Казанцев Кирилл. Сломанная роза

   – Вшивый, придурок, ты Шизу грохнул! – хрипел Кирпич. – Ты чего такой кипишный, в натуре?!
   – Да и бес на него! – вопил зэк. – Байду не гони, Кирпич! Чо, мы без Шизы не проживем?! Это просто женишок нам сегодня расторопный попался.
   – Эй, братан, не обижайся! – хохотал в адрес Вадима Лютый. – Ну, не задалась сегодня свадьба, в другой раз задастся. Порадуйся лучше за нас! Прощай, казенка! На этой хреновине мы теперь далеко уйдем, никакая милиция не остановит!
   Зэки дружно ржали, а «Чайка» уносилась прочь. Капитану, в чей затылок упирался ствол, очень хотелось жить. Напоследок бандиты разразились по кустам, из которых их вынесла нелегкая. А там уже надрывались собаки, орала погоня. И вновь Вадим оглох, звон в ушах стоял безбожный. Он спотыкался, куда-то брел. Где-то за кадром кричали и плакали выжившие и раненые. Он был полностью дезориентирован. Рухнул на колени перед матерью – она не шевелилась, пронзительно смотрела в ноги сыну. Жалобный стон послышался за спиной, из ямы выбралась потрясенная Надя, платье порвано, все в грязи, прическа растрепалась. В глазах застыло что-то скорбное, библейское. Вадим метнулся к ней, схватил за руки.
   – Ты в порядке? – он мог лишь хрипеть.
   – Вадим, послушай… – она шептала, а из глаз потоком хлестали слезы. – Вадим… Вот это все… Это ведь не по-настоящему, да?
   – Конечно, милая, ничего такого, все образуется… – он нес какую-то ахинею, отталкивал ее к скале. Но она вырвалась, испустив душераздирающий стон, двинулась к берегу ломающейся походкой. Застыла над окровавленными телами, не понимая, что делать дальше. Взялась за виски, крепко их сжала. Затем повернулась, устремив на Вадима пронзительный взгляд. Он навсегда его запомнит…
   А пассажиры на «Чайке» отдалились, они продолжали что-то кричать, хлопали выстрелы, но уже не причиняли вреда. Те, что их преследовали, не стали рисковать. Они еще не вышли из кустов, а уже открыли беспорядочный огонь, хотя не видели, что творится на берегу. Засвистели шальные пули.
   – Не стрелять, здесь люди!!! – завопил Вадим, падая на колени.
   А из тальника уже вываливались взмыленные солдаты в ободранном камуфляже с перекошенными лицами и перегревшимися автоматами в руках. Их бледные физиономии плясали перед глазами, тряслись челюсти. Молодые необстрелянные парни…
   Вадим бросился к Наде. И застыл, как вкопанный. В девушку попала шальная пуля, выпущенная солдатом российской армии… Она стояла на коленях в своем некогда красивом подвенечном платье, в рваной фате. Держалась за простреленный живот, смотрела на Вадима большими глазами, испуганно, недоверчиво, натужно сглатывала и пыталась что-то прошептать. Лицо ее помертвело. Девушка качнулась, упала на бок, кровь потекла из горла, она задрожала и вдруг замерла, глаза превратились в застывшие стекляшки…
   – Надя, ты что? – Вадим опустился перед девушкой на корточки. Как-то опасливо коснулся ее плеча, потряс. Она не шевелилась…
   Вадим начал понимать случившееся, вскочил, заорал, надрывая глотку. Развернулся в прыжке. Да будьте вы прокляты, нелюди! И такая тьма исходила от несостоявшегося жениха и мужа, такая ненависть теснилась в искаженном лице, что попятились солдаты. Побелел и задрожал лопоухий конопатый паренек, стоящий ближе всех. Он, защищаясь, поднял автомат, отступил, облизнул пересохшие губы.
   – Слышь, мужик… Ты, это самое… прекращай… это не я… Ты чего так взбесился?..
   Аффект, исступление, все разом, помноженное на пронзительную душевную боль, обуяло Вадима. Он орал благим матом, брызгал слюной, кровью, бросился на солдата, бил его по морде – смачно, выбивал душу железным кулаком. Орали однополчане, кинулись его оттаскивать. А он уже вырвал у солдата автомат, передернул зачем-то затвор – и те отшатнулись, не успев открыть огонь первыми. Стальная бандура тряслась у Вадима в руках, изрыгая пламя и свинец, он орал во все стороны, приплясывал. Какие-то личности метались перед глазами, надрывно лаяли собаки. Он бил на поражение, окончательно лишившись контроля над разумом – за любимую девушку, за свою уничтоженную жизнь, за ВСЕ! Пусть горят в своем аду! Ополоумевшие лица метались перед глазами, вот отбросило какого-то сержанта, напичканного свинцом, вот смазливый чернявый парень лихорадочно рвал заклинивший затвор – и его туда же! Кричал и полз, подволакивая ногу, раненый. Скулила подстреленная овчарка…
   Бойцы опомнились и открыли шквальный огонь, а Вадим уже, выбросив автомат, летел в воду с каменного обрыва. Пули оторвали полу от свадебного пиджака, едва не срезали скальп, но он уже прорезал пласты на всю глубину, поплыл широкими размашками ко дну. Свинец чертил пунктиры в воде, сзади, спереди. Он ни о чем не думал, ни одной завалящей мысли в голове. Просто уходил от опасности, в чем уже не было никакого смысла… У Вадима были сильные легкие, он передвигался по дну, хватаясь за вросшие в ил коряги. Стрельба стихала, возможно, автоматчики решили, что он убит. Но вновь разразились крики, когда на середине речушки всплыла голова – всплыла и пропала. Бойцы строчили, мстя за своих товарищей, но никто не бросился в воду. И не было такого приказа. Они не видели, как мокрый измученный человек выполз на противоположный берег – листва деревьев, пьющих влагу из реки, заслоняла его от ищущих взоров. Он стонал, подтягивался на руках. Тело превратилось в раскаленный синяк. Сил практически не было. Он встал на четвереньки, куда-то пополз, не замечая, как ветки и корни протыкают ладони почти насквозь. Потом поднялся, побрел куда глаза глядят…
 
   Вадим очнулся в тайге, на неведомой территории, в холодной яме. Вокруг него громоздились черные ели с мощными лапами. Темнело небо, вечер растекался по району. Тело было облеплено листвой и хвойными иглами. Трясла лихорадка. Парень никак не мог понять, почему он здесь, ведь он должен находиться в ресторане на собственной свадьбе. Ныли мышцы, Вадим выполз из ямы, абсолютно не помня, при каких обстоятельствах в нее свалился, поднялся, держась за дерево. Он был похож на зомби – кожа бледная, как у мертвеца, глаза пустые, нарядный дорогой костюм превратился в зловонное отрепье. Зубы отбивали чечетку. Он вознамерился куда-то двинуться, начал ориентироваться по сторонам света. Но что-то провернулось в голове, человек обмяк, сполз под ель, хватаясь за мягкие ветки. Это вздор, чушь, бред и околесица… Он тяжело дышал, пытаясь что-то вспомнить. Но лучше бы не пытался – тоска обуяла беспросветная, хуже смертельной удавки, он ткнулся лбом в пахучий прелый мох, задыхаясь, хватал себя за горло. Сжало грудь, и сердце вроде остановилось, но потом снова неохотно забилось. Ремиссия не наступала, он рухнул на спину, начал извиваться, чтобы продохнуть. Потом снова закопался носом в землю, плакал, давился землей, шептал какие-то слова, адресуя их разным людям, которые никогда уже не будут рядом…
   Ясность сознания не наступала. Он понимал лишь, что лишился ВСЕГО в этой жизни и обеспечил себя неразрешимыми проблемами. Но что-то сработало в раздавленном рассудке, он различил посторонние звуки. Замер, прислушался. Порывы ветра доносили крики – перекликались мужчины, лаяли собаки. Вполне возможно, что искали ЕГО. Пусть не видели, как он выбрался из реки, но он мог попасться на глаза в дальнейшем, кому-нибудь из местных, а те в порыве законопослушания стукнули в соответствующую инстанцию…
   Вадим поднялся и побрел в другую сторону от криков и лая. Падал, вставал, хватаясь за деревья. В какой-то момент он обнаружил, что облава прошла стороной, в лесу тихо, а ночь уже не за горами. Одежда высохла, стояла колом. Он в бессилии опустился на землю. И вновь его крутило и рвало. Жить не стоило, НЕЗАЧЕМ. «Уйди из жизни! – пронеслась «светлая» мысль. – Уйди, тебе от этого станет легче! Там темно, там нет никого, можно ни о чем не думать…» От этой мысли он приободрился, даже настроение вернулось. Теперь Вадим понимал, какое облегчение испытывают самоубийцы, уходя из жизни. Такая тяжесть с плеч долой! Он поднял полуметровую заостренную коряжину, воткнул ее в землю тупым концом и рухнул на нее животом, стиснув зубы, исключая раздумья и взвешивания. Плохой оказался из него специалист по харакири. Мог хотя бы рубашку расстегнуть. Он упал под неправильным углом, режущая боль вспорола тело, переломилась сухая коряжина, словно спичка. Вадим завыл от боли, катаясь по земле и проклиная свой дилетантский подход к делу. Повторять попытку было глупо, но желание покинуть этот мир стало лишь острее. Под ногами хлюпало, он опускался в заболоченную низину. Бледная видимость еще сохранялась. Он понял, что находится рядом с гиблой Машкиной трясиной. Плохое место – непроходимая территория площадью в несколько гектаров к северу от Карагола. Низменность посреди тайги, в двух шагах – Волчья гряда, отпочковывающаяся от Стрелецкого кряжа. Под ногами чавкало и прогибалось, мох пружинил, но в начальное положение не возвращался. Вадим опустился на корточки, переползал с кочки на кочку, теряя последние силы. Все сильнее клонило ко сну. Блеснуло что-то в зарослях – «окно», гиблая топь, замаскированная болотной травкой. Вот она, «кладовая солнца», именно то, что ему сейчас нужно. Только так и следует уйти – чтобы ни тела, ни следов, ничего! Ни гроба, ни панихиды, чтобы медики из бюро медэкспертизы не ковырялись в его бренных останках. Пусть думают, что он живой, ищут, сбивают ноги. И снова он не думал о последствиях, смело шагнул в топь…
   Вадим погрузился почти мгновенно по пояс. Вязкая субстанция облепила, он погружался в трясину, но уже не так быстро, со скоростью сонного дождевого червя. Он закрыл глаза, старался ни о чем не думать. Но в памяти помимо воли всплывали ржущие физиономии зэков, разбегающиеся беззащитные люди, мертвые тела… Существует вероятность, что они ушли – на быстроходном судне с полным баком бензина. Две минуты – и они уже на Кащеевке, промчатся по течению мимо Карагола, а там на многие версты безлюдная местность, горы, скалы, река дает крутые изгибы, и возможностей укрыться от погони больше чем достаточно. Их будут искать, но найдут ли? Не помогут быстроходные катера и вертолеты. Если есть мозги, то они могут бегать достаточно долго, будут радоваться жизни, мучить и убивать людей. А поймают, снова на зону, возможно, на пожизненное, а зона им – мать родна. Это никакое не наказание.
   Парень погрузился по грудь и вдруг опомнился. Что ты вытворяешь, кретин?! Он распахнул глаза, встрепенулся. Подался влево, вправо, попытался вытащить из трясины хотя бы ногу, но лишь быстрее начал тонуть. Главное, без паники! Вадим подался вперед, развел руки, принимая относительно горизонтальное положение, и слегка замедлил процесс утопления. Отдышался, начал грести, зацепился правой рукой за сухую ветку произрастающего на кочке куста. Сердце застучало, он схватился за ветку двумя пальцами, только не обломай этот дохлый сухостой! Подался вправо, перехватил «соломинку» – ближе к основанию. И начал подтягиваться, превозмогая сопротивление топи – по каплям, пядь за пядью… Резко бросился, вцепился в стебель, имевший запас прочности, привлек вторую руку, начал выползать на сухое…
   Приступы кашля рвали горло. Физическое состояние было мерзким, о моральном – лучше и не говорить. Он выбрался из низины, оглашая округу хрипами и кашлем. Пополз на брюхе, потом поднялся на корточки…
   Была глубокая ночь, когда измученный человек, одетый непонятно во что, выбрался в нормальную сухую местность – метрах в семистах восточнее болота. Лесная флора в этом месте произрастала не очень густо. Но баррикады из бурелома и мертвых деревьев вздымались волнами, ходить здесь в ночное время было невозможно в принципе. В узком промежутке между завалами он чуть не сверзился в яму, напоминающую по форме свежевырытую могилу. Это было символично. Он нарвал еловых лап, бросил на дно. Спустился в яму, дотянулся до сушняка и трухлявых коряжин, сгреб груду, навалил ее на себя, чтобы не думали, что в яме кто-то есть, и под этим гнетом провалился в состояние, немного похожее на сон…
   Вадим пробыл в этом состоянии без малого сутки. Очнулся от хруста валежин, от гула голосов. Он весь закоченел, голова была пустая, как дырявый таз. В прорехах между гнилушками темнело небо. По лесу шла цепь – слава богу, что без собак! Военные глухо кашляли, позвякивали металлические антабки, скрепляющие ремни с автоматами. Беглец не испугался – закончились времена, когда он чего-то боялся. Он затаил дыхание, ждал. По щеке ползла какая-то тварь божья, но он не обратил на нее внимания. Хруст нарастал, превращался в активную возню – солдаты, глухо выражаясь, покоряли завалы. Кто-то в сердцах ударил по коряге и охнул от боли, когда она осталась на месте, вместо того чтобы отправиться в красивый полет. Усмехнулся однополчанин, идущий рядом.
   – Чо шизуешь, Губа? Впервые, что ли, работа в лес убежала?
   – Ничего, – огрызнулся пострадавший. – Зла уже не хватает. В натуре, Колян, поймаем этого стрелка, я его лично за пацанов на фарш пущу. А ну, не отставать! – хрипло гаркнул он. – Приходько, ты чего там, грибы собираешь? – похоже, этот тип был не просто безвестным рядовым, а носил высокое звание сержанта.
   Крякнула толстая ветка над головой. Сержант ругнулся, нога провалилась в яму, в которой лежал разыскиваемый субъект. Он не стал выяснять, что за полость таится под ветками, потащился дальше, раскуривая сигарету, беглец почувствовал прогорклый запах второсортного табака.
   Облава удалялась. Незадачливого жениха по-прежнему искали. Значит, было за что. Вояк из воинской части бросили на подмогу ментам, у которых не хватает людей, чтобы прочесать все окрестности… Он обливался холодным потом, скрипел зубами. В памяти всплывали ошеломленные, изъеденные страхом лица мальчишек из внутренних войск. Лопоухий парень в конопушках, которого он забил до полусмерти, пока остальные хлопали ушами. Напичканный пулями сержант, еще какой-то паренек со смазливой внешностью – из тех, что нравятся женщинам, неужели он всех их убил в состоянии аффекта? Глухая безысходность давила к земле, он плакал и не мог остановиться. Лица истинных виновников несчастья вставали перед глазами – теперь он никогда их не забудет… Относительно молодые, до сорока еще не добрались. У внушительного субъекта с погонялом Лютый был тяжелый взгляд, пикническое сложение, альфа-самец зональной закваски, явно центровой в этой вшивой компании. Череп – повыше, жилистый, отменная реакция, взгляд с ухмылкой, физиономия откровенно матерная. Кирпич – тот вроде попроще, рожа как рожа, беспрекословно слушался Лютого, но глазки подленькие, с подковыркой. Вшивый – типичный блатарь, но отчаян и шустер, не побоялся прикрыть отход «старших товарищей». Кто там еще? Шиза? С этим вопросов нет, уже горит на сковородке – такие долго не задерживаются в небесном приемнике-распределителе… Будьте вы прокляты, суки! Он отомстит, достанет их, он даже в аду не даст им покоя! Пусть не завтра, через десять лет, пятнадцать, двадцать, он их достанет и приговорит…
 
   Городок Карагол отходил ко сну, гасли окна в домах, когда в свете недобитого фонаря возникла обтрепанная личность. Смертельно уставший человек оперся на трансформаторную будку, обозрел пустую окраинную улицу. Перевел дыхание и заковылял по обочине. Свалился под оградой, оторвал штакетину от горизонтальной перекладины и перелез на участок. Он постучал в окно бревенчатого домика, за которым поблескивал электрический огонек. Распахнулась створка, кто-то ахнул от удивления. Его схватили сильные женские руки, заволокли в комнату. Нескладная девица с немытой головой захлопнула фрамугу, задернула штору.
   – Господи, Вадим, я чуть в обморок с тобой не упала… – Она подхватила его под мышки, доволокла до кровати. Но он не стал ложиться, сел на пол, прислонившись к кровати спиной. Она свалилась перед ним на колени, стала ощупывать, осматривать.
   – Ты в порядке, не ранен? Боже, на кого ты похож… Горе ты мое Федорино…
   – Все в порядке, Настюха, просто дико устал… Такое состояние, словно в меня КамАЗ с прицепом врезался. – Он уперся ладонями в пол, хотел подняться, но передумал.
   Настя по прозвищу Фрикаделька продолжала охать над ним, порывалась куда-то оттащить, шуршала аптечкой, выискивая непонятно что. Она не спала до появления Вадима, решила подкрепиться перед сном: на столе рядом с компьютером обретались разорванный пакет с кефиром и надкусанный багет.
   – Как дела, Настеныш? – просипел Вадим.
   – Фигово, – она печально развела руками. – Вот грущу… под хруст французской булки… – и смутилась. – Прости, Вадим, но ничего упоительного в этом вечере нет… Все потрясены, весь город только об одном и говорит, просто в голове не умещается, дичь какая-то. Тебя менты ищут и целая рота солдат с Клюевской зоны…
   – Я знаю… Слушай… – Он напрягся. – Я не сильно тебя подставляю?
   – Не обижай, Вадим, – она опять присела рядом, обняла, зашмыгала носом. – Мы все тебя так любим, господи. Ты только не волнуйся, с чего бы они стали следить за моим домом? Кто я такая? Банальная Фрикаделька, никому не нужная… Отец в командировке в Н-ске, он ни о чем пока не знает, одна живу. Всех допросили, трясли вчера весь вечер, еще и сегодня приходили, выспрашивали, куда ты мог податься. Я им популярно объяснила, что не имею представления, куда ты мог податься. Полагаю, поверили, больше не придут, не бойся! Вадим, я не могу… – девушка заревела, стала размазывать слезы по щекам. – Вы все там мучились, страдали, а я с девчонками банкетный зал наряжала, шарики надувала, ленточки вешала, пропади они пропадом… Лучше бы я с вами поехала, не было бы сейчас так хреново. Мы ждали вас, дорожку ковровую постелили, пацаны аппаратуру отладили, тамаду опохмелили. Потом Сенька Пчелкин прибежал весь белый, стал такое рассказывать…
   – Кто выжил? – он погладил ревущую девушку по волосам.
   – Господи, так ты не знаешь… – ее лихорадило от рыданий, она едва не грызла ему плечо. – Вадим, я не могу об этом говорить… Нади больше нет… Твоих родителей больше нет – все погибли у этих проклятых «тройняшек»… Борька Шустов погиб… Максим Горелов пока жив, он в коме, в Новокузнецк увезли, врачи сомневаются, что выживет… Твой дядя погиб, Иннокентий Иванович – его в воду бросили, а он плавать не умел… Девчонки погибли – Тамарка Ходасевич и твоя двоюродная Зойка… Вовка Куделкин, Иван Петрович Муромский… Семеро раненых, их по больницам развезли… Илья, кузен Нади, уже в больнице скончался, а у его Машки пуля в челюсти застряла, вытащить не могут…
   – Что с родителями Нади?
   – Все плохо, Вадим. Оба живы, но такие тяжелые… Алевтина Валентиновна в себя не приходит, возможно, и не придет – у нее две пули из живота удалили. Валерий Леонидович в сознании, но говорить не может – пуля пробила позвоночник, он парализован…
   Она ревела так, что Вадиму приходилось ее успокаивать. У множества людей сломалась жизнь после этой проклятой свадьбы…
   – Ты ведь голодный, – вспомнила девушка и вытерла глаза. – Ты хоть что-нибудь ел за эти дни?
   – Нет, Настя… – отозвался Вадим.
   – Я сейчас соображу покушать…
   – Не надо, – он схватил ее за руку. – Не могу я есть, Настюха, кусок в горло не лезет, не переводи добро.
   – Но как же так? – Она растерялась.
   – Нормально все. Ты же не хочешь, чтобы меня тут стошнило на пол? Лучше водички принеси…
   – Да, да, я сейчас. – Она засуетилась. – Заодно звоночек один сделаю…
   Девушка вернулась через пару минут. Вадим уже поднялся, сидел на кровати, сжимая голову. Она загрузила ему в рот горсть таблеток, сунула ковшик с колодезной водой. Он жадно пил, давился, вода стекала на колени.
   – В ментуру звонила? – пошутил Вадим.
   – Спасибо, дорогой, – обиделась Настя. – И это за то добро, что я…
   – Шучу я, Настеныш… Прости, это даже не шутка, это тупость какая-то…
   – Я Шершню звонила. Сейчас примчится.
   – С Шершнем все в порядке? – встрепенулся Вадим.
   – Да чего с ним сделается, – отмахнулась Фрикаделька. – Живой он, по башке прикладом получил, небольшое сотрясение мозга, только на пользу. Люди рассказывали, – она пыталась улыбнуться, – что Шершень успел в кого-то камнем засадить, а потом ему так засадили, что он под скалу брыкнулся…
   Шершень примчался минут через пять – влез в окно, наспех одетый, бледный, с трясущейся губой. Кинулся к Вадиму, тоже стал его щупать, словно тот был каким-то раритетом, способным принести удачу.
   – Фу, живой… – в изнеможении опустился рядом. – Ну, ни хрена себе кунштюк, жили не тужили, называется… Слушай, Вадим, ну, это трэш какой-то, до сих пор не могу это дело в башку затолкать.
   – Ты в курсе, что творится? – спросил Вадим.
   – Весь Карагол, блин, в курсе… – зачастил Шершень. – Трижды на допрос приглашали – дважды по беглым зэкам, а в третий – по тебе и местам, где изволит отсиживаться ваше высочество. Могут за домом наблюдать, но я как будто проверился, огородами шел, на рожон не лез. Здесь глухо, Вадим, тебе отсюда надо ноги делать. Знаю, что все у тебя хреново, но ты помни, приятель, что выхода нет только из гроба. Зэки драпанули с зоны под Клюевкой – на шару ломанулись, внаглую, воспользовались внезапностью и неурочным временем. Полдень ведь – какие, на хрен, побеги? Напали на караулку, когда там только четверо было, забрали оружие, двоих прирезали, двоих – с собой, типа заложники, грузовиком пробили ворота, и в бега… Цирики аж облезли от такого нахальства. Снарядили погоню, а те в лесу машину бросили, заложников прикончили и давай пешим порядком на запад пробиваться… Их бы в натуре взяли, Вадим, кабы не наша «Чайка». Уплыли из-под самого носа. Мимо Карагола пролетели – эта посудина такая быстрая… А дальше – куча извилин… тьфу, излучин, места глухие, только туристы изредка. Их гнали на полном серьезе – с вертолетами, с катерами, вояк согнали сотни три. Бесполезно. Как корова языком слизала. Сегодня днем нашли нашу «Чайку» – стоит, пришвартованная в бухточке, с вертолета не видно, потому что скала нависает, на судне только труп капитана Черняги – хомут на беднягу надели… Это километрах в сорока от Карагола. Дальше по течению – палаточный лагерь и восемь трупов… Студенты из Барнаула отдохнуть приехали. Всех постреляли, а девчонок еще и снасильничали перед этим. Парней раздели – так что теперь они в гражданской одежде щеголяют. Это звери какие-то, Вадим. Просто звери – убивают, что водку пьют… Еще и умные звери, головы у них работают. Помяни мое слово, Вадим, – разгоряченно шептал Шершень, – если их сразу не поймали, то теперь уж точно не поймают. Растворятся на просторах, уйдут на дно, отсидятся у вольных корешей, ищи их теперь, свищи… Может, они здесь в соседнем районе, а может, уже в Белокаменной, или в Н-ске, например. Слушай, Вадим, я понимаю, что эти зверюги натворили и что ты к ним испытываешь… – как-то оробел приятель. – Блин, у тебя такая рожа, ты бы видел свои глаза… Забудь о мести, дружище – это не ты, это ТЕБЯ сейчас с собаками по всей России искать будут. Да что нашло на тебя, на фига ты стал пулять по тем воякам? Нет, я понимаю… – сокрушенно вздохнул Шершень. – Мне Дуська с кассы рассказала – подружка Надина, она сбежала при первых выстрелах, из кустов все видела, что это солдаты твою Надю… – Шершень напрягся и замолчал.
   Несколько минут стояла тоскливая тишина. Всхлипывала Фрикаделька. Шершень не знал, куда деть свои руки. Вадим тоскливо проницал пространство вблизи занавешенного простыней зеркала.
   – Послезавтра всех погибших хоронить будут… – потрясенно прошептала Настя. – Восемь человек, боже мой… А ведь их больше станет, не выживут многие… По-хорошему надо завтра хоронить, на третий день, но там какие-то следственные действия, экспертиза, еще какая-то хрень… В общем, послезавтра всем городом будем ныть и в истерике биться.
   – Ты, главное, не высовывайся, Вадим, – начал убеждать Шершень. – Ну, я имею в виду похороны, все такое… От этого ведь ничего не изменится, верно? Спрячься, не лезь на люди, я шепну тебе адресок – охотник знакомый, у него заимка в Чуруханском бору, там отсидишься, пока не утрясется. Сейчас помойся, Фрикаделька тебя переоденет, у ее отца примерно твой размер, не обидится человек. Я дам тебе телефон для связи… Настюха, пожрать собери человеку. Не хочет сейчас – потом пожрет. А я начну вентилировать проблему, ведь должны быть какие-то решения.
   Неожиданно раздался громкий стук в дверь, все трое вздрогнули, со страхом уставились друг на друга. Вернее, Фрикаделька и Шершень уставились на Вадима, а ему приходилось смотреть то на Фрикадельку, то на Шершня…
   – Горбунова Анастасия, откройте дверь, мы знаем, что вы дома! – прогремел командный голос. – Открывайте живее, это милиция!
   – Твою дивизию… – убитым голосом поведал Шершень и побледнел. Нервно дернулся, зашептал: – Слушай, Вадим, это не я, зуб даю, мамой клянусь, памятью друзей, ты же знаешь меня… Я никогда на такое западло…
   – И не я… – спотыкаясь, бормотала Фрикаделька. – Вадимчик, я же не такая подлая стерва!