Страница:
В действительности этот указ лишь только применил текст первого прусского указа о реформе, датированного 9 октября 1807 года, к условиям вступления в офицерский корпус. Этот указ, отменивший все различия между классами, и в частности крепостное право, дал буржуазии и крестьянству право приобретать у дворян земельную собственность и позволил дворянам заниматься предпринимательством. Из этого логично последовали такие меры, как отмена телесных наказаний в армии и тому подобное. И как любая другая крупная реформа, она вызывала вопрос: действительно ли это реформа или же на самом деле это революция – революция сверху. Во всяком случае, указ от 6 августа 1808 года, если рассматривать его вместе с другими нововведениями, произвел над прусской армией и государством очень серьезную операцию, повлекшую за собой множество осложнений. Подтверждением того, что выбранное лечение все-таки оказалось действенным, может служить победная освободительная война и полное восстановление прусского государства, его армии и офицерства. Преграда была устранена, и пациент снова смог дышать.
Однако, оправившись, пациент не испытал никакой благодарности к докторам, которые его вылечили. Известно, что даже через много лет после смерти Шарнхорста Борштель (которого вынудили покинуть комиссию) не мог без ненависти и возмущения слышать упоминание имени этого великого человека. Еще один старый консерватор, генерал фон Йорк, когда принц Вильгельм в разговоре с ним попытался защитить новые правила распределения должностей, бросил ему прямо в лицо: «Если ваше высочество отняли у меня и моих детей наши права, то как вы можете поручиться за сохранение своих собственных?» Якобизм, ни больше ни меньше, – таково было обвинение, которое удрученное прусское дворянство предъявляло создателям новой системы.
Да и сам король, когда почувствовал, что снова уверенно держится в седле, пожалел о своем недавнем безрассудстве, и это проявилось в том, как он решил проблему военных училищ. Военные училища в том виде, в котором они существовали в Пруссии и других германских государствах еще со времен великого курфюрста, представлялись людям вроде Шарнхорста, Гнейзенау и даже Гумбольдта рассадником устаревшей идеологии классовой исключительности. Поэтому они хотели, чтобы подобные учреждения были упразднены. Но в этом вопросе военный министр Бойен проявил больше проницательности. Учитывая пожелания короля, он намеревался лишь привести дух этих учебных заведений в соответствие с новым характером армии, а именно с принципами равенства перед законом и поощрения таланта и энергии. В частности, он хотел включить в число семей, чьи сыновья могут быть приняты в военные училища, весь класс гражданских служащих. В соответствии с этим он особо подчеркивал высокое положение чиновников. Но даже это было для короля уже слишком. Поэтому он снова ограничился семьями офицеров. Это могли быть либо те семьи, чьи отцы погибли в бою, либо те, которым он мог даровать это право как знак своего особого расположения. На практике это означало, что в военные училища не принимали почти никого, кроме юношей из дворянских семей. В конце концов, офицеры, у которых к тому времени (1816) были сыновья, годные по возрасту для поступления в военное училище, уже были офицерами до 1808 года, а следовательно, они, скорее всего, были дворянами. Если учесть этот факт, то станет очевидно, что ограничение приема лишь сыновьями павших в бою офицеров приводило к тому, что в военные училища попадали лишь дворяне (если не считать исключительных случаев королевской милости).
Таким образом, король воссоздал заслон против возможных последствий своего собственного указа от 6 августа 1808 года, а именно чрезмерного притока буржуазии в офицерский корпус. В конце концов по совету Шарнхорста сотни «добровольцев» (егерей) из буржуазных семей были назначены офицерами ополчения, чтобы компенсировать потери, которые армия понесла с мая 1813 года, и к концу 1815 года почти треть всего офицерского корпуса состояла из этих егерей. Когда мир был восстановлен, многие из этих людей не стали возвращаться в гражданскую жизнь: или их не привлекала профессиональная карьера, или перспективы, которые она сулила, их не устраивали, или у них были другие соображения. Лучшие из егерей – всего около 1300 человек – получили должности в линейных полках как «сверхкомплектные» офицеры и постепенно заняли вакансии кадровых офицеров. Однако эти люди сильно разнились по своему социальному и интеллектуальному уровню, и среди них попадались личности весьма сомнительные, а также такие, которых принц Фридрих-Карл однажды назвал «чужеродными элементами». Несомненно, знакомство с этими людьми очень скоро вызвало у кадровых офицеров негативное отношение к реформам.
Однако это негативное отношение не имело бы никаких последствий, если бы оно, так сказать, не опиралось на поднимающуюся волну реакции и реставрации, которая затопила все, что было посеяно реформой. После сокрушительного поражения 1806 года юнкерский элемент прусского офицерства, сыгравший почетную роль в освободительной войне, вернул себе чувство собственного достоинства. Естественно, он старался покончить с унижением, которому он подвергся в результате указа о реформе, и вернуть себе утраченное положение. После освобождения и воссоздания государства началась упорная борьба за превосходство, и нигде это не проявлялось так отчетливо, как в офицерской среде. В ополчении практически все офицеры были выходцами из буржуазных семей, а что касается остальных подразделений, то в 1817 году в списках офицерского состава было 4138 дворянских и 3367 буржуазных фамилий, в 1818 году 3605 и 3053 соответственно. Очевидно, что преимущество юнкеров было совсем незначительным, и, естественно, они теперь старались использовать любую возможность отвести от себя опасность неминуемого поглощения. В то же время брожение умов получило такое широкое распространение, что не могло не коснуться самих юнкеров, и общее увлечение левыми взглядами затронуло их не меньше, чем все общество в целом. Но после того, как маятник был смещен влево в течение почти десяти лет, сдвиг вправо был продиктован самим законом равновесия.
Тем не менее нужно отметить, что существовала и другая сила, которая придала движению вправо дополнительный импульс, и вызвана она была не войной, не политикой и не причинами социального характера. Сила эта – романтическое движение. Это было не просто литературное или художественное направление, с ним было связано формирование нового мировоззрения. Его дух проявлялся в различных сторонах общественной деятельности: наука, политика, социология, религия – все подверглось его влиянию. Характерной чертой романтического движения в Германии было воспевание христианско-германской рыцарственности, тесно связанной с патриархальными и корпоративными порядками германского Средневековья.
Если романтики ставили себе целью представить германский дух в его первоначальном виде, вдохнуть новую жизнь в идеалы веры, манер и морали, то практическим результатом их деятельности стало восстановление старых классовых порядков и сословных различий как в общественной жизни, так и в государственном устройстве, имевших место в старой империи – рейхе. Вне всякого сомнения, идея восстановления рейха находила большую поддержку в западных и южных областях Германии (где ее усиливало католичество и связанные с ним романтические тенденции), в то время как концепция классового общества была более популярна на востоке, где имперские традиции были не столь глубоко укорененными и в целом более фрагментарными. С другой стороны, на востоке, в Пруссии, укрепление классовой системы неизбежно вело к отказу от достижений абсолютизма XVII века, благодаря которому сформировалось прусское государство. Другими словами, введение аристократических и сословных привилегий вело к ослаблению конституционного единства страны. Крупный авторитет в конституционных вопросах Халлер поднял эти идеи до уровня догмы. У него нашлись влиятельные и преданные сторонники в лице кронпринца (впоследствии императора Фридриха-Вильгельма IV) и его друзей (позднее известных как камарилья). Но воплотить эти романтические принципы на практике оказалось непросто, поскольку они еще совсем недавно были реалиями и противодействие им было слишком сильным.
Политическое решение было найдено в тесном сотрудничестве с Австрией Меттерниха, и в аграрном вопросе крупные землевладельцы получили значительные преимущества. После ухода Бойена с поста военного министра в 1819 году наметились тенденции не просто к изгнанию подозрительных элементов, но и к формированию системы, которая гарантировала бы, что «чужеродные», т. е. буржуазно-либеральные элементы будут лишены продвижения по службе, что и до этого происходило лишь в исключительных случаях. Когда Бойен во второй раз занял пост военного министра (1840—1848), он был так же бессилен переломить эти тенденции, как и сама революция 1848 года. Последняя не внесла практически никаких изменений в состав прусского офицерского корпуса, но только укрепила офицерство в его твердом намерении противостоять либеральным идеям и еще сильнее крепить единство короны и аристократии.
Однако внутри самого офицерского корпуса заметно усилилось напряжение, связанное с деятельностью двух противоборствующих лагерей. Принц Фридрих-Карл Прусский в своем эссе (приложение 1) отмечает, что к 1855 году те из «ополченцев», кто остался в армии, дослужились к сорока и более годам до командующих полками и выше. По его мнению, они проявляли безответственность и небрежность при назначении на офицерские должности, и поэтому среди офицеров снова появилось множество «странных типов». Далее принц пишет о том, что сыновьям бедных дворян и стесненных в средствах офицеров стало еще труднее пробиться в люди с помощью военной карьеры и что в конце концов (примерно с 1845 до 1860 года) офицеров приходилось набирать «отовсюду, откуда только можно: молодые буржуа получали офицерские звания в таких количествах, о каких до сих пор не могли и мечтать, а принятые на службу аристократы зачастую оказывались самыми никчемными личностями – это были те, кто забросил учебу, и им подобные. Примерно в то же время качество обучения в наших военных академиях заметно ухудшилось, и до сих пор оно оставляет желать лучшего. В Берлинском кадетском корпусе появились многочисленные случаи воровства».
И тем не менее подобные явления могли выглядеть совершенно по-другому в глазах людей, занимавших более высокое положение в армии, что заставляет взглянуть на вещи шире. Можно привести, к примеру, высказывание фельдмаршала Мантейфеля, главного оппонента принца Фридриха-Карла, который резко возражал против «привилегий для невежественных аристократов», которые существовали с 1840 по 1857 год, т. е. во время правления Фридриха-Вильгельма IV. По словам Шмоллера, Мантейфель часто рассказывал, как ему пришлось вычищать всех этих людей из армии, когда он был главой военного кабинета с 1850 по 1857 год. «Это, – не раз говорил он, – было моим величайшим политическим достижением. Если бы я не исправил положение, мы бы не победили в 1864, 1866 и в 1870 годах. В начале 50-х офицеры были гораздо хуже, чем в 1806 году».
Сходное, но менее резкое, а также более обстоятельное и глубокое суждение было высказано другим историком – человеком, который постоянно находился в тесном контакте с главными действующими лицами и при этом обладал научным складом ума, позволившим ему проникать в суть событий. Это был Теодор фон Бернхарди. Находясь в Берлине 18 мая 1855 года, он записал: «Обедал с майором Швейницем. Много говорилось об армии и политике. Швейниц ведет себя довольно нелепо, хотя человек он достаточно образованный. Как и другие инженеры, он мыслит вполне либерально, но выработал привычку высказываться в духе «Кройццайтунг» (ведущей церковной газеты того времени). Полковые командиры стараются не брать выходцев из буржуазных семей на должности унтер-офицеров. Такой у них приказ! Все направлено на то, чтобы офицеры были сплошь дворянами, как в добрые старые времена. Швейниц поддерживал эту идею, представив в ее защиту совсем не политические аргументы. Он утверждал, что офицеры из буржуазии гораздо чаще влезают в долги. Аристократы, т. е. сыновья бедных офицеров, привыкли обходиться малым. Готовится план расширения кадетского корпуса с тем, чтобы на офицерские должности принимали исключительно кадетов, а это самый верный способ посеять отчуждение между страной и армией – чего они, собственно, и добиваются, хотя им и невдомек, что это вызовет отвращение к армии, как это было до 1806 года. И эти гнусные, омерзительные правила призваны упрочить положение монархии. Буржуа, которые хотят стать офицерами, принимаются только в саперы или артиллеристы. Людей вроде Швейница это сильно раздражало, поскольку на артиллеристов и саперов стали смотреть как на низшую касту. Дело зашло так далеко, что, когда принца Карла назначили фельдмаршалом артиллерии, королева и принцессы смеялись над ним, говоря, как низко он пал – стал артиллеристом!»
Свидетельство из столь информированного источника очень показательно, однако его заключительный эпизод требует некоторого пояснения. По своему социальному происхождению офицеры, служившие в инженерных войсках и тем более в артиллерии, отличались от офицеров пехоты и кавалерии так же сильно, как и в XVIII веке. В последней группе преобладали аристократы, а в первую чаще всего попадали «сыновья почтмейстеров, сборщиков налогов, студентов-переростков и т. д. Артиллерия была благодатной питательной средой для всех, кто не мог попасть ни на какую другую службу». Фон Хана, генерального инспектора артиллерии, такая ситуация очень огорчала, и он считал себя обязанным попытаться поднять социальный престиж артиллерии. Для этого он дал своим подчиненным приказ ужесточить требования к кандидатам в офицеры, включая и социальное происхождение. Эти усилия принесли свои плоды, и в последние годы перед Первой мировой войной артиллерия стала одним из самых уважаемых родов войск. Артиллеристы считали себя гораздо умнее и образованнее пехотных офицеров.
Посторонних наблюдателей обычно поражало старое соперничество между различными родами войск, проявлявшееся в различных формах: от безобидного взаимного поддразнивания до профессиональных и бытовых ссор, принимавших серьезный оборот. В наибольшей степени это было характерно для отношений между офицерами линейных полков и ополчения. С профессиональной точки зрения это было вполне понятно, поскольку как солдаты, так и офицеры ополчения не могли сравниться с теми, кто провел в армии всю свою жизнь. Но тут действовал еще и социальный фактор: поскольку офицеры ополчения обычно были выходцами из буржуазных семей, и зачастую не слишком состоятельных, офицеры регулярных частей с их аристократическим происхождением и привычками обычно смотрели на них сверху вниз. С самого начала это служило препятствием для армейских реформ Бойена, в определенной степени сводившим их к нулю.
Глава 3
Однако, оправившись, пациент не испытал никакой благодарности к докторам, которые его вылечили. Известно, что даже через много лет после смерти Шарнхорста Борштель (которого вынудили покинуть комиссию) не мог без ненависти и возмущения слышать упоминание имени этого великого человека. Еще один старый консерватор, генерал фон Йорк, когда принц Вильгельм в разговоре с ним попытался защитить новые правила распределения должностей, бросил ему прямо в лицо: «Если ваше высочество отняли у меня и моих детей наши права, то как вы можете поручиться за сохранение своих собственных?» Якобизм, ни больше ни меньше, – таково было обвинение, которое удрученное прусское дворянство предъявляло создателям новой системы.
Да и сам король, когда почувствовал, что снова уверенно держится в седле, пожалел о своем недавнем безрассудстве, и это проявилось в том, как он решил проблему военных училищ. Военные училища в том виде, в котором они существовали в Пруссии и других германских государствах еще со времен великого курфюрста, представлялись людям вроде Шарнхорста, Гнейзенау и даже Гумбольдта рассадником устаревшей идеологии классовой исключительности. Поэтому они хотели, чтобы подобные учреждения были упразднены. Но в этом вопросе военный министр Бойен проявил больше проницательности. Учитывая пожелания короля, он намеревался лишь привести дух этих учебных заведений в соответствие с новым характером армии, а именно с принципами равенства перед законом и поощрения таланта и энергии. В частности, он хотел включить в число семей, чьи сыновья могут быть приняты в военные училища, весь класс гражданских служащих. В соответствии с этим он особо подчеркивал высокое положение чиновников. Но даже это было для короля уже слишком. Поэтому он снова ограничился семьями офицеров. Это могли быть либо те семьи, чьи отцы погибли в бою, либо те, которым он мог даровать это право как знак своего особого расположения. На практике это означало, что в военные училища не принимали почти никого, кроме юношей из дворянских семей. В конце концов, офицеры, у которых к тому времени (1816) были сыновья, годные по возрасту для поступления в военное училище, уже были офицерами до 1808 года, а следовательно, они, скорее всего, были дворянами. Если учесть этот факт, то станет очевидно, что ограничение приема лишь сыновьями павших в бою офицеров приводило к тому, что в военные училища попадали лишь дворяне (если не считать исключительных случаев королевской милости).
Таким образом, король воссоздал заслон против возможных последствий своего собственного указа от 6 августа 1808 года, а именно чрезмерного притока буржуазии в офицерский корпус. В конце концов по совету Шарнхорста сотни «добровольцев» (егерей) из буржуазных семей были назначены офицерами ополчения, чтобы компенсировать потери, которые армия понесла с мая 1813 года, и к концу 1815 года почти треть всего офицерского корпуса состояла из этих егерей. Когда мир был восстановлен, многие из этих людей не стали возвращаться в гражданскую жизнь: или их не привлекала профессиональная карьера, или перспективы, которые она сулила, их не устраивали, или у них были другие соображения. Лучшие из егерей – всего около 1300 человек – получили должности в линейных полках как «сверхкомплектные» офицеры и постепенно заняли вакансии кадровых офицеров. Однако эти люди сильно разнились по своему социальному и интеллектуальному уровню, и среди них попадались личности весьма сомнительные, а также такие, которых принц Фридрих-Карл однажды назвал «чужеродными элементами». Несомненно, знакомство с этими людьми очень скоро вызвало у кадровых офицеров негативное отношение к реформам.
Однако это негативное отношение не имело бы никаких последствий, если бы оно, так сказать, не опиралось на поднимающуюся волну реакции и реставрации, которая затопила все, что было посеяно реформой. После сокрушительного поражения 1806 года юнкерский элемент прусского офицерства, сыгравший почетную роль в освободительной войне, вернул себе чувство собственного достоинства. Естественно, он старался покончить с унижением, которому он подвергся в результате указа о реформе, и вернуть себе утраченное положение. После освобождения и воссоздания государства началась упорная борьба за превосходство, и нигде это не проявлялось так отчетливо, как в офицерской среде. В ополчении практически все офицеры были выходцами из буржуазных семей, а что касается остальных подразделений, то в 1817 году в списках офицерского состава было 4138 дворянских и 3367 буржуазных фамилий, в 1818 году 3605 и 3053 соответственно. Очевидно, что преимущество юнкеров было совсем незначительным, и, естественно, они теперь старались использовать любую возможность отвести от себя опасность неминуемого поглощения. В то же время брожение умов получило такое широкое распространение, что не могло не коснуться самих юнкеров, и общее увлечение левыми взглядами затронуло их не меньше, чем все общество в целом. Но после того, как маятник был смещен влево в течение почти десяти лет, сдвиг вправо был продиктован самим законом равновесия.
Тем не менее нужно отметить, что существовала и другая сила, которая придала движению вправо дополнительный импульс, и вызвана она была не войной, не политикой и не причинами социального характера. Сила эта – романтическое движение. Это было не просто литературное или художественное направление, с ним было связано формирование нового мировоззрения. Его дух проявлялся в различных сторонах общественной деятельности: наука, политика, социология, религия – все подверглось его влиянию. Характерной чертой романтического движения в Германии было воспевание христианско-германской рыцарственности, тесно связанной с патриархальными и корпоративными порядками германского Средневековья.
Если романтики ставили себе целью представить германский дух в его первоначальном виде, вдохнуть новую жизнь в идеалы веры, манер и морали, то практическим результатом их деятельности стало восстановление старых классовых порядков и сословных различий как в общественной жизни, так и в государственном устройстве, имевших место в старой империи – рейхе. Вне всякого сомнения, идея восстановления рейха находила большую поддержку в западных и южных областях Германии (где ее усиливало католичество и связанные с ним романтические тенденции), в то время как концепция классового общества была более популярна на востоке, где имперские традиции были не столь глубоко укорененными и в целом более фрагментарными. С другой стороны, на востоке, в Пруссии, укрепление классовой системы неизбежно вело к отказу от достижений абсолютизма XVII века, благодаря которому сформировалось прусское государство. Другими словами, введение аристократических и сословных привилегий вело к ослаблению конституционного единства страны. Крупный авторитет в конституционных вопросах Халлер поднял эти идеи до уровня догмы. У него нашлись влиятельные и преданные сторонники в лице кронпринца (впоследствии императора Фридриха-Вильгельма IV) и его друзей (позднее известных как камарилья). Но воплотить эти романтические принципы на практике оказалось непросто, поскольку они еще совсем недавно были реалиями и противодействие им было слишком сильным.
Политическое решение было найдено в тесном сотрудничестве с Австрией Меттерниха, и в аграрном вопросе крупные землевладельцы получили значительные преимущества. После ухода Бойена с поста военного министра в 1819 году наметились тенденции не просто к изгнанию подозрительных элементов, но и к формированию системы, которая гарантировала бы, что «чужеродные», т. е. буржуазно-либеральные элементы будут лишены продвижения по службе, что и до этого происходило лишь в исключительных случаях. Когда Бойен во второй раз занял пост военного министра (1840—1848), он был так же бессилен переломить эти тенденции, как и сама революция 1848 года. Последняя не внесла практически никаких изменений в состав прусского офицерского корпуса, но только укрепила офицерство в его твердом намерении противостоять либеральным идеям и еще сильнее крепить единство короны и аристократии.
Однако внутри самого офицерского корпуса заметно усилилось напряжение, связанное с деятельностью двух противоборствующих лагерей. Принц Фридрих-Карл Прусский в своем эссе (приложение 1) отмечает, что к 1855 году те из «ополченцев», кто остался в армии, дослужились к сорока и более годам до командующих полками и выше. По его мнению, они проявляли безответственность и небрежность при назначении на офицерские должности, и поэтому среди офицеров снова появилось множество «странных типов». Далее принц пишет о том, что сыновьям бедных дворян и стесненных в средствах офицеров стало еще труднее пробиться в люди с помощью военной карьеры и что в конце концов (примерно с 1845 до 1860 года) офицеров приходилось набирать «отовсюду, откуда только можно: молодые буржуа получали офицерские звания в таких количествах, о каких до сих пор не могли и мечтать, а принятые на службу аристократы зачастую оказывались самыми никчемными личностями – это были те, кто забросил учебу, и им подобные. Примерно в то же время качество обучения в наших военных академиях заметно ухудшилось, и до сих пор оно оставляет желать лучшего. В Берлинском кадетском корпусе появились многочисленные случаи воровства».
И тем не менее подобные явления могли выглядеть совершенно по-другому в глазах людей, занимавших более высокое положение в армии, что заставляет взглянуть на вещи шире. Можно привести, к примеру, высказывание фельдмаршала Мантейфеля, главного оппонента принца Фридриха-Карла, который резко возражал против «привилегий для невежественных аристократов», которые существовали с 1840 по 1857 год, т. е. во время правления Фридриха-Вильгельма IV. По словам Шмоллера, Мантейфель часто рассказывал, как ему пришлось вычищать всех этих людей из армии, когда он был главой военного кабинета с 1850 по 1857 год. «Это, – не раз говорил он, – было моим величайшим политическим достижением. Если бы я не исправил положение, мы бы не победили в 1864, 1866 и в 1870 годах. В начале 50-х офицеры были гораздо хуже, чем в 1806 году».
Сходное, но менее резкое, а также более обстоятельное и глубокое суждение было высказано другим историком – человеком, который постоянно находился в тесном контакте с главными действующими лицами и при этом обладал научным складом ума, позволившим ему проникать в суть событий. Это был Теодор фон Бернхарди. Находясь в Берлине 18 мая 1855 года, он записал: «Обедал с майором Швейницем. Много говорилось об армии и политике. Швейниц ведет себя довольно нелепо, хотя человек он достаточно образованный. Как и другие инженеры, он мыслит вполне либерально, но выработал привычку высказываться в духе «Кройццайтунг» (ведущей церковной газеты того времени). Полковые командиры стараются не брать выходцев из буржуазных семей на должности унтер-офицеров. Такой у них приказ! Все направлено на то, чтобы офицеры были сплошь дворянами, как в добрые старые времена. Швейниц поддерживал эту идею, представив в ее защиту совсем не политические аргументы. Он утверждал, что офицеры из буржуазии гораздо чаще влезают в долги. Аристократы, т. е. сыновья бедных офицеров, привыкли обходиться малым. Готовится план расширения кадетского корпуса с тем, чтобы на офицерские должности принимали исключительно кадетов, а это самый верный способ посеять отчуждение между страной и армией – чего они, собственно, и добиваются, хотя им и невдомек, что это вызовет отвращение к армии, как это было до 1806 года. И эти гнусные, омерзительные правила призваны упрочить положение монархии. Буржуа, которые хотят стать офицерами, принимаются только в саперы или артиллеристы. Людей вроде Швейница это сильно раздражало, поскольку на артиллеристов и саперов стали смотреть как на низшую касту. Дело зашло так далеко, что, когда принца Карла назначили фельдмаршалом артиллерии, королева и принцессы смеялись над ним, говоря, как низко он пал – стал артиллеристом!»
Свидетельство из столь информированного источника очень показательно, однако его заключительный эпизод требует некоторого пояснения. По своему социальному происхождению офицеры, служившие в инженерных войсках и тем более в артиллерии, отличались от офицеров пехоты и кавалерии так же сильно, как и в XVIII веке. В последней группе преобладали аристократы, а в первую чаще всего попадали «сыновья почтмейстеров, сборщиков налогов, студентов-переростков и т. д. Артиллерия была благодатной питательной средой для всех, кто не мог попасть ни на какую другую службу». Фон Хана, генерального инспектора артиллерии, такая ситуация очень огорчала, и он считал себя обязанным попытаться поднять социальный престиж артиллерии. Для этого он дал своим подчиненным приказ ужесточить требования к кандидатам в офицеры, включая и социальное происхождение. Эти усилия принесли свои плоды, и в последние годы перед Первой мировой войной артиллерия стала одним из самых уважаемых родов войск. Артиллеристы считали себя гораздо умнее и образованнее пехотных офицеров.
Посторонних наблюдателей обычно поражало старое соперничество между различными родами войск, проявлявшееся в различных формах: от безобидного взаимного поддразнивания до профессиональных и бытовых ссор, принимавших серьезный оборот. В наибольшей степени это было характерно для отношений между офицерами линейных полков и ополчения. С профессиональной точки зрения это было вполне понятно, поскольку как солдаты, так и офицеры ополчения не могли сравниться с теми, кто провел в армии всю свою жизнь. Но тут действовал еще и социальный фактор: поскольку офицеры ополчения обычно были выходцами из буржуазных семей, и зачастую не слишком состоятельных, офицеры регулярных частей с их аристократическим происхождением и привычками обычно смотрели на них сверху вниз. С самого начала это служило препятствием для армейских реформ Бойена, в определенной степени сводившим их к нулю.
Глава 3
Пруссия: увеличение армии и изменение ее состава
В 1860 году реорганизация армии, которую принц Пруссии[16] продумал за время своего пребывания в Кобленце, положила конец раздельному существованию ополчения и сделала его частью регулярной армии. Это был крайний шаг, вызванный тем, что положение стало невыносимым. Реорганизация привела к дальнейшему развитию идеи Шарнхорста о всеобщей воинской повинности, предполагавшей увеличение количества рекрутов пропорционально росту населения. В то же время численность всей армии, включая офицеров, почти удвоилась. Это было первое значительное увеличение ее численности со времен заключения Тильзитского мира в 1807 году. Необходимость таких мер показала уже мобилизационная кампания 1850 года, когда как в регулярную армию, так и в ополчение удалось набрать лишь половину от требовавшегося количества лейтенантов. Увеличившаяся потребность в офицерах вынудила армейское руководство расширить социальный слой, откуда проводился набор офицеров, что значительно больше повлияло на социальный состав прусского офицерства, чем внутреннее реформирование армии. Столь же существенное влияние оказал приказ Мантейфеля, занимавшего тогда пост главы военного кабинета, об уменьшении возрастных границ для назначений на высшие должности, хотя король, который лично знал всех своих офицеров, тщательно изучал каждый случай в отдельности и сам принимал окончательное решение.
Чтобы заполнить хотя бы большую часть недавно созданных постов, пришлось принимать офицеров «отовсюду, где только можно было надеяться найти что-либо подходящее», и делать это в значительно больших масштабах, чем в предыдущие годы. Одним из источников стали старшие классы кадетских училищ, но, если верить отзывам принца Фридриха-Карла (см. выше), этой группе было далеко до принятых требований. Еще одним источником пополнения стал перевод офицеров из ополчения, но и в этом случае мнение принца Фридриха-Карла, даже при всей его предвзятости, служит типичным примером того, что думали по этому поводу другие старшие офицеры. Хотя он описывает положение дел в дивизии, которой сам командовал, нельзя полагать, что и в других частях дело обстояло подобным же образом.
Точные формулировки в сочетании с фактическим материалом придают анализу принца большой интерес и дают нам бесценную возможность ознакомиться с социальным климатом и взглядами тех, кто устанавливал стандарты. Более того, это свидетельство человека, мыслившего достаточно независимо. Возникает желание спросить: «Если они вели себя подобным образом в эпоху процветания, то что же может твориться в тяжелые времена?» После этого уже не удивляешься, когда генерал фон Шак в письме к своему другу Мантейфелю сваливает в одну кучу «докторов, мелких чиновников, лавочников, другими словами, разбогатевших крестьян и особенно попов», называя их «классами, которые редко дают материал, пригодный для офицерского сословия».
В 1864 и 1866 годах, во время войн с Данией и Австрией, впервые возникла насущная потребность в назначении офицеров из тех социальных слоев, которые до тех пор были почти не представлены в пехоте и кавалерии. В результате в военном кабинете и министерстве все сильнее стали чувствоваться сомнения относительно того, не подорвет ли такая практика основы «рыцарственного духа» в прусском офицерском корпусе. Этим дурным предчувствиям мы обязаны появлению статистического обзора «Кадеты, успешно прошедшие военную экзаменационную комиссию и получившие офицерские звания в 1862—1863 и 1866—1867 годах, с указанием социального положения их семей». Это исследование было проведено в 1867 году, и это первый настоящий статистический материал из того, что можно найти в архивах. Это еще один знак того, что наступившая эпоха была гораздо более трезвой и реалистичной и больше основывалась на фактах и цифрах, чем во времена Бойена.
Исследование показывает, что за три выбранных года количественный состав сдававших экзамен на звание унтер-офицера был следующим:
В первую очередь необходимо сделать одно общее замечание о том, что деление на буржуазию и дворянство не связано с «социальным положением семей». Это указывает на то, что процесс социального расслоения, шедший с тех пор, как были отменены привилегии дворянства, дошел до такого момента, когда принадлежность к дворянству или буржуазии уже не могла сама по себе служить показателем социального статуса конкретного человека, как и наоборот. Поэтому вторая часть таблицы гораздо информативней, чем первая. Скорее всего, основная масса (1234 дворян) первого набора представлена сыновьями офицеров, землевладельцев и в меньшей степени сыновьями старших офицеров из второго набора. Это те классы, которые имеются в виду, когда официальная и военная пресса говорит о «старом прусском материале для армии». Единственное добавление – это сыновья священнослужителей, учителей с университетским образованием, адвокатов и врачей – группа, которая раньше была представлена очень фрагментарно, но с началом 60-х ее представители стали поступать на службу в армию в значительном количестве. В их появлении не видели ничего плохого.
Серьезные опасения вызывали, однако, сыновья купцов и фабрикантов, которые в это время активно претендовали на офицерские должности. Считалось, что «их привлекает возможность более быстрого повышения и что они полагают, что в армии они могут достичь гораздо большего, чем в любой другой сфере». Это типичный образец того, как относилось общество к крупной буржуазии до того, как была основана новая империя и в Германии начался экономический подъем. Однако вскоре эта среда станет главным поставщиком офицерских кадров для самых престижных частей и жен для офицеров. Никто не задумался, кого понимать под «купцами и предпринимателями»: обычных лавочников или владельцев крупных торговых фирм и фабрикантов. Коммерческая жизнь тогда еще не рассматривалась по имущественным стандартам последующего времени. Социальный статус подобных занятий был низок, и выходцы из таких семей не могли считаться «хорошим» материалом для офицерского корпуса. Им позволяли поступать на службу (при условии, что они обладали необходимой квалификацией), чтобы удовлетворять постоянно растущую потребность в офицерах.
В 60-х годах кандидатов «старой прусской породы» становилось все меньше. Следующая таблица показывает их уменьшение в абсолютных цифрах и процентах:
Прием кадетов из других государств конфедерации и добавление к Пруссии девяти провинций должны были оказать влияние на приведенные выше соотношения, но это влияние оказалось очень слабым. Так, например, в 1867 году среди кандидатов было только 36 из Ганновера, 14 из Гессе, 16 из Нассау, 10 из Шлезвиг-Голштинии и 3 из Лауэнбурга, а также 47 из других государств Северогерманского союза и 5 иностранцев. С другой стороны, количество сыновей мелких чиновников, купцов, предпринимателей и рантье выросло за период между 1863 и 1866 годами с 8 до 18%. В 1860 году на службу поступило 690 выпускников кадетских училищ «старой прусской породы», к 1869 году увеличившейся армии требовалась уже тысяча новых офицеров, но их поступило только 532. Другими словами, «старый прусский контингент» сократился примерно наполовину по сравнению с 1860 годом.
Почти такая же картина получится, если сравнить количество офицеров из дворянских семей в эти два выбранных года. В 1860 году в армии служило 4286 офицеров-дворян (в 1843 году их было 4230), а после того, как офицерский состав был увеличен почти вдвое, к 1869 году их должно было бы стать около 8400. Однако в действительности их было только 5455. Сразу же после увеличения численности и реорганизации армии в 1860—1861 годах командиры полков, которые «закостенели в своих устарелых взглядах на отбор молодых офицеров, противились расширению социальной прослойки, к которой могли принадлежать кандидаты». Воинские части должны сделать все от них зависящее – такое мнение высказал генерал фон Ведер, командующий I армейским корпусом, в своем письме к Мантейфелю. И как показывают цифры, именно этим они и занимались. Результат был таков, что даже Вильгельм I, который был инициатором реорганизации, приведшей к столь далеко идущим последствиям, пожаловался в начале 1870 года, что «во многих гарнизонах поведение молодых офицеров заметно испортилось», и посчитал своим долгом обратить внимание на то, что ничто не может заменить полученного в семье воспитания, врожденной порядочности и, по возможности, традиций офицерства, передающихся сыновьям от отцов и дедов. «Это унижает армию, которой он обязан всем, поскольку, принимая недостойных офицеров-кадетов, полковой командир подрывает репутацию офицерства как класса».
Подобные призывы были, разумеется, пустой тратой времени. Потребности превысили то количество, которое мог обеспечить «старый прусский контингент», и полковым командирам ничего не оставалось, кроме как «делать все от них зависящее», прибегая к нетрадиционным источникам офицерских кадров. Во время войны 1870—1871 годов даже Вильгельм I признал, что не может требовать от армейского командования, чтобы они «взяли офицеров из ниоткуда». В результате ему оставалось лишь возложить на Верховное командование «ответственность за строгое соблюдение офицерами кодекса чести». В то время Пруссию больше всего заботило, как заполнить вакантные офицерские должности. Для этого использовали офицеров ополчения и тех, кто ушел в отставку, но среди них было много таких, «чье прошлое, а также обстоятельства, при которых они оставили службу, делали их кандидатуры неприемлемыми».
В отдельных случаях подобные опасения были оправданны, но, тем не менее, победоносная война 1870—1871 годов показала, что новое, не принадлежащее к социальной элите офицерство способно сражаться и побеждать. Война увеличила потребность в офицерах, что привело к дальнейшему разбавлению прусского офицерского корпуса буржуазией. Однако старомодная фраза «благородное сообщество офицеров» по-прежнему продолжала использоваться – позже мы узнаем, были ли для этого какие-либо основания, – и точно так же в последующие десятилетия постоянно раздавались жалобы на снижение качества молодых офицеров как в социальном, так и в нравственном плане.
Чтобы заполнить хотя бы большую часть недавно созданных постов, пришлось принимать офицеров «отовсюду, где только можно было надеяться найти что-либо подходящее», и делать это в значительно больших масштабах, чем в предыдущие годы. Одним из источников стали старшие классы кадетских училищ, но, если верить отзывам принца Фридриха-Карла (см. выше), этой группе было далеко до принятых требований. Еще одним источником пополнения стал перевод офицеров из ополчения, но и в этом случае мнение принца Фридриха-Карла, даже при всей его предвзятости, служит типичным примером того, что думали по этому поводу другие старшие офицеры. Хотя он описывает положение дел в дивизии, которой сам командовал, нельзя полагать, что и в других частях дело обстояло подобным же образом.
Точные формулировки в сочетании с фактическим материалом придают анализу принца большой интерес и дают нам бесценную возможность ознакомиться с социальным климатом и взглядами тех, кто устанавливал стандарты. Более того, это свидетельство человека, мыслившего достаточно независимо. Возникает желание спросить: «Если они вели себя подобным образом в эпоху процветания, то что же может твориться в тяжелые времена?» После этого уже не удивляешься, когда генерал фон Шак в письме к своему другу Мантейфелю сваливает в одну кучу «докторов, мелких чиновников, лавочников, другими словами, разбогатевших крестьян и особенно попов», называя их «классами, которые редко дают материал, пригодный для офицерского сословия».
В 1864 и 1866 годах, во время войн с Данией и Австрией, впервые возникла насущная потребность в назначении офицеров из тех социальных слоев, которые до тех пор были почти не представлены в пехоте и кавалерии. В результате в военном кабинете и министерстве все сильнее стали чувствоваться сомнения относительно того, не подорвет ли такая практика основы «рыцарственного духа» в прусском офицерском корпусе. Этим дурным предчувствиям мы обязаны появлению статистического обзора «Кадеты, успешно прошедшие военную экзаменационную комиссию и получившие офицерские звания в 1862—1863 и 1866—1867 годах, с указанием социального положения их семей». Это исследование было проведено в 1867 году, и это первый настоящий статистический материал из того, что можно найти в архивах. Это еще один знак того, что наступившая эпоха была гораздо более трезвой и реалистичной и больше основывалась на фактах и цифрах, чем во времена Бойена.
Исследование показывает, что за три выбранных года количественный состав сдававших экзамен на звание унтер-офицера был следующим:
В первую очередь необходимо сделать одно общее замечание о том, что деление на буржуазию и дворянство не связано с «социальным положением семей». Это указывает на то, что процесс социального расслоения, шедший с тех пор, как были отменены привилегии дворянства, дошел до такого момента, когда принадлежность к дворянству или буржуазии уже не могла сама по себе служить показателем социального статуса конкретного человека, как и наоборот. Поэтому вторая часть таблицы гораздо информативней, чем первая. Скорее всего, основная масса (1234 дворян) первого набора представлена сыновьями офицеров, землевладельцев и в меньшей степени сыновьями старших офицеров из второго набора. Это те классы, которые имеются в виду, когда официальная и военная пресса говорит о «старом прусском материале для армии». Единственное добавление – это сыновья священнослужителей, учителей с университетским образованием, адвокатов и врачей – группа, которая раньше была представлена очень фрагментарно, но с началом 60-х ее представители стали поступать на службу в армию в значительном количестве. В их появлении не видели ничего плохого.
Серьезные опасения вызывали, однако, сыновья купцов и фабрикантов, которые в это время активно претендовали на офицерские должности. Считалось, что «их привлекает возможность более быстрого повышения и что они полагают, что в армии они могут достичь гораздо большего, чем в любой другой сфере». Это типичный образец того, как относилось общество к крупной буржуазии до того, как была основана новая империя и в Германии начался экономический подъем. Однако вскоре эта среда станет главным поставщиком офицерских кадров для самых престижных частей и жен для офицеров. Никто не задумался, кого понимать под «купцами и предпринимателями»: обычных лавочников или владельцев крупных торговых фирм и фабрикантов. Коммерческая жизнь тогда еще не рассматривалась по имущественным стандартам последующего времени. Социальный статус подобных занятий был низок, и выходцы из таких семей не могли считаться «хорошим» материалом для офицерского корпуса. Им позволяли поступать на службу (при условии, что они обладали необходимой квалификацией), чтобы удовлетворять постоянно растущую потребность в офицерах.
В 60-х годах кандидатов «старой прусской породы» становилось все меньше. Следующая таблица показывает их уменьшение в абсолютных цифрах и процентах:
Прием кадетов из других государств конфедерации и добавление к Пруссии девяти провинций должны были оказать влияние на приведенные выше соотношения, но это влияние оказалось очень слабым. Так, например, в 1867 году среди кандидатов было только 36 из Ганновера, 14 из Гессе, 16 из Нассау, 10 из Шлезвиг-Голштинии и 3 из Лауэнбурга, а также 47 из других государств Северогерманского союза и 5 иностранцев. С другой стороны, количество сыновей мелких чиновников, купцов, предпринимателей и рантье выросло за период между 1863 и 1866 годами с 8 до 18%. В 1860 году на службу поступило 690 выпускников кадетских училищ «старой прусской породы», к 1869 году увеличившейся армии требовалась уже тысяча новых офицеров, но их поступило только 532. Другими словами, «старый прусский контингент» сократился примерно наполовину по сравнению с 1860 годом.
Почти такая же картина получится, если сравнить количество офицеров из дворянских семей в эти два выбранных года. В 1860 году в армии служило 4286 офицеров-дворян (в 1843 году их было 4230), а после того, как офицерский состав был увеличен почти вдвое, к 1869 году их должно было бы стать около 8400. Однако в действительности их было только 5455. Сразу же после увеличения численности и реорганизации армии в 1860—1861 годах командиры полков, которые «закостенели в своих устарелых взглядах на отбор молодых офицеров, противились расширению социальной прослойки, к которой могли принадлежать кандидаты». Воинские части должны сделать все от них зависящее – такое мнение высказал генерал фон Ведер, командующий I армейским корпусом, в своем письме к Мантейфелю. И как показывают цифры, именно этим они и занимались. Результат был таков, что даже Вильгельм I, который был инициатором реорганизации, приведшей к столь далеко идущим последствиям, пожаловался в начале 1870 года, что «во многих гарнизонах поведение молодых офицеров заметно испортилось», и посчитал своим долгом обратить внимание на то, что ничто не может заменить полученного в семье воспитания, врожденной порядочности и, по возможности, традиций офицерства, передающихся сыновьям от отцов и дедов. «Это унижает армию, которой он обязан всем, поскольку, принимая недостойных офицеров-кадетов, полковой командир подрывает репутацию офицерства как класса».
Подобные призывы были, разумеется, пустой тратой времени. Потребности превысили то количество, которое мог обеспечить «старый прусский контингент», и полковым командирам ничего не оставалось, кроме как «делать все от них зависящее», прибегая к нетрадиционным источникам офицерских кадров. Во время войны 1870—1871 годов даже Вильгельм I признал, что не может требовать от армейского командования, чтобы они «взяли офицеров из ниоткуда». В результате ему оставалось лишь возложить на Верховное командование «ответственность за строгое соблюдение офицерами кодекса чести». В то время Пруссию больше всего заботило, как заполнить вакантные офицерские должности. Для этого использовали офицеров ополчения и тех, кто ушел в отставку, но среди них было много таких, «чье прошлое, а также обстоятельства, при которых они оставили службу, делали их кандидатуры неприемлемыми».
В отдельных случаях подобные опасения были оправданны, но, тем не менее, победоносная война 1870—1871 годов показала, что новое, не принадлежащее к социальной элите офицерство способно сражаться и побеждать. Война увеличила потребность в офицерах, что привело к дальнейшему разбавлению прусского офицерского корпуса буржуазией. Однако старомодная фраза «благородное сообщество офицеров» по-прежнему продолжала использоваться – позже мы узнаем, были ли для этого какие-либо основания, – и точно так же в последующие десятилетия постоянно раздавались жалобы на снижение качества молодых офицеров как в социальном, так и в нравственном плане.