Страница:
Важно было другое — слава Ахилла разнеслась по всему городу.
— С чего это я стану чесать с вами языки о делах моего папы? — ответил Боб. — А что до «поросенка», то в семье моего папы все такие толстые. Мы едим до отвала.
— И все такие же коротышки?
— Нет, я раньше был повыше, да вот тоже стал задавать дурацкие вопросы, — дерзко ответил Боб и протискался мимо ребят. Он пошел по Розенлаан, в ту сторону, где, как ему представлялось, мог жить сторож.
Ребята за Бобом не увязались. То ли то была магия имени Ахилла, то ли уверенность, с которой говорил с ними Боб.
Как если бы не боялся ничего на свете.
Потом все опять стало совсем чужим. Боб все время осматривался, стараясь не пропустить ничего, что мог бы заметить в те времена, когда он, спотыкаясь, уходил от дома сторожа. Так он бродил до темноты, но и тогда решил не бросать поисков.
Стало совсем темно. Боб остановился под уличным фонарем, стараясь разобрать надпись на прибитой к фонарному столбу табличке, и вдруг заметил, что на самом столбе выцарапай набор знаков и букв, который почему-то приковал к себе его внимание. PDVM — вот что там было вырезано. Боб не имел ни малейшего представления о том, что это означало. Он вообще не думал об этой надписи, не вспоминал о ней за все долгие часы поисков. А тут — узнал! Он видел ее раньше! Даже не раз. Несколько раз! Значит, квартира сторожа была совсем рядом!
Боб медленно огляделся кругом, тщательно фиксируя все детали. Вот оно! Небольшой многоквартирный жилой дом с наружной и внутренней лестницами.
Сторож жил на самом верху. Цокольный этаж, бельэтаж, второй, третий. Боб подошел к почтовым ящикам и попробовал прочесть фамилии квартиросъемщиков, но они были слишком высоко, да и надписи сильно выцвели, а кое-где вообще отсутствовали.
Какая разница — ведь фамилии-то сторожа Боб все равно не знал. Нечего было и надеяться, что он ее распознает по надписи на почтовом ящике.
Внешняя лестница до верха не доходила. Ее, надо думать, пристроили к офису доктора, расположенного на втором этаже. А поскольку ночь уже наступила, то и дверь была заперта.
Ничего не оставалось делать, как ждать. Если придется, то всю ночь напролет. Тогда утром он войдет в одну из дверей. А может, кто-нибудь придет домой ночью, и тогда Боб проскользнет внутрь дома вслед за ним.
Боб уснул, проснулся, снова уснул и снова проснулся. Он беспокоился, что его заметит полицейский и прогонит отсюда, а потому, когда проснулся вторично, то решил не изображать из себя дежурного, а забрался под лестницу и свернулся калачиком, надеясь без помех провести тут всю ночь.
Проснулся он от пьяного хохота. Было еще темно, шел мелкий дождик — такой слабый, что еле-еле смочил ступеньки лестницы, а одежда Боба вообще не промокла. Он высунул голову наружу, чтобы посмотреть, кто там хохочет. Это были мужчина и женщина, оба пьяные и возбужденные. Мужчина щупал, щекотал и щипал женщину, а она в шутку отбивалась от его приставаний.
— Ты что — обождать не можешь, что ли? — спрашивала она.
— Никак не могу, — отвечал он.
— А сам опять тут же захрапишь, так ничего и не сделав? — ворчала женщина.
— Не в этот раз! — оправдывался мужчина. И тут его вырвало.
Женщине стало противно, и она пошла вперед, не дожидаясь своего спутника. Он тащился за нею, пошатываясь.
— Мне уже лучше, — бормотал он. — Теперь все пойдет как надо.
Женщина ответила холодно:
— Но и цена теперь будет выше. Да не забудь зубы почистить.
— Конечно, почищу. А как же иначе…
Теперь они стояли перед домом. Боб готовился проскользнуть в дверь за ними.
И вдруг понял, что ждать больше незачем. Мужчина — тот самый сторож, из далекого-далекого прошлого.
Боб выступил из темноты.
— Спасибо за то, что вы доставили его домой, — вежливо сказал он женщине.
Оба рассматривали его с безмерным удивлением.
— А ты еще кто такой? — задал вопрос сторож.
Боб поглядел на женщину и поднял глаза к небу.
— Но не настолько же он пьян, я надеюсь, — сказал он и обратился к сторожу:
— Мамочка не обрадуется, увидев, что ты опять явился домой надравшись.
— Мамочка? — возопил сторож. — Что за чушь ты несешь, черт бы тебя подрал?
Женщина с силой оттолкнула сторожа. Он так плохо удерживал равновесие, что отступил на несколько шагов, ударился спиной о стену и медленно сполз по ней, хлопнувшись задницей о тротуар.
— Мне надо было раньше сообразить! — заорала женщина. — Значит, ты притащил меня к своей жене?
— Да не женат я! — ругался сторож. — И парень этот не мой!
— Да послужит он тебе утешением, если ты говоришь правду. — ядовито сказала женщина, — но ты лучше позволь ему помочь тебе взобраться по лестнице. Мамочка-то ждет. — И она пошла прочь.
— А как же мои сорок гильдеров! — жалобно завопил сторож, уже заранее зная ответ.
Женщина сделала непристойный жест и растаяла в ночи.
— Ах ты паршивый недоносок! — прорычал сторож.
— Мне надо было поговорить с вами наедине, — ответил Боб.
— Да кто ты такой, негодяй? И кто твоя мать?
— Вот это-то я и хочу выяснить, — ответил Боб. — Я тот ребенок, которого вы нашли в туалете и принесли домой. Три года назад.
Мужчина смотрел на него, онемев.
Внезапно темноту прорезал луч света. Потом другой. Боб и сторож оказались в перекрестье ярких полицейских фонариков.
Их окружили четверо полицейских.
— Не пытайся бежать, малыш, — сказал один коп. — И ты тоже, мистер Забавник.
Боб услышал голос сестры Карлотты.
— Они не преступники, — сказала она. — Мне нужно только поговорить с ними. Вон там — наверху, в его квартире.
— Вы за мной следили? — спросил ее Боб.
— Я знала, что ты его разыскиваешь, — ответила Карлотта. — Я не хотела вмешиваться до тех пор, пока ты его не отыщешь. А на всякий случай, если вы, молодой человек, считаете себя непревзойденным ловкачом, разрешите вам сказать, что мы перехватили четырех уличных бандитов и двух сексуальных маньяков, которые охотились за вами.
Боб снова закатил глаза.
— Вы думаете, я забыл, как с ними следует расправляться?
Сестра Карлотта пожала плечами.
— Я просто не хотела, чтобы ты впервые в жизни совершил ошибку. — И хихикнула. С насмешкой.
Сестра Карлотта спокойно ожидала, когда же инспектор полиции закончит свою речь, обильно пересыпанную всякими «как-я-уже-говорил-вам». Но когда он упомянул о полной бесполезности сторожа, она не могла удержаться от возражения.
— Он принес ребенка, — сказала она. — Накормил его и заботился о нем.
Инспектор отмахнулся от ее возражений.
— А нам что — беспризорников не хватает, что ли? Потому что такие, как он, только и способны производить на свет этих несчастных ребятишек.
— Но все-таки вы от него кое-что узнали, — сказала сестра Карлотта. — Например, где он нашел ребенка.
— Дело в том, что найти людей, которые арендовали это здание, мы не сможем. У нас есть название той фиктивной компании, но начинать не с чего. Никакой возможности проследить, кто они такие.
— Это ничего. Кое-что все равно уже есть. Я говорила вам, что эти люди держали в том помещении много детей, что они прикрыли свое заведение в большой спешке и забрали оттуда всех детишек, кроме одного. Вы говорите мне, что компания фиктивная и ее отыскать невозможно. Но разве опыт не подсказывает вам что-нибудь насчет того, чем занимались в том помещении?
Инспектор пожал плечами.
— Конечно. Это было предприятие по производству органов для пересадки.
— Других вариантов нет?
— В богатых семьях рождается множество неполноценных детей, — сказал инспектор. — Существует обширный черный рынок различных органов новорожденных и маленьких детей. Мы закрываем фирмы такого рода, когда получаем о них сведения. Вполне можно допустить, что мы уже начали подбираться и к этой фирме, а они об этом узнали и быстренько самоликвидировались. Но в нашем департаменте нет никаких документов, которые бы относились к фирмам такого рода, обнаруженным в интересующий вас год.
Так что ничего у нас нет.
Сестра Карлотга спокойно отреагировала на неспособность инспектора оценить всю важность уже полученной информации.
— А откуда берутся дети?
Инспектор обратил к ней удивленный взгляд — будто она спросила его о физической стороне деторождения.
— Эти торговцы детскими органами, — разъяснила она, — откуда они берут детей?
Инспектор опять пожал плечами.
— Обычно это результат выкидышей на поздних стадиях беременности. Кое-кто договаривается с клиниками. Отказы от детей. В таком вот роде.
— Это единственные источники?
— Трудно сказать. Может, кражи детей. Не думаю, что это важный источник — не так уж много детей может миновать систему внутренней безопасности в родильных домах. Продажа собственных детей? Да, об этом поговаривают. Беженцы прибывают с восемью детьми, а через несколько лет у них остается только шестеро. Они оплакивают тех двоих, что умерли, но кто может что-либо доказать? Проследить все это весьма затруднительно.
— Причина, которая заставляет меня интересоваться, — сказала сестра Карлотта, — заключается в том, что это необыкновенный ребенок. В высшей степени необыкновенный.
— Три руки? — спросил инспектор.
— Талантливый. Даровитый. Он убежал из того места, когда ему еще и года не было. Он почти не умел ходить.
Инспектор некоторое время обдумывал информацию.
— Уполз, значит?
— Спрятался в туалетном бачке.
— Поднял крышку, хотя ему не было и года?
— Говорит, что поднять ее было трудно.
— Наверняка она была из дешевой пластмассы, а не фаянсовая. Вы же знаете, какую дрянь теперь ставят в сортирах.
— Поэтому вы понимаете, как для меня важно выяснить происхождение ребенка. Должна была быть в высшей степени интересная комбинация родительских генов.
Инспектор опять пожал плечами.
— Некоторые ребятишки сами по себе смышленый народ.
— Нет, всегда есть элемент наследственности. Такой ребенок должен иметь просто замечательных родителей. Родители гениев часто сами известны блестящими способностями.
— Может быть. А может — нет, — ответил инспектор. — Я хочу сказать, что некоторые из этих беженцев могут быть гениями, но теперь у них трудные времена. Чтобы спасти других своих детей, могут продать одного. Такая штука, между прочим, тоже ума требует. Так что гениальность этого паршивца вовсе не исключает возможности его происхождения от беженцев.
— Согласна, это возможно, — сказала сестра Карлотта.
— Полагаю, больше вы ничего не узнаете. Потому что Пабло де Ночес…, ничего не знает. Он и название того испанского города, откуда приехал, и то еле-еле вспомнил.
— Он же был пьян, когда вы его допрашивали, — сказала сестра Карлотта.
— Мы его еще допросим, когда он протрезвеет, — ответил инспектор. — И вам сообщим, если что. А пока вам придется воспользоваться моими сведениями. Других-то все равно нет.
— Все, что мне пока надо знать, у меня уже есть. Мне достаточно знать, что этот ребенок — чудо и что Бог хранил его для какой-то очень высокой цели.
— Я не католик, — сказал инспектор.
— Но Бог, невзирая на это, вас все равно любит, — жизнерадостно ответила сестра Карлотта.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
5. ГОТОВ ЛИ, НЕТ ЛИ — ОДИН ЧЕРТ
— С чего это я стану чесать с вами языки о делах моего папы? — ответил Боб. — А что до «поросенка», то в семье моего папы все такие толстые. Мы едим до отвала.
— И все такие же коротышки?
— Нет, я раньше был повыше, да вот тоже стал задавать дурацкие вопросы, — дерзко ответил Боб и протискался мимо ребят. Он пошел по Розенлаан, в ту сторону, где, как ему представлялось, мог жить сторож.
Ребята за Бобом не увязались. То ли то была магия имени Ахилла, то ли уверенность, с которой говорил с ними Боб.
Как если бы не боялся ничего на свете.
Потом все опять стало совсем чужим. Боб все время осматривался, стараясь не пропустить ничего, что мог бы заметить в те времена, когда он, спотыкаясь, уходил от дома сторожа. Так он бродил до темноты, но и тогда решил не бросать поисков.
Стало совсем темно. Боб остановился под уличным фонарем, стараясь разобрать надпись на прибитой к фонарному столбу табличке, и вдруг заметил, что на самом столбе выцарапай набор знаков и букв, который почему-то приковал к себе его внимание. PDVM — вот что там было вырезано. Боб не имел ни малейшего представления о том, что это означало. Он вообще не думал об этой надписи, не вспоминал о ней за все долгие часы поисков. А тут — узнал! Он видел ее раньше! Даже не раз. Несколько раз! Значит, квартира сторожа была совсем рядом!
Боб медленно огляделся кругом, тщательно фиксируя все детали. Вот оно! Небольшой многоквартирный жилой дом с наружной и внутренней лестницами.
Сторож жил на самом верху. Цокольный этаж, бельэтаж, второй, третий. Боб подошел к почтовым ящикам и попробовал прочесть фамилии квартиросъемщиков, но они были слишком высоко, да и надписи сильно выцвели, а кое-где вообще отсутствовали.
Какая разница — ведь фамилии-то сторожа Боб все равно не знал. Нечего было и надеяться, что он ее распознает по надписи на почтовом ящике.
Внешняя лестница до верха не доходила. Ее, надо думать, пристроили к офису доктора, расположенного на втором этаже. А поскольку ночь уже наступила, то и дверь была заперта.
Ничего не оставалось делать, как ждать. Если придется, то всю ночь напролет. Тогда утром он войдет в одну из дверей. А может, кто-нибудь придет домой ночью, и тогда Боб проскользнет внутрь дома вслед за ним.
Боб уснул, проснулся, снова уснул и снова проснулся. Он беспокоился, что его заметит полицейский и прогонит отсюда, а потому, когда проснулся вторично, то решил не изображать из себя дежурного, а забрался под лестницу и свернулся калачиком, надеясь без помех провести тут всю ночь.
Проснулся он от пьяного хохота. Было еще темно, шел мелкий дождик — такой слабый, что еле-еле смочил ступеньки лестницы, а одежда Боба вообще не промокла. Он высунул голову наружу, чтобы посмотреть, кто там хохочет. Это были мужчина и женщина, оба пьяные и возбужденные. Мужчина щупал, щекотал и щипал женщину, а она в шутку отбивалась от его приставаний.
— Ты что — обождать не можешь, что ли? — спрашивала она.
— Никак не могу, — отвечал он.
— А сам опять тут же захрапишь, так ничего и не сделав? — ворчала женщина.
— Не в этот раз! — оправдывался мужчина. И тут его вырвало.
Женщине стало противно, и она пошла вперед, не дожидаясь своего спутника. Он тащился за нею, пошатываясь.
— Мне уже лучше, — бормотал он. — Теперь все пойдет как надо.
Женщина ответила холодно:
— Но и цена теперь будет выше. Да не забудь зубы почистить.
— Конечно, почищу. А как же иначе…
Теперь они стояли перед домом. Боб готовился проскользнуть в дверь за ними.
И вдруг понял, что ждать больше незачем. Мужчина — тот самый сторож, из далекого-далекого прошлого.
Боб выступил из темноты.
— Спасибо за то, что вы доставили его домой, — вежливо сказал он женщине.
Оба рассматривали его с безмерным удивлением.
— А ты еще кто такой? — задал вопрос сторож.
Боб поглядел на женщину и поднял глаза к небу.
— Но не настолько же он пьян, я надеюсь, — сказал он и обратился к сторожу:
— Мамочка не обрадуется, увидев, что ты опять явился домой надравшись.
— Мамочка? — возопил сторож. — Что за чушь ты несешь, черт бы тебя подрал?
Женщина с силой оттолкнула сторожа. Он так плохо удерживал равновесие, что отступил на несколько шагов, ударился спиной о стену и медленно сполз по ней, хлопнувшись задницей о тротуар.
— Мне надо было раньше сообразить! — заорала женщина. — Значит, ты притащил меня к своей жене?
— Да не женат я! — ругался сторож. — И парень этот не мой!
— Да послужит он тебе утешением, если ты говоришь правду. — ядовито сказала женщина, — но ты лучше позволь ему помочь тебе взобраться по лестнице. Мамочка-то ждет. — И она пошла прочь.
— А как же мои сорок гильдеров! — жалобно завопил сторож, уже заранее зная ответ.
Женщина сделала непристойный жест и растаяла в ночи.
— Ах ты паршивый недоносок! — прорычал сторож.
— Мне надо было поговорить с вами наедине, — ответил Боб.
— Да кто ты такой, негодяй? И кто твоя мать?
— Вот это-то я и хочу выяснить, — ответил Боб. — Я тот ребенок, которого вы нашли в туалете и принесли домой. Три года назад.
Мужчина смотрел на него, онемев.
Внезапно темноту прорезал луч света. Потом другой. Боб и сторож оказались в перекрестье ярких полицейских фонариков.
Их окружили четверо полицейских.
— Не пытайся бежать, малыш, — сказал один коп. — И ты тоже, мистер Забавник.
Боб услышал голос сестры Карлотты.
— Они не преступники, — сказала она. — Мне нужно только поговорить с ними. Вон там — наверху, в его квартире.
— Вы за мной следили? — спросил ее Боб.
— Я знала, что ты его разыскиваешь, — ответила Карлотта. — Я не хотела вмешиваться до тех пор, пока ты его не отыщешь. А на всякий случай, если вы, молодой человек, считаете себя непревзойденным ловкачом, разрешите вам сказать, что мы перехватили четырех уличных бандитов и двух сексуальных маньяков, которые охотились за вами.
Боб снова закатил глаза.
— Вы думаете, я забыл, как с ними следует расправляться?
Сестра Карлотта пожала плечами.
— Я просто не хотела, чтобы ты впервые в жизни совершил ошибку. — И хихикнула. С насмешкой.
***
— Итак, я уже говорил вам, что от Пабло де Ночеса мы не узнали почти ничего. Он иммигрант, который живет только ради того, чтобы иметь возможность покупать себе проституток. Просто один из тех отбросов общества, которые стекаются сюда со всех сторон с тех самых пор, как Голландия стала Интернациональной Зоной.Сестра Карлотта спокойно ожидала, когда же инспектор полиции закончит свою речь, обильно пересыпанную всякими «как-я-уже-говорил-вам». Но когда он упомянул о полной бесполезности сторожа, она не могла удержаться от возражения.
— Он принес ребенка, — сказала она. — Накормил его и заботился о нем.
Инспектор отмахнулся от ее возражений.
— А нам что — беспризорников не хватает, что ли? Потому что такие, как он, только и способны производить на свет этих несчастных ребятишек.
— Но все-таки вы от него кое-что узнали, — сказала сестра Карлотта. — Например, где он нашел ребенка.
— Дело в том, что найти людей, которые арендовали это здание, мы не сможем. У нас есть название той фиктивной компании, но начинать не с чего. Никакой возможности проследить, кто они такие.
— Это ничего. Кое-что все равно уже есть. Я говорила вам, что эти люди держали в том помещении много детей, что они прикрыли свое заведение в большой спешке и забрали оттуда всех детишек, кроме одного. Вы говорите мне, что компания фиктивная и ее отыскать невозможно. Но разве опыт не подсказывает вам что-нибудь насчет того, чем занимались в том помещении?
Инспектор пожал плечами.
— Конечно. Это было предприятие по производству органов для пересадки.
— Других вариантов нет?
— В богатых семьях рождается множество неполноценных детей, — сказал инспектор. — Существует обширный черный рынок различных органов новорожденных и маленьких детей. Мы закрываем фирмы такого рода, когда получаем о них сведения. Вполне можно допустить, что мы уже начали подбираться и к этой фирме, а они об этом узнали и быстренько самоликвидировались. Но в нашем департаменте нет никаких документов, которые бы относились к фирмам такого рода, обнаруженным в интересующий вас год.
Так что ничего у нас нет.
Сестра Карлотга спокойно отреагировала на неспособность инспектора оценить всю важность уже полученной информации.
— А откуда берутся дети?
Инспектор обратил к ней удивленный взгляд — будто она спросила его о физической стороне деторождения.
— Эти торговцы детскими органами, — разъяснила она, — откуда они берут детей?
Инспектор опять пожал плечами.
— Обычно это результат выкидышей на поздних стадиях беременности. Кое-кто договаривается с клиниками. Отказы от детей. В таком вот роде.
— Это единственные источники?
— Трудно сказать. Может, кражи детей. Не думаю, что это важный источник — не так уж много детей может миновать систему внутренней безопасности в родильных домах. Продажа собственных детей? Да, об этом поговаривают. Беженцы прибывают с восемью детьми, а через несколько лет у них остается только шестеро. Они оплакивают тех двоих, что умерли, но кто может что-либо доказать? Проследить все это весьма затруднительно.
— Причина, которая заставляет меня интересоваться, — сказала сестра Карлотта, — заключается в том, что это необыкновенный ребенок. В высшей степени необыкновенный.
— Три руки? — спросил инспектор.
— Талантливый. Даровитый. Он убежал из того места, когда ему еще и года не было. Он почти не умел ходить.
Инспектор некоторое время обдумывал информацию.
— Уполз, значит?
— Спрятался в туалетном бачке.
— Поднял крышку, хотя ему не было и года?
— Говорит, что поднять ее было трудно.
— Наверняка она была из дешевой пластмассы, а не фаянсовая. Вы же знаете, какую дрянь теперь ставят в сортирах.
— Поэтому вы понимаете, как для меня важно выяснить происхождение ребенка. Должна была быть в высшей степени интересная комбинация родительских генов.
Инспектор опять пожал плечами.
— Некоторые ребятишки сами по себе смышленый народ.
— Нет, всегда есть элемент наследственности. Такой ребенок должен иметь просто замечательных родителей. Родители гениев часто сами известны блестящими способностями.
— Может быть. А может — нет, — ответил инспектор. — Я хочу сказать, что некоторые из этих беженцев могут быть гениями, но теперь у них трудные времена. Чтобы спасти других своих детей, могут продать одного. Такая штука, между прочим, тоже ума требует. Так что гениальность этого паршивца вовсе не исключает возможности его происхождения от беженцев.
— Согласна, это возможно, — сказала сестра Карлотта.
— Полагаю, больше вы ничего не узнаете. Потому что Пабло де Ночес…, ничего не знает. Он и название того испанского города, откуда приехал, и то еле-еле вспомнил.
— Он же был пьян, когда вы его допрашивали, — сказала сестра Карлотта.
— Мы его еще допросим, когда он протрезвеет, — ответил инспектор. — И вам сообщим, если что. А пока вам придется воспользоваться моими сведениями. Других-то все равно нет.
— Все, что мне пока надо знать, у меня уже есть. Мне достаточно знать, что этот ребенок — чудо и что Бог хранил его для какой-то очень высокой цели.
— Я не католик, — сказал инспектор.
— Но Бог, невзирая на это, вас все равно любит, — жизнерадостно ответила сестра Карлотта.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НОВИЧОК
5. ГОТОВ ЛИ, НЕТ ЛИ — ОДИН ЧЕРТ
— Зачем вы хотите мне навязать этого пятилетнего беспризорника?
— Вы же видели его баллы?
— И вы думаете, что я могу их принимать всерьез?
— Поскольку вся система воспитания в Боевой школе построена на идее непогрешимости нашей программы тестирования, то — да, я так думаю. Я провел и кое-какие собственные изыскания. Ни один из известных мне детей таких результатов еще не показывал, Даже ваш «Звездный мальчик».
— Я не сомневаюсь в эффективности тестирования. Я сомневаюсь в человеке, который проводил это тестирование.
— Сестра Карлотта — монахиня. Вряд ли вы найдете на свете другого столь же порядочного человека.
— Известны случаи, когда очень честные люди сами обманывались. Отчаянно желая успеха после стольких лет безрезультатных поисков, в надежде найти одного-единственного ребенка, чья ценность перекроет все, что сделано за долгую жизнь…
— И она нашла его.
— Да вы только вспомните, как она его нашла. В первом своем докладе она расхваливает какого-то Ахилла, а этот Боб, это, так сказать, бобовое зернышко, упомянут только на втором плане. Затем Ахилл исчезает, о нем больше нет никаких упоминаний. Он что — умер? Разве она не пыталась навязать нам его лечение? И только после этого появляется некий Святой Зеленый Горошек — ее нынешний кандидат.
— «Боб» — его имя, он сам дал его себе. Ведь ваш Эндрю Виггин называет себя «Эндер»?
— Он не мой Эндрю Виггин.
— Точно так же, как Боб — не сын сестры Карлотты. А если бы она имела склонность завышать баллы и проводить тестирование, намеренно фальсифицируя результаты, она уже давно попыталась бы пропихнуть к нам своих кандидатов, и мы прекраснейшим образом установили бы ее ненадежность. Но она сама «промывает» своих самых перспективных ребят, а затем отыскивает им места в наземных школах или в программах, которые не связаны с подготовкой командного состава. Я полагаю, вы просто раздражены, так как уже давно хотите сфокусировать все свое умение и энергию только на вашем Виггине, и не желаете отвлекаться от этой задачи.
— Я что, приходил сюда валяться и выть на вашей тахте?
— Если я ошибся в своем анализе, прошу извинить меня.
— Конечно, я дам этому малышу шанс. Хоть ни на минуту не могу поверить в его баллы.
— Нет, речь идет не о шансе. Его надо развивать, выдвигать, проверять. Ставить перед ним препятствия. Не давать ему лениться.
— Вы недооцениваете нашу программу. Мы развиваем, проверяем и создаем определенные трудности всем нашим ученикам.
— Но некоторые из них более равны, чем другие.
— Просто некоторые курсанты извлекают из программы больше, чем другие.
— Что ж, я с радостью сообщу сестре Карлотте о вашем энтузиазме.
— Я понимаю, что ты боишься. Боб, но бояться не надо, — говорила она. — Там ты будешь в полной безопасности и очень многому научишься. Ты с такой страстью поглощаешь знания, что скоро почувствуешь себя совершенно счастливым. Пройдет совсем немного времени, и ты уже не будешь страдать от нашей разлуки.
Боб поморгал глазами. Разве он дал ей какие-нибудь основания думать, что боится? Или что будет без нее скучать?
Ничего такого Боб не ощущал. Когда они встретились впервые, он, вполне возможно, был склонен питать к сестре Карлотте нежные чувства. Она была добра. Она его хорошо кормила. С ней он чувствовал себя в безопасности, она дала ему новую жизнь.
Но когда Боб отыскал Пабло — сторожа, и там же оказалась и сестра Карлотта, она не дала ему поговорить с этим стариком, который спас ему жизнь еще раньше, чем, это сделала она. Кроме того, сестра Карлотта отказалась сообщить ему и то, что рассказал ей Пабло, и то новое, что она узнала от полиции о «месте, где было чисто».
С этого времени он потерял доверие к сестре Карлотте. Боб убедился, что все, что делает сестра Карлотта, она делает не ради самого Боба. Она его использует. Правда, для чего использует, он не знал. Может быть, что для того самого, что он хотел бы получить сам. Но она не говорила ему правду. У нее были секреты от него. Как у Ахилла.
За те месяцы, которые она была его учителем, Боб отходил от нее все дальше и дальше. Все, чему она его учила, он запоминал, как запоминал и то многое, чему она его не учила. Он выполнял все тесты, которые она ему давала, выполнял хорошо, но старался не демонстрировать того, что усвоил помимо ее уроков.
Конечно, жизнь у сестры Карлотты была куда лучше, чем на улице, так что возвращаться обратно у Боба не было ни малейшего желания. Но все равно сестре Карлотте он почему-то не доверял. Все время был настороже. Был осторожен, так же осторожен, как в свое время в «семье» Ахилла. Те недолгие дни, когда он открыто рыдал перед сестрой Карлоттой, когда говорил, не думая о возможных последствиях, он считал ошибкой, которую больше никогда не повторял. Жизнь стала лучше, но Боб не чувствовал себя в безопасности. Он не был дома.
Боб знал, что слезы сестры Карлотты настоящие. Она и в самом деле любит его и наверняка будет тосковать, когда он уедет. В конце концов он ведь был образцовым ребенком — спокойным, жизнерадостным, послушным. Для нее это значит, что он был «хорошим». Для него — это был единственный способ сохранить возможность получать еду и знания. Он был неглуп, этот Боб.
Почему она решила, что он боится? Потому, что боялась за него? Значит, весьма вероятно, там есть чего бояться. Придется быть крайне осторожным.
И с чего она взяла, что ему будет ее не хватать? Потому, что ей будет скучно без него, а сестра Карлотта не может себе представить, что его чувства могут отличаться от ее чувств…
Она нарисовала для себя выдуманный образ Боба. Как в игре «Давай представим себе…», в которую она дважды пыталась заставить его играть. Наверняка вспоминала свое собственное детство, те времена, когда она росла в доме, где всегда была в избытке еда. Бобу не надо было «представлять» себе что-то, чтобы тренировать свое воображение в те времена, когда он жил на улице. Тогда он разрабатывал планы, как добыть еду, как заставить принять себя в кодло, как выжить в мире, где ты никому не нужен. Ему приходилось воображать, где и какие козни Ахилл будет замышлять против него за то, что он когда-то посоветовал Недотепе убить этого хулигана. Ему приходилось воображать, какие опасности поджидают его за каждым углом: например, хулиганы, только и ждущие того, чтобы вырвать у него изо рта последний кусочек пищи. О, у него было богатое воображение! И ни малейшего желания играть в «Давай представим себе».
Это была ее игра. Она играла в нее все время. Давай притворимся, что Боб чудесный малыш. Давай притворимся, что Боб — это сын, которого в реальности монашка иметь не может. Давай притворимся, что, когда Боб будет уезжать, он заплачет, а раз не плачет, то, значит, боится своей новой школы, полета в космос или просто открытого проявления эмоций. Давай притворимся, что Боб любит меня.
И когда Боб понял это, он сделал свой выбор. Ему не вредит то, во что она верит. А ей так необходимо верить во что-то. Так почему же не дать ей это? В конце концов и Недотепа взяла меня в свое кодло не потому, что я был ей нужен, а потому, что в этом не было худа. Вот и то, о чем я думаю сейчас, — это поступок, который могла бы совершить Недотепа.
Поэтому Боб встал, обошел стол и, подойдя к сестре Карлотте, обхватил ее обеими руками. Она схватила его, посадила на колени и крепко прижала к себе. Ее слезы падали прямо на макушку Боба, и он очень надеялся, что из носа у нее не течет. Боб прижимался к ней, пока она удерживала его, а когда она разжала руки, он тоже отпустил ее. Это было именно то, что ей нужно от него, — единственная плата, которую она взяла у Боба за все это время. За все ужины, все обеды, все уроки, книги, знания, языки, за все его будущее он заплатил ей, приняв участие в игре «Давай притворимся, что…»
И вот этот момент остался позади. Он слез с колен сестры Карлотты. Она вытерла глаза. Потом встала, взяла за руку и отвела к уже ожидающим его солдатам в автомобиле.
Когда Боб вышел на улицу, одетые в форму люди направились к нему. То была не серая форма Интернациональной Полиции — этих пинателей детей, против которых они охотно пускали в ход свои палки. Нет, то были синие мундиры, вероятно, принадлежащие МКФ, выглядевшие такими чистыми и аккуратными, что люди подходили только за тем, чтобы ими полюбоваться, не испытывая страха. Это была форма Силы, которая защищала человека, Силы, с которой люди связывали свои надежды. Это была Служба, к которой Бобу надлежало присоединиться.
Но Боб был такой маленький, что, когда солдаты смотрели на него с высоты своего роста, он в конце концов испугался и изо всех сил вцепился в руку сестры Карлотты. Неужели и он станет таким же? Станет человеком в мундире, на которого все будут смотреть с восхищением? Но почему же ему так страшно сейчас?
Я боюсь, подумал Боб, потому, что не могу понять, как это я стану таким огромным.
Один из солдат наклонился к Бобу, чтобы посадить его в машину. Но Боб сердито глянул на него, как бы предупреждая, что подобные глупости недопустимы.
— Я сам, — сказал он.
Солдат еле заметно кивнул и выпрямился. Боб с трудом умудрился поставить ногу на высокую подножку автомобиля.
Потом подтянулся, хотя сиденье, за которое он ухватился, было высоким и скользким и ему долго не удавалось удержаться. Тем не менее он влез и расположился на середине заднего сиденья, откуда поверх двух передних спинок можно было видеть, куда едет машина.
Один из солдат сел на водительское место. Боб ожидал, что другой сядет рядом с ним сзади, и уже предчувствовал, какой возникнет у них спор по поводу того, должен Боб занимать центральное место или нет. Но солдат предпочел сесть рядом с водителем, так что Боб остался один.
Он взглянул в боковое окно и увидел сестру Карлотту. Она все еще вытирала глаза носовым платком. Карлотта еле заметно махнула ему рукой. Боб в ответ помахал ей. Карлотта всхлипнула. Машина скользнула вдоль магнитного рельса дороги.
Вскоре они уже оказались за пределами города, бесшумно скользя на скорости сто шестьдесят километров в час. Впереди их ждал аэропорт Амстердама — один из трех европейских портов, запускавших шаттлы, которые уходили за пределы земного тяготения. С Роттердамом Боб прощался навсегда. Больше того, на какое-то время он прощался и с Землей вообще.
Для Боба небо было небом, и оно интересовало его исключительно с точки зрения пойдет снег или дождь, будет ли гром или станет жечь яростное солнце. Поэтому полет в космос поразил его ничуть не больше, чем полет под облака.
А вот что его действительно заинтересовало, так это другие дети. Большинство из них были мальчишки, все как один старше его. И уж конечно, куда крупнее. Некоторые из них смотрели на него с непонятным выражением на лицах, а раз он даже услышал за спиной шепот:
— Это мальчик или кукла?
В насмешках по поводу его роста и возраста ничего нового для Боба не было. Больше того, его удивило, что подобных намеков было так мало, да и их произносили почему-то шепотом.
Занимали Боба сами дети. Все были такие толстые, такие мягкие. Их тела походили на подушки, щечки казались надувными, у них были густые волосы и хорошо подогнанные костюмчики. Боб тоже за последние месяцы поднакопил кое-какой жирок, которого у него не было с тех пор, как он покинул «место, где было чисто», но себя он не видел, а этих детишек мог рассматривать со всех сторон, мог сравнивать с другими уличными ребятами. Сержант мог бы разорвать любого из них пополам. Ахилл…
Нет, об Ахилле вспоминать не нужно. Боб попробовал представить их в очереди к дверям благотворительной столовки. Или ищущими бумажки от конфет, чтобы вылизывать их. Вот это да! За всю свою жизнь эти ребята не пропустили ни одной трапезы. Бобу захотелось так пнуть им в пузо, чтоб их вырвало той пищей, которую они только что сожрали. Пусть бы ощутили боль в желудке, пусть бы узнали, что такое свирепый голод. И пусть этот голод грызет их и на следующий день, и утром, и вечером, и тогда, когда они ходят, и тогда, когда спят; пусть они почувствуют нарастающую слабость, воспаление в горле, обморочную дрожь за глазными яблоками, головную боль, тошноту, опухающие суставы, голодный понос; пусть узнают, каково сознавать, что все больше слабеют мускулы и ты еле-еле держишься на ногах. Таким детям никогда не приходилось смотреть в лицо смерти, а потом жить с пониманием, что никогда этого не забудешь. Они очень самоуверенны. Потому что не знают, что такое опасность.
Они мне и в подметки не годятся.
И с такой же уверенностью он ощутил: я никогда с ними не сравняюсь. Они всегда будут крупнее, старше, сильнее, быстрее, здоровее. Счастливее. Они громко и хвастливо болтают друг с другом, они с тоской говорят о доме, они смеются над детьми, способности которых недостаточны, чтобы попасть в Боевую школу, они делают вид, что из каких-то тайных источников знакомы с порядками в этой школе. Боб молчал. Он только слушал и наблюдал за их поведением, за тем, как некоторые уже сейчас пытаются занять определенное место в будущей социальной иерархии. Видел, что кое-кто держится подавленно, так как уже привык, что его место в этой иерархии находится где-то внизу. Самая маленькая группа, наоборот, расслабилась: они были совершенно спокойны — они всегда находятся на самом верху и имеют право клевать остальных сколько им захочется. Какая-то часть души Боба звала его сейчас же вступить с этими ребятами в бой и выиграть его, пробившись локтями и когтями на самый верх пирамиды. Но другая часть с презрением призывала не ввязываться в эту игру. В самом деле — велика ли честь стать самой свирепой собакой в стае дворняжек?
— Вы же видели его баллы?
— И вы думаете, что я могу их принимать всерьез?
— Поскольку вся система воспитания в Боевой школе построена на идее непогрешимости нашей программы тестирования, то — да, я так думаю. Я провел и кое-какие собственные изыскания. Ни один из известных мне детей таких результатов еще не показывал, Даже ваш «Звездный мальчик».
— Я не сомневаюсь в эффективности тестирования. Я сомневаюсь в человеке, который проводил это тестирование.
— Сестра Карлотта — монахиня. Вряд ли вы найдете на свете другого столь же порядочного человека.
— Известны случаи, когда очень честные люди сами обманывались. Отчаянно желая успеха после стольких лет безрезультатных поисков, в надежде найти одного-единственного ребенка, чья ценность перекроет все, что сделано за долгую жизнь…
— И она нашла его.
— Да вы только вспомните, как она его нашла. В первом своем докладе она расхваливает какого-то Ахилла, а этот Боб, это, так сказать, бобовое зернышко, упомянут только на втором плане. Затем Ахилл исчезает, о нем больше нет никаких упоминаний. Он что — умер? Разве она не пыталась навязать нам его лечение? И только после этого появляется некий Святой Зеленый Горошек — ее нынешний кандидат.
— «Боб» — его имя, он сам дал его себе. Ведь ваш Эндрю Виггин называет себя «Эндер»?
— Он не мой Эндрю Виггин.
— Точно так же, как Боб — не сын сестры Карлотты. А если бы она имела склонность завышать баллы и проводить тестирование, намеренно фальсифицируя результаты, она уже давно попыталась бы пропихнуть к нам своих кандидатов, и мы прекраснейшим образом установили бы ее ненадежность. Но она сама «промывает» своих самых перспективных ребят, а затем отыскивает им места в наземных школах или в программах, которые не связаны с подготовкой командного состава. Я полагаю, вы просто раздражены, так как уже давно хотите сфокусировать все свое умение и энергию только на вашем Виггине, и не желаете отвлекаться от этой задачи.
— Я что, приходил сюда валяться и выть на вашей тахте?
— Если я ошибся в своем анализе, прошу извинить меня.
— Конечно, я дам этому малышу шанс. Хоть ни на минуту не могу поверить в его баллы.
— Нет, речь идет не о шансе. Его надо развивать, выдвигать, проверять. Ставить перед ним препятствия. Не давать ему лениться.
— Вы недооцениваете нашу программу. Мы развиваем, проверяем и создаем определенные трудности всем нашим ученикам.
— Но некоторые из них более равны, чем другие.
— Просто некоторые курсанты извлекают из программы больше, чем другие.
— Что ж, я с радостью сообщу сестре Карлотте о вашем энтузиазме.
***
Сестра Карлотта лила слезы, сообщая Бобу, что им пришло время расстаться. Боб слез не лил.— Я понимаю, что ты боишься. Боб, но бояться не надо, — говорила она. — Там ты будешь в полной безопасности и очень многому научишься. Ты с такой страстью поглощаешь знания, что скоро почувствуешь себя совершенно счастливым. Пройдет совсем немного времени, и ты уже не будешь страдать от нашей разлуки.
Боб поморгал глазами. Разве он дал ей какие-нибудь основания думать, что боится? Или что будет без нее скучать?
Ничего такого Боб не ощущал. Когда они встретились впервые, он, вполне возможно, был склонен питать к сестре Карлотте нежные чувства. Она была добра. Она его хорошо кормила. С ней он чувствовал себя в безопасности, она дала ему новую жизнь.
Но когда Боб отыскал Пабло — сторожа, и там же оказалась и сестра Карлотта, она не дала ему поговорить с этим стариком, который спас ему жизнь еще раньше, чем, это сделала она. Кроме того, сестра Карлотта отказалась сообщить ему и то, что рассказал ей Пабло, и то новое, что она узнала от полиции о «месте, где было чисто».
С этого времени он потерял доверие к сестре Карлотте. Боб убедился, что все, что делает сестра Карлотта, она делает не ради самого Боба. Она его использует. Правда, для чего использует, он не знал. Может быть, что для того самого, что он хотел бы получить сам. Но она не говорила ему правду. У нее были секреты от него. Как у Ахилла.
За те месяцы, которые она была его учителем, Боб отходил от нее все дальше и дальше. Все, чему она его учила, он запоминал, как запоминал и то многое, чему она его не учила. Он выполнял все тесты, которые она ему давала, выполнял хорошо, но старался не демонстрировать того, что усвоил помимо ее уроков.
Конечно, жизнь у сестры Карлотты была куда лучше, чем на улице, так что возвращаться обратно у Боба не было ни малейшего желания. Но все равно сестре Карлотте он почему-то не доверял. Все время был настороже. Был осторожен, так же осторожен, как в свое время в «семье» Ахилла. Те недолгие дни, когда он открыто рыдал перед сестрой Карлоттой, когда говорил, не думая о возможных последствиях, он считал ошибкой, которую больше никогда не повторял. Жизнь стала лучше, но Боб не чувствовал себя в безопасности. Он не был дома.
Боб знал, что слезы сестры Карлотты настоящие. Она и в самом деле любит его и наверняка будет тосковать, когда он уедет. В конце концов он ведь был образцовым ребенком — спокойным, жизнерадостным, послушным. Для нее это значит, что он был «хорошим». Для него — это был единственный способ сохранить возможность получать еду и знания. Он был неглуп, этот Боб.
Почему она решила, что он боится? Потому, что боялась за него? Значит, весьма вероятно, там есть чего бояться. Придется быть крайне осторожным.
И с чего она взяла, что ему будет ее не хватать? Потому, что ей будет скучно без него, а сестра Карлотта не может себе представить, что его чувства могут отличаться от ее чувств…
Она нарисовала для себя выдуманный образ Боба. Как в игре «Давай представим себе…», в которую она дважды пыталась заставить его играть. Наверняка вспоминала свое собственное детство, те времена, когда она росла в доме, где всегда была в избытке еда. Бобу не надо было «представлять» себе что-то, чтобы тренировать свое воображение в те времена, когда он жил на улице. Тогда он разрабатывал планы, как добыть еду, как заставить принять себя в кодло, как выжить в мире, где ты никому не нужен. Ему приходилось воображать, где и какие козни Ахилл будет замышлять против него за то, что он когда-то посоветовал Недотепе убить этого хулигана. Ему приходилось воображать, какие опасности поджидают его за каждым углом: например, хулиганы, только и ждущие того, чтобы вырвать у него изо рта последний кусочек пищи. О, у него было богатое воображение! И ни малейшего желания играть в «Давай представим себе».
Это была ее игра. Она играла в нее все время. Давай притворимся, что Боб чудесный малыш. Давай притворимся, что Боб — это сын, которого в реальности монашка иметь не может. Давай притворимся, что, когда Боб будет уезжать, он заплачет, а раз не плачет, то, значит, боится своей новой школы, полета в космос или просто открытого проявления эмоций. Давай притворимся, что Боб любит меня.
И когда Боб понял это, он сделал свой выбор. Ему не вредит то, во что она верит. А ей так необходимо верить во что-то. Так почему же не дать ей это? В конце концов и Недотепа взяла меня в свое кодло не потому, что я был ей нужен, а потому, что в этом не было худа. Вот и то, о чем я думаю сейчас, — это поступок, который могла бы совершить Недотепа.
Поэтому Боб встал, обошел стол и, подойдя к сестре Карлотте, обхватил ее обеими руками. Она схватила его, посадила на колени и крепко прижала к себе. Ее слезы падали прямо на макушку Боба, и он очень надеялся, что из носа у нее не течет. Боб прижимался к ней, пока она удерживала его, а когда она разжала руки, он тоже отпустил ее. Это было именно то, что ей нужно от него, — единственная плата, которую она взяла у Боба за все это время. За все ужины, все обеды, все уроки, книги, знания, языки, за все его будущее он заплатил ей, приняв участие в игре «Давай притворимся, что…»
И вот этот момент остался позади. Он слез с колен сестры Карлотты. Она вытерла глаза. Потом встала, взяла за руку и отвела к уже ожидающим его солдатам в автомобиле.
Когда Боб вышел на улицу, одетые в форму люди направились к нему. То была не серая форма Интернациональной Полиции — этих пинателей детей, против которых они охотно пускали в ход свои палки. Нет, то были синие мундиры, вероятно, принадлежащие МКФ, выглядевшие такими чистыми и аккуратными, что люди подходили только за тем, чтобы ими полюбоваться, не испытывая страха. Это была форма Силы, которая защищала человека, Силы, с которой люди связывали свои надежды. Это была Служба, к которой Бобу надлежало присоединиться.
Но Боб был такой маленький, что, когда солдаты смотрели на него с высоты своего роста, он в конце концов испугался и изо всех сил вцепился в руку сестры Карлотты. Неужели и он станет таким же? Станет человеком в мундире, на которого все будут смотреть с восхищением? Но почему же ему так страшно сейчас?
Я боюсь, подумал Боб, потому, что не могу понять, как это я стану таким огромным.
Один из солдат наклонился к Бобу, чтобы посадить его в машину. Но Боб сердито глянул на него, как бы предупреждая, что подобные глупости недопустимы.
— Я сам, — сказал он.
Солдат еле заметно кивнул и выпрямился. Боб с трудом умудрился поставить ногу на высокую подножку автомобиля.
Потом подтянулся, хотя сиденье, за которое он ухватился, было высоким и скользким и ему долго не удавалось удержаться. Тем не менее он влез и расположился на середине заднего сиденья, откуда поверх двух передних спинок можно было видеть, куда едет машина.
Один из солдат сел на водительское место. Боб ожидал, что другой сядет рядом с ним сзади, и уже предчувствовал, какой возникнет у них спор по поводу того, должен Боб занимать центральное место или нет. Но солдат предпочел сесть рядом с водителем, так что Боб остался один.
Он взглянул в боковое окно и увидел сестру Карлотту. Она все еще вытирала глаза носовым платком. Карлотта еле заметно махнула ему рукой. Боб в ответ помахал ей. Карлотта всхлипнула. Машина скользнула вдоль магнитного рельса дороги.
Вскоре они уже оказались за пределами города, бесшумно скользя на скорости сто шестьдесят километров в час. Впереди их ждал аэропорт Амстердама — один из трех европейских портов, запускавших шаттлы, которые уходили за пределы земного тяготения. С Роттердамом Боб прощался навсегда. Больше того, на какое-то время он прощался и с Землей вообще.
***
Боб никогда не летал на аэропланах, а потому не мог оценить, как сильно отличаются от них шаттлы, хотя остальные мальчишки только об этом и разговаривали после посадки. «Я думал, они куда больше», «Кажется, они взлетают прямо без разбега?», «Так то старые шаттлы, дурачина!», «И тут нет навесных столиков для подносов с едой!», «Это потому, глупая твоя башка, что в невесомости есть не положено».Для Боба небо было небом, и оно интересовало его исключительно с точки зрения пойдет снег или дождь, будет ли гром или станет жечь яростное солнце. Поэтому полет в космос поразил его ничуть не больше, чем полет под облака.
А вот что его действительно заинтересовало, так это другие дети. Большинство из них были мальчишки, все как один старше его. И уж конечно, куда крупнее. Некоторые из них смотрели на него с непонятным выражением на лицах, а раз он даже услышал за спиной шепот:
— Это мальчик или кукла?
В насмешках по поводу его роста и возраста ничего нового для Боба не было. Больше того, его удивило, что подобных намеков было так мало, да и их произносили почему-то шепотом.
Занимали Боба сами дети. Все были такие толстые, такие мягкие. Их тела походили на подушки, щечки казались надувными, у них были густые волосы и хорошо подогнанные костюмчики. Боб тоже за последние месяцы поднакопил кое-какой жирок, которого у него не было с тех пор, как он покинул «место, где было чисто», но себя он не видел, а этих детишек мог рассматривать со всех сторон, мог сравнивать с другими уличными ребятами. Сержант мог бы разорвать любого из них пополам. Ахилл…
Нет, об Ахилле вспоминать не нужно. Боб попробовал представить их в очереди к дверям благотворительной столовки. Или ищущими бумажки от конфет, чтобы вылизывать их. Вот это да! За всю свою жизнь эти ребята не пропустили ни одной трапезы. Бобу захотелось так пнуть им в пузо, чтоб их вырвало той пищей, которую они только что сожрали. Пусть бы ощутили боль в желудке, пусть бы узнали, что такое свирепый голод. И пусть этот голод грызет их и на следующий день, и утром, и вечером, и тогда, когда они ходят, и тогда, когда спят; пусть они почувствуют нарастающую слабость, воспаление в горле, обморочную дрожь за глазными яблоками, головную боль, тошноту, опухающие суставы, голодный понос; пусть узнают, каково сознавать, что все больше слабеют мускулы и ты еле-еле держишься на ногах. Таким детям никогда не приходилось смотреть в лицо смерти, а потом жить с пониманием, что никогда этого не забудешь. Они очень самоуверенны. Потому что не знают, что такое опасность.
Они мне и в подметки не годятся.
И с такой же уверенностью он ощутил: я никогда с ними не сравняюсь. Они всегда будут крупнее, старше, сильнее, быстрее, здоровее. Счастливее. Они громко и хвастливо болтают друг с другом, они с тоской говорят о доме, они смеются над детьми, способности которых недостаточны, чтобы попасть в Боевую школу, они делают вид, что из каких-то тайных источников знакомы с порядками в этой школе. Боб молчал. Он только слушал и наблюдал за их поведением, за тем, как некоторые уже сейчас пытаются занять определенное место в будущей социальной иерархии. Видел, что кое-кто держится подавленно, так как уже привык, что его место в этой иерархии находится где-то внизу. Самая маленькая группа, наоборот, расслабилась: они были совершенно спокойны — они всегда находятся на самом верху и имеют право клевать остальных сколько им захочется. Какая-то часть души Боба звала его сейчас же вступить с этими ребятами в бой и выиграть его, пробившись локтями и когтями на самый верх пирамиды. Но другая часть с презрением призывала не ввязываться в эту игру. В самом деле — велика ли честь стать самой свирепой собакой в стае дворняжек?