Кастанеда Карлос Сезар Арана. Дар орла

   Я спросил ее, что, по ее мнению, было причиной нашего совместного видения. Она уклонилась от каких бы то ни было комментариев, но попросила меня продолжать свои рассуждения. Я сказал ей, что, по моему мнению, единственно очевидным является то, что фактором были эмоции.
   После того, как мы с Гордой уселись на любимую скамейку дона Хуана в начале вечера этого дня, я прочитал стихотворение, которое ему очень нравилось, я был заряжен эмоциями. Мои эмоции, должно быть, приготовили мое тело, но я также должен был учесть тот факт, что, занимаясь сновидениями, я научился входить в состояние совершенного спокойствия. Я мог отключать свой внутренний диалог и оставаться как бы внутри кокона, выглядывая через дырочку. В таком состоянии я мог или отбросить часть контроля, который я имел, или же я мог держаться за этот контроль и оставаться пассивным без мыслей и желаний. Однако я не думаю, чтобы это были такие уж значительные факторы. Я считал катализатором Горду. Я считал, что именно мои чувства по отношению к ней создали условия для видения.
   Горда смущенно засмеялась, когда я рассказал ей, что думал.
   — Я не согласна с тобой, — сказала она. — Я думаю, что случилось так, что твое тело начало воспринимать.
   — Что ты имеешь в виду, Горда? — Спросил я.
   Последовала длинная пауза. Казалось, она не то боролась с собой, чтобы сказать что-то, чего она не хочет говорить, не то пыталась найти подходящие слова.
   — Я не знаю так много всего, — сказала она, — и в то же время я не знаю, что я знаю. Я помню так много, что в конце концов кончаю тем, что не могу вспомнить ничего. Я думаю, ты в том же положении и сам.
   Я заверил ее, что я этого не осознаю. Она отказалась мне поверить.
   — Временами я действительно верю, что ты не знаешь, но временами мне кажется, что ты играешь с нами. Нагваль рассказывал мне, что он сам не знал. Мне теперь приходит на память очень многое из того, что о тебе говорили.
   — Что значит, что мое тело начало вспоминать? — Настаивал я.
   — Не спрашивай меня об этом, — сказала она с улыбкой. — Я не знаю, что ты должен вспомнить, и даже что это за воспоминание. Я сама этого никогда не делала. Уж настолько-то я знаю.
   — Есть ли кто-нибудь среди учеников, кто мог бы рассказать мне об этом? — Спросил я.
   — Никто, — сказала она. — Я думаю, что я — курьер к тебе, курьер, который на этот раз может принести тебе только половину послания.
   Она поднялась и попросила меня ехать назад, в ее город. Я был слишком взволнован, чтобы уехать тут же. По моему предложению мы походили по площади. В конце концов мы сели на другую скамейку.
   — Тебе не кажется странным, что мы с такой легкостью можем видеть вместе? — спросила Горда.
   Я не знал, что она имеет в виду, поэтому медлил с ответом.
   — Что бы ты сказал, если бы я тебе сказала, что, по моему мнению, мы уже раньше видели вместе? — спросила Горда, отчетливо выговаривая слова.
   Я не мог понять, что она имеет в виду. Она повторила вопрос еще раз, и все же я не видел в нем смысла.
   — Когда мы могли видеть вместе раньше? — Спросил я. — Твой вопрос не имеет смысла.
   — В том-то и беда, — заметила она. — Он не имеет смысла, в то же время я чувствую, что мы видели вместе раньше.
   Я чувствовал озноб и поднялся. Я опять вспомнил то ощущение, которое было у меня в том городе. Горда открыла рот, чтобы что-то сказать, но остановилась на полуслове. Она посмотрела на меня, ошеломленная, приложила руку к моим губам, а затем буквально потащила меня к машине.
   Я вел машину всю ночь. Я хотел разговаривать, анализировать, но она заснула, как если бы намеренно избегала всякого обсуждения. Она была права, конечно, из нас двоих она была тем, кто понимал ту опасность, которая возникала при рассеивании настроения при чрезмерном анализировании его.
   Когда мы вышли из машины, приехав к ее дому, она сказала, что мы совсем не должны разговаривать о том, что случилось с нами в Оасаке.
   — Но почему, Горда? — Спросил я.
   — Я не хочу тратить нашу силу, — сказала она. — Это путь мага. Никогда не растрачивай свои достижения.
   — Но если мы не будем говорить об этом, мы никогда не узнаем, что в действительности случилось с нами, — запротестовал я.
   — Мы должны молчать по крайней мере девять дней, — сказала она.
   — Разве мы не можем поговорить об этом между собой? — Спросил я.
   — Разговор между собой — это как раз то, чего мы должны избегать. Мы уязвимы. Мы должны дать себе время оправиться.

 

3. Квазивоспоминания другого "я".

   — Не скажешь ли ты, что происходит? — Спросил меня Нестор, когда мы собрались вместе в тот вечер. — Куда вы вдвоем ездили вчера?
   Я забыл рекомендацию ла Горды не говорить о происшедшем с нами и стал им рассказывать, что мы поехали сначала в близлежащий городок и обнаружили там заинтересовавший нас дом. Всех их, казалось, охватила внезапная дрожь. Они встрепенулись, посмотрели друг на друга, а затем на Горду, как бы ожидая, что она расскажет им дальше об этом.
   — Что это был за дом? — спросил Нестор.
   Прежде чем я начал говорить, Горда прервала меня. Она начала рассказывать торопливо и почти неразборчиво. Мне было ясно, что она импровизирует. Она употребляла слова и даже фразы на языке масатек. Она бросала на меня украдкой взгляды, которые передавали молчаливую просьбу ничего не говорить об этом.
   — Как насчет твоих сновидений, Нагваль? — Спросила она с облегчением, как человек, который выпутался из трудного положения. — Нам бы хотелось всем знать обо всем том, что ты делаешь. Я думаю, очень важно, чтобы ты рассказал нам об этом.
   Она наклонилась ко мне и осторожно, как только могла, прошептала мне на ухо, что из-за того, что произошло с нами в Оасаке, я должен рассказать им о своем сновидении.
   — Почему это должно быть важным для вас? — Спросил я громко.
   — Я думаю, что мы очень близки к концу, — сказала Горда бесстрастно. — Все, что ты сейчас скажешь или сделаешь, представляет для нас сейчас величайшую важность.
   Я рассказал им содержание того, что считал своим настоящим сновидением. Дон Хуан рассказывал мне, что нет смысла обращать особое внимание на наши попытки. Он дал мне эмпирическое правило. Если я вижу одно и то же три раза, то я должен уделить особое внимание этому; в остальных случаях попытки неофита будут простой ступенью в построении третьего внимания.
   Однажды во сне я увидел, что проснулся, и выскочил из постели, тут же обнаружив самого себя, спящего в кровати. Я наблюдал себя спящего и имел достаточно самоконтроля, чтобы вспомнить, что я нахожусь в сновидении. Тогда я последовал указаниям дона Хуана, которые состояли в том, чтобы избегать внезапных встрясок и удивлений и воспринимать все спокойно. Сновидящий, говорил дон Хуан, должен быть погружен в бесстрастное экспериментирование.
   Вместо того, чтобы рассматривать свое спящее тело, сновидящий выходит из комнаты. Я внезапно оказался, непонятно, каким образом, снаружи комнаты. И у меня было такое впечатление, что я оказался там мгновенно. Когда я остановился, то холл и лестница показались мне громадными. Если что и испугало меня той ночью, так это размеры этих сооружений, которые в реальной жизни были вполне нормальными. Холл был около 15 метров длиной, а лестница — 16 ступенек.
   Я не мог себе представить, как преодолеть те огромные расстояния, которые воспринимал. Я находился в неподвижности, а затем что-то заставило меня двигаться. Однако я не шел, я не чувствовал своих шагов. Совершенно неожиданно я оказался держащимся за перила. Я мог видеть кисти и предплечья рук, но не чувствовал их. Я удерживался при помощи какой-то силы, которая была никак не связана с моей мускулатурой, насколько я ее знаю. То же самое произошло, когда я попытался спуститься с лестницы. Я не знал, как ходить. Я не мог сделать ни шага, будто мои ноги были склеены вместе. Наклоняясь вперед, я мог видеть мои ноги, но не мог двинуть их ни вперед, ни вбок, ни поднять их к груди.
   Казалось, я прирос к верхней ступеньке. Я чувствовал себя чем-то вроде тех пластмассовых кукол, которые могут наклоняться в любом направлении до тех пор, пока не примут горизонтального положения лишь для того, чтобы вес тяжелых оснований поднял их вертикально /"ванька-встанька" — прим. Пер./.
   Я предпринимал огромные усилия, чтобы идти и шлепал со ступеньки на ступеньку, как полунадутый мяч. Мне потребовалось невероятно большое внимание, чтобы добраться до первого этажа. Я никак не могу иначе это описать. Определенное внимание потребовалось, чтобы сохранить свое поле зрения, чтобы не дать ему распасться на мимолетные картины обычного сна.
   Когда я наконец добрался до входной двери, я не мог ее открыть. Я пытался отчаянно, но безуспешно. Затем я вспомнил, что выбрался из своей комнаты, выскользнув из нее, как если бы дверь была открыта. От меня потребовалось только вспомнить то чувство выскальзывания, и внезапно я был уже на улице. Было тепло. Особая свинцово-серая темнота не позволяла мне воспринимать никаких цветов. Весь мой интерес был тотчас притянут к широкому полю яркого света. Передо мной на уровне глаз я скорее вычислил, чем воспринял, что это был уличный фонарь, поскольку я помню, что такой фонарь находился сразу на углу, в шести метрах над землей. Тут я понял, что не могу привести свое восприятие в соответствующий порядок, чтобы можно было правильно судить, где есть верх, где низ, где здесь, где там. Все казалось необычным. У меня не было никакого механизма, как в обычной жизни, чтобы построить свое восприятие.
   Все находилось на переднем плане, а у меня не было желания заниматься необходимой процедурой настройки восприятия.
   Ошеломленный, я находился на улице, пока у меня не появилось ощущение, что я левитирую.
   Я удерживался за металлический столб, на котором висели фонарь и уличный знак на углу. Сильный ветер поднимал меня вверх. Я скользнул вверх по столбу, пока не смог ясно разобрать название улицы: Аштон.
   Несколько месяцев спустя, когда я снова оказался в сновидении, у меня уже был репертуар того, что мне надо было делать, глядя на свое спящее тело. В ходе своих регулярных сновидений я узнал, что в этих сновидениях значение имеет волевое усилие, а сама реальность тел значения не имеет. Я выскользнул из комнаты без колебаний, поскольку мне не нужно было открывать дверей, ни ходить, для того, чтобы двигаться. Именно память тормозит сновидящего. Холл и лестница уже не были такими большими, какими они показались мне в первый раз. Я проскользнул с большой легкостью и оказался на улице. Где пожелал себе передвинуться на три квартала дальше. Я воспринимал фонари, как очень беспокойное зрелище. Если я фокусировал на них свое внимание, они разливались неизмеримыми озерами света. Остальные элементы этого сновидения контролировать было легко. Дома были необыкновенно большими, но очертания были знакомы. Я колебался, что делать дальше. А затем, совершенно случайно, я понял, что если я не смотрю пристально на предметы, а только взглядываю на них, как мы это делаем в повседневной жизни, то могу приводить в порядок свое восприятие: другими словами, если я буквально следовал советам дона Хуана и принимал свое сновидение, как само собой разумеющееся, то я мог пользоваться способами восприятия, присущими повседневной жизни. Через несколько секунд окружающее стало контролируемым, хотя и не полностью знакомым.
   В следующий раз, когда у меня было подобное сновидение, я отправился в любимую кофейню на углу. Причина, по которой я ее выбрал, была в том, что я обычно ранним утром шел туда пить кофе. В своем сновидении я увидел официантку, работавшую в ночную смену. Я увидел несколько человек, которые ели за стойкой, а в самом углу стойки я увидел любопытное лицо человека, которого я видел каждый день бродящим по университетскому городку. Он был единственным, кто действительно взглянул на меня. В ту же секунду, как я вошел, он, казалось, почувствовал это. Он повернулся и уставился на меня.
   Несколько дней спустя я рано утром, в бодрствующем состоянии, в том же кафе встретил того же самого человека. Он бросил на меня взгляд и, казалось, узнал меня. Он очень испугался и стремглав убежал, не дав мне возможности заговорить с ним.
   Когда я еще один раз пришел в то кафе, ход моих сновидений изменился. Пока я наблюдал за этим через улицу, вид стал совершенно иным.
   Я больше не видел знакомых домов. Вместо этого я видел первобытную картину. Был ясный день, и я смотрел на заросшую долину. Болотистые, темно-зеленые, похожие на тростник растения покрывали все. Рядом со мной находился уступ скалы двух-трех метров высотой. Громадный саблезубый тигр сидел на нем. Я окаменел от ужаса. Мы долгое время пристально смотрели друг на друга.
   Размеры зверя были поразительными, однако он не выглядел гротескным или непропорциональным. У него была великолепная голова, большие глаза цвета темного меда, массивные лапы, громадная грудная клетка.
   Больше всего на меня произвела впечатление окраска его шкуры. Она была равномерно-коричневая, почти шоколадная. Цвет меха напоминал поджаренные кофейные зерна, только мех еще блестел; шерсть была странно длинной, но гладкой и чистой. Она не была похожа на мех пумы, волка или белого медведя. Мех выглядел похожим на что-то, никогда мной не виденное.
   Начиная с этого времени, для меня стало обычным видеть этого тигра. Временами эта местность была затянута облаками или накрапывал дождь. Иногда я видел в долине дождь крупный, проливной. Временами же долина была залита солнцем. Довольно часто я видел в долине и других саблезубых тигров. Я мог слышать их своеобразный взвизгивающий рев — крайне отвратительный звук для меня.
   Тигр ни разу не тронул меня. Мы смотрели друг на друга с расстояния 2-3 метров. Тем не менее я мог понять, чего он хочет. Он показывал мне особый способ дыхания. Я уже дошел в своих сновидениях до такой точки, что мог настолько хорошо имитировать дыхание тигра, что я начинал чувствовать, что сам превращаюсь в тигра. Я рассказал своим ученикам, что ощутимым результатом таких сновидений было то, что мое тело сразу стало более мускулистым.
   Выслушав мой отчет, Нестор поразился, насколько их сновидения отличались от моих. У них были определенные задачи сновидения. Его задачей было находить лекарства от болезней человеческого тела. Задачей Бениньо было предсказать, предвидеть и найти решение всего, что касалось человека. Задачей Паблито было учиться строить.
   Нестор сказал, что именно эти задачи были причиной того, что он занимался лекарственными растениями. Бениньо имел священные книги. Паблито был плотником. Он добавил, что до сих пор они только касались поверхности сновидения и ни о чем существенном они пока говорить не могут.
   — Ты можешь думать, что мы много сделали, — продолжал он, — но это не так. Хенаро и Нагваль все сделали для нас и этих четырех женщин. Самостоятельно мы еще ничего не сделали. Похоже на то, что Нагваль учил тебя иначе, чем нас, — сказал Бениньо очень медленно и значительно. — Ты, должно быть, был тигром и определенно опять в него превратишься. Именно это произошло с Нагвалем. Он был вороной и еще в этой жизни опять превратился в нее.
   — Проблема в том, что такой род тигра не существует больше, — сказал Нестор. — Мы никогда не слышали, что бывает в таких случаях, — он повел головой, как бы приглашая всех присутствующих присоединиться к нему.
   — Я знаю, что происходит, — сказала Горда. — Я помню, что нагваль Хуан Матус называл это сновидением призрака. Он сказал, что никто из нас не совершал еще сновидения призрака, потому что в нас нет разрушения и насилия. Он сам никогда его не совершал. И он сказал, что тот, кто его делает, отмечен судьбой иметь помощников среди призраков и олли.
   — Что это значит, Горда? — Спросил я.
   — Это значит, что ты не такой, как мы, — ответила она бесстрастно.
   Горда казалась очень возбужденной. Она поднялась и четыре или пять раз прошлась по комнате, прежде чем села около меня.
   В разговоре наступил перерыв. Жозефина бормотала что-то невразумительное. Она тоже казалось очень нервной. Горда пыталась успокоить ее, обняв за плечи и поглаживая ее по спине.
   — У Жозефины есть кое-что для тебя об Элихио, — сказала мне Горда.
   Все посмотрели на Жозефину без слов, но вопрошающе.
   — Несмотря на тот факт, что Элихио исчез с лица земли, — продолжала Горда, — он все еще один из нас, и Жозефина все время разговаривает с ним.
   Все посмотрели друг на друга и сразу стали очень внимательны, затем все посмотрели на меня.
   Они встречаются в сновидениях, — сказала Горда выразительно.
   Жозефина глубоко вздохнула. Она казалась воплощением нервозности. Ее тело непроизвольно тряслось. Паблито лег на нее и стал энергично дышать диафрагмой, заставляя ее дышать в унисон с ним.
   — Что он делает? — Спросил я Горду.
   — Что он делает? Разве ты не видишь? — Резко ответила она.
   Я прошептал, что понимаю, что он пытается ее расслабить, но его процедура для меня нова. Она сказала, что Паблито передает Жозефине свою энергию, поместив среднюю часть своего тела, где у мужчины ее избыток, напротив матки Жозефины, где женщины хранят свою энергию.
   Жозефина села и улыбнулась мне. Она выглядела совершенно расслабившейся.
   — Я действительно все время встречаю Элихио, — сказала она. — Он ждет меня каждый день.
   — Как получилось, что ты никогда об этом не говорила? — Спросил Паблито недовольным тоном.
   — Она говорила мне, — прервала ее Горда, а затем вошла в длинные объяснения того, как много для всех нас означает доступность Элихио. Она добавила, что ожидала от меня знака, чтобы передать слова Элихио.
   — Не ходи вокруг да около, женщина! — Закричал Паблито. — Скажи нам его слова.
   — Они не для тебя! — Крикнула ему Горда.
   — Для кого же они тогда? — Спросил Паблито.
   — Они для Нагваля, — крикнула Горда, указывая на меня.
   Горда извинилась за то, что повысила голос. Она сказала, что все, что Элихио говорил, было сложным, загадочным, и она не может в этом разобраться.
   — Я просто слушала его. Это все, что я могла сделать, слушать его, — продолжала она.
   — Ты хочешь сказать, что тоже встречала Элихио? — Тоном, в котором было максимум злости и ожидания, спросил Паблито.
   — Да, — ответила Горда почти шепотом. — Я не могла об этом говорить, потому что должна была ждать его.
   Она указала на меня, а затем резко толкнула меня обеими руками. Я моментально потерял равновесие и шлепнулся на бок.
   — Что это такое?
   — Что ты с ним делаешь? — Спросил Паблито тоном очень сердитым.
   — Это что, было проявлением индейской любви? — Я повернулся к Горде. Она сделала губами знак, чтобы я успокоился.
   — Элихио сказал, что ты — Нагваль, но ты не для нас, — сказала мне Жозефина.
   В комнате настала мертвая тишина. Я не знал, как воспринимать заявление Жозефины, и ждал, пока заговорит кто-нибудь другой.
   — Ты чувствуешь облегчение? — уколола меня Горда.
   Я сказал им всем, что у меня вообще нет никакого мнения по выбору того или иного пути. Они выглядели, как рассерженные дети.
   У Горды был вид хозяйки церемонии, которая была очень недовольна. Нестор поднялся и посмотрел на Горду. Он сказал ей что-то на языке масатек. Это прозвучало как команда или просьба.
   — Расскажи нам все, что ты знаешь, — продолжал он по-испански. — Ты не имеешь права играть с нами и держать при себе нечто столь важное.
   Горда запротестовала. Она сказала, что удалила все, что знала, по просьбе Элихио. Кивком головы Жозефина подтвердила ее слова.
   — Он говорил все это тебе или Жозефине? — Спросил Паблито.
   — Мы были все вместе, — сказала Горда едва слышным шепотом.
   — Ты хочешь сказать, что вы с Жозефиной были вместе в сновидении? — У Паблито перехватило дыхание.
   Удивление в его голосе, казалось, соответствовало тому потрясению, которое, казалось, прокатилось по всем остальным.
   — Что же в точности сказал Элихио вам двоим? — Спросил Нестор, когда прошел шок.
   — Он сказал, что я должна пытаться помочь Нагвалю вспомнить его левую сторону, — сказала Горда.
   — Ты понимаешь, о чем она говорит? — Спросил меня Нестор.
   Было бы невероятным, если бы я понимал. Я сказал, чтобы они обратились за ответом к самим себе. Но никто из них не высказал никаких предположений.
   — Он говорил Жозефине и другие вещи, которые она не может вспомнить, — сказала Горда. — Поэтому мы действительно в трудном положении. Элихио сказал, что ты определенно Нагваль и что ты должен нам помочь. Но что ты не для нас. Только вспомнив свою левую сторону, ты сможешь взять нас туда, куда мы должны идти.
   Нестор заговорил с Жозефиной отеческим голосом, побуждая ее вспомнить, что сказал Элихио, не настаивая на том, чтобы я вспомнил что, что, вероятно, было каким-то кодом, поскольку никто из нас не видел в этом никакого смысла.
   Жозефина моргала и гримасничала, как если бы на нее давил тяжелый груз — она и выглядела в действительности тряпичной куклой, которую расплющили. Я с тревогой наблюдал за ней.
   — Не могу, — сказала наконец она. — Когда он со мной разговаривает, я знаю, что он говорит, но сейчас я не могу сказать, что это было.
   Ты не помнишь каких-нибудь слов? — Спросил Нестор. — Каких-нибудь отдельных слов?
   Она высунула язык, потрясая головой с боку на бок, взвизгивая одновременно.
   — Нет, не могу, — сказала она через секунду.
   — Какого рода сновидениями ты занимаешься? — Спросил я.
   — Только теми, которые я знаю, — бросила она.
   — Я рассказывал тебе, как делал их я, — сказал я. — Теперь расскажи мне о своих.
   — Я открываю глаза и вижу стену. Она, как стена тумана; там меня ждет Элихио. Он проводит меня через нее и показывает мне разные вещи. Я не знаю, что мы делаем, но мы что-то делаем вместе, и потом я возвращаюсь и забываю то, что видела.
   — Как оказалось, что ты пошла с Гордой? — Спросил я.
   — Элихио сказал, чтобы я привела ее, — сказала она. — Мы вдвоем подождали Горду, и, когда она вошла в свое сновидение, мы схватили и протолкнули сквозь стену ее. Мы сделали это дважды.
   — Как вы схватили ее? — Спросил я.
   — Не знаю, — ответила Жозефина. — Но я подожду тебя, и тогда ты узнаешь.
   — Ты можешь схватить любого? — Спросил я.
   — Конечно, — ответила она, улыбаясь. — Но я не делаю этого потому, что это не нужно. Я схватила Горду потому, что Элихио говорил мне, что он хочет ей что-то сказать, потому что она умнее меня.
   — Тогда Элихио говорил тебе то же самое, Горда, — сказал Нестор с твердостью, какая была мне не знакома.
   Горда сделала необычный жест, опуская голову, приоткрывая углы рта, пожимая плечами и подняв руки над головой.
   — Жозефина рассказала тебе, что происходило, — сказала она. — Я не могу вспомнить, Элихио говорит на другой скорости. Он говорит, но мое тело не понимает его. Нет. Мое тело не сможет вспомнить, вот в чем дело. Я лишь знаю: он сказал, что Нагваль, который здесь, вспомнит и возьмет нас туда, куда нужно идти. Он не мог сказать мне больше, потому что времени было мало. Он сказал, что кто-то, но я не помню, кто, ждет именно меня.
   — Это все, что он сказал? — Наседал Нестор.
   — Когда я увидела его вторично, он сказал, что все мы должны будем вспомнить свою левую сторону, рано или поздно, если мы хотим попасть туда, куда нам надо идти. Но вот он должен вспомнить первым. — Она указала на меня и опять толкнула так же, как прежде. Сила ее толчка заставила меня покатиться по полу, как мяч.
   — Зачем ты это делаешь, Горда? — спросил я, несколько недовольный.
   — Я пытаюсь помочь тебе вспомнить, — сказала она. — Нагваль Хуан Матус говорил мне, что тебя надо время от времени толкать, чтобы ты встряхнулся.
   Совершенно внезапно Горда обняла меня:
   — Помоги нам, нагваль, — просила она. — Если ты этого не сделаешь, нам лучше умереть.
   Я был близок к слезам. Не столько из-за…, сколько потому, что что-то боролось во мне, внутри. Это было что-то такое, что все время прорывалось наружу с тех пор, как мы посетили город. Мольба Горды разрывала сердце. У меня опять начался приступ того, что походило на гипервентиляцию. Холодный пот залил меня. Затем мне стало плохо с животом. С безграничной нежностью Горда ухаживала за мной.
   Верная своей тактике ожидания, Горда не хотела обсуждать наше совместное видение в Оасаке. Целыми днями она оставалась замкнутой и решительно незаинтересованной. Она не собиралась обсуждать даже то, что мне стало плохо. Так же поступали и остальные женщины.
   Дон Хуан обычно подчеркивал необходимость дождаться самого подходящего времени для того, чтобы избавиться от чего-либо, что мы держим, и я понял механику действия Горды, хотя был недоволен ее упорством в выжидании. Это не соответствовало нашим интересам. Я не мог находиться здесь слишком долго, поэтому я потребовал, чтобы мы все собрались вместе и поделились тем, кто что знает. Она была непреклонна.
   — Мы должны ждать, — сказала она. — Мы должны дать шанс нашим телам добраться до решения. Наша задача — это задача вспомнить не умом, а телом. Все понимают это.
   Она испытующе посмотрела на меня. Она, казалось, высматривала намек, который показал бы ей, что я точно понял задачу. Я признал, что я полностью озадачен, потому что я был чужим. Я был один, в то время как они поддерживали друг друга.