Картер Крис. Химеры — навсегда! Файл №314

   — Молдер! Он назвал меня шлюхой!
   — Погоди, напарник! Он не о тебе, он обобщенно. Продолжай, Джордж!
   — Почему не о ней?.. Всё-всё! Не трогай меня, начальник! Я не о ней! Не о ней! Остальные — да, она — нет!
   — Продолжай!
   — Ты не тронешь меня, начальник?
   — Пока нет. Продолжай!
   — На чем я остановился?
   — На простаках.
   — Не на шлюхах?
   — На простаках, Магулия!
   — Ага!.. Только простаки с вашего прогнившего Запада еще думают, что, заточив Зло в стенах карцера, они победили Его! В России вы не жили!
   — Все Зло из России?
   — Зло везде! И одним мановением пальца Оно заставляет лизать человечество сальные сковороды Ада, лишь бы увидеть отражение Его.
   — И что же, так случилось и вчера ночью?
   — А что случилось вчера ночью?
   — Не знаешь, Магулия?
   — Откуда?! Я тут сидел! Картинку рисовал! Его отгонял!
   — Плохо рисовал, Джордж. Плохо отгонял.
   — Начальник?!
   — Зло, Джордж, вчера щелкнуло пальцами. Снова щелкнуло.
   — Начальник?!
   — Пострадал юноша. Рэм Орбитмэн.
   — Что, правда, такая фамилия бывает?
   — Бывает. Еще и не такая.
   — И человек такой есть?
   — Да, Джордж.
   — Я думал, твоя бешеная меня на пушку брала…
   — Нет, Джордж.
   — Щ-щени дэда!..
   — Джордж?
   — Щ-щени дэда!..
   — Не понял!
   — И не надо. Это по-грузински.
   — Переведи.
   — Не могу. Женщина здесь. Сам догадайся.
   — Понял!
   — Начальник! Ты хочешь сказать, что Оно вчера опять на кого-то напало?!
   — И лишило глаз, Джордж. И языка. И фаллоса… Что скажешь, Джордж?
   — Щ-щени дэда!!!
   — А поподробней?
   — Оно нашло кого-то другого!!! Нового! Точно так же, как нашло меня!.. Ня! Ня! Ня-ня-ня-ня-ня!!!
   — Молдер, у него припадок!
   — Скалли, у него припадок! Лязг ключа. Скрежет двери. Свет! Яркий, режущий свет!
   — Сержант! Я сказал, без стука не входить!
   — Агент Молдер? Какой я вам сержант?!
   — Патерсон?
   — Полковник Патерсон!
   — Слава богу! Никто вас за язык не тянул! Буду знать, в каком вы звании, Патерсон А то вы все в штатском, в штатском…
   — Молдер, не юродствуйте! Могу ли я с вами переговорить?
   — Могу ли я… Хочу ли я…
   — Агент Молдер! Будьте добры соответствовать!
   — Чему? Кому?

* * *

   Весь мир — театр, все люди — актеры в нем. Сказал Шекспир. А он классик. Следовательно, прав. И его утверждение верно.
   Однако другой классик сказал: подвергай всё сомнению.
   Итак, почему для Шекспира весь мир театр? Потому что он всю сознательную жизнь только и делал, что писал всяческие трагедии-комедии для сцены. Отними у него это занятие — и чем ему тогда заняться в дремучем средневековье? В лавке торговать? Горшки обжигать? Репу сажать? Занятия не хуже любого другого. Но кто бы тогда знал о Шекспире? Никто. Вот и сказал он: весь мир — театр. Абсолютно верное утверждение. Но! Лично для него. И люди лично для него, само собой, только актеры. Как для полководца все люди — солдаты. Как для врача все люди — пациенты. Как для мошенника все люди — лохи.
   Таким образом, неопровержимо доказывается, что не весь мир — театр, не все люди — актеры в нем. Как частный случай — пожалуй, но — избегайте обобщений. Подумаешь, классик! Да и некоторые иные классики вовсе отказывают Шекспиру в праве называться классиком, тот же Лео Толстой, к примеру. Да и некоторые скрупулезные литературоведы вовсе отказывают Шекспиру в праве авторства всяческих трагедий-комедий, не он, дескать, написал, другой кто-то, почерк не совпадает. Да и некоторые дотошные гробокопатели вовсе сомневаются: а был ли Шекспир? может, никакого Шекспира и не было?
   И правильно! Это ж надо ляпнуть: «Весь мир — театр, все люди — актеры в нем»!
   Не так!
   Потому что мир, конечно, не свободен от условностей, но не до такой же степени, как на театре. А на театре в первом действии спектакля пол моют, во втором же действии как бы десять лет прошло — и пол еще мокрый.
   Потому что люди, конечно, повседневно играют различные роли, в том числе, и несвойственные им. Но поведенческая убедительность даже у самого никудышного лицедея в жизни много выше, нежели у актеров на театре. А на театре выходят, допустим, крампе два персонажа и начинают оживленный диалог — как бы друг с другом, но лицом к залу: «Помнишь ли ты, как десять лет назад впервые пришел ко мне желторотым птенцом-неучем, который не мог сказать, сколько будет дважды два? Помнишь ли ты, сколько нам пришлось совместно помучиться днями и ночами, прежде чем ты наконец усвоил, что дважды два — четыре? Помнишь ли ты, как не выдерживали твои нервы и ты готов был разорвать со мной деловые и личные отношения и даже однажды не разговаривал целую неделю? Помнишь ли ты, как потом по размышлении здравом мирился, признавая за собой излишнюю горячность, столь свойственную молодости, в противовес моей хладнокровной мудрости? Помнишь ли ты? — Да, я помню! Я все, конечно, помню! Как на протяжении этих незабываемых десяти лет взволнованно ходил я по комнате и что-то гневное в лицо бросал тебе. Но помнишь ли ты, как, научив меня всему, что знал сам, наотрез отказывался перенимать то прогрессивное и здравое, что предлагалось с моей стороны? Помнишь ли ты, как мне однажды и не однажды удалось поставить тебя перед фактом, что дважды два — не всегда четыре, но иногда и пять, а то и все шесть? Помнишь ли ты, как после нашей с тобой особо бурной дискуссии ты кричал: „Карету мне, карету… скорой помощи!“ — а когда она так-таки приехала по вызову, ты пытался запихнуть в нее меня? Помнишь ли ты?»
   Главное, завзятые театралы, упрямо и ошибочно полагающие, что весь мир — все-таки театр, а все люди — все-таки актеры в нем, готовы в лепешку расшибиться ради того, чтобы урвать лишний билетик! А потом сидят в душном зале на откидных дискомфортных стульчаках и, затаив дыхание, зрят, как парочка паяцев на мокром полу обменивается информацией, навязшей в зубах и того, и другого — до изжоги.
   Ну не идиотизм ли? В реальной жизни разве так бывает?
   Бывает изредка, бывает. Но и называется подобная идиотская манера общения театральной (вот-вот!). И бывает она, подобная манера, когда люди встретились и не столько обмениваются новостями, сколько выражают свое отношение к визави, демонстрируя окружающим: век бы его не видеть, но раз уж пришлось, то пусть послушает, и вы все послушайте и намотайте на ус, чтобы потом не говорили, мол, нас не предупредили! При этом окружающие на безусловном рефлексе подхватывают идиотскую манеру, пытаясь как-то смягчить ситуацию, примирить старинных приятелей-неприятелей или, минимум, удержаться в рамках должного приличия. Театр, да и только!
   Театр и есть.
   Место действия — тюремный коридор Исправительного комплекса в Лортоне. На заднем плане — закрытая дверь карцера-одиночки. Время от времени мимо действующих лиц проходят туда-сюда надзиратели в форменной одежде с репликой: «Извините, господа, здесь не положено!»
   Действующие лица:
   Вильям Патерсон — глава орготдела поддержки следствию, полковник в штатском, дороден, лысоват, в летах, но еще крепок.
   Цинци Хачулия — помощник Патерсона, лейтенант в штатском, атлетически сложен, блондин, молод, ладонь перевязана бинтом.
   Фокс Молдер — спецагент ФБР… ну все знают.
   Дэйна Скалли — спецагент ФБР… ну про нее тоже все знают.
   Патерсон:
   — Цинци! Позволь представить тебе спецагента ФБР Фокса Молдера. Этот молодой человек когда-то учился у меня и подавал большие надежды. Но впоследствии пренебрег моими советами и занялся откровенной чушью, используя полученные знания не по прямому назначению. Специализируется на поиске маленьких зеленых человечков в летающей посуде, а также на всякого рода выползнях, свежих костях, пустынях цвета крови. Как это ни прискорбно, однако нам теперь придется работать вместе с ним.
   Молдер (сверкает глазами):
   — Скалли! Позволь представить тебе полковника Вильяма Патерсона, главу орготдела поддержки следствию. Этот пожилой… очень пожилой человек когда-то был незаурядным мастером нашего общего дела, имел светлую голову. Но впоследствии, как это обычно и бывает со стариками, выходящими в тираж, зациклился на единственной идее бихевиоризма, эксплуатируя ее где надо и где не надо. Назвать его сегодня светлой головой можно с большой натяжкой и то лишь в смысле… м-м… прически. Как это ни прискорбно, однако нам теперь придется работать вместе с ним.
   Скалли:
   — Молдер! Я хорошо знаю мистера Патерсона по его научным трудам. Он ведь автор монографии по бихевиоризму, очень полезной и своевременной книги для нашего общего дела. Ведь бихевиоризм — ведущее направление американской психологии первой половины XX века. Суть его в том, что предмет психологии — не сознание, а поведение как совокупность двигательных и словесных реакций на воздействие внешней среды. Бихевиоризм перенесен в антропологию, социологию, педагогику и продолжает развиваться с приставкой «нео-„. Необихевиоризм преодолел ограниченность схемы „стимул — реакция“ введением опосредствующего звена «промежуточные переменные“, то есть различные познавательные и побудительные факторы… Для нас с напарником большая честь работать сообща с вами и вашим, как я понимаю, учеником. Это ведь ваш ученик — который рядом с вами?
   Патерсон:
   — Спецагент Скалли! Я польщен вашей столь высокой, но и объективной оценкой моих скромных способностей. Но позвольте вам представить моего помощника, которого я действительно считаю наиболее перспективным из моих последователей. Лейтенант Цинциннат Хачулия. Выпускник юридического факультета Университета в Цинциннати штата Огайо. Оперативного опыта ему пока не хватает, но задатки у него отменные, полностью соответствующие имени, данному при рождении. Я полагаю, всем мало-мальски знакомым с древней историей известно, что Цинциннат — римс-кий патриций, образец скромности, доблести, верности гражданскому долгу. Я также полагаю, что под вашей чуткой опекой, спецагент Скалли, лейтенант Хачулия очень скоро достигнет высот нашей профессии, которые так и остались непокоренными вашим напарником, который рядом с вами. Молдер (сверкает глазами):
   — Патерсон! Мой партнер Дэйна Скалли уже успела познакомиться с вашим помощником. И, сдается мне, довольно близко. Не знаю, кто кого из них возьмет или уже взял под опеку, но все вчерашнее утро и половину дня они потратили на посещение Арт-галереи, где рассматривали картины и обменивались… впечатлениями. Я ничего не имею против изобразительного искусства и даже не хватаюсь за пистолет при слове «культура». Я хватаюсь за пистолет в крайнем случае, когда мне противостоит вооруженный преступник, но не уверен, что преступника нужно часами искать в Арт-галерее. Причем безуспешно.
   Хачулия:
   — Спецагент Молдер! Я чувствую, что вы почему-то пристрастны ко мне, хотя еще толком со мной не знакомы. Должен сказать, что со своей стороны я испытываю к вам искреннее и глубокое уважение, как бы ни складывались ваши отношения с мистером Патерсоном, к которому я также испытываю искреннее и глубокое уважение. Хочу уверить, что со спецагентом Скалли у нас, кажется, действительно складываются тесные отношения, но исключительно на деловой основе. Ничего личного. Кстати, пока мы были в Арт-галерее, спецагент Скалли не единожды поминала вас, спецагент Молдер, и неизменно в превосходных степенях, весьма и весьма разнящихся от оценки, данной вам моим старшим товарищем, полковником Патерсоном, которого я, безусловно, чту, но мнение о людях всегда вырабатываю сам и только сам. И поверьте, если бы не мое… ранение, я бы с удовольствием пожал вашу крепкую и, надеюсь, дружескую руку.
   Молдер (сверкает глазами):
   — Лейтенант Хачулия! Я готов обменяться с вами рукопожатием сразу, как только вы снимете повязку, излечившись от ранения, полученного вами, несомненно, при выполнении оперативного задания только из-за нехватки опыта. Что же касается ваших неделикатных намеков на то, что нас с агентом Скал л и связывает нечто иное, нежели совместная многолетняя и плодотворная работа, то аналогичное допущение ведь можно сделать по отношению к вам и вашему старшему начальнику, полковнику Патерсону. Если вам угоден совет, лейтенант Хачулия, никогда не путайте понятия «напарник» и «партнер». Спецагент Скалли — мой давний напарник, лейтенант Хачулия.
   Хачулия — сверкает глазами.
   (Ремарка: Право слово, мужики есть мужики — в присутствии дамы! Скалли, тебе какие больше нравятся, темненькие или светленькие? Скалли больше нравятся умные. Но вам обоим это не грозит…) Скалли:
   — Ну вот что! Мне этот спектакль надоел!
   Патерсон:
   — Мне тоже. Молдер:
   — Не я его начал! Хачулия:
   — И не я, тем более! Патерсон:
   — Может, тогда вернемся к делу? К убийце?
   Скалли:
   — К убийце? Или все-таки к убийцам? Надзиратель (проходя туда-сюда):
   — Извините, господа, здесь не положено!
   Голос из-за двери (неожиданно):
   — Это не я! Оно убило, Оно! Сколько раз повторять! Щ-щени дэда!..
   — М-да, и впрямь что-то шумновато здесь. Нельзя ли нам куда-нибудь?..
   — А не испить ли нам кофею, джентльмены?
   — Охотно, леди! Только где? Мы здесь с лейтенантом впервые.
   — Здесь при Исправительном комплексе — неплохой бар. «Нескафе»…
   — Я бы и от глотка бренди не отказался, Скалли. С кофейком-то?
   — Будет тебе глоток, Молдер. Два глотка!.. А вы, Цинци?
   — При исполнении не пью.
   — Никто из нас при исполнении не пьет, лейтенант Хачулия. Но мы сейчас как бы не при исполнении.
   — Я всегда при исполнении!
   — Похвально, Хачулия, похвально. Однако рюмка бренди не повредит. Я как старший товарищ разрешаю. И для сосудов полезно!
   — За встречу, Цинци! Всего глоток. Вы ведь не откажете леди?
   — Ну, если только леди. Если только глоток…
   — Куда тут идти, агент Скалли?
   — Вперед и вниз, мистер Патерсон. Идите-идите. Мы сейчас догоним.
   — Не потеряйтесь.
   — Не потеряемся… Ведешь себя отвратительно, Молдер!
   — На себя посмотри! Нап-парник! За встречу, видите ли! Не знал, что ты встречаешься с кем-то еще!
   — Кое-что я вынуждена скрывать даже от собственного напарника.
   — Значит, Молдер, вы всерьез предлагаете версию о вселившемся в подозреваемого злом духе?
   — Не я предлагаю, но Джордж Магу-лия настаивает на этом, Патерсон.
   — И вы идете у него на поводу?
   — Я никогда и ни у кого на поводу не ходил и не хожу! Даже у вас. Тем более, у вас!
   — Ну-ну. Заметьте, лейтенант, я говорил вам о пристрастии агента Молдера к откровенной чуши.
   — Заметил, сэр. Извините, Молдер, но я заметил лишь то, что мистер Патерсон действительно говорил мне…
   — Пей кофе, Хачулия, пей кофе. Остынет… Так вот, Патерсон, повторяю — на злом духе настаивает Магулия, а у меня сначала была иная версия, и не одна.
   — Нельзя ли озвучить?
   — Серийное убийство на сексуальной почве. Разборки в среде нетрадиционно ориентированных субъектов.
   — Что ж, прямо скажем, лежит на поверхности. Самое простое. Мы тоже с этого начали, но отказались почти сразу. Все жертвы — натуралы, гм-гм. И убийца тоже. Могли бы поинтересоваться у нас, Моддер, чтобы попусту не терять времени.
   — Патерсон, нас с агентом Скалли подключили к делу всего-то позавчера. Вы же занимаетесь им три года.
   — Верно. И не попусту. Убийцу мы взяли.
   — Но не добились от него чистосердечного признания, почему он убивал.
   — Пока не добились.
   — А когда ждать? Еще через три года?
   — Думаю, раньше.
   — И на том спасибо.
   — Пожалуйста. Но должен вам заметить, Молдер, что просто ждать — не совсем то, что мы, наша группа, от вас ждем.
   — Догадываюсь.
   — И до чего еще вы догадываетесь? Версии? Вы обронили, она у вас не одна.
   — Серийное убийство на почве внутренних разборок в среде зоологических террористов.
   — Зоологических?
   — Чеченский след. Грузинский след. И примкнувший к ним греческий след. Они же все зоологически предрасположены к террору! Чеченцы, грузины… Что такое? Что я такого сказал, лейтенант Хачулия?
   — Спецагент Молдер! Я как потомок древнего грузинского княжеского рода не позволю вам…
   — Лейтенант, лейтенант! Ну что вы! О присутствующих не говорим. Сядьте, сядьте. Остыньте. Пейте кофе. Остынет…
   — Нет, я требую извинений!
   — Ну, извини, лейтенант.
   — Нет, по-моему, вы неискренни! Я требую искренних извинений!
   — Хорошо! Приношу искренние извинения, лейтенант. Я не мог и предположить, что вас, блондина-американца черт знает в каком поколении, может задеть за живое такой пустяк, как…
   — Пустяк?!!
   — Не горячитесь так, Цинци, пожалуйста. Мой напарник иногда не отдает отчет своим словам.
   — Я не отдаю?! Скалли?!
   — Не отдаешь, не отдаешь… Цинци, не могли бы вы передать сахар или же сливок?
   — Скалли! Ты же всегда пьешь только черный и без сахара! Всегда! Скалли?!
   — А захотелось, напарник. Захотелось с сахаром и со сливками. Ты против?
   — Да хоть с солью!
   — С солью не хочу… Спасибо, Цинци. Вы очень галантны… Молдер, не отвлекайся.
   — Я отвлекаюсь?!
   — Отвлекаешься, отвлекаешься… Мистер Патерсон, извините, мой напарник перебил вас. Вы хотели сказать, что…
   — Я хотел сказать, агент Скалли, что…
   — Я перебил?!
   — Молдер! Не нервничай.
   — Я нервничаю?!
   — Ну, не я же!
   — Та-ак… Один, два, три, четыре, пять…
   — Агент Молдер, вы пересчитываете свои неубедительные версии?
   — …Шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Уф-ф… Нет, Патерсон, я прикидываю количество дней, а то и недель, а то и лет, которые понадобятся вам для получения признательных показаний Джорджа Магулии.
   — Куда мне до вас, агент Молдер! Не желаете ли мою фотографию в подарок? С надписью «Победителю-ученику от побежденного учителя»?
   — Не желаю.
   — Что так?
   — Видите ли, Патерсон. Вы не вписываетесь в собственные теоретические выкладки столь лелеемого вами бихевиоризма. По вашей благопристойной внешности никогда не догадаешься, насколько вы неприятный человек. Но я-то знаю. Зачем же мне фотография, где форма не соответствует содержанию?
   — Видите ли, Молдер. Зато вы на все сто процентов соответствуете моим, как вы изволили выразиться, теоретическим выкладкам. Вы еще более неприятный человек и выглядите соответственно.
   — Спасибо на добром слове!
   — Во всяком случае, я объективен.
   — Вы субъективны, утверждая, что объективны.
   — Договорились. Вернемся к версиям? Ваша версия о разборках в среде террористов тоже разрабатывалась нами на началь-ром этапе. И тоже была отвергнута. Кстати, лейтенант Хачулия принял самое деятель-рое участие в разработке фигурантов по делу. Щ в том, что Джордж Магулия был нами, наконец, схвачен, немалая заслуга именно лейтенанта Хачулии.
   — Молодец, парень! Соплеменника не пощадил!
   — Спецагент Молдер! Я как потомок древнего грузинского княжеского рода не позволю вам…
   — Цинци, не могли бы вы добавить мне в кофе капельку бренди? Да, прямо в чашку. Можно еще. И еще. И — шоколадку, если не трудно… Ну так сходите за ней!.. Молдер, прекрати! Ведешь себя отвратительно!
   — Я никого никуда не веду!
   — Прекрати!.. О, Цинци, вы уже? Ой, «Шок»! Это по-нашему!
   — Ладно, Патерсон, положим, вы отработали обе версии, которые возникли у нас с напарником…
   — Молдер! Я была против обеих версий!
   — Хорошо, Скалли, хорошо. Положим, Патерсон, вы отработали обе версии, которые возникли у меня, хотя проверить это теперь невозможно…
   — Отработали, отработали, Молдер.
   — И отвергли, Патерсон?
   — И отвергли.
   — И выбрали другую?
   — …благодаря которой, между прочим, Молдер, взяли преступника.
   — Угу. Который… который — что, Патерсон?
   — Который является хроническим психопатом с диагнозом — вялотекущая шизофрения. Из-за перемены полушарий — не мозговых, а земных, как место жительства, из России в Америку, — застарелая психическая болезнь рецидивировала, шизофрения из вялотекущей преобразовалась в бур-нотекущую… со всеми вытекающими.
   — И только-то?
   — Ваши позитивные предложения, Молдер?
   — Джордж Магулия утверждает, что в него вселяется нечто, Оно. И убивает не он, а Оно.
   — Почему же это Оно выбрало… м-м… оболочкой голову именно Могулии?
   — Потому что Оно выбирает в качестве вместилища неординарных личностей.
   — Тогда можете быть спокойны, Моддер, вас Оно не выберет!
   — Патерсон, если вы считаете, что мои скромные способности не пригодятся в этом деле, поставьте вопрос перед Скиннером. Пусть он меня отзовет. Нас! Меня и напарника.
   — Всему свое время, Моддер… А вы что, спецагент Скалли, разделяете убеждение напарника о вселении в убийцу злого духа?
   — Вовсе нет, сэр.
   — В таком случае странно, что вы до сих пор у него в напарниках!
   — Но, сэр, некоторые странности в поведении Магу лии…
   — Странности?
   — Он непрерывно рисует.
   — Верно! Магулия художник, так? Что ему остается делать в карцере!
   — Он рисует химеры. Горгулий.
   — Больной разум порождает монстров.
   — Он говорит, что рисует для того, чтобы отогнать демонов.
   — Кому говорит, агент Скалли?
   — Агенту Молдеру.
   — Два сапога — пара. И вы, Молдер, разумеется, принимаете слова серийного убийцы-маньяка за чистую монету?
   — Я, Патерсон, взял за правило не только доверять, но и проверять.
   — Проверили?
   — Не успел. В карцер ворвались вы и нарушили намечающееся между мной и Магулией доверие.
   — Вы готовы довериться серийному убийце-маньяку, так?
   — Во всяком случае, он уже готов был мне довериться. Он не тривиальный психопат, Патерсон! С ним случился натуральный нервный припадок, когда он узнал от меня о новом убийстве.
   — М-м, новом убийстве?
   — А, так вы не в курсе, Патерсон? Тогда следите, чтобы натуральный нервный припадок не случился с вами. Этой ночью в заброшенном доме обнаружен восемнадцатилетний Рэм Орбитмэн — без глаз, без языка, без гениталий. Джордж Магулия этой ночью пребывал в камере. Каково?
   — То-то, Патерсон! Нет, я все понимаю — трехлетнее кропотливое расследование, арест убийцы-маньяка… и тут откуда не возьмись появился свеженький человечек со свеженькими ранами на лице и в паху, один к одному — почерк схваченного вами душегуба. Обидно, да?
   — Молдер, если это шутка, то это дурная шутка.
   — Не шутка, Патерсон.
   — Агент Скалли? Ваш напарник…
   — Мой напарник не шутит, сэр.
   — Где сейчас труп? В морге? Хочу взглянуть.
   — В госпитале святой Терезии. Не совсем труп. Потерпевший скорее жив, чем мертв.
   — Тем более хочу взглянуть!.. Кстати, Молдер, если потерпевший жив, это свидетельство справедливости нашей версии, то есть версии моей группы. Ранее, во всех семи случаях, он убивал.
   — Он, Патерсон? Или Оно?
   — Вот только не надо мне читать краткий курс демонологии! Полный — тем более!
   — Не буду. Но на прощание хотел бы вам заметить, Патерсон, что случаев могло быть не семь. Мы знаем о семи, а сколько их было и есть на самом деле…
   — Вы предполагаете или знаете?
   — Я говорил с Джорджем Магулией.
   — Как же, как же! И он взял на себя еще дюжину трупов!
   — Он просто характерно запинался всякий раз, когда звучала цифра семь.
   — Нет трупа — нет проблемы, Молдер. Азы следственной практики!
   — Думаю, проблемы для вас, Патерсон, еще впереди.
   — Вы так добры ко мне, Молдер. Не нахожу слов выразить вам своё приятие.
   Коллеги! Спасибо за компанию. Кофе был замечательный. Цинци, вы идете?
   — Еще минуточку! Лейтенант Хачулия?
   — Да, спецагент Молдер?
   — Вы как грузин… Что такое в переводе на английский «щ-щэни дэда…»?
   — Спецагент Молдер! Я как потомок древнего грузинского княжеского рода не позволю вам…
   — Ах, вот что такое «щэни дэда…» в переводе! Спасибо, я удовлетворен.
   — Щ-щэни дэда!
   — И вам того же, лейтенант!
 
   Саут Дакота-стрит, Вашингтон
   — Молдер? По-прежнему считаешь, что раскрыть это дело — раз плюнуть?
   — Уже не уверен, Скалли
   — Куда мы идем?
   — В мастерскую Магулии.
   — Зачем?
   — Посмотреть. Для общего развития. Не все же тебе по арт-галереям…
   — Та-ак! Один, два, три, четыре… Не обращай внимания, пробую перенять твой способ унять раздражение… Пять, шесть, семь, восемь, девять…
   — А что я такого сказал?! Что я сделал?!
   — Десять, одиннадцать, двенадцать… Сам знаешь! Ведешь себя отвратительно! Дался тебе этот милый мальчик!
   — Ну, не мне, а тебе. И не такой уж твой Хачулия мальчик. Кто скажет, что он мальчик, пусть первым бросит в меня камень. Не мальчик, но муж!
   — Не мой!
   — Сла-ава богу! Камень с души сняла!
   — С души — не знаю, но за пазухой ты его держишь. Для Патерсона, нет? Что ты с ним сцепился? Вы же раньше были с ним в теплых отношениях?
   — Мы никогда не были с Патерсоном в теплых отношениях. Из приличия сохраняли видимость таковых и только.
   — Однако, согласись, Вильям Патерсон был и остается крупной фигурой в деле, которому мы служим. Объективно, Молдер?
   — Был — возможно. И то сомневаюсь. А нынче — так и вообще!..
   — Ты субъективен.
   — Я?! А он?! Скалли, сколько лет мы с тобой знакомы?
   — Вечность. И один день.
   — Вот-вот. Ну, и что ты можешь сказать обо мне образца пятнадцатилетней давности?
   — Когда ты только пришел в ФБР, все считали тебя весьма многообещающим. И я, в том числе.