Страница:
– На соседнюю улицу повернул, – странно чужим голосом сказала она. Ей было неловко, но страх, глупый и непонятный, кусал за сердце острыми, холодными зубками. Словно не обычная машина стояла рядом с их офисом, а что-то чуждое и опасное, лишь принявшее вид машины, и против него не поможет ни удар ногой в голову, ни доработка в корпус – ничего из того, на что Мурка привыкла полагаться в жизни. Она нервно перевела дух – ну что за дурь в голову лезет! Это все после экзаменов! Быстрым и чересчур решительным шагом она направилась дальше по улице.
– Мы куда? – непривычно писклявым голоском спросила Кисонька.
Тоже испугалась? Не может быть! Сестра только кажется девочкой-цветочком, а по большому счету, еще более отмороженная, чем сама Мурка, – никаким чертом ее не напугаешь!
– Куда и собирались, – буркнула Мурка. Испуг и злость мешались в душе, создавая странное ощущение, что ее едят изнутри. Фигня какая, ничего в этой машине особенного нет! Мурка глянула на GPS…
– Поворачивает! – заорала она. – Сейчас из того проходного двора нам наперерез выедет! – Она ткнула пальцем в арку.
Улочка-то старая, узенькая, пустынная, только слепые прямоугольники офисных стеклопакетов пялятся. Удобное место, чтоб, как в гангстерских фильмах, ударить автоматной очередью из окна машины и смыться задним ходом, оставив два окровавленных тела валяться посреди улицы!
Не сговариваясь, близняшки бросились обратно по проулку. Пульсирующее пятно на экране GPS перемещалось – черный «Мерседес» выскочил на только что покинутую близняшками улицу. Развернулся – девчонки слышали визг его протекторов по асфальту. Красное пятно на GPS отвернуло в сторону: машина запетляла по проходным дворам.
– Возле офиса перехватить хочет! – хрипло бросила Мурка, цепляясь за водосточную трубу, прежде чем стремительный бег вынес ее из проулка. Старая труба заскрипела, посыпалась ржавчина, Мурку инерцией занесло к стене, она на миг увидела улицу и крыльцо их собственного офиса. Морда автомобиля выглянула из проходного двора.
– Обратно! – крикнула Мурка, толкая замешкавшуюся сестру. Девчонки повернулись и уже в третий раз помчались по проулку.
Наблюдавшая за ними из окошка ветхая бабулька почувствовала, что у нее кружится голова.
– Мало того что сами одинаковые, так еще и бегают туда-сюда! – возмутилась она, глядя, как в вихре развевающихся рыжих волос девчонки длинными скачками несутся по тротуару. – Или это у меня в глазах двоится? А все современная молодежь! – с претензией заключила она и, шаркая тапками, удалилась пить корвалол. И уже не видела, как в проулок ворвался черный «Мерседес» и хищно ринулся в погоню за близняшками.
Мурка кинулась через дорогу, чуть не под колеса юркому «Фиату». Скрежет тормозов, ругань – девчонки проскочили у затормозившего «Фиата» под носом и нырнули в тот же самый проходной двор, которым недавно воспользовался черный «Мерседес». Мурка оглянулась на бегу. Черный «Мерседес» вылетел из проулка на полной скорости. Ткнул в зад несчастный «фиатик», того понесло юзом – он остановился, стукнувшись о припаркованную машину. Истошно заорала сигнализация.
Девчонки рванули через двор: через клумбы с уже отцветающими тюльпанами, детскую площадку с каруселью и горкой. Два рюкзака, взлетев, хлопнулись на крышу ветхого сарая. Ногой на замок, подтянуться – на крышу! Из окна дома заорали – похоже, возмущалась хозяйка сарая. Подхватили рюкзаки и снова бегом по крыше. Прыжок! Приземлились на соседний гараж – загрохотало железо. Пронеслись по плотно примыкающим друг к другу гаражам, точно забором отделяющим один двор от другого. Кромка крыши, и опять прыжок – вниз! Они очутились в соседнем дворе – строй гаражей прикрыл их от преследователей. Снова бегом через двор. Что за чудо эти старые дворы, особенно если убегаешь! Узенький проход вдоль ветхого трехэтажного дома напоминал лисью нору – протиснуться можно только боком и только если ты худенькая, спортивная девчонка четырнадцати лет. В конце длинного темного лаза мелькнул свет, и девчонки выскочили в очередной двор. Только тут Мурка осмелилась глянуть на GPS… И хриплый злобный вопль вырвался из ее груди.
Алое пятно мчалось по экрану, петляя среди проходных дворов и держась строго параллельным курсом с убегающими близняшками. Еще минута – и преследователь опять выскочит им наперерез!
– Что, снова назад побежим? – гневно завопила Кисонька. От собранной со стен лаза побелки ее жемчужно-серая блузка выглядела подобранной на помойке тряпкой, зато черные школьные брюки приобрели грязно-серый цвет. Можно сказать, все в тон! – Вон проходной подъезд! Делаем широкий крюк и прорываемся на проспект! И в торговый центр!
Мурка кивнула. Даже если машина и въедет за ними в торговый центр, там и завязнет, вся увешанная шмотками из ближайшей витрины и плотно окруженная разъяренными охранниками! Снова бегом и снова тормозить, едва не грянувшись всем телом о дверь. Хорошо, что они изучили проходные дворы вокруг офиса, и хорошо, что на двери не домофон, а кодовый замок. Все коды Катька давным-давно выяснила у местных ребят, и теперь они хранились в памяти планшетника! Пальцы скользили, будто замок смазали, кнопки оказались неожиданно тугими… Да открывайся же ты! Мурка прижала кнопки замка еще раз…
Ничего. Ни щелчка. Еще! Ничего, только машинное масло пачкает ладонь…
– Они поменяли замок! – потерянно охнула рядом Кисонька.
Скорее, бегом из ставшего ловушкой двора!
Черный «Мерседес» ворвался в проходной двор как вражеская кавалерия на поле боя. Не снижая скорости, пронесся по объездной дорожке – ленивые голуби кинулись из-под колес, отчаянно хлопая крыльями. Автомобиль мчался прямо на девчонок. Он казался огромным, как грузовик, он закрывал небо, закрывал весь мир, летел на них и не думал останавливаться! Мурка ударилась спиной о запертую дверь подъезда и зажмурилась. Только одна мысль успела вспыхнуть фейерверком невыносимой боли: «Бедная мама!»
Порыв острого, злого, пахнущего бензином ветра взъерошил волосы, скрежетнули тормоза… и все стихло. Негромко курлыкнул успокоившийся голубь. Мурка приоткрыла один глаз. «Мерседес» был прямо перед ними, можно протянуть руку и дотронуться до разогретого капота.
«Прыгаем на капот! – сообразила Мурка. – Мы прорвемся!» И приготовилась прыгать.
Водительская дверца распахнулась. Появилась женская ножка в открытой туфле-лодочке. Из «Мерседеса» выбралась стройная, подтянутая, хоть и немолодая, отлично одетая женщина. Окинула прижавшихся к двери подъезда близняшек долгим взглядом…
– Ну? – визгливо-склочным голосом, так не вяжущимся с ее холеной внешностью, вопросила женщина. – И кто из вас та мерзавка, что позорит моего сына?
Глава 5
Глава 6
– Мы куда? – непривычно писклявым голоском спросила Кисонька.
Тоже испугалась? Не может быть! Сестра только кажется девочкой-цветочком, а по большому счету, еще более отмороженная, чем сама Мурка, – никаким чертом ее не напугаешь!
– Куда и собирались, – буркнула Мурка. Испуг и злость мешались в душе, создавая странное ощущение, что ее едят изнутри. Фигня какая, ничего в этой машине особенного нет! Мурка глянула на GPS…
– Поворачивает! – заорала она. – Сейчас из того проходного двора нам наперерез выедет! – Она ткнула пальцем в арку.
Улочка-то старая, узенькая, пустынная, только слепые прямоугольники офисных стеклопакетов пялятся. Удобное место, чтоб, как в гангстерских фильмах, ударить автоматной очередью из окна машины и смыться задним ходом, оставив два окровавленных тела валяться посреди улицы!
Не сговариваясь, близняшки бросились обратно по проулку. Пульсирующее пятно на экране GPS перемещалось – черный «Мерседес» выскочил на только что покинутую близняшками улицу. Развернулся – девчонки слышали визг его протекторов по асфальту. Красное пятно на GPS отвернуло в сторону: машина запетляла по проходным дворам.
– Возле офиса перехватить хочет! – хрипло бросила Мурка, цепляясь за водосточную трубу, прежде чем стремительный бег вынес ее из проулка. Старая труба заскрипела, посыпалась ржавчина, Мурку инерцией занесло к стене, она на миг увидела улицу и крыльцо их собственного офиса. Морда автомобиля выглянула из проходного двора.
– Обратно! – крикнула Мурка, толкая замешкавшуюся сестру. Девчонки повернулись и уже в третий раз помчались по проулку.
Наблюдавшая за ними из окошка ветхая бабулька почувствовала, что у нее кружится голова.
– Мало того что сами одинаковые, так еще и бегают туда-сюда! – возмутилась она, глядя, как в вихре развевающихся рыжих волос девчонки длинными скачками несутся по тротуару. – Или это у меня в глазах двоится? А все современная молодежь! – с претензией заключила она и, шаркая тапками, удалилась пить корвалол. И уже не видела, как в проулок ворвался черный «Мерседес» и хищно ринулся в погоню за близняшками.
Мурка кинулась через дорогу, чуть не под колеса юркому «Фиату». Скрежет тормозов, ругань – девчонки проскочили у затормозившего «Фиата» под носом и нырнули в тот же самый проходной двор, которым недавно воспользовался черный «Мерседес». Мурка оглянулась на бегу. Черный «Мерседес» вылетел из проулка на полной скорости. Ткнул в зад несчастный «фиатик», того понесло юзом – он остановился, стукнувшись о припаркованную машину. Истошно заорала сигнализация.
Девчонки рванули через двор: через клумбы с уже отцветающими тюльпанами, детскую площадку с каруселью и горкой. Два рюкзака, взлетев, хлопнулись на крышу ветхого сарая. Ногой на замок, подтянуться – на крышу! Из окна дома заорали – похоже, возмущалась хозяйка сарая. Подхватили рюкзаки и снова бегом по крыше. Прыжок! Приземлились на соседний гараж – загрохотало железо. Пронеслись по плотно примыкающим друг к другу гаражам, точно забором отделяющим один двор от другого. Кромка крыши, и опять прыжок – вниз! Они очутились в соседнем дворе – строй гаражей прикрыл их от преследователей. Снова бегом через двор. Что за чудо эти старые дворы, особенно если убегаешь! Узенький проход вдоль ветхого трехэтажного дома напоминал лисью нору – протиснуться можно только боком и только если ты худенькая, спортивная девчонка четырнадцати лет. В конце длинного темного лаза мелькнул свет, и девчонки выскочили в очередной двор. Только тут Мурка осмелилась глянуть на GPS… И хриплый злобный вопль вырвался из ее груди.
Алое пятно мчалось по экрану, петляя среди проходных дворов и держась строго параллельным курсом с убегающими близняшками. Еще минута – и преследователь опять выскочит им наперерез!
– Что, снова назад побежим? – гневно завопила Кисонька. От собранной со стен лаза побелки ее жемчужно-серая блузка выглядела подобранной на помойке тряпкой, зато черные школьные брюки приобрели грязно-серый цвет. Можно сказать, все в тон! – Вон проходной подъезд! Делаем широкий крюк и прорываемся на проспект! И в торговый центр!
Мурка кивнула. Даже если машина и въедет за ними в торговый центр, там и завязнет, вся увешанная шмотками из ближайшей витрины и плотно окруженная разъяренными охранниками! Снова бегом и снова тормозить, едва не грянувшись всем телом о дверь. Хорошо, что они изучили проходные дворы вокруг офиса, и хорошо, что на двери не домофон, а кодовый замок. Все коды Катька давным-давно выяснила у местных ребят, и теперь они хранились в памяти планшетника! Пальцы скользили, будто замок смазали, кнопки оказались неожиданно тугими… Да открывайся же ты! Мурка прижала кнопки замка еще раз…
Ничего. Ни щелчка. Еще! Ничего, только машинное масло пачкает ладонь…
– Они поменяли замок! – потерянно охнула рядом Кисонька.
Скорее, бегом из ставшего ловушкой двора!
Черный «Мерседес» ворвался в проходной двор как вражеская кавалерия на поле боя. Не снижая скорости, пронесся по объездной дорожке – ленивые голуби кинулись из-под колес, отчаянно хлопая крыльями. Автомобиль мчался прямо на девчонок. Он казался огромным, как грузовик, он закрывал небо, закрывал весь мир, летел на них и не думал останавливаться! Мурка ударилась спиной о запертую дверь подъезда и зажмурилась. Только одна мысль успела вспыхнуть фейерверком невыносимой боли: «Бедная мама!»
Порыв острого, злого, пахнущего бензином ветра взъерошил волосы, скрежетнули тормоза… и все стихло. Негромко курлыкнул успокоившийся голубь. Мурка приоткрыла один глаз. «Мерседес» был прямо перед ними, можно протянуть руку и дотронуться до разогретого капота.
«Прыгаем на капот! – сообразила Мурка. – Мы прорвемся!» И приготовилась прыгать.
Водительская дверца распахнулась. Появилась женская ножка в открытой туфле-лодочке. Из «Мерседеса» выбралась стройная, подтянутая, хоть и немолодая, отлично одетая женщина. Окинула прижавшихся к двери подъезда близняшек долгим взглядом…
– Ну? – визгливо-склочным голосом, так не вяжущимся с ее холеной внешностью, вопросила женщина. – И кто из вас та мерзавка, что позорит моего сына?
Глава 5
Мотькина мать
Мурка мгновенно поняла, кто перед ней. Тоже еще, нашлась тайна, покрытая мраком в три слоя. На яркой кожаной сумочке женщины, как брелок, болтался меховой хвостик, а широкий шелковый шарф был на концах чуть-чуть, самую малость, опушен светлым мехом.
– Члены этой семьи всегда используют себя как живую рекламу бизнеса? – оглядев «меховые добавки» на костюмчике для мая месяца, поинтересовалась Мурка.
– Соболевы хозяйственные… как хомяки, – меланхолично ответила Кисонька. – Все в дом, все в дом…
На лице женщины промелькнула растерянность – кажется, не на такое начало разговора она рассчитывала.
– И зачем мы удирали-то? – досадливо буркнула Мурка.
– Не скажи, – мотнула головой сестра. – Если б я знала, кто за нами гонится, – вдвое быстрее бы бежала. Я-то думала, нас всего лишь убивать будут, а это, оказывается, Мотина мама за сыночка заступаться приехала.
– Не смей упоминать моего сына! – взвизгнула женщина. – Ты мизинца его не стоишь!
– Если мы и продадим Кисоньку, точно не за такую бесполезную в хозяйстве вещь, как Мотин мизинец, – очень серьезно заверила Мурка. – Нам в Арабских Эмиратах еще год назад за нее десять тысяч долларов и «Порш» предлагали! – гордо заявила она и вполголоса добавила: – До сих пор считаю, надо было соглашаться.
За что немедленно получила от сестры локтем в бок, но не обиделась. Облегчение, невыносимое, оглушающее облегчение звенело в крови, ударяло в нос, как шипучая минералка, и взрывалось фонтанчиками невольного смеха. Они живы, их никто не собирался убивать, просто ненормальная Мотина мамаша (а какой она может быть у такого сыночка? Нормальная его б еще в колыбельке удавила!) приехала разбираться с Кисонькой. Вроде тех мамочек, что в песочнице грудью встают за ведерко и совочек своего малыша…
Стоп! Откуда эта сумасшедшая знает, что Кисоньку надо караулить рядом с офисом «Белого гуся»? Мурка напряженно поглядела на «меховую маму». Та злобно взвизгнула:
– Не смейте переговариваться, будто меня здесь нет! Смотреть на меня! А ты, девчонка, чего пялишься?
– Так смотреть или не смотреть? – вежливо уточнила Мурка.
– Мой сын тобой не интересуется, так что ты меня тоже не интересуешь, – отрезала женщина. Она метнула презрительный взгляд на изгвазданные побелкой Кисонькины брюки и блузку и скривилась. – Хотя не понимаю, как моему тонкому мальчику…
Кисонька, истерично захохотав, удостоилась нового презрительного взгляда и финальной части фразы:
– Могла понравиться такая… такая… – Мотина мама развела руками.
– Ой, а вы ему скажите! – умоляюще сложила руки Кисонька. – Ну что я его недостойна и вообще… Он же вас послушает, правда? Или нет? – уже без особой надежды переспросила она.
Мотина мама оставила эти слова без внимания.
– Но если он уже выбрал тебя… – она покачала головой, словно сокрушаясь: как он мог! – То ты обязана проявить к мальчику внимание, которого он заслуживает!
– Папа категорически запретил нам его бить, – вырвалось у Мурки.
Какой это по счету был презрительный взгляд, девочка не помнила. Если бы эти взгляды были материальны, они бы уже по всему двору валялись!
– Ты кем себя возомнила, девчонка? Брюсом Ли? Сына моего она побьет! – И для разнообразия презрительный взгляд сменился презрительным фырканьем.
Как говорила Алиса, которая «В Стране чудес»: «Все страньше и страньше…» Мотина мама караулит Кисоньку перед офисом, но при этом не знает, что сестры Косинские – кандидаты в мастера спорта по рукопашному бою. Не знает или прикидывается?
– Ты должна уважать Матвея! Ему всего семнадцать лет, а он уже снял три клипа…
– Только не надо больше о песнях, о том, в скольких институтах он учится, и о статьях на сайтах! – взмолилась Кисонька.
– Его весь город смотрит! – все-таки напомнила Мотина мама.
– Весь город его переключает, – отрезала девочка. – А кто не переключает, тот нервно ищет пульт. Но если ему нужно мое уважение, честное слово, я согласна его уважить! Только бы отстал! Пожму руку, даже назову по имени-отчеству… Как его там, Матвей… – и Кисонька уставилась на Мотину маму, ожидая подсказки.
– Мой бывший муж не заслуживает такого талантливого сына! – неожиданно взъярилась та. – Он отказался организовать Матвею выступление на Запорожском телевидении, хотя ему это ничего не стоило! Ну кроме денег, конечно! Требовал, чтоб Матвей бросил творчество! Говорил, что если за песни нашего сына приходится платить нам, надо бросать, как он выразился «эту байду и заняться серьезным делом»!
Девчонки сразу преисполнились к Мотиному папе определенным уважением.
– Ну и пусть пока приходится платить! Всем приходится! – продолжала возмущаться Мотина мама. – «Талантам нужно помогать, бездарности пробьются сами!»
Мурка вопросительно поглядела на сестру.
– Лев Озеров, поэт начала двадцатого века, – немедленно отрапортовала шибко грамотная Кисонька. – Наверное, единственная его строчка, которую до сих пор помнят.
– Получается, мы с тобой в чемпионки Европы выбились от большой бездарности? – возмутилась Мурка. – А те, кому подсуживать пытались, они как раз таланты, это им так помогали?
Кисонька кивнула – она слушала сестру краем уха, с интересом внимая воплям Мотиной мамаши:
– Но мой муж ничего не понял – он просто бросил нас и уехал!
Кисонька разбиралась не только в искусстве, но еще и в парнях, девчонках и их отношениях. Взрослые дядьки и тетки – это, по сути, те же парни и девчонки, только им уже можно жениться, разводиться, делить детей (хорошо, если не пополам!) и имущество. А ведь муж бросил тетеньку совсем недавно! – прикинула Кисонька. Только «свежеброшенные» вот так готовы рассказывать о «подлом негодяе» каждому встречному. И бросил, похоже, из-за Моти и его талантов, которым непрерывно нужно помогать. Жалко только, поздновато: Запорожской области повезло, а вот отравить Мотиным творчеством их родной город папа еще успел.
– Матвей творческий, ранимый человек! Отцовское предательство нанесло ему непоправимую душевную травму, и я не позволю, чтобы какая-то девчонка усугубила это страшное потрясение! – Женщина нависла над Кисонькой, ее глаза – безумные и страшные – оказались близко-близко. – Если ты снова обидиш-ш-шь моего мальчика, ты пожалеешь! Я тебя где угодно найду…
– А как в этот раз нашли? – вмешалась Мурка, уже не знавшая, как бы так похитрее выспросить, почему Мотина мама ждала их именно возле агентства.
Очередной взгляд девочку не впечатлил – видно, уже выработался иммунитет.
– Что вас искать, – процедила та. – Один из моих бутиков тут, на соседней улице. Мои продавцы постоянно видят, как две одинаковые ярко-рыжие девочки забегают в проходной двор напротив! Господи, ярко-рыжая, да еще и с сестрой-близнецом! Неужели Матвей не мог найти кого-то более утонченного?
Кисонька всерьез обиделась. Она всегда считала себя девушкой очень даже утонченной. Можно сказать, тоньше нее только провод от зарядника!
– Думаете, я не видела, как вы трусливо из-за угла подглядывали? – продолжала Мотина мама, указывая на зеркальце заднего вида в своей машине.
Кисонька обиделась еще сильнее.
– А уж сообразить, куда вы удирать будете, несложно! – с явным превосходством в голосе продолжала мама. – Я здесь каждый двор изучила, когда помещение для магазина выбирала. Надеюсь, ты поняла, что от меня не сбежать – попробовала вот только что, и не вышло! – торжествующе заключила она. – Я всегда буду на шаг впереди тебя, а уж для своего сына что угодно сделаю! Он должен получать все, чего хочет!
– Почему это? – изумилась Кисонька.
– Потому что он – мой сын! – яростно провозгласила та. – Позвонишь ему, извинишься за свое безобразное поведение, скажешь, что все поняла, разобралась в своих чувствах… Чувства какой-то рыжей девчонки, вот еще новости! – брезгливо скривилась она. – И теперь просто счастлива быть его девушкой! А иначе – берегись! – Мотина мама повернулась на каблуках и шагнула к распахнутой дверце машины.
Заворчал мотор, и черный «Мерседес» отъехал, освобождая проход.
– Догадался бы Мотькин папа сбежать от жены с младенцем на руках, может, и вырос бы Соболев нормальным парнем, – задумчиво сказала Мурка.
– Наверное, ее можно как-то… оправдать? Материнская любовь… – неуверенно пробормотала Кисонька. – Вдруг Мотя в детстве много болел…
– Нельзя, – отрезала Мурка. – Если она так его любит, получается, наша мама, которая по улицам за твоими бойфрендами не гоняется и вместо меня противников на татами не бьет, – нас не любит? Оправдать эту ненормальную тетку – значит осудить нашу маму! И папу заодно!
Кисонька поглядела на сестру с уважением. Мурка вроде прямая, простодушная, а потом как скажет что-нибудь, и понимаешь, что прямота – вовсе не глупость, а имидж такой.
– Но уезжать надо. Все-все, в Бердянск, в Бердянск… – заключила Мурка.
– Да, меня его мамаша тоже напугала, – согласилась Кисонька.
– Меня не она напугала, – решительно мотнула головой Мурка. – Меня пугает, что мы постоянно вокруг агентства светимся! Неплохо бы нам побыть от «Белого гуся» подальше и вообще отдохнуть от детективов, а то вон, от скандальной тетки, как от убийцы, драпаем!
– Члены этой семьи всегда используют себя как живую рекламу бизнеса? – оглядев «меховые добавки» на костюмчике для мая месяца, поинтересовалась Мурка.
– Соболевы хозяйственные… как хомяки, – меланхолично ответила Кисонька. – Все в дом, все в дом…
На лице женщины промелькнула растерянность – кажется, не на такое начало разговора она рассчитывала.
– И зачем мы удирали-то? – досадливо буркнула Мурка.
– Не скажи, – мотнула головой сестра. – Если б я знала, кто за нами гонится, – вдвое быстрее бы бежала. Я-то думала, нас всего лишь убивать будут, а это, оказывается, Мотина мама за сыночка заступаться приехала.
– Не смей упоминать моего сына! – взвизгнула женщина. – Ты мизинца его не стоишь!
– Если мы и продадим Кисоньку, точно не за такую бесполезную в хозяйстве вещь, как Мотин мизинец, – очень серьезно заверила Мурка. – Нам в Арабских Эмиратах еще год назад за нее десять тысяч долларов и «Порш» предлагали! – гордо заявила она и вполголоса добавила: – До сих пор считаю, надо было соглашаться.
За что немедленно получила от сестры локтем в бок, но не обиделась. Облегчение, невыносимое, оглушающее облегчение звенело в крови, ударяло в нос, как шипучая минералка, и взрывалось фонтанчиками невольного смеха. Они живы, их никто не собирался убивать, просто ненормальная Мотина мамаша (а какой она может быть у такого сыночка? Нормальная его б еще в колыбельке удавила!) приехала разбираться с Кисонькой. Вроде тех мамочек, что в песочнице грудью встают за ведерко и совочек своего малыша…
Стоп! Откуда эта сумасшедшая знает, что Кисоньку надо караулить рядом с офисом «Белого гуся»? Мурка напряженно поглядела на «меховую маму». Та злобно взвизгнула:
– Не смейте переговариваться, будто меня здесь нет! Смотреть на меня! А ты, девчонка, чего пялишься?
– Так смотреть или не смотреть? – вежливо уточнила Мурка.
– Мой сын тобой не интересуется, так что ты меня тоже не интересуешь, – отрезала женщина. Она метнула презрительный взгляд на изгвазданные побелкой Кисонькины брюки и блузку и скривилась. – Хотя не понимаю, как моему тонкому мальчику…
Кисонька, истерично захохотав, удостоилась нового презрительного взгляда и финальной части фразы:
– Могла понравиться такая… такая… – Мотина мама развела руками.
– Ой, а вы ему скажите! – умоляюще сложила руки Кисонька. – Ну что я его недостойна и вообще… Он же вас послушает, правда? Или нет? – уже без особой надежды переспросила она.
Мотина мама оставила эти слова без внимания.
– Но если он уже выбрал тебя… – она покачала головой, словно сокрушаясь: как он мог! – То ты обязана проявить к мальчику внимание, которого он заслуживает!
– Папа категорически запретил нам его бить, – вырвалось у Мурки.
Какой это по счету был презрительный взгляд, девочка не помнила. Если бы эти взгляды были материальны, они бы уже по всему двору валялись!
– Ты кем себя возомнила, девчонка? Брюсом Ли? Сына моего она побьет! – И для разнообразия презрительный взгляд сменился презрительным фырканьем.
Как говорила Алиса, которая «В Стране чудес»: «Все страньше и страньше…» Мотина мама караулит Кисоньку перед офисом, но при этом не знает, что сестры Косинские – кандидаты в мастера спорта по рукопашному бою. Не знает или прикидывается?
– Ты должна уважать Матвея! Ему всего семнадцать лет, а он уже снял три клипа…
– Только не надо больше о песнях, о том, в скольких институтах он учится, и о статьях на сайтах! – взмолилась Кисонька.
– Его весь город смотрит! – все-таки напомнила Мотина мама.
– Весь город его переключает, – отрезала девочка. – А кто не переключает, тот нервно ищет пульт. Но если ему нужно мое уважение, честное слово, я согласна его уважить! Только бы отстал! Пожму руку, даже назову по имени-отчеству… Как его там, Матвей… – и Кисонька уставилась на Мотину маму, ожидая подсказки.
– Мой бывший муж не заслуживает такого талантливого сына! – неожиданно взъярилась та. – Он отказался организовать Матвею выступление на Запорожском телевидении, хотя ему это ничего не стоило! Ну кроме денег, конечно! Требовал, чтоб Матвей бросил творчество! Говорил, что если за песни нашего сына приходится платить нам, надо бросать, как он выразился «эту байду и заняться серьезным делом»!
Девчонки сразу преисполнились к Мотиному папе определенным уважением.
– Ну и пусть пока приходится платить! Всем приходится! – продолжала возмущаться Мотина мама. – «Талантам нужно помогать, бездарности пробьются сами!»
Мурка вопросительно поглядела на сестру.
– Лев Озеров, поэт начала двадцатого века, – немедленно отрапортовала шибко грамотная Кисонька. – Наверное, единственная его строчка, которую до сих пор помнят.
– Получается, мы с тобой в чемпионки Европы выбились от большой бездарности? – возмутилась Мурка. – А те, кому подсуживать пытались, они как раз таланты, это им так помогали?
Кисонька кивнула – она слушала сестру краем уха, с интересом внимая воплям Мотиной мамаши:
– Но мой муж ничего не понял – он просто бросил нас и уехал!
Кисонька разбиралась не только в искусстве, но еще и в парнях, девчонках и их отношениях. Взрослые дядьки и тетки – это, по сути, те же парни и девчонки, только им уже можно жениться, разводиться, делить детей (хорошо, если не пополам!) и имущество. А ведь муж бросил тетеньку совсем недавно! – прикинула Кисонька. Только «свежеброшенные» вот так готовы рассказывать о «подлом негодяе» каждому встречному. И бросил, похоже, из-за Моти и его талантов, которым непрерывно нужно помогать. Жалко только, поздновато: Запорожской области повезло, а вот отравить Мотиным творчеством их родной город папа еще успел.
– Матвей творческий, ранимый человек! Отцовское предательство нанесло ему непоправимую душевную травму, и я не позволю, чтобы какая-то девчонка усугубила это страшное потрясение! – Женщина нависла над Кисонькой, ее глаза – безумные и страшные – оказались близко-близко. – Если ты снова обидиш-ш-шь моего мальчика, ты пожалеешь! Я тебя где угодно найду…
– А как в этот раз нашли? – вмешалась Мурка, уже не знавшая, как бы так похитрее выспросить, почему Мотина мама ждала их именно возле агентства.
Очередной взгляд девочку не впечатлил – видно, уже выработался иммунитет.
– Что вас искать, – процедила та. – Один из моих бутиков тут, на соседней улице. Мои продавцы постоянно видят, как две одинаковые ярко-рыжие девочки забегают в проходной двор напротив! Господи, ярко-рыжая, да еще и с сестрой-близнецом! Неужели Матвей не мог найти кого-то более утонченного?
Кисонька всерьез обиделась. Она всегда считала себя девушкой очень даже утонченной. Можно сказать, тоньше нее только провод от зарядника!
– Думаете, я не видела, как вы трусливо из-за угла подглядывали? – продолжала Мотина мама, указывая на зеркальце заднего вида в своей машине.
Кисонька обиделась еще сильнее.
– А уж сообразить, куда вы удирать будете, несложно! – с явным превосходством в голосе продолжала мама. – Я здесь каждый двор изучила, когда помещение для магазина выбирала. Надеюсь, ты поняла, что от меня не сбежать – попробовала вот только что, и не вышло! – торжествующе заключила она. – Я всегда буду на шаг впереди тебя, а уж для своего сына что угодно сделаю! Он должен получать все, чего хочет!
– Почему это? – изумилась Кисонька.
– Потому что он – мой сын! – яростно провозгласила та. – Позвонишь ему, извинишься за свое безобразное поведение, скажешь, что все поняла, разобралась в своих чувствах… Чувства какой-то рыжей девчонки, вот еще новости! – брезгливо скривилась она. – И теперь просто счастлива быть его девушкой! А иначе – берегись! – Мотина мама повернулась на каблуках и шагнула к распахнутой дверце машины.
Заворчал мотор, и черный «Мерседес» отъехал, освобождая проход.
– Догадался бы Мотькин папа сбежать от жены с младенцем на руках, может, и вырос бы Соболев нормальным парнем, – задумчиво сказала Мурка.
– Наверное, ее можно как-то… оправдать? Материнская любовь… – неуверенно пробормотала Кисонька. – Вдруг Мотя в детстве много болел…
– Нельзя, – отрезала Мурка. – Если она так его любит, получается, наша мама, которая по улицам за твоими бойфрендами не гоняется и вместо меня противников на татами не бьет, – нас не любит? Оправдать эту ненормальную тетку – значит осудить нашу маму! И папу заодно!
Кисонька поглядела на сестру с уважением. Мурка вроде прямая, простодушная, а потом как скажет что-нибудь, и понимаешь, что прямота – вовсе не глупость, а имидж такой.
– Но уезжать надо. Все-все, в Бердянск, в Бердянск… – заключила Мурка.
– Да, меня его мамаша тоже напугала, – согласилась Кисонька.
– Меня не она напугала, – решительно мотнула головой Мурка. – Меня пугает, что мы постоянно вокруг агентства светимся! Неплохо бы нам побыть от «Белого гуся» подальше и вообще отдохнуть от детективов, а то вон, от скандальной тетки, как от убийцы, драпаем!
Глава 6
С Понудельника на Вторкик
Раскаленная лава должна течь медленно, будто густое масло, но ярко-оранжевый, дышащий жаром поток катился по склону стремительно, как ручьи вдоль тротуаров после майского ливня. Лава накрывала камни, могучие валуны чернели, начинали дымиться, как края горящей бумаги, и словно таять, растворяясь клубящимся дымом. Кисонька перепрыгивала горящие ручейки, иногда узкие, как лента, иногда широкие, как разложенный диван. Горячая земля жгла босые ноги, казалось, по ним прошлись наждаком. Черный камень истаял прямо под ногой – она едва успела перепрыгнуть на соседний. Но останавливаться нельзя, надо бежать, бежать быстро… Шуба гналась за ней!
Кисонька обернулась. Шуба была громадная, черная и гладкая, ее пошили из крысы, одной-единственной черной крысы – крысиная башка со вставленными вместо глаз стекляшками болталась капюшоном, а по краям рукавов свисали крысиные лапки со скрюченными когтями. Шуба шла через лаву, огненные потоки лизали меховой подол. Между распахнутыми полами царила убийственная чернота. Кисонька знала: если она нагонит, навалится на плечи, застегнется на круглые, черные пуговицы с четырьмя дырочками, пустота поглотит ее. Гладкий мех забьет рот, подавляя крики, закроет глаза, залезет в нос, мешая дышать. И она будет вечно вариться в жарких, душных недрах крысиного меха, растворяясь, как камни, только медленно, очень медленно…
Девочка всхлипнула и побежала вновь. Прыжок, прыжок, с камня на камень! Один оказался гладким и скользким, как лед, Кисонька зашаталась. Поток лавы выбросил гибкое, как у спрута, щупальце, которое вкрадчиво обернулось вокруг щиколотки. Щупальца спутывали колени, обвивали бедра. Кисонька попыталась сорвать эти путы, и те захлестнули запястья. Темная тень упала на нее. Шуба шла прямо по лаве, и рукава ее были широко распахнуты, точно собирались обнять. Девчонка судорожно рванулась, и тут же темное, жаркое, страшное накинулось на нее, накрывая с головой. Она закричала, изо всей силы лягнула ногой… и с глухим «бум!» сверзилась с дивана.
Надежда Петровна, мама Вадьки и Катьки, стояла в паре шагов от нее, выставив перед собой покрывало, будто щит.
– Я тебя укрыть хотела, ты плед сбросила… – испуганно пролепетала она.
Тяжело дышащая, мокрая, как из-под душа, Кисонька огляделась. Она сидела на полу – ноги ее плотно спутал сброшенный во сне плед. Было жарко, а жесткая шерсть царапала ступни как наждаком.
– Не надо, – пробормотала Кисонька. – Я… Я вас лягнула? Извините, я не хотела, мне кошмар приснился.
– Ничего… – неуверенно ответила Надежда Петровна. – Это ты извини, – она понизила голос до шепота, косясь на спящую на разложенном диване Мурку и Катьку на соседней кровати. – Я пойду завтрак делать, а вы еще можете полчасика полежать, – и тихонько вышла.
Кисонька выпуталась из пледа, заползла обратно на диван и тут же натянула плед себе на плечи – теперь ее била дрожь.
– Ты чего диван качаешь? – сонно пробурчала сестра и перевернулась на другой бок. Старый диван с разболтанными пружинами закачался еще больше – прямо как море, на которое они собирались!
– Шубу во сне видела. Из крыс, – пробурчала Кисонька.
Мурка приподняла встрепанную голову, вызвав новое качание дивана.
– Вот уедем, и все будет в порядке! – пробормотала она, пытаясь снова устроиться поудобней.
Оптимистка Мурка, верит в людей. В смысле, что люди гораздо больше хотят хорошего себе, чем плохого окружающим, и за каждым преступлением обязательно стоит выгода. Если даже человек, по сути, гад, но потерять от преступления может больше, чем приобрести, будет он сидеть тихо и никого не беспокоить. А Кисонька за время работы в «Белом гусе» поняла, что не все измеряется деньгами. К сожалению. Есть люди, которые пакостят просто из любви к искусству, не считаясь с собственными потерями. Для Мотиной мамы люди – она сама и, конечно, ее сын. А все остальные появились на свет исключительно для удовлетворения желаний мамы и особенно – Моти. Любая попытка окружающих объяснить, что они вообще-то сами по себе, со своими планами и желаниями, вызывает у мамы искреннее негодование. Вместо того чтобы явиться к Соболеву с повинной, Кисонька удрала из дому. Что же теперь будет?
– Все выспались, – зевнула Мурка. – Мы тут, родители – дома, если, конечно, Мотя поверил, что мы уехали. А то я не знаю, о чем ты думаешь! – Мурка сладко потянулась. – Что Мотина мама совершенно отмороженная, и не возьмет ли она наших родителей в заложники, чтобы наказать тебя за неповиновение.
– И что? – напряженно переспросила Кисонька.
– С ума ты сходишь, вот что! – хладнокровно объявила сестра. – Мотя – псих наследственный, а ты заразилась. Кто она вообще такая, эта мама, чтоб мы ее боялись?
– Что ж мы тогда удираем? – ворчливо спросила Кисонька.
– Потому что ситуация у нас идиотская. Мотя поет тебе о любви, это ненаказуемо. Нельзя у нас, как в Америке: по решению суда запретить приставучему козлу приближаться к тебе ближе, чем на сто метров! Наоборот, если мы ему в ответ на его любовь нехорошее сделаем, получим серьезные проблемы. Лучше уехать и переждать, авось его неземное чувство за недельку выветрится. Или он отвлечется на что-нибудь…
– На американского продюсера, который так и не приехал в аэропорт, – буркнула девочка. – Мамочка сына своего утешает и ненавидит весь мир, который сговорился против ее мальчика.
– Думаю, у нее есть проблема поважнее, – Мурка зло улыбнулась. – Я попросила Вадьку сообщить номер ее машины водителю того «Фиата», что она стукнула. Там, помниться, еще машины побились… Не водитель, так страховщики до нее доберутся!
– Ну что вы шепчетесь! – ворчливо высказалась Катька. – Спать не даете! – И, решив, что раз не дают, то и не надо, спустила ноги на пол. Любимец и символ их детективного агентства, боевой белый гусь Евлампий Харлампиевич, дрых в плетеной кошачьей корзинке возле ее кровати. Сейчас он приоткрыл круглый черный глаз, поглядел на хозяйкины ноги и призадумался – то ли тоже вылезать, то ли подремать еще.
– А неплохо вчера посидели! – вспоминая вечер у компьютера и ведро попкорна, перемешанного с мамиными пирожками, улыбнулась Катька.
Мурка улыбнулась в ответ. Ночевка в чужом доме – все равно что маленькая турпоездка. Совсем другая жизнь! В одной комнате Вадькиной «двушки» жил сам Вадька, другую делили мама с Катькой, ну и, конечно, Евлампием Харлампиевичем. На самом деле с Вадькиными-Катькиными заработками в агентстве давно можно было продать эту квартиру и купить трехкомнатную, но… Как объяснить маме, откуда взялись деньги? У Вадьки хоть комната есть, вся забитая техникой, а у Катьки – только письменный стол с висящим над ним расписанием уроков. Мурка поглядела на расписание: сама б умерла – не повесила, но у Катькиной мамы не забалуешься – учет и контроль! Потом посмотрела на расписание еще раз. Сползла с качающегося дивана и подошла поближе. Заинтересованная Кисонька последовала за ней.
– Катька, – задушенным голосом поинтересовалась Мурка. – Это вот какой день недели?
– Понедельник! – возмутилась Катька. – Неприятный такой, сразу после воскресенья.
– Ага, неприятный, нудный, поэтому тут и написано – «понудельник»! – ехидно сообщила Мурка.
– Вторник тебе, видно, тоже не нравится, потому как у тебя он «вторкик», – подхватила Кисонька. – Не иначе как от английского «kick»[5]. Ногами тебя пинают по вторникам!
За «понудельником» и «вторкиком» следовала «седа», в соседней колонке красовалась «потица», за ней – «сдубота» (Мурка предположила, что это такой специальный день, чтоб грянуться с дуба), и последним шел «воскесун». Среди разнообразия совершенно новых дней недели гордо сиял «четверг», написанный без единой ошибки, даже буква «г» на конце не потерялась! Аж обидно, из него ведь тоже много интересного соорудить можно!
– Ну и что? Мне это расписание училке не сдавать! – пожала плечами Катька.
– Катька, тебе сколько лет? – вкрадчиво поинтересовалась Кисонька.
– Одиннадцать с половиной! – сообщила Катька, явно гордясь почтенным и заслуживающим уважение возрастом.
– Ну и сколько тебе будет, когда ты писать научишься? Шестьдесят?
– Постель собирай, раз такая правильная, – решительно, а главное, очень по существу возразила Катька и запустила в Кисоньку подушкой. Они еще немножко покидались подушками втроем. Мурка счастливо улыбалась – классно-то как! И будет классно целую неделю! Они с девчонками поселятся в одной комнате, парни – в другой! Море, солнце и никаких Мотей, никаких расследований и никаких взрослых! Даже от самых лучших родителей надо иногда отдыхать.
Мурка вооружилась зубной щеткой и направилась в ванную. Евлампий Харлампиевич шлепал впереди, и, когда девочка взялась за ручку, гусь обернулся и обдал ее уничтожающим взглядом.
– Ах, простите! – немедленно рассыпалась в извинениях Мурка.
Гусь подцепил дверь клювом и исчез внутри. И принялся возиться, треща перьями. Не иначе как клюв чистил.
Мурка решила пока заглянуть в Вадькину комнату. За дверью открывалась привычная картина. Несмотря на ясное утро, горела настольная лампа и светился монитор. На столе выстроилась батарея пустых чашек, а глаза у парня под очками были красные, как у перебравшего крови вампира.
– Опять всю ночь не спал? – возмутилась Мурка. – Раньше к экзаменам готовился, а теперь что?
Вадька широко, по-собачьи, зевнул.
– Менуаоная-интеет-оимпиада! – сквозь зевок прогудел он, захлопнул рот, будто муху зубами поймал, и уже связно повторил. – Международная-интернет-олимпиада по проге. По программированию. Я думал, на следующей неделе последние задачи сделаю, но раз мы уезжаем, пришлось всю ночь сидеть. Там крайний срок сдачи – четверг, – и он ткнул пальцем в прилепленную над столом желтенькую бумажку-«напоминалочку». На ней большими буквами было написано: «Последний день – червер!»
Мурка засмеялась. Четверг от семейства Тихоновых тоже не ушел!
– Хоть первое место займешь? – спросила она.
– С ума сошла – это ж международная олимпиада! Тут бы хоть в первую двадцатку войти. Лучше, конечно, в первую десятку. Ну, одно из призовых мест, конечно, лучше всего… В общем, может, и пробьемся! – бодро закончил Вадька.
– Бездарность ты моя! – засмеялась Мурка.
– Почему? – изумился парень.
– Потому что пробиваешься сам, – строго пояснила она. – А настоящий талант ждет, когда ему помогут! Ты разве не знал?
– Нет, – помотал всклокоченной башкой Вадька. – И, не понял ничего, снова с хрустом зевнул. – Хорошо, что ваш папа эту поездку придумал! Никаких экзаменов и, главное, никаких расследований, а то я уже звереть начал, а мама… – он невольно понизил голос, точно боялся, что Надежда Петровна подслушивает под дверью. – Мама стала задавать очень… неудобные вопросы. Я, конечно, все на лицей валю, мы там часто допоздна засиживаемся. Но, честное слово, мне уже надоело врать! – Его физиономия стала мечтательной. – Неделя без расследований – и без взрослых! А здорово ваших родителей достало, если они вас одних отпустили! – вдруг задумчиво добавил он.
Мурка пожала плечами – должны же родители когда-то понять, что они с сестрой самостоятельные, ответственные люди и в присмотре не нуждаются!
– Ты вещи-то собрал?
– Да! – Вадька гордо кивнул на сумку с ноутбуком.
– А, пардон, плавки с футболками? – поинтересовалась Мурка.
Вадькина физиономия стала растерянной.
– Я сейчас чего-нибудь… – он распахнул шкаф и близоруко уставился в его недра. – Только не пойму, где тут что…
– Пойду твою маму позову, – вздохнула Мурка.
– Не надо, я сам! – вскинулся Вадька.
– Ты вон спишь на ходу! – отмахнулась девочка.
– Я не на ходу, я… на стою! – сквозь душераздирающий зевок пробубнил Вадька, действительно стоявший у шкафа.
Мурка отправилась на кухню просить маму одного взрослого человека собрать ему в дорогу носки и трусы.
Там весело свистел чайник и шкворчала яичница под тертым сыром – со старым луком, молодой зеленью и черными гренками.
– Мой сыночек опять в Интернете всю ночь торчал, а теперь глаза продрать не может? – поинтересовалась Вадькина мама, ловко расставляя тарелки, наливая чай и нарезая хлеб – кажется, все одновременно.
– Не ругайте его, он программу для олимпиады писал! – горячо вступилась Мурка.
– А можно, я его еще лет пять-шесть поругаю, а уже потом передам тебе в полное владение? – съехидничала та.
Мурка смутилась. Надежда Петровна захихикала совершенно в Катькином стиле. А они еще гадали, в кого малая такая вредная!
– Если бы я полагалась на своего сына, он бы спал в ноутбуке, ел свой ноутбук и на пляж вышел, прикрываясь ноутбуком! Я давно все собрала! – Надежда Петровна кивнула на торчащий в углу кухни толстый, слегка потертый чемодан.
Обычно если Вадька куда-то ехал, так с рюкзаком. Мама собрала Катькины и Вадькины вещи вместе? Это же неудобно! Они в разных комнатах будут жить, пока шмотки поделят, замаются!
– Зови Вадьку завтракать, вот-вот машина придет, мне ваш папа звонил, – велела Надежда Петровна.
– Как у них там ночь прошла? – торопливо спросила Мурка.
– Тихо, – осведомленная о Кисонькиных проблемах, Надежда Петровна пожала плечами. – Вы сказали этому певуну, что уезжаете? – В ее голосе звучало неодобрение – никто в городе не одобрял Матвея Соболева.
– Нет, конечно, – немедленно отреклась от такой глупости Мурка.
– Ну, не знаю… Зови Вадьку!
Мурка вернулась в комнату. Компьютер пищал выпавшим из гнезда птенцом. Вадька сладко спал, улегшись щекой на клавиатуру. Мурка отключила комп, подняла Вадьку и вытолкала на кухню. Там он засунул за щеку хлеб с маслом, наколол кусок яичницы на вилку и задремал снова. Внизу забибикала машина. Катька выскочила на балкон и тут же метнулась обратно.
– Приехали! И Севка уже там! Харли, пошли! – Она метнулась в коридор к зеркалу, прошлась расческой по волосам. От недавно так восхищавших ее негритянских косичек девочка отказалась, от обычных косичек – тоже. Теперь у нее были гладкие волосы длиной до лопаток, и эта простая прическа ей необыкновенно шла, делая лицо тоньше и значительней. Раньше казавшиеся неинтересными светло-русые волосы словно светились. Катька наскоро мазнула помадой по губам, подхватила сумочку и кинулась к дверям – успеть пообщаться с Севой, прежде чем подтянутся остальные. Евлампий Харлампиевич солидно пошлепал следом.
Кисонька обернулась. Шуба была громадная, черная и гладкая, ее пошили из крысы, одной-единственной черной крысы – крысиная башка со вставленными вместо глаз стекляшками болталась капюшоном, а по краям рукавов свисали крысиные лапки со скрюченными когтями. Шуба шла через лаву, огненные потоки лизали меховой подол. Между распахнутыми полами царила убийственная чернота. Кисонька знала: если она нагонит, навалится на плечи, застегнется на круглые, черные пуговицы с четырьмя дырочками, пустота поглотит ее. Гладкий мех забьет рот, подавляя крики, закроет глаза, залезет в нос, мешая дышать. И она будет вечно вариться в жарких, душных недрах крысиного меха, растворяясь, как камни, только медленно, очень медленно…
Девочка всхлипнула и побежала вновь. Прыжок, прыжок, с камня на камень! Один оказался гладким и скользким, как лед, Кисонька зашаталась. Поток лавы выбросил гибкое, как у спрута, щупальце, которое вкрадчиво обернулось вокруг щиколотки. Щупальца спутывали колени, обвивали бедра. Кисонька попыталась сорвать эти путы, и те захлестнули запястья. Темная тень упала на нее. Шуба шла прямо по лаве, и рукава ее были широко распахнуты, точно собирались обнять. Девчонка судорожно рванулась, и тут же темное, жаркое, страшное накинулось на нее, накрывая с головой. Она закричала, изо всей силы лягнула ногой… и с глухим «бум!» сверзилась с дивана.
Надежда Петровна, мама Вадьки и Катьки, стояла в паре шагов от нее, выставив перед собой покрывало, будто щит.
– Я тебя укрыть хотела, ты плед сбросила… – испуганно пролепетала она.
Тяжело дышащая, мокрая, как из-под душа, Кисонька огляделась. Она сидела на полу – ноги ее плотно спутал сброшенный во сне плед. Было жарко, а жесткая шерсть царапала ступни как наждаком.
– Не надо, – пробормотала Кисонька. – Я… Я вас лягнула? Извините, я не хотела, мне кошмар приснился.
– Ничего… – неуверенно ответила Надежда Петровна. – Это ты извини, – она понизила голос до шепота, косясь на спящую на разложенном диване Мурку и Катьку на соседней кровати. – Я пойду завтрак делать, а вы еще можете полчасика полежать, – и тихонько вышла.
Кисонька выпуталась из пледа, заползла обратно на диван и тут же натянула плед себе на плечи – теперь ее била дрожь.
– Ты чего диван качаешь? – сонно пробурчала сестра и перевернулась на другой бок. Старый диван с разболтанными пружинами закачался еще больше – прямо как море, на которое они собирались!
– Шубу во сне видела. Из крыс, – пробурчала Кисонька.
Мурка приподняла встрепанную голову, вызвав новое качание дивана.
– Вот уедем, и все будет в порядке! – пробормотала она, пытаясь снова устроиться поудобней.
Оптимистка Мурка, верит в людей. В смысле, что люди гораздо больше хотят хорошего себе, чем плохого окружающим, и за каждым преступлением обязательно стоит выгода. Если даже человек, по сути, гад, но потерять от преступления может больше, чем приобрести, будет он сидеть тихо и никого не беспокоить. А Кисонька за время работы в «Белом гусе» поняла, что не все измеряется деньгами. К сожалению. Есть люди, которые пакостят просто из любви к искусству, не считаясь с собственными потерями. Для Мотиной мамы люди – она сама и, конечно, ее сын. А все остальные появились на свет исключительно для удовлетворения желаний мамы и особенно – Моти. Любая попытка окружающих объяснить, что они вообще-то сами по себе, со своими планами и желаниями, вызывает у мамы искреннее негодование. Вместо того чтобы явиться к Соболеву с повинной, Кисонька удрала из дому. Что же теперь будет?
– Все выспались, – зевнула Мурка. – Мы тут, родители – дома, если, конечно, Мотя поверил, что мы уехали. А то я не знаю, о чем ты думаешь! – Мурка сладко потянулась. – Что Мотина мама совершенно отмороженная, и не возьмет ли она наших родителей в заложники, чтобы наказать тебя за неповиновение.
– И что? – напряженно переспросила Кисонька.
– С ума ты сходишь, вот что! – хладнокровно объявила сестра. – Мотя – псих наследственный, а ты заразилась. Кто она вообще такая, эта мама, чтоб мы ее боялись?
– Что ж мы тогда удираем? – ворчливо спросила Кисонька.
– Потому что ситуация у нас идиотская. Мотя поет тебе о любви, это ненаказуемо. Нельзя у нас, как в Америке: по решению суда запретить приставучему козлу приближаться к тебе ближе, чем на сто метров! Наоборот, если мы ему в ответ на его любовь нехорошее сделаем, получим серьезные проблемы. Лучше уехать и переждать, авось его неземное чувство за недельку выветрится. Или он отвлечется на что-нибудь…
– На американского продюсера, который так и не приехал в аэропорт, – буркнула девочка. – Мамочка сына своего утешает и ненавидит весь мир, который сговорился против ее мальчика.
– Думаю, у нее есть проблема поважнее, – Мурка зло улыбнулась. – Я попросила Вадьку сообщить номер ее машины водителю того «Фиата», что она стукнула. Там, помниться, еще машины побились… Не водитель, так страховщики до нее доберутся!
– Ну что вы шепчетесь! – ворчливо высказалась Катька. – Спать не даете! – И, решив, что раз не дают, то и не надо, спустила ноги на пол. Любимец и символ их детективного агентства, боевой белый гусь Евлампий Харлампиевич, дрых в плетеной кошачьей корзинке возле ее кровати. Сейчас он приоткрыл круглый черный глаз, поглядел на хозяйкины ноги и призадумался – то ли тоже вылезать, то ли подремать еще.
– А неплохо вчера посидели! – вспоминая вечер у компьютера и ведро попкорна, перемешанного с мамиными пирожками, улыбнулась Катька.
Мурка улыбнулась в ответ. Ночевка в чужом доме – все равно что маленькая турпоездка. Совсем другая жизнь! В одной комнате Вадькиной «двушки» жил сам Вадька, другую делили мама с Катькой, ну и, конечно, Евлампием Харлампиевичем. На самом деле с Вадькиными-Катькиными заработками в агентстве давно можно было продать эту квартиру и купить трехкомнатную, но… Как объяснить маме, откуда взялись деньги? У Вадьки хоть комната есть, вся забитая техникой, а у Катьки – только письменный стол с висящим над ним расписанием уроков. Мурка поглядела на расписание: сама б умерла – не повесила, но у Катькиной мамы не забалуешься – учет и контроль! Потом посмотрела на расписание еще раз. Сползла с качающегося дивана и подошла поближе. Заинтересованная Кисонька последовала за ней.
– Катька, – задушенным голосом поинтересовалась Мурка. – Это вот какой день недели?
– Понедельник! – возмутилась Катька. – Неприятный такой, сразу после воскресенья.
– Ага, неприятный, нудный, поэтому тут и написано – «понудельник»! – ехидно сообщила Мурка.
– Вторник тебе, видно, тоже не нравится, потому как у тебя он «вторкик», – подхватила Кисонька. – Не иначе как от английского «kick»[5]. Ногами тебя пинают по вторникам!
За «понудельником» и «вторкиком» следовала «седа», в соседней колонке красовалась «потица», за ней – «сдубота» (Мурка предположила, что это такой специальный день, чтоб грянуться с дуба), и последним шел «воскесун». Среди разнообразия совершенно новых дней недели гордо сиял «четверг», написанный без единой ошибки, даже буква «г» на конце не потерялась! Аж обидно, из него ведь тоже много интересного соорудить можно!
– Ну и что? Мне это расписание училке не сдавать! – пожала плечами Катька.
– Катька, тебе сколько лет? – вкрадчиво поинтересовалась Кисонька.
– Одиннадцать с половиной! – сообщила Катька, явно гордясь почтенным и заслуживающим уважение возрастом.
– Ну и сколько тебе будет, когда ты писать научишься? Шестьдесят?
– Постель собирай, раз такая правильная, – решительно, а главное, очень по существу возразила Катька и запустила в Кисоньку подушкой. Они еще немножко покидались подушками втроем. Мурка счастливо улыбалась – классно-то как! И будет классно целую неделю! Они с девчонками поселятся в одной комнате, парни – в другой! Море, солнце и никаких Мотей, никаких расследований и никаких взрослых! Даже от самых лучших родителей надо иногда отдыхать.
Мурка вооружилась зубной щеткой и направилась в ванную. Евлампий Харлампиевич шлепал впереди, и, когда девочка взялась за ручку, гусь обернулся и обдал ее уничтожающим взглядом.
– Ах, простите! – немедленно рассыпалась в извинениях Мурка.
Гусь подцепил дверь клювом и исчез внутри. И принялся возиться, треща перьями. Не иначе как клюв чистил.
Мурка решила пока заглянуть в Вадькину комнату. За дверью открывалась привычная картина. Несмотря на ясное утро, горела настольная лампа и светился монитор. На столе выстроилась батарея пустых чашек, а глаза у парня под очками были красные, как у перебравшего крови вампира.
– Опять всю ночь не спал? – возмутилась Мурка. – Раньше к экзаменам готовился, а теперь что?
Вадька широко, по-собачьи, зевнул.
– Менуаоная-интеет-оимпиада! – сквозь зевок прогудел он, захлопнул рот, будто муху зубами поймал, и уже связно повторил. – Международная-интернет-олимпиада по проге. По программированию. Я думал, на следующей неделе последние задачи сделаю, но раз мы уезжаем, пришлось всю ночь сидеть. Там крайний срок сдачи – четверг, – и он ткнул пальцем в прилепленную над столом желтенькую бумажку-«напоминалочку». На ней большими буквами было написано: «Последний день – червер!»
Мурка засмеялась. Четверг от семейства Тихоновых тоже не ушел!
– Хоть первое место займешь? – спросила она.
– С ума сошла – это ж международная олимпиада! Тут бы хоть в первую двадцатку войти. Лучше, конечно, в первую десятку. Ну, одно из призовых мест, конечно, лучше всего… В общем, может, и пробьемся! – бодро закончил Вадька.
– Бездарность ты моя! – засмеялась Мурка.
– Почему? – изумился парень.
– Потому что пробиваешься сам, – строго пояснила она. – А настоящий талант ждет, когда ему помогут! Ты разве не знал?
– Нет, – помотал всклокоченной башкой Вадька. – И, не понял ничего, снова с хрустом зевнул. – Хорошо, что ваш папа эту поездку придумал! Никаких экзаменов и, главное, никаких расследований, а то я уже звереть начал, а мама… – он невольно понизил голос, точно боялся, что Надежда Петровна подслушивает под дверью. – Мама стала задавать очень… неудобные вопросы. Я, конечно, все на лицей валю, мы там часто допоздна засиживаемся. Но, честное слово, мне уже надоело врать! – Его физиономия стала мечтательной. – Неделя без расследований – и без взрослых! А здорово ваших родителей достало, если они вас одних отпустили! – вдруг задумчиво добавил он.
Мурка пожала плечами – должны же родители когда-то понять, что они с сестрой самостоятельные, ответственные люди и в присмотре не нуждаются!
– Ты вещи-то собрал?
– Да! – Вадька гордо кивнул на сумку с ноутбуком.
– А, пардон, плавки с футболками? – поинтересовалась Мурка.
Вадькина физиономия стала растерянной.
– Я сейчас чего-нибудь… – он распахнул шкаф и близоруко уставился в его недра. – Только не пойму, где тут что…
– Пойду твою маму позову, – вздохнула Мурка.
– Не надо, я сам! – вскинулся Вадька.
– Ты вон спишь на ходу! – отмахнулась девочка.
– Я не на ходу, я… на стою! – сквозь душераздирающий зевок пробубнил Вадька, действительно стоявший у шкафа.
Мурка отправилась на кухню просить маму одного взрослого человека собрать ему в дорогу носки и трусы.
Там весело свистел чайник и шкворчала яичница под тертым сыром – со старым луком, молодой зеленью и черными гренками.
– Мой сыночек опять в Интернете всю ночь торчал, а теперь глаза продрать не может? – поинтересовалась Вадькина мама, ловко расставляя тарелки, наливая чай и нарезая хлеб – кажется, все одновременно.
– Не ругайте его, он программу для олимпиады писал! – горячо вступилась Мурка.
– А можно, я его еще лет пять-шесть поругаю, а уже потом передам тебе в полное владение? – съехидничала та.
Мурка смутилась. Надежда Петровна захихикала совершенно в Катькином стиле. А они еще гадали, в кого малая такая вредная!
– Если бы я полагалась на своего сына, он бы спал в ноутбуке, ел свой ноутбук и на пляж вышел, прикрываясь ноутбуком! Я давно все собрала! – Надежда Петровна кивнула на торчащий в углу кухни толстый, слегка потертый чемодан.
Обычно если Вадька куда-то ехал, так с рюкзаком. Мама собрала Катькины и Вадькины вещи вместе? Это же неудобно! Они в разных комнатах будут жить, пока шмотки поделят, замаются!
– Зови Вадьку завтракать, вот-вот машина придет, мне ваш папа звонил, – велела Надежда Петровна.
– Как у них там ночь прошла? – торопливо спросила Мурка.
– Тихо, – осведомленная о Кисонькиных проблемах, Надежда Петровна пожала плечами. – Вы сказали этому певуну, что уезжаете? – В ее голосе звучало неодобрение – никто в городе не одобрял Матвея Соболева.
– Нет, конечно, – немедленно отреклась от такой глупости Мурка.
– Ну, не знаю… Зови Вадьку!
Мурка вернулась в комнату. Компьютер пищал выпавшим из гнезда птенцом. Вадька сладко спал, улегшись щекой на клавиатуру. Мурка отключила комп, подняла Вадьку и вытолкала на кухню. Там он засунул за щеку хлеб с маслом, наколол кусок яичницы на вилку и задремал снова. Внизу забибикала машина. Катька выскочила на балкон и тут же метнулась обратно.
– Приехали! И Севка уже там! Харли, пошли! – Она метнулась в коридор к зеркалу, прошлась расческой по волосам. От недавно так восхищавших ее негритянских косичек девочка отказалась, от обычных косичек – тоже. Теперь у нее были гладкие волосы длиной до лопаток, и эта простая прическа ей необыкновенно шла, делая лицо тоньше и значительней. Раньше казавшиеся неинтересными светло-русые волосы словно светились. Катька наскоро мазнула помадой по губам, подхватила сумочку и кинулась к дверям – успеть пообщаться с Севой, прежде чем подтянутся остальные. Евлампий Харлампиевич солидно пошлепал следом.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента