– Может быть, за это Аллах и послал им столько юлбарысов?
   – В том, что там много юлбарысов, можно скорее увидеть милосердие Аллаха, чем наказание, ханум. Юлба-рысы убивают совсем не столько индусов, как об этом говорят, но зато они пожирают тысячи коров и тем оказывают этому народу великое благодеяние: в Индостане коровы считаются священными животными – их нельзя убивать и есть, а потому коров и быков расплодилось там множество, и это тяжелая обуза для хозяев, которые, не имея от этого никакой пользы, должны их кормить, тогда как им самим очень часто нечего есть.
   – Какая ужасная страна, оглан! Не хотела бы я там родиться и жить.
   – Если бы ты родилась в Индостане, ты бы уже нигде не жила, ханум, – они бы тебя сожгли. По их законам, жена не может пережить своего мужа, вдов они сжигают на кострах… Но, погоди, ханум, – добавил Карач-мурза, прислушиваясь, – кажется, юлбарыс уже близко!
   Действительно, крики загонщиков слышались теперь в какой-нибудь сотне шагов. С трех сторон заросли трещали от ломившихся сквозь них людей, а встав на одну из перекладин клетки, Карач-мурза сразу увидел, как шевелятся невдалеке верхушки камышей, словно их раздвигает невидимый ручеек, быстро приближающийся к поляне.
   Еще минута, и тигр, выскочив на опушку, внезапно остановился, как вкопанный, издав отрывистый горловой звук, более похожий на кашель, чем на рев грозного хищника. Это был крупный самец, длиной почти в сажень. Его гибкое, ржаво-красное, расписанное черными полосами тело изобличало одновременно и кошачью ловкость, и огромную, зловещую силу, а белые космы шерсти на щеках указывали, что это матерый и опытный зверь. Он, очевидно, не ожидал увидеть на поляне столько людей и теперь стоял, яростно шевеля хвостом и время от времени издавая тот же кашляющий звук. Он еще не знал, на что решиться, и пока только оглядывал свирепыми желтыми глазами живую стену, отрезавшую ему путь к отходу.
   – Уходи скорее, оглан, – тихо сказала Хатедже. – Уходи, пока он не увидел, что ты тут стоишь один!
   – Успею, ханум, – спокойно ответил Карач-мурза. Цепь охотников стояла шагах в десяти сзади, в случае нужды он рассчитывал отскочить туда в два-три прыжка. – А если я не успею, воины сейчас же придут мне на помощь.
   – Оглан! Именем Аллаха, молю тебя! – побелев, будто перед лицом смерти, крикнула Хатедже, увидев в это мгновение, что тигр, в которого вонзилась пущенная кем-то стрела, не раздумывая больше, огромными скачками бросился прямо к клетке.
   Теперь нельзя было терять ни секунды, но Карач-мурза внезапно почувствовал, что на глазах женщин и своих воинов кинуться наутек ему не позволяет его достоинство.
   Взяв копье на изготовку, он медленно отступил два шага назад, как бы нащупывая лучшую точку для опоры, и тут, окончательно пересилив страх, остановился, ожидая зверя. Видя это, десятка два воинов, стоявших ближе, рванулись к нему, но было поздно: тигр находился уже в трех шагах и присел для последнего прыжка. Но было ли таковым его первоначальное намерение, или его испугали внезапно хлынувшие к нему люди, только бросился он не на Карач-мурзу, а легко и мягко вспрыгнул на крышу клетки, откуда, бешено нахлестывая себя хвостом по бокам, грозно щерился теперь на подбегавших со всех сторон охотников.
   Крыша клетки, как и ее стенки, была решетчатой.
   В первый миг, пока зверь не утвердился наверху, одна из его задних лап провалилась между двумя жердями, едва не задев голову стоявшей внизу Фатимы, которая в ужасе повалилась лицом в землю и осталась в таком положении, громко бормоча молитвы. Хатедже, пережившая самый сильный испуг в тот момент, когда тигр готовился к прыжку, как она думала, на Карач-мурзу, теперь, наоборот, быстро приходила в себя и со смесью страха и любопытства глядела снизу на белое брюхо зверя и на громадные когти, вцепившиеся в настил крыши. До страш– ных полосатых лап она без труда могла бы достать рукой.
   – Назад! – крикнул Карач-мурза подбегавшим людям. – Если вы подойдете близко, юлбарыс перепрыгнет через ваши головы и уйдет. Всем оставаться на своих местах!
   Цепь подалась назад, а Карач-мурза, подойдя к ней, взял у одного из воинов лук и, воткнув свое копье в землю, стал целиться в тигра, голова которого была повернута прямо к нему. Видя, что собирается стрелять царевич, больше никто не стрелял, и зверь, несколько успокоившись, стоял неподвижно, шипя, как разъяренный кот, и в то же время высматривая место, где легко было бы прорваться сквозь окруживших его людей.
   Хотя расстояние не превышало десятка шагов, Карач-мурза целился тщательно, – он давно не стрелял из лука. Если попасть в глаз, тигр будет убит на месте, если нет – он спрыгнет вниз и успеет задрать несколько человек, прежде чем его убьют. А зверь, уже понявший, откуда ему сейчас грозит самая страшная опасность, не отрывая взгляда от целящегося в него человека, медленно приседал, готовясь к прыжку.
   Он прыгнул в тот самый момент, когда отделившаяся от тетивы стрела, молнией прорезав воздух, глубоко ушла ему в правую глазницу. Однако в прыжок была вложена вся, еще ничем не ослабленная сила могучего хищника, и его уже агонизирующее тело грузно шлепнулось на то место, где стоял Карач-мурза, едва успевший отпрянуть в сторону. Меткий удар копья прикончил зверя, который еще пытался вскочить и броситься на стоявших вблизи людей.
   – Ну как, ханум? – с улыбкой спросил Карач-мурза, открывая дверцу клетки и помогая женщинам выйти наружу– Что тебе говорил юлбарыс, когда остался с тобою вдвоем?
   – Ох, оглан!… Он говорил: скажи всем другим женщинам, чтобы они лучше не смотрели, как охотятся на нас, юлбарысов!
   – Ты очень испугалась, ханум?
   – Я не за себя испугалась, оглан, я сразу поняла, что в клетке меня юлбарыс не достанет. Но когда я увидела, что он хочет броситься на тебя… и уже присел, а ты стоял один…
   – То ты, наверное, подумала: ехать еще так далеко, а кто теперь будет рассказывать мне всякие интересные истории?
   – Ты еще смеешься, оглан! А я…
   – Что, ханум?
   – Я только молилась, чтобы Аллах защитил тебя.
   – Спасибо, маленькая ханум. И пусть шкура этого юлбарыса, которую я прикажу для тебя выделать, всегда напоминает тебе о том, что Аллах услышал твою молитву.

ГЛАВА IX

   «Бухара была обителью славы, Каабой – владычества и местом пребывания самых выдающихся людей своего времени».
Абу– Мансур Саалиби, арабский писатель XI века.

   Шесть дней спустя отряд ордынского посла подошел к Ургенчу, вернее к тому месту, где еще недавно стоял этот огромный и богатый город. Тут Карач-мурза воочию убедился, что слухи о том беспощадном разрушении, которому предал его Железный Хромец, отнюдь не преувеличивали действительности. Взорам его представилось необозримое поле безжизненных развалин, местами громоздившихся высокими, грязножелтыми грудами, а кое-где разровненных и поросших чахлым кустарником и травой. Несколько сот семейств, уцелевших из двухсоттысячного населения Ургенча, жили в юртах, за чертой разрушенных до основания городских стен. Не осмеливаясь нарушить страшный приказ Тимура, они боялись отстраивать свои жилища или даже воспользоваться чем-либо из развалин.
   С трудом отыскивая путь среди хаотических нагромождений глины и камня, Карач-мурза пробрался в центр мертвой столицы Хорезма, еще несколько лет тому назад блиставшей своим великолепием и бывшей одним из главных оплотов умственной жизни Азии. С содроганием в душе, по этим жутким останкам он старался восстановить в памяти прежний облик прекрасного города, взлелеявшего его юность. Вот здесь, на этой площади, покрытой ровным слоем мелких, перемешанных с песком и поросших полынью обломков, стоял дворец его тестя, эмира Аслана Суфи… Вот развалины мечети, в которой почти тридцать лет тому назад венчали его с Наир. Ее изумительный минарет – самый высокий в Азии – стоит на месте. Только он, да непревзойденный по красоте мазар[53] Тюрабек-ханум остались нетронутыми, очевидно, на эти замечательные памятники мирового зодчества все-таки не поднялась рука безжалостного деспота, или убоялся он возмездия Аллаха за поругание таких святынь.
   Проехав еще немного, Карач-мурза остановил коня на том месте, где стоял прежде его собственный дом. Теперь о нем напоминали только поваленные колонны, кое-где еще покрытые остатками мозаики, да полуразрушенный портал, за которым виднелся засыпанный мусором изразцовый хаус[54], с выросшим из него кустом бузины. Большая зеленая ящерица, уставив на всадника черные зернышки глаз, неподвижно сидела на обломке дорогой румийской[55] вазы, некогда украшавшей айван[56]
   «И все это сделано злой волей только одного человека, – думал Карач-мурза, с сердцем, полным грусти и возмущения, выезжая из этого царства руин и смерти. – Не зря говорят, что там, где ступила нога Тимура, три года не растет трава!».
   Переправившись возле Ургенча через Амударью, отряд восемь дней шел по ее правому берегу, а затем свернул на восток и, миновав несколько оазисов, разбросанных в безводных песках, еще через пять дней подошел к Бухаре. Карач-мурза бывал здесь уже не раз и хорошо знал историю этого края по книге бухарского ученого Нирша-хи[57] и по более поздним трудам арабских и персидских историков.
   Город Бухара, прежде носивший название Нумиджке-та, был основан здесь в глубокой древности, еще в те времена, когда область, лежащая между Сырдарьей и Аму-дарьей, называлась не Мавераннахром[58] а Согдианой. Первые дошедшие до нас письменные упоминания об этом городе относятся к началу христианской эры, но археологи установили, что нынешняя Бухара стоит на развалинах города гораздо более древнего, возникшего, по крайней мере, на тысячу лет раньше. В третьем веке Бухара была уже крупным центром, а в шестом она, несомненно, занимала первенствующее положение в Согдиане, ибо тюркский завоеватель Шири-Кишвар, покоривший в это время значительную часть Средней Азии, именно Бухару сделал своей столицей и обнес ее мощными стенами.
   История этого края протекала чрезвычайно бурно. На смену тюркским завоевателям вскоре пришли китайские, потом тюркский каганат снова ненадолго восстановил свое владычество, а в начале восьмого столетия тут уже утвердили свою власть арабы. Время их господства, длившееся сто семьдесят лет, изобиловало бесчисленными восстаниями и религиозными войнами. Пришедший с арабами ислам насаждался силой, встречая яростное сопротивление со стороны приверженцев издревле существовавшего тут культа Зороастра и занесенного сюда китайцами буддизма.
   В конце IX века власть над Мавераннахром перешла к персидской династии Саманидов, которые правили здесь полтора столетия. Это был период пышного расцвета и относительного спокойствия: Саманиды умели избегать ненужных войн, навели в стране порядок, окончательно утвердили в ней ислам, отстроили многие пришедшие в упадок города и не жалели средств на развитие ремесла, торговли и науки. Знаменитый бухарский ученый Абу Ибн-Сина[59] описывает библиотеку Саманидов в таких выражениях:
   «Здесь было множество комнат с бесчисленными сундуками, доверху наполненными книгами, написанными на разных языках. Каждая комната соответствовала одной из наук. Я видел тут такие книги, которые многим ученым не были известны даже по названию. Мне никогда – ни прежде, ни после, не приходилось видеть подобного собрания книжных сокровищ».
   К концу правления Саманидов Мавераннахр превратился в могущественное государство, распространявшее свою власть на все соседние земли, от берегов Персидского залива до предгорий Тянь-Шаня. Бухара стала огромным и богатым городом, оплотом среднеазиатской культуры и ученой мысли. В это время прочными стенами был обнесен не только ее центр, Шахристан, но и выросший рядом торгово-ремесленный пригород, раббад.
   Однако расцвет был недолгим: в конце десятого века между Саманидами вспыхнули кровавые усобицы, которые привели к тому, что их империя пала под ударами тюркских кочевых племен, объединенных династией Карахани-дов. Тюркский хан Илек-Насер въехал победителем в Бухару и, низложив последнего Саманида, Абд-Ель-Мелика, воцарился в Мавераннахре. Но власть Караханидов оказалась непрочной, и страна теперь быстро идет к упадку. Каждые несколько десятков лет, сменяя друг друга, приходят новые завоеватели: турки-сельджуки, кара-китаи, хорезмийцы и, наконец, монголы.
   В феврале 1220 года Чингиз-хан со своим войском появился под стенами Бухары. Для бухарцев это было почти полной неожиданностью, и город не был подготовлен к обороне. Большая часть его тридцатитысячного гарнизона, сделав удачную вылазку, во главе со своим правителем Инчи-ханом, прорвалась сквозь ряды неприятеля и ушла в Хорезм, остальные на третий день сдались. Только небольшая горсть храбрых заперлась во внутренней цитадели и защищалась еще двенадцать дней. Это героическое, но бесполезное сопротивление дало победителям повод жестоко расправиться с Бухарой: город был разграблен и сожжен, а большинство жителей перебито или уведено в рабство.
   Отсюда Чингиз-хан, сметая все на своем пути, двинулся к Самарканду и в начале 1221 года осадил его. Самарканд – крупнейший город Мавераннахра – был очень хорошо укреплен и к тому же имел достаточно времени, чтобы подготовиться к обороне. Его гарнизон, насчитывавший более ста тысяч воинов, был снабжен всем необходимым для того, чтобы выдержать длительную осаду, и даже имел на вооружении устрашающую новинку – двадцать боевых слонов, полученных из Индии. Но дух этого гарнизона был подорван известиями о всех предыдущих победах Чингиз-хана и молвой о его непобедимости.
   Все же первый приступ татар был успешно отбит. Но когда три дня спустя большой отряд осажденных сделал вылазку и был полностью уничтожен, городские власти вступили с Чингиз-ханом в переговоры и сдали город. Но если самаркандская знать при этом рассчитывала поладить с жестоким завоевателем, то простой народ знал, что в лучшем случае его ожидает разорение и рабство. И потому многие тысячи горожан не пожелали положить оружие: они заперлись в крепости Афросиаб – внутренней цитадели города, и долго еще защищались. Но когда их сопротивление было наконец сломлено, Чингиз-хан в отместку приказал разрушить Самарканд до основания. Из ста шестидесяти тысяч городского населения пощаду получила только четвертая часть. Шестьдесят тысяч было перебито, и столько же уведено в рабство.
   Вслед за Самаркандом очень скоро пали и все другие крепости Мавераннахра, и в Средней Азии прочно утвердилось господство монголов. Цветущая и благоустроенная страна была опустошена, города ее лежали в развалинах, обширнейшая оросительная система была разрушена, население наполовину уничтожено, и всякая умственная жизнь погашена.
   Менее других пострадавший город Ходжент сделался резиденцией правителя Мавераннахра – богатого купца Махмуда Ялавача, назначенного на этот пост Чингизом. Бухара и Самарканд оставались в запустении целое столетие и начали оживать только тогда, когда царствовавшие здесь потомки хана Чагатая[60], усвоив ислам и местную тюркскую культуру, поняли преимущества оседлой жизни и начали восстанавливать хозяйственную жизнь страны. Но полного расцвета эти города, в особенности Самарканд, достигли уже под властью Тимура, утвердившегося здесь в 1369 году.
   Всеми этими сведениями, дополнив их различными преданиями и легендами, Карач-мурза, как уже вошло у него в обычай, успел поделиться с Хатедже еще до того, как отряд приблизился к Бухаре и разбил стойбище подле нее, на берегу Зеравшана. Здесь предстояло задержаться на целую неделю, так как захромал один из девяти бесценных коней, которые шли в подарок Тимуру, и нужно было подлечить его. Таким образом, времени для осмотра Бухары было достаточно, и в течение следующих дней Карач-мурза показал никогда не бывавшей тут Хатедже все достопримечательности древней столицы Мавераннахра.
   Город был обнесен глинобитной зубчатой стеной, имевшей одиннадцать ворот и около ста тридцати небольших полукруглых башен. При общей протяженности в двенадцать верст эта стена нигде не была ниже четырех сажень, а в толщину имела около двух, что делало Бухару одной из сильнейших крепостей того времени[61].
   Обширное пространство, замкнутое этими стенами[62], было застроено так тесно, как ни один другой город Средней Азии. Поэтому население его было очень велико, но постороннему наблюдателю оно казалось еще больше, так как бухарцы имели обыкновение почти всю свою жизнь проводить на улицах, базарных площадях и в чайханах, наполняя город сутолокой, шумом и разноголосым гамом. Эта особенность Бухары издревле обращала на себя внимание иностранцев, и еще в десятом веке арабский путешественник Абу Исхак Аль-Истахри писал: «Нет ни в Хорасане, ни в Мавераннахре города, более густо застроенного, чем Бухара, и кажется, что ее шумному населению нет числа».
   Немощеные улицы были кривы и узки, в центральной части города их ширина не превышала двух сажень, а на окраинах они превращались в узкие щели, где не всегда могли разминуться два вьючных осла. Некоторые, более широкие перекрестки были накрыты низкими куполообразными крышами, а там, где сходилось сразу несколько улиц, образуя небольшую площадь, вокруг нее шло кольцо мелких «куполов», на которые опирался большой, центральный. Под этими крышами располагались чайханы и базары. Тут порой едва можно было протиснуться сквозь толпу людей, толкающихся вокруг лотков с овощами, фруктами и рыбой или обступивших будки и ларьки ремесленников, торгующих своими изделиями.
   В непосредственной близости от таких базаров стены домов тут и там пестрели развешанными на них замечательной работы коврами, которыми на весь мир славилась Бухара, а среди проходивших мимо людей сновали предприимчивые зазывалы, громкими криками расхваливающие свой товар. На главной площади, Регистане, и в сорока городских караван-сараях торговали уже купцы побогаче, свои и заезжие, и тут можно было купить все, что производила Азия, начиная с китайских шелков и великолепных бухарских тканей[63], и кончая драгоценным дамасским оружием и индийскими самоцветами.
   Через город протекал большой обсаженный тополями арык Шахри-Руд с перекинутыми через него красивыми мостами и со множеством отводов, идущих к двум или трем десяткам внутренних прудов, из которых жители брали воду. Вокруг этих прудов были разбиты сады и высились тенистые деревья, маня своей прохладой изнывающего от зноя прохожего. Но вода в них была грязная, подернутая зеленоватой цвелью, и служила источником многих болезней, а иногда и опустошительных эпидемий, которым способствовала царящая здесь жара и свойственная почти всем азиатским городам загрязненность улиц. Низкие, почти сплошь одноэтажные дома с плоскими крышами, как бы отворачиваясь от этой грязи, выходили на улицу глухими стенами, а окнами – на небольшие, со всех сторон огороженные внутренние дворики.
   Дома победнее были сделаны из глины или из самана, а все более крупные строения из обожженного кирпича. Кирпичи и кирпичный цвет были характерны для Бухары – ими определялся весь внешний облик города. Из кирпича тут были выстроены дворцы, мавзолеи, общественные здания и бани, десятки медресе[64] и мечетей, и тысячи жилых домов, причем кирпич служил здесь не только строительным, но и отделочным материалом.
   Лучшим образцом такой постройки является один из самых замечательных архитектурных памятников Бухары – мавзолей Саманидов, построенный в конце девятого или в начале десятого века. Это сравнительно небольшое здание, имеющее форму куба, увенчанного полушарием купола. Оно имеет четыре совершенно одинаковых фасада – ни одна его стена ничем не отличается от трех других. Посередине каждой из них – широкий вход со стрельчатым порталом; по углам – вжатые в строение круглые, сверху донизу орнаментированные колонны, наверху во всю ширину стены – легкая арочная галерейка с окнами-нишами, над ней пояс фигурного орнамента и большой купол без всякого барабана, как бы поставленный прямо на плоскость крыши, а на углах четыре маленькие, закругленные сверху башенки.
   Постройка, включая и купол, целиком сделана из обожженного кирпича, но вся его внешняя кладка – это сплошной и неповторимый по своему изяществу орнамент: тут кирпич положен и плашмя, и на ребро, горизонтально, вертикально и косо, в елочку, в звездочку и в диск, местами он образует решетку, лестничку или замысловатую вязь, покрывая все здание узорами удивительной красоты и легкости. Это поистине архитектурный гимн кирпичу, в смысле художественного использования этого материала мавзолей Саманидов служит памятником, не знающим себе равных, и, как полагают, является отражением древнего зодчества Согдианы. Еще более разнообразен и гармоничен кирпичный орнамент, покрывающий внутренние стены и свод мавзолея.
   Другой достопримечательностью Бухары был минарет Калян, построенный в XII веке по повелению хана Арслана и вздымающийся над городом на высоту свыше тридцати сажень[65]. Он замечателен как по своему техническому расчету, так и по архитектурному исполнению. Форма его – кругло-коническая; наверху фонарь-ротонда, с шестнадцатью стрельчатыми окнами над ней – несколько расширяющийся кверху пояс орнамента и плоская крыша, увенчанная белым конусом, в виде сахарной головы.
   Весь минарет тоже сложен из кирпича, а облицовка его состоит из всевозможных фигурных кирпичиков, образующих тридцать поясов художественного и весьма разнообразного орнамента, снизу доверху покрывающего все строение.
   Рядом с минаретом находилась обширная и уже довольно обветшалая мечеть с овальным куполом, покрытым синей глазурью, а по другую сторону – знаменитейшая на весь мусульманский Восток медресе. Кроме нее, в городе имелось свыше тридцати других, и каждую из них можно было сразу узнать по фасаду, характерному для всех медресе Бухары и Самарканда: в его центре непременно находились очень высокие ворота под стрельчатым порталом, вделанные как бы в поставленную на торчок гигантскую книгу. Эта «книга», также, как и весь проем входа, обычно бывала художественно орнаментирована фигурными кирпичиками, изразцами или цветными терракотовыми плитками. Иногда с боков к ней примыкали круглые колонны-башни, тоже искусно изукрашенные. Вправо и влево от этих ворот тянулись стены здания со стрельчатыми нишами-окнами в один или два ряда.
   Величественно выглядел грозный Арк – внутренняя цитадель, возникшая значительно раньше самого города. По преданию, этот своеобразный кремль Бухары был построен тут в незапамятные времена царем Сиавушем, героем многих среднеазиатских легенд. Позже его не раз восстанавливали из развалин и расширяли другие правители Согдианы и Мавераннахра. Он стоял на плоской вершине искусственно насыпанного холма, с почти отвесными шестисаженными склонами, по верху которых шла кирпичная зубчатая стена протяжением в полторы версты[66].
   В Арке помещались дворцы монарха и высшей знати, некоторые общественные здания, мечети, пруды и парки. Главный вход в него был с площади Регистан – монументальные стрельчатые ворота, зажатые между двумя высокими круглыми башнями над воротами – квадратный каземат с бойницами, а еще выше – крытая терраса, с которой правитель Бухары в торжественных случаях показывался своему народу.
   Настоящими крепостями с башнями, бойницами и наблюдательными вышками, казались также некоторые караван-сараи, иногда занимающие целые кварталы. Было в городе и множество мечетей, иные из них поражали своим величием и архитектурным совершенством, но немало встречалось и совсем невзрачных. Древнейшей и красивейшей из них была мечеть Магоки-Аттар, построенная в девятом столетии на развалинах прежде стоявшего здесь языческого храма богини луны.