— А с этим лейтенантом, который вел дело, вы не разговаривали?
   — Пытался. Только это не лейтенант, а лейте-нантша. Таня Проттер. Ее в управлении Моссада тоже никто не видел с вечера субботы. Сегодня на работу она не явилась. Но все это абсолютно ничего не значит. Позвоните Молдеру еще раз, возможно, его телефон просто был выключен.
   Скалли без особой надежды выполнила распоряжение. «Абонент временно недоступен», — вновь услышала она в трубке.
 
   Израиль.
   Где-то между Тель-Авивом и Иерусалимом…
   Странная стена слева снова плавно скользнула вверх, и находившимся в таинственном чертоге открылась неширокая, мощенная брусчаткой улочка. Ярдах в ста дальше по улице угадывалась площадь, на которой бурлила пестрая толпа. Судя по одежде и архитектуре, действие происходило в Южной Европе в конце девятнадцатого века или в начале двадцатого. Цепь жандармов, или как их там называли, сдерживала толпу на площади — по всей видимости, освобождая место для проезда некоей важной персоны.
   — Итак, продолжаем, — провозгласил ведущий тоном экскурсовода. — Revenons a nos moutons note 22, так сказать. Перед вами Сараево тысяча девятьсот четырнадцатого года, пятнадцатое июня по юлианскому календарю, или двадцать восьмого июня по григорианскому календарю, — как вам будет угодно. Через два часа сюда подъедет наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд — это его уже давно ожидает ликующая толпа… И, сами понимаете, прозвучат два роковых выстрела члена террористической организации «Молодая Босния», изменившие судьбу мира двадцатого века. «Молодая Босния» выступала за освобождение Боснии и Герцеговины от австро-венгерской оккупации. Своего они, конечно, добились, но вряд ли в том виде, о котором мечтали… Accessio cedit principali note 23. Ведущий выдержал эффектную паузу и продолжил: — Так вот, член «Молодой Боснии» Гаврило Принцип пройдет через несколько минут по этой вот неширокой безлюдной улочке. Вам, здесь присутствующим, предоставляется уникальная возможность изменить сам ход истории. Et voila (justement) comme on ecrit I'histoire note 24, как любил повторять один прославленный философ. Не будет злосчастных выстрелов, поразивших наследника престола и его супругу, не будет Первой мировой войны. Германия не потерпит сокрушительного поражения и не будет унизительного Версальского договора. Соответственно, у немцев не возникнет и желания реванша, не придут к власти нацисты, и, сами понимаете, Вторая мировая война тоже окажется под вопросом. С другой стороны, если не случится злополучных выстрелов в Сараево и Россия не вступит в войну, то Российская империя будет развиваться экономически — у русских, как я понимаю, благополучный тринадцатый год стал притчей во языцех, — не наберут силы революционные настроения, и никаких грандиозных катаклизмов, что вы имели счастье наблюдать, не произойдет. Кто-нибудь остановит бойца «Молодой Боснии», и мир станет другим. Совсем другим. Когда вы выйдете отсюда, вы почти наверняка обнаружите, что никого из ваших друзей и родных попросту не существует в измененной реальности. Да и сами вы всерьез рискуете оказаться в новом мире на птичьих правах ходячих аномалий — пришельцев из другой истории, без роду, без племени в самом буквальном смысле этого слова, ведь и семейная жизнь ваших предков сложится иначе. Зато история двадцатого века не будет такой мрачной и кровопролитной. Есть желающие повернуть вспять колесо истории? Это вам не похитить маленького мальчика небогатых родителей, который впоследствии прославился всего лишь тем, что писал песенки. Здесь цель другая — предотвратить миллионы жертв, остановить потоки крови, которая еще не пролилась… Si vis pacem, para bellum note 25.
   Воцарившаяся тишина давила на уши. Молдер понимал, что все происходящее тщательно спланировано, но не понимал конечной цели этого странного представления. К чему эти наглядные уроки? И зачем сидят вдали сцены девять старцев — изучают реакцию зрителей, что ли?
   Почти одновременно с мест поднялись двое, но первый был Вячеслав Заборин, и все взгляды устремились на него.
   — Я прекрасно понимаю, для чего устроена вся эта демонстрация, — начал Заборин. — Я сознаю, что у меня — или у любого, кто попытается что-либо сделать, — вряд ли что-нибудь получится. Возможно, вы просто остановите меня в последний момент, как я остановил молодого человека, — он кивнул на все еще не рискующего подняться с четверенек скандинава. — Но скорее всего, в мире просто не произойдет никаких изменений. Как ничего не менялось целые полтора месяца после смерти несчастного Франца Фердинанда, или как не изменилось после расстрела мексиканцами его дядюшки, эрцгерцога Максимилиана. В самом деле, парадокс; конфликт произошел между Австией и Сербией, войну объявила Германия Франции, а первой под раздачу попала Бельгия… Впрочем, — Заборин выдержал паузу, кивнул на окно в прошлое, — мне действительно интересно было бы посмотреть, изменится история двадцатого века, или же нет. В конце концов, это стало бы хорошей проверкой некоторых историософских теорий… Словом, наверное, я буду корить себя, если не воспользуюсь вашим любезным предложением.
   — Очень похвальные слова, юный друг! Dum vivimus, vivamus note 26, — произнес человек в просторных одеяниях, и непонятно было, одобряет он поступок или насмехается. — Ну, а вас что подвигло предотвратить убийство эрцгерцога Франца Фердинанда? — повернулся он ко второму поднявшемуся добровольцу.
   Все посмотрели на мужчину лет тридцати с удивительно незапоминающимся, невыразительным лицом. Из таких получаются отличные шпионы, но чаще — страховые агенты, коммивояжеры и клерки.
   — Я никогда не кичился своими предками, в отличие от некоторых своих родственников… — начал невзрачный доброволец.
   — Правильно, — кивнул конферансье и добавил, словно желая вновь продемонстрировать свою образованность. — «Affecter le mepris de la naissance est un ridicule dans le parvenu et une lachete dans gentilhomme» note 27.
   — …но по закону Австрийской Республики от тысяча девятьсот двадцатого года, — продолжал невзрачный, — я не имею права появляться на ее территории. Потому, что во мне течет одна шестнадцатая крови Габсбургов. И предотвратить убийство одного из членов семьи, хочу я этого или не хочу, — мой прямой долг чести, от которого я не имею права уклониться.
   «Надо же, в какое великосветское общество я попал», — подумал Молдер. Впрочем, с ним бывало и не такое.
   — Что ж, мне нечего вам возразить, — сказал конферансье потомку прославленного рода. — Caput atro carbone notatum note 28. Можете попытаться сделать это вдвоем. Надеюсь, вы сработаетесь.
   — Я тоже пойду, — неожиданно встал еще один человек. — Объяснять причину своего решения не буду, но смею вас заверить, что она достаточно весома.
   Молдер пригляделся к третьему добровольцу и сразу узнал его — тот самой гипотетический террорист, явившийся иод ручку с замаскированной сотрудницей Моссада. Кстати, розового платья в зале что-то не было видно.
   Террорист присоединился к Заборину и его случайному товарищу.
   — У вас есть оружие? — спросил ведущий этого диковинного действа.
   — Я справлюсь и без него, — скупо процедил За-борин. — Но как это все будет выглядеть технически? Я имею в виду переход во времени? А также наше возвращение назад?
   В голосе русского прозвучали странные нотки. Молдер так и не понял, была ли это насмешка, и если была, то над кем — над собой, над организаторами странного действа или над общим пафосом ситуации?
   — Технически все будет выглядеть до безобразия просто, — охотно ответствовал ведущий. — Aequat causa affectum note 29. Вы просто проходите через невидимую линию, отделяющую наш храм от прошлого. Когда пересечете — обернетесь и увидите нас, взирающих на ваш беспримерный подвиг. Но увидите только вы — никому из лсителей тогдашнего Сараево это будет недоступно. А затем точно так же вы вернетесь, со щитом или на щите.
   Потомок австрийских эрцгерцогов, выходец из уральской глубинки и человек, не пожелавший ни представиться, ни объяснить свои мотивы, подошли друг к другу и пожали руки. Пусть даже цели у них и были разные, но задача оставалась одна.
   — И как мы его узнаем, этого Гаврилу Принципа? — спросил австриец по происхождению, никогда не видевший своей родины.
   — Сердце подскажет. Alea jacta est note 30. Он пройдет здесь ровно через одну минуту пятьдесят три секунды.
   Забории, не оглядываясь назад, решительно переступил черту, его случайные напарники двинулись следом. По залу пробежал шепоток — все-таки не каждый день у тебя на глазах совершаются путешествия во времени, многие просто считали это неосуществимым, фантазиями досужих писак. Хотя, в отличие от большинства, Молдер стопроцентно знал, что хронопутешествия вполне возможны.
   Вот странники во времени (точнее было бы назвать их посланцами, поскольку они имели вполне конкретную цель) вышли на середину улицы. Здесь все трое почти сразу же обернулись, чтобы убедиться в словах странного человека, пообещавшего, что они увидят храм и людей, внимательно за ними наблюдающих. Затем они перешли к дому напротив и встали там в ожидании. Потомок древнего рода достал пачку сигарет и зажигалку, Заборин что-то сказал ему, тот кивнул и убрал курево в карман пиджака.
   К ним тут же подошел уличный торговец каким-то мелким товаром с лотком на груди, но все трое так решительно покачали головами, что коробейник поспешил ретироваться.
   И в это мгновение последний из присоединившихся неожиданно развязал свой галстук, переложил что-то из пиджака в карман брюк, снял пиджак и бросил его вместе с галстуком под ноги. Затем, ни слова не; говоря, он резко развернулся и быстрым шагом пошел в сторону площади, где огромная толпа поджидала проезда эрцгерцога. Заборин что-то крикнул ему в спину, но человек не отреагировал. Потомок Габсбургов бросился за ним, догнал и положил руку на плечо. Тот сбросил руку и бегом пустился к площади. Австриец остался беспомощно стоять на месте, растерянно переводя взгляд с беглеца на Заборина, который так и не двинулся с места, и на выход в современность, видимый только ему и двум его спутникам.
   И тут случилось нечто совершенно непредсказуемое. На голову быстро двигавшегося к площади спутника Тани Проттер внезапно рухнул балкон третьего этажа. Небольшой, но добротный балкончик, с мраморными или гипсовыми перильцами. Впрочем, жертве это было уже без разницы — первым же увесистым обломком беглеца ударило по затылку, он упал ничком и затих.
   — Как вы видите, прошлое сопротивляется инородному телу, — бесстрастно прокомментировал происходящее человек в просторных одеждах. — Alia tempora, alia mores note 31.
   Захлопали ставни окон, на шум поспешно подтянулись несколько человек с площади — зеваки одинаковы во все времена и во всех странах, так что среди собравшихся по случаю приезда эрцгерцога нашлись и такие, кто рискнул пропустить приезд именитой особы из любопытства посмотреть, кого это там придавило за углом?
   Потомок Габсбургов бросился было помогать вытаскивать пострадавшего из-под обломков (хотя тому вряд ли уже требовалась помощь), но спохватился и повернулся к оставшемуся спутнику, А Забо-рин уже спешил навстречу троим молодым людям, решительно шагающим к площади. Все трое были одеты в одинаковую одежду — по всей видимости, гимназическую или студенческую форму.
   Молдер подался вперед. Трое! Не один! А вдруг это совсем не те? Как выяснить, кто из них кто? Он вспомнил, что Гаврило Принцип был сербом, но на каком же языке собирается с ними говорить Заборин?
   Но Заборин уже что-то говорил: сперва на английском, потом на довольно сносном немецком. Австриец, видимо, решил, что рискует опоздать к участию в ломке историй, и бестолковой, женской трусцой подбежал к русскому.
   Это он сделал зря. Студиозусы и без того нервничали. Неизвестно, за кого они приняли Заборина в его, мягко говоря, не соответствующем тогдашней моде костюме, но увидев, что на помощь странному типу спешит еще один такой же, юнцы откровенно запаниковали. А тут еще австриец в простодушном желании помочь что-то брякнул, Заборин машинально обернулся на голос — и в этот момент один из студентов сделал резкое движение правой рукой.
   Видно было все прекрасно, различались далее мельчайшие детали. Молдер сперва увидел, как побледнел русский, и только потом, когда Забории, покачнулся и привалился к стене, разглядел у него в боку светлую костяную рукоять ножа.
   Между тем юнцы в форме побледнели не меньше своей жертвы, но быстро пришли в себя. Теперь они действовали скоро и решительно — людям, все равно оказавшимся вне закона, отступать уже было некуда. Потомок Габсбургов и рта не успел открыть, как второй студент выхватил из-за пазухи допотопный пистолет и выстрелил ему прямо в лицо.
   Откуда-то от площади раздалась резкая трель свистка. Трое террористов быстро развернулись и бросились наутек. Потомок Габсбургов распростерся на мостовой, жизнь однозначно покинула его. Рядом с ним, привалившись спиной к стене, стоял Заборин.
   Молдер не стал дожидаться, пока на место происшествия подоспеют жандармы. Перешагнуть границу между настоящим и прошлым оказалось просто — он даже ничего не почувствовал. Он спешил. Оттолкнув какого-то прохожего в мышастом сюртуке, Молдер подбежал к Заборину, подставил плечо, чтобы тот мог на него опереться, как давеча Фазнер, и, почти взвалив раненого на спину, поковылял с ним обратно, в полутьму святилища.
   Хорошо, что улочка была действительно узкая и Молдер подоспел как раз вовремя — жандармы и десятки любопытных спешили к месту нового происшествия. И никто поначалу не обратил внимания, что человек в странных одеяниях… — позвольте, но он уже одет по моде начала двадцатого столетия: фрак, цилиндр, тросточка — подобрал пиджак и галстук первого погибшего и, зацепив тросточкой безжизненное тело потомка Габсбургов, волочет его в храм, причем без видимых физических усилий.
   Стена закрылась, едва Молдер и Заборин переступили невидимую черту. Тем не менее, странный хозяин вечера уже успел затащить внутрь тело с вещественными доказательствами того, что в Сараево побывали гости из будущего. Молдер вдруг представил себе лица жандармов и зевак, которые видели, как он с Забориным входил прямо в. стену, и не смог сдержать нервной ухмылки.
   Он помог Заборину добраться до— тумбы, усадил и попытался отдышаться.
   — Как ты? — спросил Молдер, немного восстановив дыхание. — Серьезно зацепило?
   Заборин, все еще бледный до синевы, хотел ответить, но тут что-то со стуком упало рядом с ним на каменные плиты пола. Молдер нагнулся и подобрал нож — должно быть, самодельный, с широким лезвием и кровостоком. Только тут он заметил, что от стены святилища за ними не тянется кровавого следа.
   — Как рана? — снова спросил он и крикнул на весь храм: — Эй! Врачи есть?
   — Погоди, — негромко перебил его Заборин. — Врача пока можно не звать.
   — Что?!
   — Странно, рана словно затянулась. Болит заметно, но терпеть можно, — пояснил Заборин, осторожно ощупывая пострадавший бок. — Можно сказать, легко отделался.
   Пришлось согласиться, что — да, легко. Должно быть, полученные в прошлом раны заживают ускоренно — иначе вокруг тумбйт Заборина уже растеклась бы кровавая лужа, а сам бы он потерял сознание от потери крови. У Молдера отлегло от сердца.
   — Вот, держи, сувенир из прошлого на память, — он протянул русскому нож. Думаю, нас отсюда не выпустят, пока все не закончится…
   — Я тоже так считаю, потерплю. Но зачем ты… Их оборвал голос хозяина вечера:
   — Самое обидное, — громко произнес ведущий чудного действа, который не счел нужным сменить одежду и теперь красовался в щегольском фраке начала века, — что эти трое студентов были всего-навсего группой прикрытия. А Гаврило Принцип беспрепятственно прошел к месту своего будущего подвига.
   Animus meminisse hortet note 32. Есть желающие повторить попытку его устранить? Нет желающих. Хотя вы можете сказать нам — и по просьбе любого из присутствующих мы откроем выход в любую точку времени и пространства за последние восемьсот лет. Увы, наши силы не безграничны. Если хотите, можете попробовать задушить в колыбели Наполеона. Или Гитлера. Или даже Чингисхана — только намекните. Но вы все уже поняли, что прошлое изменить нельзя. Оно уже состоялось, и нам остается принимать его таким, какое оно есть. Ad impossibilia nemo tenetur note 33.
   Да, в зале все это понимали — пример был более чем красноречивый.
   — Но отнюдь не для того, чтобы сообщить вам столь банальную истину, мы с таким трудом собрали вас всех здесь. Прошлое изменить нельзя, это даже не теорема, а аксиома. А вот будущее — можно. И оно в ваших руках, как бы пошло это ни прозвучало. Ceterum censeo, Carthaginem esse delendam note 34.
 
   Тель-Авив.
   Израиль.
   Отель «Моонлав»
   Дайана Фоули ходила по гостиничному номеру, время от времени сердито поглядывая на телефон.
   Человек, сидевший в кресле в углу, достал пачку «Morley», сорвал упаковку и вынул сигарету,
   — Я думаю, что никто не позвонит, — сказал он. — Миссия провалилась. Это была чья-то шутка.
   — Но почему тогда на съезде оказался Молдер? — нервно спросила Дайана. — И куда он пропал? Между прочим, сегодня вечером в отель не явилось еще десятка два участников съезда. И нет их до сих пор,
   — Ты переписала их имена?
   — И имена, и места жительства… Но если оправдаются ваши худшие подозрения — большая часть из них наверняка окажутся фальшивыми.
   — Ложная информация — тоже информация, — философски ответил человек в кресле, поднося зажигалку к сигарете.
 
   Израиль.
   Между Тель-Авивом и Иерусалимом,..
   Хозяин вечера прошелся по ярко освещенной сцене, на заднем плане которой, словно декорации, так и сидели девять неподвижных старцев. Затем он взмахнул рукой:
   — Смотрите!
   Правая стена поднялась так же, как до этого поднималась левая. Все присутствующие развернулись на своих тумбах в ту сторону.
   Перед ними оказалось звездное небо. Не то, которое можно увидеть ясной ночью, а то, которое видно лишь из космоса.
   — Увы, это один из вариантов будущего нашей планеты. Ее просто нет, сверхмощный взрыв разнес Землю на пояс астероидов, вроде того, что кружится между Марсом и Юпитером. Chaque defaut a sa qualite et chaque qualite a son defaut note 35. По этому сценарию через двести пятьдесят два года Земля исчезнет как небесное тело. Но это, как вы сами понимаете, самый крайний случай. Могу показать вам и другие возможные варианты будущего.
   Он выдержал театральную паузу, предоставив гостям время осмыслить сказанное и полюбоваться пустым космическим пространством на месте некогда цветущей планеты.
   — Для наглядности, мы вам покажем разные варианты из разных точек земного шара. Но время будет одно — двести пятьдесят два года спустя, то есть в семь тысяч сорок шестом году от сотворения мира, в пять тысяч двести четвертом от всемирного потопа, в четыре тысячи двести шестьдесят втором от рождения Авраама, в три тысячи семьсот пятьдесят седьмом от исхода израильтян из Египта, в три тысячи семьсот пятьдесят седьмом году от коронования царя Давида, в две тысячи девятьсот девяносто девятом от основания города Рима, в две тысячи двести сорок седьмом году от Рождества Христова, в тысяча шестьсот двадцать седьмом году по мусульманскому летоисчислению и четыреста пятьдесят четвертом по Революционному календарю. Надеюсь, я достаточно точно определил дату грядущих событий?
   Стена опустилась, лишив их зрелища, впечатляющего не столько своим видом, сколько содержанием. Через несколько мгновений она поднялась снова.
   — Чтобы сгладить ваше мрачное впечатление, сначала я покажу полную противоположность только что увиденой картине — индустриальный, высокотехнологичный мир, где земляне вышли в большой космос и где царит относительное социальное благополучие. Правда, это тоже не далось без войн и потрясений, но это лучший вариант из всех возможных. Concordia discors note 36, так сказать.
   Через мгновение зрителям открылась панорама грандиозного города, увиденного с высоты птичьего полета. Город нельзя было не узнать по огромной статуе Свободы, однако даже для коренного ньюйоркца он выглядел странно, коренным образом изменившись за два с половиной века. В частности, Молдер не заметил нынешней гордости нации — двух небоскребов Международного Торгового Центра. Видимо, их таки снесли за старостью, хотя, казалось бы, строили на века. Над городом сновали необычного вида летательные приспособления — появись такие в наше время, вот обрадовались бы рядовые участники всемирного съезда уфологов! И как завершающий штрих к этой поистине воодушевляющей картине — ярко-голубое небо и пролетающая над Гудзоном стая журавлей…
   Честно говоря, Молдеру, стало чуть грустно, когда стена опустилась.
   Опустилась, чтобы почти сразу подняться вновь.
   Есть такой старый и широко распространенный в силовых ведомствах прием — добрый и злой следователь. Работа на контрастах иногда дает крайне неожиданные результаты. И, похоже, таинственные режиссеры удивительного представления прекрасно это понимали: теперь над бескрайним океанским простором стянулись грозовые тучи, а из воды торчала легко узнаваемая рука статуи с зажатым факелом, которая в предыдущем видении осеняла процветающий город. Комментарии были, как говорится, излишни. Ведущий вечера ни слова и не произнес.
   Потом им показали площадь Святого Петра в Риме, на которой возвышалась групповая статуя, — картинка проецировалась долго, и в монументальных фигурах можно было узнать Маркса, Ленина, Сталина и какого-то незнакомого, явно еще не рожденного политика. Затем были улицы Каира, занесенные снегом, потом улицы какого-то европейского города, по которым сновали серовато-зеленые существа невысокого роста, — людей видно не было, и при виде этой картинки Молдер непроизвольно сжал кулаки. Потом промелькнуло здание Белого Дома, над которым почему-то развевался зеленый флаг.
   Человек в просторных одеждах (а он снова оказался в них) что-то говорил, объяснял, поминутно к делу и без дела вставляя изречения на латыни, которые мало кто в зале понимал; в вариантах будущего, которые считал безопасными, он предлагал прогуляться и поговорить с людьми будущего — правда, сразу же предупредив, что их английский отличается от современного столь же сильно, как язык Джойса от языка Ричарда Третьего или Джеффри Чосера note 37. Желающих попутешествовать во времени почему-то не нашлось.
   Наконец стена опустилась и больше не поднялась. Человек в свободных одеждах оказался вновь посреди ярко освещенной сцены, за ним все так же, почти не шевелясь, сидели девять таинственных старцев.
   — Итак, господа, вы видели шестьдесят семь возможных вариантов будущего. Хотя могли увидеть сегодня шестьдесят девять, но двое из вас оказались недостойны, чтобы их вариант вообще имел право на жизнь. Confessus pro judicato habetur note 38. Положа руку на сердце, мы полагали, что вариантов будет больше, но из десяти тысяч потенциальных кандидатов судьба привела сюда только вас — значит, пусть так оно и будет. Чей вариант будущего реализуется, зависит от вас, здесь сидящих. Ваше действие, или бездействие, приведет к тому или иному варианту развития событий. Cupio omnia, quae vis note 39.