской древности.– А боярин Ян Вышата? А отцов Церкви сколько! Почитай, каждый монастырь был в те поры очагом мудрости… Новгородский епископ Иоаким, первый летописец земли Русской, учредил в Великом Новгороде школу еще в шесть тысяч пятьсот тридцать осьмом году,– должно, первая была на Руси. ( 1030 г. христианской эры)Обладателями великих знаний и изрядных книжных сокровищ были такоже епископ Туровский Кирилл, митрополит Климентий Смолятич ( Изучал Гомера, Платона, Аристотеля и др., был их знатоком.),инок Григорий Печерский, Моисей Угрин, Никон Черноризец, Исаакий Затворник… да разве всех перечислишь? Борзо и охотою шел народ наш к свету и знанию, и все сгубила проклятая Батыева орда! Все те сотни городов были порушены во прах, почти все те богатства книжные сгибли в пламени пожаров. И вновь одичал русский народ. Грамотный человек на Руси теперь в редкость, сколько и попов есть вовсе темных! Книг не осталось от прежнего и сотой доли. Да и кто бы о них помышлять стал, покуда хоть чуток ран своих Русь не залечила? Вот, только лишь сто годе спустя, Иван Данилыч Калита о них впервой вспомнил. Не тем будь помянут, – бессовестный был человек и скаред великий, но на книги денег не жалел, и немало их было Москве размножено за годы его княжения. И за это простит ему Господь многие из его прегрешений…»
Старик келарь, вошедший с серебряным свечником в котором горели три толстых восковых свечи, нарушил размышления митрополита и вернул его мысли к действительности. Он потер лоб сухой старческой рукой и спросил:
– Что, не приходил еще ханский посол?
– Покуда не был, владыко, – ответил монах, ставив свечник на стол. – Должно, не придет уже, вишь, ночь на дворе.
– Придет беспременно.
– Тогда веди его прямо сюда.
– Приведу, владыко. Чем еще велишь послужить тебе
– Ничего не надобно, отче. Ступай покуда с Богом.
Инок бесшумно вышел, а митрополит снова погрузился в раздумье. Но теперь мысли его приняли иное направление:
«А может, и впрямь не придет посол? Хотя такой слова своего не порушит, видать по обличью… Удивлена! оно достойно, его обличье: николи не встречал такого татарина… Да точно ли он татарин? Что-то мне с первого мига, как его увидел, гребтится иное… будто знаем он мне. Но отколь?… Кажись, вот-вот ухвачу, постигну, ан нет, уплывает… Господи, освети разум, укрепи память мою!…» Старец закрыл глаза и, откинув голову на спинку кресла, замер неподвижно, весь унесясь в минувшее. Так прошло несколько минут. Вдруг лицо его посветлело, в открывшихся глазах блеснула радость. Он вспомнил!
* Все перечисленные в этом размышлении митрополита имена, факт и цифры почерпнуты из летописей и иных документов древности. См. хотя бы Сапунов Б. О древнерусской книжности.
Это было тринадцать лет тому назад, когда он, Алексей, впервые посетил Орду и Господь послал ему силу исцелить ослепшую ханшу Тайдулу. В те дни в Сарае о том только и говорили. У православного епископского подворья, где остановился митрополит, день и ночь стояла толпа всякого убогого люда, чаявшего хоть коснуться одежд русского чудотворца либо поднять горсть пыли с того места, куда ступила его нога.
И вот, поздно вечером, когда уже совсем смерклось, растолкав убогих, вошел в ворота человек,– по одежде знатный татарин,– и потребовал допустить его к святителю. Думая, что это посланный от великого хана либо от Тайдулы, коего ожидал владыка,– слуги его тотчас впустили.
Примечательный то был человек,– такого, увидевши раз, не забудешь: росту огромного, в плечах косая сажень, лицом еще не стар и глаза острые, а волосы и борода белее снегу… Сказался он русским, по имени Никита, из карачевских боярских детей, но в Орде прожил уже много лет. И, испросив благословения, поведал он тогда историю вельми необычную.
Будто в городе Сыгнаке, на реке Сейхун, при ставке ак-ордынского великого хана Чимтая, проживает родной внук этого хана,– в ту пору отрок годов двенадцати либо тринадцати. И будто тот отрок, рожденный от матери-татарки, на деле есть русский княжич, сын законный князя Карачевского, Василия Пантелеича, коего на Руси давно почитали пропавшим без вести. Но Никита, бывший его стремянным и не разлучавшийся со своим господином до самой его смерти, в тот вечер открыл всю правду…
Он рассказал, как Тит Мстиславич Козельский, научаемый братом своим молодшим, князем Андреем Звенигородским, неправдою добыл у великого хана Узбека ярлык на большое княжение в Карачеве, где по праву и правде сидел тогда братанич его, – тот самый князь Василий Пантелеич…
*Сейхун – арабское и татарское название реки Сырдарьи.
** Братанич – племянник, сын старшего брата. Сын младшего брата назывался брательнич, сын сестры – сестрич.
И как потом заманили дядья своего братанича и государя в город Козельск и там хотели схватить его изменой; но князь Василий им не дался и ускакал, успевши насмерть зарубить саблею Звенигородского князя Андрея Мстиславича, который в том воровском деле был главный виновник и заводила… А после, спасаясь от Узбекова гнева, князь Васил! Пантелеич, вместе с ним, с Никитой, бежал в Орду, где был принят с почетом и два года спустя оженился на ордынской царевне, на Чимтаевой дочери. А ей спустя год родился у них сын… И невдолге, по то же году, коль скоро стало ведомо, что умер хан Узбек. Собрался князь Василий, с женой и сыном, в обрат, на родину, где ждал его к себе на княжение брянский народ. И за день всего до отъезда принял он нежданную смерть от воровской стрелы. А мальчик остался у своей татарской родни и растет как татарин…
– Почему же ты его на Русь не привез, понеже он князь русский? – спросил Алексей, когда посетитель закончил свой рассказ.
– Да ведь мать-то его татарка! Нешто можно был дите новорожденное с родной матерью разлучать? Да и кто бы мне дал то сделать, ежели бы я и похотел?
– Ну, а после, когда он подрос?
– Не единожды я о том думал, отче святый. И рассудил, что лучше ему покуда оставаться в Орде. Привез бы я его на Русь, – где бы он, сиротка, преклонил? В отчине его княжит лютый ворог, Карачевская земля ноне не под Русью, а под Литвой, стало быть великий князь Московский хоть бы и захотел порадеть о справедливости, – того сделать не может. От литовского государя, Ольгерда Гедиминовича, тем паче ожидать нечего: нынешний Карачевский князь, Святослав Титович ему доводится зятем, и, вестимо, Ольгерд завсегда возьмет его сторону. Нет сумнения, что на земле отцов своя княж -Васильев сын ныне найдет лишь ворогов и будет супротив них бессилен. А в Белой Орде он важный царевич, – по отцу наследовал улус, который будет поболе Карачевского княжества, со всеми его уделами. Да и живет при родной матери и при деде, которые в нем души не чают…
– Так чего же ты от меня хочешь? – спросил митрополит после довольно долгого молчания.
– Хочу, чтобы знал ты, владыка, как архипастырь и отец духовный всея Руси, что в басурманской Орде растет среди татар праправнук родной святого Михаила, по роду старший из всех Черниговских князей, ныне живущих, в то время как в земле его отцов, по праву ему принадлежащей, княжат обманщики и воры!
– Да поможет ему Господь! Но того изменить мы не властны: сам ты сказал, что вотчина его ныне под Литвой.
– Сегодня под Литвой, а что завтра будет, о том лишь Бог ведает. Москва растет и крепнет, к ней течет вся русская сила. И может статься, недалек тот день, когда она Черниговские земли у Литвы отымет. Вот тогда и замолвил бы ты, святой отец, перед великим князем свое справедливое слово и сказал бы ему, кто должен по праву княжить в Карачеве.
– Коли так случится, не сумневайся. Но ведь ежели к тому времени много годов пройдет и вырастет твой княжич в Орде,– станет он чистым татарином. Может, и слова по-нашему вымолвить не сумеет.
– Того не опасайся, владыка: я с ним не разлучаюсь и он меня почитает, ровно второго отца. Я его научил Русь любить, как мы ее любим, а говорит он и пишет по-русскому так, что еще у него поучиться можно. И знает много: он жадный до учения, как иной пьяница до вина.
– Ежели так, он нам и как татарин немалую пользу принести может.
– Да что ты, владыка! – с обидою в голосе сказал Никита.– Какой же он татарин? Почитай, половина всех русских князей берет в жены иноплеменниц, разве же их дети оттого перестают быть русскими? Вот, к примеру, князь Юрий Володимерович, заложивший ваш город Москву, на половчанке был женат,– нешто сын его, святой и благоверный князь Андрей Юрьевич, с того стал половцем? Тот на Руси вырос, а этот растет в Орде. Да разве его в том вина? Эх, отче, поглядел бы ты на нашего княжича,– не стал бы такого думать: он по обличью Русский как есть. Лицом весь в родителя, только у того глаза были карие, а у этого – как небесная синь. И душою тоже чист и светел, как и отец его был.
– Как же звать-то его?
– В младенчестве звали мы его Ваней,– думали Иваном окрестить, как вернемся на Русь. Так я его и ныне зову. Ну, а средь татар зовется он Карач-мурза. По отцу, значит, поелику Василея Пантелеича в Орде прозвали князь Карачей. Не умели, вестимо, татары-то вымолвить «Карачевский».
Схватив начало клубка воспоминаний, что было самым трудным, святитель припомнил весь этот разговор до малейших подробностей: он обладал необыкновенной памятью. И| пожалуй, не менее необыкновенной удачей.
«Прими, Господи, смиренную благодарность раба твоего,– удовлетворенно подумал он, – явил бо мне еще раз великую Свою милость! Теперь знаю, как говорить с ханским послом».
И в этот самый миг келарь доложил ему о приходе Карач-мурзы.
Академик Д. С. Лихачев(Культура русского народа X – XVII вв.)
Владыка Алексей чуждался роскоши и был далек от стремления к тем пышности и блеску, которыми любили окружать себя западноевропейские иерархи его ранга. Но не было в нем и показного аскетизма. В соответствии с этим его покои в Чудовом монастыре были обставлены скромно, но удобно и даже уютно. Здесь не было ничего, что служило бы тщеславию или праздности, но зато было все, что необходимо для повседневного обихода, труда и отдыха человека, стремящегося не к бессмысленному и никому ненужному умерщвлению плоти, а к тому, чтобы как можно лучше и дольше послужить родной земле, православной Церкви и своему народу.
Были поздние сумерки. В рабочей келье митрополита пахло сосновой смолой я воском, где-то в углу неназойливо, но без опаски распевал сверчок. У божницы теплилась лампада,– на вид беспомощный огонек ее стойко боролся со сгущающимся мраком, не давая ему затмить священные лики. Алексей давно отложил перо и теперь неподвижно сидел, откинувшись в кресле, у широкого, заваленного рукописями стола. В этот переходный час,– когда день уже отошел, но еще не зажигали свечей,– он любил посидеть спокойно, в раздумьях, и дать отдых устающим глазам. Последние месяцы он напряженно работал над своей «Книгой поучений», которую задумал написать как руководство для низших церковных иерархов, в большинстве своем пребывавших тогда в недопустимой для священнослужителя косности.
«Помыслить тяжко,– думал святитель,– сколь далеко откинуло нас басурманское иго назад, во тьму невежества, и сколь мало ныне осталось на Руси пищи для душеполезного чтения! А ведь до нашествия поганых и в грамоте и в книгочействе, да в искусных умениях были мы впереди почти всех иных народов.
Почитай, с полтыщи городов и городков стояло тогда на Руси, и не зря же урмане да свей издревле называли нашу землю Гардарией: то им было в великую диковину, поелику своих городов не имели они в ту пору и трех десятков. Когда шли на нас татары, монастырей на Руси было два ста с половиною, а церквей и не счесть!
*Из трудов св. Алексея до нас дошли: «Прибавления к творениям святых отцов», «Книга поучений», «Душеполезные чтения», замечательный своей точностью перевод с греческого Евангелия и некоторые иные переводы и грамоты.
**Франкский ученый нонах Теофил, живший в XII в., в своем сочинении «Divrsarum artium shedula» (трактат и развития различных отраслей искусства и ремесла) в области культуры ставит Русь на второе место непосредственно после наиболее передовой тогда Византии и выше всех других европейских стран.
***Урманами назывались тогда норвежцы, свеями – шведы.
****Древние скандинавы называли Русь «Гардарик», что значит «Страна городов».
В одном Киеве стояло их мало не шесть сот, да в Великом Новгороде два ста, либо близко того… Ежели для всех прочих городов исчислить на круг по четыре церкви,– вот еще две тыщи. Да в книгах митрополичьих сыскал я без малого шесть тысяч сел, такоже имевших по одному храму. Не менее двух тысяч было, сверх того, княжеских да боярских домовых церквей – крестовых палат. Стало быть, вкупе набиралось у нас свыше одиннадцати тысяч православных храмов, рассадников грамоты.
Одним лишь тем храмам, для обихода своего и совершения положенных треб, надобно было иметь более ста тысяч богослужебных книг. И в каждом монастыре, а такоже при многих городских церквах, были свои книжные списатели, кои трудились над переводами и размножением своих и из иных земель привезенных книг. Радели они не токмо о духовном, но такоже и о мирском, поучительном и разум возвышающем чтении. Всякий книголюб,– а было их на Руси немало,– знал, где и что заказать возможно. И писец, за месяц либо за два, списывал ему с великим тщанием и красою любую книгу, взымая за труд свой не более гривны серебром, а чаще – гривну либо две гривны кунами.
Были обширные книгохранилища при многих церквах; и в монастырях, к примеру, в Киево-Печерском, в Авраамиевом Смоленском, при святой Софии в Новгороде, при Успенской соборной церкви во Владимире… При всяком епископском подворье беспременно имелось училище для рукополагаемых попов, а при всяком приходе – какая ни есть школа для поповых детей и других отроков и отроковиц, к грамоте склонных. И грамотный человек не был тогда на Руси в редкость. В городах, почитай, каждый осьмой либо девятый знал читать, а не менее половины таких и писать умели.
*При этом способе подсчета результат получается скорее заниженный. Применяется и иной, исходящий из того, что древнерусский приход в среднем не мог включать более пятисот человек, а население Руси к началу XIII в. определяется приблизительно в 7 миллионов душ. В этом случае мы получаем цифру в 14 000 храмов.
** Описателями назывались переписчики книг.
***Гривна – основная денежная единица Древней Руси. Существовало три типа гривны: золотая, серебряная и кунная. Серебряная представляла собой пластинку, содержащую около 200 граммов чистого серебра; золотая ценилась в 6,5 раза дороже, а гривна кун – в 4 раза дешевле серебряной. Гривна кун делилась на более мелкие монеты: вначале на 20 ногат, а позже – на 50 кун, или резан. Значительно позже появился рубль – это серебряная гривна, разрубленная пополам.
Немало было и вельми ученых мужей, знавших разные премудрости и глаголивших на многих языцех. И, вестимо, имели они знатные вифлиотеки. Особливо князья наши… Почин тому, надо быть, положил великий князь Ярослав Володимерович, не зря прозванный Мудрым: книг имел он в своих хоромах великое множество и, сказывают, денно и нощно предавался чтению. Такоже и сын его Святослав Черниговский,– у этого не токмо хоромы, а и клети были книгами полны. Да и Всеволод Ярославич был зело учен и легко изъяснялся на пяти языцех, окромя своего родного,– а из земли своей он николи не выезжал! В Киеве воздвиг он училище для благорожденных девиц, где обучали их грамоте и всяким наукам… Михаиле Юрьевич, Мономахов внук, с греками, с латынянами и с немцами беседовал на их языках и книг имел пропасть… Не менее того имели их Галицкий князь Ярослав Осмомысл и Святополк Черниговский, оба славные своей ученостью… Смоленский князь Роман Ростиславич да Волынский – Володимир Василькович в своих городах открыли многие училища и держали на своем корму немало грецких и латинских учителей. Роман Ростиславич столь много о просвещении народа своего пекся, что всю свою казну извел на школы да на книги и умер в столь крайней бедности, что смоляне, дабы прилично похоронить его, должны были собрать складчину… Великий князь Костянтин Всеволодович во Владимире и в Ростове Великом воздвиг училища, и многие отроки обучались там всяким наукам от грецких, латинских и своих, русских ученых мужей. И одних только грецких книг тем училищам подарил князь более тыщи… Великим книголюбцем был такоже князь Гавриил Мстиславич в Новгороде,– не зря его Церковь наша к сонму святых причислила. Много порадел он о просвещении Пскова и Новгорода, где по примеру мудрого предка своего Ярослава Володимеровича повелел всех охочих до знания отроков и отроковиц обучать грамоте.
Да нешто только среди князей наших бывали столь просвещенные мужи? – продолжал свои неторопливые думы святитель, как драгоценные четки перебирая в памяти славные имена русской древности.– А боярин Ян Вышата? А отцов Церкви сколько! Почитай, каждый монастырь был в те поры очагом мудрости… Новгородский епископ Иоаким, первый летописец земли Русской, учредил в Великом Новгороде школу еще в шесть тысяч пятьсот тридцать осьмом году,– должно, первая была на Руси. ( 1030 г. христианской эры)Обладателями великих знаний и изрядных книжных сокровищ были такоже епископ Туровский Кирилл, митрополит Климентий Смолятич ( Изучал Гомера, Платона, Аристотеля и др., был их знатоком.),инок Григорий Печерский, Моисей Угрин, Никон Черноризец, Исаакий Затворник… да разве всех перечислишь? Борзо и охотою шел народ наш к свету и знанию, и все сгубила проклятая Батыева орда! Все те сотни городов были порушены во прах, почти все те богатства книжные сгибли в пламени пожаров. И вновь одичал русский народ. Грамотный человек на Руси теперь в редкость, сколько и попов есть вовсе темных! Книг не осталось от прежнего и сотой доли. Да и кто бы о них помышлять стал, покуда хоть чуток ран своих Русь не залечила? Вот, только лишь сто годе спустя, Иван Данилыч Калита о них впервой вспомнил. Не тем будь помянут, – бессовестный был человек и скаред великий, но на книги денег не жалел, и немало их было Москве размножено за годы его княжения. И за это простит ему Господь многие из его прегрешений…»
Старик келарь, вошедший с серебряным свечником в котором горели три толстых восковых свечи, нарушил размышления митрополита и вернул его мысли к действительности. Он потер лоб сухой старческой рукой и спросил:
– Что, не приходил еще ханский посол?
– Покуда не был, владыко, – ответил монах, ставив свечник на стол. – Должно, не придет уже, вишь, ночь на дворе.
– Придет беспременно.
– Тогда веди его прямо сюда.
– Приведу, владыко. Чем еще велишь послужить тебе
– Ничего не надобно, отче. Ступай покуда с Богом.
Инок бесшумно вышел, а митрополит снова погрузился в раздумье. Но теперь мысли его приняли иное направление:
«А может, и впрямь не придет посол? Хотя такой слова своего не порушит, видать по обличью… Удивлена! оно достойно, его обличье: николи не встречал такого татарина… Да точно ли он татарин? Что-то мне с первого мига, как его увидел, гребтится иное… будто знаем он мне. Но отколь?… Кажись, вот-вот ухвачу, постигну, ан нет, уплывает… Господи, освети разум, укрепи память мою!…» Старец закрыл глаза и, откинув голову на спинку кресла, замер неподвижно, весь унесясь в минувшее. Так прошло несколько минут. Вдруг лицо его посветлело, в открывшихся глазах блеснула радость. Он вспомнил!
* Все перечисленные в этом размышлении митрополита имена, факт и цифры почерпнуты из летописей и иных документов древности. См. хотя бы Сапунов Б. О древнерусской книжности.
Это было тринадцать лет тому назад, когда он, Алексей, впервые посетил Орду и Господь послал ему силу исцелить ослепшую ханшу Тайдулу. В те дни в Сарае о том только и говорили. У православного епископского подворья, где остановился митрополит, день и ночь стояла толпа всякого убогого люда, чаявшего хоть коснуться одежд русского чудотворца либо поднять горсть пыли с того места, куда ступила его нога.
И вот, поздно вечером, когда уже совсем смерклось, растолкав убогих, вошел в ворота человек,– по одежде знатный татарин,– и потребовал допустить его к святителю. Думая, что это посланный от великого хана либо от Тайдулы, коего ожидал владыка,– слуги его тотчас впустили.
Примечательный то был человек,– такого, увидевши раз, не забудешь: росту огромного, в плечах косая сажень, лицом еще не стар и глаза острые, а волосы и борода белее снегу… Сказался он русским, по имени Никита, из карачевских боярских детей, но в Орде прожил уже много лет. И, испросив благословения, поведал он тогда историю вельми необычную.
Будто в городе Сыгнаке, на реке Сейхун, при ставке ак-ордынского великого хана Чимтая, проживает родной внук этого хана,– в ту пору отрок годов двенадцати либо тринадцати. И будто тот отрок, рожденный от матери-татарки, на деле есть русский княжич, сын законный князя Карачевского, Василия Пантелеича, коего на Руси давно почитали пропавшим без вести. Но Никита, бывший его стремянным и не разлучавшийся со своим господином до самой его смерти, в тот вечер открыл всю правду…
Он рассказал, как Тит Мстиславич Козельский, научаемый братом своим молодшим, князем Андреем Звенигородским, неправдою добыл у великого хана Узбека ярлык на большое княжение в Карачеве, где по праву и правде сидел тогда братанич его, – тот самый князь Василий Пантелеич…
*Сейхун – арабское и татарское название реки Сырдарьи.
** Братанич – племянник, сын старшего брата. Сын младшего брата назывался брательнич, сын сестры – сестрич.
И как потом заманили дядья своего братанича и государя в город Козельск и там хотели схватить его изменой; но князь Василий им не дался и ускакал, успевши насмерть зарубить саблею Звенигородского князя Андрея Мстиславича, который в том воровском деле был главный виновник и заводила… А после, спасаясь от Узбекова гнева, князь Васил! Пантелеич, вместе с ним, с Никитой, бежал в Орду, где был принят с почетом и два года спустя оженился на ордынской царевне, на Чимтаевой дочери. А ей спустя год родился у них сын… И невдолге, по то же году, коль скоро стало ведомо, что умер хан Узбек. Собрался князь Василий, с женой и сыном, в обрат, на родину, где ждал его к себе на княжение брянский народ. И за день всего до отъезда принял он нежданную смерть от воровской стрелы. А мальчик остался у своей татарской родни и растет как татарин…
– Почему же ты его на Русь не привез, понеже он князь русский? – спросил Алексей, когда посетитель закончил свой рассказ.
– Да ведь мать-то его татарка! Нешто можно был дите новорожденное с родной матерью разлучать? Да и кто бы мне дал то сделать, ежели бы я и похотел?
– Ну, а после, когда он подрос?
– Не единожды я о том думал, отче святый. И рассудил, что лучше ему покуда оставаться в Орде. Привез бы я его на Русь, – где бы он, сиротка, преклонил? В отчине его княжит лютый ворог, Карачевская земля ноне не под Русью, а под Литвой, стало быть великий князь Московский хоть бы и захотел порадеть о справедливости, – того сделать не может. От литовского государя, Ольгерда Гедиминовича, тем паче ожидать нечего: нынешний Карачевский князь, Святослав Титович ему доводится зятем, и, вестимо, Ольгерд завсегда возьмет его сторону. Нет сумнения, что на земле отцов своя княж -Васильев сын ныне найдет лишь ворогов и будет супротив них бессилен. А в Белой Орде он важный царевич, – по отцу наследовал улус, который будет поболе Карачевского княжества, со всеми его уделами. Да и живет при родной матери и при деде, которые в нем души не чают…
– Так чего же ты от меня хочешь? – спросил митрополит после довольно долгого молчания.
– Хочу, чтобы знал ты, владыка, как архипастырь и отец духовный всея Руси, что в басурманской Орде растет среди татар праправнук родной святого Михаила, по роду старший из всех Черниговских князей, ныне живущих, в то время как в земле его отцов, по праву ему принадлежащей, княжат обманщики и воры!
– Да поможет ему Господь! Но того изменить мы не властны: сам ты сказал, что вотчина его ныне под Литвой.
– Сегодня под Литвой, а что завтра будет, о том лишь Бог ведает. Москва растет и крепнет, к ней течет вся русская сила. И может статься, недалек тот день, когда она Черниговские земли у Литвы отымет. Вот тогда и замолвил бы ты, святой отец, перед великим князем свое справедливое слово и сказал бы ему, кто должен по праву княжить в Карачеве.
– Коли так случится, не сумневайся. Но ведь ежели к тому времени много годов пройдет и вырастет твой княжич в Орде,– станет он чистым татарином. Может, и слова по-нашему вымолвить не сумеет.
– Того не опасайся, владыка: я с ним не разлучаюсь и он меня почитает, ровно второго отца. Я его научил Русь любить, как мы ее любим, а говорит он и пишет по-русскому так, что еще у него поучиться можно. И знает много: он жадный до учения, как иной пьяница до вина.
– Ежели так, он нам и как татарин немалую пользу принести может.
– Да что ты, владыка! – с обидою в голосе сказал Никита.– Какой же он татарин? Почитай, половина всех русских князей берет в жены иноплеменниц, разве же их дети оттого перестают быть русскими? Вот, к примеру, князь Юрий Володимерович, заложивший ваш город Москву, на половчанке был женат,– нешто сын его, святой и благоверный князь Андрей Юрьевич, с того стал половцем? Тот на Руси вырос, а этот растет в Орде. Да разве его в том вина? Эх, отче, поглядел бы ты на нашего княжича,– не стал бы такого думать: он по обличью Русский как есть. Лицом весь в родителя, только у того глаза были карие, а у этого – как небесная синь. И душою тоже чист и светел, как и отец его был.
– Как же звать-то его?
– В младенчестве звали мы его Ваней,– думали Иваном окрестить, как вернемся на Русь. Так я его и ныне зову. Ну, а средь татар зовется он Карач-мурза. По отцу, значит, поелику Василея Пантелеича в Орде прозвали князь Карачей. Не умели, вестимо, татары-то вымолвить «Карачевский».
Схватив начало клубка воспоминаний, что было самым трудным, святитель припомнил весь этот разговор до малейших подробностей: он обладал необыкновенной памятью. И| пожалуй, не менее необыкновенной удачей.
«Прими, Господи, смиренную благодарность раба твоего,– удовлетворенно подумал он, – явил бо мне еще раз великую Свою милость! Теперь знаю, как говорить с ханским послом».
И в этот самый миг келарь доложил ему о приходе Карач-мурзы.
Глава 9
Как и все в Орде, Карач-мурза немало слышал «аксакале Алексее» и о той чудодейственной силе, которой ему приписывала молва. Большей части того, что рассказыва ли, он не верил, но и остающегося было достаточно того, чтобы митрополит представлялся ему существом не обыкновенным. Впрочем, это представление не вызывало нем суеверного страха, как в большинстве рядовых татар, все люди своего времени, Карач-мурза верил в Бога и верил в чудесное. Но, как человек мыслящий и получивший хоров образование, он пытался подыскать этому чудесному какое-то разумное объяснение или хотя бы постигнуть его нерв причину.
В данном случае первопричиной чудес он считал глубин познаний русского старца, которому, за святость жизни, открыл тайны высшей мудрости. Кроме того, он знал, что годы малолетства Дмитрия всеми делами Московского государства мудро и твердо управлял Алексей, влияние которого на русского великого князя и сейчас, как говорили в Орде, было почти неограничено. В силу всего этого Карач мурза, еще до встречи с митрополитом, был преисполнен к нему уважения, которое укрепилось и возросло во время приема у князя, когда Алексей своим своевременным вмешательством предотвратил резкое столкновение, к которому вела запальчивость Дмитрия и которого сам Карач-мурза всеми силами хотел избежать.
Железная, нерассуждающая дисциплина и слепое повиновение полученному приказу составляли основу татарского воинского воспитания. Такое воспитание получил и Карач-мурза. Отправляясь послом в Москву, он не допускал и мысли о том, что воля пославшего его хана может быть не исполнена. Но он искренне хотел, чтобы это произошло мирно, без насилия и без обид, ибо ехал на Русь преисполненный доброжелательства и, кроме того, хорошо знал, что великий хан Азиз-ходжа остановил свой выбор на нем именно потому, что и сам желал окончить дело миром: хан полагал, что Карач-мурза, в совершенстве владеющий русским языком и сам полурусский, лучше, чем кто-либо, сумеет помирить двух враждующих великих князей и установить между ними согласие.
Не понимая еще всей сложности внутрирусской обстановки и отношений, ханский посол наивно думал, что оба русских князя и сами стремятся к тому же и что он, таким образом, окажет услугу им обоим. А потому холодно-высокомерный прием, оказанный ему Дмитрием, его удивил и в глубине души обидел. И, вместе с тем, окончательно склонил его симпатии на сторону Тверского князя, которого он и прежде готов был считать жертвою коварства и недопустимого нарушения законов гостеприимства со стороны князя Московского.
Понимая, что митрополит пожелал его видеть вовсе не для разговора о своих ордынских знакомых, а лишь ради того, чтобы извлечь из этого свидания какую-то пользу для князя Дмитрия Ивановича, в ущерб Михаилу Тверскому,– Карач-мурза заранее решил быть непреклонным и требовать точного исполнения ханской воли.
– Рад тебя видеть, князь! Спасибо, что исполнил просьбу мою и зашел навестить старика, – сказал Алексей, поднимаясь навстречу гостю, приветствовавшему его почтительным восточным поклоном.– Не обессудь только за прием: я смиренный служитель Божий и хоромы мои небогаты.
– Мудрость и добродетели хозяина являются лучшими украшениями жилища,– с обычной для Востока цветистой вежливостью ответил Карач-мурза.
– Садись сюда, сделай милость,– продолжал митрополит, опускаясь в свое кресло и указывая посетителю на другое, стоявшее сбоку стола. – Чай, ты находился либо наездился по Москве до устали!
– Я сегодня никуда не выезжал, святой отец,– садясь, сказал Карач-мурза. – Все примечательное и достойное внимания, что мог я увидеть в городе вашем, я уже обсмотрел за те четыре дня, которые провел здесь, ожидая приема у великого князя.
– Что же, приглянулась тебе наша Москва?
– Да, святой отец. Вы умеете устраивать свои жилища, жить чище, красивее и удобней, чем живут другие народ: которые я видел.
– Ну, жилища что! Тебе, как воину, наши но стены да башни, надо быть, куда любопытнее было видеть.
– Это правда, аксакал,– ответил Карач-мурза, непроизвольно называя святителя так, как обычно называли его татары, – мне бы хотелось их обсмотреть. Но я к ним близко подъезжал и даже почти не глядел в их сторону.
– Почто так? – удивился митрополит.
– Потому что, если великий хан станет меня расспрашивать об этих укреплениях, я должен говорить ему правду, и я скажу: я видел их только издали и потому не могу судить ни о толщине, ни о высоте московских стен, ни о том, с каков стороны их лучше брать.
– Вот ты какой! Хотя и татарин, а Русь тебе, видать, тоже чем-то мила?
– Я воин, а не лазутчик, святой отец,– уклончиво ответил Карач-мурза.
– Ну, ну, пусть будет так… А скажи мне, князь, почто И тебя бунчук о трех хвостах? Ты не родич ли будешь великому хану?
– Великому хану Азизу-ходже, да продлит Аллах его драгоценные дни, моя мать доводится двоюродной сестрой
– Так… Стало быть, ты и великому хану близок, Руси нашей будто зла не хочешь?
– Ты сказал истину, почтенный старец.
– А ныне утром мне подумалось иное…
– Почему, аксакал? Разве я сказал что-нибудь против Руси?
– Прямо не сказал… Но ты хочешь, чтобы мы от себя отпустили безоговорно злейшего ворога Руси, князя Михайла Тверского.
– Такова священная воля великого хана,– сразу насторожившись, ответил Карач-мурза,– и ежели вы не хотите себе беды, она должна быть исполнена.
– Исполнить-то ее, вестимо, надо. Но исполнить можно по– разному, и это уже в твоей, а не в ханской воле.
– Мой слабый ум не в состоянии проникнуть в глубину твоей мудрой мысли, святой отец.
– Мы бы князя Михаилу Александровича и сами давно отпустили с Богом, ежели бы он Дмитрею Ивановичу крест поцеловал.
– А зачем целовать? От великого хана ему на то повеления не было.
– Повеления не было, но и запрету не было. А меж тем от того крестоцелования и хану была бы немалая польза. И потому, ежели впрямь ты Руси добра желаешь,– мог бы ты князя Михаилу в том убедить либо даже его понудить…
– Ты москвич, аксакал, и потому думаешь, что хотеть добра Руси – это значит хотеть его Московскому князю. А мне Тверь такая же Русь, как и Москва!
– Видать, не знаешь ты здешних делов, княже. Москва о всей Руси, как мать родная, печется и ее воедино крепит, аки свою семью. А Тверской князь о себе лишь мыслит и на нас наводит литовское войско. Ну, сам ты скажи: что великий хан на том выгадает, ежели пособит Михаиле? Только то, что литовский князь Ольгерд у него еще и новых данников отымет, на придачу к тем, коих уже отнял! А Москва не одну лишь свою выгоду блюдет, но такоже и ханову.
– Так говоришь ты, аксакал,– с легкой усмешкой ответил Карач-мурза,– а если мы спросим Тверского князя, он скажет: «Это я блюду выгоду великого хана, потому что не даю Москве усилиться настолько, чтобы вовсе перестать платить дань великому хану!»
– Эх, князь! Ты умен и сам должен понимать: всякий народ хочет и ищет воли. Но тебе,– митрополит особенно подчеркнул это слово,– тебе во всем этом деле, кроме ума, такоже и сердце кой-что говорить должно…
– Оно мне говорит: Москва – Русь и Тверь тоже Русь! – приходя в бозотчетное для себя возбуждение, ответил Карач-мурза.– Но Московский князь позвал Тверского в гости и приготовил ему западню! Говорят, ты великий провидец, отче, но есть вещи, которых и ты не можешь знать… Эта западня слишком напоминает мне другую, всеми давно позабытую. И потому в таком деле не жди моей помощи! Я помогу не вероломному обманщику, а обманутому!
– Ежели я провидец, то ужели мыслишь ты, что Господь послал мне этот чудесный дар за вероломство либо за помощь в чужом вероломстве? А истину я и вправду вижу лучше, чем ты… И знаю, про какую западню ты сейчас вспомнил: про ту, которую тридцать годов тому назад уготовили в городе Козельске родителю твоему покойному, великому князю Василею Пантелеевичу Карачевскому, дядья его Тит Мстис-лавич да Андрей Мстиславич. Не так ли, князь Иван Васильевич? Но можно ли равнять тот случай с тем, что ты видишь здесь? Там было чистое воровство, а тут как раз обратное:| Дмитрей Иванович свою землю от воров обороняет.
В данном случае первопричиной чудес он считал глубин познаний русского старца, которому, за святость жизни, открыл тайны высшей мудрости. Кроме того, он знал, что годы малолетства Дмитрия всеми делами Московского государства мудро и твердо управлял Алексей, влияние которого на русского великого князя и сейчас, как говорили в Орде, было почти неограничено. В силу всего этого Карач мурза, еще до встречи с митрополитом, был преисполнен к нему уважения, которое укрепилось и возросло во время приема у князя, когда Алексей своим своевременным вмешательством предотвратил резкое столкновение, к которому вела запальчивость Дмитрия и которого сам Карач-мурза всеми силами хотел избежать.
Железная, нерассуждающая дисциплина и слепое повиновение полученному приказу составляли основу татарского воинского воспитания. Такое воспитание получил и Карач-мурза. Отправляясь послом в Москву, он не допускал и мысли о том, что воля пославшего его хана может быть не исполнена. Но он искренне хотел, чтобы это произошло мирно, без насилия и без обид, ибо ехал на Русь преисполненный доброжелательства и, кроме того, хорошо знал, что великий хан Азиз-ходжа остановил свой выбор на нем именно потому, что и сам желал окончить дело миром: хан полагал, что Карач-мурза, в совершенстве владеющий русским языком и сам полурусский, лучше, чем кто-либо, сумеет помирить двух враждующих великих князей и установить между ними согласие.
Не понимая еще всей сложности внутрирусской обстановки и отношений, ханский посол наивно думал, что оба русских князя и сами стремятся к тому же и что он, таким образом, окажет услугу им обоим. А потому холодно-высокомерный прием, оказанный ему Дмитрием, его удивил и в глубине души обидел. И, вместе с тем, окончательно склонил его симпатии на сторону Тверского князя, которого он и прежде готов был считать жертвою коварства и недопустимого нарушения законов гостеприимства со стороны князя Московского.
Понимая, что митрополит пожелал его видеть вовсе не для разговора о своих ордынских знакомых, а лишь ради того, чтобы извлечь из этого свидания какую-то пользу для князя Дмитрия Ивановича, в ущерб Михаилу Тверскому,– Карач-мурза заранее решил быть непреклонным и требовать точного исполнения ханской воли.
* * *
– Рад тебя видеть, князь! Спасибо, что исполнил просьбу мою и зашел навестить старика, – сказал Алексей, поднимаясь навстречу гостю, приветствовавшему его почтительным восточным поклоном.– Не обессудь только за прием: я смиренный служитель Божий и хоромы мои небогаты.
– Мудрость и добродетели хозяина являются лучшими украшениями жилища,– с обычной для Востока цветистой вежливостью ответил Карач-мурза.
– Садись сюда, сделай милость,– продолжал митрополит, опускаясь в свое кресло и указывая посетителю на другое, стоявшее сбоку стола. – Чай, ты находился либо наездился по Москве до устали!
– Я сегодня никуда не выезжал, святой отец,– садясь, сказал Карач-мурза. – Все примечательное и достойное внимания, что мог я увидеть в городе вашем, я уже обсмотрел за те четыре дня, которые провел здесь, ожидая приема у великого князя.
– Что же, приглянулась тебе наша Москва?
– Да, святой отец. Вы умеете устраивать свои жилища, жить чище, красивее и удобней, чем живут другие народ: которые я видел.
– Ну, жилища что! Тебе, как воину, наши но стены да башни, надо быть, куда любопытнее было видеть.
– Это правда, аксакал,– ответил Карач-мурза, непроизвольно называя святителя так, как обычно называли его татары, – мне бы хотелось их обсмотреть. Но я к ним близко подъезжал и даже почти не глядел в их сторону.
– Почто так? – удивился митрополит.
– Потому что, если великий хан станет меня расспрашивать об этих укреплениях, я должен говорить ему правду, и я скажу: я видел их только издали и потому не могу судить ни о толщине, ни о высоте московских стен, ни о том, с каков стороны их лучше брать.
– Вот ты какой! Хотя и татарин, а Русь тебе, видать, тоже чем-то мила?
– Я воин, а не лазутчик, святой отец,– уклончиво ответил Карач-мурза.
– Ну, ну, пусть будет так… А скажи мне, князь, почто И тебя бунчук о трех хвостах? Ты не родич ли будешь великому хану?
– Великому хану Азизу-ходже, да продлит Аллах его драгоценные дни, моя мать доводится двоюродной сестрой
– Так… Стало быть, ты и великому хану близок, Руси нашей будто зла не хочешь?
– Ты сказал истину, почтенный старец.
– А ныне утром мне подумалось иное…
– Почему, аксакал? Разве я сказал что-нибудь против Руси?
– Прямо не сказал… Но ты хочешь, чтобы мы от себя отпустили безоговорно злейшего ворога Руси, князя Михайла Тверского.
– Такова священная воля великого хана,– сразу насторожившись, ответил Карач-мурза,– и ежели вы не хотите себе беды, она должна быть исполнена.
– Исполнить-то ее, вестимо, надо. Но исполнить можно по– разному, и это уже в твоей, а не в ханской воле.
– Мой слабый ум не в состоянии проникнуть в глубину твоей мудрой мысли, святой отец.
– Мы бы князя Михаилу Александровича и сами давно отпустили с Богом, ежели бы он Дмитрею Ивановичу крест поцеловал.
– А зачем целовать? От великого хана ему на то повеления не было.
– Повеления не было, но и запрету не было. А меж тем от того крестоцелования и хану была бы немалая польза. И потому, ежели впрямь ты Руси добра желаешь,– мог бы ты князя Михаилу в том убедить либо даже его понудить…
– Ты москвич, аксакал, и потому думаешь, что хотеть добра Руси – это значит хотеть его Московскому князю. А мне Тверь такая же Русь, как и Москва!
– Видать, не знаешь ты здешних делов, княже. Москва о всей Руси, как мать родная, печется и ее воедино крепит, аки свою семью. А Тверской князь о себе лишь мыслит и на нас наводит литовское войско. Ну, сам ты скажи: что великий хан на том выгадает, ежели пособит Михаиле? Только то, что литовский князь Ольгерд у него еще и новых данников отымет, на придачу к тем, коих уже отнял! А Москва не одну лишь свою выгоду блюдет, но такоже и ханову.
– Так говоришь ты, аксакал,– с легкой усмешкой ответил Карач-мурза,– а если мы спросим Тверского князя, он скажет: «Это я блюду выгоду великого хана, потому что не даю Москве усилиться настолько, чтобы вовсе перестать платить дань великому хану!»
– Эх, князь! Ты умен и сам должен понимать: всякий народ хочет и ищет воли. Но тебе,– митрополит особенно подчеркнул это слово,– тебе во всем этом деле, кроме ума, такоже и сердце кой-что говорить должно…
– Оно мне говорит: Москва – Русь и Тверь тоже Русь! – приходя в бозотчетное для себя возбуждение, ответил Карач-мурза.– Но Московский князь позвал Тверского в гости и приготовил ему западню! Говорят, ты великий провидец, отче, но есть вещи, которых и ты не можешь знать… Эта западня слишком напоминает мне другую, всеми давно позабытую. И потому в таком деле не жди моей помощи! Я помогу не вероломному обманщику, а обманутому!
– Ежели я провидец, то ужели мыслишь ты, что Господь послал мне этот чудесный дар за вероломство либо за помощь в чужом вероломстве? А истину я и вправду вижу лучше, чем ты… И знаю, про какую западню ты сейчас вспомнил: про ту, которую тридцать годов тому назад уготовили в городе Козельске родителю твоему покойному, великому князю Василею Пантелеевичу Карачевскому, дядья его Тит Мстис-лавич да Андрей Мстиславич. Не так ли, князь Иван Васильевич? Но можно ли равнять тот случай с тем, что ты видишь здесь? Там было чистое воровство, а тут как раз обратное:| Дмитрей Иванович свою землю от воров обороняет.
Глава 10
Карач– мурза был потрясен этими спокойно произнесенными словами. Если в пылу спора он совсем было позабыл какой славой пользуется его собеседник, то последний напомнил ему об этом самым ошеломляющим образом. Велика власть непостижимого, даже над самым храбрым и умным человеком! Бледный, откинувшись на спинку кресла, мурза глядел на митрополита с такой помесью страха и удивления в своих округлившихся синих глазах, что святитель невольно улыбнулся.
– Да ты не опасайся,– немного помолчав, промолвил он. – Что я знаю, то во мне и умрет.
– Аллах акбар!– пробормотал Карач-мурза, начина приходить в себя.– Тебе открыты все тайны, святой отец, ты знаешь все!
– Не все, однако… К примеру, не знаю я, почто скрываешь от нас, что ты сын русского князя?
– Зачем говорить об этом? Аллах не дал моему отцу возвратиться на Русь, значит, Он захотел, чтобы я был татарином и я стал татарином. Но память отца для меня священна, и не хочу, чтобы здесь показывали на меня пальцами и говорили: «Вот едет сын князя Василея Карачевского, он родился в Орде и сделался „поганым“… Ведь так вы называете нас, татар?
– Вас, татар? Ты не татарин, а русский, Иван Васильевич!
– Нет, аксакал! Я хотел быть русским, но этого не хочет Аллах. И я не мог идти против Его всевышней воли.
– В чем же ты увидел волю Аллаха?
– Только слепой мог бы ее не увидеть, ибо Аллах указ ее трижды: в первый раз, когда моего отца, потерявшего все Руси, Он привел в Орду и дал ему там улус и жену-татарку. Отец не понял воли Аллаха,– он хотел, вместе со мною, возвратиться на Русь, и вот, в самый день отъезда, его поразила стрела врага… Но даже после этого я хотел остаться русским. Я с малолетства говорил и думал по-русски, я знал все, что делается на Руси,– до тринадцати годов сердцем и мыслями я был здесь, с вами. Но когда Аллах в третий раз указал мне свою волю, я понял, что ничтожный червь не может и не должен противиться своему Создателю…
– Каково же было это третье указание Божье?
– Бог призвал к себе человека, научившего меня любить Русь и воспитавшего меня русским. Человека, которого я чтил и любил как своего второго отца и который мог бы прожить еще сто лет, если бы я не шел против воли Аллаха.
– Да, Никита Толбугин был богатырь. Какою же смертию он умер?
– Бисмаллах! Ты и про него знаешь, аксакал? Воистину я был глупцом, когда не хотел верить многим из тех чудесных историй, которые рассказывают о тебе в Орде! Прости меня, святой старец! Теперь я знаю: все, что говорят о тебе,– это только ничтожная доля правды!
– Ежели бы так было, я бы не стал тебя спрашивать, как погиб тот, кого ты называешь своим вторым отцом. Вот видишь: не знаю же.
– Потому, что тебе нет надобности проникать в эту тайну чудесным путем: ты знаешь, что я тебе и так скажу. Но если бы я захотел это скрыть от тебя, то все равно не смог бы этого сделать!
– Ну, так как же было дело-то?
– Это было в тот год, когда ты исцелил в Золотой Орде хатунь Тайдулу, святой отец. Незадолго до того литовцы захватили землю моего отца – княжество Карачевское, и Никита поехал в Сарай-Берке, чтобы у русских и литовских купцов узнать все новости. Но назад он не вернулся: в это лето по низовьям Волги лютовала черная смерть,– на обратном пути Никита захворал и через два дня умер.
– Да упокоит Господь душу этого славного витязя в селениях праведных,– перекрестившись, сказал митрополит.– Ну и после того остался ты совсем один среди татар?
– Да ты не опасайся,– немного помолчав, промолвил он. – Что я знаю, то во мне и умрет.
– Аллах акбар!– пробормотал Карач-мурза, начина приходить в себя.– Тебе открыты все тайны, святой отец, ты знаешь все!
– Не все, однако… К примеру, не знаю я, почто скрываешь от нас, что ты сын русского князя?
– Зачем говорить об этом? Аллах не дал моему отцу возвратиться на Русь, значит, Он захотел, чтобы я был татарином и я стал татарином. Но память отца для меня священна, и не хочу, чтобы здесь показывали на меня пальцами и говорили: «Вот едет сын князя Василея Карачевского, он родился в Орде и сделался „поганым“… Ведь так вы называете нас, татар?
– Вас, татар? Ты не татарин, а русский, Иван Васильевич!
– Нет, аксакал! Я хотел быть русским, но этого не хочет Аллах. И я не мог идти против Его всевышней воли.
– В чем же ты увидел волю Аллаха?
– Только слепой мог бы ее не увидеть, ибо Аллах указ ее трижды: в первый раз, когда моего отца, потерявшего все Руси, Он привел в Орду и дал ему там улус и жену-татарку. Отец не понял воли Аллаха,– он хотел, вместе со мною, возвратиться на Русь, и вот, в самый день отъезда, его поразила стрела врага… Но даже после этого я хотел остаться русским. Я с малолетства говорил и думал по-русски, я знал все, что делается на Руси,– до тринадцати годов сердцем и мыслями я был здесь, с вами. Но когда Аллах в третий раз указал мне свою волю, я понял, что ничтожный червь не может и не должен противиться своему Создателю…
– Каково же было это третье указание Божье?
– Бог призвал к себе человека, научившего меня любить Русь и воспитавшего меня русским. Человека, которого я чтил и любил как своего второго отца и который мог бы прожить еще сто лет, если бы я не шел против воли Аллаха.
– Да, Никита Толбугин был богатырь. Какою же смертию он умер?
– Бисмаллах! Ты и про него знаешь, аксакал? Воистину я был глупцом, когда не хотел верить многим из тех чудесных историй, которые рассказывают о тебе в Орде! Прости меня, святой старец! Теперь я знаю: все, что говорят о тебе,– это только ничтожная доля правды!
– Ежели бы так было, я бы не стал тебя спрашивать, как погиб тот, кого ты называешь своим вторым отцом. Вот видишь: не знаю же.
– Потому, что тебе нет надобности проникать в эту тайну чудесным путем: ты знаешь, что я тебе и так скажу. Но если бы я захотел это скрыть от тебя, то все равно не смог бы этого сделать!
– Ну, так как же было дело-то?
– Это было в тот год, когда ты исцелил в Золотой Орде хатунь Тайдулу, святой отец. Незадолго до того литовцы захватили землю моего отца – княжество Карачевское, и Никита поехал в Сарай-Берке, чтобы у русских и литовских купцов узнать все новости. Но назад он не вернулся: в это лето по низовьям Волги лютовала черная смерть,– на обратном пути Никита захворал и через два дня умер.
– Да упокоит Господь душу этого славного витязя в селениях праведных,– перекрестившись, сказал митрополит.– Ну и после того остался ты совсем один среди татар?
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента