Страница:
Мужчина закурил, сделал несколько затяжек, выдохнул:
— Ты прав, Шалам. Эта сучка что-то крутит. Ты пойдешь и потрясешь ее как следует.
Подручный расцвел. Его идея, его! И босс ее принял!
— Есть, — ответил он, едва сдерживая радость. Хозяин хмыкнул про себя: дебил, он и есть дебил. Как бы не перестарался. Поэтому добавил:
— У тебя после позавчерашнего с девкой личные счеты…
— Да я…
— Можешь засунуть ей в задницу каленую кочергу, но… Чтобы осталась целой и невредимой! Понял?!
Шалам беспомощно лупал на шефа белесыми ресницами.
— Поясняю: надави на эту девку как следует, но никакого вреда не причиняй.
Напугай, можешь придушить слегка или палец сломать. Чтобы было очень-очень больно, но безвредно.
— Совсем безвредно?
— Ты понял меня? — повысил голос мужчина.
— Извините, босс. Я понял.
— Не куражься. Слушай связь. Возможно, подойдет спец. Если для того, чтобы ее разговорить, понадобятся препараты.
— Да на хрена нам спец, босс?! Эта сука безо всяких медицинских штучек зачирикает у меня, как птенчик по весне! Все выложит, что знает и что не знает, прямиком на блюдечко!
— С голубой каемочкой…
— Чего?
— Ничего. Выложит — хорошо, но «потрошитель» подойдет все равно. Такой порядок.
— Понимаю.
— Вот и славно, что понимаешь. Готов?
— Всегда готов, — гыгыкнул Шалам, вскинув руку в пионерском приветствии.
— С замками справишься?
— А чего с ними справляться? Квартира не сейф. Шалам открыл бардачок, извлек оттуда остро отточенный нож, моток скотча, металлическую коробочку из-под шприцев: там он держал какие-то ножнички, щипчики, которые использовал так умело, что жертвы жалели, что вообще родились на этот свет.
— Пошел! Да, рацию поставь на передачу, послушаю вашу беседу.
— Ага. — Глаза Шалама блестели, он радостно открыл дверцу и не спеша, вразвалочку, словно пытаясь растянуть предвкушение предстоящего удовольствия, двинулся к двери подъезда.
Крас поднес к губам рацию:
— Первый всем: начало операции.
Эту фразу он произнес трижды, последовательно меняя частоту. Закурил. Замер, откинувшись на спинку сиденья.
Он еще раз прокачивал принятое решение. Все правильно. Если за девкой кто-то стоит, этот кто-то так или иначе проявится. Вот тогда можно будет с легким серд-цем доложиться Лиру: так, мол, и так, против нас работают профи. Для него.
Краса, это было бы лучше всего: в играх профессионалов он чувствовал себя как карась в пруду. Лир и подавно. Ну а если девка блефует или действует на свой страх, то Шалам выдавит из нее все, что она знает. Было в Шаламе… было в нем что-то бесконтрольно-звериное; когда он чуял близкую кровь, ноздри его трепетали, лицо приобретало какую-то отрешенность… Жертвы чувствовали это кожей, выражение лица Шалама пугало их даже больше, чем предстоящая боль. А уж он-то, Крас, знал: настоящая боль развязывает любые языки.
Пожалуй, мужчина боялся бы своего слугу, ведь зверь способен на все. Боялся бы, если… в себе он чувствовал зверя, рядом с которым Шалам был просто беспородной дворовой шавкой. Зверя, опаснее, беспощаднее которого нет.
Он снова прикрыл глаза. И будто наяву, увидел девчонку — нагую, связанную, распятую, беззащитную перед его желанием. Перед его любым желанием. Сглотнул слюну, притронулся к лицу, чувствуя, как наливается кровью, пульсирует шрам.
Все люди — звери. А это означает только одно: чтобы выжить, нужно быть самым безжалостным из них.
Глава 9
Глава 10
— Ты прав, Шалам. Эта сучка что-то крутит. Ты пойдешь и потрясешь ее как следует.
Подручный расцвел. Его идея, его! И босс ее принял!
— Есть, — ответил он, едва сдерживая радость. Хозяин хмыкнул про себя: дебил, он и есть дебил. Как бы не перестарался. Поэтому добавил:
— У тебя после позавчерашнего с девкой личные счеты…
— Да я…
— Можешь засунуть ей в задницу каленую кочергу, но… Чтобы осталась целой и невредимой! Понял?!
Шалам беспомощно лупал на шефа белесыми ресницами.
— Поясняю: надави на эту девку как следует, но никакого вреда не причиняй.
Напугай, можешь придушить слегка или палец сломать. Чтобы было очень-очень больно, но безвредно.
— Совсем безвредно?
— Ты понял меня? — повысил голос мужчина.
— Извините, босс. Я понял.
— Не куражься. Слушай связь. Возможно, подойдет спец. Если для того, чтобы ее разговорить, понадобятся препараты.
— Да на хрена нам спец, босс?! Эта сука безо всяких медицинских штучек зачирикает у меня, как птенчик по весне! Все выложит, что знает и что не знает, прямиком на блюдечко!
— С голубой каемочкой…
— Чего?
— Ничего. Выложит — хорошо, но «потрошитель» подойдет все равно. Такой порядок.
— Понимаю.
— Вот и славно, что понимаешь. Готов?
— Всегда готов, — гыгыкнул Шалам, вскинув руку в пионерском приветствии.
— С замками справишься?
— А чего с ними справляться? Квартира не сейф. Шалам открыл бардачок, извлек оттуда остро отточенный нож, моток скотча, металлическую коробочку из-под шприцев: там он держал какие-то ножнички, щипчики, которые использовал так умело, что жертвы жалели, что вообще родились на этот свет.
— Пошел! Да, рацию поставь на передачу, послушаю вашу беседу.
— Ага. — Глаза Шалама блестели, он радостно открыл дверцу и не спеша, вразвалочку, словно пытаясь растянуть предвкушение предстоящего удовольствия, двинулся к двери подъезда.
Крас поднес к губам рацию:
— Первый всем: начало операции.
Эту фразу он произнес трижды, последовательно меняя частоту. Закурил. Замер, откинувшись на спинку сиденья.
Он еще раз прокачивал принятое решение. Все правильно. Если за девкой кто-то стоит, этот кто-то так или иначе проявится. Вот тогда можно будет с легким серд-цем доложиться Лиру: так, мол, и так, против нас работают профи. Для него.
Краса, это было бы лучше всего: в играх профессионалов он чувствовал себя как карась в пруду. Лир и подавно. Ну а если девка блефует или действует на свой страх, то Шалам выдавит из нее все, что она знает. Было в Шаламе… было в нем что-то бесконтрольно-звериное; когда он чуял близкую кровь, ноздри его трепетали, лицо приобретало какую-то отрешенность… Жертвы чувствовали это кожей, выражение лица Шалама пугало их даже больше, чем предстоящая боль. А уж он-то, Крас, знал: настоящая боль развязывает любые языки.
Пожалуй, мужчина боялся бы своего слугу, ведь зверь способен на все. Боялся бы, если… в себе он чувствовал зверя, рядом с которым Шалам был просто беспородной дворовой шавкой. Зверя, опаснее, беспощаднее которого нет.
Он снова прикрыл глаза. И будто наяву, увидел девчонку — нагую, связанную, распятую, беззащитную перед его желанием. Перед его любым желанием. Сглотнул слюну, притронулся к лицу, чувствуя, как наливается кровью, пульсирует шрам.
Все люди — звери. А это означает только одно: чтобы выжить, нужно быть самым безжалостным из них.
Глава 9
— Капкан. Кап-кан. — Аля смотрела в одну точку. — Не знаю я способа прорваться.
Никакого. Кроме этого. — Она ласково притронулась к оружию.
— Хороши игрушки… — прокомментировала Настя.
— Ты знаешь, а мне нравится.
— Хм… Откуда у тебя к этим железкам такая нежность?
— Не знаю. Я же рассказывала, с двенадцати лет стрельбой занимаюсь, еще до переезда сюда. С детдома. А в шестнадцать стала мастером.
— Слушай, а ствол-то этот у тебя откуда?
— От верблюда. Классная штука, скажи?
— Ты что его, из тира, где тренировалась, заныкала?
— Вот еще… Мне его подарили.
— Кто?
— Давно. Константин Петрович Фадеев. Он в нашем детдоме дворником-сторожем работал. У него еще протез был вместо ноги, деревяшка. Он как раз стрелковый кружок и вел.
— Ему что, разрешили?
— А кому какое дело? Там, кстати, одни ребята были, только я — пацанка. Я у него в сторожке подолгу сидела, а когда он заболел — ухаживала. Насть… долгая это история. Просто как баба Вера меня к себе решила взять, дядя Костя мне «марголин» и подарил. На память. Он умер потом через неделю. Совсем уже старенький был.
— От чего умер-то?
— Наверное, как все. Жить устал.
— А чего ты раньше не говорила, что у тебя пистолет есть?
— А зачем кому говорить? Чтобы отобрали?
— Даже мне?
— Насть… Это теперь я тебя знаю, а как приехала… Ну тетка, ну добрая… А чего бы ей доброй не быть, когда муж тароватый, дом полная чаша и вообще во всем — ажур. В смысле — алее. Так что… Так что лежал он себе, в тряпочку промасленную завернутый, в чулане. Иногда я его доставала, когда баб Веры не было, чистила… И вообще — он красивый. Ты знаешь, этот Марголин, конструктор, он почти слепой был, эту машинку лепил, считай, на ощупь, из глины…
— Нет, Алька, — задумчиво произнесла Настя. — Ты не увлечена стрельбой, ты… Ты относишься к оружию как к другу. Давнему.
— Насть, сама не знаю. Не помню. Как и все мое детство не помню. У меня из детства только мишка и оставался. А теперь вот и его нет. Только порой картинки какие-то… Знаешь, наверное, совсем раннее воспоминание, младенческое: лежу в колыбельке, питаюсь и… гильзами играю, на веревочке. Как погремушками.
— Может, ты — дитя войны?
— А разве тогда была война? В восьмидесятом.
— Война всегда.
— А жаль.
— Еще как жаль.
— Вот что, Настька. Делаем так. Ты сидишь тихо, как мышка. Я иду на прорыв.
— Аленка…
— Погоди. Я все рассчитала. Двоим теткам прорваться куда труднее, чем одной. Я не пойду вниз, во двор, я на чердак полезу. И выйду из четвертого подъезда.
Скоро стемнеет. В городе растворюсь — ни одна собака не найдет. Никогда. Да и… не будут же они за мной всю мою жизнь гоняться, ведь так?
— Они столько не проживут.
— Вот и я надеюсь.
— Аленка…
— Погоди. Ко всему, если ты останешься, мне будет легче: вдруг меня все-таки прищучат, выручать кому? Тебе. И Женьке. Ну что, решили?
Настя задумалась, по обыкновению сморщив чистый лоб, откинула назад густые каштановые волосы, резюмировала:
— Ты права. Даром что пацанка, а мозги у тебя работают. Прямо сейчас рванешь?
— Не-а. Уже прошло девятнадцать минут. Должны позвонить, никуда не денутся.
Мешок наркоты просто так никто не бросит. Как и чемодан денег.
— И о чем ты с ними теперь говорить станешь? Ведь звонка никакого не было.
— Плохо, блин! Хоть бы какой-нибудь кретин позвонил: если они слушают, я бы ввернула пару фраз порасплывчатее, пусть побегают! Хотя нет. Этак я подставлю «за так» ни в чем не виновного человека. О чем говорить?.. Да не знаю, о чем говорить! По ходу что-нибудь придумаю. Когда не врешь, а фантазируешь, звучит куда убедительнее. Я права?
— Права.
— Вот. Главное — время у них еще выторговать. Хотя бы чуточку.
— Ты подорвешь, а я тут им иллюминацию устрою! Можно с силуэтным стриптизом за закрытыми шторами: пусть думают, что ты дома!
— Вот уж нет, Сергеева. Ты умная-умная, а иногда такая дура!
— Во! Вырастила сестренку на свою голову!
— Нет, правда. Да они решат, что это я, накатят, застанут тебя… Насть… Им человека убить — как пописать… А у тебя Женька и Олежка. Хорошо хоть, что Олежка в селе у бабушки. — Алена вздохнула, подытожила:
— Так что не суйся.
Женьке и Олежке без тебя будет совсем плохо.
— Еще у меня ты.
— Спасибо, Насть. — Аля потерлась носом о плечо подруги. — Просто не знаю, как бы выжила без бабы Мани, без бабы Веры, без Константина Петровича, без тебя… — Она замолчала на секунду, добавила уверенно:
— Да никак бы не выжила. Не было бы меня давно. Совсем. — Вздохнула, озабоченно сморщила нос. — Что-то они не звонят? Уже полчаса почти прошло. Странно. Может, мы за шумом душа звонок пропустили?
— Вряд ли. Телефон у тебя довольно громко пиликает.
— Странно. — Алена закрутила кран, шум падающей воды прекратился. Только капли капали… Кап-кап… Кап-кап.
Девушки переглянулись. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как проворачивается ключ в замке.
— Да.
— Это Снегов.
— Слушаю, Сергей.
— Ворона сбила машина. Он в реанимации.
— Так-так… — протянул Автархан как бы про себя. — Состояние?
— Тяжелое. Чудом остался жив. Проломлен затылок. Сейчас — без сознания. Когда придет в сознание и придет ли вообще — неизвестно. Как неизвестно, останется ли жив.
— Ты озадачил врачей?
— Да. Они работают. Поехали за нейрохирургом Полянским, домой. Будут через полчаса.
— На гонорары не скупись.
— Естественно.
— Кто его сбил?
— Какой-то «жигуленок».
— Водитель?
— Скрылся. Милиция усиленно ищет.
— Вы приняли свои меры?
— Да. Есть показания свидетелей, цвет машины, две цифры номерного знака… Но город большой… тем более и цвет, и номера поменять в наши времена — это как постричься.
— Особенно если его готовились устранить.
— Да.
— Что утверждают свидетели?
— Случайный наезд. Он выскочил из-за самосвала прямо перед «жигулем». А тот шел с хорошим таким превышением скорости. Возможно, водитель был нетрезв. Потому и слинял.
— Возможно. Все возможно…
— Да… В крови Ворона — изрядное количество алкоголя. И наркотики.
— Наркотики?!
— Да.
— Он не злоупотреблял. Иногда баловался. Что за «дурь»?
— Пока не определили. Ждем ответа из лаборатории.
— Мусора не мешают?
— А зачем им? Рядовое ДТП. У них таких — .полкило задень.
— Охрану выставили?
— Естественно. И машина у больницы на постоянку. Связь со всеми устойчивая.
— Какая больница?
— Таракановская.
— Почему туда?
— Они сегодня по «Скорой» дежурные.
— Сам там был?
— Да. Трогать его не рекомендуется, поэтому в другую палату перевели его соседа.
Обещают подтянуть необходимое оборудование.
— Нужно, чтобы сделали.
— Уже делают. Ерема присматривает за этим.
— Хорошо. Хотя, если разобраться, ничего хорошего. Твои соображения?
— Похоже на несчастный случай.
— Уж очень похоже! Вот только что он хотел сообщить мне? Мне лично, и никому больше, а, Сергей?
— Ты знаешь, где он кантовался в последнее время?
— Выяснил. В Вишневом. Он с женщиной одной живет. Уже года два. Оксана Миргородская, тридцать два года…
— Мне не нужна ее биография. Вот что… Я хочу, чтобы ты съездил к нему домой.
Сейчас. И произвел там натуральный шмон. Может, Ворон оставил чего: записку, знак, он парниша был неглупый. Скорее всего, мог не на виду оставить, заныкать, но ты найди!
— Да, Николай Порфирьевич.
— Все, что не вписывается в его образ жизни, любые странные бумаги, вещички…
Короче, пройдись по хате этой по полному профилю.
— Да.
— Все, что нароешь, грузи в джип — и ко мне. Да, попроси эту подругу его…
— Оксану…
— …Оксану проехать с тобой. Попроси, а не требуй, понял? Сообщи, что случилось с ее мужиком, посмотри реакцию. Тут важно, она в деле или нет.
— Понял.
— За сколько управишься?
— Часа за два.
— Постарайся быстрее.
— Я понимаю. Постараюсь.
— Удачи, Сергей Георгиевич.
— Всем нам.
Автархан прикрыл на мгновение веки. Затылок ломило нестерпимо, болели глаза. Так было каждый день, порой голова начинала ныть тупой тяжкой болью сразу, как только он просыпался утром…
Потом. Это — потом. В их деле не предусмотрено ни тайм-аутов, ни передышек, ни санаториев. Потом. Он вытащил из коробочки две облатки с обезболивающим, запил минеральной, посидел, пережидая пульсирующие толчки в висках. Поднял трубку внутреннего телефона:
— Буряк прибыл?
— Да, Николай Порфирьевич. Ожидает.
— Пусть войдет.
Через минуту дверь растворилась, франтовато одетый мужчина лет пятидесяти прошел в комнату, дождался приглашения сесть и закурить, вынул массивный золотой портсигар, оттуда — сигарету с золотым ободком, чиркнул кремнем зажигалки.
— Меня интересует Ворон, — безо всяких предисловий произнес Автархан.
— Что именно, Николай Порфирьевич?
— Ты курируешь щипачей…
— Молодежь в основном. Семена. Мелочевка. Ворон — другого полета птица. Он работал всегда сам, один. Если угодно, воровство всегда было для него хобби. И еще — он никогда не крал у работяг. Не брал последнего. Я пытаюсь привить молодежи понятия — не очень-то удается. Все помешались на деньгах, крутизне, девках. Никто не хочет работать, все хотят только получать.
— Илья Семеныч, я уважаю твой образ мыслей, но сейчас не до философий. Ворона сбила машина. При невыясненных обстоятельствах. Непосредственно перед этим он хотел связаться со мной. Лично. Настаивал на встрече.
— Наслышан.
— Ну раз наслышан… Что делал Ворон в последнее время?
— Воровал… Отдыхал… Снова воровал. Ведь Вор-он.
— Бурый… Конкретно. Чем он занимался на прошлой неделе, вчера, позавчера — А чем он мог заниматься? Все тем же. Автархан только плотнее сжал губы. Если его и раздражало поведение Буряка… Впрочем, с некоторых пор его раздражало почти все. Причина проста: головная боль и бессонница. Усталость. Страх.
Беспричинный, изматывающий, особенно ночами. Старость?
Но показать это нельзя. Никому. Нужно оставаться сильным и властным. Таким, каким его привыкли видеть. Таким, каким он себя считал. И еще… Он знал главное: с людьми нужно разговаривать на их языке. Уж таковы люди: никто никогда никому не верит, только себе; свое мировоззрение, свою философию каждый считает единственно правильной, превращая почти в религию и поклоняясь ей; в спорах не рождается никаких истин, каждый носит свою истину в себе, и горе тому, кто посмеет •в ней усомниться. Люди не прощают неприятия себя. Никому. Поэтому хочешь повелевать — терпи. Терпи чужие слабости, чужую глупость — и пользуйся ими. Любое качество другого человека можно использовать в свою пользу; нужно только правильно расставить людей. По способностям или неспособностям. Ну а то, чего терпеть не можешь, — устраняй. Вместе с человеком, так надежнее. Власть не терпит неразрешимых противоречий. И во все века разрешает их наилучшим способом: мечом или плахой.
Черт! Все проклятая голова! Болит уже второй месяц, не давая отдыха. И гоняет по кругу дурные мысли…
— Буряк, ты что, заболел? — медленно, тяжело выговаривая слова, спросил Автархан собеседника.
— Разве я выгляжу больным?
— Ты выглядишь полным придурком! И если ты устал, тебя заменят.
— Что вы, Николай Порфирьевич! Я чувствую себя бодрым, как никогда! — попытался сострить Буряк, но, глянув в черные, как жерла стволов, зрачки Автархана, осекся побледнел так, что лицо его стало нехорошего серого цвета. Ходили слухи, что Автархан болен, что пора его менять… Что он живет понятиями прошлого, а это сейчас — как башку положить на рельсы, прямо перед поездом! Хе-хе! Как бы не так! Он играет! Он играет со всеми, как кошка с мышами… — Виноват! — добавил он.
— Говори. Четко, связно, быстро.
— Позавчера Ворон работал в «Юбилейном». Но это все, что я знаю.
— Вчера он не пришел?
— Нет. Хотя тусовка была хорошая. У меня там четыре бригады было, мальчики пощипали очень результативно.
— Ты видел его позавчера?
— Да, но мельком. Он не любит бригад и всегда один.
— Дальше, дальше…
— Ну… Он под технаря этого самого «Юбилейного» косил. В халате был. С сумкой.
С такими электрики ходят.
— Или сантехники?
— Нет. Сантехники с чемоданами.
— Где он работал?
— В кулуарах.
— И что он там мог искать?
— А черт его знает! Честно?
— Иначе нельзя.
— У Ворона в последнее время в голове фонарь. Светит, но не греет.
— Поясни.
— Бывает, неделями пропадает, по слухам, лежит, в потолок смотрит. Я несколько раз предлагал ему к пацанам присоединиться, для них — наука, ему — напряг небольшой; отказывался. Что он себе думал — не знаю. Только улыбался так странненько, словно открыл бертолетову соль или решил теорему Ферма. Или скоро решит. Короче, фонарь.
— Бурый… А может, он ее действительно, решил?
— Чего решил?
— Ну эту самую теорему…
— Вот уж хрен. Скорее шизота приперла.
— И при нем скажешь?
— Да нет, чего… — замялся Буряк, понимая, что запорол косяк. — У всех свои слабости.
— То есть так: ты его видел в «Юбилейном» мельком. Он точно один работал?
— Как монах в келье.
— Ребят ты опросил? Может, из них кто чего заметил?
— Опросил. Никто ничего.
— Мистика просто.
— По правде сказать, Ворон — щипач знатный. И как появляется — непонятно, и куда исчезает с дела — неведомо. Как привидение. Талант.
— Так, — произнес Автархан, опустив веки. Боль потихоньку ушла, но не совсем, затаилась где-то в глубине под черепом. Вообще-то нужно это решить, когда будет время. Если оно когда-нибудь будет.
Ворон. Если бы он надыбал что-то этакое раньше, то и на контакт с ним вышел бы немедля. Значит, «этакое» случилось или произошло в «Юбилейном». Вот только что?
— Так, — повторил Автархан. — Тогда давай по порядку. Несвязухи, менты, особисты, персоны… Тусовка была представительная?
— Крутая. И всех этих — как грязи! Плюс у каждой задницы — своя охрана, в эфире — треск, шум, мат-перемат, черт-те что! Но ты ж сам знаешь, Автархан, в такой мути щипать — одно удовольствие! Да все они уроды! Потом еще с уголовки набежали, как пацаны двоих крепко пощипали, а толку? Наши все уже прибрались с башлями: слезами плакал прокурор, слезами мусор обливался!..
— Погоди, Бурый, подумай… Кто в той тусовке торчал. Суетился не по делам, не в связи с терпилами или не по этой службе…
— Кто и всегда — комитетчики. Служба безопасности. Эти уроды драные думают, что самые умные, а у каждого словно на лбу три буквы курсивом отпечатано! были они там не про нас… Да! — хлопнул себя по лбу Буряк. — Повязали они одного, но тихонечко, как у них принято, приятный такой, неприметный малый с чемоданчиком, с «дипломатом». Блондин. Шли через вестибюль, как дружбаны и корефаны, потом в машину этого блонди усадили и отчалили. — Буряк хмыкнул, подытожил:
— Шпион, наверное. Их щас как червей на помойке.
— Шпион, говоришь?
— Ну, Автархан, а зачем нам этих трудностей? Мы же не комсомольские мальчики: тех булкой с икрой не корми а дай что-нибудь отмочить этакое, чтоб население не скучало и ему было чего героически преодолевать… — Поймав быстрый взгляд шефа, быстро добавил:
— Все, молчу.
Автархан вздохнул. Понятнее ситуация не стала. Скорее наоборот.
Зазвонил телефон внутренней связи.
— Снегов приехал.
— Пусть войдет, — приказал хозяин. Посмотрел на посетителя.
— Я подожду в гостиной?
— Да, так будет лучше всего.
Буряк облегченно вздохнул, встал и быстро вышел. Встречаться со Снеговым он не желал. Этот парниша, непонятно откуда взявшийся у Автархана два года назад, выполнял для хозяина очень деликатные поручения. Касающиеся и братвы, и не братвы. То, что к блатному миру он не относился никак, никогда не сидел и, похоже, не собирался, давало ему лишь преимущества: по приказу Автархана он шерстил все и вся. Набирая притом авторитет среди братвы. Ходили слухи, что он внебрачный сын Автархана, но наверняка никто ничего не знал. И еще — этого молодого человека опасались. Он был умен, стремителен и, казалось, совсем не знал страха. Ни перед кем и ни перед чем. И глаза у него были спокойные и ледяные, как у Кая после общения со Снежной Королевой. Под стать фамилии, если, конечно, это была его фамилия. От Снегова следовало держаться подальше. Это знали все, кто не дурак. Илья Семенович Буряк дураком не был. Встречаться лишний раз с отмороженным интеллектуалом? Оно ему надо?
Довольный, что успел разминуться с автархановским «особистом», Буряк подошел в гостиной к бару, открыл, налил себе большую рюмку водки, выпил, не передыхая повторил, уселся в кресло у камина, вытянув ноги из туфель, с удовольствием пошевелил пальцами, чувствуя исходящее от горящих поленьев тепло. Ему стало хорошо, УЮТНО. Там, за окнами особняка, стояла темень. Непроглядная.
Никакого. Кроме этого. — Она ласково притронулась к оружию.
— Хороши игрушки… — прокомментировала Настя.
— Ты знаешь, а мне нравится.
— Хм… Откуда у тебя к этим железкам такая нежность?
— Не знаю. Я же рассказывала, с двенадцати лет стрельбой занимаюсь, еще до переезда сюда. С детдома. А в шестнадцать стала мастером.
— Слушай, а ствол-то этот у тебя откуда?
— От верблюда. Классная штука, скажи?
— Ты что его, из тира, где тренировалась, заныкала?
— Вот еще… Мне его подарили.
— Кто?
— Давно. Константин Петрович Фадеев. Он в нашем детдоме дворником-сторожем работал. У него еще протез был вместо ноги, деревяшка. Он как раз стрелковый кружок и вел.
— Ему что, разрешили?
— А кому какое дело? Там, кстати, одни ребята были, только я — пацанка. Я у него в сторожке подолгу сидела, а когда он заболел — ухаживала. Насть… долгая это история. Просто как баба Вера меня к себе решила взять, дядя Костя мне «марголин» и подарил. На память. Он умер потом через неделю. Совсем уже старенький был.
— От чего умер-то?
— Наверное, как все. Жить устал.
— А чего ты раньше не говорила, что у тебя пистолет есть?
— А зачем кому говорить? Чтобы отобрали?
— Даже мне?
— Насть… Это теперь я тебя знаю, а как приехала… Ну тетка, ну добрая… А чего бы ей доброй не быть, когда муж тароватый, дом полная чаша и вообще во всем — ажур. В смысле — алее. Так что… Так что лежал он себе, в тряпочку промасленную завернутый, в чулане. Иногда я его доставала, когда баб Веры не было, чистила… И вообще — он красивый. Ты знаешь, этот Марголин, конструктор, он почти слепой был, эту машинку лепил, считай, на ощупь, из глины…
— Нет, Алька, — задумчиво произнесла Настя. — Ты не увлечена стрельбой, ты… Ты относишься к оружию как к другу. Давнему.
— Насть, сама не знаю. Не помню. Как и все мое детство не помню. У меня из детства только мишка и оставался. А теперь вот и его нет. Только порой картинки какие-то… Знаешь, наверное, совсем раннее воспоминание, младенческое: лежу в колыбельке, питаюсь и… гильзами играю, на веревочке. Как погремушками.
— Может, ты — дитя войны?
— А разве тогда была война? В восьмидесятом.
— Война всегда.
— А жаль.
— Еще как жаль.
— Вот что, Настька. Делаем так. Ты сидишь тихо, как мышка. Я иду на прорыв.
— Аленка…
— Погоди. Я все рассчитала. Двоим теткам прорваться куда труднее, чем одной. Я не пойду вниз, во двор, я на чердак полезу. И выйду из четвертого подъезда.
Скоро стемнеет. В городе растворюсь — ни одна собака не найдет. Никогда. Да и… не будут же они за мной всю мою жизнь гоняться, ведь так?
— Они столько не проживут.
— Вот и я надеюсь.
— Аленка…
— Погоди. Ко всему, если ты останешься, мне будет легче: вдруг меня все-таки прищучат, выручать кому? Тебе. И Женьке. Ну что, решили?
Настя задумалась, по обыкновению сморщив чистый лоб, откинула назад густые каштановые волосы, резюмировала:
— Ты права. Даром что пацанка, а мозги у тебя работают. Прямо сейчас рванешь?
— Не-а. Уже прошло девятнадцать минут. Должны позвонить, никуда не денутся.
Мешок наркоты просто так никто не бросит. Как и чемодан денег.
— И о чем ты с ними теперь говорить станешь? Ведь звонка никакого не было.
— Плохо, блин! Хоть бы какой-нибудь кретин позвонил: если они слушают, я бы ввернула пару фраз порасплывчатее, пусть побегают! Хотя нет. Этак я подставлю «за так» ни в чем не виновного человека. О чем говорить?.. Да не знаю, о чем говорить! По ходу что-нибудь придумаю. Когда не врешь, а фантазируешь, звучит куда убедительнее. Я права?
— Права.
— Вот. Главное — время у них еще выторговать. Хотя бы чуточку.
— Ты подорвешь, а я тут им иллюминацию устрою! Можно с силуэтным стриптизом за закрытыми шторами: пусть думают, что ты дома!
— Вот уж нет, Сергеева. Ты умная-умная, а иногда такая дура!
— Во! Вырастила сестренку на свою голову!
— Нет, правда. Да они решат, что это я, накатят, застанут тебя… Насть… Им человека убить — как пописать… А у тебя Женька и Олежка. Хорошо хоть, что Олежка в селе у бабушки. — Алена вздохнула, подытожила:
— Так что не суйся.
Женьке и Олежке без тебя будет совсем плохо.
— Еще у меня ты.
— Спасибо, Насть. — Аля потерлась носом о плечо подруги. — Просто не знаю, как бы выжила без бабы Мани, без бабы Веры, без Константина Петровича, без тебя… — Она замолчала на секунду, добавила уверенно:
— Да никак бы не выжила. Не было бы меня давно. Совсем. — Вздохнула, озабоченно сморщила нос. — Что-то они не звонят? Уже полчаса почти прошло. Странно. Может, мы за шумом душа звонок пропустили?
— Вряд ли. Телефон у тебя довольно громко пиликает.
— Странно. — Алена закрутила кран, шум падающей воды прекратился. Только капли капали… Кап-кап… Кап-кап.
Девушки переглянулись. В наступившей тишине было отчетливо слышно, как проворачивается ключ в замке.
* * *
Мобильный прозвонил в четверть девятого. Автархан поднес трубку к уху:— Да.
— Это Снегов.
— Слушаю, Сергей.
— Ворона сбила машина. Он в реанимации.
— Так-так… — протянул Автархан как бы про себя. — Состояние?
— Тяжелое. Чудом остался жив. Проломлен затылок. Сейчас — без сознания. Когда придет в сознание и придет ли вообще — неизвестно. Как неизвестно, останется ли жив.
— Ты озадачил врачей?
— Да. Они работают. Поехали за нейрохирургом Полянским, домой. Будут через полчаса.
— На гонорары не скупись.
— Естественно.
— Кто его сбил?
— Какой-то «жигуленок».
— Водитель?
— Скрылся. Милиция усиленно ищет.
— Вы приняли свои меры?
— Да. Есть показания свидетелей, цвет машины, две цифры номерного знака… Но город большой… тем более и цвет, и номера поменять в наши времена — это как постричься.
— Особенно если его готовились устранить.
— Да.
— Что утверждают свидетели?
— Случайный наезд. Он выскочил из-за самосвала прямо перед «жигулем». А тот шел с хорошим таким превышением скорости. Возможно, водитель был нетрезв. Потому и слинял.
— Возможно. Все возможно…
— Да… В крови Ворона — изрядное количество алкоголя. И наркотики.
— Наркотики?!
— Да.
— Он не злоупотреблял. Иногда баловался. Что за «дурь»?
— Пока не определили. Ждем ответа из лаборатории.
— Мусора не мешают?
— А зачем им? Рядовое ДТП. У них таких — .полкило задень.
— Охрану выставили?
— Естественно. И машина у больницы на постоянку. Связь со всеми устойчивая.
— Какая больница?
— Таракановская.
— Почему туда?
— Они сегодня по «Скорой» дежурные.
— Сам там был?
— Да. Трогать его не рекомендуется, поэтому в другую палату перевели его соседа.
Обещают подтянуть необходимое оборудование.
— Нужно, чтобы сделали.
— Уже делают. Ерема присматривает за этим.
— Хорошо. Хотя, если разобраться, ничего хорошего. Твои соображения?
— Похоже на несчастный случай.
— Уж очень похоже! Вот только что он хотел сообщить мне? Мне лично, и никому больше, а, Сергей?
— Ты знаешь, где он кантовался в последнее время?
— Выяснил. В Вишневом. Он с женщиной одной живет. Уже года два. Оксана Миргородская, тридцать два года…
— Мне не нужна ее биография. Вот что… Я хочу, чтобы ты съездил к нему домой.
Сейчас. И произвел там натуральный шмон. Может, Ворон оставил чего: записку, знак, он парниша был неглупый. Скорее всего, мог не на виду оставить, заныкать, но ты найди!
— Да, Николай Порфирьевич.
— Все, что не вписывается в его образ жизни, любые странные бумаги, вещички…
Короче, пройдись по хате этой по полному профилю.
— Да.
— Все, что нароешь, грузи в джип — и ко мне. Да, попроси эту подругу его…
— Оксану…
— …Оксану проехать с тобой. Попроси, а не требуй, понял? Сообщи, что случилось с ее мужиком, посмотри реакцию. Тут важно, она в деле или нет.
— Понял.
— За сколько управишься?
— Часа за два.
— Постарайся быстрее.
— Я понимаю. Постараюсь.
— Удачи, Сергей Георгиевич.
— Всем нам.
Автархан прикрыл на мгновение веки. Затылок ломило нестерпимо, болели глаза. Так было каждый день, порой голова начинала ныть тупой тяжкой болью сразу, как только он просыпался утром…
Потом. Это — потом. В их деле не предусмотрено ни тайм-аутов, ни передышек, ни санаториев. Потом. Он вытащил из коробочки две облатки с обезболивающим, запил минеральной, посидел, пережидая пульсирующие толчки в висках. Поднял трубку внутреннего телефона:
— Буряк прибыл?
— Да, Николай Порфирьевич. Ожидает.
— Пусть войдет.
Через минуту дверь растворилась, франтовато одетый мужчина лет пятидесяти прошел в комнату, дождался приглашения сесть и закурить, вынул массивный золотой портсигар, оттуда — сигарету с золотым ободком, чиркнул кремнем зажигалки.
— Меня интересует Ворон, — безо всяких предисловий произнес Автархан.
— Что именно, Николай Порфирьевич?
— Ты курируешь щипачей…
— Молодежь в основном. Семена. Мелочевка. Ворон — другого полета птица. Он работал всегда сам, один. Если угодно, воровство всегда было для него хобби. И еще — он никогда не крал у работяг. Не брал последнего. Я пытаюсь привить молодежи понятия — не очень-то удается. Все помешались на деньгах, крутизне, девках. Никто не хочет работать, все хотят только получать.
— Илья Семеныч, я уважаю твой образ мыслей, но сейчас не до философий. Ворона сбила машина. При невыясненных обстоятельствах. Непосредственно перед этим он хотел связаться со мной. Лично. Настаивал на встрече.
— Наслышан.
— Ну раз наслышан… Что делал Ворон в последнее время?
— Воровал… Отдыхал… Снова воровал. Ведь Вор-он.
— Бурый… Конкретно. Чем он занимался на прошлой неделе, вчера, позавчера — А чем он мог заниматься? Все тем же. Автархан только плотнее сжал губы. Если его и раздражало поведение Буряка… Впрочем, с некоторых пор его раздражало почти все. Причина проста: головная боль и бессонница. Усталость. Страх.
Беспричинный, изматывающий, особенно ночами. Старость?
Но показать это нельзя. Никому. Нужно оставаться сильным и властным. Таким, каким его привыкли видеть. Таким, каким он себя считал. И еще… Он знал главное: с людьми нужно разговаривать на их языке. Уж таковы люди: никто никогда никому не верит, только себе; свое мировоззрение, свою философию каждый считает единственно правильной, превращая почти в религию и поклоняясь ей; в спорах не рождается никаких истин, каждый носит свою истину в себе, и горе тому, кто посмеет •в ней усомниться. Люди не прощают неприятия себя. Никому. Поэтому хочешь повелевать — терпи. Терпи чужие слабости, чужую глупость — и пользуйся ими. Любое качество другого человека можно использовать в свою пользу; нужно только правильно расставить людей. По способностям или неспособностям. Ну а то, чего терпеть не можешь, — устраняй. Вместе с человеком, так надежнее. Власть не терпит неразрешимых противоречий. И во все века разрешает их наилучшим способом: мечом или плахой.
Черт! Все проклятая голова! Болит уже второй месяц, не давая отдыха. И гоняет по кругу дурные мысли…
— Буряк, ты что, заболел? — медленно, тяжело выговаривая слова, спросил Автархан собеседника.
— Разве я выгляжу больным?
— Ты выглядишь полным придурком! И если ты устал, тебя заменят.
— Что вы, Николай Порфирьевич! Я чувствую себя бодрым, как никогда! — попытался сострить Буряк, но, глянув в черные, как жерла стволов, зрачки Автархана, осекся побледнел так, что лицо его стало нехорошего серого цвета. Ходили слухи, что Автархан болен, что пора его менять… Что он живет понятиями прошлого, а это сейчас — как башку положить на рельсы, прямо перед поездом! Хе-хе! Как бы не так! Он играет! Он играет со всеми, как кошка с мышами… — Виноват! — добавил он.
— Говори. Четко, связно, быстро.
— Позавчера Ворон работал в «Юбилейном». Но это все, что я знаю.
— Вчера он не пришел?
— Нет. Хотя тусовка была хорошая. У меня там четыре бригады было, мальчики пощипали очень результативно.
— Ты видел его позавчера?
— Да, но мельком. Он не любит бригад и всегда один.
— Дальше, дальше…
— Ну… Он под технаря этого самого «Юбилейного» косил. В халате был. С сумкой.
С такими электрики ходят.
— Или сантехники?
— Нет. Сантехники с чемоданами.
— Где он работал?
— В кулуарах.
— И что он там мог искать?
— А черт его знает! Честно?
— Иначе нельзя.
— У Ворона в последнее время в голове фонарь. Светит, но не греет.
— Поясни.
— Бывает, неделями пропадает, по слухам, лежит, в потолок смотрит. Я несколько раз предлагал ему к пацанам присоединиться, для них — наука, ему — напряг небольшой; отказывался. Что он себе думал — не знаю. Только улыбался так странненько, словно открыл бертолетову соль или решил теорему Ферма. Или скоро решит. Короче, фонарь.
— Бурый… А может, он ее действительно, решил?
— Чего решил?
— Ну эту самую теорему…
— Вот уж хрен. Скорее шизота приперла.
— И при нем скажешь?
— Да нет, чего… — замялся Буряк, понимая, что запорол косяк. — У всех свои слабости.
— То есть так: ты его видел в «Юбилейном» мельком. Он точно один работал?
— Как монах в келье.
— Ребят ты опросил? Может, из них кто чего заметил?
— Опросил. Никто ничего.
— Мистика просто.
— По правде сказать, Ворон — щипач знатный. И как появляется — непонятно, и куда исчезает с дела — неведомо. Как привидение. Талант.
— Так, — произнес Автархан, опустив веки. Боль потихоньку ушла, но не совсем, затаилась где-то в глубине под черепом. Вообще-то нужно это решить, когда будет время. Если оно когда-нибудь будет.
Ворон. Если бы он надыбал что-то этакое раньше, то и на контакт с ним вышел бы немедля. Значит, «этакое» случилось или произошло в «Юбилейном». Вот только что?
— Так, — повторил Автархан. — Тогда давай по порядку. Несвязухи, менты, особисты, персоны… Тусовка была представительная?
— Крутая. И всех этих — как грязи! Плюс у каждой задницы — своя охрана, в эфире — треск, шум, мат-перемат, черт-те что! Но ты ж сам знаешь, Автархан, в такой мути щипать — одно удовольствие! Да все они уроды! Потом еще с уголовки набежали, как пацаны двоих крепко пощипали, а толку? Наши все уже прибрались с башлями: слезами плакал прокурор, слезами мусор обливался!..
— Погоди, Бурый, подумай… Кто в той тусовке торчал. Суетился не по делам, не в связи с терпилами или не по этой службе…
— Кто и всегда — комитетчики. Служба безопасности. Эти уроды драные думают, что самые умные, а у каждого словно на лбу три буквы курсивом отпечатано! были они там не про нас… Да! — хлопнул себя по лбу Буряк. — Повязали они одного, но тихонечко, как у них принято, приятный такой, неприметный малый с чемоданчиком, с «дипломатом». Блондин. Шли через вестибюль, как дружбаны и корефаны, потом в машину этого блонди усадили и отчалили. — Буряк хмыкнул, подытожил:
— Шпион, наверное. Их щас как червей на помойке.
— Шпион, говоришь?
— Ну, Автархан, а зачем нам этих трудностей? Мы же не комсомольские мальчики: тех булкой с икрой не корми а дай что-нибудь отмочить этакое, чтоб население не скучало и ему было чего героически преодолевать… — Поймав быстрый взгляд шефа, быстро добавил:
— Все, молчу.
Автархан вздохнул. Понятнее ситуация не стала. Скорее наоборот.
Зазвонил телефон внутренней связи.
— Снегов приехал.
— Пусть войдет, — приказал хозяин. Посмотрел на посетителя.
— Я подожду в гостиной?
— Да, так будет лучше всего.
Буряк облегченно вздохнул, встал и быстро вышел. Встречаться со Снеговым он не желал. Этот парниша, непонятно откуда взявшийся у Автархана два года назад, выполнял для хозяина очень деликатные поручения. Касающиеся и братвы, и не братвы. То, что к блатному миру он не относился никак, никогда не сидел и, похоже, не собирался, давало ему лишь преимущества: по приказу Автархана он шерстил все и вся. Набирая притом авторитет среди братвы. Ходили слухи, что он внебрачный сын Автархана, но наверняка никто ничего не знал. И еще — этого молодого человека опасались. Он был умен, стремителен и, казалось, совсем не знал страха. Ни перед кем и ни перед чем. И глаза у него были спокойные и ледяные, как у Кая после общения со Снежной Королевой. Под стать фамилии, если, конечно, это была его фамилия. От Снегова следовало держаться подальше. Это знали все, кто не дурак. Илья Семенович Буряк дураком не был. Встречаться лишний раз с отмороженным интеллектуалом? Оно ему надо?
Довольный, что успел разминуться с автархановским «особистом», Буряк подошел в гостиной к бару, открыл, налил себе большую рюмку водки, выпил, не передыхая повторил, уселся в кресло у камина, вытянув ноги из туфель, с удовольствием пошевелил пальцами, чувствуя исходящее от горящих поленьев тепло. Ему стало хорошо, УЮТНО. Там, за окнами особняка, стояла темень. Непроглядная.
Глава 10
Лицо Сергея Снегова было спокойно, а вот глаза, обычно безразличные и безмятежные, даже слишком безмятежные для его специфической деятельности, изменились: потемнели, словно в их глубине заплясало холодное пламя расчетливого азарта.
— Что? — коротко спросил Автархан, заметив его состояние.
— Наркотики. Героин.
— Много?
— Больше трех килограммов.
— Круто. Хозяин?..
— В том-то и дело… Я отдал в нашу лабораторию на анализ, а пока дал понюшку Косому. На пробу.
— И что Косой?
— Исключительный порошок. Он даже языком зацокал. Такого раньше в городе не было.
— Это значит, у нас проблема. Но меньшая, чем у тех, кто…
— Наверное.
— И где Ворон порошочек этот «прислонил»?
— В «Юбилйном». В девичьем рюкзачочке.
— Так, — произнес Автархан быстро. — Так. На Ворона похоже, чтобы он ни с того ни с сего прибрал рюкзачок у девки, если вокруг «кошельки» стаями бродят?
Снегов пожал плечами:
— Я недостаточно хорошо его знаю.
— Зато я хорошо. Очень хорошо.
Картинка сложилась мгновенно. Служба безопасности, парень, которого вывели под белы руки. Он успел передать товар подельнице, а та или прошляпила, или еще что — про то Ворон знает, но пока он между жизнью и смертью болтается, не скажет никому; героин, по самым скромным прикидкам на семь сотен тысяч «зелени», оказался у Коляна.
— А Ворон не зря ко мне рвался, а? Снегов только улыбнулся.
— Улыбаешься? Оч-ч-чень мне не нравится, когда кто-то в моем городе мешками наркоту носит, а я об этом не знаю. Как девку устанавливать будем?
— Уже. Глебова Елена Игоревна, восьмидесятого года рождения. В ее сумке был читательский билет.
— Адрес?
— Пробили: Севастопольская, дом 14, квартира 12.
— Так. Первое. Завтра — сходняк. Но только наши. Ни Кондрату, ни Бене — ни полслова. Мотивировка простая: со стукачом разбираемся. Сделаешь?
— Легко.
— Второе. Четыре бригады — дежурные по усиленному варианту. Третье. Сам при трех машинах к этой девке. Птицей. Машина прикрытия, машина охраны, машина спецов.
Если ее нет, засаду поставишь, сам — в розыск. Не мне тебя учить.
— Сделаем.
— Сережа… Волком рыскай, но найди! Сам понимаешь, дело нешуточное. Гм… Не зря вторую неделю селезенка ноет. И голова… — Автархан достал еще две облатки, кинул в рот, запил, выдохнул:
— Достань мне эту девку! А тех, кто за нею… Они собственное дерьмо жрать будут, козлы! Достань!
— Достану, — спокойно, с улыбкой пообещал Снегов и вышел из комнаты.
Три джипа рванули в сторону города на предельной скорости. Снегов сидел во втором. Улыбка не покидала его лица, сердце билось размеренно, чуть чаше, чем обычно. Снегов был человеком действия. И потому исповедовал самый простой принцип: действие рассеивает беспокойство.
Замок щелкнул один раз. Аля сняла пистолет с предохранителя, тихонько, на цыпочках проскользнула в комнату, успев показать Насте глазами: стань за дверью!
Та, тоже босиком, проскочила в просторной прихожей за дверь, под старую, массивную, еще бабушкину вешалку-стояк, и скрылась за ней целиком.
Второй щелчок.
Дверь приоткрылась сначала едва-едва, на щелочку. Потом еще. Здоровенный парень осторожно, стараясь не шумнуть раньше времени, прошел в коридор, прислушался.
Дверь в комнату распахнулась настежь, яркий свет залил коридор. Девушка держала пистолет двумя руками.
— Стоять, козел!
От неожиданности Шалам замер, в голову ударила хмельная волна гнева, притупляя чувство опасности: какая-то мокрощелка его, Шалама, будет пугачом стращать!
— Ты чего, целка, оборзела? — прохрипел он. Звук собственного голоса приободрил.
Свет бил в глаза, рассмотреть пистолет он не мог, но откуда у этой биксы нормальный ствол? Газовик, таракана из него завалить можно, да и то если сначала связать и хорошенько отмудохать!
Примерился: до девки метра два, как раз на прыжок…
— Да я щас с тебя с живой кожу сдеру, паскуда! Он успел только начать движение ногой. Выстрел грохнул тупо, пуля раздробила коленную чашечку; Шалам ничком упал на пол и завыл, подтянув ноги и обхватив голень ладонями.
— Заткнись! — скомандовала девчонка. — Следующую пулю в пасть вгоню!
Боль была дикой, но слова эти он расслышал. И поверил. Замолчал разом, закусив ворот куртки.
Аля быстро подошла к парню, воткнула ствол ему в рот и бросила:
— Что? — коротко спросил Автархан, заметив его состояние.
— Наркотики. Героин.
— Много?
— Больше трех килограммов.
— Круто. Хозяин?..
— В том-то и дело… Я отдал в нашу лабораторию на анализ, а пока дал понюшку Косому. На пробу.
— И что Косой?
— Исключительный порошок. Он даже языком зацокал. Такого раньше в городе не было.
— Это значит, у нас проблема. Но меньшая, чем у тех, кто…
— Наверное.
— И где Ворон порошочек этот «прислонил»?
— В «Юбилйном». В девичьем рюкзачочке.
— Так, — произнес Автархан быстро. — Так. На Ворона похоже, чтобы он ни с того ни с сего прибрал рюкзачок у девки, если вокруг «кошельки» стаями бродят?
Снегов пожал плечами:
— Я недостаточно хорошо его знаю.
— Зато я хорошо. Очень хорошо.
Картинка сложилась мгновенно. Служба безопасности, парень, которого вывели под белы руки. Он успел передать товар подельнице, а та или прошляпила, или еще что — про то Ворон знает, но пока он между жизнью и смертью болтается, не скажет никому; героин, по самым скромным прикидкам на семь сотен тысяч «зелени», оказался у Коляна.
— А Ворон не зря ко мне рвался, а? Снегов только улыбнулся.
— Улыбаешься? Оч-ч-чень мне не нравится, когда кто-то в моем городе мешками наркоту носит, а я об этом не знаю. Как девку устанавливать будем?
— Уже. Глебова Елена Игоревна, восьмидесятого года рождения. В ее сумке был читательский билет.
— Адрес?
— Пробили: Севастопольская, дом 14, квартира 12.
— Так. Первое. Завтра — сходняк. Но только наши. Ни Кондрату, ни Бене — ни полслова. Мотивировка простая: со стукачом разбираемся. Сделаешь?
— Легко.
— Второе. Четыре бригады — дежурные по усиленному варианту. Третье. Сам при трех машинах к этой девке. Птицей. Машина прикрытия, машина охраны, машина спецов.
Если ее нет, засаду поставишь, сам — в розыск. Не мне тебя учить.
— Сделаем.
— Сережа… Волком рыскай, но найди! Сам понимаешь, дело нешуточное. Гм… Не зря вторую неделю селезенка ноет. И голова… — Автархан достал еще две облатки, кинул в рот, запил, выдохнул:
— Достань мне эту девку! А тех, кто за нею… Они собственное дерьмо жрать будут, козлы! Достань!
— Достану, — спокойно, с улыбкой пообещал Снегов и вышел из комнаты.
Три джипа рванули в сторону города на предельной скорости. Снегов сидел во втором. Улыбка не покидала его лица, сердце билось размеренно, чуть чаше, чем обычно. Снегов был человеком действия. И потому исповедовал самый простой принцип: действие рассеивает беспокойство.
Замок щелкнул один раз. Аля сняла пистолет с предохранителя, тихонько, на цыпочках проскользнула в комнату, успев показать Насте глазами: стань за дверью!
Та, тоже босиком, проскочила в просторной прихожей за дверь, под старую, массивную, еще бабушкину вешалку-стояк, и скрылась за ней целиком.
Второй щелчок.
Дверь приоткрылась сначала едва-едва, на щелочку. Потом еще. Здоровенный парень осторожно, стараясь не шумнуть раньше времени, прошел в коридор, прислушался.
Дверь в комнату распахнулась настежь, яркий свет залил коридор. Девушка держала пистолет двумя руками.
— Стоять, козел!
От неожиданности Шалам замер, в голову ударила хмельная волна гнева, притупляя чувство опасности: какая-то мокрощелка его, Шалама, будет пугачом стращать!
— Ты чего, целка, оборзела? — прохрипел он. Звук собственного голоса приободрил.
Свет бил в глаза, рассмотреть пистолет он не мог, но откуда у этой биксы нормальный ствол? Газовик, таракана из него завалить можно, да и то если сначала связать и хорошенько отмудохать!
Примерился: до девки метра два, как раз на прыжок…
— Да я щас с тебя с живой кожу сдеру, паскуда! Он успел только начать движение ногой. Выстрел грохнул тупо, пуля раздробила коленную чашечку; Шалам ничком упал на пол и завыл, подтянув ноги и обхватив голень ладонями.
— Заткнись! — скомандовала девчонка. — Следующую пулю в пасть вгоню!
Боль была дикой, но слова эти он расслышал. И поверил. Замолчал разом, закусив ворот куртки.
Аля быстро подошла к парню, воткнула ствол ему в рот и бросила: