Страница:
"Господин учитель,- так скажет он этому Швицкеру,- речь идет о человеческой жизни. Я не желаю, чтобы произошло несчастье, и вы, господин учитель, тоже не можете этого желать. Вы прекрасно знаете, как все это произошло. Давайте поговорим начистоту, открыто, как подобает мужчинам. Ведь я тогда,- вы знаете, когда именно,- в общем, когда я сказал "Генрих Восьмой", я отлично знал, что это не Генрих Восьмой, а Ричард Третий, и уже собирался было сам себя поправить, потому что Генрих Восьмой совершенно случайно слетел у меня с языка,- но вы... Вы же сразу посадили меня на место. Не будем разбираться в том, на чьей стороне правда,- я не хочу вам делать замечания. Не лучше ли уладить наш конфликт мирным путем? Зайдемте на минутку сюда, н учительскую, вы зачеркнете одну только фразу: "Оставлен на второй год", и мы расстанемся с вами, как мужчина с мужчиной. Вас, может быть, удивляет мой несколько необычный тон? Не отрицайте! Мне отлично известно, что у вас сложилось обо мне превратное мнение. Но тому виной единственно мой на редкость замкнутый характер. До последнего времени я просто не мог проявить себя в этой обстановке и вы не оценили меня!"
Именно так и будет говорить "провалившийся", и Швицкер, потрясенный такой речью, вдруг прозреет, глубоко заглянет ему в глаза, потом, покраснев, протянет ему Рукy.
"Нейгебауэр,- скажет Швицкер,- достаточно. Я понял вас. Дайте ваш табель. Вы считали меня черствым человеком, но я только сейчас понял, Нейгебауэр, с кем имею дело".
Да, только таким и никак не иным будет его разговор с этим Швицкером.
Но почему же наш герой каждый раз так испуганно пятится, когда открывается дверь учительской?
Время приближается к двум пополудни, а он обещал прийти домой с табелем к одиннадцати. Хорошо, если бы Швицкер наконец появился. Впрочем, что в этом хорошего? Ведь он, собственно, вовсе и не хочет домой - разве есть у него свой дом, у "провалившегося"?
Кажется, вон там идет Швицкер... Да, это он! Обернувшись, он с кем-то на ходу беседует, сейчас его нельзя окликать. И теперь тоже - он направляется к лестнице...
Бежать за ним!.. Может быть, там на ступеньках... Нет, на лестнице неудобно - не знаешь, как стоять... Лучше у выхода на улицу... Но в дверях торчит швейцар. Опять нельзя! И здесь не везет... Что же это получается? Ведь Швицкер вот-вот выйдет за ворота, и тогда...
- Извините, господин учитель... извините, пожалуйста...
- Ну, в чем дело? Что тебе надо?
- Извините, господин учитель... дело в том... в том... - В чем? Как фамилия?
- Нейгебауэр.
- А, это ты у меня провалился! Ничего, ступай домой, готовься к переэкзаменовке.
- Слушаюсь, господин учитель.
- Позанимайся в каникулы - твоему здоровью это не повредит.
Нейгебауэр растягивает губы в вежливой улыбке.
- Слушаюсь, господин учитель. Всего наилучшего, господин учитель.
- До свиданья.
"Провалившийся" герой кланяется и направляется к бульварам. Собственно говоря, ему теперь безразлично, куда идти. Разговор со Швицкером оставил после себя какое-то смутное чувство, вовсе не похожее, однако, на разочарование. Ведь было заранее известно, что так и произойдет; он, собственно, даже не хотел говорить с Швицкером: какое тому дело до его переживаний?
Что же теперь? Да, да... Просто идти по улицам, заглядывая в витрины магазинов, предаваясь горьким мыслям о бесцельности жизни и о человеческой подлости, и дело с концом. Оставить после себя записку? К чему? Разве что одну фразу, не больше. К примеру такую...
Как сказал в подобном случае Цезарь?.. Э-э... Ведь знал, а забыл... Напишу так: "Лучше быть последним в могиле, чем первым в жизни"... Нет, не то. Здорово, конечно, но непонятно. Ну и что же? Пусть поломают над этим голову! "Лучше первым в могиле..." Так, что ли?
Перед глазами "провалившегося" дрожит пестрое облачко, к горлу подступает ком, и только сейчас он замечает, что, предаваясь горьким думам, он все время напевал веселый мотив спортивного марша, который недавно заучил:
Встань, отчизны ве-ер-ны-ый сын,
Ждут тебя реко-орды,
...ко-орды.
Он пел эту песню, припрыгивая и ударяя в такт клеенчатым портфелем по стенам домов. Пел, и его не оставляло какое-то беспокоящее чувство, будто он позабыл совершить что-то очень важное до того, как начать петь. Что же это такое, бог мой, как он мог забыть, ведь еще утром он принял твердое решение. Аквариум... нет, игрушечная паровая турбина... нет, об этом он пока не может и мечтать до тех пор, пока не накопит сразу пять форинтов.
А когда он соберет их? Не раньше чем через месяц. Ага, еще вспомнил: точилка для карандашей и... ну конечно же, самое главное - виноградная колбаса.
Виноградная колбаса! Рот наполняется слюной. Какое странное название, что оно может обозначать? Коричневые узловатые нити висят в бакалейной лавке - нет и не может быть лучшего, более райского лакомства. Да, пока купим только это, все сразу нельзя: форель в желе - это музыка будущего. Посмотрим-ка, сколько у нас денег. В этом кармане восемь, вот в этом четыре да еще шесть крейцеров и один филлер, который при случае можно выдать за крейцер. Итого около трех крон.
Через две минуты куплена точилка для карандашей, а еще через две наш "провалившийся" герой стоит у прилавка бакалеи.
- Тридцать граммов вот этого,- произносит он, протягивая грязный дрожащий мизинец и усиленно глотая слюну. Внезапно его охватывает чувство отчаянной решимости, от которого кружится голова и человек хмелеет.- Еще двадцать граммов шоколадной крошки, пожалуйста... Я думаю, хватит... И еще, пожалуйста, на двадцать филлеров постного сахара... И еще на двадцать пять вон того... красного... эта семга?.. Давайте и ее...
Все аккуратно запаковывают, каждую покупку в отдельности, и наш герой спокойно наблюдает, как это делают, хотя прекрасно знает, что в первой же подворотне он все равно развернет пакетики. Две кроны пять филлеров... пожалуйста... Несколько филлеров он еще получает сдачи.
Зайдя в первый попавшийся подъезд, он разворачивает все свертки и рассовывает покупки по карманам. Начинает он пиршество с постного сахара, крупные куски которого отламывает, не вынимая руки из кармана. Торопливо засовывает их в рот и, раздув щеки, чуть ли не давясь, жует. Затем настает черед виноградной колбасы... Потом идет семга...
Он чувствует тяжесть в желудке, но... все равно, пусть все идет пропадом!..
Теперь шоколадная крошка! Какая она рыхлая и липкая... Ну вот, и с этим покончено, но как болит живот! Сейчас хорошо бы чего-нибудь легкого, чтобы освежиться... "Почем эти помятые апельсины? О, дорого, и с гнильцой они... Возьму, сойдет".
Что у нас еще осталось? Девять крейцеров. Что с ними делать?
- Дайте, пожалуйста, на девять крейцеров ирисок.
И вот идет он, "провалившийся" герой, по улице Незабудок... Как он сюда попал? А, не все ли равно! Идет-бредет по длинной улице Незабудок, заглядывает в каждую подворотню, и внутри у него такая тяжесть... И не знает он; в желудке или на сердце эта тяжесть.
Он заглядывает в ворота, жует ириски, жует; вокруг него пустота и жизнь так несправедлива!..
"Встань, отчизны ве-ер-ны-ый сын..." Это звучит, как стенание.
Он мучительно жует тягучую прилипающую к зубам ириску, и слюна и слезы застревают в горле комом.
ВЕНГЕРСКИЙ ПИСЬМЕННЫЙ
1. РАБОТА НА ТРОЙКУ С МИНУСОМ
Лирическая поэзия Петефи
Шандор Петефи, всемирно известный великий венгерский поэт, занимает в качестве лирика выдающееся место в той Ханаане с кисельными берегами, которую он так превосходно охарактеризовал в своих описательных поэмах.
В лирической поэзии Петефи самое главное - субъективность, тогда как у Яноша Араня мы видим основной упор на объективность.
Если у Петефи столь прекрасно выделяется наивный народный голос, то у Яноша Араня народный голос не выделяется, а выделяются языковые красоты, которые, между прочим, можно обнаружить и в прекрасных стихотворениях Петефи.
В лирических стихотворениях Петефи мы встречаем следующие красоты поэзии: 1) народную простоту; 2) национальный патриотизм; 3) тропы и метафоры; 4) сыновнюю любовь к матери; 5) любовную лирику и т. д.
Петефи всегда стремился к субъективности и достигал этого в полной мере тем, что его стихотворения находили дорогу к сердцу простого народа точно так же, как и в сверкающие палаты дворцов!..
В его произведениях мы видим воспевание пшеничнозолотого прекрасного и великого венгерского Альфельда[Альфельд (венг.)-так в Венгрии называется большая низменность между Тисой и Дунаем.] , который никто, кроме него, не был способен так прекрасно охарактеризовать, как он это сделал в превосходном стихотворении, которое начинается словами:
Альфельд! Ты красив, здесь я родился...
Несмотря на это, Петефи мог писать не только об Альфельде, но и о Тисе, и о "добром старом трактирщике", под которым следует понимать его собственного отца.
В другом стихотворении он еще больше подчеркивает простоту, когда показывает, как пастух едет на осле, в результате низкого роста которого ноги его свисают до земли. Вдруг пастух узнает, что умирает его возлюбленная, и торопится домой, чтобы застать ее еще в живых, но, однако, находит ее уже мертвой. Что с горя делает пастух? Бьет изо всей силы кнутом по ослиной башке. Как чудесно мы видим здесь эту самую простоту, с которой пастух в горе бьет по голове осла!!.
С другой стороны, у Петефи есть стихотворения, в которых он применяет контрасты, как, например, в стихотворении "Заглянул на кухню я..." В нем он пишет, что его горящая трубка погасла, а в это время спящее сердце, напротив, зажглось. Если до этого горела его трубка, то сейчас горит его сердце, которое, напротив, раньше не горело. В этом мы тоже видим контрасты.
Такова лирическая поэзия Петефи, который среди поэтов всего мира играет большую роль во славу нашей прекрасной пшенично-золотой нации!..
Ференц Шкурек,
уч-к VI "Б" кл.
2. РАБОТА НА ПЯТЬ С ПЛЮСОМ
Петефи и лира
Рождественская ночь 1823 года! За окном кружатся легкие снежинки.
Но что за великая радость распирает грудь сельского мясника, у которого в Кишкереше в святую рождественскую ночь родился ребенок!
Малютка еще совсем мал. Его черные глазки пока еще беззаботно взирают на бревенчатые стены жалкой комнатушки. Но вот они уставились на маму, и ребенок не может отвести от нее свой взор... А мать, преисполненная любви к своему младенцу, склоняется над колыбелью и с истинно материнской заботливостью поправляет жесткие, но белые подушки...
О чем думает мать?
Во всяком случае, она еще не предчувствует, что в крошечной колыбельке видит свои первые детские сны будущий великий Шандор Петефи...
Петефи!
Когда я пишу это слово, тысячи воспоминаний всплывают в моем взбудораженном мозгу!! Звенят-переливаются прекрасные песни-стихи, которые мы с таким вдохновением и с разрумянившимися лицами перечитываем и дома, в кругу своих любимых родителей, и в школе, где наши высокоуважаемые учителя так превосходно объясняют нам скрытые красоты поэзии. И, когда мы слушаем эти объяснения, перед нашим мысленным взором встают как живые сказочные картины солнечного Альфельда, маленький хутор, разбойник, пастух, осел... Да разве перечислишь все, что встает перед нашим мысленным взором!..
В лирической поэзии Петефи субъект, субъективный элемент, сильнее всего действует на наши сердца, в то время как у Араня эпическое начало, объект, вызывает на серьезное, мужественное размышление.
Наш великий поэт, наша гордость, Петефи с лирой в одной руке, с боевой саблей - в другой, спи спокойно в своей обвалившейся могиле под забытым холмом на поле шегешварском!..
Реже Гольдфингер,
уч-к VI "Б" кл.
КЛАСС ХОХОЧЕТ
В наш класс вселился бес. Утром, как только пришли, мы увидели новый мусорный ящик. Большой, красивый, полированный. Немедля было установлено, что сидеть в нем можно со всеми удобствами.
Разумеется, мусор из ящика мы тут же выгребли и живописно разложили на крышке. Для этого потребовался немалый художественный вкус. По краям крышки на одинаковом расстоянии друг от друга мы кладем хлебные огрызки, а посредине втыкаем большую корку от сала. Каждый спешит отличиться: экскурсовод "выставки барахла" Декнер принимает от нас в виде платы за обозрение ржавые гвозди, старые ручки и прочий хлам.
На второй большой перемене неожиданно вспыхивает эпидемия "прилепиус этикеткус". Сначала на спине Келемена появляется лаконичная записка, сообщающая о том, что он сам объявляет себя ослом и требует, чтобы об этом постоянно помнили все. Затем кто-то доверительно шепчет Келемену, что ему поручено прилепить этикетку с надписью "Я осел" к спине Робоза. Келемен фыркает и, улучив момент, выполняет поручение. Робоз тем временем уже добрых пять минут гогочет вместе с нами над такой же запиской на спине Келемена. Келемен, в свою очередь, надрывается от смеха над Робозом. Хохот растет, накатывает волнами, наконец уподобляется шторму, и, чем сильнее смеются друг над другом ничего не подозревающие Келемен и Робоз, тем больше потешаемся мы над ними обоими.
Потом кто-то придумывает новую шутку. Один из нас подбегает к Ауэру, который сидит за партой и прилежно что-то пишет. Задыхаясь от волнения и бега, с возбужденным от радости лицом вестник хватает его за руку и прерывистым голосом произносит!
- Идем, скорее идем!..-и что есть силы тащит его за собой.
Ауэр упирается, он ничего не понимает.
- Ну что такое, что случилось, в чем дело, куда? - Ауэр испуганно и недоуменно таращит глаза.
Но вестник ему не отвечает: тяжело дыша, он тащит Ауэра через коридор и бежит с ним на четвертый этаж.
В уме бегущего Ауэра мелькают разные догадки.
...Из Америки вернулся его дядя. Вызывает директор... Состоялась учительская конференция, на которой весь педагогический корпус пришел наконец к единодушному мнению, что этот Ауэр совершенно исключительная личность, непризнанный гений и поэтому необходимо без промедления выдать ему аттестат зрелости и поощрительную премию в тысячу крон... Эту премию сейчас ему торжественно вручит в своем кабинете господин директор, произнеся при этом специальную речь... А может быть, его желает видеть сам министр просвещения и культов, поспешивший в гимназию после того, как ознакомился с последней письменной работой Ауэра?.. Да, да, это самое вероятное, министр читал его сочинение парламенту и так растрогался, что не в силах был сдержать слезы... Нет, пожалуй, его вызывает учитель рисования: какой-то меценат увидел сделанный сепией рисунок Ауэра "Стилизованные листья" и пожелал приобрести его за тридцать тысяч крон для городской картинной галереи вместо панорамы Фести[Фести Арпад (1856-1914) - видный венгерский художник. ] , проданной недавно с молотка.
"Отдам и за двадцать тысяч",- вдруг твердо решает Ауэр, вихрем взлетая на четвертый этаж.
На последней площадке вестник, не произнесший за всю дорогу ни слова, отпускает руку Ауэра и... как ни в чем не бывало отходит в сторону.
Ауэр с удивлением оборачивается и видит на лестнице весь наш класс, покатывающийся со смеху. С минуту он огорошенно стоит на месте, потом, покраснев, кричит:
"Ослы!" - ив ярости бросается вниз по лестнице, а через несколько минут сам смеется громче всех, когда подобную же шутку проделывает с Робозом.
Влах тем временем нарисовал на классной доске господина учителя Кекерчина в одних кальсонах, но с цилиндром на голове: учитель отдает рапорт о поведении класса императору Иосифу Второму, который в это время почесывает нос. На другом рисунке довольный император протягивает Кекерчину бутылку шнапса, и тот жадно пьет прямо из горлышка.
Зайчек орет, что ему мешают заниматься. Он выскакивает из-за парты и забирается в новый мусорный ящик, опускает над собой крышку и гнусаво поет. Влах делает знак классу - все мгновенно смолкают и дружно встают. Зайчек испуганно высовывает голову из ящика, думая, что вошел учитель. Дикий хохот. Зайчек презрительно сплевывает и снова с ожесточением захлопывает крышку. Но теперь действительно в класс входит Кекерчин. Могильная тишина: каждый думает о Зайчеке, который продолжает сидеть в мусорном ящике. Но Зайчек не дает провести себя во второй раз и не шевелится.
И вот наступает самый критический момент. У всех болят животы от прыгающей вверх и вниз диафрагмы, на которую давят приступы смеха. Мы из последних сил сдерживаем себя: от этого багровеют лица, стучит в висках. Ниже, ниже пригнуться к парте. Тишина раздражающе гудит в ушах...
И еще находятся отчаянные безумцы с последних парт, которые накаляют и без того раскаленную атмосферу.
Маленький Лебл залез под парты и на четвереньках ползет вокруг класса, поочередно хватая всех за ноги.
Ящик с Зайчеком подозрительно шевелится.
Кекерчин с пафосом говорит о заслугах императора Иосифа Второго.
Сзади кто-то толкает меня и шепчет на ухо:
- Осторожно, приближается Лебл, он уже в четвертом ряду!
Все подтягивают ноги ближе к сиденью. Губы дрожат от сдавленного смеха; я отчаянно стараюсь прислушаться к тому, что говорит учитель, чтобы переключить внимание на другой предмет.
Кекерчин, ничего не замечая, продолжает превозносить его величество императора Иосифа Второго, который одним росчерком пера отменил все свои прежние указы.
- йошка Второй-наша родная мать!-В самый патетический момент речи учителя утробным голосом чревовещает Энглмайер.
Ауэр тонко взвизгивает: Лебл добрался до него и ущипнул за икру.
- Смотри,- раздается шипение рядом со мной,- у Кекерчина одна нога короче другой.
Глаза вот-вот выпрыгнут из орбит. Все... сейчас конец... еще секунда и будет взрыв...
В это мгновение учитель спасает нас:
- Ауэр,- язвит он,- что это вы там прыгаете, как блоха?
Никогда еще ни один юморист не имел такого успеха у публики. Казалось, бурный поток прорвал плотину; грохнул хохот. Мы ржем во все горло, до хрипоты, до колик в животе. Учитель удивленно смотрит на класс и снисходительно улыбается - про себя он отмечает, что на редкость остроумен и шутки его разят наповал,
СТАВЛЮ ОПЫТЫ
Весь ноябрь прошел под знаком магнетизма и электричества. На столе в физическом кабинете громоздятся разные приборы, диски, пластины, индукторы, динамики.
Происходят ужасные вещи: Полякович стал на табуретку со стеклянными ножками, через которую пропустили электрический ток, и волосы у Поляковича поднялись дыбом и заискрились. Мюллер объяснил нам, что тело Поляковича хороший проводник электричества.
Полякович скромно и послушно стоял на табурете, как подобает хорошему проводнику, и где-то в глубине его души мерцала радостная надежда. Неужели Мюллер после всех этих опытов не исправит ему на четверку полученный за четверть "трояк": ну, может ли быть посредственным учеником хороший проводник электричества?
По дороге домой я покупаю за шесть крейцеров магнит. Эта железная подковка сама по себе способна творить чудеса. Но мне этого мало. Тут же, идя по улице, решаю, что дома обязательно разогну подкову, просверлю в середине отверстие (чем? Ну, хотя бы острием отцовского ножа для разрезания бумаги или в крайнем случае ножницами) и сделаю себе компас в виде бусоля, чтобы он указывал направление в любой ситуации: ведь может же произойти землетрясение, дом накренится, как корабль, а я все равно буду знать, где какие стороны света - вот здорово! Я твердо решаю в душе, что с этих пор никогда не буду ходить без компаса.
Домой я врываюсь переполненный разными планами, один занимательней другого. Я сделаю шар Герона -да, да, не удивляйтесь- и смастерю магдебургские полушария и, если хотите знать, даже элемент Лекланше. К сожалению, дома я застаю лишь одну сестренку, которой с увлечением рассказываю о торичеллиевой пустоте.
- Как думаешь, что поддерживает столбик ртути на высоте семидесяти шести сантиметров? - спрашиваю ее с ехидством.- Не веришь? Тогда смотри. Наполнив водой стакан до краев, кладу лист бумаги под стакан... Смотри внимательнее! Теперь переворачиваю стакан и ни одной капли не проливаю... Ну ладно, ладно, это пролилось потому, что... ну конечно, я забыл - ведь бумагу надо положить не под стакан, а...
Неудача меня нисколько не обескураживает. Я тут же натираю о шерсть расческу и собираю ею клочки бумаги. Сестренка злится и утверждает, что бумага прилипает к расческе потому, что расческа грязная.
Перехожу к опытам с элементом Лекланше. Это дело несколько посложнее. Банка из-под варенья найдется, но где достать станиоль? Впрочем, годится и обыкновенный кусок меди... Стоп! Что, если расплавить кран в ванной комнате? Конечно, это сопряжено с известными трудностями; главное - смогу ли я убедить родителей в важности моих опытов и в том, что они требуют определенных жертв и лишений с их стороны.
В крайнем случае я выкачаю воду из графина и, ей-богу, докажу, запросто докажу законы атмосферного давления.
Я немедленно начинаю делать чертеж воздушного насоса, и меня захватывают планы один фантастичнее другого. Вот бы выкачать весь воздух из комнаты, чтобы все предметы потеряли свой вес!
Горничная Мари считает, что если я сейчас же не очищу ступку от угля и уксуса, то испытаю на самом себе, что папина рука не потеряла своего веса. На мои занятия естественными науками Мари смотрит косо.
Но разве можно совершить революцию без того, чтобы не перевернуть существующий миропорядок? Ведь Ньютону и Копернику тоже не верили.
Вот, смотрите сюда. Предположим, эта лампа будет у нас Солнцем, то есть небесным телом, двигающимся в свободном пространстве. Сюда я кладу магнит - он является гравитационной силой. Или, скажем, Солнцем будет не лампа, а этот магнит, а лампа будет обозначать Землю. Hy a теперь, вот теперь... Теперь представьте, что этот магнит, который, как нам известно, является Солнцем, находится в неподвижности. Не правда ли, сейчас он освещает левую сторону Земли? Видите? Боже мой, какие вы тугодумы! Ведь ясно же, что сейчас магнит освещает лампу, а не лампа его, потому что лампа, как мы договорились, не излучает света. Дальше. Сколько это будет продолжаться? До тех самых пор, пока Земля, то есть лампа, не совершит оборот вокруг своей оси, но в этом случае произойдет лишь смена дня и ночи, а нам нужно, чтобы менялись времена года. Для этого Земля должна постоянно вертеться, кружиться должна Земля... Черт возьми!.. Н-на!! Глядите! Видите, как она вертится?
Вот как она должна вертеться... вот так... И все-таки она вертится...
Разве я виноват, что лампа упала?.. Просто она была плохо подвешена не действовал винт. Однако я считаю вполне закономерным, что мои неблагодарные и невежественные судьи лишают меня ужина и выгоняют на кухню. С Галилеем поступали точно так же. Но правду нельзя утаить. Эппур си муове! [ "Е р р u r s i m u о v е!" (лат.) - "А все-таки она вертится!" известные слова Галилея.}
ОБЪЯСНЯЮ ТАБЕЛЬ
- Пожалуйста, могу объяснить. Во-первых, это еще не окончательные баллы, а всего-навсего намётки, которые мне выдали временно-я сам попросил. То, что сегодня день выдачи полугодового табеля, ничего не значит. Все ученики действительно получили табель, а мой надо было направить в министерство, так как в него вкрались ошибки. Да, ей-богу...
Вообще этим случаем займется специальная комиссия на преподавательской конференции по успеваемости. Господин классный наставник, когда вручал мне табель, даже произнес специальную речь: он сам был немного смущен и очень высоко отзывался о папе.
"Прошу тебя, дорогой Бауэр,- сказал он,- будь добр, сообщи своим родителям, что из-за досадного недоразумения в твой табель вкрались ошибочные отметки. Согласно гимназическому уставу, приходится, к сожалению, выдать табель в таком виде,- сказал он,- но очень прошу тебя, дорогой Бауэр, сообщи своим родителям, что на этот документ решительно не стоит обращать никакого внимания. Попроси своих глубокоуважаемых родителей,сказал еще господин классный наставник,- чтобы они не сердились на наши ошибки. Настоящий табель мы вскоре дополнительно выдадим, а пока пусть родители подпишут его в том виде, как он есть, ибо в полиции для ведения следствия нужна родительская подпись. Это простая формальность",- еще раз подчеркнул господин классный наставник.
Да, да, начальник полиции самолично сделает запрос в гимназию, чтобы установить, каким образом попала в мой табель вот эта отм... вот эта... цифра по истории.
Эта цифра, собственно говоря, обыкновенная цифра "2", которая означает, что в этом полугодии я дважды отвечал по истории, но совершенно случайно она дала повод для недоразумения.
Ведь Манголд, наш учитель истории,- всего-навсего стажер и даже не имеет права ставить отметки. Он сам сначала должен сдать экзамен в университете по курсу "Выставление отметок". Он имеет право выставлять только проекты отметок, и не все понимают, что они значат: у него единица означает двойку, а его двойка - четверка. Когда стажер сдаст экзамен, нам его отметки заменят настоящими. А пока стажер просил передать папе, чтобы он ни в коем случае не волновался. Я четыре раза отвечал по его предмету: первый раз явно на четверку с минусом, второй раз - на крепкую пятерку и два раза на тройку с плюсом. Давайте сейчас все это сложим, выведем среднее арифметическое, и получится четверка с плюсом - разве не так? В первый раз я отвечал по Иосифу Второму, но был звонок, во второй раз "(Меня спросили по наследственному праву-я рассказал о Смалгальденском союзе и своими глазами видел, как стажер вывел мне пятерку, но потом этот журнал затерялся.
По физике... Ну, по физике меня вызывали еще в ноябре, спрашивали про движение Земли, и я ответил, что Земля движется вокруг Солнца по эллипсообразной орбите, в одном из центров которой находится Солнце, что является заслугой Ньютона. Но все дело в том, что учитель перепутал меня с одним мальчиком, который сидит рядом со мной, и случайно поставил его отметку мне. Ну конечно, я об этом сказал учителю, он просмотрел журнал и убедился, что я прав, но исправить уже не удалось, так как в противном случае у господина учителя могли возникнуть крупные неприятности в министерстве. Он очень просил, чтобы пока я не поднимал перед правительством этого вопроса, за что в конце года без единого вызова он выставит мне пять с плюсом.
Именно так и будет говорить "провалившийся", и Швицкер, потрясенный такой речью, вдруг прозреет, глубоко заглянет ему в глаза, потом, покраснев, протянет ему Рукy.
"Нейгебауэр,- скажет Швицкер,- достаточно. Я понял вас. Дайте ваш табель. Вы считали меня черствым человеком, но я только сейчас понял, Нейгебауэр, с кем имею дело".
Да, только таким и никак не иным будет его разговор с этим Швицкером.
Но почему же наш герой каждый раз так испуганно пятится, когда открывается дверь учительской?
Время приближается к двум пополудни, а он обещал прийти домой с табелем к одиннадцати. Хорошо, если бы Швицкер наконец появился. Впрочем, что в этом хорошего? Ведь он, собственно, вовсе и не хочет домой - разве есть у него свой дом, у "провалившегося"?
Кажется, вон там идет Швицкер... Да, это он! Обернувшись, он с кем-то на ходу беседует, сейчас его нельзя окликать. И теперь тоже - он направляется к лестнице...
Бежать за ним!.. Может быть, там на ступеньках... Нет, на лестнице неудобно - не знаешь, как стоять... Лучше у выхода на улицу... Но в дверях торчит швейцар. Опять нельзя! И здесь не везет... Что же это получается? Ведь Швицкер вот-вот выйдет за ворота, и тогда...
- Извините, господин учитель... извините, пожалуйста...
- Ну, в чем дело? Что тебе надо?
- Извините, господин учитель... дело в том... в том... - В чем? Как фамилия?
- Нейгебауэр.
- А, это ты у меня провалился! Ничего, ступай домой, готовься к переэкзаменовке.
- Слушаюсь, господин учитель.
- Позанимайся в каникулы - твоему здоровью это не повредит.
Нейгебауэр растягивает губы в вежливой улыбке.
- Слушаюсь, господин учитель. Всего наилучшего, господин учитель.
- До свиданья.
"Провалившийся" герой кланяется и направляется к бульварам. Собственно говоря, ему теперь безразлично, куда идти. Разговор со Швицкером оставил после себя какое-то смутное чувство, вовсе не похожее, однако, на разочарование. Ведь было заранее известно, что так и произойдет; он, собственно, даже не хотел говорить с Швицкером: какое тому дело до его переживаний?
Что же теперь? Да, да... Просто идти по улицам, заглядывая в витрины магазинов, предаваясь горьким мыслям о бесцельности жизни и о человеческой подлости, и дело с концом. Оставить после себя записку? К чему? Разве что одну фразу, не больше. К примеру такую...
Как сказал в подобном случае Цезарь?.. Э-э... Ведь знал, а забыл... Напишу так: "Лучше быть последним в могиле, чем первым в жизни"... Нет, не то. Здорово, конечно, но непонятно. Ну и что же? Пусть поломают над этим голову! "Лучше первым в могиле..." Так, что ли?
Перед глазами "провалившегося" дрожит пестрое облачко, к горлу подступает ком, и только сейчас он замечает, что, предаваясь горьким думам, он все время напевал веселый мотив спортивного марша, который недавно заучил:
Встань, отчизны ве-ер-ны-ый сын,
Ждут тебя реко-орды,
...ко-орды.
Он пел эту песню, припрыгивая и ударяя в такт клеенчатым портфелем по стенам домов. Пел, и его не оставляло какое-то беспокоящее чувство, будто он позабыл совершить что-то очень важное до того, как начать петь. Что же это такое, бог мой, как он мог забыть, ведь еще утром он принял твердое решение. Аквариум... нет, игрушечная паровая турбина... нет, об этом он пока не может и мечтать до тех пор, пока не накопит сразу пять форинтов.
А когда он соберет их? Не раньше чем через месяц. Ага, еще вспомнил: точилка для карандашей и... ну конечно же, самое главное - виноградная колбаса.
Виноградная колбаса! Рот наполняется слюной. Какое странное название, что оно может обозначать? Коричневые узловатые нити висят в бакалейной лавке - нет и не может быть лучшего, более райского лакомства. Да, пока купим только это, все сразу нельзя: форель в желе - это музыка будущего. Посмотрим-ка, сколько у нас денег. В этом кармане восемь, вот в этом четыре да еще шесть крейцеров и один филлер, который при случае можно выдать за крейцер. Итого около трех крон.
Через две минуты куплена точилка для карандашей, а еще через две наш "провалившийся" герой стоит у прилавка бакалеи.
- Тридцать граммов вот этого,- произносит он, протягивая грязный дрожащий мизинец и усиленно глотая слюну. Внезапно его охватывает чувство отчаянной решимости, от которого кружится голова и человек хмелеет.- Еще двадцать граммов шоколадной крошки, пожалуйста... Я думаю, хватит... И еще, пожалуйста, на двадцать филлеров постного сахара... И еще на двадцать пять вон того... красного... эта семга?.. Давайте и ее...
Все аккуратно запаковывают, каждую покупку в отдельности, и наш герой спокойно наблюдает, как это делают, хотя прекрасно знает, что в первой же подворотне он все равно развернет пакетики. Две кроны пять филлеров... пожалуйста... Несколько филлеров он еще получает сдачи.
Зайдя в первый попавшийся подъезд, он разворачивает все свертки и рассовывает покупки по карманам. Начинает он пиршество с постного сахара, крупные куски которого отламывает, не вынимая руки из кармана. Торопливо засовывает их в рот и, раздув щеки, чуть ли не давясь, жует. Затем настает черед виноградной колбасы... Потом идет семга...
Он чувствует тяжесть в желудке, но... все равно, пусть все идет пропадом!..
Теперь шоколадная крошка! Какая она рыхлая и липкая... Ну вот, и с этим покончено, но как болит живот! Сейчас хорошо бы чего-нибудь легкого, чтобы освежиться... "Почем эти помятые апельсины? О, дорого, и с гнильцой они... Возьму, сойдет".
Что у нас еще осталось? Девять крейцеров. Что с ними делать?
- Дайте, пожалуйста, на девять крейцеров ирисок.
И вот идет он, "провалившийся" герой, по улице Незабудок... Как он сюда попал? А, не все ли равно! Идет-бредет по длинной улице Незабудок, заглядывает в каждую подворотню, и внутри у него такая тяжесть... И не знает он; в желудке или на сердце эта тяжесть.
Он заглядывает в ворота, жует ириски, жует; вокруг него пустота и жизнь так несправедлива!..
"Встань, отчизны ве-ер-ны-ый сын..." Это звучит, как стенание.
Он мучительно жует тягучую прилипающую к зубам ириску, и слюна и слезы застревают в горле комом.
ВЕНГЕРСКИЙ ПИСЬМЕННЫЙ
1. РАБОТА НА ТРОЙКУ С МИНУСОМ
Лирическая поэзия Петефи
Шандор Петефи, всемирно известный великий венгерский поэт, занимает в качестве лирика выдающееся место в той Ханаане с кисельными берегами, которую он так превосходно охарактеризовал в своих описательных поэмах.
В лирической поэзии Петефи самое главное - субъективность, тогда как у Яноша Араня мы видим основной упор на объективность.
Если у Петефи столь прекрасно выделяется наивный народный голос, то у Яноша Араня народный голос не выделяется, а выделяются языковые красоты, которые, между прочим, можно обнаружить и в прекрасных стихотворениях Петефи.
В лирических стихотворениях Петефи мы встречаем следующие красоты поэзии: 1) народную простоту; 2) национальный патриотизм; 3) тропы и метафоры; 4) сыновнюю любовь к матери; 5) любовную лирику и т. д.
Петефи всегда стремился к субъективности и достигал этого в полной мере тем, что его стихотворения находили дорогу к сердцу простого народа точно так же, как и в сверкающие палаты дворцов!..
В его произведениях мы видим воспевание пшеничнозолотого прекрасного и великого венгерского Альфельда[Альфельд (венг.)-так в Венгрии называется большая низменность между Тисой и Дунаем.] , который никто, кроме него, не был способен так прекрасно охарактеризовать, как он это сделал в превосходном стихотворении, которое начинается словами:
Альфельд! Ты красив, здесь я родился...
Несмотря на это, Петефи мог писать не только об Альфельде, но и о Тисе, и о "добром старом трактирщике", под которым следует понимать его собственного отца.
В другом стихотворении он еще больше подчеркивает простоту, когда показывает, как пастух едет на осле, в результате низкого роста которого ноги его свисают до земли. Вдруг пастух узнает, что умирает его возлюбленная, и торопится домой, чтобы застать ее еще в живых, но, однако, находит ее уже мертвой. Что с горя делает пастух? Бьет изо всей силы кнутом по ослиной башке. Как чудесно мы видим здесь эту самую простоту, с которой пастух в горе бьет по голове осла!!.
С другой стороны, у Петефи есть стихотворения, в которых он применяет контрасты, как, например, в стихотворении "Заглянул на кухню я..." В нем он пишет, что его горящая трубка погасла, а в это время спящее сердце, напротив, зажглось. Если до этого горела его трубка, то сейчас горит его сердце, которое, напротив, раньше не горело. В этом мы тоже видим контрасты.
Такова лирическая поэзия Петефи, который среди поэтов всего мира играет большую роль во славу нашей прекрасной пшенично-золотой нации!..
Ференц Шкурек,
уч-к VI "Б" кл.
2. РАБОТА НА ПЯТЬ С ПЛЮСОМ
Петефи и лира
Рождественская ночь 1823 года! За окном кружатся легкие снежинки.
Но что за великая радость распирает грудь сельского мясника, у которого в Кишкереше в святую рождественскую ночь родился ребенок!
Малютка еще совсем мал. Его черные глазки пока еще беззаботно взирают на бревенчатые стены жалкой комнатушки. Но вот они уставились на маму, и ребенок не может отвести от нее свой взор... А мать, преисполненная любви к своему младенцу, склоняется над колыбелью и с истинно материнской заботливостью поправляет жесткие, но белые подушки...
О чем думает мать?
Во всяком случае, она еще не предчувствует, что в крошечной колыбельке видит свои первые детские сны будущий великий Шандор Петефи...
Петефи!
Когда я пишу это слово, тысячи воспоминаний всплывают в моем взбудораженном мозгу!! Звенят-переливаются прекрасные песни-стихи, которые мы с таким вдохновением и с разрумянившимися лицами перечитываем и дома, в кругу своих любимых родителей, и в школе, где наши высокоуважаемые учителя так превосходно объясняют нам скрытые красоты поэзии. И, когда мы слушаем эти объяснения, перед нашим мысленным взором встают как живые сказочные картины солнечного Альфельда, маленький хутор, разбойник, пастух, осел... Да разве перечислишь все, что встает перед нашим мысленным взором!..
В лирической поэзии Петефи субъект, субъективный элемент, сильнее всего действует на наши сердца, в то время как у Араня эпическое начало, объект, вызывает на серьезное, мужественное размышление.
Наш великий поэт, наша гордость, Петефи с лирой в одной руке, с боевой саблей - в другой, спи спокойно в своей обвалившейся могиле под забытым холмом на поле шегешварском!..
Реже Гольдфингер,
уч-к VI "Б" кл.
КЛАСС ХОХОЧЕТ
В наш класс вселился бес. Утром, как только пришли, мы увидели новый мусорный ящик. Большой, красивый, полированный. Немедля было установлено, что сидеть в нем можно со всеми удобствами.
Разумеется, мусор из ящика мы тут же выгребли и живописно разложили на крышке. Для этого потребовался немалый художественный вкус. По краям крышки на одинаковом расстоянии друг от друга мы кладем хлебные огрызки, а посредине втыкаем большую корку от сала. Каждый спешит отличиться: экскурсовод "выставки барахла" Декнер принимает от нас в виде платы за обозрение ржавые гвозди, старые ручки и прочий хлам.
На второй большой перемене неожиданно вспыхивает эпидемия "прилепиус этикеткус". Сначала на спине Келемена появляется лаконичная записка, сообщающая о том, что он сам объявляет себя ослом и требует, чтобы об этом постоянно помнили все. Затем кто-то доверительно шепчет Келемену, что ему поручено прилепить этикетку с надписью "Я осел" к спине Робоза. Келемен фыркает и, улучив момент, выполняет поручение. Робоз тем временем уже добрых пять минут гогочет вместе с нами над такой же запиской на спине Келемена. Келемен, в свою очередь, надрывается от смеха над Робозом. Хохот растет, накатывает волнами, наконец уподобляется шторму, и, чем сильнее смеются друг над другом ничего не подозревающие Келемен и Робоз, тем больше потешаемся мы над ними обоими.
Потом кто-то придумывает новую шутку. Один из нас подбегает к Ауэру, который сидит за партой и прилежно что-то пишет. Задыхаясь от волнения и бега, с возбужденным от радости лицом вестник хватает его за руку и прерывистым голосом произносит!
- Идем, скорее идем!..-и что есть силы тащит его за собой.
Ауэр упирается, он ничего не понимает.
- Ну что такое, что случилось, в чем дело, куда? - Ауэр испуганно и недоуменно таращит глаза.
Но вестник ему не отвечает: тяжело дыша, он тащит Ауэра через коридор и бежит с ним на четвертый этаж.
В уме бегущего Ауэра мелькают разные догадки.
...Из Америки вернулся его дядя. Вызывает директор... Состоялась учительская конференция, на которой весь педагогический корпус пришел наконец к единодушному мнению, что этот Ауэр совершенно исключительная личность, непризнанный гений и поэтому необходимо без промедления выдать ему аттестат зрелости и поощрительную премию в тысячу крон... Эту премию сейчас ему торжественно вручит в своем кабинете господин директор, произнеся при этом специальную речь... А может быть, его желает видеть сам министр просвещения и культов, поспешивший в гимназию после того, как ознакомился с последней письменной работой Ауэра?.. Да, да, это самое вероятное, министр читал его сочинение парламенту и так растрогался, что не в силах был сдержать слезы... Нет, пожалуй, его вызывает учитель рисования: какой-то меценат увидел сделанный сепией рисунок Ауэра "Стилизованные листья" и пожелал приобрести его за тридцать тысяч крон для городской картинной галереи вместо панорамы Фести[Фести Арпад (1856-1914) - видный венгерский художник. ] , проданной недавно с молотка.
"Отдам и за двадцать тысяч",- вдруг твердо решает Ауэр, вихрем взлетая на четвертый этаж.
На последней площадке вестник, не произнесший за всю дорогу ни слова, отпускает руку Ауэра и... как ни в чем не бывало отходит в сторону.
Ауэр с удивлением оборачивается и видит на лестнице весь наш класс, покатывающийся со смеху. С минуту он огорошенно стоит на месте, потом, покраснев, кричит:
"Ослы!" - ив ярости бросается вниз по лестнице, а через несколько минут сам смеется громче всех, когда подобную же шутку проделывает с Робозом.
Влах тем временем нарисовал на классной доске господина учителя Кекерчина в одних кальсонах, но с цилиндром на голове: учитель отдает рапорт о поведении класса императору Иосифу Второму, который в это время почесывает нос. На другом рисунке довольный император протягивает Кекерчину бутылку шнапса, и тот жадно пьет прямо из горлышка.
Зайчек орет, что ему мешают заниматься. Он выскакивает из-за парты и забирается в новый мусорный ящик, опускает над собой крышку и гнусаво поет. Влах делает знак классу - все мгновенно смолкают и дружно встают. Зайчек испуганно высовывает голову из ящика, думая, что вошел учитель. Дикий хохот. Зайчек презрительно сплевывает и снова с ожесточением захлопывает крышку. Но теперь действительно в класс входит Кекерчин. Могильная тишина: каждый думает о Зайчеке, который продолжает сидеть в мусорном ящике. Но Зайчек не дает провести себя во второй раз и не шевелится.
И вот наступает самый критический момент. У всех болят животы от прыгающей вверх и вниз диафрагмы, на которую давят приступы смеха. Мы из последних сил сдерживаем себя: от этого багровеют лица, стучит в висках. Ниже, ниже пригнуться к парте. Тишина раздражающе гудит в ушах...
И еще находятся отчаянные безумцы с последних парт, которые накаляют и без того раскаленную атмосферу.
Маленький Лебл залез под парты и на четвереньках ползет вокруг класса, поочередно хватая всех за ноги.
Ящик с Зайчеком подозрительно шевелится.
Кекерчин с пафосом говорит о заслугах императора Иосифа Второго.
Сзади кто-то толкает меня и шепчет на ухо:
- Осторожно, приближается Лебл, он уже в четвертом ряду!
Все подтягивают ноги ближе к сиденью. Губы дрожат от сдавленного смеха; я отчаянно стараюсь прислушаться к тому, что говорит учитель, чтобы переключить внимание на другой предмет.
Кекерчин, ничего не замечая, продолжает превозносить его величество императора Иосифа Второго, который одним росчерком пера отменил все свои прежние указы.
- йошка Второй-наша родная мать!-В самый патетический момент речи учителя утробным голосом чревовещает Энглмайер.
Ауэр тонко взвизгивает: Лебл добрался до него и ущипнул за икру.
- Смотри,- раздается шипение рядом со мной,- у Кекерчина одна нога короче другой.
Глаза вот-вот выпрыгнут из орбит. Все... сейчас конец... еще секунда и будет взрыв...
В это мгновение учитель спасает нас:
- Ауэр,- язвит он,- что это вы там прыгаете, как блоха?
Никогда еще ни один юморист не имел такого успеха у публики. Казалось, бурный поток прорвал плотину; грохнул хохот. Мы ржем во все горло, до хрипоты, до колик в животе. Учитель удивленно смотрит на класс и снисходительно улыбается - про себя он отмечает, что на редкость остроумен и шутки его разят наповал,
СТАВЛЮ ОПЫТЫ
Весь ноябрь прошел под знаком магнетизма и электричества. На столе в физическом кабинете громоздятся разные приборы, диски, пластины, индукторы, динамики.
Происходят ужасные вещи: Полякович стал на табуретку со стеклянными ножками, через которую пропустили электрический ток, и волосы у Поляковича поднялись дыбом и заискрились. Мюллер объяснил нам, что тело Поляковича хороший проводник электричества.
Полякович скромно и послушно стоял на табурете, как подобает хорошему проводнику, и где-то в глубине его души мерцала радостная надежда. Неужели Мюллер после всех этих опытов не исправит ему на четверку полученный за четверть "трояк": ну, может ли быть посредственным учеником хороший проводник электричества?
По дороге домой я покупаю за шесть крейцеров магнит. Эта железная подковка сама по себе способна творить чудеса. Но мне этого мало. Тут же, идя по улице, решаю, что дома обязательно разогну подкову, просверлю в середине отверстие (чем? Ну, хотя бы острием отцовского ножа для разрезания бумаги или в крайнем случае ножницами) и сделаю себе компас в виде бусоля, чтобы он указывал направление в любой ситуации: ведь может же произойти землетрясение, дом накренится, как корабль, а я все равно буду знать, где какие стороны света - вот здорово! Я твердо решаю в душе, что с этих пор никогда не буду ходить без компаса.
Домой я врываюсь переполненный разными планами, один занимательней другого. Я сделаю шар Герона -да, да, не удивляйтесь- и смастерю магдебургские полушария и, если хотите знать, даже элемент Лекланше. К сожалению, дома я застаю лишь одну сестренку, которой с увлечением рассказываю о торичеллиевой пустоте.
- Как думаешь, что поддерживает столбик ртути на высоте семидесяти шести сантиметров? - спрашиваю ее с ехидством.- Не веришь? Тогда смотри. Наполнив водой стакан до краев, кладу лист бумаги под стакан... Смотри внимательнее! Теперь переворачиваю стакан и ни одной капли не проливаю... Ну ладно, ладно, это пролилось потому, что... ну конечно, я забыл - ведь бумагу надо положить не под стакан, а...
Неудача меня нисколько не обескураживает. Я тут же натираю о шерсть расческу и собираю ею клочки бумаги. Сестренка злится и утверждает, что бумага прилипает к расческе потому, что расческа грязная.
Перехожу к опытам с элементом Лекланше. Это дело несколько посложнее. Банка из-под варенья найдется, но где достать станиоль? Впрочем, годится и обыкновенный кусок меди... Стоп! Что, если расплавить кран в ванной комнате? Конечно, это сопряжено с известными трудностями; главное - смогу ли я убедить родителей в важности моих опытов и в том, что они требуют определенных жертв и лишений с их стороны.
В крайнем случае я выкачаю воду из графина и, ей-богу, докажу, запросто докажу законы атмосферного давления.
Я немедленно начинаю делать чертеж воздушного насоса, и меня захватывают планы один фантастичнее другого. Вот бы выкачать весь воздух из комнаты, чтобы все предметы потеряли свой вес!
Горничная Мари считает, что если я сейчас же не очищу ступку от угля и уксуса, то испытаю на самом себе, что папина рука не потеряла своего веса. На мои занятия естественными науками Мари смотрит косо.
Но разве можно совершить революцию без того, чтобы не перевернуть существующий миропорядок? Ведь Ньютону и Копернику тоже не верили.
Вот, смотрите сюда. Предположим, эта лампа будет у нас Солнцем, то есть небесным телом, двигающимся в свободном пространстве. Сюда я кладу магнит - он является гравитационной силой. Или, скажем, Солнцем будет не лампа, а этот магнит, а лампа будет обозначать Землю. Hy a теперь, вот теперь... Теперь представьте, что этот магнит, который, как нам известно, является Солнцем, находится в неподвижности. Не правда ли, сейчас он освещает левую сторону Земли? Видите? Боже мой, какие вы тугодумы! Ведь ясно же, что сейчас магнит освещает лампу, а не лампа его, потому что лампа, как мы договорились, не излучает света. Дальше. Сколько это будет продолжаться? До тех самых пор, пока Земля, то есть лампа, не совершит оборот вокруг своей оси, но в этом случае произойдет лишь смена дня и ночи, а нам нужно, чтобы менялись времена года. Для этого Земля должна постоянно вертеться, кружиться должна Земля... Черт возьми!.. Н-на!! Глядите! Видите, как она вертится?
Вот как она должна вертеться... вот так... И все-таки она вертится...
Разве я виноват, что лампа упала?.. Просто она была плохо подвешена не действовал винт. Однако я считаю вполне закономерным, что мои неблагодарные и невежественные судьи лишают меня ужина и выгоняют на кухню. С Галилеем поступали точно так же. Но правду нельзя утаить. Эппур си муове! [ "Е р р u r s i m u о v е!" (лат.) - "А все-таки она вертится!" известные слова Галилея.}
ОБЪЯСНЯЮ ТАБЕЛЬ
- Пожалуйста, могу объяснить. Во-первых, это еще не окончательные баллы, а всего-навсего намётки, которые мне выдали временно-я сам попросил. То, что сегодня день выдачи полугодового табеля, ничего не значит. Все ученики действительно получили табель, а мой надо было направить в министерство, так как в него вкрались ошибки. Да, ей-богу...
Вообще этим случаем займется специальная комиссия на преподавательской конференции по успеваемости. Господин классный наставник, когда вручал мне табель, даже произнес специальную речь: он сам был немного смущен и очень высоко отзывался о папе.
"Прошу тебя, дорогой Бауэр,- сказал он,- будь добр, сообщи своим родителям, что из-за досадного недоразумения в твой табель вкрались ошибочные отметки. Согласно гимназическому уставу, приходится, к сожалению, выдать табель в таком виде,- сказал он,- но очень прошу тебя, дорогой Бауэр, сообщи своим родителям, что на этот документ решительно не стоит обращать никакого внимания. Попроси своих глубокоуважаемых родителей,сказал еще господин классный наставник,- чтобы они не сердились на наши ошибки. Настоящий табель мы вскоре дополнительно выдадим, а пока пусть родители подпишут его в том виде, как он есть, ибо в полиции для ведения следствия нужна родительская подпись. Это простая формальность",- еще раз подчеркнул господин классный наставник.
Да, да, начальник полиции самолично сделает запрос в гимназию, чтобы установить, каким образом попала в мой табель вот эта отм... вот эта... цифра по истории.
Эта цифра, собственно говоря, обыкновенная цифра "2", которая означает, что в этом полугодии я дважды отвечал по истории, но совершенно случайно она дала повод для недоразумения.
Ведь Манголд, наш учитель истории,- всего-навсего стажер и даже не имеет права ставить отметки. Он сам сначала должен сдать экзамен в университете по курсу "Выставление отметок". Он имеет право выставлять только проекты отметок, и не все понимают, что они значат: у него единица означает двойку, а его двойка - четверка. Когда стажер сдаст экзамен, нам его отметки заменят настоящими. А пока стажер просил передать папе, чтобы он ни в коем случае не волновался. Я четыре раза отвечал по его предмету: первый раз явно на четверку с минусом, второй раз - на крепкую пятерку и два раза на тройку с плюсом. Давайте сейчас все это сложим, выведем среднее арифметическое, и получится четверка с плюсом - разве не так? В первый раз я отвечал по Иосифу Второму, но был звонок, во второй раз "(Меня спросили по наследственному праву-я рассказал о Смалгальденском союзе и своими глазами видел, как стажер вывел мне пятерку, но потом этот журнал затерялся.
По физике... Ну, по физике меня вызывали еще в ноябре, спрашивали про движение Земли, и я ответил, что Земля движется вокруг Солнца по эллипсообразной орбите, в одном из центров которой находится Солнце, что является заслугой Ньютона. Но все дело в том, что учитель перепутал меня с одним мальчиком, который сидит рядом со мной, и случайно поставил его отметку мне. Ну конечно, я об этом сказал учителю, он просмотрел журнал и убедился, что я прав, но исправить уже не удалось, так как в противном случае у господина учителя могли возникнуть крупные неприятности в министерстве. Он очень просил, чтобы пока я не поднимал перед правительством этого вопроса, за что в конце года без единого вызова он выставит мне пять с плюсом.