Картер Крис. Розыгрыш. Файл №220

   К шерифу бросились на помощь. Трое мужчин отволокли гроб на пару ярдов в сторону, и тогда стало ясно, что обитель последнего успокоения безвременно усопшего Человека-крокодила прыгает и веселится не сама по себе.
   Из-под земли будто лез сам Сатана.
   Скалли, сохраняя невозмутимую неподвижность, тихонько пискнула горлом.
   Травяной покров выгнулся наружу горбом, нарывом — а потом нарыв лопнул, комья земли полетели в стороны, и на свет Божий показалась вымазанная в земле, отчаянно пытающаяся за что-то зацепиться — или кого-то ухватить? — рука.
   Все ахнули как один человек. Кто-то вскочил, кто-то уронил стул, кто-то упал со стула. Только Молдер и Скалли сидели, словно изваяния. Оба боялись показаться смешными — и в головах у них совершенно одинаково билось нелепое: а может, здесь так и надо?
   Когда стало понятно, что так не надо, было уже поздно. Вскакивать поздно, ахать поздно; помогать шерифу — тоже поздно. Приходилось и дальше изображать статуи. Только Скалли приоткрыла рот, а Молдер страдальчески изогнул брови.
   Потому что из земли, чуть задыхаясь, вылез смешной, козлобородый и длинноволосый человек в замызганной футболке и потрепанных, пятнистых от грязи джинсах, с молотком в одной руке и здоровенным, толщиной в палец, гвоздем в другой. Он расставил ноги пошире, встал в картинную позу и заорал:
   — Поскольку я лично не имел чести близко знать усопшего, мне не подобает говорить длинных речей. Я уверен, он был достойным и милым человеком, и так далее, и так далее. Но он, к тому же, был мне собратом в самом прямом смысле этого слова. Как поклонник и наследник его незаурядных дарований, я собираюсь произвести номер экспромтом в его честь. Сейчас самое время!
   И, прежде чем кто-либо успел понять, что сейчас произойдет, козлобородый патлач приставил гвоздь себе к груди и так шарахнул молотком по его просторной шляпке, что брызнули искры, отчетливо полыхнувшие даже в ярком свете южного солнца. Звук был такой, словно ударили в рельсу.
   Футболка мгновенно окрасилась кровью. Козлобородый взвыл и зашатался.
   — Караул! Кажется, я пробил себе левое легкое!!
   Только тут к нему бросились. Шериф свирепо, будто медведь-шатун, облапил козлобородого, но тот с неожиданной?!!! силой и ловкостью вывернулся из его лап, да так, что шериф едва не упал, потеряв равновесие.
   — Что ты творишь, кретин? — заорал шериф, снова набрасываясь на козлобородого сзади. Ему на помощь бросились те, кто помогал оттащить гроб. — Неужто у тебя нет ничего святого?!
   Козлобородый, весь в кровище от груди едва не до паха, успешно отбивался, вопя:
   — Вон отсюда! Не трогай меня своими грязными лапами, фашист!
   На какое-то мгновение могло показаться, что он раскидает всех, как котят. Гвоздь неподдельно торчал из него, как из железнодорожной шпалы. Молдер, не выдержав, сделал движение встать. Но опять опоздал. Козлобородого ухватили за локти с обеих сторон.
   — Ты псих!
   — Вы все мерзавцы! Вы ничего не понимаете в искусстве!
   — Ты совсем стыд потерял!
   — Уберите этого придурка!
   Все смешалось на Гибсонтонском кладбище.
   С воплями и визгами публика разбегалась.
   Прошло, наверное, не более минуты — и посреди поваленных стульев и опрокинутых венков остались сидеть лишь Скалли и Молдер. Они так и не смогли пошевелиться. Полная растерянность сродни параличу. Уже все затихло, уже ни души не осталось на кладбище, и стали уже слышны из поднебесья беззаботные высвисты и прищебетывания какой-то из двадцати семи птиц, а может, сразу и нескольких… а они все сидели, стараясь не глядеть ни друг на друга, ни по сторонам. Каждый пытался удостовериться, не спятил ли он. Вроде бы нет.
   — Больше всего на свете я хотел бы сейчас проснуться, — сказал Молдер.
   Скалли наконец осмелилась посмотреть на него.
   У нее был взгляд маленькой девочки, которую отец вдруг оставил в темном страшном лесу. И она никак понять не может, то ли папа действительно бросил ее на съедение серому волку — то ли подшучивает над ней, разыгрывает ее в воспитательных целях и вот сейчас, когда она с перепугу все-таки взвоет в голос, выйдет из-за ближайшего дуба и с убийственной укоризной скажет: «Ай-ай, как не стыдно! Вот ведь рева-корова!»
   — Надо бы побеседовать с шерифом, — проговорил Молдер.
 
   Закусочная «Обед у Фила»
   15.30
   Здесь было уютно и не жарко. Покряхтывал кондиционер, словно довольная жизнью и детьми наседка, бокал с холодным соком приятно освежал ладонь. Можно было не торопиться. Можно было не отводить взгляд.
   Они все-таки перегрелись на осеннем кладбищенском солнцепеке.
   Или дело было не только в нем?
   Шериф был симпатичен Молдеру. Похоже, ему уже перевалило за пятьдесят, но сил у него явно не убавилось. Широкие плечи, могучий торс и руки, как окорка; открытое и сильное лицо. Простодушно хитроватая улыбка.
   А вот Скалли он подозрительно напоминал животное. Может быть, по тому, как он облапил и валил того козлобородого. А может… может — по запаху? Ей было неуютно с шерифом. Она не могла понять, в чем дело, но интуиция тихонько, неназойливо, без особой паники зуммерила: будь настороже. Бывают бабы, думала она несколько растерянно, которым нравятся мужчины, похожие на скотов. Но, слава Богу, я не из их числа. У меня совершенно иная эстетика секса.
   — В его анкете записано, что он артист, — сказал Молдер.
   Шериф крякнул и отпил из своего бокала, в котором был отнюдь не сок.
   — Джерри Глэйсбрук и был артист. Великий артист. Лучший со времен Гудини…
   Шериф осекся и с сомнением смерил взглядом сидевших перед ним агентов. У них у обоих был такой рафинированный, такой дистиллированный вид… Шериф отнюдь не мог быть уверен в их эрудиции.
   — Знаете такого? — спросил он.
   Молдер лишь спокойно кивнул, но эмоциональная Скалли скривила губы, в свою очередь окатив шерифа презрительным взглядом. Нормальный американец может не знать, кто такой Александр Македонский, Ньютон или Моцарт — но не помнить Гудини, или, скажем, Диллинджера, или Пола Анку он просто не в состоянии.
   — Джерри ставил потрясные номера. Выкручивался из заклепанных цепей, завязанных мешков, ухитрялся как-то выбираться из запертых сундуков… причем, эти хреновы сундуки так и оставались запертыми, вот ведь как!
   — Почему же тогда Человек-крокодил? — спросил Молдер. — Уж Человек-змея, на худой конец…
   — Из-за болезни кожи, разумеется, — ответил шериф и снова прихлебнул из своего бокала. На его великолепной, будто полированной, лысине проступили бисеринки пота. — Свое уродство он постарался превратить в дополнительный рекламный трюк. Но все одно это была не больше чем хорошая мина при плохой игре. Из-за чешуи его не пускали на сцены столичных цирков. Представляете же, как все эти умники во фраках?.. Импреса… антрепре… тьфу! О, мистер, мы знаем, конечно, что ваша болезнь не заразная, но ведь зрители этого могут и не знать, всем не знающим этого зрителям мы этого все равно не сможем вовремя рассказать, так что выметайтесь, будьте добры, и чтоб духу вашего, уважаемый мистер, больше тут ни в жизнь не было…
   — Ужасно, — искренне сказала Скалли. Шериф испытующе оглядел ее. Ухмыльнулся.
   — Конечно, ужасно, — согласился он. — А вы, мэм, повели бы, скажем, своего сынишку на представление, где рядом бегает, прыгает, скачет облезлый урод, у которого вместо кожи — ороговелые синюшные лохмотья, а под ними — голое мясо?
   — Не задавалась этим вопросом, — сухо ответила Скалли. — У меня нет детей… пока.
   Шериф утробно хрюкнул и снова ухмыльнулся.
   — Почему-то я так и думал, мэм, — сказал он.
   На редкость неприятный тип, подумала Скалли.
   — У меня создалось впечатление, — сказал Молдер примирительно, — что мистер Глэйсбрук отнюдь не единственный житель этого города, который… как бы это сказать… зарабатывал на своем, как вы выразились, уродстве. Шериф кивнул.
   — Городишко был основан в двадцатых годах, — сказал он, прихлебнув, — когда великие цирки Бэйли и Варнума несколько раз пережидали тут межсезонье. Люди привыкли… да места тут и впрямь красивые, сытные. Тепло. Многие так и осели в этом краю. А многие приехали потом, когда возраст их сшиб с арены.
   — Тогда, — задумчиво проговорила Скалли, ощущая, как в мозгу отчетливо забрезжило понимание, — тогда история города может нам, несомненно, помочь понять наш случай. Здесь возник некий психопатогенный изолят.
   И она с удовольствием отметила про себя, как от этих ее слов лицо шерифа сморщилось, будто он раскусил лимон.
   Она приветливо улыбнулась шерифу и старательно принялась объяснять:
   — Привыкшие к постоянным переездам и к нестабильности общения, к восхищению и рукоплесканиям, к ущербности межчеловеческих отношений с обычными людьми, которую они компенсировали публичностью и славой, все эти бывшие цирковые артисты, оказавшись вдруг в ограниченном и тесном мирке, в обществе самих себя, наедине со своими физическими недостатками, не могли не начать страдать от самых жестоких комплексов. Лишившись сцены, они лишились единственного коммуникативного средства, соединявшего их с миром нормальных людей, и единственной ситуации, которая хоть как-то примиряла их с их уродствами, поскольку только благодаря этой ситуации уродства оказывались для них выгодными. По крайней мере, у некоторых из этих людей наверняка развилась патологическая ненависть ко все…
   — Минутку, минутку, — недовольно сказал шериф и нахмурился. — Что это такое? Нормальные люди, ненормальные люди… Никаких не «этих людей», мэм. Они такие же, как мы, можете мне поверить, уж я-то знаю. С виду они могут выглядеть несколько непривычно, нестандартно даже. Но внутри они такие же, как мы с вами. Абсолютно нормальные, да.
   Скалли снисходительно улыбнулась.
   — Пока серийного убийцу не поймают, его тоже всегда считают абсолютно нормальным и друзья, и соседи, и случайные знакомые, — сказала она. — Супруга преступника либо супруг преступницы тоже, как правило, даже не подозревают о преступлениях — а на суде лишь руками разводят. И потом… шериф. Если считать физически исковерканных людей нормальными, тогда, будучи последовательными, следует признать, что они и преступления могут совершать так же, как остальные нормальные люди?
   По лицу шерифа можно было подумать, что он понял, дай Бог, треть из того, что тут наговорила ему эта болтливая лощеная красотка. Он помолчал, недовольно жмурясь, будто вокруг его лица вилась, жужжа, назойливая муха, а потом, не придумав, похоже, ничего лучшего — прихлебнул.
   Это явно оживило его мозг.
   — Мой опыт мне подсказывает хитрую штуку, мэм, — медленно сказал он, — Наверное, это тоже психология. Гораздо труднее привыкают к физическим недостаткам другие люди, а не сами люди с физическими недостатками.
   Несколько мгновений Скалли честно старалась понять эту глубокую мысль и перевести ее на нормальный английский. Потом взялась за свой бокал с соком. Продолжать спор явно было бессмысленно.
   Молдер, уже несколько минут молча вертевший в пальцах глянцевую двустворчатую корочку меню, наконец подал голос.
   — Скажите, шериф. Тут вот вокруг текста — какие-то виньетки, завитушки, узоры вроде виноградных листьев… и вот эта картинка, — он, постукав ногтем по заинтересовавшему его изображению, протянул открытое меню через столик.
   — Никогда не обращал внимания, — угрюмо прогудел шериф.
   Слева от мелко набранной завершающей строки «Хепкэт-Хэлм. Копирайт 1992» красовалась некая нелепая уродина с круглой лупоглазой башкой, тоненькими ручонками, чрезвычайно рахитичной, но, похоже, все-таки женской грудью и чешуйчатым рыбьим хвостом.
   — Работа какого-то местного художника? — спросил Молдер.
   — Угу.
   — Псевдоним он себе взял какой-то странный. Руль-Всезнайка, так это надо понимать, что ли?
   — Может, и так, — с полным равнодушием ответил шериф. — Джаз он действительно знает, как Эй, Би, Си. И ориентируется в нем классно.
   — Интересно. А можем мы познакомиться с этим… э-э… Рулем?
   Шериф пожал глыбами плеч. Потом махнул рукой куда-то в сторону залива.
   — Чего ж не познакомиться. До его мастерской четверть мили, не больше. Айда.
   И он поднялся.
   Подмышка его форменной рубашки, как успела с содроганием приметить Скалли, была буквально черной от пропитавшей ее неаппетитной влаги. Запах пота, брезгливо подумала Скалли. В лаборатории, как эксперт, надев маску с перчатками и морально подготовившись, то есть поставив в душе некий переключатель с позиции «жизнь» в позицию «работа», она могла ковыряться в любом дерьме ровно столько, сколько требовало дело — но, как женщина была в высшей степени требовательна к гигиеническому состоянию собеседника.
   Шериф был ей уже однозначно подозрителен.
 
   Мастерская 18.23
   Музыка в мастерской ревела, булькала и клокотала так, что на полках прыгали и играли в пятнашки замшелые, в заскорузлых потеках стаканы, не мытые, похоже, еще со времен убийства Кеннеди. Невидимый певец ощутимо тряс щеками, лягался и глодал микрофон. От акустических ударов, следовавших в строго невразумительной последовательности, дрожали подвешенные к потолку образцы уродцев и ужастиков — оскаленных чучел, полуперепиленных и полупереваренных, вывернутых наизнанку и искалеченных всякими иными изощренными способами.
   Руль-Всезнайка трудился, сосредоточенно и самозабвенно согнувшись над перекошенным бугристым черепом очередного монстра. Это было настоящее искусство. И это был настоящий мастер.
   Дышать в мастерской было нечем. Концентрированный, будто серная кислота, дух табака и пива бил непривычному человеку прямо в мозг и вырубал наповал.
   Куда там подпольным лабораториям по производству героина…
   — Всезнайка! — крикнул шериф.
   С тем же успехом он мог пытаться завести тихий академический спор о скрытых альбигойских мотивах в поэзии Данте прямо на стадионе во время финального матча национального чемпионата по регби.
   — Всезнайка!! — надсаживаясь, повторил шериф.
   Он даже сам себя не услышал.
   Агенты за его спиной молча привыкали дышать.
   Тогда шериф гавкнул.
   От хриплого, свирепого лая у приезжих мороз продрал по коже. Даже запись, казалось, на миг застенчиво запнулась, стушевавшись. Руль-Всезнайка крутнулся ужом, с завидной реакцией выставив перед собой руку с каким-то неприятно отблескивающим острым инструментом; похоже, им он и ваял. Шериф аккуратно пригладил лысину и несколько раз повел ладонью сверху вниз: убавь, мол.
   С крайне недовольным лицом Всезнайка потянулся и левой рукой с натугой передернул удивительный, просто-таки экзотично допотопный рубильник — таким, вероятно, Оппи в Лос-Аламосе когда-то жахнул первый в мире Эй-Бам.
   Внезапная тишина жахнула, как Эй-Бам.
   На Руля-Всезнайку стоило посмотреть и в тишине. Судя по всему, он не был обременен никакими физическими странностями, и после кладбищенского шока это уже само по себе могло примирить с любым его своеобразием. Глаза художника под густыми нависшими бровями горели вдохновенным наркотическим блеском, а весь его облик выражал предельную степень раздражения. Он неторопливо вытер руки о тряпку, бывшую явно несколько чище его рубахи, завязанной узлом на плоском мускулистом животе.
   — Что это за реликты? — угрюмо спросил он шерифа, не удостаивая ни Скалли, ни Молдера даже мимолетным взглядом.
   Скалли едва не обиделась — но как раз иссяк запас кислорода в ее легких, она в очередной раз боязливо втянула носом очередной продолговатый кусочек внешней атмосферы и обо всем забыла.
   А Молдер уже начал понимать, что их безупречно элегантный облик, совершенно обыденный и ничем не выдающийся во всех нормальных местах материка, здесь вызывает некое неприятие. Во всяком случае, для Руля-Всезнайки вектор развития моды явно был направлен от пиджака к половой тряпке, от галстука к пластмассовой серьге и от выглаженных брюк к изжеванным и истоптанным бизонами треникам. С его точки зрения, любой причесанный человек был питекантропом.
   — Это агенты ФБР Скалли и Молдер, — со вкусом произнес шериф в ответ. — Познакомьтесь, вот Руль-Всезнайка. Он у нас заправляет комнатой смеха.
   Всезнайка неторопливо подошел к шерифу вплотную и обеими руками взял его за воротник форменной рубахи.
   — Я же просил не называть Кровавый лабиринт комнатой смеха. Просил? Просил! Какого же черта ты…
   Но тут в полной мере проявилась в нем врожденная утонченность истинного творца. Чертыхнувшись, он коротко глянул на Скалли, отвел глаза, отпустил шерифа и тихо, виновато произнес:
   — Простите, мэм.
   Скалли лишь бледно улыбнулась ему в ответ. На самом деле она и впрямь простила бы Всезнайке все, что угодно, и даже на семьдесят лет вперед — если бы он догадался предложить пойти беседовать на улицу.
   Но до такого градуса утонченность Всезнайки не дошла.
   — Ну, а как его звать? — спросил невозмутимый шериф.
   — Как, как… Это тебе не дешевые раз-влекалочки однодневного балагана. Люди приходят туда не ржать. Они приходят бояться. Им там страшно до чертиков.
   — Ты уверен? — спросил ироничный шериф.
   — Это не комната смеха, это святыня ужаса! — крикнул Руль.
   — Ну, святыня так святыня, — согласился добродушный шериф. — Хрен с ней. Тут к тебе иной вопрос.
   Молдер понял, что настал его черед.
   — Мистер… э… Руль, — сказал он, сделав шаг вперед и протягивая творцу меню. — Хотел вас спросить вот о чем. Ведь вы иллюстрировали это?
   — Ну, я.
   — Что это за существо?
   Руль не растерялся ни на мгновение.
   — Это фиджийская русалка, — проговорил он с таким видом, будто его попросили объяснить, что нарисовано там, где нарисован воробей. На какое-то мгновение Молдер и впрямь ощутил себя не знающим элементарных вещей реликтом.
   — Ну да? — ухмыльнулся шериф. Руль презрительно смерил его взглядом и отвернулся.
   — Что такое фиджийская русалка? — спросила Скалли.
   — Фиджийская русалка — это фиджийская русалка, — веско ответил Руль-Всезнайка.
   — Вообще-то это хохма, — пояснил шериф. В его маленьких глазках прыгали веселые чертики. — Подделка, которую Барнум с невероятным успехом выставлял в конце прошлого века. Под чучелом был ярлык: «Фиджийская русалка». А всем было прекрасно видно, что это дохлая обезьяна, к которой пришита длинная задница змеи.
   — Обезьяна? — переспросил Молдер с внезапной заинтересованностью, природы которой Скалли не смогла понять. Вот если бы шериф сказал, что Барнум выставлял чучело марсианина…
   — Да. Макака, что ли. Сделано было так грубо, что никого не удавалось провести. Но Барнум и не пытался. На ярлыке строчкой ниже было написано: «Подлинная подделка».
   — Вот потому-то Барнум и был гением, — не сдержавшись, горячо подал голос Всезнайка. — У него в цирке всегда было не понять, где кончается правда и начинается розыгрыш. Одной это фразой он увеличил сборы впятеро. Самая тщательная подделка раньше или позже была бы раскрыта и стала бы всего лишь тщательной подделкой. Самая настоящая русалка раньше или позже стала бы всего лишь чучелом какой-то очередной настоящей дохлятины. А когда тебе показывают нечто, про что нельзя ни слова сказать с определенностью, тебе хочется смотреть еще и еще, и всем друзьям показать… и раз за разом понять пытаешься, разыгрывают тебя тем, что подделку выдают за подлинник, или тем, что подлинник выдают за подделку. И так и не можешь понять, хоть лопни! Это — класс!
   — То есть вы считаете, что фиджийские русалки могли существовать и на самом деле? — спросил Молдер.
   Руль даже не удостоил его ответом.
   — Штука тут в том, — чуть подождав, сказал шериф, — что понятие «на самом деле» у Барнума просто теряло смысл.
   — И не только у Барнума, — сварливо поправил Руль, глядя в сторону. — Вся наша жизнь устроена так, что понятие «на самом деле» в какой-то момент теряет смысл. Если бы это происходило только у Барнума, тысячи зрителей не дули бы в потолок кипятком… — он передернулся и виновато стрельнул взглядом на Скалли. — Простите, мэм. Молдер покопался во внутреннем кармане пиджака и извлек какую-то фотографию.
   — Мистер Руль, — сказал он, протягивая ее художнику. — Вам никогда не приходилось видеть таких следов?
   Руль насупленно глянул на фото и отрицательно покачал головой. Он явно предпочел бы еще поговорить об искусстве.
   — А вам, шериф?
   На фотографии был отчетливо виден песчаный пляж с россыпью валунов на заднем плане, пересеченный цепочкой странных, глубоко впечатанных следов — двойная вереница частых вмятин со сплошной продавленной полосой между ними.
   — А что это за хренотень? — спросил шериф. Потом, будто вспомнив что-то, ухмыльнулся и покосился на Скалли. И добавил, явственно поддразнивая то ли Руля, то ли Дэйну, то ли их обоих: — Простите, мэм.
   Руль фыркнул.
   — Такие следы были обнаружены двенадцать лет назад, — сказал Молдер негромко, — на побережье озера Эри, близ Баффало. Все эксперты сошлись на том, что, скорее всего, их могла оставить ползшая с опорой на локти макака средних размеров, у которой что-то случилось с задними лапами — то ли паралич, то ли повреждение позвоночника… То ли у нее были не лапы, а хвост вроде рыбьего или змеиного. А вот за этим вот камнем, на фото не видно, лежал труп. С точно такой же дырой в животе, как у мистера Глэйсбрука. Несколько секунд все молчали. Это был номер, по эффектности достойный перворазрядного цирка, и знатоки его оценили. У шерифа как-то странно задергались уголки рта, по-собачьи обнажая могучие зубы. Руль озадаченно почесался в паху, потом виновато глянул на Скалли, но смолчал.
   — Вы хотите сказать, что Джерри загрызла фиджийская русалка? — спросил наконец, шериф.
   — Вы можете сейчас с полной определенностью сказать, что это было не так? — ответил Молдер.
 
   Мотель «Мост через залив», стоянка трейлеров 21.16
   В дверь конторы позвонили, и мистер Нат неторопливо и степенно засеменил к стойке. Он давно отучил себя торопиться. Надо ни на секунду не терять чувства собственного достоинства — тогда и другие будут относиться к тебе с уважением. Эту премудрость он усвоил с детства. Первые попытки вести себя в соответствии с нею, как и следовало ожидать, вызывали в окружающих только животный смех. Но мистер Нат не сдавался — и мало-помалу добился своего. Он знал теперь наверняка: как бы коротки ни были твои шаги, как бы неловко ни ступали твои ноги — никогда не пытайся угнаться за верзилами, за дылдами этими самоуверенными и несносными, которыми по большей части населен мир. Чем более ты будешь лезть вон из кожи, стараясь походить на них и быть не собой — тем смешнее и нелепее окажешься.
   Мужчина и женщина, шедшие сейчас от двери к регистрационной стойке, были как раз из таких долдонов. Элегантные и ухоженные особи, и каждая по-своему классически красива и тщательно сдобрена высококлассной косметикой. Умом мистер Нат понимал, что оба принадлежат к лучшим образчикам человеческой породы — но он уже давным-давно не только не завидовал таким, как они; такие, как они, попросту были ему физически неприятны. Можно сколько угодно твердить себе: ну не виноваты же эти мордовороты в том, что уродились мордоворотами, и надо по мере сил относиться к ним нормально, без предубеждения — однако, что поделаешь, выглядели-то они на редкость уродливо.
   Вероятно, так же, как для них самих — двухметровые, похожие на грузовики гориллы с покатыми узкими складчатыми лбами, узлами мышц с покрышку и половыми органами с выхлопную трубу; у самцов длиной, у самок размером отверстия.
   Да, именно так. Разумеется, эти гулли-веры и гулливерши могут отличить более соразмерно и правильно сложенную гориллу от менее соразмерно и правильно сложенной; но кто из них решится от души назвать хоть самую соразмерную гориллу привлекательной и красивой?
   Даже маленький Коммодор, лежа на своей подстилке в углу, приподнял голову и чуть оскалил зубы, а когда пришельцы приблизились, вполне недвусмысленно заворчал.
   — Полегче, песик, полегче, — сказал мистер Нат. — Это тоже люди.
   Коммодор умолк, но продолжал щериться с негодованием.
   По своим специальным ступенечкам мистер Нат вскарабкался на специальную подставочку, проходившую за стойкой по всей ее длине и с профессионально приветливой выжидательностью воззрился на пришельцев.
   — Чем я могу вам помочь? — спросил он.
   Молдер несколько мгновений растерянно смотрел на пожилого бородатого карлика с маленьким, с кулачок, сардоничным личиком и умными, но донельзя язвительными глазами, над которыми нависал громадный выпуклый лоб, и неожиданно сам для себя спросил:
   — Вы много работали в цирке?
   Он сразу пожалел о своей несдержанности. Крохотный управляющий мотелем поджал губы, словно говоря: ничего, кроме очередной вопиющей бестактности, я от вас и не ожидал. А потом начал:
   — С чего это вы взяли, что я когда-либо вообще посещал в своей жизни столь отвратительное заведение, как цирк? А тем более, уродовался там?
   Скалли бросила на Молдера короткий, сочувственный взгляд и отвернулась, самоустраняясь.
   — Понимаете, — понимая всю безнадежность попыток загладить вину, начал Молдер, — мы приехали только сегодня утром, и уже успели повстречаться здесь со многими знаменитыми…
   Его попытка хоть завуалированной лестью смягчить ситуацию провалилась мгновенно и с треском. Ему даже не дали закончить фразу.