Страница:
Барбара Картленд
Любовь на краешке луны
От автора
Посетив Дордонь в 1980 году, я нашла ее столь же прекрасной, как знаменитые виноградники вокруг Бордо. А депрессия, о которой пойдет речь, началась в 1860-х годах, когда во Францию из Америки завезли растения, зараженные филлоксерой.
Прежде чем природу заболевания сумели как следует распознать, эпидемия распространилась с такой скоростью, что ее уже ничем нельзя было остановить.
В Перигоре наибольший ущерб от нее пришелся на конец 1870-х годов, и к 1892 году во всей области виноградники занимали всего лишь одну пятую площади, отведенной им двадцатью годами раньше.
Да, урожаи теперь устойчивы, хотя население не достигло еще прежней численности. Грузовики возят клубнику в Париж. Дордонь занимает первое место среди департаментов Франции по производству каштанов; табак нередко приносит фермерам основную долю дохода.
Полторы тысячи рабочих трудятся на дюжине бумагоделательных фабрик; древесина, плоды и племенное животноводство являются источником существования жителей департамента.
Но туризм побеждает все остальное, и восхищение «краешком луны» таится в боевом кличе перигорийцев, сочиненном тысячу лет назад: «Злому — камень, другу — любовь, меч — врагу! Истинный перигориец найдет и то, и другое, и третье».
Прежде чем природу заболевания сумели как следует распознать, эпидемия распространилась с такой скоростью, что ее уже ничем нельзя было остановить.
В Перигоре наибольший ущерб от нее пришелся на конец 1870-х годов, и к 1892 году во всей области виноградники занимали всего лишь одну пятую площади, отведенной им двадцатью годами раньше.
Да, урожаи теперь устойчивы, хотя население не достигло еще прежней численности. Грузовики возят клубнику в Париж. Дордонь занимает первое место среди департаментов Франции по производству каштанов; табак нередко приносит фермерам основную долю дохода.
Полторы тысячи рабочих трудятся на дюжине бумагоделательных фабрик; древесина, плоды и племенное животноводство являются источником существования жителей департамента.
Но туризм побеждает все остальное, и восхищение «краешком луны» таится в боевом кличе перигорийцев, сочиненном тысячу лет назад: «Злому — камень, другу — любовь, меч — врагу! Истинный перигориец найдет и то, и другое, и третье».
Глава 1
1878 год
Граф Лэнгстонский успел взять с серебряного блюда вторую баранью котлету, когда дверь в столовую отворилась и вошла его сестра.
Глядя на нее, облаченную в платье для верховой езды, граф улыбнулся.
— Ты, я вижу, опоздала по своему обыкновению. Что, снова конь задержал тебя?
— Как всегда! — воскликнула леди Канеда Лэнг. — Кто еще мог бы увлечь меня в столь ранний час?
Брат расхохотался.
— Ну, тебе виднее. Кстати, а что случилось вчера с Уоррингтоном?
Канеда переложила на тарелку яичницу с беконом, оставленную на боковом столе, и села напротив брата.
— По-моему, Гарри, тебе придется поговорить с ним. Уоррингтон начинает докучать мне. Он вынудил меня пойти с ним в консерваторию и удерживал там чуть ли не силой!
— Ты избавишься от уймы хлопот, если примешь его предложение, — заметил граф.
В голосе сестры прозвучала возмущенная нотка.
— Я не намерена выходить ни за лорда Уоррингтона, ни за одного из оболтусов, что делали мне предложение за последние два месяца. Почему-то они не проявляли подобную активность, пока ты не унаследовал титул и внушительное состояние.
— Экая циничная особа — и это в девятнадцать лет! — смеясь, произнес граф. — Моя дорогая Канеда, ты довольно хороша собой, и нет ничего удивительного в том, что мужчины готовы положить свое сердце к твоим ногам; к тому же ты так прелестно одета.
— Я признательна тебе за это, Гарри, — наконец смягчилась Канеда. — Каждый день, каждое мгновение я чувствую себя принцессой из сказки, особенно когда подумаю, что мой гардероб полон великолепных платьев.
— Мне кажется, ты просто напрашиваешься на комплименты; однако тебе, я думаю, известно: без пестрых перьев птичка красивой не будет.
— Конечно, — согласилась Канеда. — Но, Гарри, быть богатым — это восхитительно, не так ли? Чудесно жить здесь, ездить на Ариэле и тех великолепных лошадях, которых ты купил для меня!
— Значит, ты все утро учила его? — спросил граф.
— Я покажу тебе два новых трюка, как только ты найдешь для этого время. Ты не поверишь, но клянусь: конь понимает каждое мое слово. Какие бы великолепные лошади ни наполняли твою конюшню, второго такого Ариэля не сыщешь.
Граф не стал возражать.
Он знал, как сестра относится к этому коню; она получила его от отца еще жеребенком, даже ходила за ним — по причине тогдашней бедности.
Ее отец и брат поделили между собой лошадей, имевшихся у них на конюшне, и владеть собственной лошадью было для Канеды пределом мечтаний, так как она с детских лет воспылала любовью к этим животным. И вот из Ариэля — это следовало признать — ее заботами получился удивительный конь.
Брат уже собирался расширить конюшню, чтобы разместить всех лошадей, которых намеревался купить в ближайшее время.
Но девять месяцев назад Гарри Лэнг проснулся однажды утром, ошеломленный известием, что отныне он граф.
От титула и состояния графов Лэнгстонских его, наследника младшего сына, отделяло три жизни. Отец Гарри погиб на охоте два года назад, и вот теперь шторм в Ирландском море погубил его дядю вместе с двумя сыновьями возвращавшегося с Изумрудного острова1.
Отец Гарри не ладил со старшим братом, и, поскольку тот как глава семьи финансировал всех остальных ее членов, жили они в чрезвычайной бедности.
Но, как справедливо думала Канеда, тогда в своем крохотном поместье посреди небольшой деревеньки они жили куда счастливее богатой родни, обитавшей в огромном доме и владевшей огромным состоянием.
Оба сына графа были старше Гарри и так самозабвенно увлекались фривольными развлечениями Лондона, что, невзирая на давление родителей, отказывались жениться.
Один волочился за красавицами из общества — естественно, замужними; другой предпочитал смазливеньких актрис, которых легко можно было найти на сценах Друри Лейн2 и Гейети3, особенно славившегося своими красотками.
В итоге к тридцати годам оба они оставались неженатыми… Таким-то образом Гарри в свои двадцать четыре года, будучи законным наследником, стал девятым графом Лэнгстонским.
Канеде казалось, что это судьба взмахнула над ними волшебной папочкой и, словно Золушку тыква, превратившаяся в сказочную карету, привезла ее во дворец принца.
Лэнгстон-парк, который ей довелось посетить к этому времени лишь несколько раз, вполне соответствовал такому определению.
Огромное сооружение в стиле Блейнхемского дворца4 и замка Говард, воздвигнутое тем же архитектором, Ванбругом, очаровало ее еще при подъезде к Лэнгстон-парку.
Хотя Гарри был немногословен, по жилке, бьющейся у него на виске, она поняла, что брат ощущает подобный восторг.
Тотчас по их прибытии состоялись похороны безвременно ушедших графа и его сыновей; огромный дом наполнили родственники, съехавшиеся со всей Англии не только для прощания с усопшими, но и за тем, чтобы посмотреть на наследника придирчивым взглядом.
Последние двадцать пять лет Джеральд Лэнг уделял немного внимания родственникам, а они — соответственно — ему, и всем, вполне очевидно, хотелось понять, каким будет новый глава рода, станет ли он соблюдать сложившиеся традиции.
Немыслимо, думала Канеда, наблюдая за собравшимися, чтобы внешность брата не произвела на них впечатления.
Широкоплечий, светловолосый, красивый, Гарри выглядел истинным Лэнгом.
Трудно было даже представить, что этот молодой человек — англичанин лишь наполовину, ибо его мать была француженкой.
Канеда, напротив, унаследовала черты роскошной красавицы Клементины де Бантом, с которой Джеральд Лэнг познакомился во время поездки по Франции и воспылал к ней страстью, немедленно решив сделать своей женой.
Брак с иностранкой сочли несомненной ошибкой не только Лэнги, но и Бантомы, разъяренные тем, что нищий и — с их точки зрения — ничтожный англичанин убедил Клементину бежать с ним буквально накануне свадьбы с другим человеком.
Графы де Бантом всегда держались надменно.
Впадения в Перигоре на берегах Дордони принадлежали им не одно столетие, а богатству сопутствовало могущество.
Подобно всем французским аристократам они полагали, что и дети их не осквернят чистоту и благородство крови, вступая в брак с представителями не менее знатных родов.
Клементина была обручена с герцогом де Сомаком, человеком много старше ее.
Склонив ее к бегству, Джеральд Лэнг оскорбил не только Бантомов, но и герцога, столь же влиятельного в долине Луары.
Месть за оскорбление приняла характер вендетты, направленной против Джеральда Лэнга и имевшей многочисленные последствия.
Во-первых, вступив в брак с Клементиной, Джеральд обнаружил, что не может более посещать Францию без того, чтобы не быть задержанным по какому-либо вздорному обвинению.
Поначалу ему казалось странным, что простого путешественника могут постоянно препровождать для допроса в ближайшую жандармерию.
Однако он скоро понял, кто стоит за происходящими совпадениями, и неотвратимое преследование не позволяло более ему с женой посещать Париж.
Но похожие мелкие оскорбления приходилось испытывать и в Лондоне: французский посол явно получил от герцога соответствующие указания.
Поэтому было весьма кстати, что Джеральд Лэнг не принадлежал к тем, кто стремился блистать в свете, и вполне довольствовался ролью сельского джентльмена, обществом своей жены и детей, а также — когда представлялась возможность — верховой ездой.
К счастью, он был великолепным наездником, а потому больше ездил на чужих лошадях, чем на собственных.
Сквайры, соседствовавшие с Лэнгами, симпатизировали им и часто предоставляли отцу и сыну своих лошадей для участия в скачках, стипль-чезе5, кроссе и выездной охоте.
Они никогда бы не отказали и красавице Канеде, однако последние годы она обходилась собственным конем, которого любила больше всех на свете.
Так что Гарри, сделавшись владельцем имения, немедленно прибавил к нему первоклассную конюшню; возможность выезжать на собственных лошадях была для него верхом блаженства.
А открыв двери дома Лэнгстонов на Гросвенор-сквер6, брат и сестра стали пользоваться неизменным успехом.
Соблюдая приличия, они шесть месяцев выдерживали траур по покойному дяде и лишь потом вихрем ворвались в свет.
Внешность и обаяние Гарри — вкупе с титулом — открывали перед ним любые двери; Канеда пользовалась успехом иного рода, но не меньшим.
Если Гарри внешностью и манерами напоминал своих предков-англичан, то невысокая Канеда была похожа на мать.
По ее темным волосам пробегали таинственные синие огоньки, а огромные глаза в обрамлении длинных темных ресниц притягивали к себе как магнит.
На этом французские черты кончались: голубые, как у брата, глаза, сочетаясь с темными волосами, делали ее очаровательное лицо еще прекраснее. И любой мужчина, раз поглядев на нее, уже не находил спасения.
— Гарри, это немыслимо! — выпалила Канеда вскоре после их появления в Лондоне. — Только сегодня вечером мне сделали три предложения!
— Меня это не удивляет, — ответил Гарри.
Он-то видел, как сестра блистала в тот вечер на балу среди своих ровесниц, казавшихся рядом с ней неуклюжими, косноязычными и застенчивыми.
Ну а в обществе ослепительных, умудренных опытом женщин постарше Канеда заметно отличалась некой особенностью, делавшей ее совершенно неотразимой.
Наверное, секрет заключался в присущей ей живости — в свечении глаз, изгибе губ… Словом, Гарри еще не встречал женщины, столь наполненной жизнью.
Брат и сестра в детстве были необычайно дружны, и эта родственная близость между ними сохранилась до сих пор, а посему Гарри, как друг и покровитель, не торопил Канеду с замужеством.
Пожилые тетушки, сами назначившие себя к ней в компаньонки, уже пытались надавить на него: мол, сестра должна принять одно из перспективных предложений.
— Лорд Уоррингтон, — настаивали они, — чрезвычайно богат, а его дом в Хантингдоншире почти ни в чем не уступает Лэнгстон-парку.
Молчание графа лишь подлило масла в огонь.
— Нам сообщили, — не унимались они, — что Канеда отвергла графа Хедингли, даже не выслушав его предложения. Как можно вести себя столь опрометчиво?
Тирада эта не произвела особого впечатления на Гарри, имевшего собственное мнение о графе Хедингли.
— Канеда может выйти замуж за кого захочет и когда захочет, — ответил он, — и чем больше времени уйдет на это, тем лучше. Я рад видеть ее у себя в доме.
— Ты не вправе ухудшать ее шансы, — дружно запротестовали тетушки, но Гарри только расхохотался.
Что тут поделаешь, если сестра не желает воспринимать всерьез претендентов на ее руку и сердце! Он-то, конечно, понимает, как они разочарованы, а лорд Уоррингтон и вовсе впал в отчаяние.
Впрочем, прежде чем он успел что-то сказать, вошел дворецкий с утренней почтой на серебряном подносе.
— Поклон от мистера Барнетта, милорд. Он решил, что это личная переписка, и не стал вскрывать конверты.
— Благодарю вас, Доусон.
Гарри взял письма, небрежно вскрыл первое и, делая это, заметил, что остальные два — от симпатичных дам, за которыми он ухаживал.
Эти дамы, как он и рассчитывал, обратили внимание на то, что он уже несколько дней не был у них. Гарри удовлетворенно моргнул.
Но то, что вскрытое уже письмо было из Франции, он понял, лишь достав листок из конверта.
К огромному удивлению графа, под впечатляющей виньеткой, которую венчала корона, значился адрес: замок де Бантом.
Канеда встала из-за стопа, чтобы положить себе шампиньонов, запеченных в сметане по-деревенски.
При этом она заметила удивление на лице брата и то необычайное внимание, с каким он читает письмо.
Канеда села за стол, и граф, закончив чтение, протянул ей письмо.
— Не знаю уж, что еще сможет так рассмешить тебя…
— От кого оно?
— И не поверишь, — ответил Гарри, — это письмо от родственников maman! И как они только смеют писать мне по прошествии стольких лет лишь потому, что я унаследовал титул! Воистину хочется плюнуть.
Его возмущение заставило Канеду расхохотаться.
Тем не менее она взяла письмо со стола и принялась с интересом читать.
Оно было написано по-французски, а этим языком она владела так же свободно, как и английским.
Твердая и властная рука писала:
Замок де Бантом Мой дорогой внук,
С огромным удовольствием мы узнали, что Вы унаследовали графство Лэнгстонское и теперь являетесь главой столь достойного рода.
Полагаем, интересы обоих семейств требуют, чтобы взаимное молчание прекратилось и Бы познакомились не только с самыми старшими из Ваших родственников, мною и дедом, но и с кузенами Элен и Арманом, которые страстно желают посетить Англию.
Восемнадцатилетней Элен пора быть представленной ее величеству королеве, а Арману необходимо посетить прием у принца Уэльского. Конечно, они были бы счастливы заручиться Вашей поддержкой.
Однако прежде нам хотелось бы пригласить Бас во Францию, чтобы Вы могли встретиться с ныне живущими членами знаменитого исторического семейства Бантомов, к которому имеете честь принадлежать.
Без сомнения, мы будем в восторге, если Бы прибудете вместе с сестрой. Мы сделаем все возможное, чтобы визит был для Бас приятным во всех отношениях.
Пребываю в ожидании Вашего согласия. Ваша бабушка, с которой Вы, к сожалению, не встречались,
Евгения де Бантом.
Канеда отложила письмо.
— Ты прав, Гарри. Невозможно поверить! — вздохнув, сказала она. — Maman столько лет даже не существовала для неё. Как смеет теперь эта старая дама писать нам такие письма! Никогда не слыхала о чем-либо подобном.
— Не спорю, на мой взгляд, это наглая выходка! — воскликнул Гарри.
— Mаmаn говорила мне, — негромко сказала Канеда, — когда ты родился, она написала об этом матери, надеясь, что та обрадуется.
— Могу сказать, чем это закончилось. Ответа так и не последовало.
— Хуже того, письмо вернулось не вскрытым.
— Ну, этого следовало ожидать. Тогда как же они смеют писать нам, когда наши обстоятельства переменились? Не сомневаюсь, что если бы, уезжая с maman, отец наш был графом, они простили бы свою дочь за то, что она обманула надежды герцога.
— Ненавижу их! — вскричала Канеда. — Иногда maman рассказывала мне о своем детстве, и я замечала, как тоскует она по дому, как хочется ей вновь увидеть друзей и родную Дордонь.
— Знаю, — кивнул Гарри, — она любила отчие края.
— Она часто говорила нам о реке и о замках, которые придают ей совершенно сказочный вид. Все это было настолько романтично, что мне тоже хотелось туда. Но поскольку papa нельзя было ехать во Францию, я даже не мечтала об этом.
— Виноват проклятый герцог, — ответил Гарри. — Когда papa, посещавший Францию с самого детства, обнаружил, что более не может бывать в любимой стране, он был страшно обескуражен.
Канеда вздохнула.
— Родители, конечно, дорого заплатили за свое бегство, однако явно не сожалели об этом.
— Конечно же, нет, — согласился Гарри. — Я просто не видел более счастливой пары, чем papa и maman; остается только мечтать, чтобы нам столь же повезло в браке.
— Именно так считаю и я, — проговорила Канеда, — поэтому ты наверняка поймешь что бы там ни говорила тетя Энн, что я не могу выйти за лорда Уоррингтона, как, впрочем, и за любого другого молодого дурачка, который не может придумать ничего лучшего, чем лезть ко мне с поцелуями!
Гарри расхохотался.
— Ты должна быть польщена.
— Вот еще! — вспыхнула Канеда. — Я выйду замуж только за мужчину, совершенно не похожего на тех, с кем случалось знакомиться до сих пор.
— Извести меня, когда ты найдешь такого, — сказал Гарри. — Не забывай: тетушки постоянно жалуются, что ты даешь пищу для пересудов.
Канеда передернула плечиками откровенно на французский манер.
— Ну что я могу поделать, если они все влюбляются в меня, — возразила она. — Да, вчера вечером тетя Энн была вне себя из-за того, что я слишком задержалась в консерватории. Но я просто не представляю, каким образом можно было без посторонней помощи избавиться от ухаживаний лорда Уоррингтона.
— Должен ли я напомнить ему, как следует вести себя? — спросил Гарри.
— Едва ли это поможет. Какая скука… Он повсюду увязывается за мной как пес. А не уехать ли нам из Лондона — подальше от него?
— И что же ты предлагаешь — возвратиться в Лэнгстон-парк или съездить во Францию?
Канеда не ответила, и он воскликнул:
— Ну нет! Уж к этой земле я и ногой не прикоснусь, разве только для того, чтобы сказать своим деду и бабке, да и всем остальным Бантомам, что я о них обо всех думаю — до последнего слова! Как смели они третировать maman, — гневно продолжал Гарри, — обращаясь с ней как с прокаженной! Да и герцог хорош… Даже считая себя оскорбленным, он не имел права устраивать papa подобную экзекуцию и в Париже, и в Лондоне. Мне бы хотелось расплатиться с ним той же монетой.
— Он наверняка уже скончался, — предположила Канеда. — Герцог был много старше maman и решил жениться на ней после кончины первой жены, чтобы молодая женщина наплодила ему побольше детей.
— У таких, как он, лишь одно это на уме, — с презрением в голосе сказал Гарри. — Пусть только его сын или любой наследник титула посмеет явиться в Англию, я найду способ расквитаться с ним.
Канеда глядела на письмо, как бы заново читая его. И вдруг воскликнула:
— Гарри, а у меня идея!
— Какая?
— По-моему, я могу принять это предложение и отправиться во Францию.
— А ты не сошла вдруг с ума? — поинтересовался граф; — С какой это стати ты поедешь туда после всего, что вытерпела maman?
— Я собираюсь это сделать именно потому, что они так обошлись с maman, и преподать всем урок.
— Не понимаю. Что же ты намерена делать?
— На прошлой неделе я кое-что услышала на приеме, — задумчиво сказала Канеда. — Тогда я не обратила на это внимания, и надо бы еще уточнить, но у меня такое ощущение, что те, кто живет возле Дордони, сейчас несут большие убытки.
Брат с интересом посмотрел на нее.
— Ты предполагаешь, что графы де Бантом могли разориться?
— Не знаю… Но этот факт проливает свет на их решение помириться. Потом они, возможно, захотят, чтобы кузина Элен вышла за англичанина.
— Не верю своим ушам! Это уж слишком! — пробормотал Гарри. — Но если им нужно именно это, тогда ты, вне всякого сомнения, откажешься помогать им.
— Глупый, я не собираюсь этого делать! — заверила его Канеда. — Если я и поеду к Бантомам, то не как обычная родственница, а как педи Канеда, богатая и блестящая, и, когда они переполнятся завистью, дам понять, что не протяну и пальца, чтобы помочь им.
— Похоже, это неплохая идея, если они действительно переживают трудные времена, — согласился Гарри. — Судя по словам maman, они люди богатые и влиятельные, а виноградники — это неисчерпаемая золотая кладовая.
— Я знаю об этом. Но что, если сбор винограда упал? Что тогда с ними будет?
— Возможно, ты и права. Однако мой тебе совет — лучше оставайся дома. Во Францию я не поехал бы даже ради того, чтобы избавиться от Уоррингтона.
— А что тут особенного, — мечтательно произнесла Канеда. — Я всегда хотела повидать родину maman, с которой меня связывает и половина собственной крови.
Гарри не отвечал, а посему она продолжала излагать свои доводы:
— Я прочитываю все книги о Франции, которые только попадаются мне; трудно выразить словами, как я хочу в Париж, но еще больше мне хочется посетить те края, о которых рассказывала мне maman: прежде всего, конечно, Дордонь, в которой она родилась, а потом уже долину Луары, где она могла .бы жить, выйдя замуж за герцога.
— Она много рассказывала о нем, — напомнил Гарри, — о его огромном замке, о других чудесных замках — Шенонсо, Шамборе, Шомоне и, разумеется, Сомак, где она и жила бы, окруженная всем подобающим герцогине великолепием.
— Давай съездим туда, — вдруг попросила Канеда. — Теперь мы можем насытиться тем, что всегда хотели увидеть, заодно отомстить Бантомам, ну а если удастся, и герцогу де Сомаку.
— И оставить все это? — возмутился Гарри. — Ты бредишь! Неужели ты считаешь, что я сейчас способен оставить Лэнгстон-парк и лондонское веселье?
Канеда улыбнулась.
— Не сомневаюсь, что она просто очаровательна.
Гарри ответил ухмылкой.
— Именно так. И заверяю тебя, если я уеду, на мое место найдется достаточно претендентов.
— Ну тогда я могла бы… могла бы поехать во Францию одна, — задумчиво промолвила Канеда.
— Ты не сделаешь ничего подобного! — вспыхнул брат. — Тебе не хуже меня известно, что ты не можешь ехать без подобающего сопровождения.
— Я этого не предлагаю, — успокоила его Канеда. — Раз ты не поедешь со мной, я знаю, кто согласится сопровождать меня, если я попрошу.
— Кто же это?
— Мадам де Гокур.
После недолгого молчания Гарри сказал:
— Не сомневаюсь, что, если мы оплатим все расходы, она поедет куда угодно. Но, откровенно говоря, Канеда, я считаю твою идею безумной! Давай-ка лучше порвем письмо, и пусть себе гадают, получили мы его или нет; во всяком случае, какое-то время подержим их на крючке. А если эти проклятые кузены явятся сюда, — добавил он, — клянусь, я сделаю все возможное, чтобы их визит закончился фиаско.
— Едва ли ты добьешься успеха, — заметила Канеда. — Я предлагаю более тонкий и умный способ, адекватный тому, как поступили Бантомы с maman после ее бегства. У нее ведь были даже кое-какие собственные средства, однако ее отец с помощью адвокатов устроил так, чтобы она могла пользоваться деньгами лишь на территории Франции. Решение незаконное, но у papa не было денег, чтобы оспорить его в суде.
— Итак, они практически обокрали maman, и их не мучили угрызения совести все эти годы. Я согласен с тобой: Бантомы достойны презрения. Однако зачем же насиловать себя, встречаясь с ними?
— Я хочу отомстить им не меньше, чем ты, если не больше, — убежденно сказала Канеда, — и неплохо бы заодно добраться до герцога. Он мертв, но его состояние наверняка унаследовал сын — если у него был таковой. Быть может, мне как-нибудь удастся унизить его.
— Лучше бы ты наслаждалась жизнью в Англии.
— Но мое отсутствие не будет продолжительным, — заверила брата Канеда. — Могу ли я воспользоваться твоей яхтой?
Гарри воздел к небу руки, хотя этот жест не вполне отвечал английским традициям.
— Я еще не видел ее, но она полностью в твоем распоряжении.
— Спасибо, дорогой. Надеюсь, судно Окажется достаточно вместительным. Я возьму с собой лошадей дня коляски, а также верховых коней и, конечно же, Ариэля.
— Что ж, ради Бога! — воскликнул Гарри. — Но я снова напоминаю тебе, что считаю эту идею безумной. Кроме того, без подобающей компаньонки ты не сделаешь и шагу за пределы этого дома. То есть, если мадам де Гокур скажет «нет», будет по ее слову.
— Ну, мадам де Гокур не может не согласиться, — возразила Канеда. — Я свяжусь с ней сегодня же утром. Теперь, когда дни ее блеска миновали и умер муж, прежде бывший французским посланником, она обитает в крохотном и неуютном доме в нефешенебельной части Лондона.
— Мадам знала маму и любила ее, — заметил Гарри. — Поэтому я могу доверить ей тебя.
Канеда промолчала, но в глубине ее синих глаз загорелись шаловливые огоньки, которых брат заметить не мог.
Дом мадам де Гокур, крошечный и несколько запущенный, прятался на узенькой улочке в стороне от модной площади.
Француженка была много моложе своего мужа-посланника. Теперь, едва перевалив за пятьдесят, она могла лишь скорбеть о судьбе, низвергнувшей ее с блистательных высот светской жизни на низменный пятачок, где была обречена на прозябание.
Граф Лэнгстонский успел взять с серебряного блюда вторую баранью котлету, когда дверь в столовую отворилась и вошла его сестра.
Глядя на нее, облаченную в платье для верховой езды, граф улыбнулся.
— Ты, я вижу, опоздала по своему обыкновению. Что, снова конь задержал тебя?
— Как всегда! — воскликнула леди Канеда Лэнг. — Кто еще мог бы увлечь меня в столь ранний час?
Брат расхохотался.
— Ну, тебе виднее. Кстати, а что случилось вчера с Уоррингтоном?
Канеда переложила на тарелку яичницу с беконом, оставленную на боковом столе, и села напротив брата.
— По-моему, Гарри, тебе придется поговорить с ним. Уоррингтон начинает докучать мне. Он вынудил меня пойти с ним в консерваторию и удерживал там чуть ли не силой!
— Ты избавишься от уймы хлопот, если примешь его предложение, — заметил граф.
В голосе сестры прозвучала возмущенная нотка.
— Я не намерена выходить ни за лорда Уоррингтона, ни за одного из оболтусов, что делали мне предложение за последние два месяца. Почему-то они не проявляли подобную активность, пока ты не унаследовал титул и внушительное состояние.
— Экая циничная особа — и это в девятнадцать лет! — смеясь, произнес граф. — Моя дорогая Канеда, ты довольно хороша собой, и нет ничего удивительного в том, что мужчины готовы положить свое сердце к твоим ногам; к тому же ты так прелестно одета.
— Я признательна тебе за это, Гарри, — наконец смягчилась Канеда. — Каждый день, каждое мгновение я чувствую себя принцессой из сказки, особенно когда подумаю, что мой гардероб полон великолепных платьев.
— Мне кажется, ты просто напрашиваешься на комплименты; однако тебе, я думаю, известно: без пестрых перьев птичка красивой не будет.
— Конечно, — согласилась Канеда. — Но, Гарри, быть богатым — это восхитительно, не так ли? Чудесно жить здесь, ездить на Ариэле и тех великолепных лошадях, которых ты купил для меня!
— Значит, ты все утро учила его? — спросил граф.
— Я покажу тебе два новых трюка, как только ты найдешь для этого время. Ты не поверишь, но клянусь: конь понимает каждое мое слово. Какие бы великолепные лошади ни наполняли твою конюшню, второго такого Ариэля не сыщешь.
Граф не стал возражать.
Он знал, как сестра относится к этому коню; она получила его от отца еще жеребенком, даже ходила за ним — по причине тогдашней бедности.
Ее отец и брат поделили между собой лошадей, имевшихся у них на конюшне, и владеть собственной лошадью было для Канеды пределом мечтаний, так как она с детских лет воспылала любовью к этим животным. И вот из Ариэля — это следовало признать — ее заботами получился удивительный конь.
Брат уже собирался расширить конюшню, чтобы разместить всех лошадей, которых намеревался купить в ближайшее время.
Но девять месяцев назад Гарри Лэнг проснулся однажды утром, ошеломленный известием, что отныне он граф.
От титула и состояния графов Лэнгстонских его, наследника младшего сына, отделяло три жизни. Отец Гарри погиб на охоте два года назад, и вот теперь шторм в Ирландском море погубил его дядю вместе с двумя сыновьями возвращавшегося с Изумрудного острова1.
Отец Гарри не ладил со старшим братом, и, поскольку тот как глава семьи финансировал всех остальных ее членов, жили они в чрезвычайной бедности.
Но, как справедливо думала Канеда, тогда в своем крохотном поместье посреди небольшой деревеньки они жили куда счастливее богатой родни, обитавшей в огромном доме и владевшей огромным состоянием.
Оба сына графа были старше Гарри и так самозабвенно увлекались фривольными развлечениями Лондона, что, невзирая на давление родителей, отказывались жениться.
Один волочился за красавицами из общества — естественно, замужними; другой предпочитал смазливеньких актрис, которых легко можно было найти на сценах Друри Лейн2 и Гейети3, особенно славившегося своими красотками.
В итоге к тридцати годам оба они оставались неженатыми… Таким-то образом Гарри в свои двадцать четыре года, будучи законным наследником, стал девятым графом Лэнгстонским.
Канеде казалось, что это судьба взмахнула над ними волшебной папочкой и, словно Золушку тыква, превратившаяся в сказочную карету, привезла ее во дворец принца.
Лэнгстон-парк, который ей довелось посетить к этому времени лишь несколько раз, вполне соответствовал такому определению.
Огромное сооружение в стиле Блейнхемского дворца4 и замка Говард, воздвигнутое тем же архитектором, Ванбругом, очаровало ее еще при подъезде к Лэнгстон-парку.
Хотя Гарри был немногословен, по жилке, бьющейся у него на виске, она поняла, что брат ощущает подобный восторг.
Тотчас по их прибытии состоялись похороны безвременно ушедших графа и его сыновей; огромный дом наполнили родственники, съехавшиеся со всей Англии не только для прощания с усопшими, но и за тем, чтобы посмотреть на наследника придирчивым взглядом.
Последние двадцать пять лет Джеральд Лэнг уделял немного внимания родственникам, а они — соответственно — ему, и всем, вполне очевидно, хотелось понять, каким будет новый глава рода, станет ли он соблюдать сложившиеся традиции.
Немыслимо, думала Канеда, наблюдая за собравшимися, чтобы внешность брата не произвела на них впечатления.
Широкоплечий, светловолосый, красивый, Гарри выглядел истинным Лэнгом.
Трудно было даже представить, что этот молодой человек — англичанин лишь наполовину, ибо его мать была француженкой.
Канеда, напротив, унаследовала черты роскошной красавицы Клементины де Бантом, с которой Джеральд Лэнг познакомился во время поездки по Франции и воспылал к ней страстью, немедленно решив сделать своей женой.
Брак с иностранкой сочли несомненной ошибкой не только Лэнги, но и Бантомы, разъяренные тем, что нищий и — с их точки зрения — ничтожный англичанин убедил Клементину бежать с ним буквально накануне свадьбы с другим человеком.
Графы де Бантом всегда держались надменно.
Впадения в Перигоре на берегах Дордони принадлежали им не одно столетие, а богатству сопутствовало могущество.
Подобно всем французским аристократам они полагали, что и дети их не осквернят чистоту и благородство крови, вступая в брак с представителями не менее знатных родов.
Клементина была обручена с герцогом де Сомаком, человеком много старше ее.
Склонив ее к бегству, Джеральд Лэнг оскорбил не только Бантомов, но и герцога, столь же влиятельного в долине Луары.
Месть за оскорбление приняла характер вендетты, направленной против Джеральда Лэнга и имевшей многочисленные последствия.
Во-первых, вступив в брак с Клементиной, Джеральд обнаружил, что не может более посещать Францию без того, чтобы не быть задержанным по какому-либо вздорному обвинению.
Поначалу ему казалось странным, что простого путешественника могут постоянно препровождать для допроса в ближайшую жандармерию.
Однако он скоро понял, кто стоит за происходящими совпадениями, и неотвратимое преследование не позволяло более ему с женой посещать Париж.
Но похожие мелкие оскорбления приходилось испытывать и в Лондоне: французский посол явно получил от герцога соответствующие указания.
Поэтому было весьма кстати, что Джеральд Лэнг не принадлежал к тем, кто стремился блистать в свете, и вполне довольствовался ролью сельского джентльмена, обществом своей жены и детей, а также — когда представлялась возможность — верховой ездой.
К счастью, он был великолепным наездником, а потому больше ездил на чужих лошадях, чем на собственных.
Сквайры, соседствовавшие с Лэнгами, симпатизировали им и часто предоставляли отцу и сыну своих лошадей для участия в скачках, стипль-чезе5, кроссе и выездной охоте.
Они никогда бы не отказали и красавице Канеде, однако последние годы она обходилась собственным конем, которого любила больше всех на свете.
Так что Гарри, сделавшись владельцем имения, немедленно прибавил к нему первоклассную конюшню; возможность выезжать на собственных лошадях была для него верхом блаженства.
А открыв двери дома Лэнгстонов на Гросвенор-сквер6, брат и сестра стали пользоваться неизменным успехом.
Соблюдая приличия, они шесть месяцев выдерживали траур по покойному дяде и лишь потом вихрем ворвались в свет.
Внешность и обаяние Гарри — вкупе с титулом — открывали перед ним любые двери; Канеда пользовалась успехом иного рода, но не меньшим.
Если Гарри внешностью и манерами напоминал своих предков-англичан, то невысокая Канеда была похожа на мать.
По ее темным волосам пробегали таинственные синие огоньки, а огромные глаза в обрамлении длинных темных ресниц притягивали к себе как магнит.
На этом французские черты кончались: голубые, как у брата, глаза, сочетаясь с темными волосами, делали ее очаровательное лицо еще прекраснее. И любой мужчина, раз поглядев на нее, уже не находил спасения.
— Гарри, это немыслимо! — выпалила Канеда вскоре после их появления в Лондоне. — Только сегодня вечером мне сделали три предложения!
— Меня это не удивляет, — ответил Гарри.
Он-то видел, как сестра блистала в тот вечер на балу среди своих ровесниц, казавшихся рядом с ней неуклюжими, косноязычными и застенчивыми.
Ну а в обществе ослепительных, умудренных опытом женщин постарше Канеда заметно отличалась некой особенностью, делавшей ее совершенно неотразимой.
Наверное, секрет заключался в присущей ей живости — в свечении глаз, изгибе губ… Словом, Гарри еще не встречал женщины, столь наполненной жизнью.
Брат и сестра в детстве были необычайно дружны, и эта родственная близость между ними сохранилась до сих пор, а посему Гарри, как друг и покровитель, не торопил Канеду с замужеством.
Пожилые тетушки, сами назначившие себя к ней в компаньонки, уже пытались надавить на него: мол, сестра должна принять одно из перспективных предложений.
— Лорд Уоррингтон, — настаивали они, — чрезвычайно богат, а его дом в Хантингдоншире почти ни в чем не уступает Лэнгстон-парку.
Молчание графа лишь подлило масла в огонь.
— Нам сообщили, — не унимались они, — что Канеда отвергла графа Хедингли, даже не выслушав его предложения. Как можно вести себя столь опрометчиво?
Тирада эта не произвела особого впечатления на Гарри, имевшего собственное мнение о графе Хедингли.
— Канеда может выйти замуж за кого захочет и когда захочет, — ответил он, — и чем больше времени уйдет на это, тем лучше. Я рад видеть ее у себя в доме.
— Ты не вправе ухудшать ее шансы, — дружно запротестовали тетушки, но Гарри только расхохотался.
Что тут поделаешь, если сестра не желает воспринимать всерьез претендентов на ее руку и сердце! Он-то, конечно, понимает, как они разочарованы, а лорд Уоррингтон и вовсе впал в отчаяние.
Впрочем, прежде чем он успел что-то сказать, вошел дворецкий с утренней почтой на серебряном подносе.
— Поклон от мистера Барнетта, милорд. Он решил, что это личная переписка, и не стал вскрывать конверты.
— Благодарю вас, Доусон.
Гарри взял письма, небрежно вскрыл первое и, делая это, заметил, что остальные два — от симпатичных дам, за которыми он ухаживал.
Эти дамы, как он и рассчитывал, обратили внимание на то, что он уже несколько дней не был у них. Гарри удовлетворенно моргнул.
Но то, что вскрытое уже письмо было из Франции, он понял, лишь достав листок из конверта.
К огромному удивлению графа, под впечатляющей виньеткой, которую венчала корона, значился адрес: замок де Бантом.
Канеда встала из-за стопа, чтобы положить себе шампиньонов, запеченных в сметане по-деревенски.
При этом она заметила удивление на лице брата и то необычайное внимание, с каким он читает письмо.
Канеда села за стол, и граф, закончив чтение, протянул ей письмо.
— Не знаю уж, что еще сможет так рассмешить тебя…
— От кого оно?
— И не поверишь, — ответил Гарри, — это письмо от родственников maman! И как они только смеют писать мне по прошествии стольких лет лишь потому, что я унаследовал титул! Воистину хочется плюнуть.
Его возмущение заставило Канеду расхохотаться.
Тем не менее она взяла письмо со стола и принялась с интересом читать.
Оно было написано по-французски, а этим языком она владела так же свободно, как и английским.
Твердая и властная рука писала:
Замок де Бантом Мой дорогой внук,
С огромным удовольствием мы узнали, что Вы унаследовали графство Лэнгстонское и теперь являетесь главой столь достойного рода.
Полагаем, интересы обоих семейств требуют, чтобы взаимное молчание прекратилось и Бы познакомились не только с самыми старшими из Ваших родственников, мною и дедом, но и с кузенами Элен и Арманом, которые страстно желают посетить Англию.
Восемнадцатилетней Элен пора быть представленной ее величеству королеве, а Арману необходимо посетить прием у принца Уэльского. Конечно, они были бы счастливы заручиться Вашей поддержкой.
Однако прежде нам хотелось бы пригласить Бас во Францию, чтобы Вы могли встретиться с ныне живущими членами знаменитого исторического семейства Бантомов, к которому имеете честь принадлежать.
Без сомнения, мы будем в восторге, если Бы прибудете вместе с сестрой. Мы сделаем все возможное, чтобы визит был для Бас приятным во всех отношениях.
Пребываю в ожидании Вашего согласия. Ваша бабушка, с которой Вы, к сожалению, не встречались,
Евгения де Бантом.
Канеда отложила письмо.
— Ты прав, Гарри. Невозможно поверить! — вздохнув, сказала она. — Maman столько лет даже не существовала для неё. Как смеет теперь эта старая дама писать нам такие письма! Никогда не слыхала о чем-либо подобном.
— Не спорю, на мой взгляд, это наглая выходка! — воскликнул Гарри.
— Mаmаn говорила мне, — негромко сказала Канеда, — когда ты родился, она написала об этом матери, надеясь, что та обрадуется.
— Могу сказать, чем это закончилось. Ответа так и не последовало.
— Хуже того, письмо вернулось не вскрытым.
— Ну, этого следовало ожидать. Тогда как же они смеют писать нам, когда наши обстоятельства переменились? Не сомневаюсь, что если бы, уезжая с maman, отец наш был графом, они простили бы свою дочь за то, что она обманула надежды герцога.
— Ненавижу их! — вскричала Канеда. — Иногда maman рассказывала мне о своем детстве, и я замечала, как тоскует она по дому, как хочется ей вновь увидеть друзей и родную Дордонь.
— Знаю, — кивнул Гарри, — она любила отчие края.
— Она часто говорила нам о реке и о замках, которые придают ей совершенно сказочный вид. Все это было настолько романтично, что мне тоже хотелось туда. Но поскольку papa нельзя было ехать во Францию, я даже не мечтала об этом.
— Виноват проклятый герцог, — ответил Гарри. — Когда papa, посещавший Францию с самого детства, обнаружил, что более не может бывать в любимой стране, он был страшно обескуражен.
Канеда вздохнула.
— Родители, конечно, дорого заплатили за свое бегство, однако явно не сожалели об этом.
— Конечно же, нет, — согласился Гарри. — Я просто не видел более счастливой пары, чем papa и maman; остается только мечтать, чтобы нам столь же повезло в браке.
— Именно так считаю и я, — проговорила Канеда, — поэтому ты наверняка поймешь что бы там ни говорила тетя Энн, что я не могу выйти за лорда Уоррингтона, как, впрочем, и за любого другого молодого дурачка, который не может придумать ничего лучшего, чем лезть ко мне с поцелуями!
Гарри расхохотался.
— Ты должна быть польщена.
— Вот еще! — вспыхнула Канеда. — Я выйду замуж только за мужчину, совершенно не похожего на тех, с кем случалось знакомиться до сих пор.
— Извести меня, когда ты найдешь такого, — сказал Гарри. — Не забывай: тетушки постоянно жалуются, что ты даешь пищу для пересудов.
Канеда передернула плечиками откровенно на французский манер.
— Ну что я могу поделать, если они все влюбляются в меня, — возразила она. — Да, вчера вечером тетя Энн была вне себя из-за того, что я слишком задержалась в консерватории. Но я просто не представляю, каким образом можно было без посторонней помощи избавиться от ухаживаний лорда Уоррингтона.
— Должен ли я напомнить ему, как следует вести себя? — спросил Гарри.
— Едва ли это поможет. Какая скука… Он повсюду увязывается за мной как пес. А не уехать ли нам из Лондона — подальше от него?
— И что же ты предлагаешь — возвратиться в Лэнгстон-парк или съездить во Францию?
Канеда не ответила, и он воскликнул:
— Ну нет! Уж к этой земле я и ногой не прикоснусь, разве только для того, чтобы сказать своим деду и бабке, да и всем остальным Бантомам, что я о них обо всех думаю — до последнего слова! Как смели они третировать maman, — гневно продолжал Гарри, — обращаясь с ней как с прокаженной! Да и герцог хорош… Даже считая себя оскорбленным, он не имел права устраивать papa подобную экзекуцию и в Париже, и в Лондоне. Мне бы хотелось расплатиться с ним той же монетой.
— Он наверняка уже скончался, — предположила Канеда. — Герцог был много старше maman и решил жениться на ней после кончины первой жены, чтобы молодая женщина наплодила ему побольше детей.
— У таких, как он, лишь одно это на уме, — с презрением в голосе сказал Гарри. — Пусть только его сын или любой наследник титула посмеет явиться в Англию, я найду способ расквитаться с ним.
Канеда глядела на письмо, как бы заново читая его. И вдруг воскликнула:
— Гарри, а у меня идея!
— Какая?
— По-моему, я могу принять это предложение и отправиться во Францию.
— А ты не сошла вдруг с ума? — поинтересовался граф; — С какой это стати ты поедешь туда после всего, что вытерпела maman?
— Я собираюсь это сделать именно потому, что они так обошлись с maman, и преподать всем урок.
— Не понимаю. Что же ты намерена делать?
— На прошлой неделе я кое-что услышала на приеме, — задумчиво сказала Канеда. — Тогда я не обратила на это внимания, и надо бы еще уточнить, но у меня такое ощущение, что те, кто живет возле Дордони, сейчас несут большие убытки.
Брат с интересом посмотрел на нее.
— Ты предполагаешь, что графы де Бантом могли разориться?
— Не знаю… Но этот факт проливает свет на их решение помириться. Потом они, возможно, захотят, чтобы кузина Элен вышла за англичанина.
— Не верю своим ушам! Это уж слишком! — пробормотал Гарри. — Но если им нужно именно это, тогда ты, вне всякого сомнения, откажешься помогать им.
— Глупый, я не собираюсь этого делать! — заверила его Канеда. — Если я и поеду к Бантомам, то не как обычная родственница, а как педи Канеда, богатая и блестящая, и, когда они переполнятся завистью, дам понять, что не протяну и пальца, чтобы помочь им.
— Похоже, это неплохая идея, если они действительно переживают трудные времена, — согласился Гарри. — Судя по словам maman, они люди богатые и влиятельные, а виноградники — это неисчерпаемая золотая кладовая.
— Я знаю об этом. Но что, если сбор винограда упал? Что тогда с ними будет?
— Возможно, ты и права. Однако мой тебе совет — лучше оставайся дома. Во Францию я не поехал бы даже ради того, чтобы избавиться от Уоррингтона.
— А что тут особенного, — мечтательно произнесла Канеда. — Я всегда хотела повидать родину maman, с которой меня связывает и половина собственной крови.
Гарри не отвечал, а посему она продолжала излагать свои доводы:
— Я прочитываю все книги о Франции, которые только попадаются мне; трудно выразить словами, как я хочу в Париж, но еще больше мне хочется посетить те края, о которых рассказывала мне maman: прежде всего, конечно, Дордонь, в которой она родилась, а потом уже долину Луары, где она могла .бы жить, выйдя замуж за герцога.
— Она много рассказывала о нем, — напомнил Гарри, — о его огромном замке, о других чудесных замках — Шенонсо, Шамборе, Шомоне и, разумеется, Сомак, где она и жила бы, окруженная всем подобающим герцогине великолепием.
— Давай съездим туда, — вдруг попросила Канеда. — Теперь мы можем насытиться тем, что всегда хотели увидеть, заодно отомстить Бантомам, ну а если удастся, и герцогу де Сомаку.
— И оставить все это? — возмутился Гарри. — Ты бредишь! Неужели ты считаешь, что я сейчас способен оставить Лэнгстон-парк и лондонское веселье?
Канеда улыбнулась.
— Не сомневаюсь, что она просто очаровательна.
Гарри ответил ухмылкой.
— Именно так. И заверяю тебя, если я уеду, на мое место найдется достаточно претендентов.
— Ну тогда я могла бы… могла бы поехать во Францию одна, — задумчиво промолвила Канеда.
— Ты не сделаешь ничего подобного! — вспыхнул брат. — Тебе не хуже меня известно, что ты не можешь ехать без подобающего сопровождения.
— Я этого не предлагаю, — успокоила его Канеда. — Раз ты не поедешь со мной, я знаю, кто согласится сопровождать меня, если я попрошу.
— Кто же это?
— Мадам де Гокур.
После недолгого молчания Гарри сказал:
— Не сомневаюсь, что, если мы оплатим все расходы, она поедет куда угодно. Но, откровенно говоря, Канеда, я считаю твою идею безумной! Давай-ка лучше порвем письмо, и пусть себе гадают, получили мы его или нет; во всяком случае, какое-то время подержим их на крючке. А если эти проклятые кузены явятся сюда, — добавил он, — клянусь, я сделаю все возможное, чтобы их визит закончился фиаско.
— Едва ли ты добьешься успеха, — заметила Канеда. — Я предлагаю более тонкий и умный способ, адекватный тому, как поступили Бантомы с maman после ее бегства. У нее ведь были даже кое-какие собственные средства, однако ее отец с помощью адвокатов устроил так, чтобы она могла пользоваться деньгами лишь на территории Франции. Решение незаконное, но у papa не было денег, чтобы оспорить его в суде.
— Итак, они практически обокрали maman, и их не мучили угрызения совести все эти годы. Я согласен с тобой: Бантомы достойны презрения. Однако зачем же насиловать себя, встречаясь с ними?
— Я хочу отомстить им не меньше, чем ты, если не больше, — убежденно сказала Канеда, — и неплохо бы заодно добраться до герцога. Он мертв, но его состояние наверняка унаследовал сын — если у него был таковой. Быть может, мне как-нибудь удастся унизить его.
— Лучше бы ты наслаждалась жизнью в Англии.
— Но мое отсутствие не будет продолжительным, — заверила брата Канеда. — Могу ли я воспользоваться твоей яхтой?
Гарри воздел к небу руки, хотя этот жест не вполне отвечал английским традициям.
— Я еще не видел ее, но она полностью в твоем распоряжении.
— Спасибо, дорогой. Надеюсь, судно Окажется достаточно вместительным. Я возьму с собой лошадей дня коляски, а также верховых коней и, конечно же, Ариэля.
— Что ж, ради Бога! — воскликнул Гарри. — Но я снова напоминаю тебе, что считаю эту идею безумной. Кроме того, без подобающей компаньонки ты не сделаешь и шагу за пределы этого дома. То есть, если мадам де Гокур скажет «нет», будет по ее слову.
— Ну, мадам де Гокур не может не согласиться, — возразила Канеда. — Я свяжусь с ней сегодня же утром. Теперь, когда дни ее блеска миновали и умер муж, прежде бывший французским посланником, она обитает в крохотном и неуютном доме в нефешенебельной части Лондона.
— Мадам знала маму и любила ее, — заметил Гарри. — Поэтому я могу доверить ей тебя.
Канеда промолчала, но в глубине ее синих глаз загорелись шаловливые огоньки, которых брат заметить не мог.
Дом мадам де Гокур, крошечный и несколько запущенный, прятался на узенькой улочке в стороне от модной площади.
Француженка была много моложе своего мужа-посланника. Теперь, едва перевалив за пятьдесят, она могла лишь скорбеть о судьбе, низвергнувшей ее с блистательных высот светской жизни на низменный пятачок, где была обречена на прозябание.