Катериничев Петр Владимирович. Игра теней

Петр Катериничев
Игра теней
 
(Дрон-5)

   События, составляющие сюжет романа, являются в основном вымышленными.
   Совпадение имен, названий, наименований, времени и места действия считать случайными.

Петр Катериничев

Глава 1

МОСКВА, РОССИЯ

   Машина мягко шуршит шинами по асфальту. Скорость огромная. Раннее утро, улицы почти пусты, чисто вымыты, и спящий еще город кажется нежилым. Солнце едва касается свежей зелени скверов, бежит по стеклам домов, заливает светом площади, проспекты, бесконечную череду улочек и переулков… А небо бережно и невесомо укрывает громадный город прозрачным куполом…
   Москва видится в этот час такой, какой была когда-то — может быть, тридцать, может быть, сто, может быть, триста лет назад…

 
…А я иду, шагаю по Москве,
И я пройти еще смогу…
 

   Мужчина, сидящий в салоне бронированного представительского лимузина, тихонько, незаметно для себя, напевает эту мелодию. Он плотен, крепок и, должно быть, очень силен. На вид ему за пятьдесят, но может быть, и больше. Он выглядит уставшим, очень уставшим. По крайней мере, не таким, каким его привыкли видеть многие.
   …Бывает все на свете хорошо, В чем дело — сразу не поймешь. А просто летний дождь прошел…
   Мужчина прикрывает глаза, на какое-то мгновение все мысли, тревоги ушли, исчезли, растворились, осталась только эта мелодия… Но так продолжалось недолго, совсем недолго. А жаль…
   Нет, такой, как в том фильме, Москва не будет уже никогда. Полной чистых улиц, наивных и светлых людей… Или — это просто старость?.. И прошлое вспоминается вовсе не таким, каким оно было, а таким, каким нам хочется видеть его теперь…
   Впрочем, воспоминания таковы в любом возрасте. Человек помнит лишь то, что ему хочется помнить, и так, как ему приятнее… Или — нужнее?..
   …Есть только миг между прошлым и будущим, Именно он называется жизнь…
   Красивая песня… Вот только…
   Чтобы выжить в настоящем, человеку нужно иметь опору. Такую, прочнее которой нет. В самом себе. Так что мигом, даже самым неповторимым, не обойдешься… Наша жизнь, кроме мига существования, состоит из прекрасного прошлого и блестящего будущего… Каким бы ни было это прошлое на самом деле и чем бы ни обернулось будущее…
   Наверное, так.
   Не жить, чтобы выжить, а выживать, чтобы жить.
   Жаль только, что пройтись запросто по Москве, даже очень ранним утром, ему уже сложно… Может, когда-нибудь… Остается верить, что это «когда-нибудь» все же наступит.
   Просто степень нашей свободы зависит от степени и меры нашей ответственности. Приобретая большую ответственность, а с нею и власть, мы приобретаем и большую свободу — по крайней мере в том, что раньше было нам абсолютно недоступно. Теряя при этом свободу прежнюю. Чаще всего — навсегда.
   Да… Самая полная свобода — это свобода юности, ее девиз — беззаботность.
   Понять и оценить это мы можем позднее, много позднее, и ищем повторений или даже иллюзий повторений… И-не находим.
   …А я иду, шагаю по Москве, И я пройти еще смогу…
   Мужчина помнил Москву разной. Помнил важной, полной черных лакированных «ЗИМов», развозящих упитанных партийцев в одинаковых синих двубортных костюмах с широкими лацканами… Сам он тогда ходил зимой и летом в единственных, купленных по случаю черных офицерских ботинках, в широченных штанах на щегольском ремешке, в тенниске на шнуровке… Весело щурился на солнце, в компании запросто опрокидывал единым духом «малиновский» стакан «Московской», которую по привычке называли «казенкой», отламывал от полбуханки ржаного — единственной закуски на всех… В обед запросто «подметал» две тарелки жиденьких столовских щей, экономя на втором, и вылезал из-за стола с чувством легкого голода…
   А может, так и стоило жить — с чувством легкого голода?..
   Нет.
   Он хорошо помнил голод своего детства, — настоящий.
   И еще войну. То есть не саму войну, он помнил устало-тоскливые от ожидания глаза женщин… И еще помнил лес, куда возил на санях для заготовщиков, для тех же баб, кирпичики тяжелого черного хлеба… И еще — письма… И — похоронки…
   Сначала ездил с дедом Афониным, а как тот помер — так один… Сколько ему тогда было?.. Лет шесть или семь?.. Но он был мужик…
   И еще он помнил, как замерзал, вывернув ногу в какой-то барсучьей яме…
   Или — засыпал?.. Снился ему тогда горячий черный хлеб, но не «кирпичики», а настоящий — душистый, с поджаристой коркой, с вязкой пахучей мякотью…
   Как его нашли, он не помнил. Только ощущение жара — когда лежал на полке в крохотной баньке, а мать укутывала в тулуп и несла в избу…
   В семидесятые Москва стала другой. Как и он сам. Как и люди вокруг. Хотя…
   Времена меняются, а люди?..
   Было в той Москве что-то странное, неуловимое… словно на некоем коротком отрезке — времен или судеб — встретились вдруг люди прошлого и люди теперешние…
   Москву называли тогда столицей дряхлеющей империи, и она вправду походила на истекающий соком спелый ананас — немного с гнильцой, но оттого еще слаще…
   …Еще до старта далеко, далеко, далеко, Но проснулась Москва, Посредине праздника, посреди зимы…
   Вылизанные машины так же плавно, как и в начале шестидесятых, скоро и значимо мчались по осевой Ленинского проспекта, но в них сидели другие люди… А в актовых залах, изнывая от дикой скуки и полной бездарности происходящего, томились на комсомольских собраниях уже совсем другие.
   «Говори что положено и делай что хочешь!» — девиз времени. Иногда создавалось впечатление, что люди просто придумали неумную игру… Забыли уже зачем, но правила соблюдали. На всякий случай. Соблюдали и те, кто скучал в залах, и те, кто припухал в президиумах. Самое глупое и непонятное заключалось в том, что все понимали — игра условна, никому не нужна… Вот только нарушение правил каралось по-серьезному и безо всяких скидок Нет, чаще не тюрьмой и не этапом — человек просто вычеркивался из системы: он мог пить водку, жаловаться друзьям на власть — под бутылочку «Русской» и любительскую колбаску на семиметровой кухоньке… А утром, с мешками под глазами, с привычным тоскливым ощущением похмелья, необходимо было идти на никому не нужную, но обязательную работу…
   Спивались люди, и какие люди! Ведь пьянство — это вовсе не болезнь, просто протест человека, пусть дикий и саморазрушительный, против невозможности реализации в существующих условиях… Хотя… Как там выражался старик Маркс в «Тезисах о Фейербахе»? «Раньше философы объясняли мир, дело же состоит в том, чтобы изменить его». Изменить мир?..
   Мужчина усмехнулся. С этого и начинается превращение бредовых галлюцинаций в «реалии», или, как любили выражаться, — «претворение в жизнь». Без ее согласия. Люди издавна страдают маниакальным самомнением, впрочем давно известным как гордыня. Первым из смертных грехов, порождающим все остальные: зависть, ненависть злобу, предательство… Изменить мир невозможно, а вот изменить себя и тем самым условия своего существования в мире необходимо.
   Для обретения достоинства. Человек, обладающий этим — самым важным — качеством, не может поступиться честью ни в какой ситуации — ему есть что терять. Самого себя. Человек, обладающий достоинством, уважает его в других, а значит, не может причинять зло… Разве есть что-то важнее этого?..
   …Еще до старта далеко, далеко, далеко, Но проснулась Москва…
   Как выяснилось, вовсе не так далеко было до старта… Странно, но одни считают семьдесят лет социализма временем, безвозвратно и бездарно растраченным для России, временем потерянным, никаким; другие записали великую страну в «подопытные кролики» мирового сообщества: дескать, русские нужны как раз для того, чтобы показать «цивилизованным странам» и их обитателям, как не надо делать. И раньше, и теперь, и в будущем… Не страна даже, а нечто среднее между «мальчиком для битья» и «козликом отпущения»… Инкриминируя русским изначальное безволие, зависимость, подчинение…
   Странно, но Запад, даже прочитав (или — пролистав?) Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Толстого, так ничего и не понял в России, за неимением лучшего придумав термин «загадочная русская душа», подразумевая под этим все, что угодно: безалаберность, непредсказуемость, удаль — все, кроме целеустремленности и воли. И огромные размеры созданной и сохраненной державы, и достижение русскими высот мысли и духа приписываются чему угодно: случаю, тирании властей, рабской покорности — всему, кроме главного…
   Исключительная сила духа, воля и целеустремленность в достижении поставленных целей, стойкость и бесстрашие — вот главные черты русского характера, характера крутого и неуступчивого, характера скрытного…
   «Рубаха-парень», «душа нараспашку» — не очень умные определения, подходящие к отдельным людям, да и то в определенных ситуациях, пошли «гулять сами по себе», и русские охотно и активно поддержали приписанный им образ… А все потому, что очень нам нравится удивлять, потому что, слава Богу, сами удивляться так и не разучились…
   «Петро, ты что в сарай-то залез?» «Да так, мастерю…» «А чего?» «Табуретку для тещи…» «Чтобы сидеть, или как?» «И то и то…»
   Мужчина улыбнулся. Он хорошо помнил, какой шок в мире вызвал запуск русскими первого спутника. Так и писали с заглавной буквы — Спутник. И еще он помнил чувство гордости — словно это он сам забросил блестящий металлический шар в невиданные высоты…
   Да, жили скудно и невесело… И можно сейчас говорить: лучше бы мини-пекарни строили или сыродельни… На кой нужно было? Тут то, чего никогда не поймут люди западные: «А хрен с ним, с сыром, наедимся мы еще сыру-то, зато это мой Спутник, и никто никогда его у меня уже не отнимет!»
   Ну а что до семидесяти лет социализма… Да, в тех условиях многое сделать было нельзя — но можно было думать. Вся невостребованная энергия вкладывалась внутрь, в размышление и постижение… А население образовывалось. Если спросить, каков главный итог семидесяти лет социализма для России? Как ни странно, ответ лежит на поверхности, и ответ положительный: мы являемся самой образованной страной в мире! Наши бедные, загнанные жизнью и проблемами люди тем не менее за семь лет прочли и переработали весь культурный опыт, накопленный западной цивилизацией за семьдесят! Где еще вы встретите таксиста, читавшего Ницше и Фрейда, медсестру, знающую всего Шекспира и Данте… Да, конечно, если не в России, то в Париже, Лос-Анджелесе или Сиднее, но из наших!
   Могут спросить: зачем это нужно, когда жизнь нищенская, когда квартирки больше похожи на клети — в них можно только ночевать, но не жить, когда еда по-прежнему скудна и малодоступна?.. Когда придет время действия, читать и образовываться будет просто некогда… А кажущиеся никчемными и ненужными знания вдруг обретут новое качество, ибо дадут их обладателям возможность мыслить и думать парадоксально… И — побеждать!
   Как там у Пушкина?
   …И опыт, сын ошибок трудных, И гений, парадоксов друг…
   Чего-чего, а опыта России не занимать… Да и гений приложится…
   Мужчина снова улыбнулся, представив, сколько спорщиков он «завел» бы последней фразой, произнеся ее публично и вслух… Какой-нибудь борзописец в тот же день тиснул бы статейку с закавыченным заголовком:
   «Гений — имя прилагательное»… Ну и о содержании ее тоже догадаться несложно…
   А ведь это же очевидно: гений сам по себе, без людей, ничего не значит и ничего не стоит. Даже в том случае, если люди и не подозревают о гениальности человека и, даже наоборот, считают его «ходячей придурью» и «ошибкой природы», сам-то он знает точно, что существует, мыслит, живет для людей. Людей нужно любить для них, а не для себя, любить, ничего не требуя взамен…
   Машина выехала за кольцевую. Она двигалась без сопровождения, ну да это шоссе было закрытым в такой час, а неожиданный встречный многотонный грузовой кран ни с того ни с сего на подобной дороге не появляется… Мужчина улыбнулся даже, вспомнив беспомощные объяснения в прессе гибели в автокатастрофе партийного лидера Белоруссии… Всякий экспромт хорош тогда, когда хорошо подготовлен. Мужчина сам был мастером экспромтов, во многом — непревзойденным…
   Он вытащил из мини-бара бутылочку охлажденного боржоми, открыл, сделал несколько глотков…
   …О чем он?.. Ну да, о России… Вполне стариковская слабость… Мужчина улыбнулся, вспомнив о своем «стариковстве». В охотку он легко пробегал десять — пятнадцать километров, очень любил плавать и весьма недурно стрелял… Но такой спортивный имидж невыгоден — ну кто в России не любит прикинуться «сиротой казанской»?..
   Хм… Сейчас даже термин придумали: «новые русские». Может, и себя к ним отнести? Бредятина это все: не бывает русских «старых» или «новых», есть просто русские, те, что «долго запрягают, но быстро ездят», те, для которых «семь верст — не крюк», те, что с «царем в голове»… А в душе?
   А в душе Руси — Китеж. Град вольный, непокоренный, сокрытый. Град Божий.
   Автомобиль проехал несколько металлических ворот — они открывались при приближении машины; ее никто не задерживал и не проверял. Никто и «во фрунт» не вытягивался при проезде: знали, пассажир этого не выносит. К тому же видимая охрана есть не что иное, как охрана протокольная, долженствующая подчеркнуть статус персоны и ее соответствие этому статусу. Охрана настоящая должна работать на «дальних подступах», оставаясь невидимой, но от этого не становясь менее действенной. Профессионализм не в том, чтобы выправить безнадежно упущенную ситуацию, а в том, чтобы такой ситуации не допустить. Азбука.
   Мужчина вылез из салона, посмотрел на небо — оно постепенно мутнело от надвигающегося дневного зноя. Такой жары по этому времени он не помнил давно.
   Дождика бы теплого…
   Мужчина поднялся по ступенькам крыльца, зашел в дом и направился в кабинет.
   Сел за громадный письменный стол. Мельком просмотрел подготовленные бумаги, сделал несколько пометок, отложил папку. Помедлил, поднял трубку стоящего на отдельном столике телефона. Задумался на секунду… В голове мелькнула фраза Маока Катона, читанная некогда у Светония в «Жизнеописаниях»: «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым».
   И еще — крутилась та самая, давняя, любимая мелодия… «А я иду, шагаю по Москве, и я пройти еще смогу…»
   Я смогу…
   — Уровень «Цезарь» вызывает уровень «Стратег»…
   — Стратег слушает Цезаря…

Глава 2

ЛА-ПЛАСА, ШТАТ ТЕХАС, БАЗА ВМС США

   — Ваши фантазии, мистер Левин, забавны, весьма забавны. — Моложавый, коротко стриженный мужчина в форме контр-адмирала ВМС США откинулся в кресле, взял со столика высокий бокал, сделал глоток, поиграл кубиками льда. При этом он улыбался. Вернее, губы его были растянуты в улыбку, как это делают во всем мире перед объективом фотографа: «чи-и-из»… А глаза оставались серьезными и внимательными. Могли даже показаться встревоженными. Вот именно, «могли»… Кому угодно, только не Леве Левину. Контр-адмирал Джордж Макбейн был профессионалом, и сидящий напротив Левин знал это, как никто другой. Ибо являлся профессионалом сам.
   — Хотел бы я, чтобы это были фантазии… — Коренастый толстячок Левин обливался потом, он чувствовал, как струйки стекают по спине и под мышками, и это беспокоило его не меньше, чем тема нынешнего разговора… Когда-то, еще в Одессе, старый Хаим Соломон, «врач-вредитель», как он сам любил представляться, говорил ему: «Лева, ваша убогая наследственность, ваша неуемная активность и ваша неумеренная любовь к мучному, жирному и сладкому создадут вам после сорока решительные проблемы с сердцем… Ну а если вас и не пугают проблемы с сердцем, так я вам скажу, у вас будут проблемы с женщинами… И не в смысле „они есть, а негде“, а в смысле — наоборот… Лева, оно вам надо? Лева, доставьте платоническую радость старику, не пейте на ночь крепкую водку и не кушайте котлет, даже приготовленных уважаемой мною Соней… Будьте здоровы, Лева, доставьте мне эту маленькую радость, станьте примером моим внукам… Ну?.. Боже ж мой, Лева, спрячьте немедленно эту засаленную трешку… Старый Хаим не так беден, чтобы брать с молодежи трешки… Вернете, когда разбогатеете… Хотя давайте — ждать богатства можно всю жизнь, а вот дождаться — только после безвременной кончины… Бог с вами, Лева, разговор не о вас, у вас еще все впереди…»
   Старый Хаим был прав: тогда у Левы Левина было все впереди… Но не сейчас… Сейчас — противный пот под мышками, одышка, ишиас и проблемы… К сожалению, не с женщинами…
   Женщин было сколько угодно, как и денег… Вот только радости не было…
   Совсем не было радости…
   Лева тяжело вздохнул, даже не думая, как истолкует этот вздох Макбейн…
   Или — мистер Макбейн… Или — сэр, ежели ему так нравится… Ничего, спишет на полноту…
   Его раздражал этот холеный американец в чинах… Ну а если говорить чистую правду, его давно раздражали все американцы… Не люди, а так, куклы заводные.
   Кукольные улыбки — «чи-и-из», кукольные дома, кукольные жены и любовницы, кукольные отношения… Чего больше всего боятся американцы? Прослыть несчастливыми… Неудачниками… Забывая даже подумать о том, что же есть настоящая удача и настоящее счастье… Вот он, Лева, потеет и думает о жизни — о той, какая она есть, и о той, какая могла бы быть… О чем думал бы контрадмирал Макбейн, если бы потел? Хе, это даже и допустить странно — чтобы Джордж Макбейн потел… Или менял вежливо-равнодушную или вежливо-улыбающуюся маску лица на какую-то другую… Тоски, разочарования, страха… Его бы не поняли ни сослуживцы, ни подчиненные, ни любовница, она же и секретарша, такая же длинноногая кукла с платиновыми волосами, как и все остальные… Лева хмыкнул…
   Секс, — вот что еще серьезно интересует американцев… Причем не сам по себе даже не получаемое удовольствие, а собственная состоятельность в постели… Это не любовь — все та же дежурно-счастливая улыбка «чи-и-из» и как результат «счастье». Нет, это русское слово не подходит, лучше принятое здесь «хэппи».
   Разочарованный человек — утеря для общества, нужен только «хэппи», стремящийся быть еще «хэппее»: продвинуться по службе, переехать в престижный район, завести дом с бассейном и новую машину… А по субботам стричь лужайку, делать ртом «чи-и-из» и быть «хэппи» на всю катушку, ..
   Вообще-то с Америкой произошел странный парадокс. Когда-то она была прибежищем авантюристов, пройдох, героев, негодяев, людей отчаянных и смелых.
   Чтобы выжить и преуспеть, нужны были действия, поступки. Все новые и новые потоки эмигрантов затопляли великую американскую равнину талантом и жизненной силой, приближая вместе с тем и Великую Американскую Мечту: как всем стать богатыми и здоровыми, да еще и закрепить, обезопасить это здоровье и богатство, да иметь возможность передать их по наследству… Вечное «хэппи» и вечный «чи-и-из»… И что получилось в итоге?.. Просто отстойник для всех, желающих хорошо кушать…
   — Эй, Левин… — Макбейн позвенел льдом в бокале, — мне кажется, вы…
   — Жара, адмирал.
   — В Израиле прохладнее?
   — Когда как.
   — Я порой думаю, Лев, вы тоскуете по русской зиме.
   — Какая зима, адмирал… Я же одессит, а там нет зимы. Только море, солнце и свежее бочковое пиво…
   — Не время предаваться воспоминаниям… Охладитесь, — Макбейн подал Левину бокал с кубиками льда, — и прокрутим все по новой.
   «Легко ему говорить: прокрутим по новой». Левин чувствовал себя так, словно на голову ему надели полиэтиленовый пакет, оставив дырочку для воздуха. Только одну. И все же это лучше, чем никакой…
   Адмирал Макбейн и генерал Левин беседовали в специальной комнате особняка, принадлежащего Особому отделу разведки ВМС США, которым и руководил Мак-бейн.
   Ранчо Ла-Пласа, штат Техас. В это время года здесь смертельная жара…
   Кондиционер выключен. Как, впрочем, и все остальные электроприборы.
   Работали только защитные системы, автономные, у каждого — свои. Нет, это не означало, что Макбейн и Левин не доверяли друг другу… Доверие — понятие совсем из другого мира, в их профессии его просто не употребляли. За такую непозволительную роскошь, как доверие, некоторые платили очень дорого.
   Собственной головой.
   Впрочем, и его можно было себе позволить. Но только в одном случае: если все другие средства исчерпаны. В крайнем случае. В самом крайнем.
   Лева Левин никак не мог для себя решить, настал ли этот момент. В нынешней ситуации он не доверял никому и ничему, даже собственной интуиции.
   Разговор между адмиралом Макбейном и Левиным, шефом специального подразделения израильской военной разведки «ЛС», был строго конфиденциальным. О его содержании кураторы Левина или Макбейна могли узнать только от одного из них. Хотя сам факт встречи тайной на их уровне и в их мире не был ни для кого, но мотивировки для шефов были заготовлены основательные…
   Американцев все больше беспокоило усиление влияния так называемой русской мафии как на Брайтоне, ставшем уже своеобразной базой эмигрантов из России, так и по всем Соединенным Штатам. Беспокоило скорое проникновение в те сферы бизнеса, которые считались слишком важными для национальной безопасности США, чтобы пускать в них кого бы то ни было. Беспокоили «игры» новых русских мафиози с компонентами ядерного оружия: обогащенный плутоний в контейнерах, полумифическая «красная ртуть», которой, если верить прессе, вовсе не существовало в природе, элементы сверхточного наведения ракет любого класса. Все это «добро» легко пересекало границы, таможни, страны, объявляясь вдруг в таких точках земного шара и в такое время, что у видавших виды «волков» и «волкодавов» всех разведывательных служб мира дыбом поднимались волосы на темечке и багровели лысины…
   Как поступят террористы с попавшим в их руки «товаром» не сможет просчитать ни один аналитик… Часто обладая исключительной, виртуозной техникой в подготовке и проведении отдельных акций, террористы даже не могли просчитать их последствий — ни тактических ни стратегических. По сути дела, они были самоубийцами и притом страдали каким-то подростковым комплексом: ввязываясь в жестокую свару, подросток не видит разницы, даст он по морде или получит сам — лишь бы «напряг» снять… Ну у тех, понятно, спермотоксикоз, а у этих?
   Тем не менее решительности и изобретательности таким людям не занимать. И не секрет, что все разведки мира, как и наиболее влиятельные экономические и политические лидеры, старались заполучить под свое крыло «карманную» террористическую организацию (ну а ежели не получится — то хотя бы оказывать действенное влияние на одного или нескольких лидеров, этих людей действия).
   Порой удавалось разыгрывать ту или иную комбинацию целиком втемную, чаще же — лидеры террористов сами охотно и активно шли на контакт с представителями спецслужб: получали оружие, прекрасно изготовленные документы, базовые чистые счета в банках, информацию… По правде сказать, уже невозможно было понять, кто кого использует: разведки террористов или наоборот. Этакая игра в русскую рулетку, где результат не мог ни предсказать, ни просчитать никто.
   Самое забавное заключалось в том, что некая террористическая группировка, к примеру исламских ортодоксов, могла состоять в контакте с кадровиком турецкой или иранской спецслужбы и руководители террористов пребывали в уверенности, что воюют не иначе как во славу ислама… В то время как службист-кадровик в Анкаре или Тегеране тихонечко подрабатывал «на дядю» из разведуправления США, «дядя» же в Штатах основные средства на жизнь получал вовсе не в виде жалованья — ему платили со спецсчетов, которые находились в почти бесконтрольном распоряжении Левина.
   Вот именно, почти… Лев Левин служил не идее и не людям. Он служил финансовому капиталу и отчетливо Это понимал.
   Капитал. Его величество. Он не разбирает наций, идеологий, религиозных концепций… Его дело — рост. Любой ценой, любыми средствами, любыми жертвами…
   Лева усмехнулся про себя: а мыслит он сейчас вполне по-марксистски… И чему удивляться? «Краткий курс истории ВКП(б)», вызубренный в юности, да еще почти в шахматном изложении, — этого уже не выбросить. Ни из памяти, ни из жизни…
   Пожалуй, память и является главной составляющей нашей жизни… Порой Левину казалось, что он помнит ее всю, целиком, мгновение за мгновением… Может быть, даже со времени своего рождения в Бибиковском переулке, который так и не поменялся за все время своего существования, — менялись названия, по крайней мере трижды, суть оставалась прежней: переулок из пяти дворов жил своей, открытой друг другу и замкнутой для внешнего мира жизнью… Пока обитателей и их потомков не разметало по белу свету, пока сам переулок не снесли подчистую за крайней ветхостью строений, а скорее — за полной теперь их ненужностью…
   Левин снова тяжело вздохнул. Жара, смертельная жара… Действительно, в Израиле прохладнее…
   Его семья сумела выскочить из СССР в какую-то щель, неожиданно образовавшуюся после кончины Отца Всех Народов. Леве было тогда двадцать два.
   Карьера Левина в Израиле была неожиданной и скорой. Его знание России, сметливость, ум, а главное, умение предугадать события в стране, из которой он уехал, были оценены. Уже к середине семидесятых он занял в разведке место ведущего специалиста по России, потом — возглавил отдел и, наконец, создал свое подразделение «Л С» — экономическая разведка и контрразведка. Тогда многие сослуживцы Левина тихонько подсмеивались над ним: искать каналы вложения капиталов в стране, где в принципе невозможны никакие финансовые операции, кроме теневых… Тупик… И карьеру Левина тоже многие посчитали тупиковой — из-за его же собственного самодовольного упрямства…