Страница:
У Гельки Пафнулина, конечно, сразу же, еще накануне того дня, заболел живот. Он стал ныть, корчиться и получил-таки от доктора порцию очистительного. Зато порцию мороженого, причитавшуюся ему за обедом, чтобы оно не повредило больному, с удовольствием съел Тараска за его здоровье. Ну, разумеется, Тонида, Тараска, Несметнов и все мальчики из палатки номер четыре, как и многие другие ребята, кто был покрепче и постарше, собрались идти на субботник в колхоз. Принца решили, конечно, не брать с собой. Но, услышав об этом, Дэлихьяр кинулся к начальнику: - Михаил Борисович, почему, у-это, меня совсем не берут? - Милый ты мой, дружочек дорогой! - Начальник старался говорить как можно убедительнее. - Ну королевское ли это дело - помидоры собирать? - А почему, у-это, Ленин?.. Когда на субботник работать, он тоже вместе таскал... Ребята мне рассказали... И я хочу вместе, - Да не равняй ты себя с ребятами. - А я хочу, у-это, равняй! - Ты пойми: наши ребята народ привычный. Поработают, сколько успеют, и делу польза, и им интересно, и руки у них не отвалятся. - И у меня нет, у-это... не отвалятся! - Дэлихьяр протянул свои маленькие руки, пошевелил необыкновенно гибкими, способными выгибаться во все стороны пальцами. - Не знаю, как у тебя там руки, - начальник потер себе кулаком темя, - а голова у меня определенно от вас всех отвалится. Ну, не было, не было еще в истории такого, чтобы наследник престола в колхозе работал. Не было, пойми! - А Слава Несметнов говорил, так было, - вдруг возразил принц, успевший наслушаться в палатке номер четыре всякого и по русской истории. - Он говорил, у вас был такой царь, у-это, Петр, очень великий. Вот такой!.. Он сам ездил, у-это, за границу, далеко, работать. - Послушай, ты, королевич! - уже окончательно рассердился начальник. - Ты меня, пожалуйста, истории не учи. Я и без тебя ее знаю, тем более нашу отечественную. И времена были тогда другие, и царь иной... Здоровеннейший мужчина был, во - ростом! А куда же ты? - Я все равно, у-это, пойду с ними, - упрямо твердил принц. В конце концов начальник сдался и позвал вожатого. - Ну, забирай эту августейшую особу, чтобы я его больше тут не видел! скомандовал начальник Юре. - Забирай, раз уж ему так приспичило, но чтобы там у меня - смотри! Ответишь перед всей международной общественностью. Когда принц с вожатым уже выходили, начальник сделал знак Юре, чтобы тот вернулся в кабинет. - Ты там правда, прошу тебя, погляди все-таки. А то эта палатка номер четыре, я вижу, так его разагитировала, что он кишки надорвет. А кто за последствия будет отвечать? И наутро по дороге, которая вела в горы от лагеря, зашагали отряды спартаковцев. Вышли рано. Небо было ясное. День, казалось, предвещал добрую погоду. Но иногда в теплом воздухе сквозили вдруг какие-то холодные токи и налетал изредка порывами шумевший в деревьях и нагонявший волны на море ветер. Надо было спешить. Ребята шли с небольшими рюкзаками за спиной. У них были кое-какие припасы на день. Спартаковцы из палатки номер четыре приговаривали на ходу в такт шагу; "Мерихьянго, джунго ронго табатанг!.. Табатанг! Джунго ронго табатанг!" Что по-джунгахорски означало: "Империалисты, народ Джунгахоры требует, чтобы вы убирались. Убирайтесь, народ Джунгахоры требует". Этому научил пионеров принц, и очень здорово у них получалось: "Мерихьянго, джунго ронго табатанг!" Дорога круто вела в гору. Море то исчезало за поворотом ущелья, то потом снова появлялось. И каждый раз его было все больше и больше. Оно становилось неоглядно огромным и занимало теперь уже, казалось, половину всего обозреваемого пространства. И горизонт поднимался как будто вместе с ребятами, шедшими в гору. Это в ущельях гудело: "Табатанг... Джунго ронго табатанг..." А потом был очень трудный день. Надо было носить огромные зелено-красные, тугие и лоснящиеся, как боксерская перчатка, помидоры в корзинах, складывать в ящики, сбитые из занозистых досок с широкими просветами между ними, и тащить эти тяжелые ящики на весы. А потом нести к то и дело подъезжавшим грузовикам. Ветер с моря дул все сильнее, и даже разгоряченные ребята чувствовали, что каждый порыв его словно холодней, чем предшествовавший. Небо начинало заволакиваться тучами. Бюро прогнозов не ошиблось, где-то уже глухо погромыхивало за горизонтом. Сперва Дэлихьяру было страшно, когда он увидел огромную груду помидоров и поволок с Тараской первую корзину. Ему подумалось, что он не справится. Дело казалось непосильным. Если бы не было стыдно перед ребятами, он бы отказался. Но потом вдруг все пошло легче. Он приспособился, приноровился. Да и ребята вокруг него шутили, подбадривали, осторожно один за другим ступая по склону горы, неся полные помидоров корзины к весам близ шоссе. Все тотчас же возвращались бегом, уже размахивая порожними корзинами, а Тараска надевал корзину себе на голову и хлопал по ней, как по барабану. Некоторое время все шло очень хорошо и складно. А потом опять вдруг стало очень трудно, и каждый раз было все труднее и труднее. Принц с Тараской стали отставать. Другие ребята в одиночку успевали сдать на весы больше помидоров, чем они вдвоем. Подошла Тонида, хотела помочь. - Давай, Дэлик, подсоблю, - предложила она, - а то не выполнишь задание. Но принц очень рассердился: - У-это, уйди... У-это, не Джунгахора, не поддамки. То есть, у-это, не поддавки. - Как хочешь, - сказала Тонида и отошла, ничуть не обидевшись и даже как будто довольная. Вот и последняя корзина с крупными, тяжелыми, давно поспелыми помидорами была отнесена на весы, а потом осталась лежать возле них вверх дном, порожняя и уже ненужная. Запыленные, сами красные, как помидоры, побежали ребята к колодцу помыться. Но Тонида повела принца к рукомойнику, который был возле сторожки. С ними увязался, конечно, и Тараска. И пока принц плескался под рукомойником, который очень его забавлял - поддашь снизу, а сверху льется, - Тараска, видно, наболтал что-то старухе сторожихе, потому что она побежала за чистым рушником - полотенцем и, пока принц утирал лицо и руки, все приговаривала: - В нынешний период прынцам уж какой ход! Тем более без отца, без матери... Тут уж и в хоромах не жизнь, будь ты хоть прынц, хоть кто... А на прощание она отозвала Тониду и, отсыпав ей слив в пакет, тихонько стала поучать: - Вы его уж там не очень шпыняйте, а то озлобится и после - народ тиранить. Мальчонка он, видно, душевный, совесть имеет. Затем спартаковцы и ребята из соседних прибрежных поселков и из портового города сложили вместе все припасы, вытряхнутые из рюкзаков, и поделили всё по-братски. И на костре в большом котле-кагане варили похлебку. Тонида, размахивая огромной ложкой - половником, - проворными руками разливала кому в котелок, кому в чашку, покрикивая: - А ну давай, кому добавки? А ну подставляй, подзаряжайся! На обратном пути прихватил ребят начавшийся дождь. Хорошо, что успели отгрузить все помидоры, теперь им было уже не страшно, они следовали куда полагается - в порт для отправки на пароход. Дождь был еще теплый, и ребята с удовольствием подставляли под его веселые струи свои разгоряченные лица. Только принц все прятал что-то очень бережно под куртку во внутренний карман. То была справка, выданная в правлении колхоза "Черноморская звезда". В ней, в этой бумажке, говорилось, что принц Дэлихьяр Сурамбук заработал половину трудового дня в колхозе "Черноморская звезда" и имеет право на соответствующее начисление. Как уже заранее было договорено, все заработанное ребятами должно было пойти на укрепление памятника доктору Павлу Зиновьевичу Савельеву основателю "Спартака". Принц шагал очень гордый, то и дело поглядывая на свои ладони, иногда трогая их языком. Ладони были солоноватые, и там, где начинались пальцы, вздулись и слегка саднили бледноватые, странные, немножко похожие на маленькие сердолики полупрозрачные пузырьки. Один из них был содран и кровоточил. - Тарасика, у-это, что у меня такое? - спросил наконец, не выдержав, принц. - Самые нормальные мозоли, - сказал Тараска. - Ты что, никогда не видел? - Нет, у-это, в первый раз вижу, - признался принц. С уважением всматривался он в собственные ладони.
Глава XII. ВОЛНЫ ДАЛЕКОГО ШТОРМА.
Уже заметно укоротился день, и надо теперь было торопиться, чтобы вовремя, до ужина и линейки, поспеть на скалу доктора Савельева и полюбоваться оттуда заходящим солнцем. И все ближе подступали сроки расставания. Об этом не хотелось думать, но думать приходилось. Принц очень жалел, что с ладоней его уже почти сошли трудовые мозоли. Он даже пошел к лагерному врачу Семену Исаевичу, чтобы попросить как-нибудь закрепить эти почетные знаки, но доктор сказал, что ничего искусственно сделать тут нельзя. Мозоли зарабатываются трудом. Все чаще вспоминался ребятам дом, и нет-нет да и начинали заговаривать пионеры о том, что происходит у них сейчас в родных местах, и показывали или даже читали друг другу вслух письма. А письма были полны всяких хороших новостей. Тараске писали, что его ждут уже на новой квартире и отложили до приезда из лагеря праздник новоселья. И даже на конверте был уже совсем другой адрес, не тот, по которому прежде писал домой Тараска. Ярославу Несметнову отец-шахтер сообщал, что он вернулся из санатория, что ломота в ногах совсем после ванн прошла и что по приезде сына отец с ним готов помериться в беге на стометровку и еще поглядим, мол, кто кого... Сообщали о том, какой урожай яблок ожидается, сообщали об открытии новых улиц и переименовании старых, о приезде родственников, о новых интересных картинах в кино. О разных плохих новостях старались, должно быть, не писать, чтобы не огорчать ребят на отдыхе, да и, кроме того, правда, хорошего в жизни становилось все больше и больше. Немало писем получила и Тоня Пашухина. Писали подруги из детдома, жившие лето на приволжской даче. Просили привезти обязательно морских камешков для коллекции. И учительница Клавдия Васильевна сделала в одном письме приписку о том, что соскучилась по Тоне Пашухиной и ждет не дождется, когда снова начнутся занятия в школе и все опять будут вместе. Ну, насчет того, чтобы ждать не дождаться занятий, так об этом ребята не так уж часто говорили, но все же каждый что ни день больше думал о той главной жизни, которая ждала его дома после солнечных, веселых, но чуточку уже начавших приедаться лагерных дней. Только принцу некуда было спешить. Да и писем он ни от кого не получал. Звонили несколько раз из Москвы из посольства, справлялись у начальника, все ли у принца в надлежащем порядке. Пришло еще письмо от министра двора из Хайраджамбы. Министр двора Его величества короля Джунгахоры Джутанга Сурамбияра сообщал Его высочеству принцу Дэлихьяру Сурамбуку, что Его величество здравствует, благоденствует, чего и Его высочеству желает. Но даже о слоне Бунджи, единственном живом существе, по которому скучал принц, никто ни слова не написал Дэлихьяру. "Остаюсь Вашего королевского высочества верноподданным и преданнейшим слугой", - писал в конце своего послания министр. "Ну и оставайся", - мрачно думал принц. После уютной палатки номер четыре, прохватываемой соленым, так хорошо пахнувшим ветерком, не хотелось возвращаться в колодезный сумрак Джайгаданга. А о поступлении в суворовское училище что-то ничего пока слышно не было. Министр двора об этом не писал, а директор сказал, что и ему на этот счет пока еще ничего определенного не сообщили. В последнее воскресенье решено было вручить принцу пионерский галстук. Он, собственно, давно уже заговаривал об этом, но ребята считали, что надо сперва проверить человека достоин ли он, будучи королевского звания, носить алый знак пионерской доблести. Теперь всем было ясно - достоин. Весь лагерь собрался на большой Площадке Костра, там, где была лагерная мачта с алым флагом. Начальник Михаил Борисович пришел на сбор очень торжественный, в белом пиджаке, на котором в такт его шагам побрякивали ордена и медали. И сколько у него их было! Ребята даже глаза вылупили. Они и не ожидали, что у начальника "Спартака" так много боевых и всяких прочих наград. Все ждали Тонгаора. Он обещал приехать в этот торжественный день. Но перед самым сбором позвонили из санатория "Стрела" и сообщили, что Тонгаор заболел: у него опять пошла кровь горлом. Отбитые в застенках Шардайяха легкие напомнили о пережитом. Надо было начинать сбор без него. Пробили дробь барабаны, сыграли сигнал "Слушайте все!" лагерные горнисты. Михаил Борисович поднялся на маленькую трибуну возле мачты. - Дорогие ребята, уважаемые друзья, юные пионеры! - сказал начальник. - Мы сегодня вручаем алый пионерский галстук гостю из далекой страны Джунгахоры. Он показал себя хорошим товарищем, верным человеком. Не правда ли? - Правда, верно! - загудели ряды спартаковцев, прямоугольным строем охвативших мачту. - Я тоже так думаю, - продолжал Михаил Борисович. - Конечно, мы его по нашим пионерским законам не имеем права полностью принять в организацию, но есть предложение считать его другом нашего лагеря "Спартак" навечно и заочным, так сказать, пионером. Неизвестно еще сейчас, как у него сложится жизнь, но верю я, все мы с вами верим, что будет он жить по чести, по совести, уважая тех, кто трудится, и стараясь, чтобы народ в Джунгахоре имел справедливую и хорошую жизнь. Вот тут я и скажу ему: "Будь готов!" И принц, выпрямившись, вскинув руку, закричал что есть силы: - Взигада хатоу!.. Наконец-то он имел законное право закричать так. Ему давно уже хотелось самому, от себя лично, произнести эти заветные слова, которыми на линейке откликался весь лагерь. Он и прежде под шумок произносил вместе с товарищами, выговаривая по-своему - "Путти хатоу! - Взигада хатоу!" слова этой таинственной и прекрасной, зовущей в какое-то необыкновенное будущее присяги, где слышались боевой приказ и ответная клятва. Но сегодня Дэлихьяр произнес это уже с полным на то правом. По знаку Юры он вышел из строя и замер перед трибуной. Вожатый медленно и важно повязал на его шее красную косынку и стянул ее узлом спереди на груди. И все пионеры в строю вскинули руки вверх салютом, а над трибуной на второй небольшой мачте медленно всплыл раздуваемый ветром флаг Джунгахоры. А потом был концерт. Пел пионерский хор. И две девочки исполнили джунгахорскую пляску в честь принца-пионера. Но это еще было не все. Загремели барабаны, запели трубы, хохот, визг прокатились по рядам спартаковцев, и на площадку вышел слон. Да, друзья мои, слон! Размахивая матерчатым хоботом, он ногами, похожими на балахоны, шатаясь из стороны в сторону, топтал площадку. То перегибаясь пополам, то сам себе наступая на ноги, слон приблизился к принцу, поклонился ему, подогнул передние ноги. И Юра помог принцу вскарабкаться на спину слона. Но тут слон не выдержал, расфыркался, захохотал на два голоса и провалился посередке. Туловище его перекрутилось жгутом. Из-под смятой материи вылезли Слава Несметнов и Тараска, и оба они вместе с принцем барахтались, путаясь в балахонах и катаясь по земле со смеху.
* * *
На другой день погода совсем испортилась. То и дело накрапывал дождь. Ветер словно затаился. Но где-то, должно быть, в море был шторм, потому что огромные взбаламученные волны мертвой зыби накатывались на пляж, волоча песок и водоросли. И море стало полосатым и рыжим, как тигр. Яростное и ревучее, вгрызалось оно в прибрежную гальку. Шторм проходил стороной, издалека гоня к лагерному берегу тяжелые валы. Где-то, видно, разыгрался нешуточный ураган. В горах, через которые шла электропередача, повалились опоры, и в лагере потух свет. Ужинали при свечах и фонарях. Пламя их оставалось неподвижным, в душном воздухе не чувствовалось ни дуновения. Все глуше ревело и успокаивающееся море. Прибой стих. Снизу от моря доносилось лишь легкое, бархатистое, умиротворенное рокотание ворошимой волнами прибрежной гальки. Море мурлыкало, как кошка, устраивавшаяся на ночь. Непривычно темно было в лагере. И принц еще перед ужином сговорился с Тонидой, что они под покровом спустившейся ночи встретятся на берегу у самого моря. Им давно хотелось поговорить о чем-то важном. И, пользуясь темнотой, так как в лагере, если не считать маленького электрического фонарика Славы Несметнова, были лишь свечки, Дэлихьяр спустился к морю. Здесь было свежее, чем наверху, но все-таки чувствовалось, что вечер душный, и затишье как бы предвещало что-то тревожное. Они встретились в условленном месте - Дэлихьяр и Тонида, - у высоких плетеных кабинок для переодевания. У них давно уже было задумано забраться как-нибудь в эти кабинки, соединиться проводами через маленький транзистор принца и попробовать вести разговор так, словно они в космосе, как разговаривали там, под звездами, "Ястреб" и "Чайка". Ведь похожи же были эти маленькие, вертикально торчавшие конусообразные кабинки на космические ракеты. Во всяком случае, и Дэлихьяру и Тониде казалось, что очень похожи. Тьма густела, только слева на горизонте образовался просвет, заполнившийся розоватым сиянием. Там должна была вскоре взойти луна. Принц влез в свою кабинку, а Тонида, взяв подключенный к его транзистору провод, вошла в соседнюю. Оба занавесились в своих кабинках. Принц стал налаживать аппарат. В нем что-то тихонько попискивало. Потом Дэлихьяр переключил транзистор на телефонную связь и сказал тихо в капсулу наушника: - Ту-ось-я, ты слышишь меня?.. Прием, прием... В тишине мурлыкало море. А там, на горизонте, вдруг проступили огнисто-сверкающие плесы. Накалилось докрасна море и словно вздулось, огнеполосое. Вспучиваясь, прорвалось наконец, и огромная, полная, багрово-рыжая луна вылупилась из моря, гладкая, как скафандр космонавта. И пошла забирать вверх. Видно было почти на глаз, как она быстро поднимается все выше над морем. - Прием, прием... - повторил в наушник принц. - Слышу тебя, Дэлик, слышу, - раздалось в маленьком транзисторе, - а ты меня? Прием, прием... - Я тебя слышу, давай разговаривать... У-это, никого нет, да? Мы только... А все далеко-далеко. Спроси меня что-нибудь, Ту-ось-я. Прием, прием... - Скажи еще раз так, как это чудно ты говоришь "Тося". Меня никогда так никто не звал. Ну, скажи. Прием, прием... - Ту-ось-я, - произнес он как можно нежнее в капсулу наушника. - Ту-ось-я. Я плохо говорю? - Нет, нет, ты очень хорошо говоришь. Так никто не говорил. Теперь ты спроси. Прием, прием... Им и правда казалось, что они ужасно далеко-далеко от всех. А луна как будто летела к ним навстречу, и где-то в просветах между тучами уже виднелись звезды, словно тучи расступились, освобождая дорогу им двум, летящим рядом в мировом пространстве и тихо переговаривающимся между собой. - Ты что больше всего на свете, у-это, любишь? - спросил принц. - Прием, прием... - Я - Волгу нашу. Когда солнце садится у нас в Горьком, с откоса такой вид далеко... Прямо будто всю жизнь вперед видишь до самого края света. А ты? Прием, прием... - А я - утро, у-это, когда все еще спят, а я уже нет. И я все вижу, а никто еще не видит. Я уже днем, а все еще ночью. Я понятно сказал?.. Прием, прием... - Конечно, понятно. Ты очень хорошо сказал. Я тебя слышу очень ясно, и я так представила себе, как ты сказал... Можно тебя еще спросить? Прием, прием... - Можно, у-это, сколько хочешь. Прием, прием... - А ты когда был самый, самый счастливый? Прием, прием... Тоне пришлось долго ждать ответа, она даже несколько раз дунула в наушник и повторила: "Прием, прием..." Наконец она услышала: - Никогда не был, у-это, скучно было. А сегодня я самый, самый счастливый. - Почему?.. Прием, прием... - Потому, что, у-это, ты так говоришь со мной... - Скажи еще раз, как говорил: Тося. - Ту-ось-я... Что-то не совсем ладно было в аппаратике, потому что в разговор прорвались какие-то посторонние голоса. Мир толкался к ним в уши, пел, подвывал и бормотал что-то. Принц довернул пальцем маленький винтик на транзисторе и совсем перестал слышать Тоню. Путано загомонило, оборвалось, снова, уже тоненько, затукало в самое ухо. И вдруг он ясно услышал, как кто-то позвал его очень издалека. Да, он ясно слышал, как чей-то низкий голос произнес: "Дэлихьяр Сурамбук..." Кто-то звал его из неведомой и загадочной дали. Он услышал английскую речь. Он неплохо понимал по-английски. Какая-то далекая станция сообщала: "..Результате чего король Джутанг Сурамбияр отрекся от престола в пользу своего младшего брата, наследного принца Дэлихьяра Сурамбука. В настоящее время принц находится за пределами Джунгахоры. В самые ближайшие дни, как нам сообщили из Хайраджамбы, принц вернется в столицу и займет престол Джунгахоры как король Дэлихьяр Пятый". Голос в транзисторе ушел куда-то, сместился, кто-то запел в самое ухо, потом послышались свист и завывание. Тщетно в своей кабинке Тоня повторяла: "Прием, прием..." Дэлихьяр не откликался. В смятении крутил он винтики и рукоятки транзистора. Несколько раз он слышал свое имя со словами на разных языках: "Клейне фюрст Дэлихьяр...", "Пти прэнс Дэлихьяр...", "Принц Дэлихьяр..." звали его на всех языках. Мир словно взывал к нему, мир звал его к власти. Он сперва растерялся, не зная, что должен сейчас делать. Он выскочил из кабинки, подбежал к соседней, схватил за руку Тоню, потянул за собой. - Туонья!.. Туосья! - бормотал он, задыхаясь от тревоги и нежности. - Ты слушай, - он прижимал к уху ничего не понимавшей Тони транзистор, слышишь? Я - король! Понимаешь? У-это, брат больше не король, сейчас сказали. Король - я. Теперь я буду делать, у-это, так, как хорошо. Тоня молчала. Она отняла от уха наушник, в котором что-то попискивало, курлыкало и булькало, отдала аппарат Дэлихьяру. - Значит, уже не поступишь в наше суворовское? - спросила она. Принц растерялся. Он думал сейчас не об этом, он думал, что надо ехать домой, в Джунгахору, и что-то делать там, чтобы было людям лучше, чтобы было не так, как раньше. Чтобы никого не бросали в ямы. Чтобы Тонгаор мог вернуться к сыну, и, возможно, он, Дэлихьяр, подружится тоже с этим мальчиком, сыном поэта. И чтобы на слонах катались теперь те худенькие голые ребятишки, которых полицейские отгоняли бамбуковыми палками от дворца Джайгаданга. И чтобы мерихьянго не очень-то распоряжались в Джунгахоре. И, может быть, Тоня тоже теперь поедет в Джунгахору? - Ты тоже поедешь, у-это, к нам, - просительно заговорил он. - И мы с тобой будем, как брат, у-это, и сестра. Я скажу, чтобы ты жила у нас в Джайгаданг. Луна опять зашла за тучи, и сквозь сгустившийся сумрак не видно было глаз Тони, но Дэлихьяр знал, что она смотрит на него. - Поедешь, у-это, к нам? - спросил Дэлихьяр. Она молчала. До этого вечера никто и никогда не называл ее Тосей. Звали Пашухиной, Тонидой, Торпедой, Тонькой-Боеголовкой, иногда - Тоней. Но вот Тосей назвали в первый раз. Нет! Она вспоминала сейчас не дразнилки, которыми ее изводили в детдоме мальчишки, и не старые обиды, а их было немало, и не те трудные дни, когда они переезжали в новое помещение детдома и два дня было холодно в сырых стенах, да и с едой тоже было плохо: так как кухня еще не работала, приходилось есть все холодное, и был скандал в роно. И не то вспоминала она, что ей выдали однажды платье, которое было мало с самого начала, и все смеялись, дразня ее гуской. Раньше она все это помнила, а сейчас думала совсем не про то. Волга текла большая, спокойная. Звезды и бакены отражались в ее глади. И где-то далеко за песками, почти ушедшими в воду, гудел и гудел пароход, зовя ее: "То-то-то-то-ня!.." Или еще вот как шла она с ребятами под музыку. Им махали с трибун, и знамя трепало шелком по щеке и щелкало, заигрывая, по носу. И то вдруг вскидывалось парусом и несло вперед. И как писали письмо космонавтке Вале, а она ответила, что они будут, может быть, такими же... И вспомнилось, как она ездила с экскурсией на автозавод и старая работница в синем комбинезоне сказала: "Вот становись, учись. Мне уже время вроде на покой, а ты заступай. Не с ходу, конечно, а помалу, полегоньку. Ты, видать, сноровистая и главное ухватываешь, доверить можно". И учительница и воспитательница Лидочка, Лидия Владимировна, тоже любила говорить, когда казалось, что трудно: "Молодец ты, Антонида, уважаю я тебя. Верю. Понимаешь, верю. Справишься". Ей верили. Могла ли она поступить так, чтобы о ней подумали, будто обманулись в ней? Все это и было и оставалось самым дорогим на свете. Нигде и никогда не могло бы стать что-нибудь важнее и дороже. Разве можно было отрешиться от этого, не доказать, что верили не зря? Она почувствовала себя большой, уже совсем взрослой, куда более старшей, чем маленький Дэлихьяр, хотя тот и стал теперь королем. - Эх, Дэлик ты, Дэлик, - очень тихо проговорила она, - додумался... Хоть и король ты, а еще вовсе дурная твоя головушка. Ну куда ты меня зовешь? Он встрепенулся: - Хочешь, тогда я сам буду не ехать? Хочешь, я, у-это, отречусь? - Что ты, Дэлька... - Голос у нее был словно усталый. - Ты же должен, это ведь нельзя. Тебе вышло заступать. Он подошел к ней совсем близко, виновато заглядывая в глаза. Луна снова выбралась из-за туч. Строго и печально смотрели на маленького короля из-под сросшихся бровей немигающие глаза Тони. - Положи мне руку сюда, у-это, где сердце... как у нас в Джунгахоре, если дорогой друг, надо делать, - сказал Дэлихьяр и, осторожно взяв руку ее, подставил под нее свой левый бок. - А другую, у-это, ты себе сама... тоже так... Вот. А я себе на лоб и тебе. - Он осторожно коснулся своей ладонью ее прохладного лба. - Вот так. Мы теперь, у-это, все знаем друга друга. Да? - Ага, - не то согласилась, не то просто выдохнула Тоня. - Что на уме, что на сердце. - Ты - Туонья, - сказал король, - и еще ты - Туосья. Я хорошо так говорю?..
Глава ХIII. НОЧЬ БОЛЬШОГО СОВЕТА.
Обеими руками прижимая к неистово колотившемуся сердцу приемник-транзистор, он с разбегу просунулся в палатку номер четыре. И замер. В палатке было уже темно и тихо. Бушевавший днем шторм повредил электросеть на берегу возле гор, и в лагере "Спартак" из-за темноты все сегодня легли пораньше. - Ребят-ты, - осторожно, с придыханием позвал принц, стараясь хоть что-нибудь разглядеть во мраке.
Глава XII. ВОЛНЫ ДАЛЕКОГО ШТОРМА.
Уже заметно укоротился день, и надо теперь было торопиться, чтобы вовремя, до ужина и линейки, поспеть на скалу доктора Савельева и полюбоваться оттуда заходящим солнцем. И все ближе подступали сроки расставания. Об этом не хотелось думать, но думать приходилось. Принц очень жалел, что с ладоней его уже почти сошли трудовые мозоли. Он даже пошел к лагерному врачу Семену Исаевичу, чтобы попросить как-нибудь закрепить эти почетные знаки, но доктор сказал, что ничего искусственно сделать тут нельзя. Мозоли зарабатываются трудом. Все чаще вспоминался ребятам дом, и нет-нет да и начинали заговаривать пионеры о том, что происходит у них сейчас в родных местах, и показывали или даже читали друг другу вслух письма. А письма были полны всяких хороших новостей. Тараске писали, что его ждут уже на новой квартире и отложили до приезда из лагеря праздник новоселья. И даже на конверте был уже совсем другой адрес, не тот, по которому прежде писал домой Тараска. Ярославу Несметнову отец-шахтер сообщал, что он вернулся из санатория, что ломота в ногах совсем после ванн прошла и что по приезде сына отец с ним готов помериться в беге на стометровку и еще поглядим, мол, кто кого... Сообщали о том, какой урожай яблок ожидается, сообщали об открытии новых улиц и переименовании старых, о приезде родственников, о новых интересных картинах в кино. О разных плохих новостях старались, должно быть, не писать, чтобы не огорчать ребят на отдыхе, да и, кроме того, правда, хорошего в жизни становилось все больше и больше. Немало писем получила и Тоня Пашухина. Писали подруги из детдома, жившие лето на приволжской даче. Просили привезти обязательно морских камешков для коллекции. И учительница Клавдия Васильевна сделала в одном письме приписку о том, что соскучилась по Тоне Пашухиной и ждет не дождется, когда снова начнутся занятия в школе и все опять будут вместе. Ну, насчет того, чтобы ждать не дождаться занятий, так об этом ребята не так уж часто говорили, но все же каждый что ни день больше думал о той главной жизни, которая ждала его дома после солнечных, веселых, но чуточку уже начавших приедаться лагерных дней. Только принцу некуда было спешить. Да и писем он ни от кого не получал. Звонили несколько раз из Москвы из посольства, справлялись у начальника, все ли у принца в надлежащем порядке. Пришло еще письмо от министра двора из Хайраджамбы. Министр двора Его величества короля Джунгахоры Джутанга Сурамбияра сообщал Его высочеству принцу Дэлихьяру Сурамбуку, что Его величество здравствует, благоденствует, чего и Его высочеству желает. Но даже о слоне Бунджи, единственном живом существе, по которому скучал принц, никто ни слова не написал Дэлихьяру. "Остаюсь Вашего королевского высочества верноподданным и преданнейшим слугой", - писал в конце своего послания министр. "Ну и оставайся", - мрачно думал принц. После уютной палатки номер четыре, прохватываемой соленым, так хорошо пахнувшим ветерком, не хотелось возвращаться в колодезный сумрак Джайгаданга. А о поступлении в суворовское училище что-то ничего пока слышно не было. Министр двора об этом не писал, а директор сказал, что и ему на этот счет пока еще ничего определенного не сообщили. В последнее воскресенье решено было вручить принцу пионерский галстук. Он, собственно, давно уже заговаривал об этом, но ребята считали, что надо сперва проверить человека достоин ли он, будучи королевского звания, носить алый знак пионерской доблести. Теперь всем было ясно - достоин. Весь лагерь собрался на большой Площадке Костра, там, где была лагерная мачта с алым флагом. Начальник Михаил Борисович пришел на сбор очень торжественный, в белом пиджаке, на котором в такт его шагам побрякивали ордена и медали. И сколько у него их было! Ребята даже глаза вылупили. Они и не ожидали, что у начальника "Спартака" так много боевых и всяких прочих наград. Все ждали Тонгаора. Он обещал приехать в этот торжественный день. Но перед самым сбором позвонили из санатория "Стрела" и сообщили, что Тонгаор заболел: у него опять пошла кровь горлом. Отбитые в застенках Шардайяха легкие напомнили о пережитом. Надо было начинать сбор без него. Пробили дробь барабаны, сыграли сигнал "Слушайте все!" лагерные горнисты. Михаил Борисович поднялся на маленькую трибуну возле мачты. - Дорогие ребята, уважаемые друзья, юные пионеры! - сказал начальник. - Мы сегодня вручаем алый пионерский галстук гостю из далекой страны Джунгахоры. Он показал себя хорошим товарищем, верным человеком. Не правда ли? - Правда, верно! - загудели ряды спартаковцев, прямоугольным строем охвативших мачту. - Я тоже так думаю, - продолжал Михаил Борисович. - Конечно, мы его по нашим пионерским законам не имеем права полностью принять в организацию, но есть предложение считать его другом нашего лагеря "Спартак" навечно и заочным, так сказать, пионером. Неизвестно еще сейчас, как у него сложится жизнь, но верю я, все мы с вами верим, что будет он жить по чести, по совести, уважая тех, кто трудится, и стараясь, чтобы народ в Джунгахоре имел справедливую и хорошую жизнь. Вот тут я и скажу ему: "Будь готов!" И принц, выпрямившись, вскинув руку, закричал что есть силы: - Взигада хатоу!.. Наконец-то он имел законное право закричать так. Ему давно уже хотелось самому, от себя лично, произнести эти заветные слова, которыми на линейке откликался весь лагерь. Он и прежде под шумок произносил вместе с товарищами, выговаривая по-своему - "Путти хатоу! - Взигада хатоу!" слова этой таинственной и прекрасной, зовущей в какое-то необыкновенное будущее присяги, где слышались боевой приказ и ответная клятва. Но сегодня Дэлихьяр произнес это уже с полным на то правом. По знаку Юры он вышел из строя и замер перед трибуной. Вожатый медленно и важно повязал на его шее красную косынку и стянул ее узлом спереди на груди. И все пионеры в строю вскинули руки вверх салютом, а над трибуной на второй небольшой мачте медленно всплыл раздуваемый ветром флаг Джунгахоры. А потом был концерт. Пел пионерский хор. И две девочки исполнили джунгахорскую пляску в честь принца-пионера. Но это еще было не все. Загремели барабаны, запели трубы, хохот, визг прокатились по рядам спартаковцев, и на площадку вышел слон. Да, друзья мои, слон! Размахивая матерчатым хоботом, он ногами, похожими на балахоны, шатаясь из стороны в сторону, топтал площадку. То перегибаясь пополам, то сам себе наступая на ноги, слон приблизился к принцу, поклонился ему, подогнул передние ноги. И Юра помог принцу вскарабкаться на спину слона. Но тут слон не выдержал, расфыркался, захохотал на два голоса и провалился посередке. Туловище его перекрутилось жгутом. Из-под смятой материи вылезли Слава Несметнов и Тараска, и оба они вместе с принцем барахтались, путаясь в балахонах и катаясь по земле со смеху.
* * *
На другой день погода совсем испортилась. То и дело накрапывал дождь. Ветер словно затаился. Но где-то, должно быть, в море был шторм, потому что огромные взбаламученные волны мертвой зыби накатывались на пляж, волоча песок и водоросли. И море стало полосатым и рыжим, как тигр. Яростное и ревучее, вгрызалось оно в прибрежную гальку. Шторм проходил стороной, издалека гоня к лагерному берегу тяжелые валы. Где-то, видно, разыгрался нешуточный ураган. В горах, через которые шла электропередача, повалились опоры, и в лагере потух свет. Ужинали при свечах и фонарях. Пламя их оставалось неподвижным, в душном воздухе не чувствовалось ни дуновения. Все глуше ревело и успокаивающееся море. Прибой стих. Снизу от моря доносилось лишь легкое, бархатистое, умиротворенное рокотание ворошимой волнами прибрежной гальки. Море мурлыкало, как кошка, устраивавшаяся на ночь. Непривычно темно было в лагере. И принц еще перед ужином сговорился с Тонидой, что они под покровом спустившейся ночи встретятся на берегу у самого моря. Им давно хотелось поговорить о чем-то важном. И, пользуясь темнотой, так как в лагере, если не считать маленького электрического фонарика Славы Несметнова, были лишь свечки, Дэлихьяр спустился к морю. Здесь было свежее, чем наверху, но все-таки чувствовалось, что вечер душный, и затишье как бы предвещало что-то тревожное. Они встретились в условленном месте - Дэлихьяр и Тонида, - у высоких плетеных кабинок для переодевания. У них давно уже было задумано забраться как-нибудь в эти кабинки, соединиться проводами через маленький транзистор принца и попробовать вести разговор так, словно они в космосе, как разговаривали там, под звездами, "Ястреб" и "Чайка". Ведь похожи же были эти маленькие, вертикально торчавшие конусообразные кабинки на космические ракеты. Во всяком случае, и Дэлихьяру и Тониде казалось, что очень похожи. Тьма густела, только слева на горизонте образовался просвет, заполнившийся розоватым сиянием. Там должна была вскоре взойти луна. Принц влез в свою кабинку, а Тонида, взяв подключенный к его транзистору провод, вошла в соседнюю. Оба занавесились в своих кабинках. Принц стал налаживать аппарат. В нем что-то тихонько попискивало. Потом Дэлихьяр переключил транзистор на телефонную связь и сказал тихо в капсулу наушника: - Ту-ось-я, ты слышишь меня?.. Прием, прием... В тишине мурлыкало море. А там, на горизонте, вдруг проступили огнисто-сверкающие плесы. Накалилось докрасна море и словно вздулось, огнеполосое. Вспучиваясь, прорвалось наконец, и огромная, полная, багрово-рыжая луна вылупилась из моря, гладкая, как скафандр космонавта. И пошла забирать вверх. Видно было почти на глаз, как она быстро поднимается все выше над морем. - Прием, прием... - повторил в наушник принц. - Слышу тебя, Дэлик, слышу, - раздалось в маленьком транзисторе, - а ты меня? Прием, прием... - Я тебя слышу, давай разговаривать... У-это, никого нет, да? Мы только... А все далеко-далеко. Спроси меня что-нибудь, Ту-ось-я. Прием, прием... - Скажи еще раз так, как это чудно ты говоришь "Тося". Меня никогда так никто не звал. Ну, скажи. Прием, прием... - Ту-ось-я, - произнес он как можно нежнее в капсулу наушника. - Ту-ось-я. Я плохо говорю? - Нет, нет, ты очень хорошо говоришь. Так никто не говорил. Теперь ты спроси. Прием, прием... Им и правда казалось, что они ужасно далеко-далеко от всех. А луна как будто летела к ним навстречу, и где-то в просветах между тучами уже виднелись звезды, словно тучи расступились, освобождая дорогу им двум, летящим рядом в мировом пространстве и тихо переговаривающимся между собой. - Ты что больше всего на свете, у-это, любишь? - спросил принц. - Прием, прием... - Я - Волгу нашу. Когда солнце садится у нас в Горьком, с откоса такой вид далеко... Прямо будто всю жизнь вперед видишь до самого края света. А ты? Прием, прием... - А я - утро, у-это, когда все еще спят, а я уже нет. И я все вижу, а никто еще не видит. Я уже днем, а все еще ночью. Я понятно сказал?.. Прием, прием... - Конечно, понятно. Ты очень хорошо сказал. Я тебя слышу очень ясно, и я так представила себе, как ты сказал... Можно тебя еще спросить? Прием, прием... - Можно, у-это, сколько хочешь. Прием, прием... - А ты когда был самый, самый счастливый? Прием, прием... Тоне пришлось долго ждать ответа, она даже несколько раз дунула в наушник и повторила: "Прием, прием..." Наконец она услышала: - Никогда не был, у-это, скучно было. А сегодня я самый, самый счастливый. - Почему?.. Прием, прием... - Потому, что, у-это, ты так говоришь со мной... - Скажи еще раз, как говорил: Тося. - Ту-ось-я... Что-то не совсем ладно было в аппаратике, потому что в разговор прорвались какие-то посторонние голоса. Мир толкался к ним в уши, пел, подвывал и бормотал что-то. Принц довернул пальцем маленький винтик на транзисторе и совсем перестал слышать Тоню. Путано загомонило, оборвалось, снова, уже тоненько, затукало в самое ухо. И вдруг он ясно услышал, как кто-то позвал его очень издалека. Да, он ясно слышал, как чей-то низкий голос произнес: "Дэлихьяр Сурамбук..." Кто-то звал его из неведомой и загадочной дали. Он услышал английскую речь. Он неплохо понимал по-английски. Какая-то далекая станция сообщала: "..Результате чего король Джутанг Сурамбияр отрекся от престола в пользу своего младшего брата, наследного принца Дэлихьяра Сурамбука. В настоящее время принц находится за пределами Джунгахоры. В самые ближайшие дни, как нам сообщили из Хайраджамбы, принц вернется в столицу и займет престол Джунгахоры как король Дэлихьяр Пятый". Голос в транзисторе ушел куда-то, сместился, кто-то запел в самое ухо, потом послышались свист и завывание. Тщетно в своей кабинке Тоня повторяла: "Прием, прием..." Дэлихьяр не откликался. В смятении крутил он винтики и рукоятки транзистора. Несколько раз он слышал свое имя со словами на разных языках: "Клейне фюрст Дэлихьяр...", "Пти прэнс Дэлихьяр...", "Принц Дэлихьяр..." звали его на всех языках. Мир словно взывал к нему, мир звал его к власти. Он сперва растерялся, не зная, что должен сейчас делать. Он выскочил из кабинки, подбежал к соседней, схватил за руку Тоню, потянул за собой. - Туонья!.. Туосья! - бормотал он, задыхаясь от тревоги и нежности. - Ты слушай, - он прижимал к уху ничего не понимавшей Тони транзистор, слышишь? Я - король! Понимаешь? У-это, брат больше не король, сейчас сказали. Король - я. Теперь я буду делать, у-это, так, как хорошо. Тоня молчала. Она отняла от уха наушник, в котором что-то попискивало, курлыкало и булькало, отдала аппарат Дэлихьяру. - Значит, уже не поступишь в наше суворовское? - спросила она. Принц растерялся. Он думал сейчас не об этом, он думал, что надо ехать домой, в Джунгахору, и что-то делать там, чтобы было людям лучше, чтобы было не так, как раньше. Чтобы никого не бросали в ямы. Чтобы Тонгаор мог вернуться к сыну, и, возможно, он, Дэлихьяр, подружится тоже с этим мальчиком, сыном поэта. И чтобы на слонах катались теперь те худенькие голые ребятишки, которых полицейские отгоняли бамбуковыми палками от дворца Джайгаданга. И чтобы мерихьянго не очень-то распоряжались в Джунгахоре. И, может быть, Тоня тоже теперь поедет в Джунгахору? - Ты тоже поедешь, у-это, к нам, - просительно заговорил он. - И мы с тобой будем, как брат, у-это, и сестра. Я скажу, чтобы ты жила у нас в Джайгаданг. Луна опять зашла за тучи, и сквозь сгустившийся сумрак не видно было глаз Тони, но Дэлихьяр знал, что она смотрит на него. - Поедешь, у-это, к нам? - спросил Дэлихьяр. Она молчала. До этого вечера никто и никогда не называл ее Тосей. Звали Пашухиной, Тонидой, Торпедой, Тонькой-Боеголовкой, иногда - Тоней. Но вот Тосей назвали в первый раз. Нет! Она вспоминала сейчас не дразнилки, которыми ее изводили в детдоме мальчишки, и не старые обиды, а их было немало, и не те трудные дни, когда они переезжали в новое помещение детдома и два дня было холодно в сырых стенах, да и с едой тоже было плохо: так как кухня еще не работала, приходилось есть все холодное, и был скандал в роно. И не то вспоминала она, что ей выдали однажды платье, которое было мало с самого начала, и все смеялись, дразня ее гуской. Раньше она все это помнила, а сейчас думала совсем не про то. Волга текла большая, спокойная. Звезды и бакены отражались в ее глади. И где-то далеко за песками, почти ушедшими в воду, гудел и гудел пароход, зовя ее: "То-то-то-то-ня!.." Или еще вот как шла она с ребятами под музыку. Им махали с трибун, и знамя трепало шелком по щеке и щелкало, заигрывая, по носу. И то вдруг вскидывалось парусом и несло вперед. И как писали письмо космонавтке Вале, а она ответила, что они будут, может быть, такими же... И вспомнилось, как она ездила с экскурсией на автозавод и старая работница в синем комбинезоне сказала: "Вот становись, учись. Мне уже время вроде на покой, а ты заступай. Не с ходу, конечно, а помалу, полегоньку. Ты, видать, сноровистая и главное ухватываешь, доверить можно". И учительница и воспитательница Лидочка, Лидия Владимировна, тоже любила говорить, когда казалось, что трудно: "Молодец ты, Антонида, уважаю я тебя. Верю. Понимаешь, верю. Справишься". Ей верили. Могла ли она поступить так, чтобы о ней подумали, будто обманулись в ней? Все это и было и оставалось самым дорогим на свете. Нигде и никогда не могло бы стать что-нибудь важнее и дороже. Разве можно было отрешиться от этого, не доказать, что верили не зря? Она почувствовала себя большой, уже совсем взрослой, куда более старшей, чем маленький Дэлихьяр, хотя тот и стал теперь королем. - Эх, Дэлик ты, Дэлик, - очень тихо проговорила она, - додумался... Хоть и король ты, а еще вовсе дурная твоя головушка. Ну куда ты меня зовешь? Он встрепенулся: - Хочешь, тогда я сам буду не ехать? Хочешь, я, у-это, отречусь? - Что ты, Дэлька... - Голос у нее был словно усталый. - Ты же должен, это ведь нельзя. Тебе вышло заступать. Он подошел к ней совсем близко, виновато заглядывая в глаза. Луна снова выбралась из-за туч. Строго и печально смотрели на маленького короля из-под сросшихся бровей немигающие глаза Тони. - Положи мне руку сюда, у-это, где сердце... как у нас в Джунгахоре, если дорогой друг, надо делать, - сказал Дэлихьяр и, осторожно взяв руку ее, подставил под нее свой левый бок. - А другую, у-это, ты себе сама... тоже так... Вот. А я себе на лоб и тебе. - Он осторожно коснулся своей ладонью ее прохладного лба. - Вот так. Мы теперь, у-это, все знаем друга друга. Да? - Ага, - не то согласилась, не то просто выдохнула Тоня. - Что на уме, что на сердце. - Ты - Туонья, - сказал король, - и еще ты - Туосья. Я хорошо так говорю?..
Глава ХIII. НОЧЬ БОЛЬШОГО СОВЕТА.
Обеими руками прижимая к неистово колотившемуся сердцу приемник-транзистор, он с разбегу просунулся в палатку номер четыре. И замер. В палатке было уже темно и тихо. Бушевавший днем шторм повредил электросеть на берегу возле гор, и в лагере "Спартак" из-за темноты все сегодня легли пораньше. - Ребят-ты, - осторожно, с придыханием позвал принц, стараясь хоть что-нибудь разглядеть во мраке.