Кауи Вера. Лучший друг девушки

   – Да что ты, совсем наоборот, – с наигранной веселостью солгала Диана, кладя себе в тарелку довольно увесистый кусок наполеона и густо намазывая его кремом. Все равно долго в желудке он у нее не задержится.
   – Уж если моя сестра что любит, то любит, чтобы любимого было как можно больше, – заметил Дэвид, обращаясь к Чарли, – потому что ее самой очень много.
   – Теперь уже немного, – вспылила Диана. – Да будет вам всем известно, что я уже сбросила... – и осеклась, поймав на себе взгляд матери, – очень много, – упавшим голосом закончила она.
   – Фунтов пять? – с невинным видом поинтересовался Дэвид.
   – Нет, двадцать пять.
   В действительности их было сорок пять, но эта цифра могла бы вызвать нежелательное любопытство.
   Билли поглядел на свою дочь поверх бокала «Монтраше» и тоже заметил ее похудевшее и осунувшееся лицо.
   – Смотри, принцесса, не переборщи, – шутливо пригрозил он ей. – Я вовсе не желаю, чтобы ты испарилась без следа.
   – Об этом можешь не беспокоиться, – засмеялась Диана.
   – С Дианы просто сходит ее щенячий жирок, вот и все, – объявила Ливи. – И это ей очень к лицу. – Она улыбнулась. – Герцогиня Виндзорская верно подметила, что женщина не может быть слишком богатой или слишком худой.
   Но, когда погостить и пару недель погреться на солнышке приехала Тони, она руками всплеснула, увидев впалые щеки своей племянницы, и не успела Диана и глазом моргнуть, как тетя в характерной для себя манере человека, привыкшего мало говорить, а больше делать, задрала ее широченную, бирюзовую хлопчатобумажную рубаху и воскликнула:
   – Господи, девочка, ты же таешь на глазах!
   Затем резко обернулась к своей сестре.
   – Ты что же, ничего не замечаешь? – В голосе ее сквозило недоверие.
   С негодованием, но одновременно испытывая угрызения совести, Ливи пояснила:
   – Диане необходимо сбросить довольно много фунтов.
   – Согласна, но не все же. Господи, Ливи, да тут каждое ребрышко просвечивает, а посмотри на ее задницу. На этих костях ведь, как на стульях, сидеть можно.
   – Ой, Тони, ты преувеличиваешь, как всегда, – запротестовала Ливи, но Диане приказала: – Сними-ка рубашку, милая.
   – У меня кожа сгорит, – воспротивилась Диана, покраснев от злости и страха. Оставалось еще худеть и худеть, и любое вмешательство могло только испортить ее планы.
   – Сколько фунтов ты уже успела сбросить? – без обиняков спросила Тони.
   – Не так уж много, – попыталась уклониться от прямого ответа Диана. – Где-то около тридцати.
   – Скорее всего, тридцать, помноженное на два, если не больше! У тебя, сколько помнится, был шестнадцатый размер? Ну-ка, посмотрим...
   Не успела Диана и пальцем шевельнуть, как тетка, вцепившись в рубашку, резким движением потянула ее через голову племянницы.
   В наступившей тишине Ливи только и смогла изумленно выдохнуть:
   – О Господи!
   Когда-то плотное тело Дианы, широкое в кости, теперь было едва прикрыто мясом, отчетливо просматривалось каждое ребрышко, тазовые кости торчали, как две лопаты, тощие руки висели, как плети, на месте обширных бедер выступали кости, едва наметившиеся молодые груди скукожились.
   – У меня двенадцатый размер – английский то есть, – защищаясь, пыталась уверить их Диана.
   – Черта с два! Глядя на тебя, скорее скажешь о хроническом недоедании. Как долго все это продолжалось?
   Диана пробомотала что-то неразборчивое.
   – Чего ты там бормочешь, ни слова не могу разобрать, – не отставала Тони.
   – Я говорю: три месяца!
   Ливи от изумления потеряла дар речи. Ей и в голову не приходило, что скрытое просторной рубахой тело ее дочери постепенно превратилось в подобие ходячего скелета.
   – Я не хочу быть жирной! – рыдала Диана. – Я хочу быть такой же изящной, как мама. У нее рост пять футов восемь дюймов, а весит она всего сто десять фунтов!
   – У твоей матери косточки, что у птички, отсюда все и идет. А у тебя, как и у меня, кости динозавра. – Тони похлопала себя по обширной заднице. – Нам не дано, и мы никогда не сможем быть такими, как твоя мама. Мы изначально скроены иначе. Однажды я вздумала похудеть до ста пятнадцати фунтов, так все думали, что я умираю! Самое меньшее, сколько я могу себе позволить, это сто двадцать два фунта, без того, чтобы люди не интересовались моим здоровьем. Ты, моя бедная, заблуждающаяся крошка, сделана из того же материала, что и я. Тебе, с твоими телесами, сейчас недостает, как минимум, фунтов пятнадцати.
   – Нет! – Голос Дианы сорвался на самой высокой ноте. – Я не буду толстой, не буду! Я хочу быть такой, как мама. Я стану такой, как мама, и никто меня не остановит!
   Схватив свою рубашку, она стремглав бросилась с террасы, захлебываясь слезами.
   Тони повернулась к своей потрясенной сестре.
   – Ну? – сардонически поинтересовалась она. – Что еще новенького?
   – Я понятия не имела, что она морит себя голодом, – защищалась Ливи. – Схожу-ка к ней, – поднялась Ливи со своего шезлонга, но с такой явной неохотой, что Тони раздраженно буркнула:
   – Сиди уж. Я сделаю это лучше, чем ты.
   Ливи благодарно опустилась на свое место, сказав с видимым облегчением:
   – Да, знаю, мне только и остается, что завидовать твоей легкости, ее у меня и в помине не было, и с этим теперь уже ничего не поделаешь. Я не умею быть такой матерью, как ты, Тони! Хотя, видит Бог, я стараюсь.
   От жалости к самой себе глаза Ливи тотчас наполнились слезами, но, как всегда, они так и не пролились, ибо это могло погубить ее макияж.
   – Такое умение обретается естественным путем, – жестко отрубила Тони. – Но если существует на свете вшивая мать, так это я. Меня все считают «своей в доску», ты же у нас вечно выступаешь в роли Белоснежки. А ведь детям нужно уделять хоть немножечко времени и чуточку побольше внимания. Они же – твоя плоть и кровь.
   – Да, я знаю, но мне никак не удается приблизиться к ним, – смешалась Ливи. – Но даже не это главное: у тебя же нет такого мужа, как у меня.
   – Так брось ты этого ублюдка! Разведись с ним!
   Улыбка Ливи заставила ее сестру скривиться, как от зубной боли.
   – Ну и куда же я пойду? Что стану делать?
   – Устроишь себе новую жизнь.
   Ливи покачала головой.
   – Меня обучили, как устраивать жизнь мужа. Мама так и не подумала научить меня, как устраивать собственную жизнь. Я – леди Банкрофт, и все мои действия направлены только в одну точку – быть леди Банкрофт. Ничего другого я не умею. Как сказала бы мама, я сама постелила себе постель и теперь мне самой на ней спать.
   – Но она вовсе не имела в виду, что постель эта должна быть утыкана гвоздями! – не унималась Тони. – Ты должна что-то предпринять, Ливи, и сделать это как можно скорее. Ты уже почти потеряла Роз, которая, по слухам, ведет в Калифорнии богемный образ жизни, – кстати, дорого бы я дала, чтобы узнать, почему на следующее же утро после одного из самых блестящих дебютов она так спешно упаковала свои чемоданы и дала деру. И если ты сейчас ничего не предпримешь в отношении Дианы, то потеряешь и ее.
   – Мы заключили с Роз договор, – устало сказала Ливи. – Она примет участие в дебюте на тех условиях, которые диктую я, но после дебюта я не вправе указывать ей, каким образом ей следует устраивать свою дальнейшую жизнь.
   – Включая и то, что она бросает Уэллесли, едва поступив в него?
   – Мы не вдавались в подробности. Она заявила, что хочет выучиться на историка искусств и, получив ученую степень, отправиться на год во Флоренцию. Откуда мне было знать, что вместо этого она поедет в Калифорнию?
   – Может быть, здесь как-то замешан мужчина? Что вполне вероятно в такого рода ситуациях.
   На лице Ливи проступила едва заметная, насмешливая ухмылка.
   – Ты забыла, что речь идет о Роз?
   – Да, знаю. Она способна отпугнуть кого угодно, но это вовсе не умаляет того обстоятельства, что она красавица, а для большинства мужчин такие, как Роз, точно красная тряпка для быка.
   – Роз обожает укрощать животных.
   Тони засмеялась, хотя в смехе ее было больше печали.
   – Это ты верно подметила. Роз, несомненно, человек жесткий, она отлично может постоять за себя. А вот Диана – другое дело. Она боготворит землю, по которой ступает твоя нога, известно ли тебе это...
   – Бедняжка, – сказала Ливи, но как-то неприязненно, и Тони поняла, что для Ливи трагедия не в том, что Диана ненавидит себя такой, какая есть, а в том, что она такая, какая есть. Тони очень любила свою сестру, но иногда ей хотелось так ее встряхнуть, чтобы у той клацнули зубы. Вот как сейчас.
   – А чтоб тебя! – в сердцах воскликнула Тони и кинулась на поиски Дианы.
   Оставшись одна Ливи потянулась за своей широкополой соломенной шляпой, надвинув ее на лоб таким образом, чтобы полностью скрыть лицо, – она никогда не подставляла его солнцу, так как солнце было вредно для кожи и быстро ее старило, – и, откинувшись на подбитом ватой шезлонге, взяла в руки охлажденный чай. У нее уже не раз возникала мысль уйти от Билли; с карандашом в руке она даже как-то подсчитала, во сколько обойдется ей желание поддерживать тот стиль жизни, который она вела сейчас. Денег, оставленных ей Джонни, с лихвой хватило бы на все, но она снова будет одна, и тут, как всегда в этих случаях, перед ней во весь рост вставал образ бедняжки Сэлли Ремингтон. Образ этот не померк со временем и по сей день обладал еще достаточной силой, способной остановить ее руку. Она не могла, не желала вновь сделаться одинокой женщиной, особенно теперь, когда ей стукнуло сорок семь, хотя ежедневный тщательный уход за лицом и телом начисто опровергал этот факт.
   Вдобавок она лишилась бы своего статуса леди Банкрофт. Им с Билли больше нечего было сказать друг другу, но все равно он играл доминирующую роль в ее жизни. Все, чем она была, шло от него: именно он заставил ее подняться на недосягаемую высоту, так как в лучах ее славы и он выглядел достойнее; потому что это было нужно ему, имя ее было у всех на устах. Но самым ужасным в сложившейся ситуации было то, что она попалась на ту же удочку, что и он: она уже не могла не быть тем, чем стала, и мысль отказаться от титула леди Банкрофт и от всего, что с ним связано, вновь сделаться разведенной женой (Билли устроил бы грязный бракоразводный процесс) была невыносимой.
   Тем не менее она часто, особенно в последнее время, задумывалась о своей жизни, гадая, что с ней стало бы, если бы она не вышла замуж за Билли. Беда, однако, была в том, что не она, а Билли избрал ее себе в жены, и даже если бы она пошла другой дорогой, все равно на одном из ее поворотов она непременно набрела бы на него.
   Может быть, нам не нужно было заводить детей? Лично я особого желания не испытывала. У меня уже были Джонни и Розалинда, а у Билли его двойняшки, да поможет им Бог!
   Билли держал их в ежовых рукавицах, и они боялись его как огня. Как две бесплотные планеты вращались они вокруг своего отца, обращенные в песчинки его громадным размахом и мощью, заведомо лишенные всего, что могло бы дать им возможность расти и развиваться. Но у нее не было причин обвинять его в том, что так же вел он себя и по отношению к Диане или Дэвиду. Нет! Единственный неудачник – это я, думала она. Даже если бы я сейчас пошла к Билли и сообщила, что у его дочери хроническая потеря аппетита, он бы, оторвавшись от одного телефонного разговора, сразу же начал бы другой, на этот раз с врачом, крупным специалистом в данной области медицины; через час Диана была бы уже в пути, направляясь в какую-нибудь частную лечебницу, где останется до тех пор, пока проблема не будет решена. Билли всегда так поступал – он предпочитал профессионалов.
   Ну уж нет, подумала Ливи, принимая сидячее положение. Почему я обязана делать всегда так, как хочет он? Почему бы хоть один раз в жизни не сделать так, как хочу я? Он не посмеет отменить мой приказ. Наступил момент, когда я сама должна что-то предпринять. Я и так слишком долго медлила. Тони права. Все время только и слышишь: «Билли сказал, Билли решил». Боясь, как бы обычное ее малодушие снова не взяло в ней верх, она вскочила с шезлонга и решительно устремилась во внутренние покои дома.
   Тони сидела на кровати Дианы, обняв ее одной рукой за отощавшие плечи. Диана уже не плакала, хотя глаза ее были красные от слез и сухие рыдания еще изредка сотрясали ее тело.
   Когда Ливи вошла, обе они разом посмотрели в ее сторону.
   – Мне кажется, – сказала Ливи, – нам с Дианой необходимо поговорить по душам.
   – Ливи, – попыталась упредить ее Тони, почти впустую потратившая время на то, чтобы отговорить бившуюся в истерике Диану от намерения во что бы то ни стало сделаться похожей на свою мать.
   Но голос Ливи был тверд:
   – Я ее мать, Тони, и это касается только Дианы и меня.
   – Ты тоже не сможешь переубедить меня! – завопила Диана. – Я все равно буду худой, и никто меня не остановит! Ты сама дала мне понять, что я тебе противна, поэтому я сделаю все, чтобы похудеть, и вот тогда, наверное, ты станешь относиться ко мне иначе!
   – Диана... милая, это неправда... я люблю тебя такой, какая ты есть.
   – Нет, не любишь! Ты даже не захотела приехать за мной в школу, потому что у тебя было более интересное занятие. Ты или вообще не приезжаешь, или приезжаешь очень редко, только на дни открытых дверей или дни ораторского искусства, и как тебе было противно, что я такая жирная, когда мы поехали за моей новой формой.
   – Я просто была немного поражена, – смешавшись, призналась Ливи. – Я даже представить себе не могла, что ты стала такой толстой.
   – С чего бы это? Да ты вообще не обращаешь никакого внимания на меня! – Диана вновь зарыдала. – Тебе-то хорошо, ты худенькая. Сама ведь говорила, что невозможно быть чересчур худой, потому я и буду худой. Хочу быть похожей на тебя, хочу, чтобы люди оглядывались на меня и завидовали, что я такая красивая. Но я толстая и уродливая и всем на меня наплевать... даже папа говорит, что я глыба.
   Рыдания стремительно перерастали в истерику – Диана никогда не умела владеть своими чувствами.
   У Ливи от страха сжалось сердце; необузданные эмоции всегда пугали ее, сминая ее волю. Благие намерения ее мгновенно разлетелись в пух и прах, и она совершенно потеряла голову.
   – Диана... – Голос ее запнулся. – Пожалуйста, не надо этого делать. Тебе больше нельзя терять ни грамма. Этим ты только еще больше навредишь себе.
   – Пусть так, может быть, тогда ты обратишь на меня внимание! – голос Дианы перешел в истерический вопль, впалая ее грудь бешено вздымалась, лицо исказилось. – Когда ты рядом, меня никто не замечает, поэтому я должна быть точно такой же, как ты, и тогда все будут меня замечать – а если для этого потребуется стать худой, я стану худой, слышишь! – Подавшись всем телом в сторону матери, она повторила свою клятву: – Я ОБЯЗАТЕЛЬНО БУДУ ХУДОЙ!
   Затем, круто развернувшись, ринулась к ванной комнате. Не успели они опомниться, как она с силой захлопнула за собой дверь и повернула в замке ключ.
   Ливи, трясясь, как в ознобе, в изнеможении опустилась на кровать. Голос у нее дрожал, когда она сумела выдавить из себя:
   – Опять я все испортила, да?
   – Она уже была на взводе до того, как ты явилась. Мне тоже не удалось ее переубедить. – Тони помолчала. – У нее идея фикс, Ливи, и ни ты, ни я не в силах ей помочь. Здесь нужен специалист. – Она в упор посмотрела на потрясенную Ливи. – Диане нужен не кто-нибудь, а самый обыкновенный врач-психиатр.
   Обхватив голову руками, Ливи застонала:
   – О Господи... Билли теперь точно осатанеет...
   – Что за чертовщина у вас тут происходит? – были первые слова Билли, когда свояченица встретила его у трапа самолета, прилетевшего из Майами. – С чего это вдруг Диана заперлась у себя в ванне и не желает выходить оттуда?
   – Мы обнаружили, что она морила себя голодом, – коротко сказала Тони, заводя машину. – Она вдолбила себе в голову, что ужасно толста, и впала в другую крайность. Теперь она сплошь кожа да кости.
   – Неделю назад все было нормально.
   – А ты посмотрел бы, что творится под теми широченными рубахами, которые она вдруг стала носить!
   Билли сердито нахмурил брови, что означало: он не догадался этого сделать.
   – Вот когда сам увидишь, поймешь, – отрубила Тони.
   – Значит, она уже не в ванне?
   – После того, как удалось вышибить дверь. Пошли на это, когда выяснили, что она наглоталась таблеток тиленола. Пришлось срочно вызывать врача. По счастью, у Хауэрдов на острове Парадиз гостил один их знакомый врач – не волнуйся, он не из тех, кто проболтается. Не прошло и нескольких минут, как Ливи его приручила... Она сказала, что Диана во время одного из сеансов голодания вместо слабительного по ошибке выпила другие таблетки – знаю, знаю, я бы тоже не поверила, но стоит Ливи взглянуть на кого-либо своими большими черными глазами, и он поверит хоть в черта. Он тут же заставил Диану принять рвотное, ее буквально вывернуло наизнанку, заодно помогло избавиться и от таблеток. Сейчас она спит, и уже довольно долго. А доктор обещал приехать завтра, чтобы осмотреть ее.
   Билли проворчал что-то резко-неразборчивое, но Тони поняла: кому-то сильно не поздоровится.
   Когда он вошел в спальню дочери, Ливи сидела у ее изголовья.
   – С ней все в порядке, – быстро сказала она, предупреждая его вопрос. – Сейчас она спит и будет спать еще довольно долго. Доктор сказал, что удастся избежать побочных осложнений.
   Билли ничего не ответил. Подойдя к изголовью кровати, наклонившись, застыл над Дианой, затем резким движением сдернул с нее простыню. На Диане была короткая, без рукавов хлопчатобумажная ночная рубашка. Из-под нее торчали худенькие, как палки, руки и ноги и виднелись четко обозначенные ключицы. Билли укрыл дочь и, перед тем как выйти из комнаты, молча дернул головой в сторону двери. Не говоря ни слова, его жена тотчас последовала за ним, беззвучно прикрыв за собою дверь. Он прошел прямо в свой кабинет мимо столбами стоявших в коридоре Тони и Джеймза, словно не заметив их. Ливи тенью скольнула вслед за ним. Дверь кабинета закрылась.
   Тени обернулась к Джеймзу, провела пальцем слева направо по своему горлу, затем спросила:
   – Кто будет подслушивать, вы или я?
   – Если выйдем на террасу, сможем это сделать оба, – предложил Джеймз. – Да и в любом случае лучше быть неподалеку. У меня такое чувство, что сэр Уильям несколько не в духе.
   Они вышли на выложенную плитной террасу, обегавшую дом вокруг, и уселись на широкий плоений верх стенки, служившей ей границей, чуть сбоку от отворенных, но прикрытых жалюзи окон кабинета Билли.
   Сначала они ничего не слышали. Если Билли и говорил что-то, то делал это явно не повышая голоса.
   – Как он все это принял? – наконец спросил Джеймз.
   – С явным недовольством. Естественно, во всем виноваты мы. То, что он в течение нескольких недель собственными глазами видел Диану, будет забыто, мы должны были все заметить, все сказать и все, что надо, сделать... обычный перечень ошибок и/или упущений.
   Они помолчали, прислушиваясь.
   – Что-то не нравится мне все это, – сказал Джеймз. – Обычно, когда сэр Уильям задает кому-нибудь трепку, это далеко слышно.
   – Но не тогда, когда язвит, – сказала Тони. – Кожу с человека Билли предпочитает сдирать шепотом.
   Джеймз хмуро уставился на онеан.
   – Я согласна понять, хорошо зная свою сестру, что она могла бы и не заметить, что с дочерью ее творится что-то неладное, – после непродолжительного молчания сказала Тони, – но мне казалось, что вы-то неплохо относитесь к Диане.
   – Так оно и есть на самом деле, и это распространяется на всех детей Банкрофтов; я, естественно, видел, что она быстро теряет в весе. – На лице Джеймза и тени улыбки не было, когда он продолжил: – Но в этом доме я никогда не забываю, что в первую очередь и прежде всего состою в качестве платного служащего. Все остальное – это как бы премиальные.
   – Вы имеете в виду Ливи?
   Глаза Джеймза вспыхнули:
   – Я знаю свое место... – пробормотал он.
   Тони, запрокинув голову, разразилась своим гикающим хохотом.
   – Ага, на самой верхней ступеньке социальной лестницы. У нас есть деньги, мой дорогой Джеймз, а у вас есть то, что мы, американцы, называем породистостью.
   – Видимо, в этом и следует искать корни всего. Того, что делает Диану столь разительно отличной от Розалинды и совершенно непохожей на свою мать.
   – А потому, что она очень похожа на свою бабушку, – просветила его Тони. – На нашу общую с Ливи маму. Родом она была – а обнаружила я это только после ее смерти, так как при жизни она тщательно скрывала этот факт – из какой-то очень отдаленной провинции Восточной Европы, которая называлась Рутенией и сначала принадлежала Венгрии, а потом стала частью Чехословакии, из простых крестьян. Мама была широколицей, крупного телосложения, с волосами цвета спелой соломы. Ливи и Корделия пошли в отца, мне, как и Диане, достались крестьянские гены, но мне как-то удалось выжать из них все самое лучшее.
   – Что верно, то верно, – пробормотал Джеймз.
   – Бедняжка Диана считает, что природа обошлась с ней явно несправедливо. Она не желает быть крестьянкой, она желает быть аристократкой, как ее мать.
   Джеймз с чувством сказал:
   – Бедная Диана. А Дэвид? В нем тоже нет ничего от матери, за исключением, пожалуй, ее шарма, но, судя по некоторым высказываниям сэра Уильяма, у меня сложилось впечатление, что Дэвид – это он в юности.
   – Тогда понятно, почему он папенькин любимчик. Поверьте мне на слово, он типичный искуситель. Господи, спаси и помилуй женсную половину населения, когда он сам поймет это. – Затем Тони нахмурилась. – Никогда не могу взять в толк, что у него за этой вечной улыбкой и какие неведомые глубины скрывает его ослепительное очарование.
   – Значит, вы тоже это заметили? – Во взгляде Джеймза мелькнуло уважение.
   – Самое интересное, что и Дэвид обратил внимание на состояние Дианы, – вот только непонятно, что заставило его промолчать об этом.
   Видимо, так ему было удобнее, сама себе ответила Тони. Краем глаза она заметила тогда, что Дэвид, сидя неподалеку, по всей видимости, был поглощен журналом или конструкцией одного из своих действующих игрушечных автомобилей, но она точно знала, что он как губка впитывает в себя каждое слово. Дэвид мог сделать вид, что он чем-то ужасно занят, но Тони не могла избавиться от чувства, что прямо над его головой неустанно вращается огромный диск радиолокатора, улавливающего любые сигналы и тут же передающего их в компьютер его мозга, где они, добротно отсортированные, поступают на хранение в долгосрочную память. Ко всему прочему, Дэвид был на удивление умен, чем явно отличался от своей сестры, которой все давалось упорным и кропотливым трудом, словно она оказалась последней в очереди за мозгами. Из Харроу о нем поступали только отличные отзывы, само собой разумелось, что после школы он поступит в Кембридж, где ему уже уготовано первое место по знаниям.
   Более всего Тони беспокоило то, что в отличие от Дианы, которая легко поддавалась своим чувствам, у Дэвида они вообще отсутствовали. Еще с колыбели он напоминал маленького, углубленного в себя, познавшего что-то никому неведомое Будду. Став подростком, он выглядел старше и умнее большинства своих сверстников, фигура же у него – Тони увидела его в тонюсеньких, едва прикрывавших тело плавках – через год-другой обещала быть совершенной: широкие плечи, мощный торс, узкие бедра, длинные ноги. Дэвиду не нужно будет переживать из-за пятен на коже или из-за жировых складок; симпатичный подросток, он станет потрясающе красивым мужчиной.
   – Бедная Диана, – думая об этом, повторила Тони, затем вздрогнула, когда из-за жалюзи до нее донесся резкий шлепок. Как от сильного удара ладони о дерево. Тони тотчас представила себе картину: стоя за своим огромным письменным столом чуть наклонившись вперед, Билли с багровым лицом изрыгает проклятия в адрес Ливи; та, застыв, молча, с побелевшим от страха лицом, покорно выслушивает их.
   Ради всех святых, Ливи! Да схвати же ты наконец лампу со стола да хрясни его по башке! Почему ты позволяешь ему так с собой обращаться? Подними свой голос! Заткни ему глотку хоть одним – да миллионом слов, если понадобится! Эти пожелания столь явно отразились на лице Тони, что Джейзм без труда прочел их.
   – Не сделает она этого, – сказал он негромко. – Какой бы дорогой ни была цена, а Диана не единственная трагедия в этом доме, у нее не хватит мужества отказаться от своей роли общественного идола, даже принеся в жертву этому собственную душу.
   Тони промолчала. То, что сказал Джеймз, было сущей правдой..
   В кабинете мужа Ливи стояла перед огромным столом, как проштрафившаяся ученица, вызванная к директору, чтобы выслушать приговор о своем изгнании из школы. Взгляд ее был неподвижен и устремлен в точку где-то поверх головы Билли. Едва Тони уехала в аэропорт – Ливи упросила ее встретить Билли, надеясь, что сестре удастся хоть как-то смягчить его гнев, – она приняла несколько таблеток валиума. Еще две приняла, когда услышала шум подъезжающей машины, поэтому ударная волна гнева Билли прокатилась как бы над ее головой, только краем зацепив ее. Она слышала его голос, понимала, что резкие, злобные, пропитанные ядом слова – она плохая мать, самовлюбленная сука, которая только о себе и думает, – должны были разить в самое сердце, но острота этих обвинений была приглушена. Валиум служил надежным буфером между ними и чувством вины, которое подобные тирады могли бы в ней вызвать. Она уже давно сообразила, что выдержать его гнев может только одним: вовсе не реагировать на него. Возражать ему – как будто она была способна на это – значило бы подбрасывать дров в костер; плакать – вызвать его презрение. Молчание же он принимал за осознание своей вины.