Страница:
И как это ни печально, но левые агитаторы не грешили против истины. Значительная часть солдат и офицеров правительственных войск и Добровольческого корпуса в действительности поддерживала руководимое социал-демократами и находящееся под их сильным влиянием правительство только потому, что приходилось выбирать из двух зол меньшее. Как мы уже упоминали выше, Канарис в ноябре 1918 г. примкнул к «социалисту» Носке из тех же соображений: по его мнению, в тот момент это был единственный в Германии человек, способный навести порядок в государстве. Точно так же думали и многие сослуживцы Канариса, хотя некоторые из них, особенно выходцы из старых офицерских династий, относились к тогдашнему правительству менее позитивно, чем он сам. Вместе с тем военные руководители, способные видеть немного дальше молодых лейтенантов и капитанов, чувствовали себя не очень уютно. Ведь командовали они не регулярными воинскими подразделениями в нормальном правовом государстве, а добровольцами в условиях еще не закончившейся гражданской войны. И они изо всех сил старались не подвергать моральный дух своих воинских частей чрезмерным нагрузкам, чтобы не подорвать воинскую дисциплину и не повредить готовности выполнять приказы командиров.
Чтобы убедиться, насколько неустойчивой была обстановка в Германии в те дни, достаточно просмотреть газеты за февраль и март 1919 г. Все газетные полосы пестрят сообщениями о попытках переворотов, правых и левых, о политических убийствах и забастовках. «Франкфуртер цайтунг» 19 ноября сообщила: «Реакционный путч в Мюнхене подавлен… В этой связи арестован прусский принц Йохим… И хотя он к попытке переворота никакого отношения не имеет, его выдворили из Баварии в Пруссию». Как пишет пресса несколько дней спустя, лейтенант граф Арко-Валли застрелил Курта Эйснера на людной улице Мюнхена, в баварском ландтаге получил огнестрельные ранения социал-демократический министр Ауэр, там же смертельно ранен депутат-центрист, из-за чего в баварской столице началась всеобщая забастовка. Газеты также информируют о забастовках в Рейнско-Вестфальском промышленном районе, о волнениях в Мангейме, о введении осадного положения на всей территории Бадена и т. д. и т. п. Это всего лишь малая часть выбранных наугад газетных сводок за одну неделю. Не трудно себе представить, как подобного рода публикации сказывались на настроении офицеров и солдат правительственных войск. После уличных боев со спартаковцами, применявшими любые, даже самые коварные, приемы, они стали люто ненавидеть всех левых революционеров. Эта ненависть постоянно подогревалась печатными и непечатными выражениями в адрес правительственных войск, которыми изобиловали речи спартаковских агитаторов и газетные статьи, причем к наиболее безобидным можно еще отнести такие, как «Ударники Носке», «Сутенеры реакции», «Предатели народа». Для большинства правительственных солдат Карл Либкнехт и Роза Люксембург являлись зримым олицетворением врага, с которым они боролись. А потому в обстоятельствах смерти обоих обыкновенный офицер или солдат не находили ничего предосудительного или достойного сожаления. В конце концов, позади четыре с половиной года войны, и за это время представления фронтовиков о ценности отдельной человеческой жизни сильно изменились. Но и на склонных к размышлениям и анализу посетителей гостиницы «Эдем», к которым принадлежал и Канарис, не могла не повлиять описанная выше атмосфера. Во всяком случае, появление в «Роте фане» материалов по делу Либкнехта – Люксембург негативно отражалось на настроении правительственных войск, влияя на их надежность, а это заставляло торопиться с судебным процессом над подозреваемыми в совершении преступления.
И все-таки прошли месяцы, прежде чем началось судебное разбирательство, ибо одного из главных подозреваемых, солдата Рунге, отпущенного в свою прежнюю воинскую часть и дезертировавшего по дороге, смогли обнаружить и арестовать в одном из отрядов пограничной стражи только в середине апреля. Процесс начался в середине мая в военно-полевом суде Гвардейской кавалерийской дивизии, членом которого стал и капитан-лейтенант Канарис. Имперское правительство неоднократно и до такой степени активно вмешивалось в процедуру подбора состава суда, что это дало обвиняемым повод заявить о предвзятости судей. Тем временем произошли события, значительно ослабившие интерес общественности к процессу. В Мюнхене была провозглашена советская республика, но через четыре недели, после ожесточенных уличных боев, снова свергнута. Еще перед началом судебного разбирательства пришло известие об убийстве в Мюнхене заложников; этот эпизод как нельзя лучше иллюстрировал глубину падения политической морали в Германии по вине, главным образом, крайне левых, чьи вожди сами стали жертвами этого нравственного разложения. Накануне начала процесса граф Брокдорф-Ранцау получил в Версале от союзников условия мирного договора, который Шейдеман назвал «ограниченным сроком смертным приговором».
По пути в зал суда большинство военных судей вместе с приглашенными семьюдесятью свидетелями и семью экспертами могли прочитать, как утренние газеты дружно осуждали «насильственный мир».
Несмотря на вызванные этими событиями волнения, заседание суда прошло по-деловому и без каких-либо помех. Позднее крайне левые попытались дискредитировать приговор военно-полевого суда, называя его пристрастным. И социал-демократическая «Форвертс», признавая факт тщательно проведенного предварительного следствия, сожалела, что четверо офицеров, участвовавших в убийстве Либкнехта, были полностью оправданы, и критиковала приговор по делу Люксембург, прежде всего, в той его части, где главного обвиняемого, старшего лейтенанта Фогеля, приговорили к тюремному заключению, но не за причинение тяжкого телесного повреждения или умышленное убийство, а всего лишь за злоупотребление должностными полномочиями. Но ведь после заключения врачей, проводивших вскрытие в присутствии тайного советника Бира, которое ничуть не противоречило показаниям участников драмы, другого приговора, по крайней мере по делу Либкнехта, нельзя было и ожидать; во всяком случае, не было никаких оснований сомневаться в добросовестности судей. Эту точку зрения отстаивала и демократическая газета «Воссише цайтунг», которая писала, что даже суд присяжных едва ли смог бы принять иное решение, чем военный трибунал. Однако, добавил автор статьи, психологический климат в гражданском суде был бы другой и общественность встретила бы его приговор с бо льшим пониманием. Конец фразы напоминает о развернутой в печатных органах крайне левых злобной кампании, раздувавшей и подогревавшей в рабочих массах недоверие к военным вообще и к военному судопроизводству в частности. Приведем отдельные выдержки из комментария «Франкфуртер цайтунг» (№ 359 от 16 мая 1919 г.): «Если уже эта часть приговора (имеется в виду оправдательный вердикт в случае с Либкнехтом. – Авт.) используется для того, чтобы представить весь судебный процесс как фарс, то необходимо констатировать, что, насколько нам известно, никто из критиков следственных органов и суда не привел конкретные данные, позволяющие усомниться в добросовестности судей. И недаром такой умный и непредвзятый наблюдатель, как Стефан Гроссман, присутствовавший на всех судебных заседаниях, делясь своими впечатлениями, в газете «Воссише цайтунг» писал, что ни один из судей ни разу не пытался обойти или нарушить закон в пользу обвиняемых».
Мы несколько подробнее остановились на истории этого судебного процесса, на котором Канарис фигурировал в качестве члена состава суда, именно потому, что в связи с этим делом политические левые вскоре выдвинули против Канариса тяжелые обвинения, которые мы сейчас рассмотрим.
Его упрекали не за участие в военно-полевом суде и не за благожелательное отношение к подсудимым, но даже годы спустя вновь и вновь утверждалось, будто Канарис через несколько дней после вынесения приговора помог бежать из следственной тюрьмы старшему лейтенанту Фогелю. Все обстоятельства побега так и остались до конца невыясненными. Когда стало известно об исчезновении Фогеля, берлинская левая пресса выступила с резкими нападками на высшие военные органы. Особенно досталось прусскому военному министерству и руководству Гвардейской кавалерийской дивизии, которых прямо обвинили в содействии побегу. Газета «Ди Фрайхайт», близкая независимым социал-демократам, утверждала, что в деле замешаны капитан Вальдемар Пабст и еще некий лейтенант Сихонг и будто загранпаспорт для Фогеля изготовили в паспортной службе военного министерства, но, как потом оказалось, подобной службы в военном ведомстве вообще не существует.
Военное ведомство провело свое расследование, в ходе которого по подозрению в пособничестве арестовали и Канариса. Его арест вызвал сильное волнение среди офицерского и рядового состава морской бригады капитана 1-го ранга Лёвенфельда, и под его личное поручительство Канариса из-под ареста освободили. Однако он был обязан на время расследования не покидать пределы штаб-квартиры бригады, в то время располагавшейся в берлинском королевском замке. Ни великолепие окружающей обстановки, среди которой ему предстояло провести несколько дней под домашним арестом, ни продолжающееся расследование не могли приглушить в Канарисе привычное чувство юмора. Развеселил его особенно резкий контраст между роскошно убранным помещением и выдвинутым против него обвинением. В таком чрезвычайно приподнятом настроении Канариса можно было увидеть не часто. По словам коллег, в те дни находившихся рядом с ним, он воспринимал замок как потешную тюрьму. Домашний арест закончился, когда следственная комиссия убедилась в полной непричастности Канариса к побегу Фогеля, да и в Берлине его в тот момент вовсе не было.
Правда, необходимо констатировать, что, невзирая на официальное подтверждение невиновности Канариса, даже годы спустя левые политики и печатные органы левых партий продолжали настаивать на том, что, будучи членом военного трибунала, он на процессе по делу об убийстве Либкнехта и Люксембург явно покровительствовал сперва обвиняемым, а затем и осужденным офицерам. О деле Фогеля вновь напомнил в своей драматической речи 23 января 1926 г. в подкомиссии парламентской следственной комиссии социал-демократический депутат Мозес, когда Канарис – уже капитан 3-го ранга, состоявший в руководстве военно-морского ведомства, – по поручению министерства рейхсвера выступил в качестве эксперта в ходе разбирательства обстоятельств мятежа 1917 г., остро полемизируя при этом с независимым депутатом Диттманом, который, оставаясь в тени, по существу, являлся одним из главных организаторов неудавшегося восстания на флоте. Спеша помочь независимому коллеге, социал-демократ Мозес резко критиковал министерство рейхсвера, приславшее в комиссию человека, который вместе с другими способствовал побегу убийцы Розы Люксембург. На отказ Канариса обсуждать перед членами комиссии данный сугубо личный вопрос бурно реагировали левые депутаты, выкрикивая в его адрес: «Убийца!.. Приспешник!.. Кайзеровский негодяй!» Лишь с большим трудом удалось председателю успокоить собравшихся. В тот же день министерство рейхсвера, ссылаясь на проведенное в 1919 г. судебное разбирательство, официально заявило о полной несостоятельности обвинений депутата Мозеса. Еще раз подобное обвинение прозвучало через пять лет (Канарис уже был в звании капитана 1-го ранга и начальником штаба североморской базы) в свидетельских показаниях известного участника капповского путча, бывшего адвоката Бредерика, на судебном процессе с политической подоплекой. По словам Бредерика, Канарис, злоупотребляя своим положением судьи, якобы нелегально пронес в тюрьму деньги, собранные членами Национального союза немецких офицеров, на организацию побега братьев Пфлюгк-Хартунг, обвиненных в расстреле Либкнехта. Но и в данном случае на самом деле все выглядело иначе. Как показало расследование военного министерства, Канарис действительно предпринял шаги, чтобы передать эти деньги братьям Пфлюгк-Хартунг, но только после их оправдания и с согласия тогдашнего рейхсверминистра Носке. Деньги пошли на оплату адвокатов и на покрытие расходов, связанных с вынужденным временным отъездом родственников обвиненных из Берлина, подвергавшихся постоянным угрозам физической расправы со стороны коммунистов. В обоих эпизодах, в 1926 и 1931 гг., министр обороны Гесслер и генерал Грёнер, оба настоящие демократы, после тщательного разбирательства безоговорочно встали на защиту своего подчиненного, а этого вполне достаточно, чтобы убедиться в беспочвенности нападок на Канариса.
В конце мая 1919 г. Канарис попал в аварию, которая могла иметь серьезные последствия. После «формального» обручения в Пфорцхейме он отправился в Мюнхен к капитану Эрхардту, великолепно проявившему себя при освобождении Баварии от правительства Советов, чтобы оттуда лететь в Берлин. Однако в районе города Ютербога самолет был вынужден совершить посадку на вспаханное поле, причем довольно жестко. Канарису потом долгое время причиняли страдания ушибленные ребра.
Первый рейхсверминистр, зорко следивший за ходом расследования обстоятельств побега Фогеля, был абсолютно убежден в невиновности Канариса. Об этом свидетельствует тот красноречивый факт, что несколько недель спустя Канарис оказался в адъютантуре министра. Главным адъютантом был майор фон Гилса, ему подчинялись капитан Макс фон Вибан и капитан-лейтенант Канарис. В тот момент штаб Носке уже выехал из здания бывшего Генерального штаба и после короткой остановки на Литценбургерштрассе разместился на Бендлерштрассе, где министерство рейхсвера оставалось длительное время. У Канариса с Носке сложились хорошие личные отношения. Лояльность, проявленная Носке к офицерам, в трудные дни поддержавшим социал-демократического министра, и гражданское мужество, с каким он защищал своих подчиненных перед своими партийными соратниками, с недоверием смотревшими на военных, снискали ему искреннее уважение офицеров его окружения. Впрочем, этот высокий, костлявый и сутулый человек с темными глазами за стеклами очков в стальной оправе обладал тонким юмором, заставлявшим звучать у Канариса родственные душевные струны.
К осени 1919 г. примирение и консолидация в Германии достигли уже такого уровня, что Носке мог отважиться совершить поездку по Южной Германии, чтобы обсудить некоторые вопросы с главами земель, которые видели в армии гаранта внутреннего порядка. Сначала отправились в Мюнхен. Вибан и Канарис ехали вместе с министром в его салон-вагоне. В Баварии сохранялась еще настолько напряженная обстановка, что Носке воздержался от посещения каких-либо воинских частей и ограничился совещаниями с соответствующими министрами и штабными офицерами корпусов. Кроме того, он встретился с советником Эшерихом, основателем организации самообороны, носящей его имя или сокращенное название «Оргеш», которая в то время играла немаловажную роль в деле поддержания спокойствия и порядка. Затем они проследовали в Штутгарт, где Носке имел длительные переговоры с Больцем, президентом земли Баден-Вюртемберг, а Вибан и Канарис обсудили ситуацию с первым штабным офицером корпуса Муффом, будущим военным атташе в Вене; потом дорога привела их в Карлсруэ, где обязанности штабного офицера армейского корпуса исполнял будущий начальник Генерального штаба Бек. В Штутгарте и в Карлсруэ Носке осмотрел некоторые подразделения дислоцированных там военных частей. У министра с обоими адъютантами сложились весьма непринужденные человеческие отношения, и он не обижался, когда офицеры позволяли себе иногда слегка подтрунивать над ним.
20 ноября 1919 г. Канарис обвенчался с Эрикой Вааг. Свадьбу сыграли в родном городе невесты, в Пфорцхейме. Брак с этой образованной умной женщиной, подарившей ему в последующие годы двух дочерей, с первых же дней и до его трагической кончины был ровным и гармоничным. Правда, даже в длительные периоды работы на берегу в промежутках между службой на кораблях, но особенно после его назначения начальником Управления военной разведки (абвера), Канарис подолгу отсутствовал. Но чем больше профессия и вечно ищущий дух мотал его по свету, тем уютнее казался Канарису родной очаг, где все, начиная от жены и кончая прислугой, старались предупредить любое его желание. Здесь он, гонимый внешними обстоятельствами и внутренним беспокойством, мог на короткое время – на несколько дней или часов – отдохнуть и расслабиться, чтобы потом со свежими силами и удвоенной энергией взяться за решение новых задач, которые ставила перед ним сама жизнь.
Через несколько месяцев, в марте 1920 г., Канарис пережил еще один критический момент своей жизни, который одновременно был не менее критическим и для Германской Республики. Зимой 1919/20 г. вновь обострились внутриполитические противоречия. Подогретые Версальским мирным договором националистические тенденции, отчетливо проступающие экономические последствия проигранной войны, медленная, но неуклонная девальвация денег, особенно задевшая простого человека, обусловленная межпартийными склоками дискредитация демократической формы управления государством, не укрепившаяся еще в сознании людей, – это все были признаки приближающейся политической бури. Всеобщее недовольство охватило также личный состав армии и флота, обеспокоенный предстоящим сокращением штатов в соответствии с условиями мирного договора. И республике угрожали уже не левые, а правые силы. Если в 1918 г. правительству и Носке решиться на противодействие не составляло труда, ибо это было одновременно действием против мятежников, против спартаковцев и против возможности появления республики Советов, то теперь сложилась другая ситуация. На этот раз против правительства выступили люди, казавшиеся офицерам и значительной части рядовых солдат олицетворением эпохи, напоминавшей, в сравнении с существующей скудной реальностью, добрые старые времена, вернуть которые многие все еще не теряли надежды. Выступление возглавил не только земский директор Капп, о ком немецкое население практически ничего не знало. За ним стояли и другие люди. Недаром Капп совещался с Людендорфом в квартире генерала на Маргаретенштрассе и получил его благословение. И недаром новый рейхсканцлер считал Эрхардта военачальником, за которым солдаты пойдут хоть в огонь и сломят любое сопротивление возрождению родного края. Главнокомандующий генерал фон Лютвиц все еще колебался, однако его начальник штаба генерал фон Ольдерсхаузен, выехавший в Дёбериц навстречу бригаде морской пехоты, намереваясь ее остановить, вернулся восторженным приверженцем идеи «нового народного правительства».
Поставленный перед необходимостью выбирать между Носке и войсками, чьим представителем при политическом министре он всегда себя чувствовал, Канарис без колебаний встал на сторону военных, как и его коллеги в штабе Носке. Быть может, Канарис решил бы иначе, если бы Носке остался в Берлине и оттуда обратился бы к войскам, но он вместе с имперским кабинетом министров перебрался в Штутгарт. Записка Носке с призывом к берлинским рабочим начать всеобщую забастовку, которую адъютанты нашли после его отъезда на письменном столе, убедила их в правильности своего выбора. Восторженное настроение, однако, сохранялось недолго. Как скоро увидел Канарис, «новое правительство рейха», хотя и смогло занять Вильгельм-штрассе, но что делать дальше – не знало. Против всеобщей забастовки даже отважные морские пехотинцы оказались бессильными, и через 48 часов с мечтой о возрождении отечества было покончено. Канарис, Вибан и некоторые их товарищи несколько дней имели возможность вдоволь поразмышлять над последними событиями, находясь в камере полицейского управления, потом их все же выпустили. Центральное правительство прекрасно понимало, что оно по-прежнему целиком и полностью зависит от лояльности воинских частей. Новым министром обороны стал демократ доктор Гесслер. После участия Берлинского гарнизона в путче Носке не мог сохранить за собой этот пост и должен был уступить требованиям членов собственной партии. Гесслер, действуя с нужным тактом и необходимой твердостью и опираясь на поддержку генерала Сеекта, сумел преодолеть потрясения, пережитые войсками из-за неудавшегося путча. Дисциплина в воинских подразделениях почти не пострадала. Прежде всего требовалось восстановить взаимное доверие, и это удалось в удивительно короткое время.
Глава 5
Чтобы убедиться, насколько неустойчивой была обстановка в Германии в те дни, достаточно просмотреть газеты за февраль и март 1919 г. Все газетные полосы пестрят сообщениями о попытках переворотов, правых и левых, о политических убийствах и забастовках. «Франкфуртер цайтунг» 19 ноября сообщила: «Реакционный путч в Мюнхене подавлен… В этой связи арестован прусский принц Йохим… И хотя он к попытке переворота никакого отношения не имеет, его выдворили из Баварии в Пруссию». Как пишет пресса несколько дней спустя, лейтенант граф Арко-Валли застрелил Курта Эйснера на людной улице Мюнхена, в баварском ландтаге получил огнестрельные ранения социал-демократический министр Ауэр, там же смертельно ранен депутат-центрист, из-за чего в баварской столице началась всеобщая забастовка. Газеты также информируют о забастовках в Рейнско-Вестфальском промышленном районе, о волнениях в Мангейме, о введении осадного положения на всей территории Бадена и т. д. и т. п. Это всего лишь малая часть выбранных наугад газетных сводок за одну неделю. Не трудно себе представить, как подобного рода публикации сказывались на настроении офицеров и солдат правительственных войск. После уличных боев со спартаковцами, применявшими любые, даже самые коварные, приемы, они стали люто ненавидеть всех левых революционеров. Эта ненависть постоянно подогревалась печатными и непечатными выражениями в адрес правительственных войск, которыми изобиловали речи спартаковских агитаторов и газетные статьи, причем к наиболее безобидным можно еще отнести такие, как «Ударники Носке», «Сутенеры реакции», «Предатели народа». Для большинства правительственных солдат Карл Либкнехт и Роза Люксембург являлись зримым олицетворением врага, с которым они боролись. А потому в обстоятельствах смерти обоих обыкновенный офицер или солдат не находили ничего предосудительного или достойного сожаления. В конце концов, позади четыре с половиной года войны, и за это время представления фронтовиков о ценности отдельной человеческой жизни сильно изменились. Но и на склонных к размышлениям и анализу посетителей гостиницы «Эдем», к которым принадлежал и Канарис, не могла не повлиять описанная выше атмосфера. Во всяком случае, появление в «Роте фане» материалов по делу Либкнехта – Люксембург негативно отражалось на настроении правительственных войск, влияя на их надежность, а это заставляло торопиться с судебным процессом над подозреваемыми в совершении преступления.
И все-таки прошли месяцы, прежде чем началось судебное разбирательство, ибо одного из главных подозреваемых, солдата Рунге, отпущенного в свою прежнюю воинскую часть и дезертировавшего по дороге, смогли обнаружить и арестовать в одном из отрядов пограничной стражи только в середине апреля. Процесс начался в середине мая в военно-полевом суде Гвардейской кавалерийской дивизии, членом которого стал и капитан-лейтенант Канарис. Имперское правительство неоднократно и до такой степени активно вмешивалось в процедуру подбора состава суда, что это дало обвиняемым повод заявить о предвзятости судей. Тем временем произошли события, значительно ослабившие интерес общественности к процессу. В Мюнхене была провозглашена советская республика, но через четыре недели, после ожесточенных уличных боев, снова свергнута. Еще перед началом судебного разбирательства пришло известие об убийстве в Мюнхене заложников; этот эпизод как нельзя лучше иллюстрировал глубину падения политической морали в Германии по вине, главным образом, крайне левых, чьи вожди сами стали жертвами этого нравственного разложения. Накануне начала процесса граф Брокдорф-Ранцау получил в Версале от союзников условия мирного договора, который Шейдеман назвал «ограниченным сроком смертным приговором».
По пути в зал суда большинство военных судей вместе с приглашенными семьюдесятью свидетелями и семью экспертами могли прочитать, как утренние газеты дружно осуждали «насильственный мир».
Несмотря на вызванные этими событиями волнения, заседание суда прошло по-деловому и без каких-либо помех. Позднее крайне левые попытались дискредитировать приговор военно-полевого суда, называя его пристрастным. И социал-демократическая «Форвертс», признавая факт тщательно проведенного предварительного следствия, сожалела, что четверо офицеров, участвовавших в убийстве Либкнехта, были полностью оправданы, и критиковала приговор по делу Люксембург, прежде всего, в той его части, где главного обвиняемого, старшего лейтенанта Фогеля, приговорили к тюремному заключению, но не за причинение тяжкого телесного повреждения или умышленное убийство, а всего лишь за злоупотребление должностными полномочиями. Но ведь после заключения врачей, проводивших вскрытие в присутствии тайного советника Бира, которое ничуть не противоречило показаниям участников драмы, другого приговора, по крайней мере по делу Либкнехта, нельзя было и ожидать; во всяком случае, не было никаких оснований сомневаться в добросовестности судей. Эту точку зрения отстаивала и демократическая газета «Воссише цайтунг», которая писала, что даже суд присяжных едва ли смог бы принять иное решение, чем военный трибунал. Однако, добавил автор статьи, психологический климат в гражданском суде был бы другой и общественность встретила бы его приговор с бо льшим пониманием. Конец фразы напоминает о развернутой в печатных органах крайне левых злобной кампании, раздувавшей и подогревавшей в рабочих массах недоверие к военным вообще и к военному судопроизводству в частности. Приведем отдельные выдержки из комментария «Франкфуртер цайтунг» (№ 359 от 16 мая 1919 г.): «Если уже эта часть приговора (имеется в виду оправдательный вердикт в случае с Либкнехтом. – Авт.) используется для того, чтобы представить весь судебный процесс как фарс, то необходимо констатировать, что, насколько нам известно, никто из критиков следственных органов и суда не привел конкретные данные, позволяющие усомниться в добросовестности судей. И недаром такой умный и непредвзятый наблюдатель, как Стефан Гроссман, присутствовавший на всех судебных заседаниях, делясь своими впечатлениями, в газете «Воссише цайтунг» писал, что ни один из судей ни разу не пытался обойти или нарушить закон в пользу обвиняемых».
Мы несколько подробнее остановились на истории этого судебного процесса, на котором Канарис фигурировал в качестве члена состава суда, именно потому, что в связи с этим делом политические левые вскоре выдвинули против Канариса тяжелые обвинения, которые мы сейчас рассмотрим.
Его упрекали не за участие в военно-полевом суде и не за благожелательное отношение к подсудимым, но даже годы спустя вновь и вновь утверждалось, будто Канарис через несколько дней после вынесения приговора помог бежать из следственной тюрьмы старшему лейтенанту Фогелю. Все обстоятельства побега так и остались до конца невыясненными. Когда стало известно об исчезновении Фогеля, берлинская левая пресса выступила с резкими нападками на высшие военные органы. Особенно досталось прусскому военному министерству и руководству Гвардейской кавалерийской дивизии, которых прямо обвинили в содействии побегу. Газета «Ди Фрайхайт», близкая независимым социал-демократам, утверждала, что в деле замешаны капитан Вальдемар Пабст и еще некий лейтенант Сихонг и будто загранпаспорт для Фогеля изготовили в паспортной службе военного министерства, но, как потом оказалось, подобной службы в военном ведомстве вообще не существует.
Военное ведомство провело свое расследование, в ходе которого по подозрению в пособничестве арестовали и Канариса. Его арест вызвал сильное волнение среди офицерского и рядового состава морской бригады капитана 1-го ранга Лёвенфельда, и под его личное поручительство Канариса из-под ареста освободили. Однако он был обязан на время расследования не покидать пределы штаб-квартиры бригады, в то время располагавшейся в берлинском королевском замке. Ни великолепие окружающей обстановки, среди которой ему предстояло провести несколько дней под домашним арестом, ни продолжающееся расследование не могли приглушить в Канарисе привычное чувство юмора. Развеселил его особенно резкий контраст между роскошно убранным помещением и выдвинутым против него обвинением. В таком чрезвычайно приподнятом настроении Канариса можно было увидеть не часто. По словам коллег, в те дни находившихся рядом с ним, он воспринимал замок как потешную тюрьму. Домашний арест закончился, когда следственная комиссия убедилась в полной непричастности Канариса к побегу Фогеля, да и в Берлине его в тот момент вовсе не было.
Правда, необходимо констатировать, что, невзирая на официальное подтверждение невиновности Канариса, даже годы спустя левые политики и печатные органы левых партий продолжали настаивать на том, что, будучи членом военного трибунала, он на процессе по делу об убийстве Либкнехта и Люксембург явно покровительствовал сперва обвиняемым, а затем и осужденным офицерам. О деле Фогеля вновь напомнил в своей драматической речи 23 января 1926 г. в подкомиссии парламентской следственной комиссии социал-демократический депутат Мозес, когда Канарис – уже капитан 3-го ранга, состоявший в руководстве военно-морского ведомства, – по поручению министерства рейхсвера выступил в качестве эксперта в ходе разбирательства обстоятельств мятежа 1917 г., остро полемизируя при этом с независимым депутатом Диттманом, который, оставаясь в тени, по существу, являлся одним из главных организаторов неудавшегося восстания на флоте. Спеша помочь независимому коллеге, социал-демократ Мозес резко критиковал министерство рейхсвера, приславшее в комиссию человека, который вместе с другими способствовал побегу убийцы Розы Люксембург. На отказ Канариса обсуждать перед членами комиссии данный сугубо личный вопрос бурно реагировали левые депутаты, выкрикивая в его адрес: «Убийца!.. Приспешник!.. Кайзеровский негодяй!» Лишь с большим трудом удалось председателю успокоить собравшихся. В тот же день министерство рейхсвера, ссылаясь на проведенное в 1919 г. судебное разбирательство, официально заявило о полной несостоятельности обвинений депутата Мозеса. Еще раз подобное обвинение прозвучало через пять лет (Канарис уже был в звании капитана 1-го ранга и начальником штаба североморской базы) в свидетельских показаниях известного участника капповского путча, бывшего адвоката Бредерика, на судебном процессе с политической подоплекой. По словам Бредерика, Канарис, злоупотребляя своим положением судьи, якобы нелегально пронес в тюрьму деньги, собранные членами Национального союза немецких офицеров, на организацию побега братьев Пфлюгк-Хартунг, обвиненных в расстреле Либкнехта. Но и в данном случае на самом деле все выглядело иначе. Как показало расследование военного министерства, Канарис действительно предпринял шаги, чтобы передать эти деньги братьям Пфлюгк-Хартунг, но только после их оправдания и с согласия тогдашнего рейхсверминистра Носке. Деньги пошли на оплату адвокатов и на покрытие расходов, связанных с вынужденным временным отъездом родственников обвиненных из Берлина, подвергавшихся постоянным угрозам физической расправы со стороны коммунистов. В обоих эпизодах, в 1926 и 1931 гг., министр обороны Гесслер и генерал Грёнер, оба настоящие демократы, после тщательного разбирательства безоговорочно встали на защиту своего подчиненного, а этого вполне достаточно, чтобы убедиться в беспочвенности нападок на Канариса.
В конце мая 1919 г. Канарис попал в аварию, которая могла иметь серьезные последствия. После «формального» обручения в Пфорцхейме он отправился в Мюнхен к капитану Эрхардту, великолепно проявившему себя при освобождении Баварии от правительства Советов, чтобы оттуда лететь в Берлин. Однако в районе города Ютербога самолет был вынужден совершить посадку на вспаханное поле, причем довольно жестко. Канарису потом долгое время причиняли страдания ушибленные ребра.
Первый рейхсверминистр, зорко следивший за ходом расследования обстоятельств побега Фогеля, был абсолютно убежден в невиновности Канариса. Об этом свидетельствует тот красноречивый факт, что несколько недель спустя Канарис оказался в адъютантуре министра. Главным адъютантом был майор фон Гилса, ему подчинялись капитан Макс фон Вибан и капитан-лейтенант Канарис. В тот момент штаб Носке уже выехал из здания бывшего Генерального штаба и после короткой остановки на Литценбургерштрассе разместился на Бендлерштрассе, где министерство рейхсвера оставалось длительное время. У Канариса с Носке сложились хорошие личные отношения. Лояльность, проявленная Носке к офицерам, в трудные дни поддержавшим социал-демократического министра, и гражданское мужество, с каким он защищал своих подчиненных перед своими партийными соратниками, с недоверием смотревшими на военных, снискали ему искреннее уважение офицеров его окружения. Впрочем, этот высокий, костлявый и сутулый человек с темными глазами за стеклами очков в стальной оправе обладал тонким юмором, заставлявшим звучать у Канариса родственные душевные струны.
К осени 1919 г. примирение и консолидация в Германии достигли уже такого уровня, что Носке мог отважиться совершить поездку по Южной Германии, чтобы обсудить некоторые вопросы с главами земель, которые видели в армии гаранта внутреннего порядка. Сначала отправились в Мюнхен. Вибан и Канарис ехали вместе с министром в его салон-вагоне. В Баварии сохранялась еще настолько напряженная обстановка, что Носке воздержался от посещения каких-либо воинских частей и ограничился совещаниями с соответствующими министрами и штабными офицерами корпусов. Кроме того, он встретился с советником Эшерихом, основателем организации самообороны, носящей его имя или сокращенное название «Оргеш», которая в то время играла немаловажную роль в деле поддержания спокойствия и порядка. Затем они проследовали в Штутгарт, где Носке имел длительные переговоры с Больцем, президентом земли Баден-Вюртемберг, а Вибан и Канарис обсудили ситуацию с первым штабным офицером корпуса Муффом, будущим военным атташе в Вене; потом дорога привела их в Карлсруэ, где обязанности штабного офицера армейского корпуса исполнял будущий начальник Генерального штаба Бек. В Штутгарте и в Карлсруэ Носке осмотрел некоторые подразделения дислоцированных там военных частей. У министра с обоими адъютантами сложились весьма непринужденные человеческие отношения, и он не обижался, когда офицеры позволяли себе иногда слегка подтрунивать над ним.
20 ноября 1919 г. Канарис обвенчался с Эрикой Вааг. Свадьбу сыграли в родном городе невесты, в Пфорцхейме. Брак с этой образованной умной женщиной, подарившей ему в последующие годы двух дочерей, с первых же дней и до его трагической кончины был ровным и гармоничным. Правда, даже в длительные периоды работы на берегу в промежутках между службой на кораблях, но особенно после его назначения начальником Управления военной разведки (абвера), Канарис подолгу отсутствовал. Но чем больше профессия и вечно ищущий дух мотал его по свету, тем уютнее казался Канарису родной очаг, где все, начиная от жены и кончая прислугой, старались предупредить любое его желание. Здесь он, гонимый внешними обстоятельствами и внутренним беспокойством, мог на короткое время – на несколько дней или часов – отдохнуть и расслабиться, чтобы потом со свежими силами и удвоенной энергией взяться за решение новых задач, которые ставила перед ним сама жизнь.
Через несколько месяцев, в марте 1920 г., Канарис пережил еще один критический момент своей жизни, который одновременно был не менее критическим и для Германской Республики. Зимой 1919/20 г. вновь обострились внутриполитические противоречия. Подогретые Версальским мирным договором националистические тенденции, отчетливо проступающие экономические последствия проигранной войны, медленная, но неуклонная девальвация денег, особенно задевшая простого человека, обусловленная межпартийными склоками дискредитация демократической формы управления государством, не укрепившаяся еще в сознании людей, – это все были признаки приближающейся политической бури. Всеобщее недовольство охватило также личный состав армии и флота, обеспокоенный предстоящим сокращением штатов в соответствии с условиями мирного договора. И республике угрожали уже не левые, а правые силы. Если в 1918 г. правительству и Носке решиться на противодействие не составляло труда, ибо это было одновременно действием против мятежников, против спартаковцев и против возможности появления республики Советов, то теперь сложилась другая ситуация. На этот раз против правительства выступили люди, казавшиеся офицерам и значительной части рядовых солдат олицетворением эпохи, напоминавшей, в сравнении с существующей скудной реальностью, добрые старые времена, вернуть которые многие все еще не теряли надежды. Выступление возглавил не только земский директор Капп, о ком немецкое население практически ничего не знало. За ним стояли и другие люди. Недаром Капп совещался с Людендорфом в квартире генерала на Маргаретенштрассе и получил его благословение. И недаром новый рейхсканцлер считал Эрхардта военачальником, за которым солдаты пойдут хоть в огонь и сломят любое сопротивление возрождению родного края. Главнокомандующий генерал фон Лютвиц все еще колебался, однако его начальник штаба генерал фон Ольдерсхаузен, выехавший в Дёбериц навстречу бригаде морской пехоты, намереваясь ее остановить, вернулся восторженным приверженцем идеи «нового народного правительства».
Поставленный перед необходимостью выбирать между Носке и войсками, чьим представителем при политическом министре он всегда себя чувствовал, Канарис без колебаний встал на сторону военных, как и его коллеги в штабе Носке. Быть может, Канарис решил бы иначе, если бы Носке остался в Берлине и оттуда обратился бы к войскам, но он вместе с имперским кабинетом министров перебрался в Штутгарт. Записка Носке с призывом к берлинским рабочим начать всеобщую забастовку, которую адъютанты нашли после его отъезда на письменном столе, убедила их в правильности своего выбора. Восторженное настроение, однако, сохранялось недолго. Как скоро увидел Канарис, «новое правительство рейха», хотя и смогло занять Вильгельм-штрассе, но что делать дальше – не знало. Против всеобщей забастовки даже отважные морские пехотинцы оказались бессильными, и через 48 часов с мечтой о возрождении отечества было покончено. Канарис, Вибан и некоторые их товарищи несколько дней имели возможность вдоволь поразмышлять над последними событиями, находясь в камере полицейского управления, потом их все же выпустили. Центральное правительство прекрасно понимало, что оно по-прежнему целиком и полностью зависит от лояльности воинских частей. Новым министром обороны стал демократ доктор Гесслер. После участия Берлинского гарнизона в путче Носке не мог сохранить за собой этот пост и должен был уступить требованиям членов собственной партии. Гесслер, действуя с нужным тактом и необходимой твердостью и опираясь на поддержку генерала Сеекта, сумел преодолеть потрясения, пережитые войсками из-за неудавшегося путча. Дисциплина в воинских подразделениях почти не пострадала. Прежде всего требовалось восстановить взаимное доверие, и это удалось в удивительно короткое время.
Глава 5
В Военно-Морских силах республики
Капповский путч не прошел для Канариса бесследно. Если до сих пор, несмотря на безусловную интеллигентность, у него еще порой проявлялись остатки лейтенантского легкомыслия, совершенно не соответствующего ни его 33-летнему возрасту, ни серьезному взгляду ясных голубых глаз, то теперь у него наступил период железной целеустремленности и упорной работы. Время политических лозунгов отошло для капитан-лейтенанта Канариса в прошлое, всю свою энергию он отдает восстановлению флота. Ведь Канарис был и остался восторженным морским офицером и патриотом, и, по его мнению, для воссоздания Германии как великой европейской державы сильный современный военный флот был крайне необходим. Канарис, как и его коллеги, морские офицеры, отвергал условия Версальского договора, позволяющие Германии иметь ограниченное количество небольших военных кораблей низких боевых качеств. Он считал договор, учитывая обстоятельства его подписания, чистым диктатом, а потому не видел со стороны побежденных никаких моральных обязательств, наоборот, был полон решимости все сделать для того, чтобы перечеркнуть версальские условия, касающиеся военно-морских сил.
Правда, поначалу возможности действовать в данном направлении были довольно ограниченными. Летом 1920 г. Канариса отправили в Киль, где он, как старший офицер министерства, в течение двух лет служил при штабе базы ВМС «Нордзее». В 1922 г. его назначили старшим помощником командира крейсера «Берлин», на котором он прослужил еще два года. За это время ему присвоили звание капитана 3-го ранга. Крейсер «Берлин» являлся учебным кораблем, где проходили подготовку морские кадеты. К их числу принадлежал и Гейдрих, будущий руководитель Главного управления имперской безопасности. Разговоры о том, будто Канарис имел какое-то отношение к заседанию суда чести, якобы повлекшему за собой списание Гейдриха на берег, не соответствуют действительности. Эпизод с судом чести – событие более позднего периода, когда Гейдрих уже покинул корабль. С ним Канарис снова встретился в 1935 г., когда возглавил абвер. К этому времени Гейдрих уже руководил Главным управлением имперской безопасности (СД).
Если мы теперь, на этом месте, остановимся и посмотрим на годы, прошедшие с момента рискованного возвращения Канариса из Испании в 1917 г., то увидим, что бесчисленные истории, рисующие его жизнь как непрерывную цепь более или менее сомнительных шпионских и тайных операций, не имеют ничего общего с истиной и являются плодом досужих фантазий. В действительности после «Мадридского этапа», где работа Канариса имела мало общего с военным шпионажем, а сводилась главным образом к снабжению всем необходимым подводных лодок и надводных боевых кораблей, оперировавших на морских транспортных путях союзников, он долгие годы вообще не соприкасался с разведслужбами. По существу, это был обыкновенный жизненный путь очень одаренного и способного морского офицера, связанный со службой попеременно в штабах на берегу и на кораблях в море. Конечно, Канарис проявлял особое усердие. Помимо непосредственных обязанностей его горячо интересовала проблема восстановления военно-морских сил, и он усиленно искал возможность обойти условия мирного договора, сдерживающие развитие боевого потенциала военного флота. Кроме того, Канарис вел оживленную переписку с прежними сослуживцами, ушедшими на торговые суда, в промышленное производство или в политику, стараясь как-то использовать их приверженность морским традициям для дела восстановления былого могущества немецких ВМС. Он активно помогал любым попыткам продолжить за границей, вне досягаемости Контрольной комиссии Антанты, теоретические и практические исследования прежде всего в области вооружений подводных лодок в надежде, что наступит день, когда накопленные знания опять понадобятся германским военно-морским силам. Канарис деятельно участвовал в различных проектах строительства подводных лодок по немецкому образцу в Голландии, Испании, Финляндии или был осведомлен о наличии подобных планов. В то время не все коллеги и начальники Канариса одобряли эту его деятельность, но, с другой стороны, следует подчеркнуть: речь идет вовсе не об индивидуальных инициативах отдельных офицеров. Высшие инстанции адмиралтейства и рейхсвера были, по крайней мере в общих чертах, информированы и нисколько не препятствовали, хотя внешне по понятным причинам предпочитали не вдаваться в детали и оставаться в тени. В этой связи очень пригодились установленные Канарисом в Испании деловые контакты и личные связи. С большим энтузиазмом он использовал их для выполнения задачи, казавшейся ему чрезвычайно важной.
Правда, поначалу возможности действовать в данном направлении были довольно ограниченными. Летом 1920 г. Канариса отправили в Киль, где он, как старший офицер министерства, в течение двух лет служил при штабе базы ВМС «Нордзее». В 1922 г. его назначили старшим помощником командира крейсера «Берлин», на котором он прослужил еще два года. За это время ему присвоили звание капитана 3-го ранга. Крейсер «Берлин» являлся учебным кораблем, где проходили подготовку морские кадеты. К их числу принадлежал и Гейдрих, будущий руководитель Главного управления имперской безопасности. Разговоры о том, будто Канарис имел какое-то отношение к заседанию суда чести, якобы повлекшему за собой списание Гейдриха на берег, не соответствуют действительности. Эпизод с судом чести – событие более позднего периода, когда Гейдрих уже покинул корабль. С ним Канарис снова встретился в 1935 г., когда возглавил абвер. К этому времени Гейдрих уже руководил Главным управлением имперской безопасности (СД).
Если мы теперь, на этом месте, остановимся и посмотрим на годы, прошедшие с момента рискованного возвращения Канариса из Испании в 1917 г., то увидим, что бесчисленные истории, рисующие его жизнь как непрерывную цепь более или менее сомнительных шпионских и тайных операций, не имеют ничего общего с истиной и являются плодом досужих фантазий. В действительности после «Мадридского этапа», где работа Канариса имела мало общего с военным шпионажем, а сводилась главным образом к снабжению всем необходимым подводных лодок и надводных боевых кораблей, оперировавших на морских транспортных путях союзников, он долгие годы вообще не соприкасался с разведслужбами. По существу, это был обыкновенный жизненный путь очень одаренного и способного морского офицера, связанный со службой попеременно в штабах на берегу и на кораблях в море. Конечно, Канарис проявлял особое усердие. Помимо непосредственных обязанностей его горячо интересовала проблема восстановления военно-морских сил, и он усиленно искал возможность обойти условия мирного договора, сдерживающие развитие боевого потенциала военного флота. Кроме того, Канарис вел оживленную переписку с прежними сослуживцами, ушедшими на торговые суда, в промышленное производство или в политику, стараясь как-то использовать их приверженность морским традициям для дела восстановления былого могущества немецких ВМС. Он активно помогал любым попыткам продолжить за границей, вне досягаемости Контрольной комиссии Антанты, теоретические и практические исследования прежде всего в области вооружений подводных лодок в надежде, что наступит день, когда накопленные знания опять понадобятся германским военно-морским силам. Канарис деятельно участвовал в различных проектах строительства подводных лодок по немецкому образцу в Голландии, Испании, Финляндии или был осведомлен о наличии подобных планов. В то время не все коллеги и начальники Канариса одобряли эту его деятельность, но, с другой стороны, следует подчеркнуть: речь идет вовсе не об индивидуальных инициативах отдельных офицеров. Высшие инстанции адмиралтейства и рейхсвера были, по крайней мере в общих чертах, информированы и нисколько не препятствовали, хотя внешне по понятным причинам предпочитали не вдаваться в детали и оставаться в тени. В этой связи очень пригодились установленные Канарисом в Испании деловые контакты и личные связи. С большим энтузиазмом он использовал их для выполнения задачи, казавшейся ему чрезвычайно важной.