Страница:
Кэролайн присела в низком поклоне, и герцогиня, словно припомнив что-то, удивленно сказала, выстроив фразу несколько старомодно:
– Мне стало известно, Кэролайн Стэнион, что я должна поздравить вас и моего внука по случаю предстоящего вам счастья.
– Благодарю вас, мэм, – отвечала ей Кэролайн, – я вам благодарна также за согласие оказать покровительство и гостеприимство моей кузине и мне. Мы счастливы остановиться в Райд Хаузе. Это для нас будет гораздо удобнее, чем снимать какое-нибудь не слишком комфортабельное жилье именно сейчас, когда заканчивается весна и наступает лето.
– А я предвкушаю возможность сопровождать вас повсюду, – продолжила герцогиня. – Мне так надоело жить в сельской местности и наслаждаться только петушиным пением и кудахтаньем кур! Ну, для разнообразия еще коровы и запах навоза…
– Не могу поверить этому, мэм, – рассмеялась Кэролайн, – ведь его сиятельство мне рассказывал, что вы часто бываете в Лондоне и всегда проводите здесь бальный сезон.
В глазах герцогини блеснула искорка:
– Значит, мой внук плетет для вас небылицы, а теперь представьте мне свою кузину.
– Это Орелия, мэм, – послушно ответила Кэролайн, – мы вместе воспитывались. Как можете видеть, мы составляем явный контраст, однако не только внешне, но своими характерами также.
Орелия почувствовала на себе цепкий взгляд герцогини, ясный и проницательный, несмотря на возраст. Казалось, герцогиня оценила все особенности ее внешности.
– А чего вы, дитя, ожидаете от своего пребывания в Лондоне? Замужества?
– Нет, мэм, совсем не этого, мне просто доставляет удовольствие сопровождать кузину Кэролайн.
– Ну, думаю, нам будет нетрудно найти и для вас подходящую партию. С вашей внешностью и, действительно, при таком интригующем контрасте, о котором говорит Кэролайн, не сомневаюсь, что скоро этот дом будут осаждать назойливые поклонники. – Внезапно ее взгляд посуровел: – Но предупреждаю, я буду очень строга. Ни один не подходящий для брачных уз молодой повеса не будет допущен в этот дом. Кэролайн, ваша кузина тоже должна сделать завидную партию.
– Но именно это я и твержу ей, мэм. Орелия должна выйти замуж, и, надеюсь, с вашей помощью мы сумеем найти ей привлекательного и вместе с тем подходящего мужа.
– Такого же подходящего, как мой внук? – чуть-чуть насмешливо осведомилась герцогиня.
– Сомневаюсь, что вообще может найтись такой же человек, как он, или в чем-то на него похожий, – ответила Кэролайн с напускным простодушием, – ведь его сиятельство совершенно в своем роде неподражаем, не правда ли?
– Я тоже всегда так думала… Он, по его собственному признанию, чрезвычайно увертлив, и я должна поздравить вас, Кэролайн: вы взяли крепость, для столь многих оказавшуюся неприступной.
– Мне очень повезло, наверное… Но к тому же я была, возможно, лучше других вооружена.
Орелия слушала этот обмен любезностями в каком-то немом замешательстве. Казалось, обе женщины – одна такая старая, другая еще столь молодая – умело фехтуют шпагами, и циничная умудренность в их взглядах, ирония, звучащая в голосах, были гораздо выразительнее их слов.
В эту минуту дверь распахнулась, вошел джентльмен, и Кэролайн, радостно вскрикнув, побежала ему навстречу, простирая руки, а перья страуса на ее капоре пришли в сильнейшее волнение – так быстро она устремилась к вошедшему.
– Ну, значит, вы добрались благополучно, – послышался глубокий, низкий голос, и сердце Орелии едва не остановилось – у нее не было сил вздохнуть.
«Этого не может быть, это невероятно! Какое фантастическое совпадение», – подумала она, в сущности, сразу узнав того, кто вошел сейчас в гостиную герцогини: это он, тот самый джентльмен, оградивший ее от приставаний двух молодых охотников, тот, кто вверг ее тогда в необычайное, волшебное оцепенение. Однако он, очевидно, ее не узнал – и Орелия перевела дыхание: теперь надо было взять себя в руки, ничем не выдавая своих чувств. Он вряд ли хоть раз вспомнил о ней после того, как уехал, а если это не так, то помнит лишь девушку в старом дорожном плаще, которую принял, наверное, за сельскую, ничем не примечательную жительницу, не стоящую внимания столь сиятельного джентльмена, как он сам. Да, он забыл ту, которую снисходительно тогда поцеловал, и вовсе ее не узнает теперь в модно одетой девице в щегольском парижском плаще и французском же капоре – в его собственном салоне. И почти сверхъестественным усилием воли Орелия заставила себя казаться спокойной, пока, под руку с Кэролайн, джентльмен, которого она и не чаяла увидеть снова, медленно шел ей навстречу. Нет, она-то, конечно, ничего не забыла, ни этого красивого лица с его таким запомнившимся ей цинично-саркастическим выражением, ни слегка насмешливой улыбки, ни лениво полуопущенных век, и никогда-никогда не забудет. А сейчас он уже так близко…
Подойдя к герцогине, он поднес ее руку к губам, прежде чем поцеловать ее в щеку.
– Простите, бабушка, я должен был приехать пораньше, чтобы представить вам Кэролайн, но меня задержали.
– Карты, лошади, женщина? – быстро перечислила герцогиня, и опять в ее глазах блеснула лукавая искорка.
– На такие вопросы обычно не отвечают, но вам я отвечу: лошадь. Вы разочарованы?
– Это зависит от того, кто всадник, – возразила герцогиня, и маркиз рассмеялся. А потом повернулся к Орелии. Она попыталась взглянуть на него, но не смогла, и темные ресницы лишь подчеркнули бледность ее лица, когда она присела в поклоне.
– Это моя кузина Орелия, – услышала она слова Кэролайн, – я тебе рассказывала о ней, Дариус, и то, что папа завещал ее мне как источник добра и долг совести.
– И этим он взвалил на тебя чрезвычайно тяжкую ответственность.
В голосе маркиза снова прозвучала уже знакомая Орелии ирония. Выпрямившись, она взглянула на него, но не уловила ничего необычного в его взгляде, а поклонился он ей довольно сухо и формально. Он ее не узнал – решила Орелия, – а может быть, уже просто забыл девушку, которую поцеловал. Эта мысль принесла ей и облегчение, и почему-то ее опечалила. Начался разговор о Лондоне и о планах маркиза для Кэролайн на этот вечер. Орелия молчала, но остро чувствовала присутствие хозяина дома. Но как же она могла мечтать, что снова когда-нибудь встретится с джентльменом, который стал первым человеком в жизни, коснувшимся ее губ своими губами! Она украдкой поглядывала на него и очень растерялась, когда он неожиданно к ней повернулся.
– Надеюсь, мисс Стэнион, время в Лондоне вы проведете не без удовольствия. Мы очень постараемся, чтобы это было именно так и чтобы этот визит вам запомнился, тем более что нас вовсе не затруднит сделать это для вас.
– Благодарю… милорд, – запинаясь, отвечала Орелия. Она сразу же почувствовала, что ее появление маркиз воспринимает как некую шутку, курьез, словно под оболочкой модной одежды, даже если он забыл об их первой встрече, он все равно видит только малопримечательную деревенскую жительницу.
Кэролайн, конечно, была права: дом был настолько велик, что любое, даже самое многочисленное, общество могло здесь сколько угодно развлекаться, не причиняя никаких неудобств хозяевам, и Орелия в последующие два дня в этом убедилась. Маркиза она видела только изредка. Он возил Кэролайн в парк кататься, и в первые два вечера после ее приезда в Лондон они с Кэролайн обедали у родственников, куда ни герцогиню, ни Орелию не пригласили. Большую часть времени она проводила очень приятно – в посещении магазинов. Раньше она и вообразить не могла, что мода так стремительно меняется, что фасоны могут быть столь фантастически прекрасны, а туалеты так изумительно сшиты и столь же изумительно дороги, но не унывала, оптимистически надеясь на возможность скопировать некоторые наряды Кэролайн. Увидев, однако, парадный туалет, который кузина собиралась вскоре обновить, Орелия поняла всю невозможность этого и приготовилась с благодарностью принять в дар платья, настоятельно предлагаемые ей кузиной, хотя и сама могла сшить себе несколько простых утренних платьев из муслина. По этой причине она однажды не отправилась вместе с герцогиней и Кэролайн в их рейд по магазинам, решив остаться дома и скроить себе платье, одно из самых простых по фасону. Принеся рулон ткани в гостиную на первом этаже, предоставленную им с Кэролайн как персональное святилище, где кузина отвечала на приглашения и писала благодарственные письма, Орелия уже совсем было приготовилась начать кройку, но вспомнила, что оставила рабочую шкатулку в салоне, где показывала герцогине вышивку, начатую еще до отъезда в Лондон. Орелии очень хотелось заменить старые накидки на кресла в Мордене, которые до того выцвели, что уже невозможно было разглядеть рисунок на них. Увидев вышивку, герцогиня восхищенно воскликнула, но как раз в эту минуту вошел слуга, объявляя о пришедших с визитом, и Орелия спрятала вышивку за диван, а потом забыла ее достать. Сейчас, спускаясь за ней в салон, она увидела в холле молодого человека. Его сапоги, брюки и даже пальто были сплошь забрызганы грязью, шляпа продавлена, а галстук, не первой свежести, совсем развязался, так что весь его вид был поразительно неуместен в роскошном и величественном Райд Хаузе. К тому же, как показалось Орелии, молодой человек, подозрительно покачиваясь, едва стоял на ногах. Дворецкий поспешил ему навстречу:
– Мистер Руперт, – воскликнул он, – что с вами?
– А где… мой дядя? – нечленораздельно, однако требовательно, заплетающимся языком пробормотал молодой человек.
– Сейчас его сиятельства нет дома!
– Но мне… необходимо его… видеть… немедленно…
Сказав это, молодой человек рухнул на пол как подкошенный, словно на краткий диалог с дворецким ушли все его силы, какие в нем еще оставались.
– Он болен! – И Орелия поспешила к упавшему.
Дворецкий опустился на колено возле него:
– Все в порядке, мисс, но, наверное, мистер Руперт сильно перебрал по части напитков. Если не ошибаюсь, он прямиком из Оксфорда.
– Из Оксфорда?
Два лакея подняли бесчувственное тело и потащили его к лестнице, а Орелия снова поднялась к себе. Из Мордена она привезла с собой набор сухих трав, которыми пользовала больных в деревне. Она сама выращивала эти лекарственные растения в старинном аптечном саду, заложенном еще в царствование Генриха VIII, и сама сушила их, зная, как они помогают при лечении лихорадки и недугов, связанных с отравлениями, особенно алкоголем, причем в любом возрасте – иным крепким мужчинам после длительных посиделок в пабе требовалась серьезная помощь, особенно если предметом споров и разговоров были такие острые проблемы, как необходимость строительства железных дорог, подобных той, которую недавно построили в Уэльсе – для пассажиров. С одной стороны, передвижение ускоряется, но дорога должна пролегать по урожайной земле, по пастбищам, через деревни, которые неизбежно пострадают, а многие их жители потеряют доходы… Очень горячие споры разгорались в пабах по этим вопросам!
Сейчас, невольно вспоминая все это, Орелия приготовила питье, смешав для этого отвар мяты перечной – две части, лавра благородного – две части, цветы горицвета весеннего и корня любистока – по одной части того и другого, добавила в напиток две полных ложки меда и понесла чашку в спальню, куда, как она успела заметить, и направлялись лакеи. Орелия знала, кто сей молодой человек: герцогиня уже рассказывала ей о своем правнуке, Руперте Харрингтоне, родители которого давно умерли, а маркиз стал его опекуном.
– Дариус обожал свою сестру, – поведала тогда герцогиня, – но племянник для него обуза и доставляет только одни неприятности.
Орелия сочувственно, однако без особого интереса выслушала рассказ, но теперь, глядя на бледное молодое лицо с темными кругами под глазами, она вдруг прониклась жалостью к юноше, хотя и понимала, чем вызвано его недомогание. Было что-то почти детское в том, как разметались на белой подушке его темные волосы, как он что-то неразборчиво, бессвязно бормотал.
– Вряд ли мистер Руперт станет это пить, мисс, – заметил дворецкий, увидев Орелию с чашкой в руке.
– Но надо заставить его выпить этот настой. Мистер Руперт протрезвеет и почувствует себя намного лучше.
– Очень хорошо, мисс.
Дворецкого ее слова, конечно, не убедили, но, приподняв молодого человека, он посадил его на постели.
– Ну, ну, мистер Руперт, – увещевающе проговорил он, – эта добрая молодая леди кое-что принесла, и вы пойдете на поправку.
– Я желаю… видеть… дядю!
– Я сразу же доложу его сиятельству, что вы здесь, как только он вернется, и вам самому будет способнее с ним разговаривать, если вы это проглотите!
– Вот… именно… проглочу… Мне есть хочется… Я чертовски голоден! – воскликнул Руперт Харрингтон.
– Но сначала выпейте лекарство, – попросила Орелия.
– Питье… питье тоже… подойдет…
Он взял чашку и осушил до дна, даже не попробовав сначала на вкус, и коротко рассмеялся:
– А я надеялся… на что-нибудь… покрепче… а это просто мутная бурда…
– Вы уже достаточно отведали напитков покрепче, – мягко укорила Орелия. – А теперь постарайтесь заснуть, и когда проснетесь и ваша лихорадка пройдет, то и поесть сможете.
Руперт снова откинулся на подушки, и она тронула рукой его лоб.
– Ладно, пусть… будет по-вашему, – хрипло ответил он, – я жутко… устал, сил… нет… спорить…
– Ну тогда и спите, – тихо повторила Орелия.
Когда через час она опять вошла в его комнату, Руперт Харрингтон уже проснулся после крепкого сна.
– Какого черта я валяюсь в постели? – спросил он, увидев Орелию.
– Вам… стало плохо по приезде сюда. Вы были в пути всю ночь?
– Да, и… пил по дороге.
– Так я и думала, и если вы будете благоразумны, то проведете в постели весь день.
Он был уже вполне трезв и говорил связно, однако выглядел очень больным: совсем осунулся и побледнел, глаза потускнели, запали в глазницы и придавали лицу страдальческое выражение. И взгляд у него был какой-то затравленный, словно он чего-то очень страшился или что-то вызывало его бурный протест. Всю эту безотрадную смесь чувств Орелия прочитала на его лице.
– Что же вы делаете с собой, глупый мальчик? – опять упрекнула она его. И тут у нее на секунду появилось чувство, словно перед ней в постели лежит один из тех деревенских подростков, которых она часто лечила, – совсем упустив из виду, что сей оксфордский не оперившийся птенчик считает, наверное, себя модным джентльменом, с кем надо говорить почтительно и уважительно. Однако Руперт в действительности ничего подобного не выказывал и не сердился. Совсем напротив, он потянулся к ее руке и судорожно пожал ее.
– Но мне надо повидаться с дядей, мне обязательно надо его убедить, что я не смогу больше продолжать…
– Продолжать что?
– Учебу в Оксфорде! Я больше этого не вынесу! Все ужасно, говорю вам. Они меня заставили вчера пойти с ними… Я не хотел и отказывался, но они сами пришли ко мне, повалили на пол и стали насильно вливать в глотку вино… Я знал, что все это будет ужасно, заранее знал…
– А что именно было ужасно? – сдержанно полюбопытствовала Орелия. Она видела, что юношу волнует нечто еще, лишавшее его душевного равновесия. Он разволновался, а потные пальцы все сильнее сжимали ее руку, но Орелия понимала, что в данный момент он не видит перед собой молодую девушку и вообще не видит в ней женщину. Она была для него просто человеческим существом, перед которым можно излить душу, а это сейчас для него самое лучшее – решила Орелия, – ему надо выговориться, и тогда душевная боль перестанет его так сильно мучить. Было ясно и то, что он выбит из колеи, иначе не вел бы себя так открыто с незнакомым человеком. Худшие последствия опьянения ушли, развязав язык, а к тому же после сна он пребывал в расслабленном состоянии духа и мог откровенничать с кем угодно, только бы его выслушали.
– Но что именно вас расстроило больше всего? – снова спросила Орелия тем же мягким, сочувственным тоном: за свою короткую еще жизнь она уже успела выслушать множество историй, до этого хранившихся в тайне, и от самых разных людей.
– Это из-за лошади, – проговорил Руперт, – вот тогда я и понял, что больше не могу всего этого выносить. На ней ехал Чарльз, и лошадь напоролась на зубья ограды, что на кладбище. Она так кричала! Вы когда-нибудь слышали, как кричит лошадь?
– Нет, и, надеюсь, никогда не услышу, – содрогнулась Орелия.
– Это было ужасно, – Руперт замотал головой и зажмурился. – Я и сейчас вижу, как оно все было с этим бедным животным. – И, тоже вздрогнув, продолжал: – Это Гарвин настоял, чтобы мы ехали через кладбище и прыгали бы там, верхом на лошадях, через памятники и надгробные камни, и чтобы сломали все замки, и железные решетки, и ворота. Я тогда сказал, что это все адски глупо, но на меня никто не обратил внимания. – И он порывисто сжал руку Орелии. – Чарльз, наверное, убился насмерть: когда его лошадь напоролась на зубья, он слетел с нее и упал прямо на голову и, наверное, погиб!
– Не думайте сейчас об этом, – взмолилась Орелия, – рано или поздно вы все равно узнаете, что с ним случилось.
– И я не могу вернуться в Оксфорд, – вскричал Руперт. – Я тогда сразу повернул назад и ускакал. Не знаю, в какой гостинице я остановился, но там я выпил и потом еще несколько раз пил, и тогда решил отправиться в Лондон.
– Чтобы повидаться с дядей?
– Да, и сказать дяде Дариусу, что в Оксфорд я возвращаться не намерен. Он все твердит, что Оксфорд из меня человека сделает, но я не хочу быть таким человеком, которым делает Оксфорд.
– А раньше вы говорили маркизу, что не хотите там учиться?
– Да, но он не желал и слышать об этом и потребовал, чтобы я там оставался. А я ему ответил, что не могу и не могу… А потом меня заставили вступить в клуб.
– Какой клуб?
– «Болтуны» называется. Там заставляют делать всякие дрянные штуки, например, колотить караульных. В последний раз, когда мы устроили драку, один несчастный старик так и остался лежать без сознания с порезом на щеке, наверное, дюйма четыре было в длину.
– Как это жестоко!
– Да, бесчувственно и жестоко, – скрипнув зубами, подтвердил Руперт. – И все это потому, что студенты слишком много пьют, по три бутылки на каждого, и это самое меньшее, а есть такие спортсмены, как Гарвин, которые выпивают и четыре, и все пять. – И Руперт глубоко вздохнул. – Я-то слабак. Меня тошнит от спиртного, и не чувствую я никакого веселья, и мне очень плохо потом, я просто больной на следующий день.
– А разве нельзя выйти из членов клуба?
– Я хотел, но они мне запретили. Вчера я отказался пойти с ними, но они меня вытащили насильно, а я все это ненавижу, ненавижу! – И, помолчав, добавил: – Тогда, на кладбище, была девушка, совсем еще молодая, почти ребенок, и она тоже как закричит!
– Не надо больше думать об этом, – твердо сказала Орелия, – постарайтесь все это забыть.
– Но разве можно это забыть? И если дядя Дариус заставит меня туда вернуться, то, клянусь, я покончу с собой. Нет больше сил терпеть. Я там всех ненавижу, все эти глупые и жестокие проделки, и Оксфорд ненавижу, и всегда ненавидел!
– А чем бы вам хотелось заниматься?
– Я в армию хочу, в полк, где служил мой отец. Вот там и есть мое настоящее место. Если бы отца не убили под Ватерлоо, он бы мне разрешил, но все дело в дяде Дариусе, у которого другие идеи насчет меня, а так как он себя считает Господом Богом Всемогущим, то я должен подчиняться его желаниям.
– А вы разве не рассказывали дяде о том, что происходит в Оксфорде?
– Я пытался поговорить с ним в прошлые каникулы, но он даже выслушать меня не захотел, да вы ведь знаете, какой он человек, такой равнодушный, недоступный, точно чужой. – И, снова помолчав, заявил: – Но я не собираюсь возвращаться в Оксфорд и ни за что не вернусь. Чарльз погиб, а он был лучше всех остальных. И никогда, никогда я не забуду, как кричала лошадь, так что, пожалуйста, ну, пожалуйста, помогите мне!
Он уже бредил. Орелия поняла, что лихорадка усиливается, и потрогала лоб несчастного – у него был жар.
– Вы все-таки постарайтесь уснуть, а я сейчас пошлю за врачом.
Руперт что-то пробормотал, но он был очень слаб и не мог больше вымолвить ни слова. Глядя на него, Орелия решила, что должна ему помочь. Еще никто и никогда не просил ее о помощи напрасно, однако еще никогда не возникало перед ней более трудной задачи. Как она посмотрит маркизу в глаза? И какое право она имеет обсуждать с ним его планы относительно родного племянника и оспаривать принятое им решение? Но… Руперт так умолял ее помочь ему… и, чего бы это ей ни стоило, она должна это сделать.
Орелия вышла из комнаты и, закрывая дверь, увидела в коридоре дворецкого.
– Мистер Руперт проснулся, мисс? – спросил тот, прежде чем Орелия успела заговорить с ним.
– Да, но думаю, что он сейчас опять заснет. У него жар, и было бы очень нелишним послать за врачом.
– Сейчас пошлю, мисс, но я шел сказать, что его сиятельство дома.
– Он у себя внизу?
– Да, мисс, в библиотеке. И, надо вам доложить, не очень-то он доволен, что мистер Руперт так неожиданно заяви… – он немного смущенно кашлянул, – прибыл из Оксфорда.
– Я сама поговорю с его сиятельством, а вы, пожалуйста, покажите мне, как пройти к библиотеке, и потом пошлите за врачом.
– Очень хорошо, мисс.
Дворецкий был достаточно вышколен, чтобы выражать свое отношение к происходящему, это было бы в высшей степени делом немыслимым, но, когда он пошел вперед, его спина выразительно свидетельствовала о том, что лично он не одобряет действий Орелии. Молодым леди, гостящим в Райд Хаузе, не полагается отдавать приказания и ухаживать за больными вроде мистера Руперта. Тому надлежит сейчас быть в Оксфорде, усердно и прилежно постигая основы и глубины науки, а не досаждать его сиятельству своим непредустановленным появлением, да к тому же еще в возмутительно непотребном виде. Да, мисс Орелия нарушает незыблемые правила…
Пройдя через холл и увидев дверь библиотеки, она поблагодарила дворецкого и сказала, что извещать его сиятельство о ее приходе нет необходимости, так что дворецкому оставалось лишь распахнуть перед нею дверь и молча удалиться, что он и сделал, опустив глаза и плотно сжав губы. Изо всех сил стараясь преодолеть робость и тревожные опасения, Орелия тихо вошла.
Три больших французских окна – по сути двери, ибо начинались они от самого пола и были выше человеческого роста – вели прямо в сад. Вдоль стен библиотеки, с пола до потолка, тянулись книжные полки. Посередине стоял большой письменный стол, за которым сидел маркиз и что-то писал. В превосходном сером сюртуке из тонкого сукна и брюках палевого цвета он выглядел чрезвычайно элегантным. Белоснежный галстук был завязан искусными пышными складками, а высокие ботинки, начищенные смесью ваксы с шампанским, ярко блестели в свете солнечных лучей. Удивленно подняв брови, он оторвал взгляд от бумаг, но, увидев на пороге Орелию, медленно встал.
– Могу ли я поговорить с вашим сиятельством? – пролепетала она.
– Ну разумеется! Всегда к вашим услугам, мисс Стэнион! – любезно отвечал ей маркиз, всем своим видом выказывая благодушие. Он подошел к горящему камину и указал ей на высокое, с выгнутой спинкой, кресло, обитое красным бархатом. Она присела на краешек и с некоторым усилием и опасением взглянула на маркиза, а он снова увидел бледно-золотистые волосы, обрамлявшие маленькое личико, и большие глаза, потемневшие от волнения. Нерешительно Орелия спросила:
– Вы, милорд, уже знаете, наверное, что ваш племянник нездоров?
Маркиз нахмурился:
– Мой племянник? Так вы поэтому пожелали увидеться со мной?
– Я была свидетельницей того, как он приехал сюда и ему стало плохо. Он немного поспал, но у него началась лихорадка, и я попросила вашего дворецкого послать за врачом.
– Надо полагать, в этом не было никакой необходимости.
Тон его стал таким резким, что Орелия едва не дрогнула. Маркиз был очень высок и так властно смотрел на нее, что Орелия снова подумала, как при первой встрече с ним, что в его красоте есть нечто, вызывающее тревогу. От него исходила такая уверенность в своей правоте и непреложном превосходстве над всеми прочими, что она ясно поняла, почему Руперт так его боится. Значит, его приезд к дяде в Лондон, несмотря на страх, – героический поступок, и выпил он по дороге для того, чтобы придать себе храбрости, а если учесть, сколько его заставили выпить еще в Оксфорде, то неудивительно, почему он потерял сознание на пороге Райд Хауза. Его приезд сюда – настоящий акт героизма.
Орелия умоляюще сжала руки и еле слышно проговорила:
– Пожалуйста, я хотела бы поговорить с вашим сиятельством, но, может быть, вы тоже сядете? Вы такой огромный, что я теряюсь, мне трудно собраться с мыслями.
Маркиз как-то странно взглянул на нее, а затем неожиданно улыбнулся:
– У меня нет желания пугать вас, мисс Стэнион. Вы считаете, что я из тех, кто наводит на людей страх?
– Да, и очень большой, – откровенно призналась Орелия, – и ваш племянник тоже вас боится, вот почему его приезд из Оксфорда в Лондон, чтобы повидаться с вами, – храбрый поступок с его стороны.
– Мне стало известно, Кэролайн Стэнион, что я должна поздравить вас и моего внука по случаю предстоящего вам счастья.
– Благодарю вас, мэм, – отвечала ей Кэролайн, – я вам благодарна также за согласие оказать покровительство и гостеприимство моей кузине и мне. Мы счастливы остановиться в Райд Хаузе. Это для нас будет гораздо удобнее, чем снимать какое-нибудь не слишком комфортабельное жилье именно сейчас, когда заканчивается весна и наступает лето.
– А я предвкушаю возможность сопровождать вас повсюду, – продолжила герцогиня. – Мне так надоело жить в сельской местности и наслаждаться только петушиным пением и кудахтаньем кур! Ну, для разнообразия еще коровы и запах навоза…
– Не могу поверить этому, мэм, – рассмеялась Кэролайн, – ведь его сиятельство мне рассказывал, что вы часто бываете в Лондоне и всегда проводите здесь бальный сезон.
В глазах герцогини блеснула искорка:
– Значит, мой внук плетет для вас небылицы, а теперь представьте мне свою кузину.
– Это Орелия, мэм, – послушно ответила Кэролайн, – мы вместе воспитывались. Как можете видеть, мы составляем явный контраст, однако не только внешне, но своими характерами также.
Орелия почувствовала на себе цепкий взгляд герцогини, ясный и проницательный, несмотря на возраст. Казалось, герцогиня оценила все особенности ее внешности.
– А чего вы, дитя, ожидаете от своего пребывания в Лондоне? Замужества?
– Нет, мэм, совсем не этого, мне просто доставляет удовольствие сопровождать кузину Кэролайн.
– Ну, думаю, нам будет нетрудно найти и для вас подходящую партию. С вашей внешностью и, действительно, при таком интригующем контрасте, о котором говорит Кэролайн, не сомневаюсь, что скоро этот дом будут осаждать назойливые поклонники. – Внезапно ее взгляд посуровел: – Но предупреждаю, я буду очень строга. Ни один не подходящий для брачных уз молодой повеса не будет допущен в этот дом. Кэролайн, ваша кузина тоже должна сделать завидную партию.
– Но именно это я и твержу ей, мэм. Орелия должна выйти замуж, и, надеюсь, с вашей помощью мы сумеем найти ей привлекательного и вместе с тем подходящего мужа.
– Такого же подходящего, как мой внук? – чуть-чуть насмешливо осведомилась герцогиня.
– Сомневаюсь, что вообще может найтись такой же человек, как он, или в чем-то на него похожий, – ответила Кэролайн с напускным простодушием, – ведь его сиятельство совершенно в своем роде неподражаем, не правда ли?
– Я тоже всегда так думала… Он, по его собственному признанию, чрезвычайно увертлив, и я должна поздравить вас, Кэролайн: вы взяли крепость, для столь многих оказавшуюся неприступной.
– Мне очень повезло, наверное… Но к тому же я была, возможно, лучше других вооружена.
Орелия слушала этот обмен любезностями в каком-то немом замешательстве. Казалось, обе женщины – одна такая старая, другая еще столь молодая – умело фехтуют шпагами, и циничная умудренность в их взглядах, ирония, звучащая в голосах, были гораздо выразительнее их слов.
В эту минуту дверь распахнулась, вошел джентльмен, и Кэролайн, радостно вскрикнув, побежала ему навстречу, простирая руки, а перья страуса на ее капоре пришли в сильнейшее волнение – так быстро она устремилась к вошедшему.
– Ну, значит, вы добрались благополучно, – послышался глубокий, низкий голос, и сердце Орелии едва не остановилось – у нее не было сил вздохнуть.
«Этого не может быть, это невероятно! Какое фантастическое совпадение», – подумала она, в сущности, сразу узнав того, кто вошел сейчас в гостиную герцогини: это он, тот самый джентльмен, оградивший ее от приставаний двух молодых охотников, тот, кто вверг ее тогда в необычайное, волшебное оцепенение. Однако он, очевидно, ее не узнал – и Орелия перевела дыхание: теперь надо было взять себя в руки, ничем не выдавая своих чувств. Он вряд ли хоть раз вспомнил о ней после того, как уехал, а если это не так, то помнит лишь девушку в старом дорожном плаще, которую принял, наверное, за сельскую, ничем не примечательную жительницу, не стоящую внимания столь сиятельного джентльмена, как он сам. Да, он забыл ту, которую снисходительно тогда поцеловал, и вовсе ее не узнает теперь в модно одетой девице в щегольском парижском плаще и французском же капоре – в его собственном салоне. И почти сверхъестественным усилием воли Орелия заставила себя казаться спокойной, пока, под руку с Кэролайн, джентльмен, которого она и не чаяла увидеть снова, медленно шел ей навстречу. Нет, она-то, конечно, ничего не забыла, ни этого красивого лица с его таким запомнившимся ей цинично-саркастическим выражением, ни слегка насмешливой улыбки, ни лениво полуопущенных век, и никогда-никогда не забудет. А сейчас он уже так близко…
Подойдя к герцогине, он поднес ее руку к губам, прежде чем поцеловать ее в щеку.
– Простите, бабушка, я должен был приехать пораньше, чтобы представить вам Кэролайн, но меня задержали.
– Карты, лошади, женщина? – быстро перечислила герцогиня, и опять в ее глазах блеснула лукавая искорка.
– На такие вопросы обычно не отвечают, но вам я отвечу: лошадь. Вы разочарованы?
– Это зависит от того, кто всадник, – возразила герцогиня, и маркиз рассмеялся. А потом повернулся к Орелии. Она попыталась взглянуть на него, но не смогла, и темные ресницы лишь подчеркнули бледность ее лица, когда она присела в поклоне.
– Это моя кузина Орелия, – услышала она слова Кэролайн, – я тебе рассказывала о ней, Дариус, и то, что папа завещал ее мне как источник добра и долг совести.
– И этим он взвалил на тебя чрезвычайно тяжкую ответственность.
В голосе маркиза снова прозвучала уже знакомая Орелии ирония. Выпрямившись, она взглянула на него, но не уловила ничего необычного в его взгляде, а поклонился он ей довольно сухо и формально. Он ее не узнал – решила Орелия, – а может быть, уже просто забыл девушку, которую поцеловал. Эта мысль принесла ей и облегчение, и почему-то ее опечалила. Начался разговор о Лондоне и о планах маркиза для Кэролайн на этот вечер. Орелия молчала, но остро чувствовала присутствие хозяина дома. Но как же она могла мечтать, что снова когда-нибудь встретится с джентльменом, который стал первым человеком в жизни, коснувшимся ее губ своими губами! Она украдкой поглядывала на него и очень растерялась, когда он неожиданно к ней повернулся.
– Надеюсь, мисс Стэнион, время в Лондоне вы проведете не без удовольствия. Мы очень постараемся, чтобы это было именно так и чтобы этот визит вам запомнился, тем более что нас вовсе не затруднит сделать это для вас.
– Благодарю… милорд, – запинаясь, отвечала Орелия. Она сразу же почувствовала, что ее появление маркиз воспринимает как некую шутку, курьез, словно под оболочкой модной одежды, даже если он забыл об их первой встрече, он все равно видит только малопримечательную деревенскую жительницу.
Кэролайн, конечно, была права: дом был настолько велик, что любое, даже самое многочисленное, общество могло здесь сколько угодно развлекаться, не причиняя никаких неудобств хозяевам, и Орелия в последующие два дня в этом убедилась. Маркиза она видела только изредка. Он возил Кэролайн в парк кататься, и в первые два вечера после ее приезда в Лондон они с Кэролайн обедали у родственников, куда ни герцогиню, ни Орелию не пригласили. Большую часть времени она проводила очень приятно – в посещении магазинов. Раньше она и вообразить не могла, что мода так стремительно меняется, что фасоны могут быть столь фантастически прекрасны, а туалеты так изумительно сшиты и столь же изумительно дороги, но не унывала, оптимистически надеясь на возможность скопировать некоторые наряды Кэролайн. Увидев, однако, парадный туалет, который кузина собиралась вскоре обновить, Орелия поняла всю невозможность этого и приготовилась с благодарностью принять в дар платья, настоятельно предлагаемые ей кузиной, хотя и сама могла сшить себе несколько простых утренних платьев из муслина. По этой причине она однажды не отправилась вместе с герцогиней и Кэролайн в их рейд по магазинам, решив остаться дома и скроить себе платье, одно из самых простых по фасону. Принеся рулон ткани в гостиную на первом этаже, предоставленную им с Кэролайн как персональное святилище, где кузина отвечала на приглашения и писала благодарственные письма, Орелия уже совсем было приготовилась начать кройку, но вспомнила, что оставила рабочую шкатулку в салоне, где показывала герцогине вышивку, начатую еще до отъезда в Лондон. Орелии очень хотелось заменить старые накидки на кресла в Мордене, которые до того выцвели, что уже невозможно было разглядеть рисунок на них. Увидев вышивку, герцогиня восхищенно воскликнула, но как раз в эту минуту вошел слуга, объявляя о пришедших с визитом, и Орелия спрятала вышивку за диван, а потом забыла ее достать. Сейчас, спускаясь за ней в салон, она увидела в холле молодого человека. Его сапоги, брюки и даже пальто были сплошь забрызганы грязью, шляпа продавлена, а галстук, не первой свежести, совсем развязался, так что весь его вид был поразительно неуместен в роскошном и величественном Райд Хаузе. К тому же, как показалось Орелии, молодой человек, подозрительно покачиваясь, едва стоял на ногах. Дворецкий поспешил ему навстречу:
– Мистер Руперт, – воскликнул он, – что с вами?
– А где… мой дядя? – нечленораздельно, однако требовательно, заплетающимся языком пробормотал молодой человек.
– Сейчас его сиятельства нет дома!
– Но мне… необходимо его… видеть… немедленно…
Сказав это, молодой человек рухнул на пол как подкошенный, словно на краткий диалог с дворецким ушли все его силы, какие в нем еще оставались.
– Он болен! – И Орелия поспешила к упавшему.
Дворецкий опустился на колено возле него:
– Все в порядке, мисс, но, наверное, мистер Руперт сильно перебрал по части напитков. Если не ошибаюсь, он прямиком из Оксфорда.
– Из Оксфорда?
Два лакея подняли бесчувственное тело и потащили его к лестнице, а Орелия снова поднялась к себе. Из Мордена она привезла с собой набор сухих трав, которыми пользовала больных в деревне. Она сама выращивала эти лекарственные растения в старинном аптечном саду, заложенном еще в царствование Генриха VIII, и сама сушила их, зная, как они помогают при лечении лихорадки и недугов, связанных с отравлениями, особенно алкоголем, причем в любом возрасте – иным крепким мужчинам после длительных посиделок в пабе требовалась серьезная помощь, особенно если предметом споров и разговоров были такие острые проблемы, как необходимость строительства железных дорог, подобных той, которую недавно построили в Уэльсе – для пассажиров. С одной стороны, передвижение ускоряется, но дорога должна пролегать по урожайной земле, по пастбищам, через деревни, которые неизбежно пострадают, а многие их жители потеряют доходы… Очень горячие споры разгорались в пабах по этим вопросам!
Сейчас, невольно вспоминая все это, Орелия приготовила питье, смешав для этого отвар мяты перечной – две части, лавра благородного – две части, цветы горицвета весеннего и корня любистока – по одной части того и другого, добавила в напиток две полных ложки меда и понесла чашку в спальню, куда, как она успела заметить, и направлялись лакеи. Орелия знала, кто сей молодой человек: герцогиня уже рассказывала ей о своем правнуке, Руперте Харрингтоне, родители которого давно умерли, а маркиз стал его опекуном.
– Дариус обожал свою сестру, – поведала тогда герцогиня, – но племянник для него обуза и доставляет только одни неприятности.
Орелия сочувственно, однако без особого интереса выслушала рассказ, но теперь, глядя на бледное молодое лицо с темными кругами под глазами, она вдруг прониклась жалостью к юноше, хотя и понимала, чем вызвано его недомогание. Было что-то почти детское в том, как разметались на белой подушке его темные волосы, как он что-то неразборчиво, бессвязно бормотал.
– Вряд ли мистер Руперт станет это пить, мисс, – заметил дворецкий, увидев Орелию с чашкой в руке.
– Но надо заставить его выпить этот настой. Мистер Руперт протрезвеет и почувствует себя намного лучше.
– Очень хорошо, мисс.
Дворецкого ее слова, конечно, не убедили, но, приподняв молодого человека, он посадил его на постели.
– Ну, ну, мистер Руперт, – увещевающе проговорил он, – эта добрая молодая леди кое-что принесла, и вы пойдете на поправку.
– Я желаю… видеть… дядю!
– Я сразу же доложу его сиятельству, что вы здесь, как только он вернется, и вам самому будет способнее с ним разговаривать, если вы это проглотите!
– Вот… именно… проглочу… Мне есть хочется… Я чертовски голоден! – воскликнул Руперт Харрингтон.
– Но сначала выпейте лекарство, – попросила Орелия.
– Питье… питье тоже… подойдет…
Он взял чашку и осушил до дна, даже не попробовав сначала на вкус, и коротко рассмеялся:
– А я надеялся… на что-нибудь… покрепче… а это просто мутная бурда…
– Вы уже достаточно отведали напитков покрепче, – мягко укорила Орелия. – А теперь постарайтесь заснуть, и когда проснетесь и ваша лихорадка пройдет, то и поесть сможете.
Руперт снова откинулся на подушки, и она тронула рукой его лоб.
– Ладно, пусть… будет по-вашему, – хрипло ответил он, – я жутко… устал, сил… нет… спорить…
– Ну тогда и спите, – тихо повторила Орелия.
Когда через час она опять вошла в его комнату, Руперт Харрингтон уже проснулся после крепкого сна.
– Какого черта я валяюсь в постели? – спросил он, увидев Орелию.
– Вам… стало плохо по приезде сюда. Вы были в пути всю ночь?
– Да, и… пил по дороге.
– Так я и думала, и если вы будете благоразумны, то проведете в постели весь день.
Он был уже вполне трезв и говорил связно, однако выглядел очень больным: совсем осунулся и побледнел, глаза потускнели, запали в глазницы и придавали лицу страдальческое выражение. И взгляд у него был какой-то затравленный, словно он чего-то очень страшился или что-то вызывало его бурный протест. Всю эту безотрадную смесь чувств Орелия прочитала на его лице.
– Что же вы делаете с собой, глупый мальчик? – опять упрекнула она его. И тут у нее на секунду появилось чувство, словно перед ней в постели лежит один из тех деревенских подростков, которых она часто лечила, – совсем упустив из виду, что сей оксфордский не оперившийся птенчик считает, наверное, себя модным джентльменом, с кем надо говорить почтительно и уважительно. Однако Руперт в действительности ничего подобного не выказывал и не сердился. Совсем напротив, он потянулся к ее руке и судорожно пожал ее.
– Но мне надо повидаться с дядей, мне обязательно надо его убедить, что я не смогу больше продолжать…
– Продолжать что?
– Учебу в Оксфорде! Я больше этого не вынесу! Все ужасно, говорю вам. Они меня заставили вчера пойти с ними… Я не хотел и отказывался, но они сами пришли ко мне, повалили на пол и стали насильно вливать в глотку вино… Я знал, что все это будет ужасно, заранее знал…
– А что именно было ужасно? – сдержанно полюбопытствовала Орелия. Она видела, что юношу волнует нечто еще, лишавшее его душевного равновесия. Он разволновался, а потные пальцы все сильнее сжимали ее руку, но Орелия понимала, что в данный момент он не видит перед собой молодую девушку и вообще не видит в ней женщину. Она была для него просто человеческим существом, перед которым можно излить душу, а это сейчас для него самое лучшее – решила Орелия, – ему надо выговориться, и тогда душевная боль перестанет его так сильно мучить. Было ясно и то, что он выбит из колеи, иначе не вел бы себя так открыто с незнакомым человеком. Худшие последствия опьянения ушли, развязав язык, а к тому же после сна он пребывал в расслабленном состоянии духа и мог откровенничать с кем угодно, только бы его выслушали.
– Но что именно вас расстроило больше всего? – снова спросила Орелия тем же мягким, сочувственным тоном: за свою короткую еще жизнь она уже успела выслушать множество историй, до этого хранившихся в тайне, и от самых разных людей.
– Это из-за лошади, – проговорил Руперт, – вот тогда я и понял, что больше не могу всего этого выносить. На ней ехал Чарльз, и лошадь напоролась на зубья ограды, что на кладбище. Она так кричала! Вы когда-нибудь слышали, как кричит лошадь?
– Нет, и, надеюсь, никогда не услышу, – содрогнулась Орелия.
– Это было ужасно, – Руперт замотал головой и зажмурился. – Я и сейчас вижу, как оно все было с этим бедным животным. – И, тоже вздрогнув, продолжал: – Это Гарвин настоял, чтобы мы ехали через кладбище и прыгали бы там, верхом на лошадях, через памятники и надгробные камни, и чтобы сломали все замки, и железные решетки, и ворота. Я тогда сказал, что это все адски глупо, но на меня никто не обратил внимания. – И он порывисто сжал руку Орелии. – Чарльз, наверное, убился насмерть: когда его лошадь напоролась на зубья, он слетел с нее и упал прямо на голову и, наверное, погиб!
– Не думайте сейчас об этом, – взмолилась Орелия, – рано или поздно вы все равно узнаете, что с ним случилось.
– И я не могу вернуться в Оксфорд, – вскричал Руперт. – Я тогда сразу повернул назад и ускакал. Не знаю, в какой гостинице я остановился, но там я выпил и потом еще несколько раз пил, и тогда решил отправиться в Лондон.
– Чтобы повидаться с дядей?
– Да, и сказать дяде Дариусу, что в Оксфорд я возвращаться не намерен. Он все твердит, что Оксфорд из меня человека сделает, но я не хочу быть таким человеком, которым делает Оксфорд.
– А раньше вы говорили маркизу, что не хотите там учиться?
– Да, но он не желал и слышать об этом и потребовал, чтобы я там оставался. А я ему ответил, что не могу и не могу… А потом меня заставили вступить в клуб.
– Какой клуб?
– «Болтуны» называется. Там заставляют делать всякие дрянные штуки, например, колотить караульных. В последний раз, когда мы устроили драку, один несчастный старик так и остался лежать без сознания с порезом на щеке, наверное, дюйма четыре было в длину.
– Как это жестоко!
– Да, бесчувственно и жестоко, – скрипнув зубами, подтвердил Руперт. – И все это потому, что студенты слишком много пьют, по три бутылки на каждого, и это самое меньшее, а есть такие спортсмены, как Гарвин, которые выпивают и четыре, и все пять. – И Руперт глубоко вздохнул. – Я-то слабак. Меня тошнит от спиртного, и не чувствую я никакого веселья, и мне очень плохо потом, я просто больной на следующий день.
– А разве нельзя выйти из членов клуба?
– Я хотел, но они мне запретили. Вчера я отказался пойти с ними, но они меня вытащили насильно, а я все это ненавижу, ненавижу! – И, помолчав, добавил: – Тогда, на кладбище, была девушка, совсем еще молодая, почти ребенок, и она тоже как закричит!
– Не надо больше думать об этом, – твердо сказала Орелия, – постарайтесь все это забыть.
– Но разве можно это забыть? И если дядя Дариус заставит меня туда вернуться, то, клянусь, я покончу с собой. Нет больше сил терпеть. Я там всех ненавижу, все эти глупые и жестокие проделки, и Оксфорд ненавижу, и всегда ненавидел!
– А чем бы вам хотелось заниматься?
– Я в армию хочу, в полк, где служил мой отец. Вот там и есть мое настоящее место. Если бы отца не убили под Ватерлоо, он бы мне разрешил, но все дело в дяде Дариусе, у которого другие идеи насчет меня, а так как он себя считает Господом Богом Всемогущим, то я должен подчиняться его желаниям.
– А вы разве не рассказывали дяде о том, что происходит в Оксфорде?
– Я пытался поговорить с ним в прошлые каникулы, но он даже выслушать меня не захотел, да вы ведь знаете, какой он человек, такой равнодушный, недоступный, точно чужой. – И, снова помолчав, заявил: – Но я не собираюсь возвращаться в Оксфорд и ни за что не вернусь. Чарльз погиб, а он был лучше всех остальных. И никогда, никогда я не забуду, как кричала лошадь, так что, пожалуйста, ну, пожалуйста, помогите мне!
Он уже бредил. Орелия поняла, что лихорадка усиливается, и потрогала лоб несчастного – у него был жар.
– Вы все-таки постарайтесь уснуть, а я сейчас пошлю за врачом.
Руперт что-то пробормотал, но он был очень слаб и не мог больше вымолвить ни слова. Глядя на него, Орелия решила, что должна ему помочь. Еще никто и никогда не просил ее о помощи напрасно, однако еще никогда не возникало перед ней более трудной задачи. Как она посмотрит маркизу в глаза? И какое право она имеет обсуждать с ним его планы относительно родного племянника и оспаривать принятое им решение? Но… Руперт так умолял ее помочь ему… и, чего бы это ей ни стоило, она должна это сделать.
Орелия вышла из комнаты и, закрывая дверь, увидела в коридоре дворецкого.
– Мистер Руперт проснулся, мисс? – спросил тот, прежде чем Орелия успела заговорить с ним.
– Да, но думаю, что он сейчас опять заснет. У него жар, и было бы очень нелишним послать за врачом.
– Сейчас пошлю, мисс, но я шел сказать, что его сиятельство дома.
– Он у себя внизу?
– Да, мисс, в библиотеке. И, надо вам доложить, не очень-то он доволен, что мистер Руперт так неожиданно заяви… – он немного смущенно кашлянул, – прибыл из Оксфорда.
– Я сама поговорю с его сиятельством, а вы, пожалуйста, покажите мне, как пройти к библиотеке, и потом пошлите за врачом.
– Очень хорошо, мисс.
Дворецкий был достаточно вышколен, чтобы выражать свое отношение к происходящему, это было бы в высшей степени делом немыслимым, но, когда он пошел вперед, его спина выразительно свидетельствовала о том, что лично он не одобряет действий Орелии. Молодым леди, гостящим в Райд Хаузе, не полагается отдавать приказания и ухаживать за больными вроде мистера Руперта. Тому надлежит сейчас быть в Оксфорде, усердно и прилежно постигая основы и глубины науки, а не досаждать его сиятельству своим непредустановленным появлением, да к тому же еще в возмутительно непотребном виде. Да, мисс Орелия нарушает незыблемые правила…
Пройдя через холл и увидев дверь библиотеки, она поблагодарила дворецкого и сказала, что извещать его сиятельство о ее приходе нет необходимости, так что дворецкому оставалось лишь распахнуть перед нею дверь и молча удалиться, что он и сделал, опустив глаза и плотно сжав губы. Изо всех сил стараясь преодолеть робость и тревожные опасения, Орелия тихо вошла.
Три больших французских окна – по сути двери, ибо начинались они от самого пола и были выше человеческого роста – вели прямо в сад. Вдоль стен библиотеки, с пола до потолка, тянулись книжные полки. Посередине стоял большой письменный стол, за которым сидел маркиз и что-то писал. В превосходном сером сюртуке из тонкого сукна и брюках палевого цвета он выглядел чрезвычайно элегантным. Белоснежный галстук был завязан искусными пышными складками, а высокие ботинки, начищенные смесью ваксы с шампанским, ярко блестели в свете солнечных лучей. Удивленно подняв брови, он оторвал взгляд от бумаг, но, увидев на пороге Орелию, медленно встал.
– Могу ли я поговорить с вашим сиятельством? – пролепетала она.
– Ну разумеется! Всегда к вашим услугам, мисс Стэнион! – любезно отвечал ей маркиз, всем своим видом выказывая благодушие. Он подошел к горящему камину и указал ей на высокое, с выгнутой спинкой, кресло, обитое красным бархатом. Она присела на краешек и с некоторым усилием и опасением взглянула на маркиза, а он снова увидел бледно-золотистые волосы, обрамлявшие маленькое личико, и большие глаза, потемневшие от волнения. Нерешительно Орелия спросила:
– Вы, милорд, уже знаете, наверное, что ваш племянник нездоров?
Маркиз нахмурился:
– Мой племянник? Так вы поэтому пожелали увидеться со мной?
– Я была свидетельницей того, как он приехал сюда и ему стало плохо. Он немного поспал, но у него началась лихорадка, и я попросила вашего дворецкого послать за врачом.
– Надо полагать, в этом не было никакой необходимости.
Тон его стал таким резким, что Орелия едва не дрогнула. Маркиз был очень высок и так властно смотрел на нее, что Орелия снова подумала, как при первой встрече с ним, что в его красоте есть нечто, вызывающее тревогу. От него исходила такая уверенность в своей правоте и непреложном превосходстве над всеми прочими, что она ясно поняла, почему Руперт так его боится. Значит, его приезд к дяде в Лондон, несмотря на страх, – героический поступок, и выпил он по дороге для того, чтобы придать себе храбрости, а если учесть, сколько его заставили выпить еще в Оксфорде, то неудивительно, почему он потерял сознание на пороге Райд Хауза. Его приезд сюда – настоящий акт героизма.
Орелия умоляюще сжала руки и еле слышно проговорила:
– Пожалуйста, я хотела бы поговорить с вашим сиятельством, но, может быть, вы тоже сядете? Вы такой огромный, что я теряюсь, мне трудно собраться с мыслями.
Маркиз как-то странно взглянул на нее, а затем неожиданно улыбнулся:
– У меня нет желания пугать вас, мисс Стэнион. Вы считаете, что я из тех, кто наводит на людей страх?
– Да, и очень большой, – откровенно призналась Орелия, – и ваш племянник тоже вас боится, вот почему его приезд из Оксфорда в Лондон, чтобы повидаться с вами, – храбрый поступок с его стороны.