Страница:
---------------------------------------------------------------
Перевод В. Спасской
OCR: Phiper
---------------------------------------------------------------
Это случилось в сорок втором или сорок третьем году. Помню только, что
инженер Лартиге приехал в конце мая и что год был дождливый. Поля -- я бы не
сказал, что местность у нас низкая, скорее, она ровная -- слились в одно
болото, простиравшееся до самого горизонта; сплошное море грязи или, если
хотите, грязевой остров. Так прочно были мы отрезаны от мира, что к нам не
добирались даже странствующие торговцы.
Мы объезжали поля, но работать могли лишь под навесом; значит, времени
было предостаточно, чтобы подумать о надвигавшейся долгой зиме. Будущее
рисовалось в мрачных красках, и, чтобы отвлечься, мы почти ежедневно
собирались в лавке, невзирая на холод и дождь. Нас почему-то согревала
встреча с друзьями и знакомыми, попавшими в такую же беду. А может, нас
согревал джин, как ехидничали женщины. Кто лучше них умеет сеять черную
клевету? Когда один из нас шлепался в грязь, они уверяли, что виною тому не
скользкая глина, а лишний стаканчик.
Кажется, будто все было вчера, а ведь с тех пор прошло больше двадцати
лет; не доказывает ли это верность одного -- или, пожалуй, еще одного? --
высказывания инженера Лартиге? Инженер (инженерик, говорили мы у него за
спиной) появился среди нас в те дни, когда сюда не залетал никто, кроме
водоплавающих птиц. Он приехал из Буэнос-Айреса с чемоданами, полными книг,
и с непереваренными теориями в голове, но в лавке Констансио -- дощатом
сарае посреди чистого поля, -- в кругу местных жителей, встревоженных
дождями, состоянием дел и близкой зимой или осоловевших от джина, теории эти
звучали странно и даже неуместно. В один из таких вечеров инженер заявил:
-- Время идет не всегда одинаково. Одна ночь может быть короче другой,
в которой столько же часов. Кто мне не верит, пусть спросит у аптекаря из
Росарио по фамилии Кориа. И это еще не все: иногда настоящее -- стоит только
зазеваться -- смыкается с прошлым, а то и с будущим. Это подтверждают
достоверные рассказы многих ясновидцев.
Подобные заявления вызывают у окружающих недоумение и недовольство, ибо
они не понимают, зачем все это говорится и как это принимать. Старый
Панисса, известный своей проницательностью, выразил общее мнение в словах:
-- Самонадеянный, однако, юнец.
И все же по прошествии долгого времени другой участник той беседы --
человек, пользующийся заслуженным уважением, теперь почти старик, --
вспоминая о ней, признавался:
-- Я знаю по опыту, что порой, когда я пытаюсь вспомнить лицо Лауры,
оно как бы расплывается перед глазами и кажется очень далеким, но вдруг ни с
того ни с сего я вижу ее во сне так ясно и живо, словно только что был с
ней. Или это тут ни при чем? Может статься, я не понял, о чем говорил
Лартиге.
Нельзя отрицать, что инженер приехал к нам какой-то расстроенный. В
самый первый раз, появившись в лавке Констансио (или то было у Басано?), он
принялся толковать о женщинах. В нашей компании такая тема обсуждалась
обычно весело и непринужденно, вспоминались забавные истории, сыпались шутки
и остроты. Поэтому долгие и, что еще хуже, серьезные рассуждения поначалу
вызвали замешательство, а потом -- неудовольствие. Думаю, я выражу чувства
моих друзей, если скажу, что все они с надеждой ждали тогда какого-то слова,
какого-то знака, которые обратили бы сказанное в шутку. Такого знака не
последовало.
Лартиге утверждал, что мужчину и женщину, которые рука об руку идут по
этому миру, неизменно разделяет пропасть, и если когда-то они и приходят к
согласию, это случается как бы нечаянно, а на самом деле намеренно.
-- Нередко бывает, что в то время как мужчина особенно гордится собой,
женщине совсем не до веселья.
Предупредив вас заранее, что слушателей не отличала душевная тонкость,
осмелюсь сказать, что их это покоробило. Пожалуй, именно тогда к инженеру
прилипло прозвище Щелкун.
Я всегда знал, что однажды расскажу историю, которая сейчас лежит перед
вами. Даже у сочинителей фантастических рассказов наступает миг, когда они
вдруг понимают, что первейшая обязанность писателя -- сохранить для потомков
немногие события, немногие места, а главное, немногих людей, которые волею
судьбы оставили заметный след в его жизни или хотя бы в памяти. К черту
Чертовы острова, сенсорную алхимию, машину времени и магов-кудесников! --
говорим мы себе, нетерпеливо уносясь мыслями в тихую провинцию, в скромный
городок, в милый сердцу округ к югу от Буэнос-Айреса.
Когда думаешь о подлинной истории, в которой всплывают чудеса, даже не
снившиеся дерзким фантазерам, потребность изложить ее на бумаге делается еще
настоятельнее. С другой стороны, всем нам интересно обнаружить щель в
реальности, казавшейся столь монолитной.
Чтобы рассказать обо всем по порядку, надо начать с Лауры, Вероны,
инженера и ягуара. О Лауре я скажу лишь самое необходимое. Стоит дать себе
волю, я напишу о ней целую книгу, позабыв обо всем остальном. Дон Николас
Верона -- пятидесятилетний мужчина, всегда гладко выбритый, с неторопливой
походкой, в ярко-белых бриджах, с неизменно чистыми руками -- был тогда
призванным лидером оппозиции, а также весьма уважаемой личностью в седьмом
участке округа, о котором я упомянул чуть выше. Хотя мы знали, что он
арендует имение "Пасифика" у какого-то мифического владельца, обитавшего в
Париже, для всех нас дон Николас был хозяином этой скромной и нарядной
усадьбы (определение "скромная" относится к постройкам, типичным для так
называемой сельскохозяйственной усадьбы) и ее весьма обширных угодий -- трех
тысяч гектаров низко лежащих, но отнюдь не пустовавших земель. Люди, должным
образом осведомленные из достоверных источников, приписывали его перу
ораторские шедевры кое-кого из знаменитых соратников по партии. Как бы там
ни было, нам известно, что Верона, человек неординарной образованности, не
отступая от убеждений, внушенных ему трудом "Цивилизация и варварство"
("Цивилизация и варварство" (полное название: "Цивилизация и варварство.
Жизнь Хуана Факундо Кироги") -- книга аргентинского писателя и общественного
деятеля Доминго Фаустино Сармьенто (1811--1888)), собрал целую библиотечку
книг о Кироге и его битвах против генерала Паса. Чтобы закончить портрет
этого счастливого человека, надо дополнить его одной личной и, пожалуй,
самой важной подробностью: рядом с ним была Лаура. Те, кто ее знал в юные
годы, а среди молодых людей -- те, кто имел честь посетить архив фотостудии
Филипписа в городе Лас-Флорес на авениде Сан-Мартина и видеть ее отре-,
тушированный портрет, не позволят кануть в Лету легенде об этой
необыкновенной молодой женщине, отмеченной незаурядной красотой, начитанной
и изящной, которая, казалось, была рождена блистать не только в окружном
центре, но и в Ла-Плате и даже в Буэнос-Айресе, а вместо того без всякой
горечи -- в отличие от нынешних девушек -- избрала иной удел и жила в глуши,
в одинокой усадьбе, вместе с серьезным и солидным мужем, предназначенным ей
судьбой. Нечего и говорить, что он в своей жене души не чаял.
Как отмечал Верона, Лаура вовсе не была "тепличным цветком". Вскоре
после свадьбы, на благотворительном празднике, устроенном Обществом во имя
процветания, он вышел победителем на состязаниях по стрельбе в цель. Одержав
победу, он предложил ей испробовать свою меткость. Лаура перекрыла все его
результаты.
Вернемся к инженеру; бесполезно отрицать, что мы испытывали к нему
смешанные чувства. Он хоть и происходил из старинной местной семьи, но
получил образование в городе, а чего греха таить, все мы от души желаем,
чтобы горожанин поскорее сел в лужу. Кроме того, честно говоря, мы уже
устали от второсортных, как мы их называли, агрономов и инженеров, которые
смотрят на сельского жителя сверху вниз с надменностью, взращенной в них
книгами, а все их знания -- это сплошная теория, и в будущем она служит им
лишь затем, чтобы жить за счет беззащитных сирот и вдов, а если у них есть
земля -- чтобы разбазаривать наследство, полученное от родителей. Это
прискорбное, но знакомое обстоятельство усугублялось еще и тем, что Лартиге
был нервным и дерганым юнцом, который беспардонно хвалился, что прочел массу
никому не нужных книг, и надоедал людям объяснениями, ему самому непонятными
-- об относительности всего на свете, о том, что говорилось в одной
статейке: дескать, сны иногда бывают пророческими и быстро забываются (а мы
и не знали), поэтому лучше записывать их поутру; последнее он выполнял с
примерным старанием, обзаведясь тетрадью марки " выпускник ", которую
почтенные люди видели собственными глазами. Разглагольствовал он также и о
некоем дополнительном измерении, в котором сумел укрыться какой-то беглец,
быть может, преступник; когда опасность миновала, он вернулся назад -- точно
такой же, только ставший левшой; и о других подобных несуразностях. Для
обмена колкостями у Вероны и Лартиге были еще и особые причины: инженер был
консерватор, Верона -- радикал. В те годы между теми и другими существовала
большая неприязнь, и даже ненависть. С другой стороны, дон Николас не мог
отрицать, что все Лартиге -- он знавал отца инженера, а еще раньше деда --
всегда были прекраснейшими людьми, обладали, что называется, золотым
сердцем, и наш молодой человек приехал сюда с самыми лучшими намерениями,
полный усердия, а это, в конце концов, что-нибудь да значит. Был еще один
пустяк, который в ходе бесед сблизил этих столь разных людей. Очень скоро
обнаружилось, что оба неравнодушны к фильмам о покорении Дальнего Запада,
обозах и конвоях, или о "cowboys"1, как теперь порой говорят. Дон Николас
видел их году в двадцать девятом в Ла-Плате, а Лартиге одиннадцать лет
спустя в разных залах Буэнос-Айреса, среди которых ему запомнился "Индус".
Дон Николас считал непревзойденными фильмы с Томом Миксом и Уильямом Хартом;
Лартиге отдавал предпочтение одному более современному, под названием
"Дилижанс". Обсудив эту тему, они пришли к джентльменскому соглашению: оба
признали, что картины с Уильямом Хартом лучше картин с Томом Миксом, которых
Лартиге, в сущности, не помнил или вообще не видел, а Верона дал твердое
обещание посмотреть "Дилижанс", как только он окажется в Лас-Флоресе или в
Асуле. Не думаю, чтобы тайная склонность, -- но в сущности, можем ли мы
скрывать такие чувства? которую Лартиге испытывал к Лауре, сердила дона
Николаса. Этот немолодой и уверенный в себе человек, разумеется, знал, что
многие и прежде, и теперь страстно мечтали о его жене, но отнюдь не терял
покоя.
Если же говорить о внешности, то Лартиге выглядел человеком другой
эпохи; непонятно почему, он казался юношей 1840-х или даже 1800-х годов.
Одна наша общая знакомая, носившая его изображение в медальоне, сказала:
"Среди всей этой молодежи, скроенной на американский лад, он один такой
романтичный".
Итак, дон Николас и инженер впервые встретились в магазине Басано, а
может быть, в лавке Констансио. У дона Николаса лежал на плечах конский
нагрудник -- это было удобнее, чем нести его в руках. Нагрудник был из тех,
каких теперь уже не делают, и Верона хотел показать его торговцу, может, тот
достанет ему пару в шорной мастерской Ариаса или у Касимиро Гомеса.
Расположившись у стойки, спиной к входной двери, в окружении завсегдатаев,
Лартиге рассуждал и сам расспрашивал о ягуаре, который якобы появился тогда
в местах, граничащих на востоке с речушкой Гуаличо и округами Пила и Рауч.
Какой интерес говорить о ягуаре этим людям, которые думают лишь о том,
сколько чего купить, пустить ли скот на выпас или продать на бойню. Так или
иначе, но они поддерживали разговор, потому что для сельских жителей
воспитанность превыше всего. Басилио Хара утверждал, что Чорен видел ягуара
возле стен -- ныне развалин -- бывшей усадьбы Бруно, а также на берегах
Большого озера, и что однажды под вечер Батис, возвращаясь в двуколке домой,
в Мартильо, заприветил (он хотел сказать заприметил) зверя где-то в зарослях
травы, кишащих всякой живностью, которые идут широкой полосой вдоль ручья,
зажатого в этом месте отвесными берегами.
-- Не хочу ни с кем спорить, -- настаивал инженер, -- и менее всего с
Басилио -- в этом доме он свой человек, и я всегда слышал о нем столько
хорошего. Но не могу отрицать, что существование ягуара вызывает у меня
сомнения.
Выпрямившись во весь рост (дверь была низкой, дону Николасу пришлось
слегка нагнуться, чтобы войти), Верона спросил:
-- Поскольку сеньор, не решаясь оспаривать показания свидетелей,
видевших ягуара, все же не верит в него, не будет ли он столь любезен
высказать свою точку зрения.
-- Право, я не знаю, что и думать, -- отвечал инженер как ни в чем не
бывало.
Стоя против света, с нагрудником на плечах, дон Николас мог показаться
явлением грозным и непонятным. Однако тут вновь раздался его ровный голос,
словно призванный развеять любой испуг.
-- Сеньор подозревает, -- продолжал спрашивать он, -- что ягуар этот --
плод народной фантазии? Нельзя отрицать, что в других округах тоже
рассказывают подобные легенды. Вы это имели в виду?
-- Мне говорили, что собаку, повадившуюся охотиться на овец, убивают
без промедления.
Офицер Бароффио, объединявший в своем лице наши полицейские силы вкупе
с их начальством, пояснил:
-- Собака, привыкшая к свежатине, наносит большой вред.
Плотный светловолосый Бароффио улыбался во весь рот, довольный, что так
прекрасно все объяснил.
-- А ягуар? -- спросил Лартиге.
-- Ну, ягуар -- это настоящее бедствие. Дон Николас добродушно
улыбнулся.
-- Ручаюсь, инженер никого не хочет обижать, -- заверил он, -- но в
глубине души он, бесспорно, уверен, что если мы не сочиняем, значит, нас
обманули как младенцев.
Лартиге отрицательно качнул головой. Потом заговорил медленно и словно
извиняясь:
-- Видите ли, я всегда считал, что последний ягуар, водившийся на юге
провинции, был убит в 1882 году, недалеко от границы между округами
Олаваррия, Боливар и Тапальке. Мальчиком я видел шкуру на стене конторы
старого оптового склада в Саусе. Помните этот склад? Вы сами понимаете,
когда слышишь, что шестьдесят лет спустя появляется новый ягуар, это кажется
непостижимым для человека, твердо верящего в прогресс. Но разумеется,
романтик, живущий в моей душе, готов поверить в это безоглядно.
-- Чтобы разрешить сомнения, нет ничего лучше, как убедиться во всем
самому, пожить несколько дней в тех местах, и тогда сеньор...
Тут инженер назвал свое имя, Верона -- свое, и вслед за представлением
раздались возгласы, прозвучали пылкие слова, подтверждавшие тесные узы
дружбы и взаимного уважения, которые связывали дона Николаса Верону со
старшими членами семьи Лартиге.
Казалось бы, этот взрыв благородных чувств изменит курс событий; однако
сам Лартиге, одержимый навязчивой идеей, побудил Верону вернуться к прежней
тактике -- тактике лукавого подстрекательства.
-- Это совсем просто, -- объяснял дон Николас. -- Вы поселяетесь в
бывшем доме Бруно. Не спеша, пешком, обходите поля, а вечером, незадолго до
захода солнца, прячетесь у озера в надежде, что ягуар, побуждаемый жаждой,
явится туда собственной персоной. Весь этот спектакль займет у вас несколько
дней.
Совет был коварен. Мы знали дона Николаса как человека осмотрительного,
но сейчас было очевидно, что он поддался искушению посмеяться над молодым
инженером. Кого не прельщает идея подшутить над горожанином? Верона
прекрасно знал, что инженер мечтает стать для нас своим человеком, -- и с
полным основанием, ибо он происходил из семьи, с давних пор обитавшей в
наших краях, -- и просто из озорства готовил ему ловушку, ставил преграды на
его пути. Если вместо того, чтобы заниматься работой, инженер будет
выслеживать более или менее мифических ягуаров, куда как ясно, что над ним
станет потешаться вся округа. Мы никогда не забудем, как осрамился
управляющий поместья "Кемадо", некий барон Энгельгарт, когда прошел слух,
будто он посвящает воскресенья охоте на уток -- стоит посреди озера в
специальном непромокаемом костюме, выписанном из Германии, по подбородок в
воде, маскируя голову пучком болотной травы. Порой я думаю, что инженер был
не так уж не прав, веря в прогресс. Глупые шутки, вроде того, чтобы
подбивать человека просидеть несколько дней в заброшенном доме, считая
ворон, -- такие шутки, в те дни встречавшие всеобщее одобрение, ныне были бы
отвергнуты как недостойные. Меня немного огорчает участие в низком розыгрыше
столь благородной и доброй личности, как дон Николас; конечно же, это было
не в его натуре. Потому я и говорю: подобные шутки отвечали не характеру
человека, а характеру эпохи. Если в те времена находился кто-то, решавшийся
их осудить, значит, он поистине возвышался над окружающими -- такой,
например, была Лаура. Что же до меня, то должен признать, я находился в
числе веселящихся зрителей.
Получилось, однако, так, что шутка -- розыгрыш или как там это назвать
-- обернулась против самого дона Николаса. Поначалу словно бы безобидно;
потом -- нет.
Впрочем, следует отметить, что среди упомянутых мною радостных зрителей
было еще одно исключение. Офицер Бароффио заявил:
-- Как известно, мы окружены сейчас не только водою, но и бандами
конокрадов, и я часто выезжаю в поля, чтобы немного пугнуть эту сволочь. --
Он сделал паузу и затем дружелюбно обратился к Лартиге: -- На днях я загляну
в усадьбу Бруно и, если увижу ягуара, сразу извещу вас, поедем вместе и
проверим, меткие ли мы стрелки.
Было очевидно, что он пытался спасти инженера от уготованной ему
ловушки. Тем не менее кое-кто истолковал вмешательство Бароффио как выпад
против Вероны. Ведь правда, что даже в таких местах, как наше, где всех
связывает давняя дружба, неизбежно случаются трения, если не сказать стычки,
между представителями власти и оппозицией.
Погибающие сами отталкивают руку помощи. Лартиге осведомился у Вероны:
-- А чтобы остановиться в этом доме, надо спрашивать разрешения у
сеньора Бруно?
Кто-то отозвался с усмешкой:
-- Живи он сейчас, сколько бы ему было?
-- Лет сто, не меньше, -- ответил Хара.
-- Как говорится, это был прожженный тип, -- заметил дон Николас. --
Шулер и обманщик. Он исчез без следа году в восьмом.
-- Оставив взамен ворох судебных дел в Асуле, -- уточнил Бароффио. --
До сих пор неясно, кому принадлежат угодья.
-- Бруно был местной знаменитостью, -- пояснил дон Николас.
-- Я уверен, -- сказал Басилио, -- что в доме у сеньора Лартиге его имя
упоминалось не раз.
-- У него были лучшие лошади во всей округе. Только что куцехвостые, --
сказал Осан.
-- Он так и стоит у меня перед глазами, -- продолжал дон Николас. --
Элегантный, в вышитом жилете, улыбается и поигрывает хлыстом. Иногда он
позволял себе, как говорится, сделать широкий жест, ему нравилось, когда о
нем шли разговоры. Игрок и сутяга, любитель ссор и волокита, он был,
конечно, неприятным соседом.
Через несколько дней после этого разговора, под вечер, когда дон
Николас работал в своем кабинете, Лаура, чуть смущенная, приоткрыла дверь и
проговорила, посмеиваясь:
-- А ну угадай, кто к нам приехал?
Дон Николас не угадал. К ним приехал инженер и сразу же, еще не присев
в кресло, не попробовав ликера и печенья, которые подала им Лаура на
серебряном подносе, начал разговор, притом весьма бессвязный. Понятно, что
темой была его навязчивая идея.
-- Я пришел сюда потому, что все еще сомневаюсь насчет ягуара. Может,
вам это кажется манией, но я не успокоюсь, пока не узнаю наверняка,
существует ягуар или нет. Как бы мне хотелось, чтобы он существовал. Но
естественно, человек, воспитанный в современных идеях, вроде меня,
склоняется к скептицизму.
Дона Николаса глубоко раздражала эта дурная привычка прямо переходить к
делу, столь свойственная молодым людям, приезжающим из города, -- ведь как
раз поэтому им следовало бы вести себя иначе. Его ответ был поучителен:
-- Прежде чем всесторонне обсудить эту тему, почему бы нам сначала не
отведать того, чем потчует нас хозяйка?
Ему казалось неучтивым принимать любезность его жены, не оценив ее по
достоинству, не поблагодарив как должно.
Молодой Лартиге еле сдерживал нетерпение, пока его пичкали печеньями,
наливками и сладостями. Наконец он смог вымолвить короткую фразу,
поставившую хозяина в тупик. Инженер просил Верону отправиться вместе с ним
в экспедицию к дому Бруно!
Не опомнись дон Николас, он тут же спросил бы инженера, допустимо ли
предполагать, чтобы уважаемый человек позволил делать из себя шута, участвуя
в охоте на ягуара в соседних полях; но, как он вовремя понял, задавая
подобный вопрос, он словно бы признавал, что предложил выступить в роли шута
инженеру; потому он поперхнулся и без особой связи заметил: одно и то же
бывает благотворно для молодых и пагубно для людей пожилых, к тому же
молодость бесстрашна.
-- Но не думаете же вы, сеньор, что это на самом деле опасно?
-- Опасно или нет, но тому, кто собирается провести там ночь, храбрость
не помешает.
-- Из-за ягуара?
-- Во-первых, из-за ягуара. Трава там местами очень густая, ближе к
озеру поле переходит в болото. И столько есть везде укромных уголков, что с
ягуаром лучше не встречаться. Это хитрый зверь, он в любой миг может
внезапно прыгнуть на вас. Во-вторых, храбрость не помешает потому...
-- Ваша супруга говорила мне, что дом заброшен и по ночам оттуда
доносится шум.
Верона вопросительно посмотрел на инженера и сказал:
-- Моя супруга говорила правду.
-- Привидения?
-- Может статься, всего-навсего несчастный бродяга, который хочет лишь
одного -- чтобы его оставили в покое. Но, защищая свою берлогу, он, не
колеблясь, нападет исподтишка и отправит вас в иной мир, стоит только
зазеваться.
Однако объяснения, казалось, разжигали любопытство инженера и
утверждали его в намерении как можно скорее отправиться в дом Бруно. Со
своей стороны, дон Николас поначалу забавлялся с ним, точно кот с мышью; но
поверьте, все шло не так-то гладко. Как он ни отказывался участвовать в
экспедиции, инженер продолжал настаивать, повторяя с незначительными
вариантами одну и ту же фразу: "Но ведь мы, сеньор, поедем вместе". И тут
Лаура, обычно такая благоразумная, вдруг огорошила мужа следующими словами:
-- Мы оба поедем туда. Слышите: мы оба.
Настал миг прощания, и хозяева вышли проводить инженера до частокола,
где была привязана его лошадь.
Едва они остались одни, дон Николас посмотрел на юг и заметил:
-- К счастью, дождь скоро не кончится.
-- Какой ты недобрый, -- сказала Лаура. -- Пусть дождь идет и идет,
лишь бы не ехать с ним. Если тебе не хотелось составить ему компанию, зачем
ты подзуживал его?
-- Да что ему сделается, этому молодому человеку? Ну, проторчит там
два-три дня, поджидая несуществующего ягуара.
-- И учти, две-три ночи. А если какой-нибудь шутник -- их всегда
хватает -- вздумает его напугать? Не дай Бог, случится несчастье.
-- Мне кажется, ты сгущаешь краски, Лаура. Тут он ошибался.
-- Вся эта шутка -- ребячество, Николас, -- укорила его жена. -- И
ребячество, пожалуй, недостойное.
На обратном пути от частокола к дому Верона пообещал Лауре, что при
следующей встрече с молодым человеком приложит все усилия, чтобы отговорить
его от этого предприятия. Потом, очевидно, подумав, что обещание заслуживает
награды, добавил:
-- А мы с тобой в субботу отправимся в кино, хорошо? В Лас-Флоресе идет
"Возвращение Фрэнка Джеймса".
Лаура охотно согласилась, хотя и не особенно любила ковбойские фильмы.
Но в среду, несмотря на проливной дождь, Лартиге снова появился в
усадьбе "Пасифика". Доводы дона Николаса не возымели никакого действия. Чем
больше он пытался разубедить молодого человека, тем сильнее тот рвался на
охоту. Лаура поняла это и (чтобы положить конец спорам, как объяснила она
потом) заявила:
-- Поедем втроем.
-- Когда? -- спросил Лартиге. Они никак не могли столковаться о дне. На
этот раз конец спорам положил Верона, сказав:
-- Завтра.
-- Взять с собой ружье?
-- Как вам угодно. Впрочем, разумно, разумно: я захвачу винчестер и
охотничье ружье для Лауры. Мы ждем вас после сиесты.
Инженер быстро удалился -- наверное, затем, чтобы супруги не успели
передумать.
Когда они остались вдвоем, дон Николас заметил:
-- Вот увидишь, субботу мы еще проведем там.
-- Конечно.
-- Но у нас с тобой были в субботу дела.
-- Съездить в кино? Ты сущий ребенок, -- нежно ответила Лаура.
На следующий день инженер заставил себя ждать, что вызвало гневную речь
со стороны дона Николаса в адрес "этих молодых людей, воспитанных в
необязательности".
Чтобы убить время, они пошли к сараю посмотреть, приготовил ли работник
повозку. Было холодно; шел мелкий дождь. Оглядев небо, дон Николас сказал с
досадой:
-- И как назло, скоро прояснится.
Потом он заверил жену, что эта экскурсия -- глупейшая затея.
Крытая повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, ждала у
частокола.
-- Если мы решились на эту глупейшую затею, -- сказала Лаура, словно
размышляя вслух, -- лучше всего не принимать ее всерьез и не расстраиваться.
-- Я буду вести себя хорошо, -- улыбаясь, пообещал Верона. -- Право же,
я не заслуживаю такого счастья.
-- Какого счастья?
Дон Николас ответил фразой, которая ему самому запомнится:
-- Раз ты со мной, что мне за дело до того, как поступит мальчишка
вроде Лартиге?
Когда "мальчишка" наконец пришел, дон Николас помог ему нагрузить
повозку стульями, столами, койками, одеялами, добавил сюда несколько мешков
Перевод В. Спасской
OCR: Phiper
---------------------------------------------------------------
Это случилось в сорок втором или сорок третьем году. Помню только, что
инженер Лартиге приехал в конце мая и что год был дождливый. Поля -- я бы не
сказал, что местность у нас низкая, скорее, она ровная -- слились в одно
болото, простиравшееся до самого горизонта; сплошное море грязи или, если
хотите, грязевой остров. Так прочно были мы отрезаны от мира, что к нам не
добирались даже странствующие торговцы.
Мы объезжали поля, но работать могли лишь под навесом; значит, времени
было предостаточно, чтобы подумать о надвигавшейся долгой зиме. Будущее
рисовалось в мрачных красках, и, чтобы отвлечься, мы почти ежедневно
собирались в лавке, невзирая на холод и дождь. Нас почему-то согревала
встреча с друзьями и знакомыми, попавшими в такую же беду. А может, нас
согревал джин, как ехидничали женщины. Кто лучше них умеет сеять черную
клевету? Когда один из нас шлепался в грязь, они уверяли, что виною тому не
скользкая глина, а лишний стаканчик.
Кажется, будто все было вчера, а ведь с тех пор прошло больше двадцати
лет; не доказывает ли это верность одного -- или, пожалуй, еще одного? --
высказывания инженера Лартиге? Инженер (инженерик, говорили мы у него за
спиной) появился среди нас в те дни, когда сюда не залетал никто, кроме
водоплавающих птиц. Он приехал из Буэнос-Айреса с чемоданами, полными книг,
и с непереваренными теориями в голове, но в лавке Констансио -- дощатом
сарае посреди чистого поля, -- в кругу местных жителей, встревоженных
дождями, состоянием дел и близкой зимой или осоловевших от джина, теории эти
звучали странно и даже неуместно. В один из таких вечеров инженер заявил:
-- Время идет не всегда одинаково. Одна ночь может быть короче другой,
в которой столько же часов. Кто мне не верит, пусть спросит у аптекаря из
Росарио по фамилии Кориа. И это еще не все: иногда настоящее -- стоит только
зазеваться -- смыкается с прошлым, а то и с будущим. Это подтверждают
достоверные рассказы многих ясновидцев.
Подобные заявления вызывают у окружающих недоумение и недовольство, ибо
они не понимают, зачем все это говорится и как это принимать. Старый
Панисса, известный своей проницательностью, выразил общее мнение в словах:
-- Самонадеянный, однако, юнец.
И все же по прошествии долгого времени другой участник той беседы --
человек, пользующийся заслуженным уважением, теперь почти старик, --
вспоминая о ней, признавался:
-- Я знаю по опыту, что порой, когда я пытаюсь вспомнить лицо Лауры,
оно как бы расплывается перед глазами и кажется очень далеким, но вдруг ни с
того ни с сего я вижу ее во сне так ясно и живо, словно только что был с
ней. Или это тут ни при чем? Может статься, я не понял, о чем говорил
Лартиге.
Нельзя отрицать, что инженер приехал к нам какой-то расстроенный. В
самый первый раз, появившись в лавке Констансио (или то было у Басано?), он
принялся толковать о женщинах. В нашей компании такая тема обсуждалась
обычно весело и непринужденно, вспоминались забавные истории, сыпались шутки
и остроты. Поэтому долгие и, что еще хуже, серьезные рассуждения поначалу
вызвали замешательство, а потом -- неудовольствие. Думаю, я выражу чувства
моих друзей, если скажу, что все они с надеждой ждали тогда какого-то слова,
какого-то знака, которые обратили бы сказанное в шутку. Такого знака не
последовало.
Лартиге утверждал, что мужчину и женщину, которые рука об руку идут по
этому миру, неизменно разделяет пропасть, и если когда-то они и приходят к
согласию, это случается как бы нечаянно, а на самом деле намеренно.
-- Нередко бывает, что в то время как мужчина особенно гордится собой,
женщине совсем не до веселья.
Предупредив вас заранее, что слушателей не отличала душевная тонкость,
осмелюсь сказать, что их это покоробило. Пожалуй, именно тогда к инженеру
прилипло прозвище Щелкун.
Я всегда знал, что однажды расскажу историю, которая сейчас лежит перед
вами. Даже у сочинителей фантастических рассказов наступает миг, когда они
вдруг понимают, что первейшая обязанность писателя -- сохранить для потомков
немногие события, немногие места, а главное, немногих людей, которые волею
судьбы оставили заметный след в его жизни или хотя бы в памяти. К черту
Чертовы острова, сенсорную алхимию, машину времени и магов-кудесников! --
говорим мы себе, нетерпеливо уносясь мыслями в тихую провинцию, в скромный
городок, в милый сердцу округ к югу от Буэнос-Айреса.
Когда думаешь о подлинной истории, в которой всплывают чудеса, даже не
снившиеся дерзким фантазерам, потребность изложить ее на бумаге делается еще
настоятельнее. С другой стороны, всем нам интересно обнаружить щель в
реальности, казавшейся столь монолитной.
Чтобы рассказать обо всем по порядку, надо начать с Лауры, Вероны,
инженера и ягуара. О Лауре я скажу лишь самое необходимое. Стоит дать себе
волю, я напишу о ней целую книгу, позабыв обо всем остальном. Дон Николас
Верона -- пятидесятилетний мужчина, всегда гладко выбритый, с неторопливой
походкой, в ярко-белых бриджах, с неизменно чистыми руками -- был тогда
призванным лидером оппозиции, а также весьма уважаемой личностью в седьмом
участке округа, о котором я упомянул чуть выше. Хотя мы знали, что он
арендует имение "Пасифика" у какого-то мифического владельца, обитавшего в
Париже, для всех нас дон Николас был хозяином этой скромной и нарядной
усадьбы (определение "скромная" относится к постройкам, типичным для так
называемой сельскохозяйственной усадьбы) и ее весьма обширных угодий -- трех
тысяч гектаров низко лежащих, но отнюдь не пустовавших земель. Люди, должным
образом осведомленные из достоверных источников, приписывали его перу
ораторские шедевры кое-кого из знаменитых соратников по партии. Как бы там
ни было, нам известно, что Верона, человек неординарной образованности, не
отступая от убеждений, внушенных ему трудом "Цивилизация и варварство"
("Цивилизация и варварство" (полное название: "Цивилизация и варварство.
Жизнь Хуана Факундо Кироги") -- книга аргентинского писателя и общественного
деятеля Доминго Фаустино Сармьенто (1811--1888)), собрал целую библиотечку
книг о Кироге и его битвах против генерала Паса. Чтобы закончить портрет
этого счастливого человека, надо дополнить его одной личной и, пожалуй,
самой важной подробностью: рядом с ним была Лаура. Те, кто ее знал в юные
годы, а среди молодых людей -- те, кто имел честь посетить архив фотостудии
Филипписа в городе Лас-Флорес на авениде Сан-Мартина и видеть ее отре-,
тушированный портрет, не позволят кануть в Лету легенде об этой
необыкновенной молодой женщине, отмеченной незаурядной красотой, начитанной
и изящной, которая, казалось, была рождена блистать не только в окружном
центре, но и в Ла-Плате и даже в Буэнос-Айресе, а вместо того без всякой
горечи -- в отличие от нынешних девушек -- избрала иной удел и жила в глуши,
в одинокой усадьбе, вместе с серьезным и солидным мужем, предназначенным ей
судьбой. Нечего и говорить, что он в своей жене души не чаял.
Как отмечал Верона, Лаура вовсе не была "тепличным цветком". Вскоре
после свадьбы, на благотворительном празднике, устроенном Обществом во имя
процветания, он вышел победителем на состязаниях по стрельбе в цель. Одержав
победу, он предложил ей испробовать свою меткость. Лаура перекрыла все его
результаты.
Вернемся к инженеру; бесполезно отрицать, что мы испытывали к нему
смешанные чувства. Он хоть и происходил из старинной местной семьи, но
получил образование в городе, а чего греха таить, все мы от души желаем,
чтобы горожанин поскорее сел в лужу. Кроме того, честно говоря, мы уже
устали от второсортных, как мы их называли, агрономов и инженеров, которые
смотрят на сельского жителя сверху вниз с надменностью, взращенной в них
книгами, а все их знания -- это сплошная теория, и в будущем она служит им
лишь затем, чтобы жить за счет беззащитных сирот и вдов, а если у них есть
земля -- чтобы разбазаривать наследство, полученное от родителей. Это
прискорбное, но знакомое обстоятельство усугублялось еще и тем, что Лартиге
был нервным и дерганым юнцом, который беспардонно хвалился, что прочел массу
никому не нужных книг, и надоедал людям объяснениями, ему самому непонятными
-- об относительности всего на свете, о том, что говорилось в одной
статейке: дескать, сны иногда бывают пророческими и быстро забываются (а мы
и не знали), поэтому лучше записывать их поутру; последнее он выполнял с
примерным старанием, обзаведясь тетрадью марки " выпускник ", которую
почтенные люди видели собственными глазами. Разглагольствовал он также и о
некоем дополнительном измерении, в котором сумел укрыться какой-то беглец,
быть может, преступник; когда опасность миновала, он вернулся назад -- точно
такой же, только ставший левшой; и о других подобных несуразностях. Для
обмена колкостями у Вероны и Лартиге были еще и особые причины: инженер был
консерватор, Верона -- радикал. В те годы между теми и другими существовала
большая неприязнь, и даже ненависть. С другой стороны, дон Николас не мог
отрицать, что все Лартиге -- он знавал отца инженера, а еще раньше деда --
всегда были прекраснейшими людьми, обладали, что называется, золотым
сердцем, и наш молодой человек приехал сюда с самыми лучшими намерениями,
полный усердия, а это, в конце концов, что-нибудь да значит. Был еще один
пустяк, который в ходе бесед сблизил этих столь разных людей. Очень скоро
обнаружилось, что оба неравнодушны к фильмам о покорении Дальнего Запада,
обозах и конвоях, или о "cowboys"1, как теперь порой говорят. Дон Николас
видел их году в двадцать девятом в Ла-Плате, а Лартиге одиннадцать лет
спустя в разных залах Буэнос-Айреса, среди которых ему запомнился "Индус".
Дон Николас считал непревзойденными фильмы с Томом Миксом и Уильямом Хартом;
Лартиге отдавал предпочтение одному более современному, под названием
"Дилижанс". Обсудив эту тему, они пришли к джентльменскому соглашению: оба
признали, что картины с Уильямом Хартом лучше картин с Томом Миксом, которых
Лартиге, в сущности, не помнил или вообще не видел, а Верона дал твердое
обещание посмотреть "Дилижанс", как только он окажется в Лас-Флоресе или в
Асуле. Не думаю, чтобы тайная склонность, -- но в сущности, можем ли мы
скрывать такие чувства? которую Лартиге испытывал к Лауре, сердила дона
Николаса. Этот немолодой и уверенный в себе человек, разумеется, знал, что
многие и прежде, и теперь страстно мечтали о его жене, но отнюдь не терял
покоя.
Если же говорить о внешности, то Лартиге выглядел человеком другой
эпохи; непонятно почему, он казался юношей 1840-х или даже 1800-х годов.
Одна наша общая знакомая, носившая его изображение в медальоне, сказала:
"Среди всей этой молодежи, скроенной на американский лад, он один такой
романтичный".
Итак, дон Николас и инженер впервые встретились в магазине Басано, а
может быть, в лавке Констансио. У дона Николаса лежал на плечах конский
нагрудник -- это было удобнее, чем нести его в руках. Нагрудник был из тех,
каких теперь уже не делают, и Верона хотел показать его торговцу, может, тот
достанет ему пару в шорной мастерской Ариаса или у Касимиро Гомеса.
Расположившись у стойки, спиной к входной двери, в окружении завсегдатаев,
Лартиге рассуждал и сам расспрашивал о ягуаре, который якобы появился тогда
в местах, граничащих на востоке с речушкой Гуаличо и округами Пила и Рауч.
Какой интерес говорить о ягуаре этим людям, которые думают лишь о том,
сколько чего купить, пустить ли скот на выпас или продать на бойню. Так или
иначе, но они поддерживали разговор, потому что для сельских жителей
воспитанность превыше всего. Басилио Хара утверждал, что Чорен видел ягуара
возле стен -- ныне развалин -- бывшей усадьбы Бруно, а также на берегах
Большого озера, и что однажды под вечер Батис, возвращаясь в двуколке домой,
в Мартильо, заприветил (он хотел сказать заприметил) зверя где-то в зарослях
травы, кишащих всякой живностью, которые идут широкой полосой вдоль ручья,
зажатого в этом месте отвесными берегами.
-- Не хочу ни с кем спорить, -- настаивал инженер, -- и менее всего с
Басилио -- в этом доме он свой человек, и я всегда слышал о нем столько
хорошего. Но не могу отрицать, что существование ягуара вызывает у меня
сомнения.
Выпрямившись во весь рост (дверь была низкой, дону Николасу пришлось
слегка нагнуться, чтобы войти), Верона спросил:
-- Поскольку сеньор, не решаясь оспаривать показания свидетелей,
видевших ягуара, все же не верит в него, не будет ли он столь любезен
высказать свою точку зрения.
-- Право, я не знаю, что и думать, -- отвечал инженер как ни в чем не
бывало.
Стоя против света, с нагрудником на плечах, дон Николас мог показаться
явлением грозным и непонятным. Однако тут вновь раздался его ровный голос,
словно призванный развеять любой испуг.
-- Сеньор подозревает, -- продолжал спрашивать он, -- что ягуар этот --
плод народной фантазии? Нельзя отрицать, что в других округах тоже
рассказывают подобные легенды. Вы это имели в виду?
-- Мне говорили, что собаку, повадившуюся охотиться на овец, убивают
без промедления.
Офицер Бароффио, объединявший в своем лице наши полицейские силы вкупе
с их начальством, пояснил:
-- Собака, привыкшая к свежатине, наносит большой вред.
Плотный светловолосый Бароффио улыбался во весь рот, довольный, что так
прекрасно все объяснил.
-- А ягуар? -- спросил Лартиге.
-- Ну, ягуар -- это настоящее бедствие. Дон Николас добродушно
улыбнулся.
-- Ручаюсь, инженер никого не хочет обижать, -- заверил он, -- но в
глубине души он, бесспорно, уверен, что если мы не сочиняем, значит, нас
обманули как младенцев.
Лартиге отрицательно качнул головой. Потом заговорил медленно и словно
извиняясь:
-- Видите ли, я всегда считал, что последний ягуар, водившийся на юге
провинции, был убит в 1882 году, недалеко от границы между округами
Олаваррия, Боливар и Тапальке. Мальчиком я видел шкуру на стене конторы
старого оптового склада в Саусе. Помните этот склад? Вы сами понимаете,
когда слышишь, что шестьдесят лет спустя появляется новый ягуар, это кажется
непостижимым для человека, твердо верящего в прогресс. Но разумеется,
романтик, живущий в моей душе, готов поверить в это безоглядно.
-- Чтобы разрешить сомнения, нет ничего лучше, как убедиться во всем
самому, пожить несколько дней в тех местах, и тогда сеньор...
Тут инженер назвал свое имя, Верона -- свое, и вслед за представлением
раздались возгласы, прозвучали пылкие слова, подтверждавшие тесные узы
дружбы и взаимного уважения, которые связывали дона Николаса Верону со
старшими членами семьи Лартиге.
Казалось бы, этот взрыв благородных чувств изменит курс событий; однако
сам Лартиге, одержимый навязчивой идеей, побудил Верону вернуться к прежней
тактике -- тактике лукавого подстрекательства.
-- Это совсем просто, -- объяснял дон Николас. -- Вы поселяетесь в
бывшем доме Бруно. Не спеша, пешком, обходите поля, а вечером, незадолго до
захода солнца, прячетесь у озера в надежде, что ягуар, побуждаемый жаждой,
явится туда собственной персоной. Весь этот спектакль займет у вас несколько
дней.
Совет был коварен. Мы знали дона Николаса как человека осмотрительного,
но сейчас было очевидно, что он поддался искушению посмеяться над молодым
инженером. Кого не прельщает идея подшутить над горожанином? Верона
прекрасно знал, что инженер мечтает стать для нас своим человеком, -- и с
полным основанием, ибо он происходил из семьи, с давних пор обитавшей в
наших краях, -- и просто из озорства готовил ему ловушку, ставил преграды на
его пути. Если вместо того, чтобы заниматься работой, инженер будет
выслеживать более или менее мифических ягуаров, куда как ясно, что над ним
станет потешаться вся округа. Мы никогда не забудем, как осрамился
управляющий поместья "Кемадо", некий барон Энгельгарт, когда прошел слух,
будто он посвящает воскресенья охоте на уток -- стоит посреди озера в
специальном непромокаемом костюме, выписанном из Германии, по подбородок в
воде, маскируя голову пучком болотной травы. Порой я думаю, что инженер был
не так уж не прав, веря в прогресс. Глупые шутки, вроде того, чтобы
подбивать человека просидеть несколько дней в заброшенном доме, считая
ворон, -- такие шутки, в те дни встречавшие всеобщее одобрение, ныне были бы
отвергнуты как недостойные. Меня немного огорчает участие в низком розыгрыше
столь благородной и доброй личности, как дон Николас; конечно же, это было
не в его натуре. Потому я и говорю: подобные шутки отвечали не характеру
человека, а характеру эпохи. Если в те времена находился кто-то, решавшийся
их осудить, значит, он поистине возвышался над окружающими -- такой,
например, была Лаура. Что же до меня, то должен признать, я находился в
числе веселящихся зрителей.
Получилось, однако, так, что шутка -- розыгрыш или как там это назвать
-- обернулась против самого дона Николаса. Поначалу словно бы безобидно;
потом -- нет.
Впрочем, следует отметить, что среди упомянутых мною радостных зрителей
было еще одно исключение. Офицер Бароффио заявил:
-- Как известно, мы окружены сейчас не только водою, но и бандами
конокрадов, и я часто выезжаю в поля, чтобы немного пугнуть эту сволочь. --
Он сделал паузу и затем дружелюбно обратился к Лартиге: -- На днях я загляну
в усадьбу Бруно и, если увижу ягуара, сразу извещу вас, поедем вместе и
проверим, меткие ли мы стрелки.
Было очевидно, что он пытался спасти инженера от уготованной ему
ловушки. Тем не менее кое-кто истолковал вмешательство Бароффио как выпад
против Вероны. Ведь правда, что даже в таких местах, как наше, где всех
связывает давняя дружба, неизбежно случаются трения, если не сказать стычки,
между представителями власти и оппозицией.
Погибающие сами отталкивают руку помощи. Лартиге осведомился у Вероны:
-- А чтобы остановиться в этом доме, надо спрашивать разрешения у
сеньора Бруно?
Кто-то отозвался с усмешкой:
-- Живи он сейчас, сколько бы ему было?
-- Лет сто, не меньше, -- ответил Хара.
-- Как говорится, это был прожженный тип, -- заметил дон Николас. --
Шулер и обманщик. Он исчез без следа году в восьмом.
-- Оставив взамен ворох судебных дел в Асуле, -- уточнил Бароффио. --
До сих пор неясно, кому принадлежат угодья.
-- Бруно был местной знаменитостью, -- пояснил дон Николас.
-- Я уверен, -- сказал Басилио, -- что в доме у сеньора Лартиге его имя
упоминалось не раз.
-- У него были лучшие лошади во всей округе. Только что куцехвостые, --
сказал Осан.
-- Он так и стоит у меня перед глазами, -- продолжал дон Николас. --
Элегантный, в вышитом жилете, улыбается и поигрывает хлыстом. Иногда он
позволял себе, как говорится, сделать широкий жест, ему нравилось, когда о
нем шли разговоры. Игрок и сутяга, любитель ссор и волокита, он был,
конечно, неприятным соседом.
Через несколько дней после этого разговора, под вечер, когда дон
Николас работал в своем кабинете, Лаура, чуть смущенная, приоткрыла дверь и
проговорила, посмеиваясь:
-- А ну угадай, кто к нам приехал?
Дон Николас не угадал. К ним приехал инженер и сразу же, еще не присев
в кресло, не попробовав ликера и печенья, которые подала им Лаура на
серебряном подносе, начал разговор, притом весьма бессвязный. Понятно, что
темой была его навязчивая идея.
-- Я пришел сюда потому, что все еще сомневаюсь насчет ягуара. Может,
вам это кажется манией, но я не успокоюсь, пока не узнаю наверняка,
существует ягуар или нет. Как бы мне хотелось, чтобы он существовал. Но
естественно, человек, воспитанный в современных идеях, вроде меня,
склоняется к скептицизму.
Дона Николаса глубоко раздражала эта дурная привычка прямо переходить к
делу, столь свойственная молодым людям, приезжающим из города, -- ведь как
раз поэтому им следовало бы вести себя иначе. Его ответ был поучителен:
-- Прежде чем всесторонне обсудить эту тему, почему бы нам сначала не
отведать того, чем потчует нас хозяйка?
Ему казалось неучтивым принимать любезность его жены, не оценив ее по
достоинству, не поблагодарив как должно.
Молодой Лартиге еле сдерживал нетерпение, пока его пичкали печеньями,
наливками и сладостями. Наконец он смог вымолвить короткую фразу,
поставившую хозяина в тупик. Инженер просил Верону отправиться вместе с ним
в экспедицию к дому Бруно!
Не опомнись дон Николас, он тут же спросил бы инженера, допустимо ли
предполагать, чтобы уважаемый человек позволил делать из себя шута, участвуя
в охоте на ягуара в соседних полях; но, как он вовремя понял, задавая
подобный вопрос, он словно бы признавал, что предложил выступить в роли шута
инженеру; потому он поперхнулся и без особой связи заметил: одно и то же
бывает благотворно для молодых и пагубно для людей пожилых, к тому же
молодость бесстрашна.
-- Но не думаете же вы, сеньор, что это на самом деле опасно?
-- Опасно или нет, но тому, кто собирается провести там ночь, храбрость
не помешает.
-- Из-за ягуара?
-- Во-первых, из-за ягуара. Трава там местами очень густая, ближе к
озеру поле переходит в болото. И столько есть везде укромных уголков, что с
ягуаром лучше не встречаться. Это хитрый зверь, он в любой миг может
внезапно прыгнуть на вас. Во-вторых, храбрость не помешает потому...
-- Ваша супруга говорила мне, что дом заброшен и по ночам оттуда
доносится шум.
Верона вопросительно посмотрел на инженера и сказал:
-- Моя супруга говорила правду.
-- Привидения?
-- Может статься, всего-навсего несчастный бродяга, который хочет лишь
одного -- чтобы его оставили в покое. Но, защищая свою берлогу, он, не
колеблясь, нападет исподтишка и отправит вас в иной мир, стоит только
зазеваться.
Однако объяснения, казалось, разжигали любопытство инженера и
утверждали его в намерении как можно скорее отправиться в дом Бруно. Со
своей стороны, дон Николас поначалу забавлялся с ним, точно кот с мышью; но
поверьте, все шло не так-то гладко. Как он ни отказывался участвовать в
экспедиции, инженер продолжал настаивать, повторяя с незначительными
вариантами одну и ту же фразу: "Но ведь мы, сеньор, поедем вместе". И тут
Лаура, обычно такая благоразумная, вдруг огорошила мужа следующими словами:
-- Мы оба поедем туда. Слышите: мы оба.
Настал миг прощания, и хозяева вышли проводить инженера до частокола,
где была привязана его лошадь.
Едва они остались одни, дон Николас посмотрел на юг и заметил:
-- К счастью, дождь скоро не кончится.
-- Какой ты недобрый, -- сказала Лаура. -- Пусть дождь идет и идет,
лишь бы не ехать с ним. Если тебе не хотелось составить ему компанию, зачем
ты подзуживал его?
-- Да что ему сделается, этому молодому человеку? Ну, проторчит там
два-три дня, поджидая несуществующего ягуара.
-- И учти, две-три ночи. А если какой-нибудь шутник -- их всегда
хватает -- вздумает его напугать? Не дай Бог, случится несчастье.
-- Мне кажется, ты сгущаешь краски, Лаура. Тут он ошибался.
-- Вся эта шутка -- ребячество, Николас, -- укорила его жена. -- И
ребячество, пожалуй, недостойное.
На обратном пути от частокола к дому Верона пообещал Лауре, что при
следующей встрече с молодым человеком приложит все усилия, чтобы отговорить
его от этого предприятия. Потом, очевидно, подумав, что обещание заслуживает
награды, добавил:
-- А мы с тобой в субботу отправимся в кино, хорошо? В Лас-Флоресе идет
"Возвращение Фрэнка Джеймса".
Лаура охотно согласилась, хотя и не особенно любила ковбойские фильмы.
Но в среду, несмотря на проливной дождь, Лартиге снова появился в
усадьбе "Пасифика". Доводы дона Николаса не возымели никакого действия. Чем
больше он пытался разубедить молодого человека, тем сильнее тот рвался на
охоту. Лаура поняла это и (чтобы положить конец спорам, как объяснила она
потом) заявила:
-- Поедем втроем.
-- Когда? -- спросил Лартиге. Они никак не могли столковаться о дне. На
этот раз конец спорам положил Верона, сказав:
-- Завтра.
-- Взять с собой ружье?
-- Как вам угодно. Впрочем, разумно, разумно: я захвачу винчестер и
охотничье ружье для Лауры. Мы ждем вас после сиесты.
Инженер быстро удалился -- наверное, затем, чтобы супруги не успели
передумать.
Когда они остались вдвоем, дон Николас заметил:
-- Вот увидишь, субботу мы еще проведем там.
-- Конечно.
-- Но у нас с тобой были в субботу дела.
-- Съездить в кино? Ты сущий ребенок, -- нежно ответила Лаура.
На следующий день инженер заставил себя ждать, что вызвало гневную речь
со стороны дона Николаса в адрес "этих молодых людей, воспитанных в
необязательности".
Чтобы убить время, они пошли к сараю посмотреть, приготовил ли работник
повозку. Было холодно; шел мелкий дождь. Оглядев небо, дон Николас сказал с
досадой:
-- И как назло, скоро прояснится.
Потом он заверил жену, что эта экскурсия -- глупейшая затея.
Крытая повозка, запряженная парой серых в яблоках лошадей, ждала у
частокола.
-- Если мы решились на эту глупейшую затею, -- сказала Лаура, словно
размышляя вслух, -- лучше всего не принимать ее всерьез и не расстраиваться.
-- Я буду вести себя хорошо, -- улыбаясь, пообещал Верона. -- Право же,
я не заслуживаю такого счастья.
-- Какого счастья?
Дон Николас ответил фразой, которая ему самому запомнится:
-- Раз ты со мной, что мне за дело до того, как поступит мальчишка
вроде Лартиге?
Когда "мальчишка" наконец пришел, дон Николас помог ему нагрузить
повозку стульями, столами, койками, одеялами, добавил сюда несколько мешков