Картленд Барбара. Ола и морской волк

   Когда она покидала монастырь, многие из девушек дарили ей подарки, и среди них был прекрасный ларчик для духов в китайском стиле, покрытый эмалью, работы эпохи Людовика XIV.
   Он был очень красивый, и когда она открыла его, то обнаружила там три маленьких флакончика трехгранной формы, уложенные рядом, они походили на один целый сосуд.
   На флакончиках были эмалевые крышечки, а на стекле выгравированы цветы.
   Ивонна, подарившая их, сказала Оле:
   — Я налила в первый флакончик самые экзотические духи, которые только могла найти. Во втором — туалетная вода, а в третий ты нальешь сама, что захочешь.
   Ола никогда еще не пользовалась этими флакончиками, но шкатулочка была очень симпатичной и стояла на ее туалетном столике, а когда она паковала вещи перед побегом, подумала, что может встретиться со своей подружкой во Франции и положила ларчик на дно чемодана.
   Она и забыла о нем, но вот теперь вспомнила, что в третьем флакончике была настойка опия.
   Вскоре после возвращения из Парижа, ее стала мучить сильная зубная боль и у нее образовался абсцесс.
   К ней вызвали доктора, и он пообещал пригласить к ней на следующий день дантиста.
   — Я знаю, как вы страдаете от боли, мисс Милфорд, — сказал дантист, — и дам вам немного опия, примите его на ночь, чтобы уснуть. Будьте осторожны и не выпейте слишком много.
   Он вручил ей маленькую бутылочку и рекомендовал выпить несколько капель.
   Лекарство помогло ей ослабить боль, и когда она вылечилась, Ола перелила опий в пустой флакончик из китайской шкатулки.
   — Какая же я забывчивая! — воскликнула она. — Я смогу помочь капитану!
   Она открыла чемодан, в который уже упаковала одежду, опасаясь, как бы маркизу не доложили, что она не собралась к высадке, и он решит, что она нарочно ему не повиновалась.
   На дне чемодана, в углу, она нашла, эмалевую шкатулочку, аккуратно завернутую в вату.
   Ола вытащила ее и собралась позвать стюарда, чтобы тот отнес опий капитану.
   Взявшись за ручку двери, она вдруг остановилась.
   Ее осенила совершенно фантастическая мысль, от которой Ола поспешила отмахнуться.
   Но родившийся в голове план был настолько заманчивым, что она села на койку, чтобы тщательно его продумать.
   Ола надела красивое платье и меховую накидку, поскольку было холодно, и ожидала в салоне, когда маркиз придет к ужину.
   Несмотря на ненастную погоду, маркиз каждый вечер представал перед Олой в элегантном наряде, будто собирался на званый ужин в Лондоне, а не на ужин в ее компании.
   — Добрый вечер, Ола! — сказал он. — Мне кажется, ветер немного стихает, и «Морской волк» идет более плавно, чем вчера.
   — Я это заметила, — улыбнулась Ола. — Но мои локти все еще в синяках от ударов о стены каюты, когда я пыталась удержаться на ногах от качки.
   — Вам следовало оставаться в постели! — сказал машинально маркиз.
   — Это означало бы признать поражение, с которым я не намерена примириться, как и ни с чем другим!
   Он бросил на нее проницательный взгляд, видимо, подумал, что она имеет в виду не просто морскую качку.
   Ола быстро перевела разговор на другую тему, которую желала обсудить с ним, но не представлялся случай.
   — Я обнаружила в книжном шкафу том Хэнсарда⁴, — сказала она. — Я познакомилась с вашей речью в Палате лордов об использовании детского труда на фабриках и в угольных шахтах.
   — Вы прочли мою речь? — удивленно спросил маркиз.
   — Жаль, что я не могла слышать ее. Как и любая женщина, я очень сочувствую этим детям.
   Маркиз подумал, что ни одну женщину, которую он когда-то знал, ни в малейшей степени не интересовали ни его речи, ни четырех-, пятилетние дети, которых порой заставляли работать по двенадцать часов в день и били, если они заснут.
   Он даже подумал, что Ола хочет подольститься к нему, чтобы затем начать умолять его не посылать ее обратно к мачехе.
   Однако, к его удивлению, она не только говорила с неподдельной искренностью, но и прочла много других докладов, которые, кроме обсуждения в парламенте, были опубликованы в газетах.
   Они спорили об использовании детского труда и о компенсации работодателям, если им запретят нанимать детей на фабрики.
   Маркиз почувствовал, что разговор с Олой придаст ему красноречия в будущих выступлениях на эту тему перед Палатой лордов. Ола, кроме того, интересовалась еще и Биллем о реформе⁵.
   — Правда ли, — спросила она, — что король нацарапал на листке бумаги: «Я, считаю диссолюцию⁶ равносильной Революции».
   — Кто вам об этом сказал? — поинтересовался маркиз.
   — Наверное, я где-то вычитала, но мне не верится, что король, как бы стар он ни был, не понимает необходимости реформ.
   — Беда в том, — ответил маркиз, — что в короле глубоко укоренилось недоверие к выборам, и он с большим трудом решился на роспуск парламента до новых выборов. Мне также кажется, что, будучи всего лишь моряком, он находит Билль слишком сложным для понимания.
   — Я всегда была уверена, — сказала Ола, — что он не обладает блестящим умом своего брата, покойного короля Георга IV.
   — Это правда, — согласился маркиз, — и хотя я люблю его величество, я порой вспоминаю, что писал о нем Гревиль: «Он — всего лишь недалекий, грубый, гостеприимный господин, открывающий свои двери всему миру, вместе со своей страшной королевой и кучей бастардов»⁷.
   Он спохватился, что разговаривает с девушкой, и быстро сказал:
   — Я извиняюсь.
   — Нет, пожалуйста, не извиняйтесь, — сказала Ола. — Мне нравится, что вы разговариваете со мной, как с равной, а не как с глупой маленькой и безмозглой девочкой.
   — Я наверняка не сказал бы так о вас, — ответил маркиз.
   Стюард убрал со стола, оставив лишь графинчик с бренди и кларетом перед маркизом.
   Это были корабельные графины, которые не могли опрокинуться во время качки, поскольку они были с очень широким донышком и из чрезвычайно тяжелого резного хрусталя.
   Ола с минуту разглядывала графины, затем сказала:
   — Поскольку это наш последний с вами ужин, милорд, я хотела бы предложить тост.
   Маркиз поднял брови, и поскольку она была так с ним любезна, то ему следовало ответить тем же.
   — Я с удовольствием присоединюсь к любому тосту, который вы предложите, Ола. Вы будете пить кларет или бренди?
   — Пожалуй, кларет, — ответила она, — но только совсем немного.
   Маркиз налил ей вина в бокал.
   — Я присоединюсь к вам, — сказал он и наполнил свой бокал.
   Ола потянулась за своим бокалом, но вдруг ахнула.
   — О, моя брошь! — воскликнула она. — Я, наверное, не прикрепила ее как следует, и слышала, как она упала под стол.
   С этими словами она незаметно уронила бриллиантовую брошь, которую заранее держала в руке.
   — Я подниму ее, — сказал маркиз.
   Он отодвинул свой стул, заглянул под стол и увидел, что не сможет достать брошь, не опустившись на колени.
   Пока он поднимал брошь, Ола наклонилась вперед, чтобы вылить в бокал маркиза содержимое припрятанного маленького флакончика.
   Она опустошила его прежде, чем маркиз появился из-под стола с брошью и вновь уселся на свой стул.
   — Пожалуйста, — сказал он, протягивая ей бриллиантовую брошь, и добавил:
   — Какое прекрасное украшение!
   Ола улыбнулась.
   — Это одна из маленьких маминых брошей. Папа очень любил маму и дарил ей великолепные украшения к разным юбилеям и по любому благоприятному поводу!
   — Тогда вы должны беречь ее, — предостерег маркиз, — а если будете продавать то, смотрите, чтобы вас не обманули.
   — Я буду впредь осторожнее, — сказала Ола, принимая от него брошь.
   Она положила ее на стол и подняла свой бокал.
   — За «Морского волка!» — сказала она. — Куда бы он ни плыл, пусть он найдет новые горизонты и со временем — счастье!
   — Очаровательный тост, Ола! — воскликнул маркиз.
   Она знала, что он был удивлен не только самому тосту, но и искренности, с которой она провозгласила его.
   Улыбка Олы словно озарила ее лицо.
   — Пить до дна, — сказала она, поднося бокал к своим губам.
   Маркиз послушно опрокинул в горло содержимое своего бокала.
   Но выпив вино и поставив бокал на стол, он озабоченно нахмурился.
   — Мне показалось… что вино на вкус… немного стран… — начал он.
   Маркиз протянул руку к графину, но не успел взять его и откинулся на спинку стула, будто ему пришлось приложить неимоверное усилие, и через секунду он закрыл глаза.
   Ола с тревогой наблюдала за ним.
   Она дала ему очень большую дозу опия, но не была уверена, как быстро он подействует и успеет ли маркиз вызвать стюарда на помощь.
   Вскоре стало понятно, что он не сделает этого. Маркиз довольно долго сидел с закрытыми глазами, пока его голова не упала на плечо, и он заснул.
   К счастью, спинка стула, на котором он сидел, заканчивалась изогнутым подголовником, в котором покоилась его голова, и сзади невозможно было определить, спит маркиз или бодрствует.
   Ола все рассчитала: стюард за дверью должен был прислушиваться, чтобы сразу явиться, как только потребуется, поэтому она продолжала разговаривать.
   Не осмеливаясь имитировать голос маркиза, она производила низкие звуки, изображая его ответы.
   Через десять минут она позвонила в золотой колокольчик, стоявший на столе.
   Как она и предполагала, стюард ждал снаружи, и когда он открыл дверь, она сказала возбужденным голосом, будто обращалась к маркизу:
   — О, позвольте мне отдать этот приказ! Как это прекрасно! Я так счастлива!
   Она повернулась лицом к стюарду, стоявшему в дверях.
   — Сообщите капитану или его первому помощнику, если он управляет теперь яхтой, — сказала она, — что в связи с улучшением погоды, его светлость распоряжается не заходить в Плимут, как намечалось, а двигаться в южном направлении с максимальной скоростью.
   Настолько искренне и заразительно она выражала свою радость по поводу команды маркиза, что, когда она окончила передавать это мнимое распоряжение и улыбнулась стюарду, тот тоже улыбнулся ей в ответ.
   — Я сейчас же передам приказ первому помощнику, мисс, — сказал он и вышел из салона, закрыв за собой дверь.
   Ола продолжала говорить, как и раньше, понижая голой для имитации ответов маркиза.
   Затем, взяв со стола графин с кларетом, она подошла к софе и вылила за ее спинку содержимое графина. Поскольку софа, как и другая мебель на яхте, была прикреплена к полу, Ола знала, что вино вряд ли будет обнаружено, и впитавшись в дерево, станет практически незаметным.
   Она поставила пустой графин на стол и продолжила свой искусственный «разговор» с маркизом.
   Примерно через час Ола снова позвонила в колокольчик и сказала появившемуся стюарду немного нервным и неуверенным голосом:
   — Его светлость… заснули… Я думаю, что, возможно, они… очень устали.
   Стюард быстро подошел к столу, и Ола увидела, что он обратил внимание на пустой графин, а потом сказал:
   — Я приведу Гибсона, мисс. Думаю, вам лучше пойти к себе в каюту.
   — Пожалуй, вы правы, — согласилась Ола, — большое вам спасибо.
   Немного погодя, она слышала, как маркиза уносят в его апартаменты, расположенные за ее каютой.
   Она легла в постель с радостным биением сердца, решив, что провела маркиза!
   «По крайней мере, когда он проснется, будет слишком поздно возвращаться в Плимут», — думала она.
   Она решила не беспокоиться о том, что будет, когда маркиз проснется, и, покрепче закрыв глаза, попыталась заснуть.
 
   Маркиз пошевелился, его голова была словно наполнена туманом, и ему мимолетно вспомнился Дувр, где он шел в темноте и тумане к «Морскому волку».
   Он с усилием открыл глаза, и кто-то поднялся в другом конце каюты и подошел к нему.
   — Если вы проснулись, милорд, то вашей светлости следует чего-либо выпить, — услышал он голос Гибсона и ощутил на губах поднесенный к нему стакан.
   Он сделал несколько глоточков и отвернулся, произнеся раздраженным хриплым голосом:
   — Оставьте меня… одного… я устал!
 
   Когда он опять проснулся, то увидел, что в иллюминаторы вливается солнечный свет, и почувствовал, что голова немного прояснилась, хотя во рту ощущалась сильная сухость.
   Гибсон вновь подошел к нему, и на этот раз маркиз спросил:
   — Который теперь час? Где мы находимся?
   — Идем вдоль побережья Португалии, милорд.
   В первую минуту маркиз не осознал смысл его слов. Затем он с усилием напряг память, которая словно ускользала от него, и сказал:
   — Португалия? Вы хотели сказать — Плимут!
   — Нет, милорд. Португалия! Мы уже оставили позади Бискайский залив.
   Маркиз изо всех сил пытался понять, о чем ему говорят.
   Наконец более уверенным голосом он сказал:
   — Какого черта мы здесь? Я дал приказ причалить в Плимуте!
   — Я понял так, что вы отменили тот приказ, милорд, и велели капитану идти на юг как можно быстрее. Ветер все время сопутствовал нам, и это был лучший переход, какой я когда-либо видел в заливе. Жаль, что ваша светлость не могли оценить его!
   Наступило короткое молчание, и маркиз спросил:
   — Вы хотите сказать мне, что я спал с тех пор, как мы готовились подойти к Плимуту?
   — Да, милорд. Я не припомню, чтобы ваша светлость спали так долго, — ответил Гибсон. — И я никогда не думал, что кларет, пусть даже целый графин кларета, может оказать такое воздействие.
   — Я был пьян? — спросил маркиз.
   — Боюсь, что так, милорд. И я впервые видел вашу светлость так «нагрузившимся»!
   — И долго я был в этом состоянии?
   — Три дня, милорд!
   — Я не верю этому!
   Маркиз с трудом заставил себя сесть на кровати.
   — Три дня! — сказал он как будто сам себе. — И вы думаете, что это возможно от одной бутылки кларета?
   — Ваша светлость не пили больше ничего, — ответил Гибсон. — Стюард сказал, что бренди осталось нетронутым.
   — Я спал три дня от одной бутылки кларета?
   — Их могло быть две, — допустил Гибсон. — Та, что ваша светлость выпили за ужином, и полный графин, поставленный на стол после ужина.
   Сидя в постели, маркиз почувствовал, что в голове у него все плывет и кружится, поэтому снова лег.
   — Тут что-то не так, Гибсон, — сказал он. — Очень странно! Когда мне станет лучше, я разберусь во всем этом.
   — Да, милорд, конечно, милорд, — согласился Гибсон, — но вашей светлости нужен отдых, пока вы не окрепнете.
   Маркиз немного помолчал. Затем спросил вслед уходившему камердинеру:
   — Молодая леди… — как ее имя?
   — Мисс Милфорд, милорд.
   — Она еще на борту?
   — Да, милорд. Наслаждается каждой минутой путешествия. На палубе с раннего утра до позднего вечера. Мы все говорим, что не видели никогда столь счастливой молодой леди.
   Маркиз неподвижно лежал в кровати.
   Он начал припоминать, что с ним произошло за последнее время.
   Маркиз был тверд в своем решении высадить Олу в Плимуте и послать обратно к ее мачехе, чтобы не нести более никакой ответственности за нее.
   Он вспомнил также, как сначала она пришла в ярость и обвиняла его в предательстве. Но потом была удивительно любезной, особенно за ужином.
   Медленно, поскольку это стоило ему усилий, он попытался восстановить в памяти все, что было сказано, все, что происходило.
   Он припомнил тост, который она предложила, затем налил немного кларета в ее бокал и наполнил свой, как она уронила под стол свою бриллиантовую брошь.
   Он достал ее, после чего она поблагодарила его и приподняла свой бокал со словами:
   «Пить до дна!»
   Он тихо воскликнул.
   Как раз после того, как он выпил свой бокал кларета и подумал, что у вина странный привкус, он погрузился во мрак и ничего не помнил.
   Маркиз быстро смекнул, что с ним стряслось, хотя и казалось невероятным, что в реальной жизни могут произойти события, описываемые в романах Вальтера Скотта. Он был уверен в том, что, когда поднимал ее брошь, Ола каким-то образом ухитрилась что-то подбавить в его вино.
   «Но разве могла она носить с собой наркотики?» — поражался он.
   Вспомнив, какой тяжелой была голова и смутной память, когда он проснулся в первый раз, его внезапно осенило, что он уже когда-то пережил подобное состояние.
   Это случилось, когда он сломал себе ключицу на охоте, и к нему в Элвин был вызван доктор. Он испытывал мучительную боль, когда доктор вправлял кость.
   Он всех и вся проклинал от боли, и доктор открыл свой кожаный чемоданчик, вынул маленькую бутылочку и налил какой-то темной жидкости в чайную ложку.
   — Выпейте это, милорд.
   — Что это? — спросил маркиз.
   — Всего лишь опий, но он притупит боль.
   — Снадобье для женщин! — сказал презрительно маркиз.
   — От женщин, конечно, не требуют такого презрения к боли, как от мужчин, — ответил доктор, — но я всегда считал, что страдать без необходимости вовсе не обязательно.
   — Да, вы правы, — согласился маркиз.
   Он принял опий и обнаружил, что он сильно помог ему, хотя на следующее утро и проснулся с тяжелой головой и такой же сухостью во рту, как теперь.
   Конечно, Ола дала ему именно опий, и он упрекал себя за то, что оказался глупцом, не заподозрившим ее намерений, когда она держалась с ним так любезно.
   Ведь он знал, что она решила не возвращаться к своей мачехе с такой же твердостью, с какой он решил отправить ее туда.
   «Проклятие, эта женщина победила!» — раздраженно думал маркиз.
   Остаток дня он то урывками засыпал, то недолго бодрствовал, и каждый раз, приходя в сознание, он все больше злился от того, что Ола смогла обвести его вокруг пальца.
   Но теперь уже он, по сути дела, ничего не мог предпринять, кроме того, чтобы доставить ее куда-нибудь на побережье Средиземного моря.
   Он предполагал, что они давно уже миновали Лиссабон.
   Следующим цивилизованным портом на пути будет Гибралтар, и поскольку он находился в британском владении, то пришлось бы прибегнуть ко всяким изощренным объяснениям, почему маркизу Элвингтонскому захотелось оставить привлекательную и столь юную особу на берегу в затруднительном положении и отправиться далее одному.
   «Пожалуй, я мог бы высадить ее в Марселе или Ницце», — думал он и спрашивал себя, а не изобретет ли она какие-то еще хитрости, чтобы разрушить его планы, если он откроет их ей.
   После крепкого ночного сна он чувствовал себя бодро и в сравнительно неплохом расположении духа, если не считать его продолжающейся злости на Олу.
   Одевшись, маркиз вышел на палубу, и теперь ему не требовалось ни плаща, ни непромокаемой накидки, поскольку наверху тепло грело солнце, а море отражало голубизну неба, — Доброе утро, милорд! — сказал капитан, как только маркиз появился на палубе. — Надеюсь, ваша светлость в добром здравии?
   Маркиз сдержался от резкого ответа, мол, с его здоровьем все в порядке, если не считать, что его опоили наркотиками.
   Но признаться в нечто подобном было бы недостойно его, поэтому он лишь ответил:
   — Мне жаль, что я пропустил такой переход, капитан.
   Гибсон говорил мне утром, что это была наилучшая прогулка по заливу из всех, которые он помнит.
   — Фантастическая, милорд! — отвечал капитан. — Ветер точно такой, как нужно, море, утихшее после шторма, и мне казалось, что зима закончилась, и мы попали в весну.
   — Да, действительно, — согласился маркиз в ответ на небывалый поэтический восторг капитана.
   Видя его удивление, капитан смущенно улыбнулся:
   — Это не мои слова, милорд, а мисс Милфорд. Мы все думаем, что она сама выглядит как весна, кроме шуток!
   Маркиз проследил за взглядом капитана и увидел Олу, которую сразу не заметил.
   Она сидела на палубе под навесом и была — хотя ему и не хотелось этого признавать — действительно похожа весну и неоспоримо прекрасной.
   Она была без шляпы, в ее рыжих волосах плясали отблески солнца; глубокие зеленые глаза гармонировали с цветом волн, разбивавшихся о нос яхты, а кожа была ослепительно белой.
   Она увидела, как он ее разглядывает, помахала ему рукой и приветливо улыбнулась.
   Он поразился ее безмятежности после того, что она проделала с ним, но все-таки решил, что теперь не время обвинять ее.
   Маркиз не двинулся к ней и продолжал разговаривать с капитаном. Яхта, движущаяся с такой скоростью, радовала и возбуждала его, развеивая плохое утреннее настроение.
   — Тут мы потерпели небольшой ущерб, о котором я хотел поговорить с вами, милорд, — сказал капитан маркизу, молча стоявшему рядом с ним.
   — Ущерб?
   — Не особенно серьезный, милорд, но во время шторма сорвались две бочки с водой, ударились друг о друга, и вся вода разлилась.
   — Две? — резко спросил милорд.
   — Их починили, милорд, они в порядке, но пусты, и я думал, если ваша светлость не возражает, мы бы зашли тут в одну бухту, чуть подальше вдоль берега, я знаю, там есть источник прекрасной, чистой воды.
   — Вы бывали там раньше? — спросил маркиз.
   — Дважды, милорд. Впервые — во время войны, когда я служил на бриге и у нас совсем кончилась вода, и мы набрали ее там, и были очень этому рады. А во второй раз — когда я служил на яхте лорда Латворта, милорд. Его светлость были очень скупым, и хотя я говорил ему, что бочки ненадежные, он не хотел слушать меня. Они рассыпались на куски, конечно, как я и говорил, когда мы попали в шторм у южного берега Португалии.
   — Какое несчастье! — заметил маркиз.
   — Вскоре, милорд, ни единой капли воды не осталось на всем судне.
   — Мы не должны допустить этого, — сказал маркиз, — так что бросим якорь в вашей бухте, капитан. Далеко она отсюда?
   — Около сорока восьми часов ходу, милорд; и вы могли бы размять ноги на берегу.
   — Неплохая идея, — согласился маркиз.
   Во время всего разговора он чувствовал, что Ола явно наблюдает за ним, и словно исподволь подстрекаемый ею, он пошел вдоль палубы.
   — Я хочу поговорить с вами, Ола! — сказал он, подойдя к ней.
   Он увидел, как потухли ее глаза, когда она спросила;
   — Здесь или в салоне?
   — В салоне, — ответил он и пошел вниз, не дожидаясь, чтобы сопроводить ее.
   Она присоединилась к нему через несколько минут, и когда она входила в салон, он заметил в ее глазах тревогу и подавленность, хотя ее волосы развевались, точно непокорный яркий флаг.
   Она не стала дожидаться, пока он заговорит, и, сев на софу, которую обычно занимала, сказала:
   — Я виновата… очень виновата… я знаю, что вы… сердитесь на меня.
   — Чего же еще вы ожидали от меня? — сказал маркиз.
   — Мне пришлось спасать себя от моей мачехи… и я не могла сделать это… по-другому.
   — Чего вы подлили мне?
   — Опия.
   — Сколько?
   — Боюсь, что… почти весь пузырек… это был очень маленький пузырек… но я знала, что это была… очень сильная доза.
   — Вы могли убить меня! — резко сказал маркиз.
   — Этого не могло случиться, — ответила Ола, — но вы действительно спали очень долго. Я была рада, когда мы достигли португальского побережья.
   — Вы хоть осознаете, до чего ваше поведение возмутительно, уму непостижимо, я даже слов не нахожу, чтобы выразить свое возмущение?
   — Я сказала, что сожалею, — ответила Ола, — но это был для меня единственный выход, чтобы не вернуться домой, разве что только броситься за борт. Я серьезно думала… об этом.
   — Вы не испугаете меня своими драматическими угрозами.
   — Знаю, я злоупотребила вашим гостеприимством, поэтому готова покинуть вас, когда мы достигнем юга Франции.
   — Это так великодушно с вашей стороны, — сказал маркиз с сарказмом, — думаю, что вы столкнетесь с теми же трудностями, что и раньше: ни денег, ни места, куда обратиться.
   — Я уже говорила вам… я поеду в Париж.
   — О, ради Бога! — сказал он раздраженным тоном. — Мы не можем вновь обсуждать все это. Давайте лучше придумаем что-нибудь другое, не то я просто поколочу вас, вы этого вполне заслуживаете.
   Она воскликнула от неожиданности, но ничего не сказала, и маркиз продолжал:
   — Видно, этим наказанием пренебрегали при вашем воспитании, а ваше слишком богатое воображение никто не обуздывал.
   Он говорил без гнева, но таким едким, саркастическим тоном, который, по мнению Олы, ранил почти так же, как хлыст, который он обещал использовать.
   Размышляя, как бы ей лучше ответить ему, она неожиданно, посмеиваясь, сказала:
   — А все-таки я неплохо придумала, правда? Я была… в настоящем отчаянии, когда думала, как бы мне помешать вам высадить меня в Плимуте. И вот тогда стюард спросил меня, нет ли у меня опия для капитана, у которого разболелся зуб.
   — И вы отказались помочь капитану?
   — Я на самом деле забыла, что он лежит у меня в чемодане, — ответила Ола. — Потом только я вспомнила об этом и неожиданно сообразила, как мне избежать высылки из Плимута домой и подстроить так, чтобы вы взяли меня на юг с собой.
   Она видела, как посуровели его глаза, и импульсивно дотронулась до его руки.
   — Пожалуйста… пожалуйста, простите меня… и давайте опять общаться, как мы делали с вами раньше. Это было так интересно для меня… так непохоже… на все то, чем я жила прежде, и хотя вы и не признаетесь в этом… но, мне кажется… что вам тоже было интересно.
   Маркиз видел мольбу в ее зеленых глазах, и, несмотря на решимость оставаться твердым и очень недовольным, он почувствовал, как расслабляется.