Страница:
---------------------------------------------------------------
ШКОЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
Москва "Детская литература", 1981
OCR: Scout, 23 января 2002 г.
Р2 К29
---------------------------------------------------------------
Валентин Петрович Катаев
Повесть
ИБ No 4995
Ответственный редактор Л. Г Тихомирова. Художественный редактор Л. Д.
Бирюков. Технический редактор Е. П. Трифонова. Корректоры Г. Ю. Жильцова и
А. П. Саркисян. Сдано в набор 09.02.81. Подписано к печати 12.05.81. Формат
60 X 84 1/16. Бум. типогр. No 1. Шрифт литературный. Печать высокая. Усл.
печ. л. 12,09. Усл. кр.-отт. 12,44. Уч.-изд. л. 9,11.
Тираж 300000 экз. Заказ No ЗЮЭ. Цена 45 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Детская литература"
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного
Знамени фабрика "Детская книга" No 1 Рос-главполиграфпрома Государственного
комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва,
Сущевский вал, 49
Отпечатано с фотополимерпых форм "Целлофот"
Катаев В. П.
К29 Сын полка: Повесть/ Рис. И. Гринштейна.- М.: Дет. лит., 1981.-208
с., ил.
В пер.: 45 к.
Повесть о мальчике, осиротевшем в годы Великой Отечественной войны и
ставшем сыном полка.
70802-336
К М101(03)81 166-81
Р2
Валентин Петрович Катаев написал свою повесть "Сын полка" в 1944 году,
в дни Великой Отечественной войны нашего народа с фашистскими захватчиками.
Свыше тридцати лет прошло с тех пор. С гордостью вспоминаем мы нашу великую
победу.
Война принесла нашей стране много горя, бед и несчастий. Она разорила
сотни городов и сея. Она уничтожила миллионы людей. Она лишила тысячи ребят
отцов и матерей. Но советский народ победил в этой войне. Победил потому,
что был до конца предан своей Родине. Победил потому, что проявил много
выдержки, мужества и отваги. Победил потому, что не мог не победить: это
была справедливая война за счастье и мир на земле.
Повесть "Сын полка" вернет тебя, юный читатель, к трудным, но
героическим событиям военных лет, о которых ты знаешь лишь по учебникам и
рассказам старших. Она поможет тебе увидеть эти события как бы своими
глазами.
Ты узнаешь о судьбе простого крестьянского мальчишки Вани Солнцева, у
которого война отняла все: родных и близких, дом и само детство. Вместе с
ним ты пройдешь через многие испытания и познаешь радость подвигов во имя
победы над врагом. Ты познакомишься с замечательными людьми - воинами нашей
армии сержантом Егоровым и капитаном Енакиевым, наводчиком Ковалевым и
ефрейтором Биденко, которые не только помогли Ване стать смелым разведчиком,
но и воспитали в нем лучшие качества настоящего советского человека. И,
прочитав повесть, ты, конечно, поймешь, что подвиг - это не просто смелость
и героизм, а и великий труд, железная дисциплина, несгибаемость воли и
огромная любовь к Родине.
Повесть "Сын полка" написал большой советский художник, замечательный
мастер слова. Ты прочтешь ее с интересом и волнением, ибо это правдивая,
увлекательная и яркая книга.
Произведения Валентина Петровича Катаева знают и любят миллионы
читателей. Наверное, и ты знаешь его книги "Белеет парус одинокий", "Я - сын
трудового народа", "Хуторок в степи", "За власть Советов"... А если и не
знаешь, то обязательно встретишься с ними - это будет хорошая и радостная
встреча.
Книги В. Катаева расскажут тебе о славных революционных делах нашего
народа, о героической юности твоих отцов и матерей, научат еще больше любить
нашу прекрасную Родину - Страну Советов.
Сергей Баруздин
Посвящается
Жене и Павлику Катаевым
Это многих славных путь.
Некрасов
Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было очень сыро и
холодно. Из черных лесных болот, заваленных мелкими коричневыми листьями,
поднимался густой туман.
Луна стояла над головой. Она светила очень сильно, однако ее свет с
трудом пробивал туман. Лунный свет стоял подле деревьев косыми, длинными
тесинами, в которых, волшебно изменяясь, плыли космы болотных испарений.
Лес был смешанный. То в полосе лунного света показывался непроницаемо
черный силуэт громадной ели, похожий на многоэтажный терем; то вдруг в
отдалении появлялась белая колоннада берез; то на прогалине, на фоне белого,
лунного неба, распавшегося на куски, как простокваша, тонко рисовались голые
ветки осин, уныло окруженные радужным сиянием.
И всюду, где только лес был пореже, лежали на земле белые холсты
лунного света.
В общем, это было красиво той древней, дивной красотой, которая всегда
так много говорит русскому сердцу и заставляет воображение рисовать
сказочные картины: серого волка, несущего Ивана-царевича в маленькой шапочке
набекрень и с пером Жар-птицы в платке за пазухой, огромные мшистые лапы
лешего, избушку на курьих ножках - да мало ли еще что!
Но меньше всего в этот глухой, мертвый час думали о красоте полесской
чащи три солдата, возвращавшиеся с разведки.
Больше суток провели они в тылу у немцев, выполняя боевое задание. А
задание это заключалось в том, чтобы найти и отметить на карте расположение
неприятельских сооружений.
Работа была трудная, очень опасная. Почти все время пробирались
ползком. Один раз часа три подряд пришлось неподвижно пролежать в болоте - в
холодной, вонючей грязи, накрывшись плащ-палатками, сверху засыпанными
желтыми листьями.
Обедали сухарями и холодным чаем из фляжек.
Но самое тяжелое было то, что ни разу не удалось покурить. А, как
известно, солдату легче обойтись без еды и без сна, чем без затяжки добрым,
крепким табачком. И, как на грех, все три солдата были заядлые курильщики.
Так что, хотя боевое задание было выполнено как нельзя лучше и в сумке у
старшого лежала карта, на которой с большой точностью было отмечено более
десятка основательно разведанных немецких батарей, разведчики чувствовали
себя раздраженными, злыми.
Чем ближе было до своего переднего края, тем сильнее хотелось курить. В
подобных случаях, как известно, хорошо помогает крепкое словечко или веселая
шутка. Но обстановка требовала полной тишины. Нельзя было не только
переброситься словечком - даже высморкаться или кашлянуть: каждый звук
раздавался в лесу необыкновенно громко.
Луна тоже сильно мешала. Идти приходилось очень медленно, гуськом,
метрах в тринадцати друг от друга, стараясь не попадать в полосы лунного
света, и через каждые пять шагов останавливаться и прислушиваться.
Впереди пробирался старшой, подавая команду осторожным движением руки:
поднимет руку над головой - все тотчас останавливались и замирали; вытянет
руку в сторону с наклоном к земле - все в ту же секунду быстро и бесшумно
ложились; махнет рукой вперед - все двигались вперед; покажет назад - все
медленно пятились назад.
Хотя до переднего края уже оставалось не больше двух километров,
разведчики продолжали идти все так же осторожно, осмотрительно, как и
раньше. Пожалуй, теперь они шли еще осторожнее, останавливались чаще.
Они вступили в самую опасную часть своего пути.
Вчера вечером, когда они вышли в разведку, здесь еще были глубокие
немецкие тылы. Но обстановка изменилась. Днем, после боя, немцы отступили. И
теперь здесь, в этом лесу, по-видимому, было пусто. Но это могло только так
казаться. Возможно, что немцы оставили здесь своих автоматчиков. Каждую
минуту можно было наскочить на засаду. Конечно, разведчики - хотя их было
только трое - не боялись засады. Они были осторожны, опытны и в любой миг
готовы принять бой. У каждого был автомат, много патронов и по четыре ручных
гранаты. Но в том-то и дело, что бой принимать нельзя было никак. Задача
заключалась в том, чтобы как можно тише и незаметнее перейти на свою сторону
и поскорее доставить командиру взвода управления драгоценную карту с
засеченными немецкими батареями. От этого в значительной степени зависел
успех завтрашнего боя. Все вокруг было необыкновенно тихо. Это был редкий
час затишья. Если не считать нескольких далеких пушечных выстрелов да
коротенькой пулеметной очереди где-то в стороне, то можно было подумать, что
в мире нет никакой войны.
Однако бывалый солдат сразу заметил бы тысячи признаков того, что
именно здесь, в этом тихом, глухом месте, и притаилась война.
Красный телефонный шнур, незаметно скользнувший под ногой, говорил, что
где-то недалеко - неприятельский командный пункт или застава. Несколько
сломанных осин и помятый кустарник не оставляли сомнения в том, что недавно
здесь прошел танк или самоходное орудие, а слабый, не успевший выветриться,
особый, чужой запах искусственного бензина и горячего масла показывал, что
этот танк или самоходное орудие были немецкими.
В некоторых местах, тщательно обложенных еловыми ветками, стояли, как
поленницы дров, штабеля мин или артиллерийских снарядов. Но так как не было
известно, брошены ли они или специально приготовлены к завтрашнему бою, то
мимо этих штабелей нужно было пробираться с особенной осторожностью.
Изредка дорогу преграждал сломанный снарядом ствол столетней сосны.
Иногда разведчики натыкались на глубокий, извилистый ход сообщения или на
основательный командирский блиндаж, накатов в шесть, с дверью, обращенной на
запад. И эта дверь, обращенная на запад, красноречиво говорила, что блиндаж
немецкий, а не наш. Но пустой ли он или в нем кто-нибудь есть, было
неизвестно.
Часто нога наступала на брошенный противогаз, на раздавленную взрывом
немецкую каску.
В одном месте на полянке, озаренной дымным
лунным светом, разведчики увидели среди раскиданных во все стороны
деревьев громадную воронку от авиабомбы. В этой воронке валялось несколько
немецких трупов с желтыми лицами и синими провалами глаз.
Один раз взлетела осветительная ракета; она долго висела над верхушками
деревьев, и ее плывущий голубой свет, смешанный с дымным светом луны,
насквозь озарил лес. От каждого дерева протянулась длинная резкая тень, и
было похоже, что лес вокруг стал на ходули. И пока ракета не погасла, три
солдата неподвижно стояли среди кустов, сами похожие на полуоблетевшие кусты
в своих пятнистых, желто-зеленых плащ-палатках, из-под которых торчали
автоматы. Так разведчики медленно подвигались к своему расположению.
Вдруг старшой остановился и поднял руку. В тот же миг другие тоже
остановились, не спуская глаз со своего командира. Старшой долго стоял,
откинув с головы капюшон и чуть повернув ухо в ту сторону, откуда ему
почудился подозрительный шорох. Старшой был молодой человек лет двадцати
двух. Несмотря на свою молодость, он уже считался на батарее бывалым
солдатом. Он был сержантом. Товарищи его любили и вместе с тем побаивались.
Звук, который привлек внимание сержанта Егорова - такова была фамилия
старшого - казался очень странным. Несмотря на всю свою опытность, Егоров
никак не мог понять его характер и значение.
"Что бы это могло быть?" - думал Егоров, напрягая слух и быстро
перебирая в уме все подозрительные звуки, которые ему когда-либо приходилось
слышать в ночной разведке.
"Шепот! Нет. Осторожный шорох лопаты? Нет. Повизгивание напильника?
Нет".
Странный, тихий, ни на что не похожий прерывистый звук слышался где-то
совсем недалеко, направо, за кустом можжевельника. Было похоже, что звук
выходит откуда-то из-под земли.
Послушав еще минуту-другую, Егоров, не оборачиваясь, подал знак, и оба
разведчика медленно и бесшумно, как тени, приблизились к нему вплотную. Он
показал рукой направление, откуда доносился звук, и знаком велел слушать.
Разведчики стали слушать.
- Слыхать? - одними губами спросил Егоров.
- Слыхать,- так же беззвучно ответил один из солдат.
Егоров повернул к товарищам худощавое темное лицо, уныло освещенное
луной. Он высоко поднял мальчишеские брови.
- Что?
- Не понять.
Некоторое время они втроем стояли и слушали, положив пальцы на
спусковые крючки автоматов. Звуки продолжались и были так же непонятны. На
один миг они вдруг изменили свой характер. Всем троим показалось, что они
слышат выходящее из земли пение. Они переглянулись. Но тотчас же звуки
сделались прежними.
Тогда Егоров подал знак ложиться и лег сам животом на листья, уже
поседевшие от инея. Он взял в рот кинжал и пополз, бесшумно подтягиваясь на
локтях, по-пластунски.
Через минуту он скрылся за темным кустом можжевельника, а еще через
минуту, которая показалась долгой, как час, разведчики услышали тонкое
посвистывание. Оно обозначало, что Егоров зовет их к себе. Они поползли и
скоро увидели сержанта, который стоял на коленях, заглядывая в небольшой
окопчик, скрытый среди можжевельника.
Из окопчика явственно слышалось бормотание, всхлипывание, сонные стоны.
Без слов понимая друг друга, разведчики окружили окопчик и растянули руками
концы своих плащ-палаток так, что они образовали нечто вроде шатра, не
пропускавшего свет. Егоров опустил в окоп руку с электрическим фонариком.
Картина, которую они увидели, была проста и вместе с тем ужасна.
В окопчике спал мальчик.
Стиснув на груди руки, поджав босые, темные, как картофель, ноги,
мальчик лежал в зеленой вонючей луже и тяжело бредил во сне. Его непокрытая
голова, заросшая давно не стриженными, грязными волосами, была неловко
откинута назад. Худенькое горло вздрагивало. Из провалившегося рта с
обметанными лихорадкой, воспаленными губами вылетали сиплые вздохи.
Слышалось бормотание, обрывки неразборчивых слов, всхлипывание. Выпуклые
веки закрытых глаз были нездорового, малокровного цвета. Они казались почти
голубыми, как снятое молоко. Короткие, но густые ресницы слиплись стрелками.
Лицо было покрыто царапинами и синяками. На переносице виднелся сгусток
запекшейся крови.
Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегали отражения
кошмаров, которые преследовали мальчика во сне. Каждую минуту его лицо
меняло выражение. То оно застывало в ужасе; то нечеловеческое отчаяние
искажало его; то резкие глубокие черты безысходного горя прорезывались
вокруг его впалого рта, брови поднимались домиком и с ресниц катились слезы;
то вдруг зубы начинали яростно скрипеть, лицо делалось злым, беспощадным,
кулаки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони,и глухие,
хриплые звуки вылетали из напряженного горла. А то вдруг мальчик впадал в
беспамятство, улыбался жалкой, совсем детской и по-детски беспомощной
улыбкой и начинал очень слабо, чуть слышно петь какую-то неразборчивую
песенку.
Сон мальчика был так тяжел, так глубок, душа его, блуждающая по мукам
сновидений, была так далека от тела, что некоторое время он не чувствовал
ничего: ни пристальных глаз разведчиков, смотревших на него сверху, ни
яркого света электрического фонарика, в упор освещавшего его лицо.
Но вдруг мальчика как будто ударило изнутри, подбросило. Он проснулся,
вскочил, сел. Его глаза дико блеснули. В одно мгновение он выхватил
откуда-то большой отточенный гвоздь. Ловким, точным движением Егоров успел
перехватить горячую руку мальчика и закрыть ему ладонью рот.
- Тише. Свои,- шепотом сказал Егоров.
Только теперь мальчик заметил, что шлемы солдат были русские, автоматы
- русские, плащ-палатки - русские, и лица, наклонившиеся к нему, - тоже
русские, родные.
Радостная улыбка бледно вспыхнула на его истощенном лице. Он хотел
что-то сказать, но сумел произнести только одно слово:
- Наши...
И потерял сознание.
Командир батареи капитан Енакиев сидел на небольшой дощатой площадке,
устроенной на верхушке сосны, между крепкими суками. С трех сторон площадка
была открыта. С четвертой стороны, с западной, на нее было положено
несколько толстых шпал, защищавших от пуль. К верхней шпале была привинчена
стереотруба. К ее рогам было привязано несколько веток, так что сама она
походила на рогатую ветку.
Для того чтобы попасть на площадку, надо было подняться по двум очень
длинным и узким лестницам. Первая, довольно пологая, доходила примерно до
половины дерева. Отсюда надо было подниматься по второй лестнице, почти
отвесной.
Кроме капитана Енакиева, на площадке находились два телефониста - один
пехотный, другой артиллерийский - со своими кожаными телефонными аппаратами,
повешенными на чешуйчатом стволе сосны, и начальник боевого участка,
командир стрелкового батальона Ахунбаев, тоже капитан.
Так как на площадке больше четырех человек не помещалось, то остальные
два артиллериста стояли на лестнице: один - командир взвода управления
лейтенант Седых, а другой - уже знакомый нам сержант Егоров. Лейтенант Седых
стоял на верхних ступеньках, положив локти на доски площадки, а сержант
Егоров стоял ниже, и его шлем касался сапог лейтенанта.
Командир батареи капитан Енакиев и командир батальона капитан Ахунбаев
были заняты очень срочным, очень важным и очень кропотливым делом: они
ориентировали на местности свои карты, уточняя данные, доставленные
артиллерийской разведкой. Карты эти, меченые-перемеченые разноцветными
карандашами, лежали рядом, разостланные на досках. Оба капитана полулежали
на них с карандашами, резинками и линейками в руках.
Капитан Ахунбаев, сдвинув на затылок зеленый шлем и наклонив хмурый,
почти коричневый широкий лоб, резкими, нетерпеливыми движениями толстых
пальцев передвигал по своей карте прозрачную линейку. Он пускал в ход то
красный карандаш, то резинку и в то же время быстро искоса взглядывал в лицо
Енакиеву, как бы говоря: "Ну, что же ты, друг милый, тянешь? Давай дальше.
Давай поскорее".
Он, как всегда, горячился и плохо скрывал раздражение.
В эти последние часы, а может быть, даже минуты, перед боем все
казалось ему слишком медленным. Он внутренне кипел.
Капитан Енакиев и капитан Ахунбаев были старые боевые товарищи.
Случилось так, что последние два года они почти во всех боях действовали
вместе. Так все в дивизии и привыкли: где дерется батальон Ахунбаева, там,
значит, дерется и батарея Енакиева.
Славный путь проделали плечом к плечу Енакиев и Ахунбаев. Били они
немцев под Духовщиной, били под Смоленском, вместе окружали Минск, вместе
гнали врага с родной земли. Не раз и не два и даже не три раза столица наша
Москва от имени Родины озаряла вечерние тучи над Кремлем огненными залпами в
честь доблестного фронта, где воевали батальон Ахунбаева и батарея Енакиева.
Много хлеба и соли съели вместе, за одним походным столом, боевые
друзья. Немало воды выпили они из одной походной фляжки. Случалось, что и
спали рядом на земле, укрывшись одной плащ-палаткой. Любили друг друга, как
родные братья. Однако ни малейшей поблажки по службе друг другу не делали,
хорошо помня поговорку, что дружба дружбой, а служба службой. И достоинства
своего друг перед другом никогда не роняли. А характеры у них были разные.
Ахунбаев был горячий, нетерпеливый, смелый до дерзости. Енакиев тоже
был храбр не меньше друга своего Ахунбаева, но был при этом холодноват,
сдержан, расчетлив, как подобает хорошему артиллеристу.
Сейчас, перенося на свою карту данные, добытые разведчиками Енакиева,
капитан Ахунбаев торопился покончить с этим делом и поскорее отпустить
связных, присланных от каждой роты за схемами разведанной местности: они
стояли внизу под деревом и ждали.
Приказ о наступлении еще не был получен. Но по многим признакам можно
было заключить, что оно начнется очень скоро, и до его начала Ахунбаев хотел
обязательно побывать в ротах и лично проверить их боевую готовность.
Однако как быстро ни скользила целлулоидная линейка Ахунбаева по карте,
как проворно ни наносил красный карандаш кружочки, ромбики и крестики среди
кудрявых изображений лесов и голубеньких жилок рек, дело подвигалось далеко
не так быстро, как хотелось бы капитану. Почти перед каждым новым значком,
который Ахунбаев собирался наносить на карту, капитан Енакиев останавливал
его учтивым, но твердым движением небольшой сухощавой руки в потертой
коричневой замшевой перчатке:
- Прошу вас. Одну минуту повремените, я хочу проверить. Лейтенант
Седых!
- Здесь.
- Посмотрите у себя. Квадрат девятнадцать пять. Сорок пять метров
северо-северо-восточнее отдельного дерева. Что у вас там замечено?
Не торопясь, но и не копаясь, лейтенант Седых пододвигал к себе
планшетку, лежавшую на досках на уровне его груди, опускал немного
припухшие, покрасневшие от недосыпания глаза и, покашляв, говорил:
- Подбитый танк, вкопанный в землю и превращенный неприятелем в
неподвижную огневую точку.
- Откуда это известно?
- По донесению разведки.
- Правильно, верно,- быстро говорил капитан Ахунбаев, от нетерпения
развязывал и завязывал на шее тесемки плащ-палатки.- Моя разведка то же
самое доносит. Значит, не может быть двух мнений. Смело можно наносить.
- Все же одну минуточку повремените,- говорил капитан Енакиев, подумав.
Он наклонялся и заглядывал на край площадки вниз.
- Сержант Егоров!
- Здесь, товарищ капитан,- откликался сержант Егоров с лестницы.
- Что это у вас там за подбитый танк на квадрате девятнадцать пять? Вы
не сочиняете?
- Никак нет.
- Лично видели?
- Так точно.
- Собственными глазами?
- Так точно, собственными глазами. Туда шли - видел и на обратном пути
видел. На том же месте стоит.
- Так они что? Выходит, превратили его в неподвижную огневую точку?
- Так точно. В неподвижную огневую точку.
- Откуда это известно?
- Они вокруг него производят земляные работы.
- Закапывают?
- Так точно.
- А может быть, они хотят его вывезти?
- Никак нет. Они к нему как раз, когда мы там были, боеприпасы на
полуторке привезли.
- Сами видели?
- Так точно. Собственными глазами. Они ящики выгружали. Тогда же мы и
засекли.
- Хорошо. Больше ничего.
- Точно! Точно! - радостно восклицал сквозь зубы капитан Ахунбаев и
выставлял на карте маленький красный ромбик.
А то вдруг, уточняя положение какой-нибудь цели, капитан Енакиев,
сделав свой учтивый, но твердый останавливающий жест, опускался на колени
перед стереотрубой и - как казалось капитану Ахунбаеву, очень долго - рыскал
по туманному, слоистому горизонту, то и дело справляясь с картой и
прикладывая к ней целлулоидный круг. В это время Ахунбаев готов был от
нетерпения скрипеть зубами и не скрипел только потому, что слишком хорошо
знал своего друга. Скрипи или не скрипи, все равно не поможет.
Достаточно было одного взгляда на капитана Енакиева, на его старенькую,
но исключительно опрятную, ладно пригнанную шинель с черными петлицами и
золотыми пуговицами, на его твердую фуражку с лаковым ремешком, черным
околышком и прямым квадратным козырьком, несколько надвинутым на глаза, на
его фляжку, аккуратно обшитую солдатским сукном, на электрический фонарик,
прицепленный ко второй пуговице шинели, на его крепкие, но тонкие и во
всякую погоду начищенные до глянца сапоги, чтобы понять всю
добросовестность, всю точность и всю непреклонность этого человека.
Утро было серое, холодное. Иней, выпавший на рассвете, хрупко лежал на
земле и долго не таял. Он медленно испарялся в сыром синем воздухе, мутном,
как мыльная вода. Деревья на опушке не шевелились. Но это впечатление было
обманчиво. Верхушка сосны раскачивалась по кругу, а вместе с ней
раскачивалась и площадка, словно это был плот, который плавно носит вокруг
широкого медленного водоворота.
Воздух все время вздрагивал от пушечных выстрелов и разрывов. Это
постоянное и неравномерное состояние воздуха можно было не только
чувствовать. Его можно было как бы видеть. При каждом ударе в лесу
встряхивались деревья, и желтые листья начинали сыпаться гуще, крутясь и
колыхаясь.
Человеку непривычному могло показаться, что идет большое сражение и что
он находится в самом центре этого сражения. На самом же деле была обычная
артиллерийская перестрелка, не слишком даже сильная. Какая-нибудь батарея,
наша или немецкая, желая пристрелять новую цель, выпускала несколько
снарядов. Эту батарею сейчас же засекали наблюдатели противника, и тотчас по
ней из глубины ударял какой-нибудь специальный контрбатарейный взвод. За
этим взводом, в свою очередь, начиналась охота. Таким образом, очень скоро
на участке заваривалась такая каша, что хоть уши затыкай ватой. Со всех
сторон били орудия мелких калибров, еще более мелких калибров, средних,
калибров покрупнее, наконец, крупных, очень крупных, самых крупных, а иногда
и сверхмощные пушки, еле слышно ухавшие глубоко в тылу и вдруг с неожиданным
воем, скрежетом, вихрем низвергавшие свои колоссальные снаряды в
какой-нибудь на вид невинный лесок, над которым поднималась в воздух вместе
с кустами и деревьями и обваливалась вниз скалистая туча, черная, как
антрацит, и продернутая в середине молниями.
Иногда откуда-то, с неожиданной стороны, врывался осколок, с силой
ударялся в землю, делал рикошет, кружился, трещал, звенел, ныл, как волчок,
и с отвратительным стоном уносился прочь, сбивая по пути с деревьев ветки и
шишки.
Однако люди, работавшие над картой на верхушке сосны, казалось, ничего
этого не слышат и не видят. И только изредка, когда в каком-нибудь месте
огонь особенно учащался, телефонист крутил ручку своего кожаного аппарата и
ШКОЛЬНАЯ БИБЛИОТЕКА
Москва "Детская литература", 1981
OCR: Scout, 23 января 2002 г.
Р2 К29
---------------------------------------------------------------
Валентин Петрович Катаев
Повесть
ИБ No 4995
Ответственный редактор Л. Г Тихомирова. Художественный редактор Л. Д.
Бирюков. Технический редактор Е. П. Трифонова. Корректоры Г. Ю. Жильцова и
А. П. Саркисян. Сдано в набор 09.02.81. Подписано к печати 12.05.81. Формат
60 X 84 1/16. Бум. типогр. No 1. Шрифт литературный. Печать высокая. Усл.
печ. л. 12,09. Усл. кр.-отт. 12,44. Уч.-изд. л. 9,11.
Тираж 300000 экз. Заказ No ЗЮЭ. Цена 45 коп.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство "Детская литература"
Государственного комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной
торговли. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1. Ордена Трудового Красного
Знамени фабрика "Детская книга" No 1 Рос-главполиграфпрома Государственного
комитета РСФСР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли. Москва,
Сущевский вал, 49
Отпечатано с фотополимерпых форм "Целлофот"
Катаев В. П.
К29 Сын полка: Повесть/ Рис. И. Гринштейна.- М.: Дет. лит., 1981.-208
с., ил.
В пер.: 45 к.
Повесть о мальчике, осиротевшем в годы Великой Отечественной войны и
ставшем сыном полка.
70802-336
К М101(03)81 166-81
Р2
Валентин Петрович Катаев написал свою повесть "Сын полка" в 1944 году,
в дни Великой Отечественной войны нашего народа с фашистскими захватчиками.
Свыше тридцати лет прошло с тех пор. С гордостью вспоминаем мы нашу великую
победу.
Война принесла нашей стране много горя, бед и несчастий. Она разорила
сотни городов и сея. Она уничтожила миллионы людей. Она лишила тысячи ребят
отцов и матерей. Но советский народ победил в этой войне. Победил потому,
что был до конца предан своей Родине. Победил потому, что проявил много
выдержки, мужества и отваги. Победил потому, что не мог не победить: это
была справедливая война за счастье и мир на земле.
Повесть "Сын полка" вернет тебя, юный читатель, к трудным, но
героическим событиям военных лет, о которых ты знаешь лишь по учебникам и
рассказам старших. Она поможет тебе увидеть эти события как бы своими
глазами.
Ты узнаешь о судьбе простого крестьянского мальчишки Вани Солнцева, у
которого война отняла все: родных и близких, дом и само детство. Вместе с
ним ты пройдешь через многие испытания и познаешь радость подвигов во имя
победы над врагом. Ты познакомишься с замечательными людьми - воинами нашей
армии сержантом Егоровым и капитаном Енакиевым, наводчиком Ковалевым и
ефрейтором Биденко, которые не только помогли Ване стать смелым разведчиком,
но и воспитали в нем лучшие качества настоящего советского человека. И,
прочитав повесть, ты, конечно, поймешь, что подвиг - это не просто смелость
и героизм, а и великий труд, железная дисциплина, несгибаемость воли и
огромная любовь к Родине.
Повесть "Сын полка" написал большой советский художник, замечательный
мастер слова. Ты прочтешь ее с интересом и волнением, ибо это правдивая,
увлекательная и яркая книга.
Произведения Валентина Петровича Катаева знают и любят миллионы
читателей. Наверное, и ты знаешь его книги "Белеет парус одинокий", "Я - сын
трудового народа", "Хуторок в степи", "За власть Советов"... А если и не
знаешь, то обязательно встретишься с ними - это будет хорошая и радостная
встреча.
Книги В. Катаева расскажут тебе о славных революционных делах нашего
народа, о героической юности твоих отцов и матерей, научат еще больше любить
нашу прекрасную Родину - Страну Советов.
Сергей Баруздин
Посвящается
Жене и Павлику Катаевым
Это многих славных путь.
Некрасов
Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было очень сыро и
холодно. Из черных лесных болот, заваленных мелкими коричневыми листьями,
поднимался густой туман.
Луна стояла над головой. Она светила очень сильно, однако ее свет с
трудом пробивал туман. Лунный свет стоял подле деревьев косыми, длинными
тесинами, в которых, волшебно изменяясь, плыли космы болотных испарений.
Лес был смешанный. То в полосе лунного света показывался непроницаемо
черный силуэт громадной ели, похожий на многоэтажный терем; то вдруг в
отдалении появлялась белая колоннада берез; то на прогалине, на фоне белого,
лунного неба, распавшегося на куски, как простокваша, тонко рисовались голые
ветки осин, уныло окруженные радужным сиянием.
И всюду, где только лес был пореже, лежали на земле белые холсты
лунного света.
В общем, это было красиво той древней, дивной красотой, которая всегда
так много говорит русскому сердцу и заставляет воображение рисовать
сказочные картины: серого волка, несущего Ивана-царевича в маленькой шапочке
набекрень и с пером Жар-птицы в платке за пазухой, огромные мшистые лапы
лешего, избушку на курьих ножках - да мало ли еще что!
Но меньше всего в этот глухой, мертвый час думали о красоте полесской
чащи три солдата, возвращавшиеся с разведки.
Больше суток провели они в тылу у немцев, выполняя боевое задание. А
задание это заключалось в том, чтобы найти и отметить на карте расположение
неприятельских сооружений.
Работа была трудная, очень опасная. Почти все время пробирались
ползком. Один раз часа три подряд пришлось неподвижно пролежать в болоте - в
холодной, вонючей грязи, накрывшись плащ-палатками, сверху засыпанными
желтыми листьями.
Обедали сухарями и холодным чаем из фляжек.
Но самое тяжелое было то, что ни разу не удалось покурить. А, как
известно, солдату легче обойтись без еды и без сна, чем без затяжки добрым,
крепким табачком. И, как на грех, все три солдата были заядлые курильщики.
Так что, хотя боевое задание было выполнено как нельзя лучше и в сумке у
старшого лежала карта, на которой с большой точностью было отмечено более
десятка основательно разведанных немецких батарей, разведчики чувствовали
себя раздраженными, злыми.
Чем ближе было до своего переднего края, тем сильнее хотелось курить. В
подобных случаях, как известно, хорошо помогает крепкое словечко или веселая
шутка. Но обстановка требовала полной тишины. Нельзя было не только
переброситься словечком - даже высморкаться или кашлянуть: каждый звук
раздавался в лесу необыкновенно громко.
Луна тоже сильно мешала. Идти приходилось очень медленно, гуськом,
метрах в тринадцати друг от друга, стараясь не попадать в полосы лунного
света, и через каждые пять шагов останавливаться и прислушиваться.
Впереди пробирался старшой, подавая команду осторожным движением руки:
поднимет руку над головой - все тотчас останавливались и замирали; вытянет
руку в сторону с наклоном к земле - все в ту же секунду быстро и бесшумно
ложились; махнет рукой вперед - все двигались вперед; покажет назад - все
медленно пятились назад.
Хотя до переднего края уже оставалось не больше двух километров,
разведчики продолжали идти все так же осторожно, осмотрительно, как и
раньше. Пожалуй, теперь они шли еще осторожнее, останавливались чаще.
Они вступили в самую опасную часть своего пути.
Вчера вечером, когда они вышли в разведку, здесь еще были глубокие
немецкие тылы. Но обстановка изменилась. Днем, после боя, немцы отступили. И
теперь здесь, в этом лесу, по-видимому, было пусто. Но это могло только так
казаться. Возможно, что немцы оставили здесь своих автоматчиков. Каждую
минуту можно было наскочить на засаду. Конечно, разведчики - хотя их было
только трое - не боялись засады. Они были осторожны, опытны и в любой миг
готовы принять бой. У каждого был автомат, много патронов и по четыре ручных
гранаты. Но в том-то и дело, что бой принимать нельзя было никак. Задача
заключалась в том, чтобы как можно тише и незаметнее перейти на свою сторону
и поскорее доставить командиру взвода управления драгоценную карту с
засеченными немецкими батареями. От этого в значительной степени зависел
успех завтрашнего боя. Все вокруг было необыкновенно тихо. Это был редкий
час затишья. Если не считать нескольких далеких пушечных выстрелов да
коротенькой пулеметной очереди где-то в стороне, то можно было подумать, что
в мире нет никакой войны.
Однако бывалый солдат сразу заметил бы тысячи признаков того, что
именно здесь, в этом тихом, глухом месте, и притаилась война.
Красный телефонный шнур, незаметно скользнувший под ногой, говорил, что
где-то недалеко - неприятельский командный пункт или застава. Несколько
сломанных осин и помятый кустарник не оставляли сомнения в том, что недавно
здесь прошел танк или самоходное орудие, а слабый, не успевший выветриться,
особый, чужой запах искусственного бензина и горячего масла показывал, что
этот танк или самоходное орудие были немецкими.
В некоторых местах, тщательно обложенных еловыми ветками, стояли, как
поленницы дров, штабеля мин или артиллерийских снарядов. Но так как не было
известно, брошены ли они или специально приготовлены к завтрашнему бою, то
мимо этих штабелей нужно было пробираться с особенной осторожностью.
Изредка дорогу преграждал сломанный снарядом ствол столетней сосны.
Иногда разведчики натыкались на глубокий, извилистый ход сообщения или на
основательный командирский блиндаж, накатов в шесть, с дверью, обращенной на
запад. И эта дверь, обращенная на запад, красноречиво говорила, что блиндаж
немецкий, а не наш. Но пустой ли он или в нем кто-нибудь есть, было
неизвестно.
Часто нога наступала на брошенный противогаз, на раздавленную взрывом
немецкую каску.
В одном месте на полянке, озаренной дымным
лунным светом, разведчики увидели среди раскиданных во все стороны
деревьев громадную воронку от авиабомбы. В этой воронке валялось несколько
немецких трупов с желтыми лицами и синими провалами глаз.
Один раз взлетела осветительная ракета; она долго висела над верхушками
деревьев, и ее плывущий голубой свет, смешанный с дымным светом луны,
насквозь озарил лес. От каждого дерева протянулась длинная резкая тень, и
было похоже, что лес вокруг стал на ходули. И пока ракета не погасла, три
солдата неподвижно стояли среди кустов, сами похожие на полуоблетевшие кусты
в своих пятнистых, желто-зеленых плащ-палатках, из-под которых торчали
автоматы. Так разведчики медленно подвигались к своему расположению.
Вдруг старшой остановился и поднял руку. В тот же миг другие тоже
остановились, не спуская глаз со своего командира. Старшой долго стоял,
откинув с головы капюшон и чуть повернув ухо в ту сторону, откуда ему
почудился подозрительный шорох. Старшой был молодой человек лет двадцати
двух. Несмотря на свою молодость, он уже считался на батарее бывалым
солдатом. Он был сержантом. Товарищи его любили и вместе с тем побаивались.
Звук, который привлек внимание сержанта Егорова - такова была фамилия
старшого - казался очень странным. Несмотря на всю свою опытность, Егоров
никак не мог понять его характер и значение.
"Что бы это могло быть?" - думал Егоров, напрягая слух и быстро
перебирая в уме все подозрительные звуки, которые ему когда-либо приходилось
слышать в ночной разведке.
"Шепот! Нет. Осторожный шорох лопаты? Нет. Повизгивание напильника?
Нет".
Странный, тихий, ни на что не похожий прерывистый звук слышался где-то
совсем недалеко, направо, за кустом можжевельника. Было похоже, что звук
выходит откуда-то из-под земли.
Послушав еще минуту-другую, Егоров, не оборачиваясь, подал знак, и оба
разведчика медленно и бесшумно, как тени, приблизились к нему вплотную. Он
показал рукой направление, откуда доносился звук, и знаком велел слушать.
Разведчики стали слушать.
- Слыхать? - одними губами спросил Егоров.
- Слыхать,- так же беззвучно ответил один из солдат.
Егоров повернул к товарищам худощавое темное лицо, уныло освещенное
луной. Он высоко поднял мальчишеские брови.
- Что?
- Не понять.
Некоторое время они втроем стояли и слушали, положив пальцы на
спусковые крючки автоматов. Звуки продолжались и были так же непонятны. На
один миг они вдруг изменили свой характер. Всем троим показалось, что они
слышат выходящее из земли пение. Они переглянулись. Но тотчас же звуки
сделались прежними.
Тогда Егоров подал знак ложиться и лег сам животом на листья, уже
поседевшие от инея. Он взял в рот кинжал и пополз, бесшумно подтягиваясь на
локтях, по-пластунски.
Через минуту он скрылся за темным кустом можжевельника, а еще через
минуту, которая показалась долгой, как час, разведчики услышали тонкое
посвистывание. Оно обозначало, что Егоров зовет их к себе. Они поползли и
скоро увидели сержанта, который стоял на коленях, заглядывая в небольшой
окопчик, скрытый среди можжевельника.
Из окопчика явственно слышалось бормотание, всхлипывание, сонные стоны.
Без слов понимая друг друга, разведчики окружили окопчик и растянули руками
концы своих плащ-палаток так, что они образовали нечто вроде шатра, не
пропускавшего свет. Егоров опустил в окоп руку с электрическим фонариком.
Картина, которую они увидели, была проста и вместе с тем ужасна.
В окопчике спал мальчик.
Стиснув на груди руки, поджав босые, темные, как картофель, ноги,
мальчик лежал в зеленой вонючей луже и тяжело бредил во сне. Его непокрытая
голова, заросшая давно не стриженными, грязными волосами, была неловко
откинута назад. Худенькое горло вздрагивало. Из провалившегося рта с
обметанными лихорадкой, воспаленными губами вылетали сиплые вздохи.
Слышалось бормотание, обрывки неразборчивых слов, всхлипывание. Выпуклые
веки закрытых глаз были нездорового, малокровного цвета. Они казались почти
голубыми, как снятое молоко. Короткие, но густые ресницы слиплись стрелками.
Лицо было покрыто царапинами и синяками. На переносице виднелся сгусток
запекшейся крови.
Мальчик спал, и по его измученному лицу судорожно пробегали отражения
кошмаров, которые преследовали мальчика во сне. Каждую минуту его лицо
меняло выражение. То оно застывало в ужасе; то нечеловеческое отчаяние
искажало его; то резкие глубокие черты безысходного горя прорезывались
вокруг его впалого рта, брови поднимались домиком и с ресниц катились слезы;
то вдруг зубы начинали яростно скрипеть, лицо делалось злым, беспощадным,
кулаки сжимались с такой силой, что ногти впивались в ладони,и глухие,
хриплые звуки вылетали из напряженного горла. А то вдруг мальчик впадал в
беспамятство, улыбался жалкой, совсем детской и по-детски беспомощной
улыбкой и начинал очень слабо, чуть слышно петь какую-то неразборчивую
песенку.
Сон мальчика был так тяжел, так глубок, душа его, блуждающая по мукам
сновидений, была так далека от тела, что некоторое время он не чувствовал
ничего: ни пристальных глаз разведчиков, смотревших на него сверху, ни
яркого света электрического фонарика, в упор освещавшего его лицо.
Но вдруг мальчика как будто ударило изнутри, подбросило. Он проснулся,
вскочил, сел. Его глаза дико блеснули. В одно мгновение он выхватил
откуда-то большой отточенный гвоздь. Ловким, точным движением Егоров успел
перехватить горячую руку мальчика и закрыть ему ладонью рот.
- Тише. Свои,- шепотом сказал Егоров.
Только теперь мальчик заметил, что шлемы солдат были русские, автоматы
- русские, плащ-палатки - русские, и лица, наклонившиеся к нему, - тоже
русские, родные.
Радостная улыбка бледно вспыхнула на его истощенном лице. Он хотел
что-то сказать, но сумел произнести только одно слово:
- Наши...
И потерял сознание.
Командир батареи капитан Енакиев сидел на небольшой дощатой площадке,
устроенной на верхушке сосны, между крепкими суками. С трех сторон площадка
была открыта. С четвертой стороны, с западной, на нее было положено
несколько толстых шпал, защищавших от пуль. К верхней шпале была привинчена
стереотруба. К ее рогам было привязано несколько веток, так что сама она
походила на рогатую ветку.
Для того чтобы попасть на площадку, надо было подняться по двум очень
длинным и узким лестницам. Первая, довольно пологая, доходила примерно до
половины дерева. Отсюда надо было подниматься по второй лестнице, почти
отвесной.
Кроме капитана Енакиева, на площадке находились два телефониста - один
пехотный, другой артиллерийский - со своими кожаными телефонными аппаратами,
повешенными на чешуйчатом стволе сосны, и начальник боевого участка,
командир стрелкового батальона Ахунбаев, тоже капитан.
Так как на площадке больше четырех человек не помещалось, то остальные
два артиллериста стояли на лестнице: один - командир взвода управления
лейтенант Седых, а другой - уже знакомый нам сержант Егоров. Лейтенант Седых
стоял на верхних ступеньках, положив локти на доски площадки, а сержант
Егоров стоял ниже, и его шлем касался сапог лейтенанта.
Командир батареи капитан Енакиев и командир батальона капитан Ахунбаев
были заняты очень срочным, очень важным и очень кропотливым делом: они
ориентировали на местности свои карты, уточняя данные, доставленные
артиллерийской разведкой. Карты эти, меченые-перемеченые разноцветными
карандашами, лежали рядом, разостланные на досках. Оба капитана полулежали
на них с карандашами, резинками и линейками в руках.
Капитан Ахунбаев, сдвинув на затылок зеленый шлем и наклонив хмурый,
почти коричневый широкий лоб, резкими, нетерпеливыми движениями толстых
пальцев передвигал по своей карте прозрачную линейку. Он пускал в ход то
красный карандаш, то резинку и в то же время быстро искоса взглядывал в лицо
Енакиеву, как бы говоря: "Ну, что же ты, друг милый, тянешь? Давай дальше.
Давай поскорее".
Он, как всегда, горячился и плохо скрывал раздражение.
В эти последние часы, а может быть, даже минуты, перед боем все
казалось ему слишком медленным. Он внутренне кипел.
Капитан Енакиев и капитан Ахунбаев были старые боевые товарищи.
Случилось так, что последние два года они почти во всех боях действовали
вместе. Так все в дивизии и привыкли: где дерется батальон Ахунбаева, там,
значит, дерется и батарея Енакиева.
Славный путь проделали плечом к плечу Енакиев и Ахунбаев. Били они
немцев под Духовщиной, били под Смоленском, вместе окружали Минск, вместе
гнали врага с родной земли. Не раз и не два и даже не три раза столица наша
Москва от имени Родины озаряла вечерние тучи над Кремлем огненными залпами в
честь доблестного фронта, где воевали батальон Ахунбаева и батарея Енакиева.
Много хлеба и соли съели вместе, за одним походным столом, боевые
друзья. Немало воды выпили они из одной походной фляжки. Случалось, что и
спали рядом на земле, укрывшись одной плащ-палаткой. Любили друг друга, как
родные братья. Однако ни малейшей поблажки по службе друг другу не делали,
хорошо помня поговорку, что дружба дружбой, а служба службой. И достоинства
своего друг перед другом никогда не роняли. А характеры у них были разные.
Ахунбаев был горячий, нетерпеливый, смелый до дерзости. Енакиев тоже
был храбр не меньше друга своего Ахунбаева, но был при этом холодноват,
сдержан, расчетлив, как подобает хорошему артиллеристу.
Сейчас, перенося на свою карту данные, добытые разведчиками Енакиева,
капитан Ахунбаев торопился покончить с этим делом и поскорее отпустить
связных, присланных от каждой роты за схемами разведанной местности: они
стояли внизу под деревом и ждали.
Приказ о наступлении еще не был получен. Но по многим признакам можно
было заключить, что оно начнется очень скоро, и до его начала Ахунбаев хотел
обязательно побывать в ротах и лично проверить их боевую готовность.
Однако как быстро ни скользила целлулоидная линейка Ахунбаева по карте,
как проворно ни наносил красный карандаш кружочки, ромбики и крестики среди
кудрявых изображений лесов и голубеньких жилок рек, дело подвигалось далеко
не так быстро, как хотелось бы капитану. Почти перед каждым новым значком,
который Ахунбаев собирался наносить на карту, капитан Енакиев останавливал
его учтивым, но твердым движением небольшой сухощавой руки в потертой
коричневой замшевой перчатке:
- Прошу вас. Одну минуту повремените, я хочу проверить. Лейтенант
Седых!
- Здесь.
- Посмотрите у себя. Квадрат девятнадцать пять. Сорок пять метров
северо-северо-восточнее отдельного дерева. Что у вас там замечено?
Не торопясь, но и не копаясь, лейтенант Седых пододвигал к себе
планшетку, лежавшую на досках на уровне его груди, опускал немного
припухшие, покрасневшие от недосыпания глаза и, покашляв, говорил:
- Подбитый танк, вкопанный в землю и превращенный неприятелем в
неподвижную огневую точку.
- Откуда это известно?
- По донесению разведки.
- Правильно, верно,- быстро говорил капитан Ахунбаев, от нетерпения
развязывал и завязывал на шее тесемки плащ-палатки.- Моя разведка то же
самое доносит. Значит, не может быть двух мнений. Смело можно наносить.
- Все же одну минуточку повремените,- говорил капитан Енакиев, подумав.
Он наклонялся и заглядывал на край площадки вниз.
- Сержант Егоров!
- Здесь, товарищ капитан,- откликался сержант Егоров с лестницы.
- Что это у вас там за подбитый танк на квадрате девятнадцать пять? Вы
не сочиняете?
- Никак нет.
- Лично видели?
- Так точно.
- Собственными глазами?
- Так точно, собственными глазами. Туда шли - видел и на обратном пути
видел. На том же месте стоит.
- Так они что? Выходит, превратили его в неподвижную огневую точку?
- Так точно. В неподвижную огневую точку.
- Откуда это известно?
- Они вокруг него производят земляные работы.
- Закапывают?
- Так точно.
- А может быть, они хотят его вывезти?
- Никак нет. Они к нему как раз, когда мы там были, боеприпасы на
полуторке привезли.
- Сами видели?
- Так точно. Собственными глазами. Они ящики выгружали. Тогда же мы и
засекли.
- Хорошо. Больше ничего.
- Точно! Точно! - радостно восклицал сквозь зубы капитан Ахунбаев и
выставлял на карте маленький красный ромбик.
А то вдруг, уточняя положение какой-нибудь цели, капитан Енакиев,
сделав свой учтивый, но твердый останавливающий жест, опускался на колени
перед стереотрубой и - как казалось капитану Ахунбаеву, очень долго - рыскал
по туманному, слоистому горизонту, то и дело справляясь с картой и
прикладывая к ней целлулоидный круг. В это время Ахунбаев готов был от
нетерпения скрипеть зубами и не скрипел только потому, что слишком хорошо
знал своего друга. Скрипи или не скрипи, все равно не поможет.
Достаточно было одного взгляда на капитана Енакиева, на его старенькую,
но исключительно опрятную, ладно пригнанную шинель с черными петлицами и
золотыми пуговицами, на его твердую фуражку с лаковым ремешком, черным
околышком и прямым квадратным козырьком, несколько надвинутым на глаза, на
его фляжку, аккуратно обшитую солдатским сукном, на электрический фонарик,
прицепленный ко второй пуговице шинели, на его крепкие, но тонкие и во
всякую погоду начищенные до глянца сапоги, чтобы понять всю
добросовестность, всю точность и всю непреклонность этого человека.
Утро было серое, холодное. Иней, выпавший на рассвете, хрупко лежал на
земле и долго не таял. Он медленно испарялся в сыром синем воздухе, мутном,
как мыльная вода. Деревья на опушке не шевелились. Но это впечатление было
обманчиво. Верхушка сосны раскачивалась по кругу, а вместе с ней
раскачивалась и площадка, словно это был плот, который плавно носит вокруг
широкого медленного водоворота.
Воздух все время вздрагивал от пушечных выстрелов и разрывов. Это
постоянное и неравномерное состояние воздуха можно было не только
чувствовать. Его можно было как бы видеть. При каждом ударе в лесу
встряхивались деревья, и желтые листья начинали сыпаться гуще, крутясь и
колыхаясь.
Человеку непривычному могло показаться, что идет большое сражение и что
он находится в самом центре этого сражения. На самом же деле была обычная
артиллерийская перестрелка, не слишком даже сильная. Какая-нибудь батарея,
наша или немецкая, желая пристрелять новую цель, выпускала несколько
снарядов. Эту батарею сейчас же засекали наблюдатели противника, и тотчас по
ней из глубины ударял какой-нибудь специальный контрбатарейный взвод. За
этим взводом, в свою очередь, начиналась охота. Таким образом, очень скоро
на участке заваривалась такая каша, что хоть уши затыкай ватой. Со всех
сторон били орудия мелких калибров, еще более мелких калибров, средних,
калибров покрупнее, наконец, крупных, очень крупных, самых крупных, а иногда
и сверхмощные пушки, еле слышно ухавшие глубоко в тылу и вдруг с неожиданным
воем, скрежетом, вихрем низвергавшие свои колоссальные снаряды в
какой-нибудь на вид невинный лесок, над которым поднималась в воздух вместе
с кустами и деревьями и обваливалась вниз скалистая туча, черная, как
антрацит, и продернутая в середине молниями.
Иногда откуда-то, с неожиданной стороны, врывался осколок, с силой
ударялся в землю, делал рикошет, кружился, трещал, звенел, ныл, как волчок,
и с отвратительным стоном уносился прочь, сбивая по пути с деревьев ветки и
шишки.
Однако люди, работавшие над картой на верхушке сосны, казалось, ничего
этого не слышат и не видят. И только изредка, когда в каком-нибудь месте
огонь особенно учащался, телефонист крутил ручку своего кожаного аппарата и