Страница:
Бабушка научила Манеллу говорить по-французски не хуже, чем по-английски.
Под впечатлением рассказов о злодеяниях наполеоновских войск, свирепствовавших в Европе, Манелла как-то объявила, что откажется говорить по-французски, если войска «антихриста» вторгнутся в Англию.
— Не буду же я разговаривать на языке врагов! — пояснила она.
— По моему мнению, англичане делают непоправимую ошибку, не желая изучать никакие языки, кроме родного. В конце концов, Англии ведь приходится общаться с другими странами Европы, — возразила бабушка. — Кроме того, у нас во Франции говорят:
«Никакое умение на вороту не виснет». Это означает, что все, что ты знаешь, в какой-то момент может вдруг пригодиться. Вот ты, например, научилась готовить французские блюда. Вдруг жизнь повернется так, что тебе придется обходиться без кухарки или, боже сохрани, зарабатывать себе на жизнь. Тогда-то ты и вспомнишь наши рецепты.
Манелле оставалось лишь признать справедливость этих доводов.
Поэтому она продолжала разговаривать с бабушкой по-французски и читать французские романы, которыми старая дама снабжала внучку.
— Интересно, — спросила себя Манелла, — что бы бабушка предприняла в подобных обстоятельствах?
Не зная точного ответа на этот вопрос, впрочем, совершенно умозрительный, Манелла была совершенно уверена в одном: бабушка ни за что не дала бы силой выдать себя замуж за нелюбимого человека.
— Флэш прав, — сказала себе Манелла. — Мне придется бежать.
Оставалось продумать детали. Ей, разумеется, придется зарабатывать себе на жизнь, и Манелла прикидывала, какое из ее не столь многочисленных умений может принести ей деньги. В конце концов она пришла к выводу:
— Буду поступать сообразно обстоятельствам. Что толку строить планы, пока ничего не известно. С божьей помощью все как-нибудь устроится.
Остаток дня Манелла провела в сборах. Она прикидывала, что следует взять с собой, но важнее было другое: где раздобыть хоть немного денег, чтобы в первое время иметь средства на пропитание.
По крайней мере, ей надо продержаться до: тех пор, пока она не найдет себе какое-нибудь место, а в том, что работа у нее будет, Манелла не сомневалась.
Она, разумеется, понимала, что ей придется нелегко. Помимо отсутствия связей, необходимости соблюдать строгую тайну и, что греха таить, скудости навыков, у нее была еще одна, пожалуй, самая серьезная трудность. В ее положении собака и лошадь становились обузой.
Она воображала, как бы отнеслись горничные в Эйвонсдейле, если бы туда вдруг явилась девица верхом на великолепной лошади, в сопровождении высокопородного сеттера и попыталась наняться в услужение.
— Все равно мне что-нибудь подвернется, — упрямо повторяла Манелла, усилием воли отгоняя сомнения.
Тем не менее в глубине души она была смертельно напугана.
Ее побег вызовет ужасный переполох в доме. Что, если ее поймают на полпути и вернут? Вот уж поиздевается над ней дядя Герберт! С каким удовольствием он приберет ее к рукам и запрет, если ее попытка обрести независимость закончится провалом! Ей придется во всем его слушаться.
В мыслях Манеллы, естественно, вновь замаячил предполагаемый «очень выгодный брак», заставляя девушку содрогнуться от отвращения.
Отец когда-то рассказывал, что герцог Данстер давно уже перестал ездить на охоту, так как его здоровье пошатнулось и он уже не может стрелять. Если он был так дряхл, когда Манелла была ребенком, что говорить о нем теперь!
Как можно, чтобы ее целовал убеленный сединами старик?
С тех пор, как умерла мать Манеллы, она жила с отцом и была очень невинна и не знала точно, что подразумевают супружеские отношения.
Разумеется, она догадывалась, что в них есть нечто интимное, а также что муж и жена спят в одной постели.
Мать Манеллы страстно любила своего мужа, а он отвечал ей не менее сильной и искренней привязанностью. Всякий раз, когда мужу случалось оставлять дом хотя бы на сутки, графиня выбегала ему навстречу в холл и целовала его, не стесняясь слуг.
Правда, те не смущались столь вольным поведением хозяйки — это были почтенные люди, всю жизнь проработавшие в семье и весьма преданные господам.
Манелла росла в атмосфере любви. Когда она думала о браке — а подобные мысли приходили ей в голову нечасто, — она воображала, что будущий супруг будет высоким и красивым — вроде ее отца. Она будет смотреть на мужа, и ее лицо будет светиться, как у матери, которая, глядя на своего супруга, становилась еще прекраснее, чем всегда.
Однажды Манелла слышала, как отец сказал, обращаясь к матери:
— Я скучаю по тебе, милая. Если мне приходится разлучиться с тобой хоть на день, этот день тянется невыносимо долго.
— А я всякий раз считаю часы до твоего возвращения, — отозвалась мать Манеллы.
Манелла замечала, что, когда родители смотрели друг на друга, от них буквально веяло счастьем. Казалось, сила их любви заставляла вибрировать воздух.
— Я тоже хочу испытать такое чувство. И выйду замуж только по любви, — произнеся вслух эти слова, Манелла словно дала обет самой себе.
Девушка стала паковать вещи. Она знала, что всю поклажу придется приторочить к седлу Герона. А под седлом можно будет спрятать домашние туфли, если взять достаточно мягкие.
Она задалась целью как можно разумнее использовать маленькое пространство, отведенное для багажа.
Во-первых, ей понадобится одежда, в которой можно будет работать, не испытывая неудобств.
Правда, она пока еще не знала, в чем может заключаться ее работа.
Манелла спустилась к обеду. — как она надеялась, последнему, который ей предстояло провести в обществе ненавистного дяди. Она знала: даже если ей придется скрести некрашеные дощатые полы и спать в чулане, это будет куда лучше, нежели жить с нелюбимым мужем.
Дядя привез с собой из столицы некоторый запас вина. Когда его брат умер, Герберт с досадой обнаружил, что винный погреб Эйвонсдейла почти пуст. Теперь он распорядился, чтобы слуги приготовили к обеду что-нибудь поприличнее. Манелла слушала все эти распоряжения с удивлением.
Дядя выдал денег на покупку провианта! А они-то в его отсутствие перебивались на кроликах, которых слуги добывали, в лесу. Пару раз им посчастливилось подстрелить диких уток. Кроме того, выручали куры, которые в этот сезон прекрасно неслись. Они бродили по заднему двору сами по себе — ухаживать за птицей было некому — и, должно быть, находили там достаточно пищи. Это было весьма кстати, учитывая, что у Манеллы редко находились деньги на покупку зерна для домашней птицы.
Как бы там ни было, Манелле и слугам удавалось прокормиться. Правда, девушка заметила, что в последние недели стала дюйма на два тоньше в талии. Эмили, горничная, которая в последний год сильно состарилась, с ворчаньем — дескать, годы у нее уже не те, чтобы шить при таких-то глазах, — терпеливо ушивала скромные наряды барышни.
А дядя привез с собой настоящий паштет, приготовленный, как он не преминул похвастаться, настоящим французским поваром по старинному рецепту. Теперь он орлиным оком наблюдал за племянницей, опасаясь, что та съест слишком много заморского деликатеса.
Манелла из гордости вообще не прикоснулась к заманчивому блюду.
— Я так и знал, что здесь едва ли найдется что-нибудь съедобное, — высокомерно кривя губы, разглагольствовал граф Герберт. — К счастью, я нанял отличного повара у себя в доме на Беркли-сквер.
Манелле резануло слух это «у себя».
Она воображала, какое презрение вызвал бы у ее отца поступок дяди, собиравшегося закрыть дом, в котором семейство Эйвонсдейл жило три столетия кряду.
И все для чего? Чтобы открыть в столице относительно новый дом, купленный его дедушкой.
А дядя, поглощенный своими мыслями, не заботясь о впечатлении, которое он производил на племянницу, продолжал:
— Я собираюсь давать там самые элегантные балы, а вы, милочка, пока не выйдете замуж, разумеется, будете помогать мне принимать гостей.
Окинув племянницу взглядом, в котором сочетались снисходительность и презрение, он продолжал:
— Пожалуй, придется потратить немалые деньги, чтобы приодеть тебя поприличнее. Невозможно же показаться на людях в твоем тряпье!
Манелла негодующе вздернула подбородок.
— Моему отцу нравились простые платья, — возразила она. — И хотя это платье сшила деревенская портниха, его фасон взят из дамского журнала «Ледиз джорнал». Вы, наверное, знаете, что в Лондоне по нему одеваются многие.
Дядя Герберт расхохотался:
— Если вы и впрямь воображаете, что в таком наряде можете появиться в приличном обществе, должен вас огорчить, моя милая племянница. По правде говоря, ты выглядишь совершенной простушкой. Прическа — еще куда ни шло, по крайней мере, ее можно прикрыть шляпкой, но платье, платье… Если вы покажетесь в нем на улице, то выставите себя на посмешище всей столичной публике!
— Не сомневаюсь в справедливости ваших слов, — с достоинством возразила Манелла. — Однако мне ближе убеждения моего отца, который всегда говорил, что надо покупать только то, за что можешь заплатить.
Она рассчитывала, что дядя смутится, но тот в ответ захохотал еще громче и противнее:
— Может быть, вашего дорогого папочку устраивало, что его дочка сохнет в безвестности, в этой глухомани, среди репы и капусты. А вот я увезу вас в большой мир, в тот мир, где обитают достойные люди, которые будут полезны нам обоим.
Манелла сразу же поняла, что опекун имеет в виду герцога, и ее лицо стало каменным.
Герцог внимательно, будто оценивая вещь, посмотрел на нее и заявил:
— Может быть, ему и покажется забавным, что вы этакая «сельская красотка», настоящий розанчик. Однако мы не можем так рисковать.
Помедлив, он продолжал:
— Нет, риск был бы слишком велик! Я должен вывести вас в свет как следует одетой, с приличной куафюрой, может быть, стоит даже слегка подкрасить вам губы, чтобы они блестели и казались привлекательнее.
Слова дяди производили на Манеллу такое впечатление, будто она слушала не человеческую речь, а шипение змеи.
Ей хотелось бросить ему в лицо, что никакая сила в мире не заставит ее пойти под венец с герцогом, равно как с любым другим мужчиной, что она выйдет замуж не иначе, как по своему выбору.
Но девушка прекрасно понимала, что такая искренность и горячность были бы совершенно неуместны. У ее дяди, хотя он и был аристократом, начисто отсутствовала чувствительность. В те времена чувствительность было принято считать привилегией высших классов. Тем не менее Манелла, много общавшаяся с крестьянами, которых иногда лечила, иногда учила, не знала такого черствого человека, как граф Герберт.
Дядя стремился в жизни только к одному — получить выгоду лично для себя.
Манелла молча положила на стол салфетку, закончив обед:
— Полагаю, вы извините меня. Я бы предпочла оставить вас за портвейном, если он у вас, конечно, есть.
— Отрадно видеть, что вас научили хоть каким-то манерам, — презрительно заметил граф. — Однако я уверен, что вы очень многого не знаете из области этикета.
Манелла решительно поднялась, не желая опровергать вздорные слова дяди.
— Прошу меня простить, дядя Герберт, — невозмутимо сказала она. — Я пойду прилягу. Завтра мне предстоит много хлопот, если вы действительно наметили переезд в Лондон на послезавтра.
— Пожалуй, вам придется захватить с собой на первое время кое-что из тряпья, которое вы носите здесь, называя платьями, — заметил граф. — Как только герцогиня подберет для вас приличные наряды, мы сможем сжечь все эти лохмотья, тем более что они только для этого и годятся.
«Как он смеет так говорить! — возмутилась про себя Манелла. — Неужели он не сознает, что я одета так бедно исключительно из-за его расточительности. Сколько времени я уже не могу сшить себе обновки!»
Почему он позволяет себе насмехаться над ней, называя простушкой, только потому, что она не похожа на дам, с которыми он развлекался в столице?
Судя по отзывам всех, кто знал дядю Герберта, именно эти женщины втягивали его в один скандал за другим.
Плотно сжав губы, словно усилием воли заставляя себя смолчать, Манелла сделала вежливый реверанс и повернулась к двери.
— И не забудьте, что завтра приезжает лорд Ламберн, — крикнул дядя ей вдогонку. — Причешите-ка получше своего кобеля! А то у него такой вид, словно он только что прибежал со свалки!
Манелла поняла, что он нарочно старается вызвать ее на дерзость.
Но она ничего не ответила.
Лишь оказавшись на лестнице и взбегая по ступеням — за ней, как всегда, бежал Флэш, — она вслух сказала себе:
— Не-на-ви-жу! Я его ненавижу! Ненавижу!
Глава 2
Под впечатлением рассказов о злодеяниях наполеоновских войск, свирепствовавших в Европе, Манелла как-то объявила, что откажется говорить по-французски, если войска «антихриста» вторгнутся в Англию.
— Не буду же я разговаривать на языке врагов! — пояснила она.
— По моему мнению, англичане делают непоправимую ошибку, не желая изучать никакие языки, кроме родного. В конце концов, Англии ведь приходится общаться с другими странами Европы, — возразила бабушка. — Кроме того, у нас во Франции говорят:
«Никакое умение на вороту не виснет». Это означает, что все, что ты знаешь, в какой-то момент может вдруг пригодиться. Вот ты, например, научилась готовить французские блюда. Вдруг жизнь повернется так, что тебе придется обходиться без кухарки или, боже сохрани, зарабатывать себе на жизнь. Тогда-то ты и вспомнишь наши рецепты.
Манелле оставалось лишь признать справедливость этих доводов.
Поэтому она продолжала разговаривать с бабушкой по-французски и читать французские романы, которыми старая дама снабжала внучку.
— Интересно, — спросила себя Манелла, — что бы бабушка предприняла в подобных обстоятельствах?
Не зная точного ответа на этот вопрос, впрочем, совершенно умозрительный, Манелла была совершенно уверена в одном: бабушка ни за что не дала бы силой выдать себя замуж за нелюбимого человека.
— Флэш прав, — сказала себе Манелла. — Мне придется бежать.
Оставалось продумать детали. Ей, разумеется, придется зарабатывать себе на жизнь, и Манелла прикидывала, какое из ее не столь многочисленных умений может принести ей деньги. В конце концов она пришла к выводу:
— Буду поступать сообразно обстоятельствам. Что толку строить планы, пока ничего не известно. С божьей помощью все как-нибудь устроится.
Остаток дня Манелла провела в сборах. Она прикидывала, что следует взять с собой, но важнее было другое: где раздобыть хоть немного денег, чтобы в первое время иметь средства на пропитание.
По крайней мере, ей надо продержаться до: тех пор, пока она не найдет себе какое-нибудь место, а в том, что работа у нее будет, Манелла не сомневалась.
Она, разумеется, понимала, что ей придется нелегко. Помимо отсутствия связей, необходимости соблюдать строгую тайну и, что греха таить, скудости навыков, у нее была еще одна, пожалуй, самая серьезная трудность. В ее положении собака и лошадь становились обузой.
Она воображала, как бы отнеслись горничные в Эйвонсдейле, если бы туда вдруг явилась девица верхом на великолепной лошади, в сопровождении высокопородного сеттера и попыталась наняться в услужение.
— Все равно мне что-нибудь подвернется, — упрямо повторяла Манелла, усилием воли отгоняя сомнения.
Тем не менее в глубине души она была смертельно напугана.
Ее побег вызовет ужасный переполох в доме. Что, если ее поймают на полпути и вернут? Вот уж поиздевается над ней дядя Герберт! С каким удовольствием он приберет ее к рукам и запрет, если ее попытка обрести независимость закончится провалом! Ей придется во всем его слушаться.
В мыслях Манеллы, естественно, вновь замаячил предполагаемый «очень выгодный брак», заставляя девушку содрогнуться от отвращения.
Отец когда-то рассказывал, что герцог Данстер давно уже перестал ездить на охоту, так как его здоровье пошатнулось и он уже не может стрелять. Если он был так дряхл, когда Манелла была ребенком, что говорить о нем теперь!
Как можно, чтобы ее целовал убеленный сединами старик?
С тех пор, как умерла мать Манеллы, она жила с отцом и была очень невинна и не знала точно, что подразумевают супружеские отношения.
Разумеется, она догадывалась, что в них есть нечто интимное, а также что муж и жена спят в одной постели.
Мать Манеллы страстно любила своего мужа, а он отвечал ей не менее сильной и искренней привязанностью. Всякий раз, когда мужу случалось оставлять дом хотя бы на сутки, графиня выбегала ему навстречу в холл и целовала его, не стесняясь слуг.
Правда, те не смущались столь вольным поведением хозяйки — это были почтенные люди, всю жизнь проработавшие в семье и весьма преданные господам.
Манелла росла в атмосфере любви. Когда она думала о браке — а подобные мысли приходили ей в голову нечасто, — она воображала, что будущий супруг будет высоким и красивым — вроде ее отца. Она будет смотреть на мужа, и ее лицо будет светиться, как у матери, которая, глядя на своего супруга, становилась еще прекраснее, чем всегда.
Однажды Манелла слышала, как отец сказал, обращаясь к матери:
— Я скучаю по тебе, милая. Если мне приходится разлучиться с тобой хоть на день, этот день тянется невыносимо долго.
— А я всякий раз считаю часы до твоего возвращения, — отозвалась мать Манеллы.
Манелла замечала, что, когда родители смотрели друг на друга, от них буквально веяло счастьем. Казалось, сила их любви заставляла вибрировать воздух.
— Я тоже хочу испытать такое чувство. И выйду замуж только по любви, — произнеся вслух эти слова, Манелла словно дала обет самой себе.
Девушка стала паковать вещи. Она знала, что всю поклажу придется приторочить к седлу Герона. А под седлом можно будет спрятать домашние туфли, если взять достаточно мягкие.
Она задалась целью как можно разумнее использовать маленькое пространство, отведенное для багажа.
Во-первых, ей понадобится одежда, в которой можно будет работать, не испытывая неудобств.
Правда, она пока еще не знала, в чем может заключаться ее работа.
Манелла спустилась к обеду. — как она надеялась, последнему, который ей предстояло провести в обществе ненавистного дяди. Она знала: даже если ей придется скрести некрашеные дощатые полы и спать в чулане, это будет куда лучше, нежели жить с нелюбимым мужем.
Дядя привез с собой из столицы некоторый запас вина. Когда его брат умер, Герберт с досадой обнаружил, что винный погреб Эйвонсдейла почти пуст. Теперь он распорядился, чтобы слуги приготовили к обеду что-нибудь поприличнее. Манелла слушала все эти распоряжения с удивлением.
Дядя выдал денег на покупку провианта! А они-то в его отсутствие перебивались на кроликах, которых слуги добывали, в лесу. Пару раз им посчастливилось подстрелить диких уток. Кроме того, выручали куры, которые в этот сезон прекрасно неслись. Они бродили по заднему двору сами по себе — ухаживать за птицей было некому — и, должно быть, находили там достаточно пищи. Это было весьма кстати, учитывая, что у Манеллы редко находились деньги на покупку зерна для домашней птицы.
Как бы там ни было, Манелле и слугам удавалось прокормиться. Правда, девушка заметила, что в последние недели стала дюйма на два тоньше в талии. Эмили, горничная, которая в последний год сильно состарилась, с ворчаньем — дескать, годы у нее уже не те, чтобы шить при таких-то глазах, — терпеливо ушивала скромные наряды барышни.
А дядя привез с собой настоящий паштет, приготовленный, как он не преминул похвастаться, настоящим французским поваром по старинному рецепту. Теперь он орлиным оком наблюдал за племянницей, опасаясь, что та съест слишком много заморского деликатеса.
Манелла из гордости вообще не прикоснулась к заманчивому блюду.
— Я так и знал, что здесь едва ли найдется что-нибудь съедобное, — высокомерно кривя губы, разглагольствовал граф Герберт. — К счастью, я нанял отличного повара у себя в доме на Беркли-сквер.
Манелле резануло слух это «у себя».
Она воображала, какое презрение вызвал бы у ее отца поступок дяди, собиравшегося закрыть дом, в котором семейство Эйвонсдейл жило три столетия кряду.
И все для чего? Чтобы открыть в столице относительно новый дом, купленный его дедушкой.
А дядя, поглощенный своими мыслями, не заботясь о впечатлении, которое он производил на племянницу, продолжал:
— Я собираюсь давать там самые элегантные балы, а вы, милочка, пока не выйдете замуж, разумеется, будете помогать мне принимать гостей.
Окинув племянницу взглядом, в котором сочетались снисходительность и презрение, он продолжал:
— Пожалуй, придется потратить немалые деньги, чтобы приодеть тебя поприличнее. Невозможно же показаться на людях в твоем тряпье!
Манелла негодующе вздернула подбородок.
— Моему отцу нравились простые платья, — возразила она. — И хотя это платье сшила деревенская портниха, его фасон взят из дамского журнала «Ледиз джорнал». Вы, наверное, знаете, что в Лондоне по нему одеваются многие.
Дядя Герберт расхохотался:
— Если вы и впрямь воображаете, что в таком наряде можете появиться в приличном обществе, должен вас огорчить, моя милая племянница. По правде говоря, ты выглядишь совершенной простушкой. Прическа — еще куда ни шло, по крайней мере, ее можно прикрыть шляпкой, но платье, платье… Если вы покажетесь в нем на улице, то выставите себя на посмешище всей столичной публике!
— Не сомневаюсь в справедливости ваших слов, — с достоинством возразила Манелла. — Однако мне ближе убеждения моего отца, который всегда говорил, что надо покупать только то, за что можешь заплатить.
Она рассчитывала, что дядя смутится, но тот в ответ захохотал еще громче и противнее:
— Может быть, вашего дорогого папочку устраивало, что его дочка сохнет в безвестности, в этой глухомани, среди репы и капусты. А вот я увезу вас в большой мир, в тот мир, где обитают достойные люди, которые будут полезны нам обоим.
Манелла сразу же поняла, что опекун имеет в виду герцога, и ее лицо стало каменным.
Герцог внимательно, будто оценивая вещь, посмотрел на нее и заявил:
— Может быть, ему и покажется забавным, что вы этакая «сельская красотка», настоящий розанчик. Однако мы не можем так рисковать.
Помедлив, он продолжал:
— Нет, риск был бы слишком велик! Я должен вывести вас в свет как следует одетой, с приличной куафюрой, может быть, стоит даже слегка подкрасить вам губы, чтобы они блестели и казались привлекательнее.
Слова дяди производили на Манеллу такое впечатление, будто она слушала не человеческую речь, а шипение змеи.
Ей хотелось бросить ему в лицо, что никакая сила в мире не заставит ее пойти под венец с герцогом, равно как с любым другим мужчиной, что она выйдет замуж не иначе, как по своему выбору.
Но девушка прекрасно понимала, что такая искренность и горячность были бы совершенно неуместны. У ее дяди, хотя он и был аристократом, начисто отсутствовала чувствительность. В те времена чувствительность было принято считать привилегией высших классов. Тем не менее Манелла, много общавшаяся с крестьянами, которых иногда лечила, иногда учила, не знала такого черствого человека, как граф Герберт.
Дядя стремился в жизни только к одному — получить выгоду лично для себя.
Манелла молча положила на стол салфетку, закончив обед:
— Полагаю, вы извините меня. Я бы предпочла оставить вас за портвейном, если он у вас, конечно, есть.
— Отрадно видеть, что вас научили хоть каким-то манерам, — презрительно заметил граф. — Однако я уверен, что вы очень многого не знаете из области этикета.
Манелла решительно поднялась, не желая опровергать вздорные слова дяди.
— Прошу меня простить, дядя Герберт, — невозмутимо сказала она. — Я пойду прилягу. Завтра мне предстоит много хлопот, если вы действительно наметили переезд в Лондон на послезавтра.
— Пожалуй, вам придется захватить с собой на первое время кое-что из тряпья, которое вы носите здесь, называя платьями, — заметил граф. — Как только герцогиня подберет для вас приличные наряды, мы сможем сжечь все эти лохмотья, тем более что они только для этого и годятся.
«Как он смеет так говорить! — возмутилась про себя Манелла. — Неужели он не сознает, что я одета так бедно исключительно из-за его расточительности. Сколько времени я уже не могу сшить себе обновки!»
Почему он позволяет себе насмехаться над ней, называя простушкой, только потому, что она не похожа на дам, с которыми он развлекался в столице?
Судя по отзывам всех, кто знал дядю Герберта, именно эти женщины втягивали его в один скандал за другим.
Плотно сжав губы, словно усилием воли заставляя себя смолчать, Манелла сделала вежливый реверанс и повернулась к двери.
— И не забудьте, что завтра приезжает лорд Ламберн, — крикнул дядя ей вдогонку. — Причешите-ка получше своего кобеля! А то у него такой вид, словно он только что прибежал со свалки!
Манелла поняла, что он нарочно старается вызвать ее на дерзость.
Но она ничего не ответила.
Лишь оказавшись на лестнице и взбегая по ступеням — за ней, как всегда, бежал Флэш, — она вслух сказала себе:
— Не-на-ви-жу! Я его ненавижу! Ненавижу!
Глава 2
Утреннее солнце, едва выглянув из-за горизонта, застало Манеллу уже на ногах. За всю ночь девушка так и не сомкнула глаз. Тревожные мысли, всевозможные планы, сомнения и опасения не давали ей спать.
Быстро одевшись, Манелла накинула на плечи легкую шаль.
Она решила взять с собой три самых простых муслиновых платья — на лето в ее гардеробе их имелось всего пять, и ни одно из них не отличалось хоть сколько-нибудь замысловатым фасоном. Приходилось надеяться, что эти скромные наряды не слишком помнутся и ей удастся обойтись ими до осени. О том, как устроится ее жизнь к наступлению сентября, что с ней будет зимой, Манелла предпочитала не думать.
Она также взяла две пары туфель, а, кроме того, с вечера приготовила кое-какие необходимые мелочи.
Накануне поздно ночью, когда дядя ушел спать, Манелла пробралась в оружейную. Ее отец, всю жизнь увлекаясь охотой, не мог обойтись без этой комнаты, которая пользовалась вниманием у всех поколений графов Эйвонсдейлов. Там Манелла выбрала один из отцовских дуэльных пистолетов.
Она мало разбиралась в достоинствах огнестрельного оружия, но, во-первых, была уверена, что ее отец не мог держать плохих пистолетов, во-вторых, надеялась, что до стрельбы не дойдет и в критической ситуации ей удастся запугать противника, не спуская курка.
Поэтому она выбрала пистолет среднего размера — не очень большой, чтобы не мучить Герона лишней тяжестью, но все-таки достаточно внушительный, чтобы произвести впечатление на злодея, который мог повстречаться ей на пути.
В Манелле, прожившей всю жизнь в деревне, невероятная наивность в одних вопросах сочеталась с достаточной искушенностью — в других. К тому же у нее был весьма развит здравый смысл.
Так, она прекрасно знала, что на пути ей вполне могли встретиться те, кого туманно именовали «лихие люди», то есть, попросту говоря, разбойники.
Правда, у нее не было ни драгоценностей, ни денег, но красавец Герон настолько бросался в глаза, что на него польстился бы любой последователь легендарного Робина Гуда. Ей не однажды приходилось слышать рассказы о том, как разбойники в первую очередь отбирали у своих жертв лошадей.
Итак, она твердо решила, что будет отстаивать свою собственность с помощью дуэльного пистолета. При этом она заранее молила бога, чтобы он уберег ее от необходимости пускать его в ход и брать грех на душу.
Неразрешенным долго оставался вопрос о наличности.
После матери у Манеллы остались кое-какие украшения, не очень старинные и совсем не ценные. Это были вещицы, которые отец дарил ей на разные праздники.
«На настоящие драгоценности у бедного папы никогда бы не нашлось денег», — вздохнув, подумала Манелла.
В обручальном кольце матери красовались три бриллианта, было у нее и бриллиантовое ожерелье, которое покойная графиня надевала в особо торжественных случаях. Но среди этих бриллиантов ни один не отличался ни размером, ни чистотой, ни великолепием огранки.
Впрочем, в самых безвыходных обстоятельствах Манелла могла протянуть месяц-полтора на вырученную за них сумму.
Чего ей отчаянно не хватало, так это денег!
Все ее достояние составляла горстка мелких монет, оставшихся от той суммы, что была выдана ей отнюдь не щедрой дядиной рукой на ведение хозяйства. Этих денег едва хватило бы, чтобы один раз расплатиться за ночлег и скромный ужин на самом захудалом постоялом дворе.
Вдруг Манелла вспомнила: красуясь перед ней в предвкушении приезда важного гостя, каким дядя Герберт почитал лорда Ламберна, он выдал кухарке, миссис Белл, пару гиней.
Нет, это было не жалованье, которое он задолжал ей бог знает за сколько месяцев. Бедняжка не роптала, но, как предполагала Манелла, с момента кончины ее отца кухарка работала за «харчи», которые не только готовила, но отчасти сама и добывала — иногда ей приходилось выменивать необходимые продукты за домашние заготовки из овощей и фруктов, выращенных в их скромном саду.
Дядя расщедрился, по его выражению, «на приличные продукты», чтобы «по-человечески» принять гостя.
— Я послал грума, чтобы он передал его милости приглашение на ленч, — громче, чем нужно, пояснил дядя. Он был преисполнен ощущения собственной значимости, к которой ему как-то все не удавалось привыкнуть. — Я намерен откупорить для него бутылку своего лучшего вина.
«Которая у тебя всего одна и имеется», — мысленно съязвила миссис Белл.
— Так что уж будьте любезны, попробуйте раз в жизни приготовить что-нибудь съедобное, — продолжал граф Герберт. — Главное, чтобы ваша стряпня не была похожа на то, что мне подавали вчера вечером и сегодня утром. Этим вашим месивом разве что свиней кормить, — деланно скривился граф, который накануне, охая и закатывая от негодования глаза, благополучно съел все, что было подано, до последней крошки.
Манелла в душе содрогнулась от этой явной беспардонной несправедливости. Миссис Белл славилась своим кулинарным искусством. Эти упреки были тем более бессовестны, что добрая женщина оставалась в имении только ради «барышни», теряя в деньгах, в то время как с ее репутацией миссис Белл с удовольствием наняли бы в любое из почтенных семейств, проживавших по соседству.
Миссис Белл, вспыхнув, промолчала, а дядя Герберт, не удостаивая вниманием чувства своих слуг, которых, вопреки семейным традициям, ни во что не ставил, чванливо продолжал:
— Так вот… Как вас там? Ах да, миссис Белл… — Пожалуй, он и сам почувствовал, что переигрывает, учитывая, что знал кухарку с тех пор, как появился на свет. — Купите баранью ногу помоложе да сыра, который годится не только для мышеловки, — распорядился он. И, помолчав, в раздумье добавил:
— Пожалуй, надо будет еще подать фруктов. Подойдет малина или клубника, так что можете купить, да самых свежих!
Ничего больше не сказав, он вышел из кухни. Манелла услышала, как миссис Белл что-то бормочет себе под нос.
— Мне очень жаль, миссис Белл, — поспешила сказать девушка. — Дядя Герберт не имел права разговаривать с вами в подобном тоне.
— Вы ж знаете, барышня, я всегда стараюсь как лучше, — с достоинством сказала кухарка. — Но и волшебник не слепит кирпича из соломы!
— Конечно, конечно, — с готовностью закивала Манелла. — Но не мне вам рассказывать, какой он, дядя Герберт.
Девушка вздохнула:
— Мне кажется, теперь, когда он стал графом, ему будет легче одалживать у людей деньги.
Она не столько обращалась к миссис Белл, сколько размышляла вслух.
А пожилая кухарка подхватила:
— Грум тут толковал, что у хозяина долгов и так не счесть. Кредиторы было на него насели, а он им побожился, что расплатится, пусть подождут всего месяц.
Манелла изумленно подняла глаза на миссис Белл.
— Откуда же возьмутся деньги? — спросила она. Что-то подсказывало Манелле: дядя задумал какую-то каверзу, от которой она может пострадать.
— Этого грум не знает. Говорит только, будто дело в какой-то свадьбе. Жениться, что ль, надумал? — с сомнением закончила миссис Белл.
Судя по тону, она, будучи о новом патроне весьма невысокого мнения, не допускала и мысли, что даже теперь, когда его акции поднялись благодаря обретению графского титула, на него может польститься хоть какая-нибудь мало-мальски приличная невеста.
Манелла встрепенулась, как птичка. Кому, как не ей, было знать, о какой свадьбе шла речь!
Как она и предполагала, дядя прочил ее замуж, имея в виду не столько обеспечить племянницу, сколько добыть денег для себя.
Стоило ему породниться с богатым герцогом, как тот, по натуре человек благородный, мог стать для новоявленного родственника настоящей золотой жилой.
Подобно покойному отцу Манеллы, старику пришлось бы расплачиваться по векселям новоявленного родственника, чтобы оградить честное имя жены от пересудов и скандалов, какие разгораются вокруг несостоятельных должников, оставляя грязные пятна на репутации их близких.
Памятуя состоявшийся накануне неприятный разговор, Манелла направилась на кухню — к шкафчику, в котором, как ей было известно, миссис Белл всегда держала деньги на хозяйственные нужды.
Отперев шкафчик торчавшим в дверце ключиком, девушка достала жестяную банку из-под чая, где, как она и рассчитывала, лежали две золотые гинеи. Кроме того, в ней было довольно много мелких денег.
Быстро одевшись, Манелла накинула на плечи легкую шаль.
Она решила взять с собой три самых простых муслиновых платья — на лето в ее гардеробе их имелось всего пять, и ни одно из них не отличалось хоть сколько-нибудь замысловатым фасоном. Приходилось надеяться, что эти скромные наряды не слишком помнутся и ей удастся обойтись ими до осени. О том, как устроится ее жизнь к наступлению сентября, что с ней будет зимой, Манелла предпочитала не думать.
Она также взяла две пары туфель, а, кроме того, с вечера приготовила кое-какие необходимые мелочи.
Накануне поздно ночью, когда дядя ушел спать, Манелла пробралась в оружейную. Ее отец, всю жизнь увлекаясь охотой, не мог обойтись без этой комнаты, которая пользовалась вниманием у всех поколений графов Эйвонсдейлов. Там Манелла выбрала один из отцовских дуэльных пистолетов.
Она мало разбиралась в достоинствах огнестрельного оружия, но, во-первых, была уверена, что ее отец не мог держать плохих пистолетов, во-вторых, надеялась, что до стрельбы не дойдет и в критической ситуации ей удастся запугать противника, не спуская курка.
Поэтому она выбрала пистолет среднего размера — не очень большой, чтобы не мучить Герона лишней тяжестью, но все-таки достаточно внушительный, чтобы произвести впечатление на злодея, который мог повстречаться ей на пути.
В Манелле, прожившей всю жизнь в деревне, невероятная наивность в одних вопросах сочеталась с достаточной искушенностью — в других. К тому же у нее был весьма развит здравый смысл.
Так, она прекрасно знала, что на пути ей вполне могли встретиться те, кого туманно именовали «лихие люди», то есть, попросту говоря, разбойники.
Правда, у нее не было ни драгоценностей, ни денег, но красавец Герон настолько бросался в глаза, что на него польстился бы любой последователь легендарного Робина Гуда. Ей не однажды приходилось слышать рассказы о том, как разбойники в первую очередь отбирали у своих жертв лошадей.
Итак, она твердо решила, что будет отстаивать свою собственность с помощью дуэльного пистолета. При этом она заранее молила бога, чтобы он уберег ее от необходимости пускать его в ход и брать грех на душу.
Неразрешенным долго оставался вопрос о наличности.
После матери у Манеллы остались кое-какие украшения, не очень старинные и совсем не ценные. Это были вещицы, которые отец дарил ей на разные праздники.
«На настоящие драгоценности у бедного папы никогда бы не нашлось денег», — вздохнув, подумала Манелла.
В обручальном кольце матери красовались три бриллианта, было у нее и бриллиантовое ожерелье, которое покойная графиня надевала в особо торжественных случаях. Но среди этих бриллиантов ни один не отличался ни размером, ни чистотой, ни великолепием огранки.
Впрочем, в самых безвыходных обстоятельствах Манелла могла протянуть месяц-полтора на вырученную за них сумму.
Чего ей отчаянно не хватало, так это денег!
Все ее достояние составляла горстка мелких монет, оставшихся от той суммы, что была выдана ей отнюдь не щедрой дядиной рукой на ведение хозяйства. Этих денег едва хватило бы, чтобы один раз расплатиться за ночлег и скромный ужин на самом захудалом постоялом дворе.
Вдруг Манелла вспомнила: красуясь перед ней в предвкушении приезда важного гостя, каким дядя Герберт почитал лорда Ламберна, он выдал кухарке, миссис Белл, пару гиней.
Нет, это было не жалованье, которое он задолжал ей бог знает за сколько месяцев. Бедняжка не роптала, но, как предполагала Манелла, с момента кончины ее отца кухарка работала за «харчи», которые не только готовила, но отчасти сама и добывала — иногда ей приходилось выменивать необходимые продукты за домашние заготовки из овощей и фруктов, выращенных в их скромном саду.
Дядя расщедрился, по его выражению, «на приличные продукты», чтобы «по-человечески» принять гостя.
— Я послал грума, чтобы он передал его милости приглашение на ленч, — громче, чем нужно, пояснил дядя. Он был преисполнен ощущения собственной значимости, к которой ему как-то все не удавалось привыкнуть. — Я намерен откупорить для него бутылку своего лучшего вина.
«Которая у тебя всего одна и имеется», — мысленно съязвила миссис Белл.
— Так что уж будьте любезны, попробуйте раз в жизни приготовить что-нибудь съедобное, — продолжал граф Герберт. — Главное, чтобы ваша стряпня не была похожа на то, что мне подавали вчера вечером и сегодня утром. Этим вашим месивом разве что свиней кормить, — деланно скривился граф, который накануне, охая и закатывая от негодования глаза, благополучно съел все, что было подано, до последней крошки.
Манелла в душе содрогнулась от этой явной беспардонной несправедливости. Миссис Белл славилась своим кулинарным искусством. Эти упреки были тем более бессовестны, что добрая женщина оставалась в имении только ради «барышни», теряя в деньгах, в то время как с ее репутацией миссис Белл с удовольствием наняли бы в любое из почтенных семейств, проживавших по соседству.
Миссис Белл, вспыхнув, промолчала, а дядя Герберт, не удостаивая вниманием чувства своих слуг, которых, вопреки семейным традициям, ни во что не ставил, чванливо продолжал:
— Так вот… Как вас там? Ах да, миссис Белл… — Пожалуй, он и сам почувствовал, что переигрывает, учитывая, что знал кухарку с тех пор, как появился на свет. — Купите баранью ногу помоложе да сыра, который годится не только для мышеловки, — распорядился он. И, помолчав, в раздумье добавил:
— Пожалуй, надо будет еще подать фруктов. Подойдет малина или клубника, так что можете купить, да самых свежих!
Ничего больше не сказав, он вышел из кухни. Манелла услышала, как миссис Белл что-то бормочет себе под нос.
— Мне очень жаль, миссис Белл, — поспешила сказать девушка. — Дядя Герберт не имел права разговаривать с вами в подобном тоне.
— Вы ж знаете, барышня, я всегда стараюсь как лучше, — с достоинством сказала кухарка. — Но и волшебник не слепит кирпича из соломы!
— Конечно, конечно, — с готовностью закивала Манелла. — Но не мне вам рассказывать, какой он, дядя Герберт.
Девушка вздохнула:
— Мне кажется, теперь, когда он стал графом, ему будет легче одалживать у людей деньги.
Она не столько обращалась к миссис Белл, сколько размышляла вслух.
А пожилая кухарка подхватила:
— Грум тут толковал, что у хозяина долгов и так не счесть. Кредиторы было на него насели, а он им побожился, что расплатится, пусть подождут всего месяц.
Манелла изумленно подняла глаза на миссис Белл.
— Откуда же возьмутся деньги? — спросила она. Что-то подсказывало Манелле: дядя задумал какую-то каверзу, от которой она может пострадать.
— Этого грум не знает. Говорит только, будто дело в какой-то свадьбе. Жениться, что ль, надумал? — с сомнением закончила миссис Белл.
Судя по тону, она, будучи о новом патроне весьма невысокого мнения, не допускала и мысли, что даже теперь, когда его акции поднялись благодаря обретению графского титула, на него может польститься хоть какая-нибудь мало-мальски приличная невеста.
Манелла встрепенулась, как птичка. Кому, как не ей, было знать, о какой свадьбе шла речь!
Как она и предполагала, дядя прочил ее замуж, имея в виду не столько обеспечить племянницу, сколько добыть денег для себя.
Стоило ему породниться с богатым герцогом, как тот, по натуре человек благородный, мог стать для новоявленного родственника настоящей золотой жилой.
Подобно покойному отцу Манеллы, старику пришлось бы расплачиваться по векселям новоявленного родственника, чтобы оградить честное имя жены от пересудов и скандалов, какие разгораются вокруг несостоятельных должников, оставляя грязные пятна на репутации их близких.
Памятуя состоявшийся накануне неприятный разговор, Манелла направилась на кухню — к шкафчику, в котором, как ей было известно, миссис Белл всегда держала деньги на хозяйственные нужды.
Отперев шкафчик торчавшим в дверце ключиком, девушка достала жестяную банку из-под чая, где, как она и рассчитывала, лежали две золотые гинеи. Кроме того, в ней было довольно много мелких денег.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента