Каратеев Михаил Дмитриевич. Возвращение

Михаил Дмитриевич Каратеев
Возвращение

От автора

   Настоящей книгой заканчивается пятитомная историческая эпопея, которой я дал общее название «РУСЬ И ОРДА». Она повествует об эпохе, очень скудно освещенной в нашей литературе, и охватывает целое столетие истории Руси и смежных с нею государств, в их политическом и бытовом взаимодействии, – ибо только такой подход к прошлому обеспечивает правильное его понимание.
   Вероятно, некоторые на меня посетуют за то, что на протяжении всего этого долгого повествования историк во мне явно преобладал над романистом. На это отвечу, что я и не стремился к тому, чтобы развлечь читателей описанием каких-либо надуманно-захватывающих авантюр, а ставил себе целью – в интересной и по возможности увлекательной форме дать им побольше подлинно исторических сведений, таких, которые трудно отыскать в общедоступных источниках.
   Исходя из этого я, может быть, слишком много внимания уделил бывшим татарским улусам и среднеазиатским странам – Хорезму и Мавераннахру. Но не следует забывать, что эти страны и населяющие их народы давно вошли в состав нашей общей Российской семьи, а мы до сих пор знаем о них позорно мало и часто не имеем никакого представления о тех исторических связях, которые издавна сближали нас с Востоком.
   О прошлом наших западных соседей мы знаем немного больше, но все же далеко не достаточно, если вспомнить, что история Литвы и Польши на протяжении веков сливается с историей южных и западных русских княжеств. Теперь же, когда Восточная Пруссия стала частью России, законный интерес приобретает для нас и история Тевтонского Ордена.
   Вот почему в своем повествовании я часто «нарушал границы» всех этих стран и переносил действие из одной в другую.
   Итак, труд, которому я отдал двенадцать лет жизни, наконец закончен. Он тепло встречен теми зарубежными читателями, которые еще в полной мере остались русскими людьми Но широкого признания и распространения в наши дни он получить, конечно, не может, ибо идеологически не отвечает требованиям ни одной из двух основных политических сил, которые ныне господствуют в мире.
   В работе у меня был один критерий: я подходил к прошлому и к его оценке с позиции просто русского человека, любящего свою страну и старающегося представить ее историю в правдивом освещении. И если сегодня к известности и к материальному успеху нужно идти иными путями, – я рад и тому, что мне удалось своими силами издать написанное, хотя бы ничтожным тиражом, и тем спасти его для будущего. Верю, что придет время, когда мои книги обратятся в общепризнанное пособие к познанию нашего прошлого.
   И тем разноплеменным россиянам, которых они укрепят в любви к нашей общей Отчизне и в уважении к ее славным строителям, – великим и малым, – я посвящаю этот труд.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КАРАЧЕЕВКА

ГЛАВА I

   «Король Владислав вручил Витовту кормило правления литовскими и русскими землями, ибо знал, что князь Витовт был мужем большого и гибкого ума и что нельзя было найти никого более способного править Литвой».

Ян Длугош, польский историк XV века

   В конце мая 1405 года Карач-мурза с десятком нукеров и слуг без всяких приключений прибыл в город Вильну, где в ту пору находился Витовт, заканчивая свои приготовления к походу на Псков.
   Возраст не притупил любознательности Карач-мурзы и, поднимаясь по крутой дороге на Замковую гору, вершину которой как бы каменной короной венчал княжеский замок, он то и дело придерживал коня, чтобы оглядеть этот интересный город, так непохожий на все другие, виденные им.
   Здесь, среди непроходимых лесов, на слиянии рек Вилии и Вилейки еще в V или VI веке возникло поселение одного из древних охотничьих племен Литвы. Лет триста спустя это первобытное поселение уже порядочно разрослось и было окружено земляным валом и рвом, а в тринадцатом столетии превратилось в хорошо укрепленный городок, который князь Гедимин – дед Витовта – сделал своей столицей, построив здесь этот замок.
   Теперь это был довольно крупный город, среди обильной зелени просторно раскинувшийся в широкой котловине, окруженной невысокими холмами. Большей частью его строения были деревянными, но немало виднелось и ка менных, в том числе Нижний замок, стоявший почти у самого берега реки, здание ратуши и десятка полтора храмов – католических и православных. Последних было больше, но Карач-мурза еще не знал, что добрая их половина, сохраняя свой прежний наружный облик, уже была обращена в костелы. Лишь позже он узнал и то, что Вильне, по примеру всех больших городов Польши, недавно было даровано, так называемое, магдебургское право, в силу которого она была изъята из ведения княжьих воевод и судей и получила самоуправление в лице выборного градоначальника – войта, двенадцати советников городской рады и семи лавиков – пожизненно избиравшихся присяжных, которые вместе с войтом вершили суд над горожанами^[1].
   Верхний замок, где проживал Витовт, не отличался архитектурными совершенствами, но производил впечатление неприступной крепости. Это было приземистое каменное строение с массивными восьмигранными башнями и мощными стенами. С одной стороны он был надежно защищен отвесной кручей горы, а с другой довольно узким, но глубоким рвом. Переехав его по подъемному мосту, который, видимо, давно уже не поднимался, ибо в прорезях стены, сквозь которые были пропущены его цепи, целыми гроздьями лепились гнезда ласточек, Карач-мурза, никем не остановленный, миновал сводчатые ворота и очутился на широком внутреннем дворе замка. Отсюда стены его казались невысокими; через каждые десять-двенадцать шагов на них стояли неуклюжие бомбарды^[2]на прочных дубовых козлах, а рядом высились пирамиды грубо обтесанных каменных ядер.
   Высмотрев среди находившихся во дворе людей одного, одетого побогаче, Карач-мурза приблизился к нему, назвал себя и попросил доложить о нем великому князю.
   Витовт не заставил Карач-мурзу ожидать долго. Татарская Орда и события, там происходящие, играли важную роль в его политике, ибо он издавна стремился поставить воинскую силу Орды на службу своим интересам, а заодно хотел рассчитаться с Эдигеем за свое поражение на Ворскле. В силу этого, он с особым вниманием следил за всеми обстоятельствами внутренней борьбы между ханами, чтобы знать, когда и какому из них стоит оказать поддержку. Всего две недели тому назад до него дошли слухи о смерти Тимура и Тохтамыша – это коренным образом меняло всю политическую обстановку в татарских улусах и в Средней Азии, но подробности еще не были ему известны, а кто же мог знать их лучше, чем Карач-мурза?
   – Рад тебя видеть, царевич, – сказал он, поднявшись навстречу вошедшему гостю и пожимая ему руку. – И ежели есть правда в тех слухах, которые до меня ныне дошли, я догадываюсь, почему ты здесь.
   – Воистину обижен Аллахом тот, кто может сомневаться в твоей мудрости, князь, – ответил Карач-мурза. – Но в Орде за последнее время случилось много важных событий, и я не знаю, о каком из них успели дойти до тебя вести либо слухи.
   – Прошел у нас слух о смерти Тимура, но не минуло и седьмицы, как стали уже говорить, что умер хан Тохтамыш, будто убитый Эдигеем. И доселева я толком не знаю, о ком из них молва лжет, ибо сумнительно, чтобы сразу умерли оба.
   – На этот раз молва не солгала, князь: Аллах призвал к себе их обоих.
   – Доподлинно ли тебе о том известно?
   – Да, князь. Я покинул ставку Тимур-бека в Отраре за пять дней до его смерти и приехал в Чингиз-Туру через три дня после того, как там похоронили хана Тохтамыша.
   – Стало быть, никто не знает лучше тебя о том, что произошло. Садись же и рассказывай, как все случилось.
   Карач–мурза, изредка прерываемый вопросами Витовта, в общих чертах поведал ему о всех событиях, разыгравшихся в Орде после того, как он был отправлен Тохтамышем к Тимуру, умолчав пока лишь о своих личных делах.
   – А скажи мне, – спросил Витовт, выслушав его рассказ, – таким ли хворым казался Хромой, когда ты его покидал, что можно было ждать столь скоро его смерти?
   – Нет, князь, глядя на него, я такого не ждал. Недуг его был тяжел, но эдак внезапом от него не умирают.
   – А не сталось ли, что его отравили?
   – Могло быть и так. Я сам об этом подумал.
   – Наверное, с тем особо и поспешили только потому, что он обещал свою помощь хану Тохтамышу. У Эдигея, поди, были возле Тимура свои люди.
   – В этом трудно сомневаться, князь. Идику умен и коварен. И он знал, что в честном бою не одолеет такого врага.
   – И теперь, избавившись от Хромого, он, вестимо, мнит себя полным хозяином в Орде и в окрестных землях?
   – Когда я выезжал сюда, он уже выступил с большим войском на Хорезм. Мне говорил человек, ехавший из Сарая-Берке, что там у хана Шадибека осталось всего пять туменов.
   – А Шадибек Эдигею столь же послушен, как был Кутлук?
   – Разное говорят, князь. Я слыхал, что у них уже были ссоры.
   – Ну, а Тохтамышевичи? Что они мыслят делать теперь, и есть ли за ними какая-либо сила?
   – Они имеют четыре тумена войска, но Идику оставил против них, на реке Иргиз, шесть туменов под начальством царевича Булат-Султана. И когда сам он возвратится из Хорезма, а это будет очень скоро, потому что сыновья и внуки Тимур-бека воюют теперь между собой и не окажут ему сильного сопротивления, он очистит от своих врагов северные улусы и приведет их к покорности, если этого не сможет сделать один Булат-Султан. А потому я посоветовал моим племянникам Джелал ад-Дину и Кериму-Берди бежать оттуда и где-нибудь в безопасном месте подождать, пока ветер счастья подует в их паруса.
   – Пускай приезжают ко мне, – сказал Витовт, с минуту подумав. – Я чаю, что такой ветер скорее всего подует в их паруса отсюда.
   – Да воздаст тебе Аллах сторицей за милость, которую ты им оказываешь, князь! Я сам хотел просить тебя об этом, но твое великодушие сделало мои слова ненужными.
   – Пошли им сказать, чтобы ехали теперь же, не затевая сражений с Булат-Султаном, дабы зря не губить своих людей. Всех воинов, какие у них есть и каких соберут еще, пусть ведут сюда. Я им отведу окраинные свои земли, близ Дикого Поля, – там пастбища такие, что на целую орду достанет. А потом поглядим, как сложатся дела у Эдигея, и когда придет час, я помогу сесть в Сарае тому из них, кто мне поклянется в том же, в чем клялся их отец перед битвой на Ворскле.
   – Джелал из братьев старшой, и он обещает быть тебе верным и вечным другом, князь.
   – Коли так, ему и пособлю. А если этот обманет, другой брат останется в запасе, – усмехнулся Витовт.
   – Джелал тебя не обманет, пресветлый князь. Я с ним много говорил и знаю его мысли.
   – Ну, стало быть, с этим кончено. А сам-то ты что думаешь делать? Ужели еще не навоевался и не манит тебя покой?
   – Манит, князь. И, может быть, я найду его, если ты не забыл тех великодушных слов, которые сказал мне в Киеве шесть лет тому назад, когда мы пировали в твоем замке.
   – Я ничего не забываю, царевич. Помню и то, что ты меня спас от плена в битве с Эдигеем и что я у тебя в долгу, хотя и без того рад был бы тебя видеть в числе моих самых знатных подданных.
   – Я не заслужил таких милостивых слов, князь.
   – Э, что там слова! Ты заслужил большего, и я сейчас тебе докажу, что умею ценить такие заслуги, – промолвил Витовт и задумался. Карач-мурза – родич татарских ханов и знаток всех тонкостей политической жизни Орды, мог ему оказаться очень полезным. И щедрость по отношению к нему не будет лишней.
   – Думаю, что хотел бы ты поселиться на земле отцов своих, в княжестве Карачевском? – спросил он, прийдя к этому заключению.
   – Да, всемилостивый князь, если будет на это твое соизволение.
   – Там, на южных рубежах, по рекам Рыбнице и Неручи, самые подходящие для тебя места и никем не занятые, ибо к ним близко подходит Дикое Поле и туда часто набегают татары. Ну а ты с ними поладить сумеешь, так что и тебе там будет привольно, и я от того получу выгоду. Как раз думал ставить там крепостицу, может, ты мне ее и построишь, коли будет в том надобность. Места хорошие: не один только лес, а есть и степи, так что лошадей и овец сможешь держать сколько пожелаешь. Земля черная, родит богато, и этим ты тоже не бреги. Смердов там, должно быть, мало или вовсе нету, – боятся татарского полону, но они сами к тебе придут, коли увидят от тебя надежную защиту. А по первой поре хорошо бы тебе привести с собою сотен пять татар с семьями, а коли больше, то еще лучше, места там достанет на всех. Сможешь?
   – Смогу, государь.
   – Ну вот и ладно. Побудь здесь моим гостем и отдохни, сколько сам пожелаешь, а затем поезжай с Богом. Я дам тебе письмо к племяннику твоему Ивану Мстиславичу – все же он там еще считается князем и будет ему обидно, коли посажу тебя на тех землях без его ведома, – пусть думает, что сам тебе их дал. Я напишу ему, что делается это для защиты его владений от татарских набегов, так он и рад будет. И знаешь что? – добавил Витовт: – Ты лучше пока не говори ему, кто ты таков. Ордынский, мол, царевич, приехал служить мне, и только. Так спокойней будет вам обоим, а то он еще перепугается и учнет тебе козни строить. Он здоровьем хвор и долго не проживет, а тогда поглядим, может, я тебя на его место посажу, коли дело позволит.
   – Теперь ты мой повелитель, князь, и я сделаю все, как ты хочешь. А за щедрые милости твои да возвеличит тебя Аллах и да исполнит Он все твои желания!
   – Вот, кстати, насчет Аллаха: теперь тебе и всем тем татарам, кои с тобой придут и в моем государстве навечно останутся, надобно будет принять христианскую веру.
   – Я к тому готов, государь, и с собою приведу лишь таких людей, которые будут на то согласны тоже.
   – И вот еще что тебе скажу: знаю, род твоих отцов православный, и может, ты захочешь остаться в их обычае, – в том неволить тебя не стану. Но коли желаешь послушать доброго совета, принял бы ты лучше нашу, католическую веру. От того тебе будет больше пользы, особливо, если хочешь быть Карачевским князем после Ивана Мстиславича. Сам я, коли говорить правду, к этим делам равнодушен – мне все одно, что католик, что православный. Но я не самодержец, надо мною стоит король Владислав, а он ярый католик, и православному человеку от него больших милостей ждать нельзя. Ты над этим подумай!
   – Я подумаю, князь.

ГЛАВА II

   «Одно поколение отходит, другое поколение приходит, а земля вовеки пребывает… Кружится на ходу своем ветер и на круги свои возвращается он».

Еклезиаст.

   Святослав Титович, второй из Козельских князей, княживших в Карачеве, умер несколько лет спустя после того, как впервые побывал там Карач-мурза. Младшему сыну Юрию еще при жизни своей дал он в удел город Мосальск^[3], а старший, Мстислав, наследовал после отца Карачевский стол. Но он прокняжил недолго и умер еще не старым. Единственному его сыну Ивану, когда он вступил на княжение, было немногим за двадцать. Тем же годом женился он на воспитаннице Витовта, Гольшанской княжне Юлиане Ивановне, которой в ту пору было пятнадцать лет. Год спустя родился у них сын Михаил, а тремя годами позже – дочь, нареченная Софьей.
   Иван Мстиславич смолоду был здоровьем слаб, но статен и хорош собою. Волосами был он рыжеват, как и все в его роду, но у него они красиво вились кудрями и цветом отдавали не на лисий хвост, как у других, а на спелую рожь. Бороду он брил, глаза имел серые, ясные, а лицом был бел и румян, хотя и нездоров был этот румянец.
   В младенчестве был он чистый херувим, и родители в нем души не чаяли. Все, что Ванюша успевал пожелать, давалось ему тотчас, отчего нрав он приобрел трудный, и угодить ему порою бывало мудрено. Все-то он, как тогда говорили, хотничал^[4], и то ему не так, и другое не этак, и хотенкам его не было конца, а потому с юных лет прозвали его в Карачеве Хотетом, да так эта кличка за ним и осталась. Княжич сперва обижался на такое прозвище, и многим его обида выходила боком, но потом притерпелся и обвык, так что в зрелых годах и сам, случалось, говаривал: «Я – князь Хотет Карачевский», либо: «Это наше, хотетовское».
   При всем том сердце имел он не злое, а спеси ему польские порядки поубавили, ибо вере отцов изменить он не захотел, православным же князьям на Литве теперь приходилось терпеть немало обид и утеснений. Да и самое княжение таких удельных, как он, ныне стало лишь пустым словом, а многих и вовсе согнали с отчих столов. Его, однако, Витовт оставил и пока был к нему милостив, но, несмотря на это, Иван Мстиславич в душе крепко не любил великого князя: слишком уж был он ласков с княгиней Юлианой Ивановной. И хотя знал Хотет, что ничего худого за этим покуда нет, но видел ясно, что терпит его Витовт только из-за жены, будто сам по себе он не князь древнейшего роду и не законный хозяин этой земли, а пришей собаке хвост. И было ему это обидно и горько.
   Но чтобы не вышло какого худа, все это он старался таить в себе, даже жене не показывал виду, а потому, когда приехал ордынский царевич с письмом от Витовта, князь принял его любезно и, усадив за стол в приемной горнице, тут же начал читать привезенное письмо.
   В грамоте Иван Мстиславич был не силен, обычно письма читал и писал ему сын, проживший два года в Кракове и там кой-чему научившийся, но при татарине звать Михаила он постеснялся и потому читал долго, а Карач-мурза тем временем с любопытством оглядывал помещение, в котором они находились. Он сразу узнал эту горницу по рассказам и описаниям Никиты. Тут, видимо, мало что изменилось с той далекой поры, когда вот на этих самых скамьях сидели бояре Алтухов, Шестак и другие, ожидая выхода его деда, князя Пантелеймона Мстиславича; у стен стоят те же резные дубовые лари, а над дверью налево, в трапезную, висит голова тура с огромными рогами, когда-то убитого его отцом, князем Василием…
   Да, вещи и предметы остались те же, и для знающих прошлое в них жива была память тех, кто их создал или когда-то ими пользовался. Но в этих вещах, как и во всем облике города Карачева, уже отчетливо виделись черты тления, чувствовалось, что судьба произнесла над всем этим свой приговор, и время, не торопясь, приводит его в исполнение.
   С тех пор, как Карач-мурза здесь побывал, прошло почти сорок лет, и он лучше чем кто-либо мог заметить эту тлетворную работу времени. Старые бревенчатые стены города, прежде служившие надежным оплотом власти и спокойствия его предков, теперь никому не могли внушить ни страха, ни почтения, а скорее вызывали жалость и грусть. Они ушли в землю и стали заметно ниже; никто их больше не обновлял, многие бревна прогнили и из них сыпалась труха, а местами разрушились и оползли целые городницы^[5], так что в город теперь можно было войти не только через ворота, но и через эти проемы в стене. Дома на улицах обветшали и почернели, новых совсем не было видно, а многие из старых стояли пустыми и заброшенными, а то и вовсе обратились в развалины, еле приметные за разросшимися кустами бузины и густым бурьяном.
   Текло время, и жизнь шла своими путями, они были по-прежнему широки и бурливы, но судьба, пролагая их, обошла стороной этот древний городок, и от некогда могущественного княжества Карачевского ныне только и остались почерневшие, полуобвалившиеся стены, да вот этот рыжеватый человек с чахотным румянцем на лице, князь по имени, с трудом читающий письмо-приказ своего чужеземного владыки…
   Наконец Иван Мстиславич закончил чтение и поднял глаза на Карач-мурзу.
   – Ну что же, в добрый час, – промолвил он. – Ты, поди, знаешь, о чем мне пишет великий князь. Волю его я должен исполнить, да и нет у меня причин тому препятствовать. Места там все одно пустые, и коли они заселятся, мне от того будет только польза. Посади там кого русского – татары его пограбят и людей уведут в полон, ну, а ты для них как-никак свой и тебя они, может, не тронут. Где же ты хочешь, чтобы я тебе землю дал?
   – Тех мест я не знаю, князь. Где укажешь, там и сяду.
   – Князь Витовт Кейстутьевич пишет: по реке Рыбнице, либо по Неручи. Так ведь это сотни верст и везде там пусто. Лучше бы ты сам съездил да поглядел, я тебе дам провожатого. Которое выберешь место, то я за тобою и запишу.
   – Хорошо, князь, я поеду. А за ласку твою спаси тебя Бог.
   – Меня благодарить не за что, благодари Витовта – он здесь ныне хозяин. А мне, говорю, от того, что ты там поселишься, кроме пользы ничего не будет.
   – Сколько же мне выбирать земли?
   – Это сам гляди. Витовт Кейстутьевич пишет: дать, сколько тебе будет потребно. После воротись сюда, сделаем опись рубежей, а грамоту от князя Витовта получишь.
   Когда же думаешь туда поехать? – помолчав, спросил Хотст.
   – Дня два, либо три дам отдохнуть коням, а там и поеду, князь.
   – Добро. А завтра жду тебя на обед. За трапезою еще побеседуем.
   На обеде у князя, кроме членов его семьи, присутствовали трое бояр, из которых один был очень стар, а два других казались ровесниками Ивана Мстиславича. Стол был не изыскан, но обилен, и хозяева потчевали радушно. Истинным его украшением служила сама княгиня Юлиана Ивановна, которой было уже за тридцать, но казалась она моложе и блистала свежестью и красотой необыкновенной. Прелестны были ее серые глаза с поволокой неги, но особое обаяние всему облику княгини придавали ее пышные, пепельно-русые волосы, которых она не прятала под повойник, как это было принято у русских замужних женщин того времени. Польские обычаи уже сказывались в этих краях.
   Приглядевшись к княжне, Карач-мурза увидел, что и она на редкость хороша. Ей еще не было и четырнадцати лет, и она не успела развиться в женщину, но лицом походила на мать, и, глаза у них были одинаковые, впрочем, только на первый взгляд: у матери они излучали больше тепла, а у дочери больше света.
   «Не одно сердце, наверно, сожгут эти глаза», – невольно подумал Карач-мурза, когда она на него взглянула.
   Княжич Михаил, юноша лет семнадцати, тоже лицом был приятен, а ростом высок и строен. В Кракове у польских панов перенял он некоторую тонкость манер, чем выгодно отличался от сидевших за столом карачевских бояр; в разговоре держался скромно, но не робел и за словом в карман не лазил. Карач-мурзе он понравился.
   – А ты князя Витовта и прежде знавал, царевич, либо теперь впервой к нему приехал? – спросил Иван Мстиславич, когда уже выпили по две-три чарки и несколько освоились друг с другом.
   – Семь тому лет, как мы встретились с ним впервые, – ответил Карач-мурза. – Был я с ханом Тохтамышем у князя Витовта в Киеве и ходил с ним на Ворсклу.
   – И в той злосчастной битве участвовал?
   – Да, князь.
   – Ты не братом ли хану Тохтамышу доводишься, царевич? – спросила вдруг Юлиана Ивановна, до сих пор не принимавшая участия в разговоре.
   – Двоюродным братом, княгиня.
   – Все равно… Так это, значит, ты князя Витовта вызволил, когда на него татарин аркан накинул! Он нам рассказывал.
   – Я был поблизости и перерубил аркан, – скромно ответил Карач-мурза. Княгиня больше ничего не сказала, но ему показалось, что глаза ее отразили признательность.
   – Так вот оно что, – протянул Иван Мстиславич. – Теперь я понимаю, почему Витовт Кейстутьевич дает тебе земли, сколько ты сам хочешь. По'пади он в полон, ему бы это подороже стоило! Ну, а Орду ты почто покинул, будучи столь высокого ханского роду? Там ты, поди, много большими угодьями володел?
   – Володел, князь. Но в Орде ныне взял верх мой лютый ворог, и я все потерял, а чтобы воевать с ним еще, я уже стар. Вот и приехал сюда на покой.
   – Ну, в час добрый! И коли тебя здесь свои же татары не станут тревожить набегами, покой тебе будет. У нас тихо. Удельных князей так поприжали, что усобицы им и на ум не идут.
   – Это и лучше, князь.
   – Что усобицы вывели, то, вестимо, лучше. А вот, что прижали, в том хорошего мало.
   – Так, ведь, если бы не прижали, были бы усобицы.
   – Не скажи. Не в ту сторону ныне жмут. Вон при Ольгерде Гедиминовиче усобиц князья тоже не смели заводить, а жили вольно, по старине, никто их с отчих столов не гнал и в душу к ним с сапогами не лез. А ныне, коли ты вере своей изменить не хочешь, ты уже человек подлой^[6]стати. Король Владислав пишет указ за указом: католикам пожалованья да привилеи, а православным урезки да утеснения. Ну, да что об этом говорить, – спохватился вдруг Хотет, сообразив, что развязал язык при чужом человеке, который может пересказать все Витовту. – Вестимо, не столь уж оно и плохо, только человеку всегда лучшего хочется, такова уж его натура. Ты лучше скажи: семья-то у тебя есть, али бобылем тут станешь жить?
   – Есть у меня жена и два сына. Старший имеет в Орде хороший улус и большую семью, он там и останется. А молодший вместе с матерью невдолге приедет ко мне сюда.