Люди срывали с себя шубы, накидывали их на плечи летчика. А он отфыркивался, отдувался и успокаивал всех:
– Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я привык ежедневно ледяной водой… У Колгуева раз почище было… Давайте скорее в машину!
Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.
– Ну, как ты там? Ничего? Живой?
– Н… н… нннчего, ж… ж,… жив-в-вой, – стучал зубами в глубине шинели Гешка.
– Есть ничего, живой! – воскликнул летчик.
Братишка
Задачка peшена
– Ничего, ничего, мне это не впервой. И вообще я привык ежедневно ледяной водой… У Колгуева раз почище было… Давайте скорее в машину!
Расправив борта шинели, с головой укрывшей Гешку, он заглянул внутрь, как в отдушину.
– Ну, как ты там? Ничего? Живой?
– Н… н… нннчего, ж… ж,… жив-в-вой, – стучал зубами в глубине шинели Гешка.
– Есть ничего, живой! – воскликнул летчик.
Братишка
Аню отвезли домой, где мать, плача и всплескивая руками, тотчас уложила ее в теплую постель, прикрыла тридевятью одеялами, напоила малиной, обложила грелками.
А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега – ближе, чем больница и детдом.
Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика – «специально арктическое», как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.
– Терпи, терпи! – говорил Климентий.
Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.
– Ну как, ничего, обсох? – спрашивал летчик, подходя к кровати.
Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.
– А отыграться все-таки не успел, – поддразнивал его летчик. – Три – два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас – спать!
Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.
«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. – мучился Гешка. – Нет, лучше потом сам скажу… Только немножко после».
Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.
Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.
Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.
Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами «пуф-пыф».
Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать. «Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно…» – мучился Гешка.
– А, проснулся, утопленник, щука подледная! – закричал летчик.
Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.
– Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: «Герою Советского Союза Климентию Черемышу». Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: «Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса…» Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.
– Это про меня… – сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. – Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда…
Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться…
– Погоди, – настаивал летчик. – Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.
– Это я – брат, – пробормотал Гешка.
– Ты – брат? – удивился летчик.
– Ну, как будто брат…
– Чей брат?
– Ваш будто…
– Мой?
– Угу…
– Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жарок у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник…
– Да нет же… у меня нормальная! – в отчаянии завопил Гешка. – Это я просто… будто вы и, словом, я…
– Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?
– Вы не серчайте только… Я сейчас скажу…
И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.
Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни за что не вылезал на свет.
– Я два года… все про вас воображал, – слышалось из-под одеяла. – И по занятиям я из-за вас хорошо был… и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все отвечу. И девиацию знаю… и триммер… Вы спрашивайте… Ну что хотите спросите.
– Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг… Ну ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или подходы иначе не позволяют?
– Посадка при боковом ветре производится при ветре, дующем справа или слева от направления посадки, – зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одеялом. – Сажать при работающем моторе? – деловито спросил он.
– Ладно, бог с тобой уж, сажай с работающим.
– Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда ветер. И по-над землей выровняться и газануть как следует, чтоб шибче садиться, чем если как всегда.
– Фу ты история! – изумился летчик. – Прямо на три точки. Откуда это ты?
Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва он хмурился, потом только головой качал.
– Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрываться… – говорил он, расхаживая по комнате. – Что же, брат так брат! У меня таких братишек в каждом городе по двадцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У меня даже переписка налажена: они о своих делах, о школе, а я – о своих! Работящие ребята! Но ты уж того, брат Гешка, немного лишка перехватил. Ты бы уж, в крайнем случае, один про себя играл, а то, видишь, и других в дело запутал. Да, неловко получается. Корысти, верно, тебе никакой, да врать не надо. Врать – это без пяти минут последнее дело.
– А последнее какое? – спросил Гешка.
– Последнее дело, – сказал Климентий Черемыш, садясь на край постели, – последнее дело, Геша, – это если долг свой, понимаешь, дело, которое тебе партией, народом поручено, и вот завалить. По-нашему, по-красноармейскому, это, значит, самое распоследнее дело. Понял?
– Понял, – сказал Гешка.
– То-то…
Летчик легонько потрепал его за нос:
– А у тебя, значит, тоже, как и у меня, однофамильцев хоть пруд пруди, а родни никого?
– Нет, у меня сестра в Москве есть. Только так… – Гешка махнул рукой. – Хоть и старшая сестра, ну неинтересная. Она, знаете, это… шьет, в общем.
– Портниха, что ли? – догадался летчик.
– Да, вроде. Там они какие-то спецодежды кроят.
– Ну что ж, тоже хорошее дело, – сказал летчик. – Без штанов, брат, тоже далеко не полетишь. Вот у нас вопрос с костюмами во время перелета был очень серьезный. Знаешь, нам какие костюмы сконструировали? Вот именно – сконструировали: про этот костюм и не скажешь – пошит. В старину говорили – шубу построить. Вот эти-то костюмы действительно построены. Можешь себе представить: гагачий пух, кожа, шелк, тройная прокладка особая, теплая, непроницаемая, да еще электрическое подогревание. А ты говоришь – портниха…
Летчик встал, прошелся из угла в угол, потом опять подошел к кровати:
– Ну, как же теперь нам все это расхлебать?… Может быть, так и оставить? А? Пускай их себе думают, что братья. А? Как по-твоему?
Он наклонил голову и из-под широкого лба испытующе посмотрел на Гешку.
Гешка молчал.
– Ну? Или как? – торопил летчик.
– Н-н-нет, – выдавил из себя Гешка, – это уж не годится. Лучше пускай уж знают. Все равно. А то какой же это я вам брат буду, если трусить и врать все? Нет уж!
– Это вот хвалю! Это подходяще! – воскликнул Климентий. – За это прямо впору бы и побрататься с тобой. Ладно, я уж в школе сам все это обделаю. Дразнить не будут.
Потом он вдруг сделался строгим, подтащил к кровати тяжелый стул, с грохотом поставил, сел на него верхом, скрестил руки на бархатной спинке.
– Вот что, друг: назвался братом, так уж изволь во всем соблюдать соответствие. Ну-ка, будя валяться! Вставай, одевайся, и давай-ка поговорим начистоту. Что же это ты? А? Зовешься моим братом, а в учебе такой тихоход? По дисциплине у тебя тоже все гайки расконтрены. Никуда это не годится! Если уж хочешь быть братом, так давай условимся: фамилию высоко нести – не конфузить. Ты мне фамилию не порть! А то либо мне, либо тебе ее менять придется. Да и за чем дело стало? Теперь ведь учиться – одно удовольствие. Вот я посмотрел тут у тебя задачки. Легкие. Я уж тут от нечего делать взялся, пяток решил. Вот в наше, брат, время… Отдали меня в ученики… Так мастер, бывало, чуть что, как приложит счетной линейкой по загривку – дважды два, – вот тебе и вся арифметика!
– Ну да, и у нас есть, попадаются трудные задачки, – возразил осмелевший Гешка. – Вон там в конце одна птичкой отмечена. Ее у нас никто в классе решить не может. Нам задали к уроку, а никто не решил.
– А ну, давай сюда твою задачку! – сказал летчик и, сняв фуражку, бросил ее на стол. – Эта? Так! Условие вполне подходящее. Ну-с, с чего начнем? Угу, понял! Дело ясное, проще пареной репы. Что там у нас? Двести пятнадцать, восемь десятых. Так, четыре пишем, шесть в уме… Очень распрекрасно! Теперь приписываем сюда. Сколько мы с тобой в уме держали?… Так. Отлично. Теперь раскроем скобки.
Под окном нетерпеливо заверещала машина.
– Ничего, подождет! – сказал летчик. – Главное тут – не спешить.
В эту минуту зазвонил телефон.
– Ну, невозможно заниматься! – рассердился Климентий.
Он снял трубку и накрыл ее подушкой.
– Так на чем мы остановились? Угу. Теперь делим это. Остается вычесть. Ну, и чего ж тут трудного!.. Все. Пожалуйста, чисто, как говорится.
Довольный Климентий надел фуражку, пошел к вешалке, стал облачаться в шинель.
– А в ответе вовсе не так, – сказал Гешка, заглянув в конец учебника.
– То есть как это не так?! – изумился летчик, возвращаясь к столу. – Гм! Действительно, совсем не так. Погоди, погоди, тут мы где-то с тобой напороли. Не может быть, не может быть! Нет, тут все правильно. Го! История… Я полагаю, это в задачнике опечатка. Теперь часто бывает. Вот если выберут в депутаты, непременно вопрос поставлю насчет опечаток.
– Нет, у нашего учителя точка в точку по ответу вышло, – неумолимо отвечал Гешка. – Он нам показывал, как делать. Я забыл только.
Климентий, как был, в шинели, подсел к столу. За окном нетерпеливо гудел автомобиль. Под подушкой хрипела и курлыкала снятая трубка.
– Гм! Запарка у нас получается, – сказал летчик и сбросил шинель. – Ну, давай рассуждать вместе.
В это время кто-то постучал в дверь. Сперва слабо и робко, потом крепче и увесистей. Гешка прислушался. За дверями топтались и спорили.
– Иди ты вперед, – услышал он и узнал голос Риты.
– А почему это я? Пускай вон Лукашин идет, – донесся басок Плинтуса.
Гешка испуганно взглянул на летчика:
– Ребята там… из нашего класса…
Летчик поднял голову от тетрадки:
– Что говоришь? Ребята? Вот и хорошо! Сейчас ты им прямо так сам все и скажешь.
– Нет… Я лучше уйду… Я потом… – залепетал Гешка.
– Ну что ж, уходи. Уйти – дело нехитрое. Остаться – вот это да! Ну, так как решаешь?… Ты вот оденься пока.
И летчик, задернув полог, пошел открывать дверь.
Теснясь и прячась один за другого, отдавливая друг другу ноги, стараясь держаться около стен, вошли Рита, Плинтус, Лукашин, Званцев, а с ними еще трое ребят из пятого «Б». Летчик поздоровался со всеми по очереди. А Плинтус, поздоровавшись, быстро обошел за спинами ребят и ухитрился пожать руку героя еще раз… Все расселись – кто на стулья, кто на диван. Ребята смотрели на летчика и молчали.
– А как ваш брат Гешка? – спросила наконец расхрабрившаяся Рита.
Летчик стал очень серьезным. Потом он легонько крякнул и крепко потер ладонью затылок.
– Вот что, ребятки, – сказал он, вставая, – тут у нас маленькая путаница образовалась… Впрочем, пусть Геша вам сам все разъяснит. Давай, Геша!
И летчик раздернул шторы. Все заглянули в альков, где стояла кровать, но никого не увидели. Альков был пуст. Гешка снова исчез…
Летчик озадаченно посмотрел на ребят, прошел в альков, огляделся, даже под постель украдкой заглянул. Но Гешки нигде не было.
– Не выдержал, через ту дверь сбежал! – сказал сердито Климентий Черемыш, указывая на приоткрытую дверь из алькова в переднюю. – Ну что ж, – продолжал летчик, и внезапно лукавая ужимка тронула его лицо, тотчас ставшее снова серьезным, – ну что ж, придется, видно, мне самому… Должен я вам сказать одну нехорошую вещь про Тешу. Трус он, оказывается, вот что. А это, ребята, очень тяжело, когда вот твой родной брат– и оказывается трусом.
– Никто и не брат, никто и не трус! – раздалось вдруг из складок отдернутой шторы.
Материя зашевелилась. Рита испуганно взвизгнула.
И все увидели Гешку, который вылезал из своего убежища, красный и вспотевший.
– А, ты весь тут! – закричал летчик. – А я думал, только ноги твои здесь…
– А разве видно было? – еще пуще краснея, спросил Гешка.
– Да, брат, техника военной маскировки у тебя слабовата… Ноги-то из-под полога так и торчали…
Ребята, ничего не понимая, смотрели то на летчика, то на Гешку.
– Гешка! Ты чего ж это прятался? – спросил Званцев.
– Ничего я не прятался… Просто… я с духом хотел собраться…
– Ну, – сказал летчик, – набрался духу, теперь ныряй.
Гешка опустил голову.
– Ребята, – сказал он тихо, – правда… ребята! Можете прямо меня обозвать, как хотите… только я все равно скажу…
И Гешка во всем признался товарищам.
У ребят даже слов сперва не нашлось. Они сначала только ахнули и все отодвинулись от Гешки. Они смотрели на него почти с ужасом, Потом сердито придвинулись к нему.
– Ну, уж это знаешь как называется? – произнес Лукашин.
– Как не стыдно только врать было! – возмущалась Рита. – А мы-то: «братик, братик»…
– Погодите-ка, эдак вы… – начал летчик.
Но Гешка перебил его:
– Вы уж меня больше… не вытаскивайте… Хватит, что из проруби…
Он замолчал. И все молчали, подавленные, уже не глядя на Гешку.
Тогда негромко, простым, хорошим голосом летчик стал объяснять ребятам, в чем была ошибка Гешки, который истинную правду мечты своей от всех спрятал, а напоказ выставил только ложь. Вот мечта и превратилась в обман.
– Мечтать – дело хорошее, – сказал Климентий Черемыш, – только мечта с правдой дружить должна. Тогда и все прочее будет соответственно.
– Ну, раз мечтал так… – тихо сказал Званцев.
– Если б хоть про себя воображал, а то вслух! – возразил Лукашин.
Но его уж никто не поддержал.
– А ты сам вслух себя Чапаевым не воображаешь? – закричала вдруг Рита. – «По коням, по коням!» – передразнила она.
И все облегченно засмеялись.
Евдокия Власьевна зашла утром навестить Аню. Заговорили о Гешке, и девочка, не удержавшись, обо всем рассказала учительнице.
Евдокия Власьевна совсем переполошилась.
– Воображаю, что должен пережить этот ребенок! – волновалась она. – Не представляю себе прямо, что у них там разыграется…
Евдокия Власьевна поспешила в гостиницу.
Когда она подошла к гостинице, у подъезда стояли и гудели уже две машины. Коридорный гостиницы сказал ей, что летчик просил его не беспокоить, так как занят очень важным делом. Евдокия Власьевна постучала в дверь номера, но ей никто не ответил. Она потихоньку, с беспокойством приоткрыла дверь и вошла.
За окном гудели разноголосо и монотонно машины. Под подушкой на столе курлыкала снятая телефонная трубка.
Шинель лежала на полу, свалившись со стула. А герой, его самозванный брат и друзья-товарищи из пятого «Б», кучно склонившись над столом, яростно спорили.
– Тут что-то не то! – кричал летчик, стуча кулаком по столу. – Мы действия верно произвели. Тут не в этом дело. Давай рассуждать сначала.
А Гешку летчик отвез к себе в номер, так как гостиница была недалеко от берега – ближе, чем больница и детдом.
Когда в номер явился доктор, Гешка уже лежал на кровати, докрасна растертый, одетый в теплое, просторное вязаное белье летчика – «специально арктическое», как сказал Климентий. Кожа на всем теле горела после немилосердных растираний. Горячие бутылки жгли Гешке пятки и бок.
– Терпи, терпи! – говорил Климентий.
Летчик, в теплой фланелевой пижаме, хвативший спирту, едва разбавленного водой, покрякивая, шагал по комнате, шлепая огромными мохнатыми туфлями. Доктор велел Гешке вылежать денек и ушел.
– Ну как, ничего, обсох? – спрашивал летчик, подходя к кровати.
Гешка блаженно морщил нос. Должно быть, улыбался там, под теплым одеялом, укрытый до самого носа.
– А отыграться все-таки не успел, – поддразнивал его летчик. – Три – два в пользу девчат осталось. Ну, не горюй! В другой раз три забьешь, как окончательно обсохнешь. А сейчас – спать!
Летчик задернул полог. А Гешка опять забеспокоился.
«Вот как скажут ему, как я про него всем врал и братом воображал, так он живо меня отсюда и фьюить!.. – мучился Гешка. – Нет, лучше потом сам скажу… Только немножко после».
Вскоре в номер принесли высушенные вещи Гешки и учебники, забытые им у исад. Но Гешка уже спал.
Когда он проснулся наутро, летчик был совершенно одет, при орденах и даже в фуражке. Он, видимо, собирался уезжать.
Под окном то громче, то тише урчал прогреваемый мотор автомобиля.
Климентий Черемыш сидел за столом, что-то читал, пожимая плечами и сдвигая фуражку на затылок. По широкому выразительному лицу его гуляла гримаса веселого недоумения. Он смешно таращил глаза, надувал щеки и делал губами «пуф-пыф».
Гешка проснулся с твердым намерением сразу же все рассказать летчику. Он не мог больше скрывать. «Он меня спас, а я от него секрет держу, да еще про него самого! Узнал бы, так не спасал, наверно…» – мучился Гешка.
– А, проснулся, утопленник, щука подледная! – закричал летчик.
Широко шагая, он подошел к постели и встал, упершись руками в бока и покачиваясь с каблука на носок.
– Слушай, это твой тут задачник принесли? Я, брат, ничего не понимаю! Тут вместе с ним письмо принесли. В задачник вложено. Адресовано мне. Вот видишь: «Герою Советского Союза Климентию Черемышу». Я, значит, взял его, распечатал, а там какая-то ерунда. Вот смотри: «Уважаемый товарищ Черемыш! Дирекция третьей северянской средней школы вынуждена обратить ваше внимание на неуспеваемость и недисциплинированность вашего брата Черемыша Геннадия, ученика пятого класса…» Ну, и так далее. Я что-то ничего сообразить не могу. При чем тут я? У меня никакого брата нет и не было.
– Это про меня… – сказал Гешка, хлопая глазами и чувствуя, как начинает ему колоть щеки прилившая к лицу кровь. – Но неуспеваемость за последнее время только. Честное слово, правда…
Эх, почему в полу нет проруби! Он готов был бы еще раз провалиться…
– Погоди, – настаивал летчик. – Ну хорошо, ты не успеваешь, а я тут при чем? Написано: брат.
– Это я – брат, – пробормотал Гешка.
– Ты – брат? – удивился летчик.
– Ну, как будто брат…
– Чей брат?
– Ваш будто…
– Мой?
– Угу…
– Нет, ты, верно, простуду все-таки схватил. Жарок у тебя, я вижу. Дай-ка я тебе градусник…
– Да нет же… у меня нормальная! – в отчаянии завопил Гешка. – Это я просто… будто вы и, словом, я…
– Ну, ты, да я, да мы с тобой. А дальше?
– Вы не серчайте только… Я сейчас скажу…
И он, всхлипнув, накрылся с головой одеялом.
Выслушивать нехитрую Гешкину исповедь летчику пришлось сквозь толстую байку. Климентий попробовал было пощекотать высунувшуюся пятку. Но грешник ни за что не вылезал на свет.
– Я два года… все про вас воображал, – слышалось из-под одеяла. – И по занятиям я из-за вас хорошо был… и по авиации тоже старался. Можете спрашивать. Я все отвечу. И девиацию знаю… и триммер… Вы спрашивайте… Ну что хотите спросите.
– Чего ж тебя спрашивать? Вот пристал вдруг… Ну ладно. Как вот, скажи, допустим, ты бы машину посадил при боковом ветре, если, скажем, вынужден сесть или подходы иначе не позволяют?
– Посадка при боковом ветре производится при ветре, дующем справа или слева от направления посадки, – зарапортовал совсем иным голосом Гешка под одеялом. – Сажать при работающем моторе? – деловито спросил он.
– Ладно, бог с тобой уж, сажай с работающим.
– Тогда, значит, надо скользить на крыло туда, откуда ветер. И по-над землей выровняться и газануть как следует, чтоб шибче садиться, чем если как всегда.
– Фу ты история! – изумился летчик. – Прямо на три точки. Откуда это ты?
Через четверть часа Климентий знал уже все. Сперва он хмурился, потом только головой качал.
– Ну, вылезай, вылезай!.. Нечего уж теперь скрываться… – говорил он, расхаживая по комнате. – Что же, брат так брат! У меня таких братишек в каждом городе по двадцать человек. Честное даю слово! Не все, правда, себя так уж родственниками заявляют, но тоже вроде свояки. У меня даже переписка налажена: они о своих делах, о школе, а я – о своих! Работящие ребята! Но ты уж того, брат Гешка, немного лишка перехватил. Ты бы уж, в крайнем случае, один про себя играл, а то, видишь, и других в дело запутал. Да, неловко получается. Корысти, верно, тебе никакой, да врать не надо. Врать – это без пяти минут последнее дело.
– А последнее какое? – спросил Гешка.
– Последнее дело, – сказал Климентий Черемыш, садясь на край постели, – последнее дело, Геша, – это если долг свой, понимаешь, дело, которое тебе партией, народом поручено, и вот завалить. По-нашему, по-красноармейскому, это, значит, самое распоследнее дело. Понял?
– Понял, – сказал Гешка.
– То-то…
Летчик легонько потрепал его за нос:
– А у тебя, значит, тоже, как и у меня, однофамильцев хоть пруд пруди, а родни никого?
– Нет, у меня сестра в Москве есть. Только так… – Гешка махнул рукой. – Хоть и старшая сестра, ну неинтересная. Она, знаете, это… шьет, в общем.
– Портниха, что ли? – догадался летчик.
– Да, вроде. Там они какие-то спецодежды кроят.
– Ну что ж, тоже хорошее дело, – сказал летчик. – Без штанов, брат, тоже далеко не полетишь. Вот у нас вопрос с костюмами во время перелета был очень серьезный. Знаешь, нам какие костюмы сконструировали? Вот именно – сконструировали: про этот костюм и не скажешь – пошит. В старину говорили – шубу построить. Вот эти-то костюмы действительно построены. Можешь себе представить: гагачий пух, кожа, шелк, тройная прокладка особая, теплая, непроницаемая, да еще электрическое подогревание. А ты говоришь – портниха…
Летчик встал, прошелся из угла в угол, потом опять подошел к кровати:
– Ну, как же теперь нам все это расхлебать?… Может быть, так и оставить? А? Пускай их себе думают, что братья. А? Как по-твоему?
Он наклонил голову и из-под широкого лба испытующе посмотрел на Гешку.
Гешка молчал.
– Ну? Или как? – торопил летчик.
– Н-н-нет, – выдавил из себя Гешка, – это уж не годится. Лучше пускай уж знают. Все равно. А то какой же это я вам брат буду, если трусить и врать все? Нет уж!
– Это вот хвалю! Это подходяще! – воскликнул Климентий. – За это прямо впору бы и побрататься с тобой. Ладно, я уж в школе сам все это обделаю. Дразнить не будут.
Потом он вдруг сделался строгим, подтащил к кровати тяжелый стул, с грохотом поставил, сел на него верхом, скрестил руки на бархатной спинке.
– Вот что, друг: назвался братом, так уж изволь во всем соблюдать соответствие. Ну-ка, будя валяться! Вставай, одевайся, и давай-ка поговорим начистоту. Что же это ты? А? Зовешься моим братом, а в учебе такой тихоход? По дисциплине у тебя тоже все гайки расконтрены. Никуда это не годится! Если уж хочешь быть братом, так давай условимся: фамилию высоко нести – не конфузить. Ты мне фамилию не порть! А то либо мне, либо тебе ее менять придется. Да и за чем дело стало? Теперь ведь учиться – одно удовольствие. Вот я посмотрел тут у тебя задачки. Легкие. Я уж тут от нечего делать взялся, пяток решил. Вот в наше, брат, время… Отдали меня в ученики… Так мастер, бывало, чуть что, как приложит счетной линейкой по загривку – дважды два, – вот тебе и вся арифметика!
– Ну да, и у нас есть, попадаются трудные задачки, – возразил осмелевший Гешка. – Вон там в конце одна птичкой отмечена. Ее у нас никто в классе решить не может. Нам задали к уроку, а никто не решил.
– А ну, давай сюда твою задачку! – сказал летчик и, сняв фуражку, бросил ее на стол. – Эта? Так! Условие вполне подходящее. Ну-с, с чего начнем? Угу, понял! Дело ясное, проще пареной репы. Что там у нас? Двести пятнадцать, восемь десятых. Так, четыре пишем, шесть в уме… Очень распрекрасно! Теперь приписываем сюда. Сколько мы с тобой в уме держали?… Так. Отлично. Теперь раскроем скобки.
Под окном нетерпеливо заверещала машина.
– Ничего, подождет! – сказал летчик. – Главное тут – не спешить.
В эту минуту зазвонил телефон.
– Ну, невозможно заниматься! – рассердился Климентий.
Он снял трубку и накрыл ее подушкой.
– Так на чем мы остановились? Угу. Теперь делим это. Остается вычесть. Ну, и чего ж тут трудного!.. Все. Пожалуйста, чисто, как говорится.
Довольный Климентий надел фуражку, пошел к вешалке, стал облачаться в шинель.
– А в ответе вовсе не так, – сказал Гешка, заглянув в конец учебника.
– То есть как это не так?! – изумился летчик, возвращаясь к столу. – Гм! Действительно, совсем не так. Погоди, погоди, тут мы где-то с тобой напороли. Не может быть, не может быть! Нет, тут все правильно. Го! История… Я полагаю, это в задачнике опечатка. Теперь часто бывает. Вот если выберут в депутаты, непременно вопрос поставлю насчет опечаток.
– Нет, у нашего учителя точка в точку по ответу вышло, – неумолимо отвечал Гешка. – Он нам показывал, как делать. Я забыл только.
Климентий, как был, в шинели, подсел к столу. За окном нетерпеливо гудел автомобиль. Под подушкой хрипела и курлыкала снятая трубка.
– Гм! Запарка у нас получается, – сказал летчик и сбросил шинель. – Ну, давай рассуждать вместе.
В это время кто-то постучал в дверь. Сперва слабо и робко, потом крепче и увесистей. Гешка прислушался. За дверями топтались и спорили.
– Иди ты вперед, – услышал он и узнал голос Риты.
– А почему это я? Пускай вон Лукашин идет, – донесся басок Плинтуса.
Гешка испуганно взглянул на летчика:
– Ребята там… из нашего класса…
Летчик поднял голову от тетрадки:
– Что говоришь? Ребята? Вот и хорошо! Сейчас ты им прямо так сам все и скажешь.
– Нет… Я лучше уйду… Я потом… – залепетал Гешка.
– Ну что ж, уходи. Уйти – дело нехитрое. Остаться – вот это да! Ну, так как решаешь?… Ты вот оденься пока.
И летчик, задернув полог, пошел открывать дверь.
Теснясь и прячась один за другого, отдавливая друг другу ноги, стараясь держаться около стен, вошли Рита, Плинтус, Лукашин, Званцев, а с ними еще трое ребят из пятого «Б». Летчик поздоровался со всеми по очереди. А Плинтус, поздоровавшись, быстро обошел за спинами ребят и ухитрился пожать руку героя еще раз… Все расселись – кто на стулья, кто на диван. Ребята смотрели на летчика и молчали.
– А как ваш брат Гешка? – спросила наконец расхрабрившаяся Рита.
Летчик стал очень серьезным. Потом он легонько крякнул и крепко потер ладонью затылок.
– Вот что, ребятки, – сказал он, вставая, – тут у нас маленькая путаница образовалась… Впрочем, пусть Геша вам сам все разъяснит. Давай, Геша!
И летчик раздернул шторы. Все заглянули в альков, где стояла кровать, но никого не увидели. Альков был пуст. Гешка снова исчез…
Летчик озадаченно посмотрел на ребят, прошел в альков, огляделся, даже под постель украдкой заглянул. Но Гешки нигде не было.
– Не выдержал, через ту дверь сбежал! – сказал сердито Климентий Черемыш, указывая на приоткрытую дверь из алькова в переднюю. – Ну что ж, – продолжал летчик, и внезапно лукавая ужимка тронула его лицо, тотчас ставшее снова серьезным, – ну что ж, придется, видно, мне самому… Должен я вам сказать одну нехорошую вещь про Тешу. Трус он, оказывается, вот что. А это, ребята, очень тяжело, когда вот твой родной брат– и оказывается трусом.
– Никто и не брат, никто и не трус! – раздалось вдруг из складок отдернутой шторы.
Материя зашевелилась. Рита испуганно взвизгнула.
И все увидели Гешку, который вылезал из своего убежища, красный и вспотевший.
– А, ты весь тут! – закричал летчик. – А я думал, только ноги твои здесь…
– А разве видно было? – еще пуще краснея, спросил Гешка.
– Да, брат, техника военной маскировки у тебя слабовата… Ноги-то из-под полога так и торчали…
Ребята, ничего не понимая, смотрели то на летчика, то на Гешку.
– Гешка! Ты чего ж это прятался? – спросил Званцев.
– Ничего я не прятался… Просто… я с духом хотел собраться…
– Ну, – сказал летчик, – набрался духу, теперь ныряй.
Гешка опустил голову.
– Ребята, – сказал он тихо, – правда… ребята! Можете прямо меня обозвать, как хотите… только я все равно скажу…
И Гешка во всем признался товарищам.
У ребят даже слов сперва не нашлось. Они сначала только ахнули и все отодвинулись от Гешки. Они смотрели на него почти с ужасом, Потом сердито придвинулись к нему.
– Ну, уж это знаешь как называется? – произнес Лукашин.
– Как не стыдно только врать было! – возмущалась Рита. – А мы-то: «братик, братик»…
– Погодите-ка, эдак вы… – начал летчик.
Но Гешка перебил его:
– Вы уж меня больше… не вытаскивайте… Хватит, что из проруби…
Он замолчал. И все молчали, подавленные, уже не глядя на Гешку.
Тогда негромко, простым, хорошим голосом летчик стал объяснять ребятам, в чем была ошибка Гешки, который истинную правду мечты своей от всех спрятал, а напоказ выставил только ложь. Вот мечта и превратилась в обман.
– Мечтать – дело хорошее, – сказал Климентий Черемыш, – только мечта с правдой дружить должна. Тогда и все прочее будет соответственно.
– Ну, раз мечтал так… – тихо сказал Званцев.
– Если б хоть про себя воображал, а то вслух! – возразил Лукашин.
Но его уж никто не поддержал.
– А ты сам вслух себя Чапаевым не воображаешь? – закричала вдруг Рита. – «По коням, по коням!» – передразнила она.
И все облегченно засмеялись.
Евдокия Власьевна зашла утром навестить Аню. Заговорили о Гешке, и девочка, не удержавшись, обо всем рассказала учительнице.
Евдокия Власьевна совсем переполошилась.
– Воображаю, что должен пережить этот ребенок! – волновалась она. – Не представляю себе прямо, что у них там разыграется…
Евдокия Власьевна поспешила в гостиницу.
Когда она подошла к гостинице, у подъезда стояли и гудели уже две машины. Коридорный гостиницы сказал ей, что летчик просил его не беспокоить, так как занят очень важным делом. Евдокия Власьевна постучала в дверь номера, но ей никто не ответил. Она потихоньку, с беспокойством приоткрыла дверь и вошла.
За окном гудели разноголосо и монотонно машины. Под подушкой на столе курлыкала снятая телефонная трубка.
Шинель лежала на полу, свалившись со стула. А герой, его самозванный брат и друзья-товарищи из пятого «Б», кучно склонившись над столом, яростно спорили.
– Тут что-то не то! – кричал летчик, стуча кулаком по столу. – Мы действия верно произвели. Тут не в этом дело. Давай рассуждать сначала.
Задачка peшена
Климентий Черемыш собирался сам поехать в школу побеседовать с ребятами и все уладить окончательно. Но поспеть всюду он не мог. Его ждали на предприятиях. Он выступал на митингах, ездил в район, побывал на лесопилке, сделал, как обещал, доклад в казармах. Побывать в школе ему уже не пришлось. Но, верный своему слову, он прислал письмо, в котором повторил многое из того, что говорил ребятам у себя в номере.
Письмо это прочли в классе. Потом его поместили в стенгазете. Вот часть этого письма:
«… А теперь, дорогие товарищи из пятого „Б“, идут уже дела семейные. Я должен разъяснить одно небольшое недоразумение. Произошла маленькая путаница, и нам с Геннадием не хочется оставлять вас в заблуждении. Вся штука в том, что Геннадий не вполне мне брат, а скорее однофамилец, если уж так начать разбираться. Он тут порядком нафантазировал, а потом чуть сам себя не уверил. А вас уж и подавно. И вот это уже совершенно зря. Врать, конечно, не следует. Это уже самозванством отдает. А парнишка он хороший. Недаром я его из-подо льда выудил. За вранье вы ему пропишите там что полагается. Но очень не усердствуйте.
Прибыли ему от родства со мной было немного. У нас почет идет не по роду, не по племени, а по делам. Будь ты там кум или брат чей угодно, а изволь сам себя проявить самостоятельно.
Ну, а мечта, товарищи, – штука в жизни весьма уважительная. Мечта человека в люди выводит. И смеяться над ней нечего.
Так что условимся давайте так. Поскольку уже вы привыкли меня считать близким родичем пятого класса „Б“, то беру и в дальнейшем братское шефство, что ли, над вами. И назначаю Геннадия – тезку по фамилии – по этой части главным, раз уж мы с ним побратались.
Но предупреждаю: узнаю если, что попрекаете его за прошедшее, кончено, точка нашей с вами дружбе.
Так что давайте, чтоб никаких этих дразнилок раз и навсегда! Беру с вас слово…
А задачку, которая у нас не выходила, я все-таки решил. И оказывается: решается-то она проще простого. А я прежде такое там накрутил… Это и в жизни случается. Хитрая задачка. Решение прилагаю…»
А Гешка вернул директору его письмо с распиской:
«Принято к сведению. Уверен, что выправится. Прочее соответственно.
За брата – Климентий Черемыш»
Письмо это прочли в классе. Потом его поместили в стенгазете. Вот часть этого письма:
«… А теперь, дорогие товарищи из пятого „Б“, идут уже дела семейные. Я должен разъяснить одно небольшое недоразумение. Произошла маленькая путаница, и нам с Геннадием не хочется оставлять вас в заблуждении. Вся штука в том, что Геннадий не вполне мне брат, а скорее однофамилец, если уж так начать разбираться. Он тут порядком нафантазировал, а потом чуть сам себя не уверил. А вас уж и подавно. И вот это уже совершенно зря. Врать, конечно, не следует. Это уже самозванством отдает. А парнишка он хороший. Недаром я его из-подо льда выудил. За вранье вы ему пропишите там что полагается. Но очень не усердствуйте.
Прибыли ему от родства со мной было немного. У нас почет идет не по роду, не по племени, а по делам. Будь ты там кум или брат чей угодно, а изволь сам себя проявить самостоятельно.
Ну, а мечта, товарищи, – штука в жизни весьма уважительная. Мечта человека в люди выводит. И смеяться над ней нечего.
Так что условимся давайте так. Поскольку уже вы привыкли меня считать близким родичем пятого класса „Б“, то беру и в дальнейшем братское шефство, что ли, над вами. И назначаю Геннадия – тезку по фамилии – по этой части главным, раз уж мы с ним побратались.
Но предупреждаю: узнаю если, что попрекаете его за прошедшее, кончено, точка нашей с вами дружбе.
Так что давайте, чтоб никаких этих дразнилок раз и навсегда! Беру с вас слово…
А задачку, которая у нас не выходила, я все-таки решил. И оказывается: решается-то она проще простого. А я прежде такое там накрутил… Это и в жизни случается. Хитрая задачка. Решение прилагаю…»
А Гешка вернул директору его письмо с распиской:
«Принято к сведению. Уверен, что выправится. Прочее соответственно.
За брата – Климентий Черемыш»