- А, фашисюк, жаба, получай! Так, добро! Капка, держи его там снизу!
Капка что было силы рванул фашиста за ногу, Тот поскользнулся, и Сташук ударил его сзади бебутом под лопатку. Немец тяжело осел и кулем перевалился через Капку на дно рва. Капка весь съежился от омерзения и выбрался из-под тяжелого тела. С немцами во рву было покончено. И в это время из-за железнодорожной насыпи у Затона ударили через прорану автоматы и пулеметы. Это прибыло первое подкрепление. Красноармейцы вместе с ополченцами бежали к берегу Затона. Уже наплывало, становясь все громче и яростнее, протяжное "ура".
И вдруг сбилось, замолкло... Откуда-то сбоку длинными и частыми очередями забил с островка немецкий пулемет. Это один из парашютистов засел в маленьком блиндаже-пещерке по ту сторону рва, ближе к берегу острова. Юнги видели, как красноармейцы, пытавшиеся пробиться к берегу, падали, сраженные пулями. Добраться до пулеметчика было невозможно, он вел круговой обстрел, нельзя было высунуть голову из рва. И тут Витя Сташук вдруг вспомнил:
- Стой, ребята! Помните, мы, когда практические занятия вели, в том конце рва подземный ход сообщения начали рыть для соединения с пещерой. Аида туда!
Они, сгибаясь, пробежали по дну рва в конец, где был подземный ход. Тесная лазейка полуосыпалась и зияла зловещей чернотой.
- Ну-ка, дай-ка я!.. Разрешите, товарищ мичман?
Но как ни прилаживался Сташук, широкие плечи его не проходили в полуосыпавшуюся лазейку. Он вылез, приподнялся, стряхнул землю и вопросительно посмотрел на Капку Бутырева:
- Эх, кабы ты моряком был, а, Капитон?..
- Это туда подлезть-то? А?
Капка заглянул в ход. Казалось, злой черный ветер дул оттуда: сквозило сырым, могильным холодом. Капка помедлил немножко. Тоскливый озноб пробрал его разгоряченное тело. Лицо Арсения Петровича Гая проплыло у него перед глазами. Арсений Петрович надеялся на Капку, и синегорец Капка не мог подвести его. Капка молча сбросил шинель, взял в зубы нож, а в руку гранату, кивнул на прощание Сташуку и решительно ввинтил свое маленькое тело в подкоп.
...Немецкий пулеметчик внимательно проглядывал из своего земляного гнезда весь противоположный берег Затона. Берег отлично простреливался. Это был опытный парашютист. Он видал многие виды и в воздухе и на земле. Сперва он был спокоен. Все шло как надо. Но что-то непонятное внезапно произошло сзади него во рву. Оттуда слышались выстрелы, вопли, взрывы гранат. Потом стихло. Это начало его очень тревожить. Тащить туда на подмогу свой пулемет он не решался. Но меньше всего он думал, что опасность грозит ему из-под земли.
В это время красноармейцы и ополченцы опять бросились к берегу Затона. Парашютист устроился поудобнее, оперся спиной о край гнезда и припал к пулемету, чтобы дать снова очередь по наступающим. Но вдруг под ним зашуршала глина, что-то цепко и больно ухватило его за лодыжки, и, прежде чем фашист что-нибудь сообразил, он оказался мгновенно втянутым по пояс в рыхлую землю. Пулемет свалился ему на голову и оглушил.
Прошло минут пять. Выстрелы в Затоне стихли.
Бой кончался. У выхода из подземной траншеи, заглядывая в черноту, на корточках замерли юнги.
- Немец-то, пулеметчик, уже сколько времени как смолк...
- А Капки нет, - сказал встревоженный Сташук. - Ка-ап-ка! Ка-ап-ка! закричал он в подкоп.
Ответа не было.
- Я как-нибудь пролезу за ним, задохнется ведь, - решительно сказал Сташук. - Или вылезу наверх и так, полем, побегу.
- Сташук, отставить! - крикнул на него мичман. - Куда? Не дури!
Прошло еще несколько минут. Сташук, стуча себя от волнения по коленке, сидел на корточках у лазейки и всматривался в молчаливое жерло подкопа. Потом он встал и молча отошел в сторону. Пропал Капка, погиб парень... Не надо было его пускать. А что скажет Рима, когда узнает, что это сам Сташук послал Капку на смерть?..
- Лезет, будь он неладен, лезет! - закричал вдруг один из юнгов.
Сташук одним прыжком подскочил к лазейке и растолкал всех. Из подкопа в ров задом выполз Капка. Он был весь в глине. Глина забилась ему в уши и в ноздри. На лбу кровоточила глубокая ссадина. Это был след каблука пулеметчика, который успел лягнуть Капку под землей.
- Капка, друг, браток, живой! Ух, Капка ты "эда-кий... - кинулся к нему Сташук, теребя, обнимая.
- Он дальше никак не пролазит, - прерывисто и виновато сказал Капка, еле ворочая языком.
- Да кто не пролазит?
- Фриц этот. Я его за ноги потащил, туда втянул, где подкоп, а он дальше уже не пролазит ни в какую...
- Ай Капка! Вот так шпиндель! - ахнули юнги.
- А что это лоб-то у тебя в крови?
-- Это... - начал было Капка, но сомлел и повалился бы на землю, если бы его не подхватил Стадия.
В грязной, бессильно повисшей руке Капки торчал какой-то лоскут.
- Гляди-ка, ну и ну!.. От фрицевых штанов образчик прихватил! - сказал один из юнгов.
Когда Капка окончательно пришел в себя, кругом стояли красноармейцы и ополченцы.
Прибыл на лодке мастер Корней Павлович. Оглушенного немца-пулеметчика с немалым трудом вытащили из-под земли - так крепко засунул его в проход Капка Бутырев.
Придя в себя, парашютист понял, что дело кончено, весь десант уничтожен.
- Ну, Бутырев, молодец, добро, - сказал мичман. - Из тебя бы, пожалуй, даже и моряк вышел!
- У него дела и на земле хватит, - тотчас же ответил мастер.
- Ну что же, тоже хорошее занятие.
- Ну, как здоровье-то, Капитон? Ты герой, говорят?
- Он немца за ноги под землю утянул, честное слово! - подтвердил Сташук.
- Точно, - промолвил мичман. - Хорошо нам помог. Живьем здоровенного фрица в преисподнюю завлек. Еле откопали. Вот, глядите, какой!
Здоровенный фашист, помятый и бледный, моргал потными веками: - Дас ист унмёглих! Я завеем засипалься унтер грунт...
- Чего, чего он сказал? - встрепенулись юнги.
- Эх, батеньки-матеньки, жаль, переводчика нет, - произнес мастер. Втолковать бы ему... Ну куда вы, немцы, лезете? Не ступить же вам через Волгу ни в жизнь,никогда. В уме вы, что ли? Куда залезли, сами соображаете?
Он оглянулся, замолчал и посторонился, сдернув картуз с головы. Сташук отступил, потом резко отвернулся, снял бескозырку и спрятал в ней лицо. Мимо пронесли на шинели убитого Палихина. Красноармейцы медленно опустили тело юнги на землю рядом с другими убитыми. Bee сняли шапки и стояли, понурив обнаженные головы.
- Вон лежат под шинелями сыночки, - проговорил мичман, - не дошли до открытого моря, полегли, дорогие, в бою. Превечная им слава!
Он яростно взглянул на фашиста.
- Эх, немец, еще икнется вам за это дело! Так икнется, что и дух из вас, проклятых, выскочит!..
Он шагнул к пленному, сгреб его за комбинезон на груди и так рванул к себе, что гитлеровец плюхнулся на колени.
- Гляди сюда, фашист: ваша земля. Сам я балтийский, а это Волга. Все одно. Лучше в этой земле мертвыми ляжем, а с нее не сойдем. Но скорей всего вас в ней закопаем. Ферштеен? Понятно?
ГЛАВА 25
Еще одно непонятное слово
Когда Капке перевязали лоб, а юнги, те, кто мог стоять, уже построились, чтобы идти к лодкам, вдруг зашуршали, раздвинулись ближние кусты и показался Тимсон. Мокрый, весь в тине, сам едва держась на ногах, он нес Валерку, обхватив его обеими руками. Голова Валерки беспомощно откинулась назад. На тоненькой шее запеклась кровь. Тимсон устал, тяжело отдувался и готов был вот-вот сам свалиться.
Валерка, обвиснув, сползал у него с рук. Капка шагнул к нему навстречу, подхватил худенькое тело.
- Прямо в него, - сказал Тимсон, виновато хлопая глазами.
Он осторожно передал Валерку подбежавшим и тяжело опустился на мокрую землю, утирая рукой лицо, перемазанное глиной.
- Как же вас туда понесло?
- Это все Валерка, - попытался оправдаться Тимсон. - Говорит: я историю пишу, должен все видеть. И за тобой хотел идти. Отвязал лодку с исад, и никаких. А немцы - трах в нас. И попали...
Валерка приоткрыл глаза, узнал Капку и силился улыбнуться.
- Капка, ты?.. Хорошо... а мне пулей... зеркало кокнуло, - с трудом проговорил он и снова закрыл глаза. - Ничего... сейчас... У меня сейчас это пройдет... Ты только маме не говори. А то мне такое будет!
Когда Валерке сделали в больнице на берегу перевязку, Капке разрешили к нему зайти. Верный Тимсон дежурил у дверей палаты.
- Как он? - шепотом спросил Капка.
Тимсон только рукой махнул. Полные губы его дрогнули. Он уткнулся стриженой головой в неуютную, ледяную стену больничного коридора. Капка с западающим куда-то сердцем на цыпочках вошел в палату. Валерка лежал у окна, весь до горла в бинтах, бледный, тоненький, прозрачный, как тающая льдинка, и такой до ужаса большеглазый... Капке стало нестерпимо жалко его.
- Капка... - подозвал его Валерка слабым, осекающимся голосом: он потерял много крови. - Ты подойди поближе... Тимсон, ты постой там, последи... Капка... Ой, жгет как, больно... Вот как у меня нескладно всегда выходит, Капа. Самое интересное было, а я уж не запишу...
- Да брось ты, Валерка, ты, наверно, не очень сильно раненный.
- Нет, Капа, - тихо и серьезно сказал Валерка, - я уж чувствую. Да и доктор, когда меня раздели, начали перевязывать, а он говорит: "Худо, ох как худо!" И еще какое-то слово по-латыни сказал: "Ха-би-тус..." А уж когда по-латыни так говорят, это я знаю: скрывают, значит... что крышка...
- Ну, это ты зря, еще неизвестно, - возразил горячо, но неуверенно Капка. - Ты брось это, Валерка.
- Нет, слушай... Капка, ты вот что... Ты возьми тетрадку, она у меня дома под матрацем осталась, где книжка "Квентин Дорвард" лежит, и там допиши все за меня. Ладно? Нет, ты слушай! - проговорил он, видя, что Капка опять собирается возразить ему. - Ты там напиши...ой!.. Ух и больно... напиши про меня тоже... Ну, ты как про это напишешь, а, Капка? Не знаешь? Эх, ты... Ты так напиши, что ему было очень страшно... а он не струсил нисколечко... Напишешь?
- Ну, это напишу, - сказал Капка, глотая что-то засевшее вдруг в горле и чувствуя, что еще немножко, и он разревется. - Зря ты все это, Валерка, ведь еще неизвестно же!
- Молчи... Карандаш у тебя есть? Ты запиши. Число поставь. И еще напиши так: "Когда пришли товарищи, он тихо сказал: Отвага и Берн..." Уй, больно как!.. Ой, жгет как! Ой, мама!
- Вот "мама" - это уже лучше, - раздался позади Капки голос доктора Михаила Борисовича Кунца, которого знали все затонские ребята. - Вот когда мои пациенты зовут маму, я опять чувствую себя в своей сфере, а то все стали такие герои, что уж просто нет сил от вас. Пустяки, хорошенькие детские болезни: штыковые раны, сквозное пулевое ранение, контузии, шок... Ну, хватит разговоров! Нельзя столько болтать. - За окном зашумела машина, хлопнула дверца. - О, сам товарищ Плотников пожаловал, - сказал доктор, подойдя к окну и приложив золотое пенсне к кончику носа.
В палату, слегка хромая, вошел Плотников. Вид у него был утомленный, левая рука на перевязи.
- Лежи, лежи! - крикнул он Валерке, который было шевельнулся. - Товарищ по несчастью. Тоже вот, видишь, рука. Приехал какую-то прививку делать... Велят...
- Доктор, можно вас на минуточку? - послышался женский голос в дверях.
Доктор вышел в коридор. Капка - за ним.
Доктор о чем-то говорил вполголоса с сестрой. У Капки все внутри сжалось. Но он решился все-таки узнать правду.
- Доктор, у него опасно? - спросил Капка.
- Да ничего не опасно, ослабел немножко, сквозное ранение в мякоть плеча, потеря крови.
- А вы сказали сами, что худо.
- В жизни я этого не говорил! Глупости!
Доктор отвернулся и опять заговорил с сестрой.
- А что такое по-латынски значит "хабитус"? - спросил вдруг Капка. - Это очень плохо?
- Хабитус? - изумился доктор и пожал плечами.-Хабитус может быть разный: хороший, средний, плохой. Это значит телосложение, упитанность, худоба...
- Значит, вовсе он не умрет?
- Ну как тебе сказать? Он не бессмертный. Когда-нибудь, вероятно, умрет, но не от данного случая.
Но Капка все еще не верил:
- А у меня тоже есть хабитус?
- И довольно приличный, - сказал доктор и побежал куда-то, завязывая на спине тесемки белого халата.
Капка бросился в палату:
-Валерка! Хабитус - это ничего, это, доктор сказал, не опасно совсем. У меня тоже, доктор говорит, есть хабитус!
ГЛАВА 26
Грозная радуга
Через несколько дней, когда в городке уже все пришло в порядок и фашисты больше не возобновляли попыток сбросить десант на левый берег Волги, товарищ Плотников вместе с начальником школы юнгов решил навестить раненых.
Осенний вечер уже густо синел на улице. В больнице медлили зажигать огни, чтоб не затемнять окон. И в палатах сумерничали. Плотников в сопровождении доктора и начальника юнгов прошел по полутемному коридору, приостановился у палаты, в которой лежал Валерка, и, оглянувшись, тихонько подозвал к себе спутников. Те подошли. Плотников приложил палец к губам и молча указал в глубь палаты. Там в вечернем сумраке у большого окна с форточкой-фрамугой, где стояла в углу койка Валерки Черепашкина, сгрудилось много народу. Здесь были раненые юнги, больные из соседних палат, красноармейцы, ополченцы. Одни сидели на соседних койках, другие расположились на полу, а кто устроился на подоконнике.
Тихо было в палате. Только звонкий певучий голосок Валерки Черепашкина, почти неразглядимого в сумраке, раздавался из темного угла...
Плотников прислушался... Так вот где довелось ему услышать конец истории Трех Мастеров!
- ...Прекрасная Мельхиора, - рассказывал Валерка, - прибежала к оружейнику Изобару и бросилась перед ним на колени, умоляя спасти Мастера. Но где было узнать, в какой башне заключен Амальгама и как моягао освободить его, если все башни замка были прямые и гладкие, как свечи!
Когда истерзанный Амальгама очнулся после пыток, которым подвергли его ветродуи, он ощупал себя и нашел кусок стекла в своем кармане. То был осколок зеркала, которое в ярости разбил Фанфарон. Амальгама успел спрятать его.
Мастер забрался в узкую бойницу башни, поймал осколком луч солнца. Радужный зайчик прыгнул на крыши, башни и стены дворца. И вот в каморку, где рыдала, ломая нежные руки, Мельхиора и могучий Изобар в бессилии сжимал свои тяжелые кулаки, вскочил зайчик, посланец Мастера. Мельхиора сразу догадалась, что это вестник Амальгамы. Она подбежала к окну и увидела радужный луч в бойнице одной из башен.
И тут Дрон Садовая Голова хлопнул себя по лбу:
"О я, голова садовая! У меня же есть семена вьюнка! Я выращивал его пятьдесят пять лет подряд. Я ухаживал за ним днем и ночью, пока не добился своего. Этот вьюнок растет с такой быстротой, что если протянуть нить между вершиной Квипрокво и его подошвой, а внизу бросить семена вьюнка, то мгновенно побеги его обовьются вокруг нити, оплетут ее, и не успеешь сказать: "Раз два, три", - как на самой вершине горы уже распустятся вьюнки. Но слушайте дальше!.. Однажды я попробовал посеять мой вьюнок во время ливня... Можете себе представить - он мигом обвил струю дождя и, прежде чем она достигла земли, уже взбежал по ней на небо. Эх, дочка, я припасал эти семена для хорошего дня - чтобы сплести венок вокруг дома, в который бы ты вошла со своим любимым, - но, видно, теперь пришла пора пустить в ход семена. Не плачь. Мы спасем Амальгаму. Я посею мой вьюнок под окном башни, где сидит Мастер".
"Но башня высока, бойница на самом верху. Как протянуть на такую высоту нить или вызвать дождь?" - усомнился Изобар.
"О, мой вьюнок так силен и быстр в своем росте, что для него достаточно и прямого солнечного луча - он взберется и по нему!"
"Но днем этого нельзя делать - заметит стража, а ночью нет солнца".
"Да, но сейчас полнолуние".
"Король поставил у башни самых верных своих ветро-дуев, - предупредила Мельхиора. - Они ночью не смыкают глаз".
"Ну, это я беру на себя, - успокоил ее Изобар. - Я в этот час перепорчу все флюгера на дворце. Ветры перессорятся, вот будет переполох!"
Так они и сделали. Ветры к ночи увидели, что стрелки дворцовых флюгеров показывают разное направление, и тотчас забушевали.
"Сейчас моя очередь дуть, - вопил Норд-Ост,- а флюгер показывает Зюйд-Вест! Вызвать стражу, исправить флюгера!"
Началась беготня во дворце. Ветродуи кинулись искать Изобара, но его и след простыл.
Тем временем вышла луна. Поймав ее жемчужный свет осколком зеркала, Амальгама послал вниз тонкий, дрожащий и прозрачный луч. И там, где упал на землю этот луч, Дрон Садовая Голова бросил горсть своих волшебных семян. В тот же миг могучие ростки, переплетаясь, туго обвили лучи и побежали наверх, к вышке башни. Их было много, этих зеленых побегов. Зелень свилась в толстый, прочный канат, и Амальгама легко спустился по нему на землю. А когда один из часовых, услышав шум, бросился на Амальгаму, Мастер ослепил его, кольнув в глаза лучом из зеркала. Так они бежали из дворца: Мастер Амальгама и Дрон Садовая Голова. Условлено было, что Мельхиора будет ждать их на реке, где Изобар уже снарядил небольшой корабль с верными людьми. Но, когда беглецы достигли берега, Дрон Садовая Голова не нашел там своей дочери, Мастер Амальгама не встретил здесь своей возлюбленной. Не знали они, что хитрый Жилдабыл ночью запер красавицу в один из подвалов замка.
Амальгама хотел тотчас же вернуться во дворец, чтобы освободить Мельхиору, но Дрон Садовая Голова и оружейник Изобар не пустили его, найдя, что такой поступок был бы безрассудным и Амальгама лишь погубил бы себя и Мельхиору, а ее еще можно спасти, раз три таких Мастера на воле возьмутся за это дело.
Они нашли приют у добрых и смелых людей, которые звались синегорцами. Это были надежные ребята, трудолюбивые и бесстрашные, искусные мастера и храбрые воины. "Отвага, Верность, Труд - Победа!" - таков был их девиз. Не было работы, с которой бы они не справились. Не встречалась еще опасность, которая испугала бы их. Они уже давно замышляли освободить страну от Фанфарона и злых Ветров. "Кто посеял ветер, тот сам пожнет бурю", - говорили синегорцы. Они почтительно и радостно приветствовали трех славных Мастеров и предложили им вступить в семью синегорцев.
"Отвага!" - сказал Изобар.
"Верность!" -подхватил Амальгама.
"Труд!" - произнес Дрон Садовая Голова.
"Победа!" - заключили все трое, повторяя клятву синегорцев.
И оружейник Изобар сказал при этом:
"Я знаю, что надо делать. До сих пор я мастерил флюгера, по которым распознавалось направление Ветра. Но теперь задача состоит в том, чтобы повернуть Ветер туда, куда нам нужно. Дрон Садовая Голова всю душу свою вложил в семена вьюнка, и растение получило волшебную силу роста. Я добьюсь чуда с флюгерами, и мы покорим Ветер".
И он, не медля ни минуты, схватил в свои сильные руки молот и взялся за работу.
"Ты прав! - откликнулся Амальгама. - А я займусь своим делом. Чему до сих пор служили мои зеркала? Послушно отражали в себе красоту и показывали людям их недостатки. Но красота и безобразие существуют и помимо моих зеркал. Нет, я напрягу ум, буду работать с утра до вечера и с вечера до утра, но добьюсь, чтобы мои зеркала сами делали мир прекраснее. Я хочу, чтобы в людях отражалось все, что я вдохну в зеркало своим трудом, своей любовью. Ибо на свете нет, говорят, силы, которая не уступила бы труду, если человек избрал свое дело по любви и вложил в него душу".
И Мастер принялся за работу. Он трудился днем и ночью, не чувствуя усталости, не зная отдыха и сна. Beликий Гнев вдохновлял оружейника и раздувал огонь под его горном. Великая Любовь поддерживала силы Мастера Зеркал и светилась в его хрустале.
...Шло время, ибо для труда и совершенства требуется время... - продолжал рассказывать Валерка. - Шло время, а прекрасная Мельхиора томилась в плену. Жестокий Жилдабыл бросил ее в грязный подвал. Холодные, скользкие жабы прыгали на грудь Мельхиоре, голохвостые крысы кусали ее прекрасное лицо, мокрицы лазили по ее рукам, и вскоре на лице Мельхиоры не осталось и следа былой красоты. Жилдабыл принес ей осколок зеркала, случайно уцелевший во дворце. Горько заплакала бедная Мельхиора, когда из мутного стекла глянуло на нее желтое, безобразное, морщинистое лицо, все в кровавых подтеках, шрамах, рубцах, синяках и язвах.
"Что вы сделали со мной!" - закричала бедная Мельхиора.
Но Жилдабылу пришла в голову еще одна злая затея.
"Успокойся,- сказал он,- ты по-прежнему прекрасна. Это лишь кривое зеркало. Мы изловили твоего Мастера, и, видишь, он отрекся от тебя и от своей дурацкой правды. Он изготовил для тебя кривое зеркало. Смирись же теперь".
Однако в эту минуту Мельхиора увидела в зеркале лицо Жилдабыла, который не успел отклониться в сторону. Лицо в зеркале выглядело злобным и отвратительным, но не более ужасным, чем было оно у Ветрочета в действительности. Мельхиора поняла, что злой Ветрочет снова обманывает ее, но зато зеркало говорит ей жестокую правду. И все-таки она обрадовалась этому, потому что потерять веру в любовь ей было еще страшнее, чем утратить свою красоту.
К тому времени Мастера уже закончили работу. Синегорцы готовились к походу на Фанфарона. Но сквозняки, посланные Фанфароном, уже проникли через щели в жилище синегорцев. Вскоре во дворце узнали, где скрываются Амальгама, Изобар и Дрон Садовая Голова, И Фанфарон послал боевые ветролеты к Лазоревым Горам, где скрывались синегорцы.
День был дождливый, ливень не прекращался ни на минуту, Ветры гнали к горам густые тучи, и в них скрывались ветролеты. Но Дрон Садовая Голова бросил у подножия горы горсти семян, и вьюнки тотчас взобрались к тучам по струям дождя, а несколько побегов успели обвить даже молнию, метнувшуюся из тучи. Зеленая плотная сеть поднялась до самого неба вокруг жилища синегорцев, ветролеты Фанфарона запутались во вьюнках, как мухи в паутине, и рухнули на землю.
Теперь синегорцы сами стали готовиться к штурму дворца. Ночью накануне штурма синегорцы заменили все старые флюгера в стране новыми. Тысячи флюгеров, наделенных тайной силой, изготовил усердный Изобар. Перед тем как выступить в поход, Мастер Амальгама дал каждому синегорцу посмотреться в его новое зеркало, и каждый, кто смотрелся в него, становился еще храбрее, еще искуснее и вернее своему делу.
И вот наступил день штурма. Стрелки всех флюгеров повернулись остриями в сторону дворца. Синегорцы выступили в поход. Изобар вооружил их своими новыми чудодейственными стрелами. Воины-синегорцы держали пики с хрустальными наконечниками, и за каждым копьем выгибалась маленькая радуга. И, кроме того, каждый воин-синегорец был вооружен небольшим зеркальцем, укрепленным на запястье, и лукошком с семенами вьюнка. На рассвете корабли синегорцев тихо подплыли к берегам острова.
Развернув семицветное знамя, синегорцы бросились на штурм. Со стен дворца ударили буреметы. Ветры рванулись было навстречу синегорцам, но ни один флюгер на крышах не дрогнул. И тут произошло великое чудо. Столько труда и ярости вложил в свою работу славный оружейник, что Ветры ничего не могли поделать с флюгерами. Флюгера вышли из повиновения. Как ни дули Ветры, как ни раздували они щеки, всех их повернуло в одну сторону: на дворец Фанфарона!.. Потому что тысячи стрел, которые пустили синегорцы, были сделаны из того же чудесного металла, что и новые флюгера. Они пробивали встречный ураган, увлекали за собой воздух и сами рождали новый могучий ветер. И старые Ветры были вынуждены подчиниться. Ураган потряс дворец Фанфарона, сметая со стен стражу. А затем радужные лучи от тысяч маленьких ручных зеркал обступили замок, плющ и вьюнки мигом обвили эти лучи до самых зубцов стены. По зеленым качающимся плетям вьюнков и плюща, как по веревочным лестницам, карабкались сипегорцы. Они ворвались во дворец. Ветродуи были перебиты. И вскоре над главной башней замка взвилось семицветное знамя сине-горцев, знамя Большой Радуги, предвестницы доброй погоды и ясного счастья.
Жилдабыл пытался бежать из дворца на ветролете, но разъяренные Ветры схватили его, и так как каждый из них дул в свою сторону, то главный Ветрочет был разорван на части. Перепуганного короля нашел под лестницей Изобар.
"Ну, - сказал оружейник, - теперь ты Фанфарон Последний, более поздних уже больше не будет".
А Мастер Амальгама метался по галереям и переходам дворца в поисках Мельхиоры. Он обошел башни и казематы.
Наконец в одном из подземелий он нашел сморщенное, исхудавшее, безобразное существо. Несчастная закричала, увидев Мастера, и прикрыла ладонями лицо. Но хриплый голос ее показался сладостно знакомым Амальгаме.
"Кто ты?" - спросил он, боясь ошибиться.
"Ты не узнаешь меня? Я была когда-то твоей любимой. Теперь я могу умереть спокойно, ибо знаю, что ты остался верен своей правде. Но я не в силах жить при таком уродстве".
"Погоди! - воскликнул Амальгама. - Если ты веришь моей любви, взгляни в это зеркало".
Нет, я не могу смотреть! У меня нет больше сил хотя бы еще раз взглянуть на свое безобразие".
И она упала замертво на сырой пол.
Амальгама бросился на колени, приложил к ее губам зеркало и увидел, как оно помутнело на мгновение. Значит, Мельхиора была жива. Он поцелуями согрел ее помертвевшее лицо и насильно заставил смотреть в зеркало. Превозмогая отвращение, вгляделась в стекло Мельхиора. Но вдруг что-то прекрасное мягко проступило в глубинах зеркала. И, глядя в стекло, Мельхиора почувствовала, что лицо ее подчиняется чарам зеркала и черты яснеют, морщины расправляются, язвы заживают, она с каждой минутой хорошеет.
"Смотри же, смотри!" - говорил Амальгама.
Она смотрела в зеркало пристально, не отрываясь.И вдруг увидела, что по-прежнему хороша, - нет! еще прелестнее, чем была прежде!..
И, когда они вместе вышли на балкон - Мастер Зеркал и прекрасная Мельхиора, - синегорцы встретили их радостными возгласами. Все потрясали копьями, и хрустальные наконечники вскинули вверх тысячи разноцветных отблесков, и они слились в торжественную радугу, которая выгнулась над ними в небе. А Дрон Садовая Голова сыпал вокруг семена цветов, и тотчас же на этом месте распускались розы и лилии.
Так Три Великих Мастера помогли свободным сине-горцам покончить с нашествием Ветров. Все Ветры были засажены под замок. Их выпускали теперь лишь на работу: чтобы подмести от туч небо, вертеть мельницы, надувать паруса кораблей. В Синегории снова зацвели сады, засверкали зеркала и в печах появились вьюшки. А на стене дворца прибили новый герб: радуга была на нем и стрела, оплетенная вьюнками...
- Ну, спасибо, - сказал Плотников, входя в палату, - и за сказку и за все, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Этого город не забудет... Вижу, что наши синегорцы не хуже чем в Синегории действуют, по крайней мере судя по третьеводнишнему. А ты что?..
Валерка пытался приподняться на кровати, глаза его блестели в сумраке палаты, он подбородком указывал в окно:
- Смотрите, смотрите, радуга какая!..
- Где, какая радуга в эту пору? - Плотников озабоченно посмотрел на Валеркуг бредит, видно, бедняга.
- Сейчас было. Вон, вон, глядите! Опять...
В темнеющем небе, далеко над Волгой, мгновенно нависали, стремительно нагоняя друг друга, красные, оранжевые, огненные, не сразу гаснущие полосы.
- Какая же, милый мой, радуга это? То катюши наши, гвардейские минометы, с новой позиции бьют по фашистам, - сказал Плотников.
Раскаленные летучие дуги перегибались, тая, с левого берега туда, где, прижавшись спиной к Волге, день и ночь геройски бился великий город, готовя скорую и неслыханную гибель всему несметному войску врага.
* * *
Вот и все, что хотел я рассказать вам о ребятах Рыбачьего Затона, о славном ремесленнике Капке Бутыреве, о его друзьях - Валерии Черепашкине, Тимке-Тимсоне и храбром юнге Викторе Сташуке. Я познакомился с ними после того, как прочел историю города Затонска, изложенную Валерием Черепашкиным, пионером и синегорцем. Все они носят медали на зеленой с красным ленточке. Только Виктора Сташука не застал я в Затонске - он давно уже уехал на Балтику. Но Рима частенько получает от него письма. Рима и Нюша давно вернулись домой. Отец их отыскался у партизан и уже приезжал в отпуск повидать ребят. Посетил я мастера Корнея Павловича Матунина. Он жив и здравствует, работая и поныне в Затоне. Рыбки его отлично разводятся.
С бывшими синегорцами я очень сошелся, не раз сиживал с ними у Большого Костра на острове Товарищества. Там я узнал о многих других славных делах пионеров Рыбачьего Затона.
Расстались мы друзьями.
И часто теперь, когда не ладится у меня работа или ненастно на душе, я достаю маленькое заветное зеркальце - на крышке его герб сипегорцев: радуга, стрела и побеги вьюнка. Я смотрю в расколотое стекло, и хотя мне самому зеркало не сообщает ничего утешительного, но из-за моего плеча глядит на меня уже немалая жизнь. И вижу я, что совсем не так уж плохо живется на свете, и снова верю, что отвага, верность и труд непременно победят, как бы ни упирался встречный ветер, как бы ни клокотала гроза. Радуга еще вскинется, обнимет мир, и все будет хорошо, все станет как надо, дорогие мои мальчишки!
1944 г.
Капка что было силы рванул фашиста за ногу, Тот поскользнулся, и Сташук ударил его сзади бебутом под лопатку. Немец тяжело осел и кулем перевалился через Капку на дно рва. Капка весь съежился от омерзения и выбрался из-под тяжелого тела. С немцами во рву было покончено. И в это время из-за железнодорожной насыпи у Затона ударили через прорану автоматы и пулеметы. Это прибыло первое подкрепление. Красноармейцы вместе с ополченцами бежали к берегу Затона. Уже наплывало, становясь все громче и яростнее, протяжное "ура".
И вдруг сбилось, замолкло... Откуда-то сбоку длинными и частыми очередями забил с островка немецкий пулемет. Это один из парашютистов засел в маленьком блиндаже-пещерке по ту сторону рва, ближе к берегу острова. Юнги видели, как красноармейцы, пытавшиеся пробиться к берегу, падали, сраженные пулями. Добраться до пулеметчика было невозможно, он вел круговой обстрел, нельзя было высунуть голову из рва. И тут Витя Сташук вдруг вспомнил:
- Стой, ребята! Помните, мы, когда практические занятия вели, в том конце рва подземный ход сообщения начали рыть для соединения с пещерой. Аида туда!
Они, сгибаясь, пробежали по дну рва в конец, где был подземный ход. Тесная лазейка полуосыпалась и зияла зловещей чернотой.
- Ну-ка, дай-ка я!.. Разрешите, товарищ мичман?
Но как ни прилаживался Сташук, широкие плечи его не проходили в полуосыпавшуюся лазейку. Он вылез, приподнялся, стряхнул землю и вопросительно посмотрел на Капку Бутырева:
- Эх, кабы ты моряком был, а, Капитон?..
- Это туда подлезть-то? А?
Капка заглянул в ход. Казалось, злой черный ветер дул оттуда: сквозило сырым, могильным холодом. Капка помедлил немножко. Тоскливый озноб пробрал его разгоряченное тело. Лицо Арсения Петровича Гая проплыло у него перед глазами. Арсений Петрович надеялся на Капку, и синегорец Капка не мог подвести его. Капка молча сбросил шинель, взял в зубы нож, а в руку гранату, кивнул на прощание Сташуку и решительно ввинтил свое маленькое тело в подкоп.
...Немецкий пулеметчик внимательно проглядывал из своего земляного гнезда весь противоположный берег Затона. Берег отлично простреливался. Это был опытный парашютист. Он видал многие виды и в воздухе и на земле. Сперва он был спокоен. Все шло как надо. Но что-то непонятное внезапно произошло сзади него во рву. Оттуда слышались выстрелы, вопли, взрывы гранат. Потом стихло. Это начало его очень тревожить. Тащить туда на подмогу свой пулемет он не решался. Но меньше всего он думал, что опасность грозит ему из-под земли.
В это время красноармейцы и ополченцы опять бросились к берегу Затона. Парашютист устроился поудобнее, оперся спиной о край гнезда и припал к пулемету, чтобы дать снова очередь по наступающим. Но вдруг под ним зашуршала глина, что-то цепко и больно ухватило его за лодыжки, и, прежде чем фашист что-нибудь сообразил, он оказался мгновенно втянутым по пояс в рыхлую землю. Пулемет свалился ему на голову и оглушил.
Прошло минут пять. Выстрелы в Затоне стихли.
Бой кончался. У выхода из подземной траншеи, заглядывая в черноту, на корточках замерли юнги.
- Немец-то, пулеметчик, уже сколько времени как смолк...
- А Капки нет, - сказал встревоженный Сташук. - Ка-ап-ка! Ка-ап-ка! закричал он в подкоп.
Ответа не было.
- Я как-нибудь пролезу за ним, задохнется ведь, - решительно сказал Сташук. - Или вылезу наверх и так, полем, побегу.
- Сташук, отставить! - крикнул на него мичман. - Куда? Не дури!
Прошло еще несколько минут. Сташук, стуча себя от волнения по коленке, сидел на корточках у лазейки и всматривался в молчаливое жерло подкопа. Потом он встал и молча отошел в сторону. Пропал Капка, погиб парень... Не надо было его пускать. А что скажет Рима, когда узнает, что это сам Сташук послал Капку на смерть?..
- Лезет, будь он неладен, лезет! - закричал вдруг один из юнгов.
Сташук одним прыжком подскочил к лазейке и растолкал всех. Из подкопа в ров задом выполз Капка. Он был весь в глине. Глина забилась ему в уши и в ноздри. На лбу кровоточила глубокая ссадина. Это был след каблука пулеметчика, который успел лягнуть Капку под землей.
- Капка, друг, браток, живой! Ух, Капка ты "эда-кий... - кинулся к нему Сташук, теребя, обнимая.
- Он дальше никак не пролазит, - прерывисто и виновато сказал Капка, еле ворочая языком.
- Да кто не пролазит?
- Фриц этот. Я его за ноги потащил, туда втянул, где подкоп, а он дальше уже не пролазит ни в какую...
- Ай Капка! Вот так шпиндель! - ахнули юнги.
- А что это лоб-то у тебя в крови?
-- Это... - начал было Капка, но сомлел и повалился бы на землю, если бы его не подхватил Стадия.
В грязной, бессильно повисшей руке Капки торчал какой-то лоскут.
- Гляди-ка, ну и ну!.. От фрицевых штанов образчик прихватил! - сказал один из юнгов.
Когда Капка окончательно пришел в себя, кругом стояли красноармейцы и ополченцы.
Прибыл на лодке мастер Корней Павлович. Оглушенного немца-пулеметчика с немалым трудом вытащили из-под земли - так крепко засунул его в проход Капка Бутырев.
Придя в себя, парашютист понял, что дело кончено, весь десант уничтожен.
- Ну, Бутырев, молодец, добро, - сказал мичман. - Из тебя бы, пожалуй, даже и моряк вышел!
- У него дела и на земле хватит, - тотчас же ответил мастер.
- Ну что же, тоже хорошее занятие.
- Ну, как здоровье-то, Капитон? Ты герой, говорят?
- Он немца за ноги под землю утянул, честное слово! - подтвердил Сташук.
- Точно, - промолвил мичман. - Хорошо нам помог. Живьем здоровенного фрица в преисподнюю завлек. Еле откопали. Вот, глядите, какой!
Здоровенный фашист, помятый и бледный, моргал потными веками: - Дас ист унмёглих! Я завеем засипалься унтер грунт...
- Чего, чего он сказал? - встрепенулись юнги.
- Эх, батеньки-матеньки, жаль, переводчика нет, - произнес мастер. Втолковать бы ему... Ну куда вы, немцы, лезете? Не ступить же вам через Волгу ни в жизнь,никогда. В уме вы, что ли? Куда залезли, сами соображаете?
Он оглянулся, замолчал и посторонился, сдернув картуз с головы. Сташук отступил, потом резко отвернулся, снял бескозырку и спрятал в ней лицо. Мимо пронесли на шинели убитого Палихина. Красноармейцы медленно опустили тело юнги на землю рядом с другими убитыми. Bee сняли шапки и стояли, понурив обнаженные головы.
- Вон лежат под шинелями сыночки, - проговорил мичман, - не дошли до открытого моря, полегли, дорогие, в бою. Превечная им слава!
Он яростно взглянул на фашиста.
- Эх, немец, еще икнется вам за это дело! Так икнется, что и дух из вас, проклятых, выскочит!..
Он шагнул к пленному, сгреб его за комбинезон на груди и так рванул к себе, что гитлеровец плюхнулся на колени.
- Гляди сюда, фашист: ваша земля. Сам я балтийский, а это Волга. Все одно. Лучше в этой земле мертвыми ляжем, а с нее не сойдем. Но скорей всего вас в ней закопаем. Ферштеен? Понятно?
ГЛАВА 25
Еще одно непонятное слово
Когда Капке перевязали лоб, а юнги, те, кто мог стоять, уже построились, чтобы идти к лодкам, вдруг зашуршали, раздвинулись ближние кусты и показался Тимсон. Мокрый, весь в тине, сам едва держась на ногах, он нес Валерку, обхватив его обеими руками. Голова Валерки беспомощно откинулась назад. На тоненькой шее запеклась кровь. Тимсон устал, тяжело отдувался и готов был вот-вот сам свалиться.
Валерка, обвиснув, сползал у него с рук. Капка шагнул к нему навстречу, подхватил худенькое тело.
- Прямо в него, - сказал Тимсон, виновато хлопая глазами.
Он осторожно передал Валерку подбежавшим и тяжело опустился на мокрую землю, утирая рукой лицо, перемазанное глиной.
- Как же вас туда понесло?
- Это все Валерка, - попытался оправдаться Тимсон. - Говорит: я историю пишу, должен все видеть. И за тобой хотел идти. Отвязал лодку с исад, и никаких. А немцы - трах в нас. И попали...
Валерка приоткрыл глаза, узнал Капку и силился улыбнуться.
- Капка, ты?.. Хорошо... а мне пулей... зеркало кокнуло, - с трудом проговорил он и снова закрыл глаза. - Ничего... сейчас... У меня сейчас это пройдет... Ты только маме не говори. А то мне такое будет!
Когда Валерке сделали в больнице на берегу перевязку, Капке разрешили к нему зайти. Верный Тимсон дежурил у дверей палаты.
- Как он? - шепотом спросил Капка.
Тимсон только рукой махнул. Полные губы его дрогнули. Он уткнулся стриженой головой в неуютную, ледяную стену больничного коридора. Капка с западающим куда-то сердцем на цыпочках вошел в палату. Валерка лежал у окна, весь до горла в бинтах, бледный, тоненький, прозрачный, как тающая льдинка, и такой до ужаса большеглазый... Капке стало нестерпимо жалко его.
- Капка... - подозвал его Валерка слабым, осекающимся голосом: он потерял много крови. - Ты подойди поближе... Тимсон, ты постой там, последи... Капка... Ой, жгет как, больно... Вот как у меня нескладно всегда выходит, Капа. Самое интересное было, а я уж не запишу...
- Да брось ты, Валерка, ты, наверно, не очень сильно раненный.
- Нет, Капа, - тихо и серьезно сказал Валерка, - я уж чувствую. Да и доктор, когда меня раздели, начали перевязывать, а он говорит: "Худо, ох как худо!" И еще какое-то слово по-латыни сказал: "Ха-би-тус..." А уж когда по-латыни так говорят, это я знаю: скрывают, значит... что крышка...
- Ну, это ты зря, еще неизвестно, - возразил горячо, но неуверенно Капка. - Ты брось это, Валерка.
- Нет, слушай... Капка, ты вот что... Ты возьми тетрадку, она у меня дома под матрацем осталась, где книжка "Квентин Дорвард" лежит, и там допиши все за меня. Ладно? Нет, ты слушай! - проговорил он, видя, что Капка опять собирается возразить ему. - Ты там напиши...ой!.. Ух и больно... напиши про меня тоже... Ну, ты как про это напишешь, а, Капка? Не знаешь? Эх, ты... Ты так напиши, что ему было очень страшно... а он не струсил нисколечко... Напишешь?
- Ну, это напишу, - сказал Капка, глотая что-то засевшее вдруг в горле и чувствуя, что еще немножко, и он разревется. - Зря ты все это, Валерка, ведь еще неизвестно же!
- Молчи... Карандаш у тебя есть? Ты запиши. Число поставь. И еще напиши так: "Когда пришли товарищи, он тихо сказал: Отвага и Берн..." Уй, больно как!.. Ой, жгет как! Ой, мама!
- Вот "мама" - это уже лучше, - раздался позади Капки голос доктора Михаила Борисовича Кунца, которого знали все затонские ребята. - Вот когда мои пациенты зовут маму, я опять чувствую себя в своей сфере, а то все стали такие герои, что уж просто нет сил от вас. Пустяки, хорошенькие детские болезни: штыковые раны, сквозное пулевое ранение, контузии, шок... Ну, хватит разговоров! Нельзя столько болтать. - За окном зашумела машина, хлопнула дверца. - О, сам товарищ Плотников пожаловал, - сказал доктор, подойдя к окну и приложив золотое пенсне к кончику носа.
В палату, слегка хромая, вошел Плотников. Вид у него был утомленный, левая рука на перевязи.
- Лежи, лежи! - крикнул он Валерке, который было шевельнулся. - Товарищ по несчастью. Тоже вот, видишь, рука. Приехал какую-то прививку делать... Велят...
- Доктор, можно вас на минуточку? - послышался женский голос в дверях.
Доктор вышел в коридор. Капка - за ним.
Доктор о чем-то говорил вполголоса с сестрой. У Капки все внутри сжалось. Но он решился все-таки узнать правду.
- Доктор, у него опасно? - спросил Капка.
- Да ничего не опасно, ослабел немножко, сквозное ранение в мякоть плеча, потеря крови.
- А вы сказали сами, что худо.
- В жизни я этого не говорил! Глупости!
Доктор отвернулся и опять заговорил с сестрой.
- А что такое по-латынски значит "хабитус"? - спросил вдруг Капка. - Это очень плохо?
- Хабитус? - изумился доктор и пожал плечами.-Хабитус может быть разный: хороший, средний, плохой. Это значит телосложение, упитанность, худоба...
- Значит, вовсе он не умрет?
- Ну как тебе сказать? Он не бессмертный. Когда-нибудь, вероятно, умрет, но не от данного случая.
Но Капка все еще не верил:
- А у меня тоже есть хабитус?
- И довольно приличный, - сказал доктор и побежал куда-то, завязывая на спине тесемки белого халата.
Капка бросился в палату:
-Валерка! Хабитус - это ничего, это, доктор сказал, не опасно совсем. У меня тоже, доктор говорит, есть хабитус!
ГЛАВА 26
Грозная радуга
Через несколько дней, когда в городке уже все пришло в порядок и фашисты больше не возобновляли попыток сбросить десант на левый берег Волги, товарищ Плотников вместе с начальником школы юнгов решил навестить раненых.
Осенний вечер уже густо синел на улице. В больнице медлили зажигать огни, чтоб не затемнять окон. И в палатах сумерничали. Плотников в сопровождении доктора и начальника юнгов прошел по полутемному коридору, приостановился у палаты, в которой лежал Валерка, и, оглянувшись, тихонько подозвал к себе спутников. Те подошли. Плотников приложил палец к губам и молча указал в глубь палаты. Там в вечернем сумраке у большого окна с форточкой-фрамугой, где стояла в углу койка Валерки Черепашкина, сгрудилось много народу. Здесь были раненые юнги, больные из соседних палат, красноармейцы, ополченцы. Одни сидели на соседних койках, другие расположились на полу, а кто устроился на подоконнике.
Тихо было в палате. Только звонкий певучий голосок Валерки Черепашкина, почти неразглядимого в сумраке, раздавался из темного угла...
Плотников прислушался... Так вот где довелось ему услышать конец истории Трех Мастеров!
- ...Прекрасная Мельхиора, - рассказывал Валерка, - прибежала к оружейнику Изобару и бросилась перед ним на колени, умоляя спасти Мастера. Но где было узнать, в какой башне заключен Амальгама и как моягао освободить его, если все башни замка были прямые и гладкие, как свечи!
Когда истерзанный Амальгама очнулся после пыток, которым подвергли его ветродуи, он ощупал себя и нашел кусок стекла в своем кармане. То был осколок зеркала, которое в ярости разбил Фанфарон. Амальгама успел спрятать его.
Мастер забрался в узкую бойницу башни, поймал осколком луч солнца. Радужный зайчик прыгнул на крыши, башни и стены дворца. И вот в каморку, где рыдала, ломая нежные руки, Мельхиора и могучий Изобар в бессилии сжимал свои тяжелые кулаки, вскочил зайчик, посланец Мастера. Мельхиора сразу догадалась, что это вестник Амальгамы. Она подбежала к окну и увидела радужный луч в бойнице одной из башен.
И тут Дрон Садовая Голова хлопнул себя по лбу:
"О я, голова садовая! У меня же есть семена вьюнка! Я выращивал его пятьдесят пять лет подряд. Я ухаживал за ним днем и ночью, пока не добился своего. Этот вьюнок растет с такой быстротой, что если протянуть нить между вершиной Квипрокво и его подошвой, а внизу бросить семена вьюнка, то мгновенно побеги его обовьются вокруг нити, оплетут ее, и не успеешь сказать: "Раз два, три", - как на самой вершине горы уже распустятся вьюнки. Но слушайте дальше!.. Однажды я попробовал посеять мой вьюнок во время ливня... Можете себе представить - он мигом обвил струю дождя и, прежде чем она достигла земли, уже взбежал по ней на небо. Эх, дочка, я припасал эти семена для хорошего дня - чтобы сплести венок вокруг дома, в который бы ты вошла со своим любимым, - но, видно, теперь пришла пора пустить в ход семена. Не плачь. Мы спасем Амальгаму. Я посею мой вьюнок под окном башни, где сидит Мастер".
"Но башня высока, бойница на самом верху. Как протянуть на такую высоту нить или вызвать дождь?" - усомнился Изобар.
"О, мой вьюнок так силен и быстр в своем росте, что для него достаточно и прямого солнечного луча - он взберется и по нему!"
"Но днем этого нельзя делать - заметит стража, а ночью нет солнца".
"Да, но сейчас полнолуние".
"Король поставил у башни самых верных своих ветро-дуев, - предупредила Мельхиора. - Они ночью не смыкают глаз".
"Ну, это я беру на себя, - успокоил ее Изобар. - Я в этот час перепорчу все флюгера на дворце. Ветры перессорятся, вот будет переполох!"
Так они и сделали. Ветры к ночи увидели, что стрелки дворцовых флюгеров показывают разное направление, и тотчас забушевали.
"Сейчас моя очередь дуть, - вопил Норд-Ост,- а флюгер показывает Зюйд-Вест! Вызвать стражу, исправить флюгера!"
Началась беготня во дворце. Ветродуи кинулись искать Изобара, но его и след простыл.
Тем временем вышла луна. Поймав ее жемчужный свет осколком зеркала, Амальгама послал вниз тонкий, дрожащий и прозрачный луч. И там, где упал на землю этот луч, Дрон Садовая Голова бросил горсть своих волшебных семян. В тот же миг могучие ростки, переплетаясь, туго обвили лучи и побежали наверх, к вышке башни. Их было много, этих зеленых побегов. Зелень свилась в толстый, прочный канат, и Амальгама легко спустился по нему на землю. А когда один из часовых, услышав шум, бросился на Амальгаму, Мастер ослепил его, кольнув в глаза лучом из зеркала. Так они бежали из дворца: Мастер Амальгама и Дрон Садовая Голова. Условлено было, что Мельхиора будет ждать их на реке, где Изобар уже снарядил небольшой корабль с верными людьми. Но, когда беглецы достигли берега, Дрон Садовая Голова не нашел там своей дочери, Мастер Амальгама не встретил здесь своей возлюбленной. Не знали они, что хитрый Жилдабыл ночью запер красавицу в один из подвалов замка.
Амальгама хотел тотчас же вернуться во дворец, чтобы освободить Мельхиору, но Дрон Садовая Голова и оружейник Изобар не пустили его, найдя, что такой поступок был бы безрассудным и Амальгама лишь погубил бы себя и Мельхиору, а ее еще можно спасти, раз три таких Мастера на воле возьмутся за это дело.
Они нашли приют у добрых и смелых людей, которые звались синегорцами. Это были надежные ребята, трудолюбивые и бесстрашные, искусные мастера и храбрые воины. "Отвага, Верность, Труд - Победа!" - таков был их девиз. Не было работы, с которой бы они не справились. Не встречалась еще опасность, которая испугала бы их. Они уже давно замышляли освободить страну от Фанфарона и злых Ветров. "Кто посеял ветер, тот сам пожнет бурю", - говорили синегорцы. Они почтительно и радостно приветствовали трех славных Мастеров и предложили им вступить в семью синегорцев.
"Отвага!" - сказал Изобар.
"Верность!" -подхватил Амальгама.
"Труд!" - произнес Дрон Садовая Голова.
"Победа!" - заключили все трое, повторяя клятву синегорцев.
И оружейник Изобар сказал при этом:
"Я знаю, что надо делать. До сих пор я мастерил флюгера, по которым распознавалось направление Ветра. Но теперь задача состоит в том, чтобы повернуть Ветер туда, куда нам нужно. Дрон Садовая Голова всю душу свою вложил в семена вьюнка, и растение получило волшебную силу роста. Я добьюсь чуда с флюгерами, и мы покорим Ветер".
И он, не медля ни минуты, схватил в свои сильные руки молот и взялся за работу.
"Ты прав! - откликнулся Амальгама. - А я займусь своим делом. Чему до сих пор служили мои зеркала? Послушно отражали в себе красоту и показывали людям их недостатки. Но красота и безобразие существуют и помимо моих зеркал. Нет, я напрягу ум, буду работать с утра до вечера и с вечера до утра, но добьюсь, чтобы мои зеркала сами делали мир прекраснее. Я хочу, чтобы в людях отражалось все, что я вдохну в зеркало своим трудом, своей любовью. Ибо на свете нет, говорят, силы, которая не уступила бы труду, если человек избрал свое дело по любви и вложил в него душу".
И Мастер принялся за работу. Он трудился днем и ночью, не чувствуя усталости, не зная отдыха и сна. Beликий Гнев вдохновлял оружейника и раздувал огонь под его горном. Великая Любовь поддерживала силы Мастера Зеркал и светилась в его хрустале.
...Шло время, ибо для труда и совершенства требуется время... - продолжал рассказывать Валерка. - Шло время, а прекрасная Мельхиора томилась в плену. Жестокий Жилдабыл бросил ее в грязный подвал. Холодные, скользкие жабы прыгали на грудь Мельхиоре, голохвостые крысы кусали ее прекрасное лицо, мокрицы лазили по ее рукам, и вскоре на лице Мельхиоры не осталось и следа былой красоты. Жилдабыл принес ей осколок зеркала, случайно уцелевший во дворце. Горько заплакала бедная Мельхиора, когда из мутного стекла глянуло на нее желтое, безобразное, морщинистое лицо, все в кровавых подтеках, шрамах, рубцах, синяках и язвах.
"Что вы сделали со мной!" - закричала бедная Мельхиора.
Но Жилдабылу пришла в голову еще одна злая затея.
"Успокойся,- сказал он,- ты по-прежнему прекрасна. Это лишь кривое зеркало. Мы изловили твоего Мастера, и, видишь, он отрекся от тебя и от своей дурацкой правды. Он изготовил для тебя кривое зеркало. Смирись же теперь".
Однако в эту минуту Мельхиора увидела в зеркале лицо Жилдабыла, который не успел отклониться в сторону. Лицо в зеркале выглядело злобным и отвратительным, но не более ужасным, чем было оно у Ветрочета в действительности. Мельхиора поняла, что злой Ветрочет снова обманывает ее, но зато зеркало говорит ей жестокую правду. И все-таки она обрадовалась этому, потому что потерять веру в любовь ей было еще страшнее, чем утратить свою красоту.
К тому времени Мастера уже закончили работу. Синегорцы готовились к походу на Фанфарона. Но сквозняки, посланные Фанфароном, уже проникли через щели в жилище синегорцев. Вскоре во дворце узнали, где скрываются Амальгама, Изобар и Дрон Садовая Голова, И Фанфарон послал боевые ветролеты к Лазоревым Горам, где скрывались синегорцы.
День был дождливый, ливень не прекращался ни на минуту, Ветры гнали к горам густые тучи, и в них скрывались ветролеты. Но Дрон Садовая Голова бросил у подножия горы горсти семян, и вьюнки тотчас взобрались к тучам по струям дождя, а несколько побегов успели обвить даже молнию, метнувшуюся из тучи. Зеленая плотная сеть поднялась до самого неба вокруг жилища синегорцев, ветролеты Фанфарона запутались во вьюнках, как мухи в паутине, и рухнули на землю.
Теперь синегорцы сами стали готовиться к штурму дворца. Ночью накануне штурма синегорцы заменили все старые флюгера в стране новыми. Тысячи флюгеров, наделенных тайной силой, изготовил усердный Изобар. Перед тем как выступить в поход, Мастер Амальгама дал каждому синегорцу посмотреться в его новое зеркало, и каждый, кто смотрелся в него, становился еще храбрее, еще искуснее и вернее своему делу.
И вот наступил день штурма. Стрелки всех флюгеров повернулись остриями в сторону дворца. Синегорцы выступили в поход. Изобар вооружил их своими новыми чудодейственными стрелами. Воины-синегорцы держали пики с хрустальными наконечниками, и за каждым копьем выгибалась маленькая радуга. И, кроме того, каждый воин-синегорец был вооружен небольшим зеркальцем, укрепленным на запястье, и лукошком с семенами вьюнка. На рассвете корабли синегорцев тихо подплыли к берегам острова.
Развернув семицветное знамя, синегорцы бросились на штурм. Со стен дворца ударили буреметы. Ветры рванулись было навстречу синегорцам, но ни один флюгер на крышах не дрогнул. И тут произошло великое чудо. Столько труда и ярости вложил в свою работу славный оружейник, что Ветры ничего не могли поделать с флюгерами. Флюгера вышли из повиновения. Как ни дули Ветры, как ни раздували они щеки, всех их повернуло в одну сторону: на дворец Фанфарона!.. Потому что тысячи стрел, которые пустили синегорцы, были сделаны из того же чудесного металла, что и новые флюгера. Они пробивали встречный ураган, увлекали за собой воздух и сами рождали новый могучий ветер. И старые Ветры были вынуждены подчиниться. Ураган потряс дворец Фанфарона, сметая со стен стражу. А затем радужные лучи от тысяч маленьких ручных зеркал обступили замок, плющ и вьюнки мигом обвили эти лучи до самых зубцов стены. По зеленым качающимся плетям вьюнков и плюща, как по веревочным лестницам, карабкались сипегорцы. Они ворвались во дворец. Ветродуи были перебиты. И вскоре над главной башней замка взвилось семицветное знамя сине-горцев, знамя Большой Радуги, предвестницы доброй погоды и ясного счастья.
Жилдабыл пытался бежать из дворца на ветролете, но разъяренные Ветры схватили его, и так как каждый из них дул в свою сторону, то главный Ветрочет был разорван на части. Перепуганного короля нашел под лестницей Изобар.
"Ну, - сказал оружейник, - теперь ты Фанфарон Последний, более поздних уже больше не будет".
А Мастер Амальгама метался по галереям и переходам дворца в поисках Мельхиоры. Он обошел башни и казематы.
Наконец в одном из подземелий он нашел сморщенное, исхудавшее, безобразное существо. Несчастная закричала, увидев Мастера, и прикрыла ладонями лицо. Но хриплый голос ее показался сладостно знакомым Амальгаме.
"Кто ты?" - спросил он, боясь ошибиться.
"Ты не узнаешь меня? Я была когда-то твоей любимой. Теперь я могу умереть спокойно, ибо знаю, что ты остался верен своей правде. Но я не в силах жить при таком уродстве".
"Погоди! - воскликнул Амальгама. - Если ты веришь моей любви, взгляни в это зеркало".
Нет, я не могу смотреть! У меня нет больше сил хотя бы еще раз взглянуть на свое безобразие".
И она упала замертво на сырой пол.
Амальгама бросился на колени, приложил к ее губам зеркало и увидел, как оно помутнело на мгновение. Значит, Мельхиора была жива. Он поцелуями согрел ее помертвевшее лицо и насильно заставил смотреть в зеркало. Превозмогая отвращение, вгляделась в стекло Мельхиора. Но вдруг что-то прекрасное мягко проступило в глубинах зеркала. И, глядя в стекло, Мельхиора почувствовала, что лицо ее подчиняется чарам зеркала и черты яснеют, морщины расправляются, язвы заживают, она с каждой минутой хорошеет.
"Смотри же, смотри!" - говорил Амальгама.
Она смотрела в зеркало пристально, не отрываясь.И вдруг увидела, что по-прежнему хороша, - нет! еще прелестнее, чем была прежде!..
И, когда они вместе вышли на балкон - Мастер Зеркал и прекрасная Мельхиора, - синегорцы встретили их радостными возгласами. Все потрясали копьями, и хрустальные наконечники вскинули вверх тысячи разноцветных отблесков, и они слились в торжественную радугу, которая выгнулась над ними в небе. А Дрон Садовая Голова сыпал вокруг семена цветов, и тотчас же на этом месте распускались розы и лилии.
Так Три Великих Мастера помогли свободным сине-горцам покончить с нашествием Ветров. Все Ветры были засажены под замок. Их выпускали теперь лишь на работу: чтобы подмести от туч небо, вертеть мельницы, надувать паруса кораблей. В Синегории снова зацвели сады, засверкали зеркала и в печах появились вьюшки. А на стене дворца прибили новый герб: радуга была на нем и стрела, оплетенная вьюнками...
- Ну, спасибо, - сказал Плотников, входя в палату, - и за сказку и за все, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Этого город не забудет... Вижу, что наши синегорцы не хуже чем в Синегории действуют, по крайней мере судя по третьеводнишнему. А ты что?..
Валерка пытался приподняться на кровати, глаза его блестели в сумраке палаты, он подбородком указывал в окно:
- Смотрите, смотрите, радуга какая!..
- Где, какая радуга в эту пору? - Плотников озабоченно посмотрел на Валеркуг бредит, видно, бедняга.
- Сейчас было. Вон, вон, глядите! Опять...
В темнеющем небе, далеко над Волгой, мгновенно нависали, стремительно нагоняя друг друга, красные, оранжевые, огненные, не сразу гаснущие полосы.
- Какая же, милый мой, радуга это? То катюши наши, гвардейские минометы, с новой позиции бьют по фашистам, - сказал Плотников.
Раскаленные летучие дуги перегибались, тая, с левого берега туда, где, прижавшись спиной к Волге, день и ночь геройски бился великий город, готовя скорую и неслыханную гибель всему несметному войску врага.
* * *
Вот и все, что хотел я рассказать вам о ребятах Рыбачьего Затона, о славном ремесленнике Капке Бутыреве, о его друзьях - Валерии Черепашкине, Тимке-Тимсоне и храбром юнге Викторе Сташуке. Я познакомился с ними после того, как прочел историю города Затонска, изложенную Валерием Черепашкиным, пионером и синегорцем. Все они носят медали на зеленой с красным ленточке. Только Виктора Сташука не застал я в Затонске - он давно уже уехал на Балтику. Но Рима частенько получает от него письма. Рима и Нюша давно вернулись домой. Отец их отыскался у партизан и уже приезжал в отпуск повидать ребят. Посетил я мастера Корнея Павловича Матунина. Он жив и здравствует, работая и поныне в Затоне. Рыбки его отлично разводятся.
С бывшими синегорцами я очень сошелся, не раз сиживал с ними у Большого Костра на острове Товарищества. Там я узнал о многих других славных делах пионеров Рыбачьего Затона.
Расстались мы друзьями.
И часто теперь, когда не ладится у меня работа или ненастно на душе, я достаю маленькое заветное зеркальце - на крышке его герб сипегорцев: радуга, стрела и побеги вьюнка. Я смотрю в расколотое стекло, и хотя мне самому зеркало не сообщает ничего утешительного, но из-за моего плеча глядит на меня уже немалая жизнь. И вижу я, что совсем не так уж плохо живется на свете, и снова верю, что отвага, верность и труд непременно победят, как бы ни упирался встречный ветер, как бы ни клокотала гроза. Радуга еще вскинется, обнимет мир, и все будет хорошо, все станет как надо, дорогие мои мальчишки!
1944 г.