Кастанеда Карлос Сезар Арана. Сказка о силе

   В этот момент я находился в крайне необычном состоянии сознания. Я осознавал окружающее и тот умственный процесс, который это окружающее во мне вызывало. Однако я ничего не думал, как я думаю обычно. Например, когда я понял,что силуэт, наложенный на кусты — человек, я вспомнил другой случай в пустыне. Я заметил тогда, во время прогулки с доном Хенаро, что в ночном чапарале позади нас прячется человек. Но в тот момент, как я пытался разумно объяснить явление, я потерял человека из виду. На этот раз, однако, я чувствовал себя хозяином положения и отказался объяснять что-либо или думать вообще. На секунду у меня было впечатление, что я могу удержать человека и заставить его оставаться там, где он есть. Затем я испытал странную боль в центре своего живота. Что-то, казалось, вырывалось изнутри меня, и я уже не мог больше держать напряженными мышцы брюшного пресса. В тот самый момент, когда я отступился, темная фигура громадной птицы или какого-то летающего животного бросилась на меня из чапараля. Казалось, что форма человека превратилась в форму птицы. У меня было ясное осознанное восприятие страха. Я ахнул,затем издал громкий крик и упал на спину.
   Дон Хуан помог мне подняться. Его лицо было вплотную с моим. Он смеялся.
   — Что это было? — заорал я. Он заставил меня замолчать, приложив мне руку ко рту.
   Приложив мне губы к уху, он прошептал, что нам нужно покинуть это место спокойно и собранно, как будто бы ничего не произошло. Мы шли бок о бок. Его походка была расслабленная и равномерная. Пару раз он быстро оборачивался. Я сделал то же самое и дважды уловил какую-то темную массу, которая, казалось, следовала за нами. Позади себя я услышал громкий и какой-то неземной крик. На секунду я был объят чистым ужасом. Судороги прошлись у меня по мышцам живота. Они начинались спазматически и их интенсивность росла до тех пор, пока они просто не заставили мое тело бежать.
   Единственно, как можно говорить о моей реакции, так это применяя терминологию дона Хуана. Поэтому я могу сказать, что мое тело из-за того испуга, который я испытал, смогло выполнить то, что он называл « бег силы», техника, которой он обучил меня несколькими годами раньше, состоящая из бега в темноте не спотыкаясь и не ударяясь ни обо что.
   Я не полностью осознавал, что я сделал или как я сделал. Внезапно я оказался опять у дома дона Хуана. Очевидно он тоже бежал,и мы прибежали в одно и то же время. Он зажег свою керосиновую лампу, повесил ее на потолочную балку и спокойно сказал, чтобы я сел и расслабился.
   Некоторое время я лежал на одном месте, пока моя нервозность не стала более управляемой. Затем я сел. Он подчеркнуто сильно приказал мне действовать так, словно ничего не произошло и вручил мне мой блокнот. Я не заметил в своей спешке, что обронил его.
   — Что там произошло, дон Хуан? — спросил я наконец. — У тебя было свидание со знанием, — сказал он, указывая движением подбородка на темный край пустынного чапараля. -я повел тебя туда, потому что я мельком заметил ранее, что знание бродило вокруг дома. Можно сказать, что знание знало о том, что ты приезжаешь и ожидало тебя. Вместо того, чтобы встречаться с ним здесь, я считал, что с ним следует встретиться на месте силы. Затем я сделал тебе испытание, чтобы посмотреть, достаточно ли у тебя личной силы, чтобы изолировать ее от всех остальных окружающих нас вещей. Ты сделал прекрасно.
   — Подожди минутку, — запротестовал я. — я видел силуэт человека, прячущегося за кустом, а затем я видел огромную птицу.
   — Ты не видел человека! — сказал он с ударением. — не видел ты и птицы. Силуэт в кустах и то, что полетело к нам, была бабочка. Если ты хочешь быть точным, употребляя термины магов, но очень смешным в своих собственных терминах, то ты можешь сказать, что сегодня у тебя было свидание с бабочкой. Знание — это бабочка.
   Он взглянул на меня пристально. Свет лампы создавал странные тени на его лице. Я отвел глаза.
   — Возможно, у тебя будет достаточно личной силы, чтобы разгадать эту загадку сегодня ночью, — сказал он. — если не сегодня ночью, то может быть завтра. Вспомни, ты мне еще должен шесть дней.
   Дон Хуан поднялся и прошел на кухню в задней части дома. Он взял лампу и поставил ее к стене на короткий круглый чурбан, который он использовал как табурет. Мы уселись на полу друг против друга и поели бобов с мясом из горшка, который он поставил перед нами. Ели мы в молчании.
   Время от времени он бросал на меня отрывистые взгляды и, казалось, готов был засмеяться. Его глаза были как две щелки. Когда он смотрел на меня, то слегка приоткрывал их, и влага в уголках отражала свет лампы. Казалось,он использовал свет для того, чтобы создавать зеркальные отражения. Он играл с этим, покачивая головой почти незаметно каждый раз, когда останавливал глаза на мне. Эффектом была захватывающая игра света. Я осознал его маневры после того, как он использовал их пару раз. Я был убежден, что он действует так, имея в уме определенную цель я почувствовал себя обязанным спросить об этом.
   — Для этого у меня есть далеко идущая причина, — сказал он ободряюще. — я успокаиваю тебя своими глазами. Ты уже больше не нервничаешь, не так ли?
   Я должен был признать, что чувствую себя очень хорошо. Мелькание света в его глазах не было угрожающим и ни в коей мере не раздражало и не пугало меня.
   — Как ты успокаиваешь меня своими глазами? — спросил я. Он повторил незаметные покачивания головы. Его глаза действительно отражали свет керосиновой лампы. — Попробуй сделать это сам, — сказал он спокойно и положил себе еще еды. — ты сможешь успокаивать сам себя. Я попробовал качать головой. Мои движения были неуклюжи.
   — Болтая головой таким образом ты себя не успокоишь. Скорее ты добьешься головной боли. Секрет состоит не в качании головой, а в том чувстве, которое приходит к глазам из района внизу живота. Именно оно заставляет голову качаться.
   Он потер район живота. Когда я закончил есть, я прислонился к груде дров и пустых мешков. Я попытался имитировать его качание головой. Дон Хуан, казалось, забавлялся бесконечно. Он смеялся и хлопал себя по ляжкам.
   Затем внезапный звук прервал его смех. Я услышал странный глубокий звук, подобный постукиванию по дереву, который исходил из чапараля. Дон Хуан поднял свой подбородок, сделав мне знак оставаться алертным.
   — Это бабочка зовет тебя, — сказал он без всяких эмоций в голосе.
   Я вскочил на ноги. Звук тотчас прекратился. Я посмотрел на дона Хуана в поисках объяснений. Он сделал комический жест беспомощности, пожимая плечами.
   — Ты еще не закончил своего свидания, — добавил он. Я сказал ему, что чувствую себя недостойным и что лучше я уеду домой и вернусь тогда, когда буду чувствовать себя сильнее.
   — Ты говоришь чепуху, — бросил он. — воин берет свою судьбу, какой она бы ни была, и принимает ее в абсолютном смирении. Он в смирении принимает то, чем он является не для того, чтобы сожалеть, не как основу для сожаления, а как живой вызов.
   — Для каждого из нас нужно время, чтобы понять этот момент и использовать его в жизни.Я, например, ненавидел само звучание слова «смирение». Я — индеец, а мы, индейцы, всегда были смиренны и ничего не делали, только опускали свои головы. Я думал, что смирение не по пути с воином. Я ошибался. Сейчас я знаю, что смирение воина не является смирением нищего. Воин ни перед кем не опускает головы, но в то же время он не позволит никому опускать свою голову перед ним. Нищий, напротив, уже при падении шляпы падает на колени и метет пол перед любым, кого считает выше себя. Но в то же время он требует, чтобы кто-то, находящийся ниже его, мел пол перед ним.
   — Вот почему я говорил тебе сегодня ранее, что я не понимаю, что чувствуют мастера. Я знаю только смирение воина, а оно никогда не позволит мне быть чьим-либо мастером.
   Мы некоторое время молчали. Его слова вызвали во мне глубокое волнение. Я был тронут ими и в то же время озабочен тем, чему я был свидетелем в чапарале. Моим сознательным заключением было то, что дон Хуан что-то скрывает от меня и что он на самом деле должен знать,что происходит.
   Я ушел в эти размышления, когда тот же самый странный стучащий шум вывел меня из задумчивости. Дон Хуан улыбнулся, а затем начал посмеиваться.
   — Ты любишь смирение нищего, — сказал он мягко. — ты опускаешь голову перед разумом.
   — Я всегда думаю, что меня разыгрывают, — сказал я. — это основной момент моей проблемы.
   — Ты прав. Тебя разыгрывают, -заметил он с обезоруживающей улыбкой. — это не может быть твоей проблемой. Реальной проблемой в этом отношении является то, что ты чувствуешь, будто я сознательно тебя обманываю. Прав я?
   — Да, есть во мне что-то, что не дает мне поверить в реальность происходящего.
   — Ты опять прав. Ничего из происходящего не является реальным.
   — Что ты хочешь этим сказать, дон Хуан? — Вещи являются реальными только после того, как научишься соглашаться с их реальностью. То, что происходит сегодня ночью, например, вероятно не может быть для тебя реальным, потому что никто с тобой согласиться не может относительно этого.
   — Ты хочешь сказать, что не видел того, что произошло? — Конечно, видел, но я не в счет. Вспомни, что я тот, кто тебя обманывает. Дон Хуан смеялся, пока не закашлялся и не выбился из дыхания. Его смех был дружественным, даже несмотря на то, что он смеялся надо мной.
   — Не обращай так много внимания на ту чушь, которую я несу, — сказал он ободряюще. — я просто стараюсь расслабить тебя и знаю, что ты чувствуешь себя в своей тарелке только тогда, когда ты в смущении.
   Его выражение было рассчитано комичным, и мы оба расхохотались. Я сказал ему, что меня еще более испугало то, что он сейчас сказал.
   — Ты боишься меня? — спросил он. — Не тебя, но того, что ты представляешь. — Я представляю собой свободу воина. Ты этого боишься?
   — Нет, но я боюсь устрашительности твоего знания. В нем нет для меня утешения. Нет гавани, куда бы приткнуться.
   — Ты опять все путаешь. Утешение, гавань, страх — все это настроения, которым ты научился, даже не спрашивая об их ценности. Как видно, черные маги уже завладели всей твоей преданностью.
   — Кто такие черные маги? — Окружающие нас люди являются черными магами. А поскольку ты с ними, то ты тоже черный маг. Подумай на секунду, можешь ли ты уклониться с той тропы, которую они для тебя проложили. Нет. Твои мысли и твои поступки навсегда зафиксированы в их терминологии. Это рабство. Я, с другой стороны, принес тебе свободу. Свобода дорога, но цена не невозможна. Поэтому бойся своих тюремщиков, своих мастеров. Не трать своего времени и своей силы, боясь меня.
   Я знал, что он был прав, но все же несмотря на мое искреннее согласие с ним, я знал также, что привычки моей жизни обязательно заставят меня тянуться к моей старой тропе. Я действительно себя чувствовал рабом.
   После долгого молчания дон Хуан спросил меня, достаточно ли у меня силы чтобы еще раз столкнуться со знанием.
   — Ты хочешь сказать с бабочкой? — спросил я полушутя. Его тело согнулось от смеха. Казалось, что я только что сказал ему самую смешную шутку в мире. — Что ты в действительности имеешь в виду, когда говоришь, что знание — это бабочка? — спросил я. — Я ничего другого не имею в виду, — ответил он. — бабочка есть бабочка. Я думал, что к настоящему времени со всеми твоими достижениями у тебя будет достаточно силы, чтобы «видеть». Вместо этого ты мельком заметил человека. А это не было истинным «видением».
   С самого начала моего ученичества дон Хуан ввел концепцию «видения», как особой способности, которую можно развить, и которая позволит воспринимать «истинную» природу вещей.
   За несколько лет нашей связи у меня развилось мнение, что то, что он имеет в виду под «видением», является интуитивным восприятием вещей, или же способностью понимать что-то сразу, или, возможно, способностью насквозь видеть человеческие поступки и раскрывать скрытые значения и мотивы.
   — Я могу сказать, что сегодня вечером, когда ты встретился с бабочкой, ты наполовину смотрел, наполовину видел, — продолжал дон Хуан.
   — в этом состоянии, хотя ты и не был полностью самим собой, как обычно,ты, тем не менее, смог находиться в полном сознании, чтобы управлять своим знанием мира.
   Дон Хуан остановился и взглянул на меня. Сначала я не знал, что сказать.
   — Как я управлял своим знанием мира? — спросил я. — Твое знание мира сказало тебе, что в кустах можно найти только подкрадывающихся животных или людей, прячущихся за листвой. Ты удержал эту мысль и естественно тебе пришлось найти способ сделать мир таким, чтобы он отвечал этой мысли.
   — Но я совсем не думал, дон Хуан. — Тогда не будем называть это думанием. Скорее это привычка иметь мир таким, чтобы он всегда соответствовал нашим мыслям, когда он не соответствует, мы просто делаем его соответствующим. Бабочки, такие большие, как человек, не могут быть даже мыслью. Поэтому для тебя то, что находилось в кустах, должно было быть человеком.
   — Такая же вещь случилась и с койотом. Твои старые привычки определили природу этой встречи также. Что-то произошло между тобой и койотом. Но это не был разговор. Я сам бывал в такой переделке. Я тебе рассказывал, что однажды я говорил с оленем. Теперь ты разговариваешь с койотом. Но ни ты, ни я никогда не узнаем,что на самом деле имело место в этих случаях.
   — Что ты мне говоришь, дон Хуан? — Когда объяснение магов стало ясным для меня, уже было слишком поздно узнавать, что именно сделал для меня олень. Я сказал, что мы разговаривали, но это было не так. Сказать, что между нами произошел разговор, это только способ представить все таким образом, чтобы я смог об этом говорить. Олень и я что-то делали, но в то время, когда это имело место, мне нужно было заставлять мир соответствовать моим идеям, совершенно так же, как это делал ты. Так же, как ты, я всю свою жизнь разговаривал. Поэтому мои привычки взяли верх и распространились на оленя. Когда олень подошел ко мне и сделал то, что он сделал, то я был вынужден понимать это как разговор.
   — Это объяснение магов? — Нет это мое объяснение тебе. Но оно не противоречит объяснению магов. Его заявление бросило меня в состояние умственного возбуждения. На некоторое время я забыл о крадущейся бабочке и даже забыл записывать. Я попытался перефразировать его заявление, и мы ушли в длинное обсуждение рефлексирующей природы нашего мира. Мир, согласно дону Хуану, должен соответствовать его описанию. Это описание отражает себя.
   Другим моментом его разъяснения было то, что мы научились соотносить себя с нашим описанием мира в терминах того, что я назвал «привычки». Я ввел то, что считал более всеобъемлющим термином «намеренность» — свойство человеческого сознания посредством которого соотносятся с объектом или намереваются иметь этот объект в таком именно виде.
   Наш разговор вызвал крайне интересное рассуждение. Будучи рассмотренным в свете объяснений дона Хуана, мой «разговор» с койотом приобретал новые черты. Я действительно намеренно вызвал «диалог», поскольку я никогда не знал другого пути намеренной коммуникации. Я также преуспел в том, чтобы заставить его отвечать описанию, соответственно которому коммуникация происходит через диалог. И, таким образом, я заставил описание отразиться.
   Я испытал момент огромного подъема. Дон Хуан засмеялся и сказал, что быть до такой степени тронутым словами, это другой аспект моей глупости. Он сделал комический жест разговора без звуков.
   — Мы все проходим через одни и те же фокусы, — сказал он после длинной паузы. — единственный способ преодолеть их состоит в том, чтобы продолжать действовать как воин. Остальное придет само собой и посредством себя самого.
   — А что остальное, дон Хуан? — Знание и сила. Люди знания обладают и тем и другим. И в то же время никто из них не сможет сказать, каким образом они их приобрели за исключением того, что они неуклонно действовали как воины, и в определенный момент все изменилось.
   Он взглянул на меня. Казалось, он был в нерешительности. Затем он быстро встал и сказал, что у меня нет иного выхода, как продолжить свое свидание со знанием.
   Я ощутил озноб. Мое сердце начало колотиться. Я поднялся, и дон Хуан обошел вокруг меня, как бы рассматривая мое тело со всех возможных углов. Он сделал мне знак сесть и продолжать писать.
   — Если ты будешь слишком испуган, то ты не сможешь провести свое свидание. Воин должен быть спокоен и собран и никогда не ослаблять своей хватки.
   — я действительно испуган, — сказал я. — бабочка или что иное, но что-то там лазает по кустам.
   — Конечно, — воскликнул он, — мое возражение состоит в том, что ты настойчиво считаешь это человеком, точно также, как ты настойчиво думаешь, что разговаривал с койотом.
   Какая-то часть меня полностью поняла, что он хочет сказать. Был, однако, другой аспект меня самого, который не отступался и, несмотря на очевидное, накрепко прицеплялся к рассудку.
   Я сказал дону Хуану, что его объяснения не удовлетворяют мои чувства, хотя интеллектуально я полностью согласен с ним.
   — В этом слабая сторона слов, — сказал он подбадривающе. — Они всегда заставляют нас чувствовать себя просвещенными, но когда мы оборачиваемся, чтобы посмотреть на мир, то они всегда предают нас, и мы кончаем тем, что смотрим на мир так же, как всегда это делали, без всякого просветления. По этой причине маг старается больше действовать, чем говорить. И как следствие этого, он получает новое описание мира. Новое описание,где разговор не является очень уж важным, и где новые поступки имеют новые отражения.
   Он сел рядом со мной, посмотрел мне в глаза и попросил меня рассказать о том, что я действительно видел в чапарале.
   На секунду меня охватила полная неопределенность. Я видел темную фигуру человека, но в то же время, я видел, как эта фигура превратилась в птицу. Таким образом я видел больше, чем мой рассудок давал мне возможным считать вероятным. Но вместо того, чтобы отбрасывать свой рассудок совершенно, что-то во мне выбрало отдельные части моего опыта, такие как размер и общие очертания темной фигуры и удержало их как разумную возможность, выбрасывая в то же время другие части, вроде того, что темная фигура превратилась в птицу. Таким образом я убедил себя, что видел человека.
   Дон Хуан расхохотался, когда я выразил свои затруднения. Он сказал,что рано или поздно объяснение магов придет ко мне на помощь и тогда все сразу станет совершенно ясным. Без необходимости быть разумным или неразумным.
   — А пока все, что я могу для тебя сделать, это гарантировать, что это не был человек, — сказал он.
   Взгляд дона Хуана стал нервирующим. Мое тело невольно задрожало. Он заставил меня почувствовать раздражение и нервозность.
   Я ищу отметки на твоем теле, — объяснил он. — ты можешь этого не знать, но сегодня вечером ты был в хорошенькой переделке.
   — Что за отметки ты ищешь? — Не настоящие, физические отметки на твоем теле, но знаки, указания в твоих светящихся волокнах, в районах яркости. Мы — светящиеся существа, и все, что мы есть, и все, что мы чувствуем бывает видно в наших волокнах. Люди имеют яркость, свойственную только им. Это единственный способ отличить их от других светящихся живых существ.
   — Если бы ты «видел» сегодня вечером, то ты заметил бы, что фигура в кустах не была светящимся живым существом.
   Я хотел спрашивать дальше, но он приложил мне руку ко рту и заставил замолчать. Затем он нагнулся мне к уху и прошептал, что я должен слушать и попытаться услышать мягкое шуршание, мягкие приглушенные шаги бабочки по сухим листьям и ветвям на земле.
   Я ничего не мог расслышать. Дон Хуан резко поднялся, взял лампу и сказал, что мы будем сидеть под навесом у его двери. Он вывел меня через заднюю дверь и обвел меня вокруг дома по краю чапараля. Вместо того, чтобы пройти через комнату и выйти из передней двери. Он объяснил, что необходимо было сделать наше присутствие явным. Мы наполовину обошли дом с его левой стороны. Шаг дона Хуана был исключительно медленным и неуверенным. Его рука тряслась, когда он держал лампу.
   Я спросил его, что с ним случилось. Он мне подмигнул и прошептал, что большая бабочка, которая рыскает вокруг, имеет свидание с молодым человеком, и что медленная походка слабого старика была явным способом показать, с кем она встречается.
   Когда мы наконец пришли к передней части дома, дон Хуан повесил лампу на балку и усадил меня спиной к стене. Сам он сел справа.
   — Мы собираемся сидеть здесь, — сказал он. — а ты будешь писать и разговаривать со мной очень нормальным образом. Бабочка, которая бросилась на тебя сегодня, находится поблизости в кустах. Через некоторое время она подойдет поближе взглянуть на тебя. Вот почему я повесил лампу на балку прямо над тобой. Свет поможет бабочке найти тебя. Когда она подойдет к краю кустов, она позовет тебя. Это очень специфический звук. Звук сам по себе может помочь тебе.
   — Что это за звук, дон Хуан? — Это песня, навязчивый зов, который производят бабочки.
   Обычно его нельзя услышать, но бабочка, которая находится там в кустах — редкая бабочка. Ты будешь ясно слышать ее зов, и при условии, что ты будешь неуязвимым, он останется с тобой до конца твоей жизни.
   — Чем он мне поможет? — Сегодня ночью ты попытаешься закончить то, что ты начал раньше. «Видение» случается только тогда, когда воин способен останавливать внутренний диалог.
   — Сегодня ты своей волей остановил его там, в кустах. И ты «видел». То, что ты «видел», не было ясным. Ты думал, что это человек. Я говорю, что это была бабочка. Никто из нас не является правым, но это потому, что нам приходится говорить. Я, однако же,взял верх, потому что я «вижу» лучше, чем ты, поэтому я знаю, хотя это и не совершенно точно, что фигура, которую ты «видел» этим вечером, была бабочкой.
   — А сейчас ты останешься молчаливым и ничего не думающим и дашь этой бабочке прийти к тебе опять.
   Я едва мог записывать. Дон Хуан засмеялся и попросил меня продолжать записывать, как если бы меня ничего не беспокоило. Он взял меня за руку и сказал, что делание заметок является самым лучшим защитным щитом, который у меня есть.
   — Мы никогда не говорили про бабочек, — продолжал он. — время не соответствовало до сих пор. Как ты знаешь уже, твой дух был неуравновешен. Чтобы уравновесить его, я научил тебя жить способом воина. Воин начинает с уверенности, что его дух неуравновешен. Затем, живя в полном контроле и с сознанием, но без спешки или порывистости, он делает лучшее, чтобы достичь этого равновесия.
   — В твоем случае, как в случае каждого человека, твое неравновесие было вызвано общей суммой всех твоих поступков. К настоящему времени твой дух, кажется, находится в надлежащем свете, чтобы говорить о бабочках.
   — Откуда ты узнал, что это время, подходящее для того, чтобы говорить о бабочках?
   — Я заметил отблеск бабочки, рыскавшей вокруг, когда ты приехал. Она в первый раз была дружелюбна и открыта. Я «видел» ее прежде, в горах около дома Хенаро. Но только как угрожающую фигуру, отражающую отсутствие у тебя порядка.
   В этот момент я услышал странный звук. Он был похож на приглушенный треск ветвей, трущихся одна о другую, или как работа небольшого моторчика, который слышишь с отдаления. Он менял масштабы как музыкальный тон,создавая неуловимый ритм. Затем он прекратился.
   — Это была бабочка, — сказал дон Хуан. — может быть, ты уже заметил, что хотя свет лампы достаточно яркий, чтобы привлекать бабочек, но ни одна из них не летает вокруг нее.
   Я не обращал на это внимания, но после того, как дон Хуан указал мне на это, я также заметил невероятную тишину в пустыне вокруг дома.
   — Не становись непоседливым, — сказал он. — в мире нет ничего такого, что воин не мог бы принять в расчет. Видишь ли, воин рассматривает себя уже мертвым, поэтому ему уже нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен. Судя о нем по его поступкам или по его словам, никогда нельзя заподозрить, что он замечает все.